14.

Вход-выход выделялся среди ночи слабым синеватым свечением и имел расплывчатую форму, близкую к овалу. Я бы его и не заметил, если бы не знал точно, что он существует. Он еле слышно гудел, как лампы неонового света или мечи джедаев. «Мы-ы-ы ту-у-ут!» – гудок тепловоза – и из темноты выполз, сбавляя ход, железнодорожный состав. «Тугук-тугук, тугук-тугук» – выбивалось квадратурой круга на стыках рельс. «Полоз, – усмехнулся я, чтобы скрыть необъяснимую робость, неожиданно возникшую перед этим привычным творением человеческих рук, – сказочный дракон из русских былин».

Дверь в вагон оказалась напротив синеватого свечения и, кажется, была приоткрыта. Мне оставалось лишь пройти сквозь вход-выход и запрыгнуть в тамбур. Что-то тормозило меня, сковывало, я робел все больше и больше. Счет шел на секунды, потом поезд умчится.

«Ну?! – сказал я сам себе. – Слабо?!». Ощущение было, как перед первым прыжком с парашюта, или перед дракой. Под ложечкой подсасывало, я напружинил ноги и…

«Стой, стрелять буду!» – послышалось мне. Конечно, послышалось! «Тра-та-та-та-та!» – застрочил пулемет «Максим». Почему «Максим»? Я никогда не слышал, как стреляет пулемет «Максим». Как стреляет РПК – ручной пулемет Калашникова – слышал, а как «Максим» – нет.

Сначала искры, высеченные пулей из обшивки вагона, а затем неприятные «фьють-фьють-фьють-фьють» над головой заставили вскочить на подножку. Гитара жалостливо запела – лопнула струна, и я ввалился в тамбур, попав в объятья черноволосой проводницы лет тридцати-тридцати пяти. Следуя какому-то тайному звериному инстинкту, я левой ногой захлопнул за собой дверь и повернулся: яркий фонарь выхватывал из темноты зеленые гимнастерки с красными погонами, фуражки с синими околышами и автоматы ППШ с круглыми магазинами. Из дул автоматов вместе с короткими вспышками вылетали пули и застывали в синем свечении. Они висели в воздухе и ни на йоту не продвигались дальше. Эта картина так изумила меня, что я сам застыл с открытым ртом, судорожно глотая воздух, как карась выброшенный на берег.

– Молодой человек! – специально растягивая гласные и сделав шаг назад, сказала сердито проводница. – Не портите, пожалуйста, казенное имущество! Вы всегда так садитесь в поезд?

Вопрос повис в воздухе, так как я продолжал наблюдать за происходящим снаружи. Железнодорожный состав двинулся в путь, и застывшие, как на фотографии, люди в гимнастерках, автоматы с вспышками, пули поплыли – все быстрее и быстрее, так же, как и столбы, – к хвосту Полоза. Пули полетят дальше после того, как поезд будет далеко-далеко. Их скорость во много (неизмеримо много!) раз меньше скорости света.

– «Москва–Воронеж» – хрен догонишь! – подытожил я и добавил уважительно, поворачиваясь лицом к проводнице:

– Альберт Эйнштейн.

– Закира Шихановна, – машинально откликнулась она и улыбнулась. – Эстонец, что ли?

Почему я почувствовал море? Видимо, потому что бескрайние степи мне всегда казались изнанкой морских просторов. На протяжении всего горизонта ничего, кроме солнца и неба. Только тут появляются мысли о бесконечности и связи твоего Эго с Вселенной. Закира Шихановна, безусловно, являлась дочерью степей – раскосые глаза, на удивление большие, а потому почти круглые, скуластое и смуглое лицо… На какие глубины океана опускаются потопленные корабли и полетевшие за борт матросы? Есть ли спасение от притягивающей темноты бездны, в которой пляшут морские дьяволы, грозя трезубцами и обнажая острые зубы, а рядом смеются русалки? Именно это я увидел в черных глазах кочевницы. Морские ассоциации возникли еще и потому, что она сказала: «Эстонец, что ли?»

– Кто эстонец? – мы бесцеремонно разглядывали друг друга. Она – с апломбом опытной женщины, я – с энергичностью молодого жеребца, рвущегося из загона топтать и топтать вольные степи! Мне показалось, что я читаю ее мысли. Прямо как Иван Григорьевич читал мои! Я хороший ученик или это последствия употребления «бойковки»? Закира Шихановна откровенно выставляла мне плюсы и минусы: высокий, стройный, широк в плечах – плюс; молод и неопытен – минус; гитара за спиной – плюс; лицо испуганное – минус; тембр голоса приятный – плюс; пахнет потом – минус. В свою очередь, я ощупывал ее взглядом, скользя по выпуклостям, юбке, обтягивающей плотные бедра. И ставил сплошные плюсы. Единственный минус – она старше меня на 10–15 лет.

– Ты – эстонец. Имя у тебя странное – Альберт, – сразу на «ты» и слегка охрипшим голосом, как перед… – Ты же так представился?

– Нет, – …как перед близостью. – Я – Олег. А Альберт – это… Эйнштейн. Великий ученый.

– А… – томно протянула она. – А Олег – великий музыкант?

Что ответить? Я покраснел, засмущавшись. Один–ноль в пользу проводницы. Мое смущение ей ужасно понравилось, Закира Шихановна засмеялась и протянула руку, показывая жестом, мол, билет надо предъявить. Достал. Сначала один, потом – второй. Это произвело впечатление. Пока ничья. Один – один.

– Ты уверен, что сел на тот поезд? – смеются ее глаза.

– Да, уверен. Тут такая история…

Закира Шихановна изучила билеты и опять засмеялась:

– У тебя билеты на завтрашнее число. Оба!

15.

После регистрации в ЗАГСе всех родственников, друзей и гостей усадили в два «Икаруса», три УАЗика, четыре «Волги» и пять «Жигулей». Возглавляла свадебную процессию «Волга» с двумя большими обручальными кольцами на крыше. Весь транспорт, кроме «Жигулей», принадлежал колхозу «Солнечный», директором которого был тесть Александра Нетленного – Борис Николаевич Пыльцин. Лет пятнадцать-двадцать назад, после окончания сельскохозяйственного института, он работал сначала агрономом, а потом главным агрономом этого колхоза. В те времена Первый секретарь ЦК КПСС Никита Хрущев, нахватавшись в Америке вредных агропромышленных идей, заставил всю страну сеять кукурузу. Борис Николаевич тоже сеял, скрипя зубами. Параллельно сокращались посевы злаков, кукурузу в таких огромных количествах можно было отдавать только на корм скоту…

Вскоре власть переменилась. Надо было что-то делать с этой бесценной инициативой главы государства в отставке. На совещании в обкоме партии Борис Николаевич предложил, раз уж такое дело, перепрофилировать колхоз из зернового в животноводческий. Инициатива наказуема, и Пыльцина назначили директором колхоза, возложив все бремя перепрофилирования на его плечи.

Несколько лет агроном пурхался, как говорится, выбивая стройматериалы под коровники, закупая ценные «молочно-мясные» породы парнокопытных, заманивая специалистов-зоотехников, обучая на курсах доярок и животноводов. Дело пошло, Пыльцин был пробивным мужиком. Немало сил стоило ему создать свой колбасный цех и цех по переработке молока. Свежие продукты из его колхоза нравились многим руководителям районного и областного масштаба, Борис Николаевич получил медаль «Героя Социалистического Труда». А колхоз – модную тогда приставку «миллионер». Колхозу-миллионеру понадобился свой собственный Дворец культуры, потому что у директора подрастала дочка, и нужно было ее обучать музыке и другим искусствам в приличном месте. Красавец-дворец вырос в ударные сроки (колхоз не скупился, и строители постарались). Он блестел на солнце мраморными стенами, архитектурные излишества в виде бетонных треугольников, ромбов и прямоугольников символизировали, видимо, технический прогресс, или олицетворяли скрытую гармонию гениальной мысли инженера-конструктора. Напротив входа был задуман фонтан. Но водопровод так и не провели, зато скульптурная композиция, подсмотренная кем-то у художников-модернистов 20-х годов 20-го столетия, торчала посередине, привлекая внимание окружающих. Скульптор, скорее всего, хотел соединить красоту античности с достижениями Страны Советов в освоении космических просторов, и первоначально его проект назывался: «Венера Милосская, держащая в руке Первый Спутник Земли». Секретарь парткома колхоза, посмотрев эскизы, узрел идеологическую крамолу, так как композиция напоминала Статую Свободы. Просто вместо факела Венера держала Спутник. Надо было что-то делать, и скульптор обратился к своему однокашнику по художественному училищу. Тот, посмотрев на проект, присвистнул, и повертел пальцем у виска.

– Пить меньше надо. И не только ваять в мастерской бесконечное количество бюстов Владимира Ильича и Леонида Ильича, но и заглядывать иногда в альбомы по истории искусства.

Скульптор последовал совету и заглянул. К своему ужасу он обнаружил, что Венера Милосская… рук не имеет! И куда теперь этот Спутник, прикажете, сунуть?! Ведь заготовка в виде шара была давно готова, пристроить ее надо было во что бы то ни стало. Полистав альбом с репродукциями более тщательно, скульптор и наткнулся на авангардистов. Идея пришла быстро: отсечь не только руки, но и голову! а на место головы поместить Спутник! Новый эскиз окончательно должен был утвердить Пыльцин. Он долго пялился на страшилоподобное ваяние, а потом спросил:

– Что это за х..ня!?

Скульптор, сбиваясь и волнуясь, долго сыпал искусствоведческими терминами. У Бориса Николаевича сначала заболела голова, потом застреляло в зубе, а затем началась страшная изжога.

– Хрен с вами! – сказал он и размашисто подписал проект.

Свадебная процессия остановилась в аккурат рядом с фонтаном, украшением которого являлась вышеописанная скульптурная композиция: «От античности до Спутника Земли» – исхитрился же пройдоха и соединил несоединимое! Местные нигилисты и зубоскалы, охальники, одним словом, окрестили ее по-своему: «Бешеный Сперматозоид, улетающий в космос», что более соответствовало торчащей из фонтана несуразности.

Все это мне поведала девушка в красной юбочке с черным лакированным поясом, похожая на Наталью Варлей. Ольга, так ее звали, училась на последнем курсе института народного творчества по специальности – «дирижер хора». По совместительству она была однокурсницей и подругой невесты Нетленного – Катерины.

Столы во Дворце были расставлены в огромном фойе, увешанном громадными зеркалами и мозаикой из жизни трудящихся колхоза.

«Бу-бу-бу» – акустика в фойе была замечательной, но организаторы свадьбы установили колонки и микрофон для тамады, и тот что-то орал всем присутствующим. «Бу-бу-бу» – доносилось до нас с Ольгой. Так получилось, что мы сели рядом. После первых рюмок, первых «горько!», я предложил Ольге:

– Давай выпьем на брудершафт!

– Зачем? – лукаво спросила она меня. Да затем, хотел я ответить, что если ты сейчас согласишься, то мы продолжим с тобой общение и, возможно, перейдем к интиму! А если – нет, то я перемещу свое внимание на более сговорчивую девушку. Благо вон их сколько!

– Чтобы перейти на «ты»! – на самом деле сказал я.

– А мы разве не на «ты»? – в глазах Ольги прыгали бесенята. Потом она тряхнула волосами. – Давай, ты хорошо поешь!

Мы скрестили руки, выпили таким образом из рюмок и стали целоваться. Кайф оборвал крик Сашки с места жениха и невесты:

– Олегу – гитару! Срочно!

16.

Закира Шихановна закрыла ключом-трехгранником наружную дверь в тамбуре и провела меня в свое купе.

– Садись, – кивнула она на нижнюю полку. Постель была заправлена синим байковым одеялом с белыми полосками по краям. – В ногах правды нет. Чайком побалуемся, разберемся, не спеша. Не ссаживать же мне тебя на ходу? Лишь бы начальник поезда тебя не увидел. Гитару на верхнюю полку положи, сумку под стол можешь поставить. Я так и так собиралась чаевничать. Знаешь, как у нас говорят? Чай не пьешь – какая сила? Чай попил…

– Совсем ослаб! – закончил я, и Закира Шихановна опять рассмеялась. Ее смех размывал разницу в возрасте, я переставал чувствовать какую-то неловкость в общении. Вот сейчас бы чуток добавить для храбрости… Вспомнил про подарок Ивана Григорьевича и достал из сумки бутылку «бойковки». Посмотрел на проводницу и вопросительно кивнул на самогон: «А?»

