Глава 8
После ужина все, в том числе и кот, перебрались в библиотеку.
Шура едва не мурлыкал от удовольствия, развалившись в удобном кресле перед камином.
Яркие языки огня плясали на поленьях, отбрасывая причудливые тени.
Сама комната казалась оранжевым шатром, затерявшимся в просторах вселенной.
– Выглянешь в окно, – думал Наполеонов, – а там звезды, звезды… звезды…
Шурочке хотелось закрыть глаза и поспать хотя бы пару часов. Он чертовски устал! А еще этот замечательный ужин. И тепло камина…
… За окном, действительно, плыли звезды, но только снежные. Их медленный танец постепенно перерос в обещанную синоптиками метель. Но через опущенные портьеры ничего не было видно, и поэтому Шура ощущал полное умиротворение.
Сквозь полудрему он думал о том, что ему предстоит долгий разговор с Мирославой, ведь неспроста же она пригласила его на ужин… Хотя чаще всего он приходил без всякого приглашения. Если быть честным, то Шура не чувствовал Мирославу просто другом, она для него, скорее, была сестрой, так же, как Виктор – братом.
И тут он вспомнил про свалившуюся ему на голову подругу матери…
– О, эта тетя Рая! И за что?! Что он плохого сделал, чтобы мать так обожала свою не умеющую молчать подругу?!
Шурочка отчетливо слышал мурлыканье кота:
– Мур-мур-мур…
Постепенно эти звуки стали восприниматься им как:
– Баю-баюшки-баю…
Шурочка уснул. Проснулся он, когда напольные часы били двенадцать раз. Полночь. Вокруг тишина. Только по-прежнему горит огонь в камине и мурлычет дремлющий в полглаза кот.
Наполеонов заметил, что кто-то заботливо укрыл его теплым пледом.
– Кто-нибудь есть в доме? – позвал он, поднимаясь с кресла и потягиваясь.
– Есть, – ответили ему. И тут Наполеонов заметил, что Мирослава и Морис, по-видимому, и не покидали библиотеки, просто устроились поудобнее с книгами и дали капитану выспаться.
– Чаю хочешь? – спросил Морис.
– Хочу, – откликнулся Шурочка, – а торт остался?
– Остался, – кивнул Миндаугас, – сейчас принесу.
– Один кусочек, – крикнула ему вдогонку Мирослава.
– Это еще почему?! – возмутился Шурочка.
– А то ты опять уснешь, – сказала Мирослава.
– Имею право. Работа у меня собачья…
– Имеешь, имеешь, – перебила Волгина, – но только после разговора.
– Ладно уж, не беспокойтесь, ваше величество, – съязвил Шура, – я выспался.
– Прекрасно, – парировала Мирослава, – а чтобы тебе не напрягаться, можешь именовать меня просто богиней.
Шура метнул на хозяйку дома красноречивый взгляд, но не сказал ни слова.
Морис прикатил столик с чаем, наполеоном для Шуры и фруктами для Мирославы и себя.
Дон в такой поздний час никогда не ел, поэтому он неодобрительно посмотрел на еду, лизнул пару раз свою лапу и снова закрыл глаза…
Мирослава подошла к камину и села рядом с котом.
Отблески пламени озарили ее лицо. В изгибе губ затаилась и растаяла улыбка неуловимая, непостижимая. Была она или нет на губах молодой женщины, могло знать только пламя, рассыпавшееся красными отблесками искр на черной шерсти кота.
– Между прочим, – недовольно пробубнил Шура, – уже первый час пошел.
– Ну и что? – невинно осведомилась Мирослава.
– Ничего! Все порядочные люди в это время спят.
– Увы, Шурочка, ты сыщик…
– Знаю, знаю, – ворчливо отозвался Наполеонов, и принялся за чай с тортом.
Морис взял со стола чашку чаю и подал ее Мирославе.
– Спасибо.
– Пожалуйста.
– Ну, вы даете! – восхитился Шура.
– Не понимаю… – пожала плечами Мирослава, – как Софье Марковне – известнейшей пианистке, талантливейшему педагогу – удалось воспитать свое чадо подобным образом?!
– Меня уже в третий раз за короткое время упрекают в невоспитанности.
Мирослава фыркнула.
– У матушки просто не хватало на меня времени, – ответил Наполеонов и продолжил уплетать торт.
– О, кстати! – вспомнил он, – сегодня я у вас переночую.