– Можно, капельку-другую, – разрешила она, открыла встроенный шкафчик и извлекла оттуда четыре стакана в подстаканниках. В каждом – чайная ложка.

– Зачем четыре? – удивился я.

– Чай все равно будем пить. Мне запивать надо. У нас еще говорят: чай не пьешь – у гора сидишь, чай попьешь – в гора идешь! – она специально произнесла фразу с тюркским акцентом. – Сейчас кипяток налью, а ты давай командуй.

На белоснежной скатерти располагались пачка печенья, сырок, хлеб, завернутый в бумагу, и сахар – по два кусочка в пакетике. У меня же должно быть что-то в сумке? Я впервые ее проинспектировал и обнаружил огурцы, помидоры, редиску, лук, сало (о, слава Александру!), хлеб и… (ого-го-го! двойная слава Александру!) большущую копченую красную рыбу! В Каме водится красная рыба?! Разложив продукты на столике, я стал нарезать их тупым столовым ножом. Закира Шихановна, зайдя с кипятком в купе, произнесла с укоризной:

– Ну ничего нельзя мужикам поручать. Только разливать и умеют. Дай-ка нож, я сама все нарежу.

Купе проводника, если кто помнит, по площади почти в два раза меньше обычного. В нем всего две откидные полки, столик и… все! Тесновато. Поэтому Закира Шихановна, нарезав аккуратно продукты, села рядом со мной. Намеренно близко, очень близко. Так близко, что у меня заколотилось сердце и участилось дыхание, и все, что было мужского во мне, стало наливаться силой и значением. Мы выпили «по капельке», при этом проводница сильно впечатлилась крепостью напитка, но устояла, потом – еще по одной, потом – еще…. Меж тем я описывал свои приключения, кое-где сгущая краски, а где-то опуская компрометирующие меня детали. Про Лист Мебиуса я ей, естественно, не рассказал. А стоило ли? Образование ее ограничивалось восемью классами, а дальше – ПТУ проводников. Закира Шихановна обладала совершенно другими талантами, которые затмевали всю систему высшего образования страны!

– Можно я буду называть тебя Шахерезадовной? – слегка заплетающимся языком проговорил я.

– Почему? – не поняла она.

– Потому что Закира Шихановна звучит, как Шахерезадовна. Я так слышу.

– Тогда уж лучше просто – Шахерезадой. Мне так больше нравится, – многозначительный взгляд ее черных больших глаз потопил меня окончательно. Я вскочил на ноги, поднял ее за плечи и притянул к себе:

– Значит, можно?

– Можно… – ответила она еще многозначительней.

– Шахерезада, – прошептал я, погладил ее по волосам и поцеловал в губы. Она жарко-жарко приняла поцелуй, и он затянулся. Мое тело задрожало и напряглось, дочь степей почувствовала это и сама прильнула ко мне покрепче.

– Погоди, – вдруг отстранилась она. – Сейчас, шалун.

Щелкнул замок запирающейся двери. Шахерезада вернулась, толкнула обеими руками меня в плечи, отчего я упал спиной на постель, присела рядом и стала медленно расстегивать мою рубашку. Эта рубашка красного цвета была моей отдельной гордостью и боевым оружием для девушек, если можно так выразиться. Рубашка фирмы «Фэкон» имела вместо пуговиц кнопки, а потому ее смело можно было расстегнуть одним движением – берешься рукой за борт и раз! – обнажаешь собственный торс. Это можно было сделать и другим способом: набираешь полную грудь воздуха, резко и широко распрямляешь плечи, и кнопки одна за другой расстегиваются сами до самого пупка. Эффект потрясающий. Редкая девушка устоит. Но сейчас я не применял такого приема и наслаждался неторопливыми движениями Шахерезады. Она была настоящей мусульманкой! Она знала, как угодить мужчине, как его любить. Опыт и еще раз опыт выигрывал перед моей молодостью и необузданностью. Она расстегнула пояс, потом перешла к «молнии» на джинсах. Она раздела меня догола, при этом иногда мягко целуя то в одно, то в другое место. И от этих прикосновений я весь внутренне взрывался, как вулкан Везувий. И когда она стала раздеваться сама, я порывисто попытался ей помочь. Но она отправила жеребца обратно в стойло и устроила мне настоящий стриптиз. Я никогда раньше не видел настоящего стриптиза, но кожей чувствовал, что это – то самое! Купе освещали лишь мелькавшие огни фонарей на столбах, создавая эффект светомузыки под ритмический стук колес: «тугук-тугук, тугук-тугук».

Наконец визуальная пытка кончилась, и Шахерезада стала ложиться на мое тело. Я не сопротивлялся. А стоило ли?

17.

Петь мне пришлось много. А что? Мне не в тягость, мне даже наоборот – в удовольствие! Водки – залейся, закуски навалом. Девушки кругом, козыряй да козыряй! Хотя, что это я? Девушка уже есть – Ольга. Мы не расставались с нею, перемещались во время свадьбы под ручку по всей огромной территории Дворца культуры, наблюдая, как всевозможные закуточки, скрытые кабинеты, маленькие фойе заполняются группками людей, откровенными парами. Все искали уединения, и Дворец это уединение предоставлял. Но это было позже, а первые два-три часа свадьбы тамада загружал гостей всевозможными викторинами, конкурсами, сборами средств для поддержки штанов молодой неоперившейся семьи. Кстати, между прочим, гости собрали весьма и весьма значительную сумму, которой хватало, наверное, на покупку автомобиля. Оно и не мудрено – гости все солидные: директора совхозов и колхозов, заводов и фабрик, лесных и водных хозяйств. Ну и партийное, конечно, руководство. Больше всего поразил присутствующих Борис Николаевич – он подарил молодым ключи от двухкомнатной квартиры в поселке Солнечный в новом пятиэтажном доме.

На свадьбе было всего два музыкальных инструмента – баян и шестиструнная гитара, которую на время мне одолжил Илья. Поэтому волей-неволей возникло товарищеское противостояние между сторонниками современных песен и танцев и песен и плясок старшего поколения. Сначала я пел какую-нибудь песню из репертуара «Землян», «Машины времени», «Интеграла», Антонова, Пугачевой… Затем звучали на баяне «Монтажники-высотники» или «Заводская проходная», песни Зыкиной или Утесова. С обеих сторон репертуар был неисчерпаем. Но «молодежная» тематика стала преобладать, так как я периодически включал песни собственного сочинения, а также из кинофильмов и мультфильмов, в ход пошли «Битлз», «Бони М», «Пинк Флойд»… Ольга всячески мне помогала. Подпевала вторым голосом, напоминала слова, запевала свои песни, а я только подбирал быстро мелодию и подыгрывал. У нас появилось общее дело, оно сближало нас, крепило музыкальный союз.

Бывали моменты, когда противоборствующие стороны объединялись на время и пели что-то общее:

– Ой, загулял, загулял, загулял

Парнишка, парень молодой, молодой.

В красной рубашоночке,

Хорошенький такой!

А я и есть тот самый парнишка – в красной рубашоночке фирмы «Фэкон»! Девчонки уже поглядывали на Ольгу с завистью: успела же заарканить самого видного парня на свадьбе. Мне эти взгляды льстили, расправляли крылья, добавляли куража! Вот я уже забрался на какую-то возвышенность – то ли подиум, то ли трибуну – и ору во все горло:

– Быть может, я в пещере жил,

Покрыт звериной шкурой был!

И страшен был, бесстрашен был,

С копьем на мамонта ходил!

Ух-ах! Ух– а-а-а-а-а-ах!

Вот здесь громогласное эхо фойе в самый раз! Многократно увеличиваются звуки подпевающей в экстазе толпы. Ольга была в восторге, сильное возбуждение охватило ее, она смотрела на меня с обожанием. Дирижер хора находился в своей тарелке!

Весьма довольным выглядел и Александр Нетленный. Он поглядывал на своих новых родственников с чувством превосходства и как бы говорил: «Вот видите, вот видите! Плохих не держим!» Конец его синего галстука был заброшен на плечо. Пиджак уже покоился на спинке стула.

Баянист сдался, налил себе полстакана водки и уснул. Старшее поколение, лишившись основной огневой поддержки – баяна, – утихомирилось и перешло к анекдотам и длинным разговорам за «жисть».

Молодежь же позиций не сдавала. Мы горланили песни до самой темноты, пока у меня не охрипло горло и не заболели пальцы. Из некоторых уже сочилась кровь.

– Все – отдыхаем, – я отложил гитару и без всякого брудершафта стал целовать Ольгу.

– Уйдем отсюда, – шепнула она мне.

Вот тут-то мы и обнаружили, что «все подруги по парам в темноте разбрелися», то есть все вакантные места во Дворце заняты. Я вспомнил о большом концертном зале и повел туда Ольгу.

Как оказалось, на свадьбе было не два инструмента – баян и гитара, – а три. Третий инструмент – рояль – стоял в полумраке сцены концертного зала. На нем происходило какое-то действо. Тут мы с Ольгой увидели большую задницу, ритмически колыхавшуюся вверх-вниз, и приглушенные сладострастные женские стоны. При ближайшем рассмотрении обнаружилось, что задница принадлежит дяде Пете, который был без штанов, но в пиджаке. Полами пиджака он попытался прикрыть лицо солидной незнакомки, это ему плохо удавалось. Он замахал рукой в нашу сторону и прохрипел какую-то пьяную бредятину, типа: «Проваливайте отсюда, не мешайте работать!»

Удивительное дело – большая сцена, большой зал, а им места мало для интима! На двоих им подавай такую территорию. Но делать нечего, и мы ретировались. Найти укромный уголок было непросто. В конце концов, одна из лестниц, ведущих на второй этаж, привела нас на небольшую площадку, с одной стороны которой были перила, а с другой – вход, возможно, на крышу. Вход, естественно, был заперт, зато рядом я обнаружил при помощи зажигалки небольшую аркообразную нишу (фальш-арку, что ли). В нише обнаружилась фреска местных художников-самородков – девушка стояла на стоге сена, подбоченясь, а правой рукой прикрывала лицо козырьком, всматриваясь вдаль. Яркий сарафан развевался на ветру, обнажая загорелые ноги. Внизу у стога стоял юноша в косоворотке с вилами, обнажая плотоядные зубы. Фреска как бы говорила: «Попалась, голубушка, вот я тебя сейчас на вилы!»

На нишу можно было присесть, что я и сделал, привлекая к себе Ольгу. Наши поцелуи, неожиданно бурные и энергичные, завели нас далеко от безобидных игр. Руки мои жадно ощупывали Ольгу с ног до головы, губы нашли ее груди и присосались к ним. В какой-то миг я решился снять с нее трусики и не обнаружил противодействия. Трусики быстро перекочевали мне в задний карман «вранглеров». Ольга тоже не теряла времени зря и по-хозяйски завладела моим мужским достоинством, заиграв на нем нежными пальчиками, как профессиональная флейтистка. И вот я уже проникаю в нее, держась за упругие ягодицы.

– Ах! – вырвалось из уст перевозбужденной Ольги.

– Тихо! – шепчу я, понимая, что криками мы можем привлечь нежелательных зрителей.

Мы опять начинаем совокупление, теряя слух, зрение, а значит, бдительность. Между прочим, это давало какой-то дополнительный стимул наслаждения – балансирование между тайностью действа и его возможной неожиданной публичностью. «Ах!» – опять вырвалось у Ольги. «Да не ори ты!» – нежно шепчу я, если нежность как-то сообразуется с ором! Но поздно, поздно. Темная фигура перепившегося идиота уже приближалась к нам по лестнице. Ольга отскочила от меня, поправляя юбку. А что делать мне, куда спрятать далеко выдвинувшийся отросток моей обнаженной плоти? Просто в штаны он не желал прятаться, мне оставалось лишь нелепо прикрыть его руками, скукожившись не совсем естественно. Мужчина чиркнул спичкой и долго разглядывал меня и мою подругу при свете огня, поднося его то к моему лицу, то к лицу Ольги. Хотелось послать его вдоль по Питерской при помощи всего словарного багажа нелитературной лексики, и для скорости – хорошенько пнуть под зад. Но, увы! Я был скован нелепостью своего естества. Приходилось терпеть. Пьяный идиот, убедившись, что его женщины, жены, дочери или кого-то там еще нет, попросил сигаретку и сам убрался восвояси. Испортив все сексуальное настроение и значительно приглушив пожар страсти.

«Уйдем?» – утвердительно-просительно шепнула Ольга и поцеловала меня в губы.

– Угу, – прохрипел я, до сих пор не справившийся с возбуждением.

Мы вышли из Дворца культуры и побрели куда глаза глядят.

18.

Закира Шихановна – Шахерезада – явно дорвалась до молодого тела. Она не набрасывалась на меня зверем. Все происходило мягко, трепетно, со вкусом. Тем не менее я вдруг обнаруживал себя то в углу купе, то на его полу, то стоящим на четвереньках, а голова моя билась о верхнюю полку. Каким-то образом она сдерживала себя, боясь, наверное, спугнуть не совсем объезженного мустанга. Я не помнил, сколько расписано сексуальных поз в прославленной Камасутре – сто, двести, триста? – но Шахерезада знала явно больше. Иногда мне казалось, что она их изобретает по ходу пьесы. Ни в одном ПТУ, техникуме, институте не обучают такому мастерству! Она была неутомима. Если я выдыхался, Шахерезада начинала осторожно, не торопясь, миллиметр за миллиметром, вздох за вздохом восстанавливать мои силы.

Мне очень нравилось ее тело. Я вновь и вновь овладевал ею (а может, она мною?), и все-таки постепенно силы стали покидать меня. Я и так побил все свои мыслимые и немыслимые рекорды. Но Шахерезада как-то незаметно возвращала мой интерес к соитию. На то, что она изголодалась по мужской ласке, было непохоже. С такой внешностью и фигурой, наверняка недостатка в поклонниках у нее не было. Что же тогда? Ей понравился я – пусть и крепкий, но не очень-то опытный партнер? У нее настали «предпраздничные» дни? Она хочет насытиться сексом перед грядущим половым постом? Задаваясь этими вопросами, я еще не осознавал, что внутренне уже бегу с поля боя, но, к стыду своему, недвижимый и бездыханный… уснул.

19.

Яркая луна и звездное небо хорошо освещали всю центральную часть поселка Солнечный – площадь перед Дворцом культуры. Участники свадьбы громогласно и весело разбредались кто куда. За столами оставалось еще немало народу, но большей части надоело сидение, и она (большая часть народа) теперь гуляла по поселку.

Мы с Ольгой также брели в общем потоке, с кем-то переговариваясь, с кем-то шутя, с кем-то распевая песни «а капелла». Все это было ужасно интересно и познавательно, но единственная мысль сверлила мозг: «Где?». Неудовлетворенная похоть, помноженная на гиперсексуальность студенческого возраста, заставляла меня тщательным образом обозревать окрестности в надежде, что обнаружится уютный уголок для любовных утех. Красные трусики Ольги, лежавшие в заднем кармане джинсов, просто обжигали меня и напоминали – у твоей подружки под юбочкой нет ничего! Поэтому моя рука, лежавшая на талии девушки, невольно опускалась ниже, чтобы наяву и осязательно подтвердить этот факт. Ольга кокетливо возвращала мою руку на пояс, как требовали приличия, хотя, по-моему, всем вокруг было абсолютно по барабану – кто и что вытворяет. Интерес вызывали неординарные действия – например, купание мужиков в одежде. Оказывается, мы добрели до речки, и теперь все желающие, предварительно остограммившись, с разбегу прыгали в воду под душераздирающий визг нетрезвых женщин. Я от ста грамм не отказался, но в воду не прыгнул.

– А где живет Александр? – спросил я бабу, доброхотно разливавшую в рюмки сорокоградусную.

– Какой Александр? Дмитрич, что ли?

– Нет, жених. Нетленный, – уточнил я.

– Дык вона его хата, – указала баба на двухэтажный дом, который стоял в метрах пятидесяти от реки. – Первая квартира у них, по-моему.

Я посмотрел на Ольгу, она кивнула, и мы пошли к Нетленному.

Сашка открыл дверь почти сразу же, но выглядел недовольным:

– Что, тоже негде спать? – проворчал он. В двухкомнатной квартире яблоку было негде упасть. На свадьбу понаехало столько родни, что их уже не знали, куда размещать. Полы обеих комнат были заполнены пожилыми людьми, посапывающими, похрапывающими и издающими другие различные звуки, естественные для человека во сне. Сашка немного нервничал:

– Через десять минут начнется Чемпионат мира по футболу. Как раз наши играют с… – я и забыл, что Сашка фанат спорта. Любого. А футбола – особенно. Он и работал в газете спортивным обозревателем. Но не до такой же степени, чтобы в первую брачную ночь…

– А как же невеста?

– Спит, – ответил Сашка и поглядел на меня удивленно. – Ты о чем? Нам этим самым нельзя заниматься, вредно, ребенка ждем. Давай-ка вместе чемпионат смотреть будем!

– Не, Сандро, мне не до футбола, – честно отказался я.

Он почесал затылок и принял решение:

– Идите к тете Зине и дяде Васе. Они в таком же доме живут соседнем. Квартира – семь.

Что ж, координаты выданы, можно отправляться на ночлег. Но я вдруг представил, что наверняка у тети Зины и дяди Васи ситуация с расселением ближних родственников и недальних гостей аналогичная. А Ольга, это я тоже уже понял, не захочет заниматься любовью в присутствии хотя бы одного постороннего человека. Поэтому, когда во дворе соседнего дома я увидел аккуратно уложенный рядом с невысоким заборчиком стог сена, сразу повел Ольгу в направлении к нему. Не тратя время на разговоры, я повалил ее в стог и стал посыпать поцелуями с неистовством латиноамериканца. Ольга сдалась быстро, заразилась предложенным темпом и темпераментом и приняла самое активное участие в самозабвенных утехах двух полов. Я расстегнул ее блузку и освободил от лифчика, Ольга расстегнула мою рубашку. Юбку она не разрешила снимать, а я спустил джинсы только до колен – в случае чего оденусь быстро! Для нас это не оказалось каким-то неудобством. Мы отыскивали друг на друге источники наслаждения и смаковали их. Мы кувыркались, ласкались, резвились как полугодовалые щенки, иногда замирая в истоме, а иногда весело набрасываясь друг на дружку с поцелуями. Сено перемешалось с нашими телами, где-то кололо, где-то мягко пружинило. Мы закопались в стог почти до середины, и это было здорово! В какой-то момент я нащупал в сене ступни ее ног и стал их целовать, приближаясь сначала к коленям, потом к промежности… услышав Ольгино «Ах!», двинулся выше, облизал пупок, живот, добрался до грудей, остановился на них более подробно, потом впился в ее сочные и сладкие губы. Я поймал себя на мысли, что только теперь до меня дошел полностью смысл строчек прекрасного русского поэта: «С ненаглядной певуньей в стогу ночевал!» В самом, так сказать, прямом и прикладном смысле.

Но ночевать в стогу не пришлось, так как, удовлетворив страсть, наши тела стали остывать, а ночь приближалась к той фазе, когда на траве появляется прохладная роса. Меня и Ольгу стало слегка колотить. Я помог ей надеть лифчик, и мы, приведя себя в порядок, пошли во второй подъезд указанного Сашкой дома. Седьмая квартира в двухэтажке должна быть во втором подъезде.

Нас приняли нормально, тетя Зина, хоть и спросонья, сразу все поняла, выделила нам с Ольгой простыни и подушки, а затем отвела во вторую комнату, где указала на полутораспальный диван. Наше раздевание прервал вошедший в комнату дядя Вася:

– Пойдем, казак, выпьем!

– Уже как-то и не хочется…

– Да посиди со мной пять минут, никуда твоя красавица не денется.

Поняв, что отвязаться сразу не получится, я шепнул Ольге: «Сейчас приду!» и отправился с дядей Васей на кухню. Там сидел еще один дядя – Толик. Он поздоровался, запинаясь, и пояснил, почему он ночью пьет водку на кухне у дяди Васи.

– Не спалось что-то мне, подошел к окну закурить, а я на втором живу – над Васей. Смотрю – стог сена шевелится. Непорядок. Сначала подумал, что молодежь развратничает, а потом думаю – нет, ну кто ж будет у всех на виду этакое вытворять. Других мест, что ли, нет? Тогда решил, что это волки балуются. Молодые волки. Они в последнее время часто рядом с поселком появляться стали. У нас же тут животноводство. Ну, взял я свою двустволочку тульскую, зарядил нулевкой и хотел уже пальнуть, а там все затихло. И потом, вдруг все-таки молодежь? Думаю, лучше к Васе схожу, он на свадьбе гулял, может, не спит, выпьем маленько.

– Это волки были, – уверенно заявил дядя Вася. – Ну кто додумается под окнами это самое… а? Зря ты не пальнул.

– Зря, – согласился Толик.

Водка не полезла мне в горло. Я замотал головой и вернулся к Ольге. Та уже спала без задних ног. Я придвинулся к ней, попытался нежными, но настойчивыми ласками ее разбудить, но этого бы не сделал и дядя Толик, если бы вдруг решил все-таки пальнуть из ружья. Через мгновенье я спал сам.

20.

Во сне я не услышал, как Шахерезада оделась и приступила к прямым своим обязанностям. Сначала мой сон был явным продолжением бурной ночи – Закира Шихановна заманивала меня тысяча и одним способом в темные глубины, где морские дьяволы, потрясая трезубцами, пытались меня погубить, а сине-зеленые русалки беззвучно смеялись на фоне тонущих кораблей. Фантасмагория дополнялась какими-то бесформенными существами, пытавшимися выходить на контакт со мной. Изредка им это удавалось, я получал потрясающую информацию, но тут же забывал о ней. Потом во сне появились более спокойные образы и тона, и я переместился в раннее детство…

Мы ехали в Москву. Наш «табор» из трех семей трех родных сестер (Ани, Нины, Клавы) насчитывал одиннадцать человек. Тетя Аня была старшой сестрой, поэтому она часто брала бразды правления, покрикивала на всех, сказывалась ее профессия – продавец. Она продавала в Орске спортивные, рыболовные принадлежности и сувениры. Мне это нравилось, так как мне обязательно что-нибудь перепадало – какая-нибудь мелочь для взрослого, но огромная драгоценность для малыша. И копеек двадцать на мороженое. Достаточно было зайти в магазин. А еще тетя Аня меняла наши трехкопеечные и двухкопеечные монеты на полтинники и железные рубли с изображением Ленина. «На проезд в трамвае – никогда нет меди в кошелке» – оправдывала она свою небывалую щедрость. Ее муж – дядя Саша – работал главным инженером на заводе, был очень интеллигентным и выписывал журнал «Крокодил». Поэтому он много шутил и знал большое количество анекдотов. Когда я забирался ему на плечи, ползал по нему, он терпеливо кряхтел, но никогда не ругался и не шлепал, как остальные взрослые. Их дети – Света и Саша – мои двоюродные сестра и брат, были старше меня лет на семь-восемь, поэтому наши интересы почти не пересекались. Двоюродный брат Славка – единственный сын тети Клавы (младшей сестры) был чуть постарше, а потому снисходил до общения со мной. Тетя Клава и дядя Рудик, ее муж, жили в городе Иваново, они только что присоединились к большой семье, а так как Иваново – это Подмосковье – взяли на себя роль гидов и описывали появлявшиеся за окнами городские и индустриальные пейзажи. Анджелка – моя родная старшая сестра – само собой крутилась рядом со Светкой и Сашкой. Мама (ее звали Ниной, и она была средней сестрой) призывала периодически Анджелку позаниматься со мной, потому что Славик куда-нибудь уходил.