– Мы догадались, – сказала Мирослава, – только не забудь позвонить матери.
– Не надо!
– То есть? Она же будет волноваться! При твоей-то работе!
– Сказал же, не надо! Она думает, что я в командировке.
– Некрасиво обманывать родителей, – заметил без тени улыбки Морис.
Шура метнул в него красноречивый взгляд, но от острот по поводу просвещенной Европы и маленькой, но гордой Литвы, удержался.
Вместо этого он повернулся к Мирославе:
– К матери приехала подруга. Близкая.
– Ну и?
– Она тетка, конечно, ничего, но болтушка страшная. Рта вообще не закрывает. У меня такое впечатление, что она даже во сне разговаривает.
Шурочка дурашливо всхлипнул:
– Пожалейте меня, ребята! Не могу я с этой бабой, извините, дамой, долго рядом находиться. У меня на нее аллергия. Заболею, в больницу слягу, кто будет тогда преступников ловить?
– Наполеонов, будет тебе лицедействовать, – сказала же тебе: живи, сколько хочешь. Дом большой, места много.
– А вот «сколько хочешь» – не говорили! – Шурочка весело потер одну ладонь о другую.
– Так, теперь сказали. Шура, давай перейдем к делу.
– Торт кончился? – огорчился Наполеонов и тут же спросил с надеждой, – а еще остался хоть маленький кусочек?
– На сегодня – все!
– Жестокая вы женщина, Мирослава Игоревна! Нет в вашей душе ни отклика, ни сочувствия бедному полицейскому.
– Морис! Стащи с него плед!
– Не подходи, викинг!
– Русы от пруссов – поморских литовских племен. В этом случае варягов связывают с поморскими славянами и литовцами, а не со скандинавами, – проговорил Морис.
– Чего? Чего?! – воскликнул Шура изумленно.
– Морис, наполеоновский мозг не создан для исторических экскурсов. Не нагружай его, – притворно вздохнула Мирослава.
Морис кивнул и направился к Шуре.
– Ишь, дылда двухметровая! Ему легко маленького полицейского обидеть! В гости позвали, а сами третируют. Дождетесь, позову Незовибатько, у него один кулак – как моя голова, да и ростом его Бог не обидел.
Морис быстрым движением сдернул с Шуры плед. Наполеонов вскочил с кресла и, подойдя к камину, сел на ковер.
– Я готов к разговору, – сказал он серьезно, – просто мне нужна была подготовка…
– Ты ведешь дело об убийстве Маревой Елены Константиновны?
– Предположим…
– Мне это известно доподлинно.
– Откуда? – вяло поинтересовался Шура.
– Свои источники.
– Могу попробовать их раскрыть. К вам обратился Замятин Владимир Львович?
Лицо Мирославы осталось непроницаемым.
– Сергей Иванович Фролов?
– Шура, не будем гадать. Лучше скажи, самоубийство исключено?
– Я уверен, что она была убита. К чему ей сводить счеты с жизнью накануне свадьбы? И этот экстравагантный способ! Она могла выпить таблетки у себя в комнате.
– Ты, конечно, установил, у кого в доме было снотворное?
– Хороший у вас источник информации, Мирослава Игоревна. Снотворным пользовалась только Замятина Марина Ивановна, жена хозяина дома. И хранилось лекарство в ее комнате, в ящике шкафа. Отпечатки только Марины Ивановны.
– Кто-то мог надеть перчатки и взять лекарство.
– Мог… – обронил Шура.
– Ящик закрывался на ключ?
– Нет. Марина Ивановна даже комнаты своей не закрывала.
– У тебя есть подозреваемые? – спросила задумчиво Мирослава.
– Все! – отрубил Шура.
– Интересно… Давай рассмотрим по порядку.
Шура кивнул.
– Например, чем тебе не угодил хозяин дома? Какие мотивы могут быть у Замятина Льва Наумовича?
– Невеста сына могла ему просто не понравиться.
– Это не повод для убийства.
– Допустим, он предполагал, что Марева охотится за богатством дома Замятиных?
– У сына были свои деньги, и он мог ими распоряжаться, как ему захочется. Не думаю, что Льва Наумовича это могло волновать до такой степени.
– Пожалуй, да…
– Был ли мотив у Марины Ивановны?
– Замятина представила Фролова как своего брата, а Мареву – как невесту брата.
– Ну и что?..
– Фролов на первом же допросе признался, что все это игра. Фролов и Замятина были любовниками.
– И что с того?