Папа (Николай или Васильевич, или Николай Васильевич, как его называли все остальные взрослые) был в нашей большой коммуне или «таборе» самым главным. Он был единственным фронтовиком. По его инициативе все три семьи собрались в общую поездку в Симферополь. Как я понял из разговоров взрослых, мой папа после войны долго искал своего отца. Писал в газеты и на радио, собирал справки и архивы. За десять лет поисковых работ (с 1957 по 1967 гг.) в процесс были вовлечены почти все госпитали, архивы и военкоматы страны. Но, увы… Ситуация резко изменилась, когда на радиостанции «Маяк» появилась передача, посвященная поиску пропавших без вести во время Отечественной войны. Отец моего папы нашелся! Он был тяжело ранен в боях за Крым под Симферополем, местная жительница спасла ему жизнь и долго – несколько лет – выхаживала. Тем временем война уже давно закончилась, дед Василий не удосужился отметиться в военкомате, так как завел новую семью и не хотел, чтобы бывшая супруга что-нибудь о нем узнала. О том, что ее к тому времени не было в живых, он не ведал. Да и тяжелое ранение сильно сказалось на его памяти.

– У тебя теперь есть еще один дедушка, – радостно сообщил мне отец, когда с радиостанции «Маяк» ему пришел ответ, что нашелся Синицын Василий… и передача будет тогда-то и тогда-то. О первом дедушке Николае я знал – он был отцом моей мамы и тоже был на фронте. Он даже подарил мне одну из своих медалей – «20 лет Победы».

– Он воевал, как ты? – спросил я отца.

– Да сынок, мы вместе в 1942 году уехали на фронт. Только он не знал, что я еду с ним. Мне было всего 16 лет, и я не попадал под призывной возраст. Я тайно уехал в Архангельск, откуда отправляли поезда с мобилизованными, ну, с новыми солдатами, нашел вагон, где был мой отец, и тихонько забрался на третью полку. Потом по приезду всех призывников отправили на фронт, а меня оставили, не поверили, что мне 18. Тогда я сказал, что лучший стрелок в поселке, что охотник самый лучший. Решили проверить, дали винтовку, показали мишень. Я все пять патронов в магазине в десятку отправил. Сказали, молодец, направим в школу снайперов учиться. Заодно и повзрослеешь немного. А про отца я больше ничего не слышал. Всю войну его искал, дошел до Восточной Пруссии.

– Папа, скажи, а ты фашистов убивал? – самый главный вопрос для мальчишки, потому как героизм у него вяжется не иначе как с количеством застреленных врагов.

– Снайпер на то и снайпер, чтобы убивать. Много.

– Ну это издалека. А так, чтобы близко?

– Был такой случай. В одной деревне. Выбивали мы немцев дом за домом. И тут я наткнулся на одного за углом. Он пистолет-пулемет перезаряжал, потому бросился бежать вокруг дома, чтобы успеть перезарядить и в меня выстрелить. А я в другую сторону побежал, чтобы встретить успеть. Так и бегали друг за другом…

Я засмеялся недоверчиво.

– И что, ты убил его?

– Эх, не сидел бы я тогда рядом с тобой, не рассказывал бы все это, – погладил меня по голове отец. Его глаза заволокла влажная пелена.

Наша большая семья разместилась в двух плацкартных купе: одно сразу стало «детским», второе – «взрослым». Во «взрослом» мы кушали, поэтому на столике всегда лежали продукты, звенели стаканы в подстаканниках. Мужчины нередко выходили на остановках и пополняли запасы малосольными огурцами, вареной картошкой, ягодами, пивом, а иногда мороженым. В «детском» Светка, Сашка, Анджелка и Славик резались в «дурака». Я в этой игре, требующей немалых интеллектуальных усилий, не участвовал по малолетству и бродил по вагону, рассматривая пассажиров. Одно купе мне очень даже приглянулось, потому что я увидел в нем мальчика с длинными волосами. Сначала мне показалось, что это девочка, но по игрушкам, которые находились рядом, я сделал вывод, что это все-таки мальчик: ярко-красная пожарная машина с лесенкой, почти взавправдашний револьвер с барабаном и пульками внутри, набор солдатиков, которые, к моему удивлению, были раскрашены. У меня были солдатики, простые, оловянные. Но мальчик играл с фигурками раз в сто красивее моих! А тут я еще обнаружил на столе маленькую железную дорогу и очень интересный пластмассовый конструктор. Игрушки мальчика занимали большую часть купе, а бабушка и мама ютились с краю полки. О, как мне захотелось, чтобы мальчик пригласил меня поиграть с ним! Но тот не обращал на меня никакого внимания. Или делал вид. Потом он сказал, ни к кому не обращаясь: «Хочу пи-пи». Тут же бабуля взяла его за руки и повела в туалет.

Через какое-то время громкий визг всполошил весь вагон. Мальчишка с ревом возвращался, держа вытянутой руку – указательный палец был весь в крови. Бабушка поясняла сбивчиво запричитавшей мамаше, что Витюша засунул палец между дверью и косяком, а она стала закрываться. Тут же по первое число получила проводница, принесшая аптечку с бинтом и йодом, почему, де, двери у вас всегда нараспашку. Та ответила, что в жару закрывать – все задохнутся. Они бранились, а мальчик орал, слезы у него лились ручьем. Все ему сочувствовали и успокаивали. Пальчик не сломан, кровь сейчас прекратится, успокойся бедненький, боль пройдет. Когда все выговорились, отдали дань сочувствия, замолчали. Но мальчишка не унимался. Он орал все громче и громче, подняв указательный палец кверху.

Я не понимал, как можно орать, имея такие ништяковые игрушки, тем более что бабуля пообещала купить еще кучу! Подумаешь, прищемил палец. Я это делал несколько раз, но орал недолго, самую малость вначале – от неожиданности. Я и на заборе как-то висел на гвозде. Гвоздь проткнул мне ногу ниже колена, и я не мог слезть с забора. Кровь хлыстала так, что забрызгала всю дорожку, по которой мама несла меня домой. Она промыла рану марганцовкой и все. А когда я на другом заборе – бетонном – прищемил пальцы на ногах и старшие пацаны помогали мне выбраться, поднимая верхнюю плиту забора вдоль пазов, то ни разу даже не пикнул, хотя было ужасно больно, но мне было стыдно зареветь перед старшими ребятами. И отец не любил, когда я плакал, и мама расстраивалась. Чтобы не сильно их расстраивать, я и не ревел почти никогда. А этот мальчишка наяривал сольную программу с упоением. Боль, скорее всего, поутихла, но обида, несправедливость заставляли его орать и орать. Разве может такому хорошему, красивому, замечательному мальчику причиняться боль? В общем, избалованное чадо испортило настроение всему вагону и продолжало его портить до самого приезда в Москву. Тетя Клава и дядя Рудик в связи с непредвиденными обстоятельствами прекратили выполнять роль гидов и угрюмо помалкивали всю дорогу.

Москва предстала передо мной в виде большого Казанского вокзала. Мы должны были сделать пересадку, чтобы продолжить путь в Симферополь. Весь наш багаж мы сложили в кучу – большая куча получилась! – и стали ожидать прибытия симферопольского. Мне купили настоящее эскимо. Оно поразило меня изящной формой и небывалым, сказочным вкусом. Кроме того, мне вручили воздушный шар и сказали, чтобы я его крепко держал, потому что он может улететь. Я не поверил и отпустил нитку. Шарик взмыл в небо к моему великому удивлению. Шары не могут так летать, сколько раз их надували, они всегда падают на землю!

– Их гелием наполняют, – сказал всезнающий Славка. – Гелий легче воздуха, поэтому шар летит. – И в подтверждение слов выпустил и свой шар. Теперь в небо поднимались два шара: синий был повыше, зеленый – пониже. У Анджелки тоже был шар, но она его не стала выпускать. Тогда мы со Славкой стали его выдергивать из ее рук. Поняв, что шарик может лопнуть от наших притязаний, она сама его выпустила.

Я как завороженный смотрел в небо, а три шара все поднимались и поднимались, превращаясь в маленькие точки. Стемнело, и на небе появились звезды.

– Смотри, мама, – сказал я восторженно, указывая на самую большую звезду, – это мой шарик.

– Это не шарик, это Полярная звезда. Видишь ниже еще звезда? А теперь чуть-чуть влево посмотри – еще две звезды, а вот еще и еще. Похоже на ковш, правда?

– Да, – я кивнул.

– Это созвездие так и называется Большой ковш. А недалеко – вот тут – Малый ковш. Это Большая медведица и Малая медведица.

– Почему медведица? – не поверил я.

– Потому что ее можно дорисовать. Ты же умеешь рисовать? Вот и дорисуй – мысленно.

Я дорисовал. К великой моей радости – у меня получилось. Это были первые в моей жизни знания в области астрономии!

21.

Первым меня разбудил дядя Вася:

– Пойдем выпьем, казак!

Вторым меня стал будить Федор Толсторюпин:

– Я хочу уехать, но у меня нет денег на билет.

– Федя, будь ласков, подожди часок, я все решу с Сашкой, – пробормотал я, еле ворочая языком. Небо и внутренние стороны щек будто были покрыты наждачной бумагой, а каждый звук отдавался в ушах громкой чечеткой, которую я уважал, но сейчас это было акустической пыткой!

– Не могу я ждать, пойду на электричку, – проворчал Федя, – как-нибудь доберусь – ни в п…, ни в Красную Армию.

Третьей разбудила Ольга.

– Вставай, засоня, проспишь Царство небесное и выступление «Машины времени» во Дворце культуры.

– Правда, что ли? – вскочил я. А чем черт не шутит? Колхоз богатый, может себе позволить…

– Да нет, конечно. Скоро моя электричка будет. Проводи меня. Но сначала умойся.

Проходя в ванную, я увидел на кухне дядю Васю с дядей Толиком. Похоже, они даже не ложились спать, так как на столе стояла приличная батарея бутылок.

– Выпей, казак, – протянул мне рюмку дядя Вася. – А то мамой будешь.

До электрички мы с Ольгой молчали, но я не выдержал и сказал:

– Сегодня только второй день свадьбы. Куда ты торопишься? Погуляли бы еще немного.

– А потом ты предложишь мне руку и сердце? – с сарказмом сказала Ольга.

– Могу и предложить, – обнял я ее. Она слегка отстранилась.

– Поздно уже, мой прекрасный принц на белом коне. У меня есть жених, и он меня ждет.

– Ну и что? Еще не поздно…

– …все изменить, ты хочешь сказать, – Ольга не меняла саркастический тон. – Все бросить и отправиться с тобою в Сибирь? Но ты – не Лунин, а я – не декабристка. Уж лучше вы к нам.

– Ольга, но нам же было хорошо вдвоем, – я нежно, со значением взял ее за руку.

– Очень хорошо, – подтвердила она чувственным поцелуем, а в уголках ее глаз появились слезинки. – Но давай отнесемся к сегодняшней ночи, как к ошибке молодости, мы не можем принять серьезное решение, основываясь на сиюминутном влечении. Свадьба, много алкоголя, ночь при луне, два юных и страстных сердца…

Я мотнул головой, как бы говоря: «не надо». Досада и обида нахлынули на меня, но она… была права. Когда двери электрички раскрылись, я помог Ольге подняться по ступенькам, поцеловал ее и сунул в руку красные трусики. Она вспыхнула, посмотрела по сторонам и спрятала трусики в кулачок.

– Я буду помнить тебя всю… – «шисссь» закончили ее фразу закрывшиеся с шипением створки дверей электрички. Я помахал вослед рукой – на душе было тошно.

Сашку я нашел во Дворце культуры. Второй день свадьбы был в полном разгаре. Я присел к нему на стул и прошептал:

– Пора бы мне домой отправляться.

Саня поглядел на мою физиономию и спросил:

– Очень надо?

Я провел ребром ладони по горлу: «Во!»

– Ладно, – вздохнул он, – мне тоже тут уже порядком надоело. Электричка в Сарапул будет через час. Посиди пока, выпей, поешь. Денег, небось, нет?

Я виновато улыбнулся.

– Ясно, – опять вздохнул Сашка, – билет на вокзале в Сарапуле купим, но сначала заедем ко мне в редакцию. С очень хорошим человеком тебя познакомлю.

Раз «купим», значит, Нетленный едет со мной. Такой вот человек – в первый день свадьбы смотрит чемпионат мира по футболу, а на второй день едет провожать друга в Сарапул. А как же Катерина? Невеста? То есть жена? Я кивнул головой в сторону Кати. Александр понял меня, наклонился к супруге и что-то ей прошептал. Катерина печально посмотрела в мою сторону, потом вспомнила, что я вчера целый день играл и пел, и хорошо пел, а значит, заслужил ее ненаглядного в сопровождающие.

– Как знаете, – сказала она, – я тоже улизну домой, чувствую себя неважно. Но вы сначала меня отвезите, а потом – на электричку.

Такая бы поехала декабристкой в Сибирь, подумал я, и стал поднимать настроение обильными возлияниями.

22.

Меня разбудили громкие звуки в коридоре вагона. На высоких тонах изъяснялась Закира Шихановна, на низких – неизвестные. Я быстро оделся и выскочил за дверь. Ба! Вечер переставал быть томным! Шахерезаду с двух сторон осаждали пьяные солдаты с крылатыми колесами в петлицах. Автомобильные войска, ети их через коромысло!

– Я вызову милицию, вернитесь к себе в купе, не нарушайте правила поведения! – кричала проводница.

– Не откажи дембелям, красавица! – лапал ее низкорослый и белобрысый солдат.

– Два года без женской ласки, – вкрадчиво говорил высокий и чернявый и настойчиво тащил Закиру Шихановну в купе. – Мы Родину защищали, понимать должна…

Родину он защищал, придурок! Родину сейчас в Афгане защищают…

– Вали отсюда, служба, – с вызовом процедил я сквозь зубы и оттолкнул обоих от Шахерезады. Служивые отскочили на шаг.

– Ты че, салабон, на дембелей тянешь?! – сощурился высокий.

Из пятого купе выглянули еще двое в гимнастерках – один из них – сержант – производил впечатление старшего. Он не спеша двинулся в нашу сторону, следом шел второй. Итого их четверо. Расклад не в мою пользу. Зато коридор узкий – сразу все не нападут. Значит, еще не вечер! Подходи по одному, суки! На память сразу пришли все навыки бокса и уличных драк. А боксу меня учил мастер спорта и чемпион области – Валера Шекин. В нашем поселке он вел секцию бокса, но потом его дисквалифицировали за пьянку и драки и лишили секции. Он стал работать художником-оформителем в Доме культуры. Там в его мастерской я и получал первые уроки. После настойчивых просьб научить меня боксу, он сказал: «Вставай!» Я встал перед ним. И тут же последовал сокрушительный удар в челюсть. Я полетел спиной на ящики, острые углы которых – не самое приятное место для приземления. «Уворачивайся, приседай!» – посоветовал он, а когда я встал, врезал мне еще раз. Так я кувыркался до тех пор, пока не увернулся от резкого удара тренера… «Бей первым, Фредди!» – таков был девиз Валеры в кулачном бою. Уяснил я это на всю жизнь. Светлая ему память. Погиб он нелепо. Ехал «зайцем» на поезде Горный Лен-Оренбург (таким способом у нас перемещались почти все парни) и полез на крышу вагона, чтобы спрятаться от контролеров. Лез он между вагонами, где в переходе над буферами есть резиновый кожух гармошкой. Раздвигаешь руками стык резины и лезешь в образовавшееся отверстие на крышу. В тот момент поезд начал поворачивать, этого не учел Валера. Ему перекусило руку по самое плечо. Он умер от заражения крови. Мне часто по жизни приходилось вспоминать Валеру и его уроки. В общаге универа на первом курсе решили устроить чемпионат по боксу. Каждая комната должна была провести отборочные матчи, а потом выдвинуть своего кандидата на общаговский турнир. Среди нас шестерых четверо вылетели сразу, хотя и имели неплохую физподготовку, но драться не умели. А Владимир Корочкин был кандидатом в мастера. Мы долго с ним бились, я пропускал много ударов, редко, но метко попадал в ответ. Но разок я ему врезал хорошо от души. Владимир аж сел на кровать, чтобы прийти в себя. На турнир мы отправили все-таки его, потому что он был профи. И как в воду глядели. Володя стал чемпионом общежитий. А когда он получал свой титул, поднял боксерскую перчатку в мою сторону и сказал: «А вот он побил меня!»

«Бей первым, Фредди!» – минуя кратковременную перебранку, предшествующую многим дракам, я ударил высокого и чернявого под дых, поближе к солнечному сплетению, после чего он стал в два раза ниже, так как сложился пополам и стал приседать на корточки. Не давая ему опомниться, я ударил его по голове, тем самым отправив в скорчившемся состоянии под ноги низкорослому и белобрысому. Тот стал перепрыгивать через товарища и в этот момент потерял равновесие. Я этим воспользовался и врезал ему правой в левый глаз, а потом левой в правое ухо. Ну, куда он прет? У нас разные весовые категории. Белобрысый попятился назад, споткнулся о чернявого и растянулся на спине перед ногами сержанта. Сержант уже снял себя солдатский ремень и стремительно двинулся на меня. Пряжка просвистела в сантиметре от носа, я еле успел отпрыгнуть.

– Ну держись, сучара! – сержант размахнулся второй раз. Отступать мне не дала дверь в тамбур, которую я ощутил спиной. Придется пряжку встретить блоком, а потом распахнуть дверь и заманить в тамбур сержанта. Тут мне повезло, потому что вагон качнуло, и сержант промахнулся, пряжка на ремне зацепилась за поручень у окна. Он стал ее лихорадочно выдергивать, и я прыгнул вперед, сложив руку в локте. Локтем я попал ему по зубам – рассек губы до крови.

– Зачем же, сучара, следы оставлять, – рассвирепел сержант, вытирая губы. Пока он тупо выдергивал пряжку, сосредоточившись на ней, получил от меня еще один удар в скулу. В эту секунду пряжка высвободилась, и по законам инерции, а также, получив от меня ускорение, сержант отправился к своим дружкам. Я успел схватиться за ремень, чтобы лишить сержанта преимущества в «вооружении». Началась дурацкая игра «тяни-толкай». Белобрысый тоже вцепился в ремень и тянул в свою сторону, помогая сержанту. За этим занятием нас застал окрик:

– Всем к стене, руки за голову, стрелять буду! – я оглянулся и увидел милицейского младшего сержанта в сопровождении Шахерезады и еще одной проводницы. Младший сержант и в самом деле вытащил «Макарова» и направил его на меня.

– Не трогай Олега, сдурел, что ли? Дембелей этих арестовывай, это они тут дебош устроили! – закричала моя спасительница Закира Шихановна.

– Никого не надо арестовывать, – я повернулся к милиционеру и поднял руки. – Ребята тут в кучу-малу играли, радуются, как дети, что домой едут, не подрассчитали немного…

Сержант автомобильных войск молниеносно застегнул ремень на гимнастерке, вытянулся по стойке смирно и рявкнул:

– Так точно, товарищ сержант, не подрассчитали… – он специально добавил милиционеру одну лычку, чтобы тот был менее суровым. Затем сержант поймал за воротник поднявшегося с пола чернявого, который попытался броситься в нашу сторону, и отправил его в купе. Следом смылись белобрысый и четвертый – пассивный участник драки. В коридоре остались только сержант, я, мильтон и две проводницы.

– Все в порядке, они не будут больше шуметь, – стал я убеждать не столько мильтона, сколько Шехерезаду, поняв, что у нее авторитета больше.

– Ты уверен? – спросила она меня. Я повернулся к сержанту автомобильных войск.

– Все будет чики-поки, все ништяк будет, – подтвердил тот.

– Ну смотрите, – спрятал пистолет младший сержант, сдвинул фуражку ближе к носу и почесал затылок. – Если еще какой-нибудь инцидент или драка, тут же ссажу на ближайшей станции. Загремите на пятнадцать суток, это вам ясно?

Сержант кивнул:

– Так точно! Разрешите идти?

– Идите, – ухмыльнулся милиционер, которому явно льстило поведение дембеля, и пожал мне руку. – Молодец, парень, если что, я тут – через вагон.

– Какой у тебя герой тута, – восхищенно сказала Шахерезаде вторая проводница с прической «а-ля солома». – Защитник какой! Может, ко мне в гости с Закирой зайдете, чайку попьем, вы нам поиграете на гитаре, – при слове «чаек» она подмигнула.

– Я не против, – согласился я, так как сообразил, что будет угощение.

– Ну, пошли тогда, чего зря болтать. Бери гитару, – распорядилась Шахерезада. Она повернулась к сержанту-автомобилисту и погрозила кулаком:

– Смотри у меня! – тот мгновенно исчез в купе.

Чутье студента, за километр чувствующего, где состоится пьянка, меня не подвело. Действительно, проводница с соломенной прической выставила на стол бутылочку «беленькой» и немало снеди, среди которой я увидел горячо мной любимое сало!

Песни полились одна за другой, водочка прибавляла куражу, я даже начал сочинять экспромты:

– Это странно, это странно, это странно,

Что любовь пришла нежданно и незванно.

Любовь ли это или сказка?

Меня целует темноглазка!

Шахерезада тут же меня поцеловала. Великолепный гонорар!

Водка закончилась, и мы с Закирой Шихановной вернулись в свой вагон. В коридоре меня поджидал сержант.

– Зайди на минуту, зема, – пригласил он. Опять, что ли, драться? Но я ошибся – сержант предложил выпить за дружбу. Ничто так не способствует дружбе среди мужиков, как взаимное мордобитие!

– Понимаешь, нам скандалы ни к чему, – подняв стакан с водкой, сказал сержант. – Еще несколько дней добираться. Если бы загребли нас, тот неизвестно, чем бы все закончилось…

– Так не ведите себя, как свиньи.

– Ну, дорвались ребята до водки, сколько не пили?! А тут – дембель, свобода, бля! Снесет крышу.

– Ладно, замяли, – миролюбиво заключил я и чокнулся с сержантом.

23.

Электричка до Сарапула шла меньше часа, но мы были навеселе и устроили с Сашкой концерт для пассажиров. По-моему, он на свадьбе так не веселился, как в переполненном вагоне электропоезда.

– Ты зачем взял гитару Ильи? – спросил я его, когда он мне вручил шестиструнный инструмент и произнес для всех: «Пой, пока не удавили!»

– Он тебе ее подарил! – засмеялся Нетленный. – Но пока не знает об этом!

После каждой песни он доставал из дипломата бутылочку и наливал нам в рюмки. На удивление, народ горячо поддержал нашу самодеятельность, а когда узнал, что Сашка новоиспеченный молодожен, прямо с катушек съехал. Народ у нас веселый!

В общем, когда мы появились в редакции газеты «Огни», температура наших разгоряченных тел расплавила холодные, как воск, сердца озабоченных журналюг, машинистки и ответственного секретаря. Заведующий отделом информации Владимир Платов – непосредственный начальник Нетленного – тоже встретил нас радушно. Об этом можно было судить по трем бутылкам вина, которые он тут же выставил на стол.

– Это – Поручик, он гусар, – представил меня Александр.

– А я полковник, – ответил тут же Владимир. На вид ему было чуть больше тридцати. А от нас его отличали более пышные усы. Прямо как у Буденного… Или?…

– А ты не потомок того самого генерала Платова? – спросил я заведующего отделом информации газеты «Огни».

– А то! – гордо заявил он и полез куда-то в ящики письменных столов. Видимо, вытащить на свет почти двухвековую «Грамоту», в которой с «ятями» и «ерами» должен быть приблизительно такой текст: «Сия Грамота подтверждает законное рождение моего потомка Владимира Платова. В чем собственноручно расписался Его Превосходительство Генерал Платов. Аминь!» Или «Боже, царя храни!» Что там в конце писали двести лет назад высокопоставленные особы?

Но Владимир не собирался ничего доставать, он прятался. Сотрудники по какому-то мановению скрылись в катакомбах редакции. В дверях кабинета стоял невысокий и полноватый человек в очках:

– Тэк-с, – сказал он. – Водку пьянствуем?

– Отто Германович, у меня же свадьба, – пролепетал Сашка.

– Догадываюсь, я же тебе три дня подписал, – по командному тону я сообразил – перед нами редактор.

– Ладно, – сказал он. – Давайте по последней и по домам, нечего коллектив развращать – сдача газеты идет. Мне тоже плесните полстакашки. В другой день отметим.

Забрав недопитое, мы нестройным шагом направились по любезному приглашению Платова к нему домой.

– На хер он нас выгнал? – возмущался Владимир. – Этот Захербахер.

– За хер – на хер? – переспросил я пораженный.

– Откуда ты догадался, что это кличка нашего Отто?

М-да… Не все иностранные фамилии проходят плавную ассимиляцию на российской почве! Некоторые и не подозревают о глубинных минах великого и могучего.

Мать Платова – Зинаида Петровна – поначалу встретила нас радушно. Накормила окрошкой, позволила допить вино и даже бутылку водки, которую Платов извлек из буфета. Но когда он полез за следующей, сменила отношение.

– Отправляйтесь все спать! В зале много места! Володя, постели гостям и себе тоже! Больше ни капли вам не выдам! Лыка уже не вяжете и «мяу» не скажете.

– Муу, – это Володя попробовал сказать «мяу».

В зале Платов на полном серьезе начал расстилать нам белье. А за окном балкона солнце только приготовилось к закату. Мы с Сашкой сильно приуныли.

– Тсс! – прислонил палец к губам Володя и показал жестом, чтобы мы склонили к нему головы. – «Тени исчезают в полдень»!

Это звучало, как пароль, а сам заведующий отделом информации выглядел, как социалист-революционер перед ограблением банка или почтовой кареты.

– Сейчас начнется любимый сериал моей матушки. Она потеряет бдительность, а мы проберемся на кухню и заберем водку, – глаза Володи блестели. Партизан перед атакой на французский обоз!

Услышав в соседней комнате мелодию, предваряющую начало сериала, настоящий потомок генерала Платова – «полковник» Володя – опустился на четвереньки и быстро-быстро побежал к кухне. Он обернулся и махнул нам рукой: мол, айда за мной! Мы с Сашкой переглянулись, пожали плечами, опустились на четыре конечности и прогалопировали вслед за командиром. Что-то это мне напоминало… «Приключения Гекльберри Финна». Есть там похожая сценка. На кухне, не меняя положения, Владимир вытащил из буфета бутылку и передал мне:

– Спрячь…

Вторую «беленькую» он доверил Александру. Тот засунул бутылку за пояс под рубашку. Я последовал его примеру. Третью бутылку… взяла Зинаида Петровна:

– Паразиты! Вам не стыдно? Взрослые мужики ползают по полу ради какой-то водки! Что вы в ней нашли? Она ж противная! Как ее можно пить?

– Не пробовала, не критикуй! – парировал Володя, пытаясь не отдавать бутылку. Но на четвереньках у него это плохо получалось, и он завалился на бок. Зинаида Петровна с видом победительницы подняла бутылку и, продолжая обвинительную тираду в адрес всех крепких напитков и тех, кто их употребляет, унесла ее в свою комнату.

– Пошли, – махнул нам рукой «полковник». Почему-то мы все «пошли» точно так же, как и «пришли» – в виде парнокопытных. В зале мы рассмотрели трофеи – две бутылки водки! Небывалый урожай, если учесть непредвиденные обстоятельства и трудности их преодоления.

– Тсс! – опять приложил палец к губам Володя. – Здесь нельзя, опять отберет. У меня есть идея. – Он снова махнул рукой – айда! В этот раз – на балкон. Там невозможно было стоять на четвереньках, и мы приняли наконец-то человеческий вид – встали на ноги. Балкон узенький – сантиметров восемьдесят в ширину и метра два с половиной в длину.

– План такой: мы перебираемся на соседний балкон. И стучимся изнутри в комнату. Там живет моя соседка. Во такая баба! Сюрприз ей будет – то ни одного мужика, то сразу – три! – разработал стратегический план потомок военачальника. Только с тактикой мне было не все ясно: между балконами – расстояние около метра, а высота… – пятый этаж! Экстрим на уровне девятого вала. Если взять шкалу сложности по винно-водочному альпинизму. Я указал на это обстоятельство стратегу.

– Будь спок, зря я, что ли, спортом занимаюсь, – успокоил меня Володя и тут же сделал «мостик» в прямом и переносном смысле – ногами (вернее, ступнями) уцепился за прутья этого балкона, а руками – за перила того. Образовался натуральный живой мост на высоте пятого этажа. – Лезьте!

– А мы того – не пикирнем подбитыми «юнкерсами» на асфальт?

– Там бетон, а не асфальт, – поправил Сашка.

– Сколько мне ждать?! – прорычал Платов. Тон не допускал возражений, и я пополз по животу Володи на соседский балкон. Принял следом Сашку. А потом вдвоем мы вытянули грузноватого «полковника». Его лицо покраснело от напряжения. «Гипертоник, – подумал я, – ему надо…»

– Тудыт твою, разтудыт! – грозное ругательство заведующего отделом информации прервало мои размышления на тему «что ему надо…» – Дверь на балкон закрыта изнутри!

– А снаружи хозяйка никогда не закрывает? – спросил Сашка.

– Нет. У нее парашюта нет. И самой ее нет, тудыт, твою, растудыт.

– Надо постучать – может она в ванне или туалете? Может, к соседям ушла? – со слабой надеждой проговорил обескураженный Сашка.

Мы стали громко кричать: «Верочка, Верунчик!» и стучать, рискуя разбить стекло балконной двери. А, кстати, почему бы…

– Она уехала к маме! – прервала наше беспомощное занятие Зинаида Петровна, которая услышала стук и крики из своей комнаты и вышла на – теперь уже получалось, – соседний балкон. – Допились, голубчики! Ой, Володька, только вернись домой, я тебе такую взбучку устрою!

– Мама, я могу вернуться прямо сейчас, – Платов попытался перелезть обратно, но мы с Сашкой не дали ему этого сделать.

– Сидите теперь до утра, не рыпайтесь.

Пока была водка, мы сидели и пили. В принципе, ничего страшного не произошло – условия цивилизованные, балкон, а не отхожее место, стакан есть, его Володя из кармана вытащил. Закуска? А вот она закуска, произрастает прямо на балконе соседки Верочки – банка с капустой. Хорошо сидим. Не рыпаемся. Уснули.

24.

Мы покурили с сержантом в тамбуре, затушили бычки в банке и отправились допивать спиртное. Я зашел в вагон первым, оглянулся и увидел появившегося со стороны соседнего вагона солдата с красными погонами на плечах, в фуражке с малиновым околышем и… с автоматом ППШ в руках! Что-то екнуло во мне и заставило на три четверти прикрыть дверь вагона.

– Товарищ сержант, разрешите обратиться, – скорее в приказном тоне, ежели в вопросительном, произнес рядовой в красных погонах. Он обращался к сержанту автомобильных войск, который остановился и повернулся к автоматчику. От увиденного он слегка офигел:

– Ты че, зема? Зачем маскарад напялил? В кино, что ли, снимаешься? – он показал рукой на автомат.

– Никак нет! Ищем опасного преступника – врага народа! – ответил рядовой и добавил. – Товарищ сержант, необходимо срочно серьезно поговорить. Вы должны оказать всемерное содействие органам Министерства государственной безопасности.

Я весь внутренне сжался. Неужели это за мной?! Из далекого 1953 года? Что я там мог натворить? Когда успел стать врагом народа? Но ведь не зря же меня поливали свинцом из автоматов? От греха подальше я заскочил в купе проводницы. Шахерезада, увидев мой испуганный вид, всполошилась:

– Что стряслось?

– Сумасшедший какой-то с автоматом разгуливает! – выдохнул я.

– Да ты что? – ужаснулась Закира Шихановна. – Правда? Что делать-то? Я сейчас вызову милицию!

– Погоди ты с милицией. Надо сначала у него автомат отобрать.

– Герой выискался! Как ты один это сделаешь? Он тебя пристрелит!

– Тише ты, не кричи… Они идут, – прошептал я, заслышав стук двух пар солдатских сапог. «У нас в купе поговорим, – голос сержанта, – там удобнее будет». «Пройдемте в купе», – соглашается голос рядового МГБ.

– Я не один. Дембеля, думаю, помогут. Ты мне сюда сержанта пригласи. Потолковать надо. Только, Шахерезада, – я погладил ее по голове, – поосторожней там.

Шахерезада, поняв, что у меня есть четкий план, успокоилась и пошла выполнять поручение. Через пару минут в купе вошел сержант автомобильных войск.

– Звал, зема? – он как-то настороженно посмотрел на меня.

– Небось, поверил этому идиоту, что я враг народа? – усмехнулся я.

– Те приметы, что он описал, указывают на тебя. Ты один у нас тут в красной рубашке.

– Ты что? Не видишь, что он с катушек съехал? Какие, к черту, враги народа? Ты на форму его смотрел? А автомат? ППШ сняты с вооружения сто лет назад!

– Может, у них там оружия не хватает? Вооружают старыми образцами, – сержант стоял на своем.

– Хорошо, скажи мне, дембель, – я положил ему руку на плечо, – каким органам ты должен оказать содействие?

– Министерству государственной безопасности.

– Но МГБ тоже давно переименовали! В Комитет государственной безопасности! – привел я последний аргумент.

– Слушай, точно! – он хлопнул себя по лбу. – Как-то не втюхал с разгону… Он же: «Товарищ сержант, разрешите обратиться!» Тьфу ты! Значит, он точно – того?

– Ага. Того-того. Вооружен и очень опасен! – я перешел на шепот. – Ты его как следует отвлеки, порасспрашивай там, водочки предложи, может, выпьет? А сам втихаря ППШ его мне передай в коридор. Я за дверью буду стоять. Автомат я у Шахерезады спрячу…

– У кого? – переспросил сержант.

– У проводницы, понял?

– Понял, зема! – растянулся в широкой улыбке дембель.

– Хватит щериться. Иди уже, действуй! – я подтолкнул к выходу сержанта. Зашла Закира. Я сказал ей, чтобы она ждала у своего купе, и что я ей передам автомат, который надо спрятать.

– Есть куда?

Закира Шихановна утвердительно кивнула, подняла нижнюю полку. Там лежала стопка одеял:

– Между одеялами спрячу.

На цыпочках я подкрался к купе дембелей. Прислушался. Рядовой МГБ слегка размяк, почувствовав поддержку от военных людей, но в голове его творилась сумятица. Он, оказывается, несколько часов прочесывает весь поезд, но найти преступника не может. Очень поразила его одежда пассажиров, хотя этому он особого значения не предал. Вольность и раскованность в поведении людей, их разговоры, их реагирование на его появление – вот что беспокоило и обескураживало рядового. А самое главное, он не знал, что ему делать дальше. Когда лейтенант приказал прыгнуть в удаляющийся поезд и задержать врага народа, он только успел крикнуть в след:

– На ближайшей станции доложишь…

А когда эта ближайшая станция? Поезд еще ни разу не остановился.

– Ближайшая станция часа через три будет, – заворковал сержант автомобильных войск. – А ты отдохни пока. Солдат спит – служба идет. Жрать, небось, хочешь? Поешь, выпей малость.

– Не положено на службе…

– Да ты чо? – саркастически изумился дембель. – Твоя служба на станции начнется, когда сойдешь, когда доложишь. От выпивки и следа не останется, все выветрится.

– Ну, не положено…

– Да ладно тебе. Дают – бери, бьют – беги. Когда тебе еще выпить улыбнется? – настойчиво гнул свою линию сержант. – А что ты начальнику поезда не доложил, милиции?

– У нас разная работа… Да и дело-то, в общем-то… локальное. Узкое дело – сугубо лейтенанта нашего. Парень, которого мы ищем, в морду дал лейтенанту. Наших помял. Их двое было – вывались из поезда прямо в середину нашей группы. Лейтенант приказал им руки за голову и все такое. И полетел по железнодорожной насыпи в кусты. А следом и мы все. Даже выстрелить не успели.

– А сколько вас было?

– Лейтенант, старшина и нас – рядовых – четверо. Но это – государственная тайна.

– Могила, зема, ты что? Разве ж мы не понимаем? – заверил эмгэбэшника сержант. – Только, заковыка получается: вас шестеро, а их двое? Вас же там обучают, приемы там всякие и прочее.

– Лейтенант и старшина – специалисты по рукопашному бою. А мы – месяц, как после присяги. Еще не обучены.

– «Пухи», значит, – пренебрежительно сказал сержант. – А как же ты, такой необученный, в государственную безопасность попал?

– Активный комсомолец, историю на пять сдал, – рядовой обиделся, – Думаешь в МГБ мускулы только нужны? Там мозги в первую очередь нужны, глубокие знания марксизма-ленинизма. Они ж как с неба свалились – эффект неожиданности, – вернулся к теме рядовой. – Необузданные какие-то. На команду не реагируют. Нормальный советский человек при команде «Руки за голову» – тут же… А эти сразу руки распускать. Ну, одного-то мы повязали. Он второму в красной рубашке запрыгнуть в поезд помог, поэтому сам не успел. А лейтенант кричит: "Рядовой Стопка, задержать врага народа!" – я ближе всех к поезду был. А потом вот: «Доложишь на следующей станции…»

– Как-как твоя фамилия? Стопка? – сержант заржал. – Нам сам бог велел выпить с тобой. Давай, давай, зема. Автомат сними уже. Никому он на хрен не нужен. Мне это оружие за два года, знаешь, как надоело? Дело-то ваше, действительно, выеденного яйца не стоит. По какому такому праву за какую-то потасовку людей во враги народа записываете?

– Так он же не кого-то там ударил, а лейтенанта МГБ. Это статья – сопротивление власти.

– Ну это как повернуть дело. Пей уже, закипит сейчас… Это простая «хулиганка». Дело максимум на пятнадцать суток тянет.

– Наш лейтенант так не считает.

Я терпеливо ждал, затаив дыхание. Сержант хорошо исполнял свою роль. Было слышно, как рядовой Стопка, поставил автомат в угол нижней полки, при этом слегка потревожив уснувшего чернявого (по-моему, в купе спали все, кроме сержанта). Затем стук стаканов – чоканье. Затем чавканье – закусывают.

– Наш лейтенант много врагов народа задержал. Не хулиганов каких-то, а настоящих. Он нам рассказывал, как допрашивать их надо. Постоит задержанный по стойке «смирно» сутки, и все – сдался. Особо упрямым можно «библиотеку» устроить. На голову стопку книг кладешь, а потом чем-нибудь тяжелым… Можно руки связать хитрым узлом, враг народа через полчаса выть будет от дикой боли. А особо несговорчивым можно «циклопа» сделать.

– Это как?

– Бьешь кулаком в висок, а костяшка среднего пальца выдвигается вот так. Бац – и глаз на ниточке повис…

– Ну и сволочь твой лейтенант, садюга отмороженный, – процедил сквозь зубы сержант.

– Ты чего это? Разве можно так про командира говорить? Это антисоветская агитация… – запротестовал Стопка.

– Да пошел ты на х…! – выкрикнул сержант. Раздался очень мне знакомый звук – это так бьют по лицу. – Вместе со своим марксизмом-ленинизмом!

– Ты что кричишь, забурел? – проснулся чернявый.

– Да вон, «пуха» учу. Попридержи его пока, как очухается, – сержант вышел из купе, держа за ствол пистолет-пулемет Шпагина. Он передал его мне:

– Держи, зема. Контора отдыхает пока. Вырубил я его, заколебал, сучара.

– Однозначно – нокаут. Занимался? – я принял автомат.

– А то! – подмигнул мне сержант. – Если бы не мент, досталось бы тебе на орехи.

– Замяли же. Ты чего опять?

– Дуй к своей. Прячьте быстрее.

Я двинулся к Шахерезаде.

– Постой! А с этим что делать?

– Милиции сдай!

– На хрен мне твоя милиция. Я его свяжу, а ты там дальше действуй. Ништяк?

– Ништяк, – Шахерезада уже взяла автомат из моих рук и исчезла с ним в купе. Подождав пару секунд, я зашел за ней. И стал поспешно закрывать за собой дверь, но она не закрывалась до конца. В самом низу ей мешал это сделать чей-то ботинок. Я выглянул из купе и изумился:

– Иван Григорьевич, какими судьбами!?

25.

Вы когда-нибудь открывали банку латвийских «шпротов»? Разумеется. Прекрасный вид прокопченных спинок «шпротин», плотно прилегающих друг к другу и залитых подсолнечным маслом, вызывает восхищение перед рыбоконсервной промышленностью Латвии. После того как вы ткнете вилкой пару-тройку раз в открытую банку, рыбки выглядят уже менее привлекательно. Они становятся похожими на сигаретные окурки. Именно такое зрелище представляла наша троица – я, Сашка и потомок Платова. Без подсолнечного масла, конечно. Мы все лежали на правом боку, я – у стены, Платов – посередине, Сашка – у балконных перил. Как мы так утрамбовались на восьмидесяти сантиметрах ширины балкона, уму непостижимо! Так, наверное, произошел электрический скат. Имел, как все рыбы, нормальный вид – плоский по вертикали – кормился на дне моря всякой всячиной. Но при появлении на свет китообразных жизнь стала меняться. Киты то и дело придавливали ко дну моря бедного ската, и тому, чтобы приспособиться к окружающей среде, пришлось видоизмениться – стать плоским по горизонтали. А электричество – это от нервов. Никаких нервов не хватит, когда пузатое млекопитающее норовит день изо дня превратить тебя в масленичный блин. На тебе, многотонный самодвижущийся фонтан, электрический разряд! Не все киту масленица!

Утром, увидев на своем балконе трех сплющившихся мужиков, дрыхнувших без задних ног, соседка Верка чуть не грохнулась в обморок. Она попыталась закричать что-то среднее между «Помогите!» и «Караул!», но горло ее издало только какой-то сдавленный звук:

– Ааииее!

Я хотел вскочить на ноги, но вырваться из брикета мужских тел с первой попытки не смог. Тем временем Верунчик разглядела в середине псевдоакробатической композиции что-то знакомое:

– Вовка, ты, что ли?

– Наверное, – ответил заведующий отделом информации. Над его лицом склонялись, как листья южноафриканских пальм, пальцы трех рук – моей, Сашкиной и его собственной. При подсчете у него что-то не сходилось.

– Давайте все вместе выдохнем, – предложил я, чтобы появилось какое-нибудь дополнительное пространство. Хотя бы сантиметр! И тут же пожалел о своем предложении, так как у потомка Платова выдох изо рта совместился с «выдохом» из другой части тела. Теперь я понял, почему изобрели противогаз. Как ужаленный, я выскочил из тисков дружеской троицы, ударившись при этом головой о подоконник, – подальше от очага газовой атаки.

– Ба, «Явление Христа народу»! – съязвила соседка Вера.

– Картина Репина – «Приплыли», – подал голос Сашка.

– «Казаки пишут письмо турецкому султану», – добавил Платов.

– Сальвадор Дали: «Утренний сон с тиграми и леопардами», – вставил и я свои знания живописи. Платов долго переваривал услышанное, потом изрек:

– Эрудит, тудыт твою, растудыт!

– Так, умники! – повысила голос Вера, – Что вы делаете в моей квартире?

– Мы еще не в твоей квартире, вот пустишь в дом, тогда и будем… в твоей квартире, – отпарировал Платов.

– Не пущу! – отрезала категорически соседка. – На кой ляд вы мне сдались? Грязные, вонючие и пьяные?

– Ты того, не обижай моих гостей. У Александра вчера свадьба была, если хочешь знать, а Олег, вообще… из Сибири, – надулся Владимир.

– У Александра свадьба? Поздравляю. А невеста-то где?

– Волной смыло! Гы-гы-гы, – как идиоты заржали мы.

Достаточно продержав нас на балконе, чтобы мы осознали всю гнусность и незаконность своего поступка, его глубину и ширину (ширину-то мы точно осознали!), Вера смилостивилась и разрешила… пройти транзитом через комнату в подъезд.

– Чтобы больше я тебя не видела! – сказала напоследок Вера Володе и громко захлопнула за собой дверь.

– Завтракать хотите? – обреченно спросил нас Платов. Он не хотел, чтобы мы хотели завтракать.

– Какой завтрак? Пивка бы… – отреагировал Сашка.

– А мне билет надо… – вдруг вспомнил я. – На поезд.

– Организуем! – повеселел Платов. – Пошли.

– Погоди, гитару у матери забери.

– Ладно, – опять поник Платов. – Я сейчас.

Минут десять его не было. Потом красный, как вареный рак, с гитарой под мышкой вывалился из своей квартиры потомок генерала Платова:

– Мама, ты не права!

Он подошел к нам и произнес:

– У, су… – и осекся.

– Чего? – с похмелья плохо соображалось.

– Узурпатор, говорю, маманя моя, – стушевался богохульник Володька.

Только к обеду мы добрались до вокзала, так как передвигались мелкими перебежками от пивной к пивной, от закусочной до рюмочной. Маршрут получился зигзагообразным. Зато настроение поднялось на небывалую творческую высоту. И к вокзалу мы подошли, весело распевая песни.

На нас обратила внимания компания «бичей», распивающая «шмурдячок» на заднем дворе магазина. Они сидели на пустых ящиках, курили, делать им было нечего, так как, скорее всего, бригада только что разгрузила товар из грузовика в магазин, получила расчет и потихоньку его пропивала.

– Причаливайте сюда, блесните талантом, не побрезгуйте с нами замахнуть за воротник! – радушно пригласили грузчики.

Это мы-то побрезгуем? Для тех, кто пьет все, что наливается, булькает и горит, «шмурдяк» – изысканный напиток! Эх, пропади оно все пропадом! Все пропьем, а флот не опозорим!

В самый разгар пьянки, среди шума громких песен и скабрезных анекдотов, в дыму десятка сигарет и папирос раздался до боли знакомый голос:

– Это вы, ребята? Ни в п…, ни в Красную Армию!

Ба! Знакомые все лица!

– Федя? Толсторюпин? Какими судьбами?

Винни Пух смущенно улыбался и радовался, как ребенок, которому Дед Мороз выдал конфетку за рассказанный стишок. Рассказать Феде пришлось не стишок, а историю о том, как он вообще здесь оказался. По его словам, он вчера с раннего утра ушел на электричку, но не осмелился сесть на нее без билета. От поселка Солнечный до Сарапула – 55 километров. Это на электричке, а по прямой – 40. Тогда Толсторюпин выбрал короткий путь и почапал, солнцем палимый. Естественно, заблудился. Кружил до самой ночи и заночевал на лесной опушке. Сегодня еще до рассвета его укусами разбудили муравьи. Рядом с ночлегом он обнаружил рельсы и пошел по ним на север. Так добрел до вокзала и автовокзала. Они тут рядышком. Но денег нет, и он не знает, что делать.

– Так! – сказал Владимир Платов. – Вы мои гости, и я займусь вашим вопросом. Куда нужны билеты?

– Мне на поезд «Москва-Чита» до Иркутска, – сказал я.

– А мне на автобус. До Толсторюпинки.

– Я все оформлю в лучшем виде, – сказал Платов. – Сидите здесь.

Владимир подошел к привокзальной кассе и попросил билет до Толсторюпинки. Ему сказали, что это – на автовокзале. Там он попросил билет на поезд «Москва-Чита». Его послали… обратно к привокзальной кассе. Тут до него что-то дошло, и он-таки купил билет до Иркутска на поезд «Москва-Чита».

Платов вернулся с видом победителя, держа, как флаг, билет на поезд:

– Танцуй! – сказал он Толсторюпину. Федор весело запрыгал под песню «Ну что сказать, ну, что сказать? Устроены так люди – желают знать, желают знать, желают знать, что будет!» Песня окончилась, танец окончился, а я билета не получил. А Толсторюпин, выхватив у Володи билет, уже вприпрыжку, как бы продолжая танец, помчался в сторону автобусов.

– Где мой билет? – спросил я Платова.

– Упс, – развел он недоуменно руками.

– Все ясно, – поднялся с ящика Сашка. – Я пойду куплю. Я точно куплю.

Немного погодя он вернулся к нашей компании, которая выпивала, весело горланила, пела и плясала. У грузчиков появилось второе дыхание, новый неисчерпаемый запас энергии. Возникни сейчас перед ними десять, двадцать, тридцать грузовиков – вмиг разгрузят и… обратно загрузят! Вернулся и Толсторюпин, стал возмущенно что-то говорить потомку генерала Платова, размахивая билетом на поезд, а не на автобус. Володя выслушал его, взял билет, положил его во внутренний карман коричнево-бурого «спинжака». Подумал немного, вытащил кошелек, сунул его в задний карман брюк, снял «спинжак» и одел его на Тосторюпина. Потом пожал ему руку. Толсторюпин расплылся в довольной улыбке.

– Триста двадцать второй поезд «Москва–Чита» прибывает на вторую платформу, – раздался в репродукторах голос диктора.

– Это наш! – закричал Сашка Нетленный. – Хватай Олега, грузи в вагон!

Он прокричал номер вагона, потом засунул билет, которой он купил, в задний карман моих «вранглеров» и, схватив меня с левой стороны под локоть, потащил в сторону платформ. С правой стороны и с тыла ему помогали два грузчика. Рядом чуть ли не на руках тащили Платова. Еще два грузчика весело транспортировали Федю Толсторюпина.

– Хватай Олега, грузи в вагон! – жизнерадостно галдели «бичи». Им было абсолютно пофигу, кого грузить, да и некогда было разбираться, кто Олег, а кто не Олег! Главное – грузить. Действие знакомое и отработанное. В итоге в вагон залетели: сначала я, потом гитара, потом Толсторюпин, в конце – Платов.

– Я не еду! – вспомнил Платов и вышел на платформу.

– Я тоже не еду! – сказал Толсторюпин, но выходить не стал. Поезд стал набирать скорость. С платформы мне подали сумку с продуктами.

– До следующей сессии! – махал рукой, прощаясь, Сашка. Платов отдал честь. Грузчики, махнув разок вослед, развернулись и потопали к магазину.

Я прошел немного по вагону и бросил сумку и гитару на свободное боковое место. На другое боковое положил «спинжак» Толсторюпин.

– Я на следующей сойду. Не буду же я на ходу из поезда выпрыгивать.

– Пойдем покурим.

Не успели мы в тамбуре докурить сигареты до конца, как поезд стал сбавлять ход. Темнело. Я открыл дверь.

– Вроде, не станция, Федя.

– Дай-ка гляну, – сказал он и стал спускаться по лестнице наружу. Я последовал за ним. И тут же услышал:

«Стой! Руки за голову!»

«Что за…» – мелькнуло в голове, и я увидел перед собой офицера, направляющего в мою сторону пистолет. Вокруг него стояло пятеро солдат. «Бей первым, Фредди!» – сработал боксерский инстинкт и, получив от меня апперкот, лейтенант полетел вниз по насыпи, увлекая за собой солдата. Я тут же толкнул туда же сразу двумя руками еще двоих. От неожиданности они покатились к кустам. Тем временем Толсторюпин, видимо, глядя на меня, также ударил стоявшего рядом солдата и оттолкнул другого.

– Тикай, Олега! – он помог мне запрыгнуть в вагон. Самому ему это сделать не удалось, потому что тот солдат, которого он ударил, а не оттолкнул, остался стоять на месте и схватил Толсторюпина за руку. Завязалась борьба.

– Все будет нормально! – крикнул мне Федя. – Тикай!

У основания железнодорожной насыпи в районе кустов раздалась автоматная очередь.

«Рядовой Стопка! Задержать врага народа! Доложишь на следующей станции…»

Что-то тяжелое ударило меня по затылку – может, камень прилетел, а может, пуля отрикошетила и по касательной прилетела? Пуля? В глазах потемнело. Ошарашенный, я двинулся в сторону своего места, спотыкаясь и хватаясь за поручни. Как я сел, уже не помнил – потерял сознание…

26.

-Автомат прячешь? – спросил меня Иван Григорьевич.

– Откуда вы… – я совершенно растерялся.

– Давай зайдем к тебе, что мы тут стоим, как три тополя на Плющихе, – предложил путевой обходчик с профилем Цицерона.

– Шахерезада, можно? – пусть даст сигнал, что успела уже спрятать пистолет-пулемет Шпагина.

– Пожалуйста, – спустя четверть минуты пригласила проводница.

Мы присели с Григорьевичем на полку, а Закира Шихановна тактично удалилась. С моего лица не сходило изумление. Иван Григорьевич усмехнулся:

– Давай я сначала доложу, почему появился здесь, а потом будешь задавать вопросы. У тебя их, наверное, много накопилось? – увидев подтвердительный кивок, он продолжил.

– Когда ты подошел к входу-выходу Листа Мебиуса, то поезд должен был остановиться на секунду, а ты зайти в него. Но краснопогонники тебя спугнули, устроили пальбу, ты с перепугу запрыгнул не в свой поезд.

– Значит, не привиделось. Думал, перепил малость – мерещится уже… Как так? Там всего один поезд стоял? «Москва–Чита».

– Дело в том, что ты сел на сутки раньше, а через три секунды появился нужный тебе по времени поезд.

– Их что? Много?

– Поезд один, но он движется со световой скоростью по Листу Мебиуса. Сделав один цикл-кольцо – прибывает в ту же точку, откуда выбыл.

– Значит, он должен стоять на месте.

– Нет, друг-товарищ, потому что Лист Мебиуса тоже движется и время другое. Выстрелы что-то изменили в портале…

– В чем?

– Во входе-выходе. Портал на латинском – вход. И на немецком языке тоже. Так вот, по непредвиденным обстоятельствам произошло небольшое нарушение… и ты сел на сутки раньше. Вспомни подарок путешественникам в романе «Вокруг света за восемьдесят дней». Я это понял почти сразу, но войти за тобой не успел, остановили вертухаи. Чуть не пристрелили, сволочи, с перепугу. Но я боком-боком, а все-таки успел исчезнуть в портале и сел в поезд, в который надо было сесть тебе, но там тебя не оказалось, и я стал переходить по порталам, чтобы найти пропажу! Несколько дней тебя искал, ты же в подполье ушел, – подмигнул Григорьевич. Я покраснел.

– Дело молодое, неженатое. Не тушуйся, друг-товарищ. Вернемся к моему докладу. Во-первых, необходимость найти тебя возникла из-за того, что смещение по времени не дало бы возможности выйти через вход-выход у станции Половина в нужное время. Во-вторых, когда «энкавэдэшники» задерживали меня, они говорили о том, что схватили одного из твоей банды, что его зовут Федор…

– Толсторюпин?

– Вроде того. Они посчитали, что я тоже из вашей группировки, – рассмеялся Григорьевич.

– Что будет с Федей? – я начал смутно вспоминать, что мы с Толсторюпиным действительно имели стычку с органами… Да и признание рядового МГБ, который сейчас сидел в плену у дембелей, подтверждало создавшееся положение.

– Что будет? Что будет? – повторил эхом Бойко. – Отправят в лагеря лет на 10–15–20. Отсидит лет пять, а там, глядишь, в 1958-м реабилитируют. Делов-то куча!

– Вы шутите? – Перспектива рисовалась не мне, а Винни Пуху, но все равно волосы вставали дыбом. Даже отсидев срок, Феде предстояло прожить двадцать с лишним лет, чтобы снова оказаться в своем времени…

– Я шучу, но все достаточно серьезно. От тебя зависит – сядет Федя в 1953 году или вернется в Толсторюпинку сейчас. Тебе решать, – Иван Григорьевич пристально посмотрел мне в глаза.

– Выручать надо Федю. Он, конечно, мне не друг, а так – знакомый. Но получается, что он из-за меня во все это вляпался. Выручать, – поставил я твердую точку.

– Хорошо. Правильный выбор. Тогда слушай план… – продолжил Бойко.

– Погоди, Иван Григорьевич, все-таки я не до конца разобрался со всеми этими смещениями во времени, поездом, Листом Мебиуса, портами или, как их там, порталами. Просвети еще раз, пожалуйста, – прервал я путевого обходчика.

– Не хотел тебя подробностями загружать, но если сам желаешь… – Григорьевич достал из внутреннего кармана железнодорожного френча зеленую ученическую тетрадку, свернутую в трубочку. Он развернул ее. Страницы были расчерчены на небольшие квадратики и прямоугольники, исписаны цифрами и формулами. В квадратиках стояли даты, часы, минуты и даже секунды.

– Известны ли тебе научные изыскания Ландау? – спросил Бойко.

– Ну, кто ж не знает старика Ландау Льва Давыдовича?

– Гм… Квантовую электродинамику, диамагнетизм Льва Давыдовича я применяю в своих расчетах, но сейчас идет речь о другом ученом – немецком математике Эдмунде Ландау, который написал труды по теории чисел и теории функций.

– Да? – удивился я. – Я думал, что только у Альберта Эйнштейна есть брат.

– Какой брат?

– Брат. Двоюродный. Альфред Эйнштейн – исследователь итальянской и немецкой музыки XVI-XVIII веков… Музыкант.

– Ландау-математик не родственник Ландау-физика. Математик жил намного раньше. Так вот, используя его формулы и методы вычислений, применяя квантовую механику, физику элементарных частиц и другое, а также теорию относительности Эйнштейна, я вывел календарь-таблицу, благодаря которой можно не заблудиться в переходах из портала в портал при путешествии по Листу Мебиуса с помощью данного поезда. Здесь же указано в секундах время переходов…

– Еще раз погоди, Григорьевич, – остановил я его. – Интересуюсь таким явлением: поезд проносится со световой скоростью, а за окном – обычный пейзаж, удаляющийся с нормальной скоростью 60–80–100 километров в час. Должна же быть сплошная стена мелькания, почти тьма!

– Ты когда-нибудь видел кинематографическую пленку? Не для фотоаппаратов, а настоящую кинематографическую.

– Не только видел, но и перематывал, клеил, вставлял в проекционный аппарат – полгода в девятом классе я вечерами подрабатывал киномехаником.

– Сколько кадров показывается за одну секунду?

– Двадцать четыре кадра.

– Именно столько нужно кадров, чтобы человеческий глаз за секунду не смог обнаружить между статичными картинками никаких пауз и разрывов. Статичные картинки (фотографии) молниеносно сменяют друг друга, а мы видим естественное движение, привычное для глаза. Иллюзию жизни на экране. Кино так и называли на заре – иллюзион, а не синематограф.

– Ты хочешь сказать, что пейзаж за окном меняется 24 раза в секунду?

– Поезд движется и сменяет кадр за кадром, а Лист Мебиуса в это время проходит круг за кругом с бешеной скоростью. Может, и не 24 кадра получается, а гораздо больше. Поэтому картинка более качественная, чем в кино.

– Я бы сразу заметил, что за окном кино. Чисто профессионально. И все же…

– Если ты, говоришь, склеивал пленку, то представь себе, что тебе поручили склеить в одну десять или двадцать копий, а потом соединить по примеру Листа Мебиуса. Что получится?

– В какой-то момент люди будут двигаться не задом наперед, а справа налево, вместо того, чтобы слева направо…

– Вот этот момент я и называю «соскоком», происходит он в местах порталов. Таких входов-выходов два. Рядом со станцией Неведа и со станцией Половина. А просто входов четыре. Если с разных сторон заходить в портал. Поэтому легко определить – с наружной стороны Листа Мебиуса ты находишься или с внутренней.

– И как это сделать?

– Посмотрись в любое зеркало, в любую поверхность, дающую отражение. Обычно человек видит себя в зеркале так – правые ухо, руку, ногу – с правой стороны, а левые – с левой. Это значит ты с наружной стороны Листа. Если увидишь, что правая рука – слева, то ты уже на внутренней стороне Листа. Понял?

– Понял, – сказал я и повернулся к зеркалу у меня за спиной (Шехерезада держала его в откидной сеточке для вещей). Повернул лицо вправо и увидел, что оно повернулось влево. Ничего не понял и повторил: лицо – вправо. Застыл от увиденного – любой испытает шок! – Дошло! Мы сейчас на внутренней стороне Листа Мебиуса.

– Все это очень условно. Относительно. Правило первое – находясь на внутренней стороне Листа Мебиуса не пытайся вернуться на Землю в нормальное для тебя текущее время.

– А второе правило?

– Не все сразу. Давай, друг-товарищ, перейдем к моему плану по освобождению Федора…

– Толсторюпина!

КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ

Назад: Часть первая Студент журфака

Дальше: Часть вторая Лист Мебиуса