– Ревность, моя дорогая! Ревность!
– Ты же сам сказал, что это была игра. Марева и Фролов только притворялись пылкими влюбленными.
– Может быть, слишком хорошо притворялись? – не сдавался Наполеонов. – Кто знает, возможно, они порой, мягко говоря, переигрывали и оказывались в более близких отношениях, чем представлялось Замятиной до поры до времени…
– Что ты хочешь этим сказать?
– Кто может дать гарантию, что однажды Марина Ивановна не застукала своего любовника в постели подруги?
Морис Миндаугас хранил молчание, внимательно слушая разговор двух детективов.
– Ты прав, – была вынуждена согласиться Волгина, – такой гарантии никто дать не может. Но моя интуиция…
– Вот только этого не надо! – взмахнул Шура руками.
– Хорошо. Допустим, ты прав, но пока Фролов и Марева были в глазах других женихом и невестой, ничего не происходило. А ведь именно в то время ревность могла мучить Марину. После же помолвки с Владимиром мотив отпадает.
– Замятина могла затаиться до поры, а потом отомстить!
– Глупо!
– Спасибо! Вы всегда найдете повод, чтобы обозвать человека дураком!
– Прости, Шура! Я не это имела в виду. Пойми, нелогично убивать после того, как любовник порывает даже игровые отношения с Маревой.
– А женщины – существа вообще нелогичные! – парировал Шура.
Не обратив на его реплику ни малейшего внимания, Мирослава продолжила.
– Замятина Владимира Львовича ты тоже подозреваешь?
– Да! Он мог узнать, что невеста проникла в их дом обманным путем.
– Ну и что?
– Как что? Ни о какой любви не было речи!
– Чушь!
– Я имею в виду со стороны Елены!
– Следовательно, ты считаешь, что со стороны Владимира любовь была?
– Несомненно, была.
– Тогда зачем же ему убивать ее? Он мог попробовать завоевать ее сердце в дальнейшем. Она же бросила ради него Фролова.
– А что, если Замятин знал, что Фролов и Марева притворялись?
– Откуда?
– Она могла сама сказать ему.
– Шурочка, ты плохо знаешь женщин.
– Он тоже мог застать свою невесту с Фроловым…
– Марева не могла быть настолько наивной, чтобы перед свадьбой позволять себе подобные вольности в доме будущего мужа.
– Может быть, это был порыв?!
– Чушь, Шурочка! Теперь рассмотрим, были ли причины у Фролова?
– Были!
– Какие?
– Он мог увлечься Маревой и в дальнейшем надеяться на брак с ней, и вдруг она бросает его ради Замятина.
– Нет, не похоже…
– Значит, все-таки вас нанял Фролов?
Мирослава покачала головой.
– Моя основная версия, – сказал Шура, – состоит в том, что Мареву убила Замятина.
– Из ревности?
– Не только. Марева могла шантажировать Замятину. А это уже серьезно.
– Возможно…
– Представляете, если Елена Константиновна сообщает мужу Марины Ивановны о том, что так называемый брат на самом деле – ее любовник?
– Тогда Маревой пришлось бы рассказать о своей неприглядной роли в этой истории.
– Да, но она могла бы это объяснить своей привязанностью к подруге…
– Которую решила теперь предать. Нет, Шурочка, если б Елена все рассказала Льву Наумовичу, ей бы уже не удалось жить припеваючи в доме Замятиных. Даже если бы она стала женой Владимира, в бочке меда осталась бы здоровенная ложка дегтя. Не пошла бы Марева на такой риск.
– Шура, а кому пришла в голову идея с пивом?
– В том-то и дело, что Маревой, но это – по словам Марины Ивановны.
Сама Волгина знала об этом тоже от Замятиной.
– Ваш источник, конечно, рассказал вам, что семейство хорошо погуляло? – спросил Шура.
Мирослава молча кивнула.
– И то, что потом все видели поднос с пивом на столике в спальне Марины Ивановны тоже?
– Да. И по всему выходит, что подсыпать лекарство мог любой. Теоретически.
– А практически?
– Практически это почти невозможно! Подумай сам – высыпать горсть таблеток на глазах стольких свидетелей! И чтобы никто ничего не заметил! Даже если уж предположить совсем невероятное – сговор всего семейства, то сама-то жертва должна была увидеть!
– И к чему мы пришли?
Морис подбросил в камин несколько яблоневых поленьев.
– Лекарство было в пиве до того, как его принесли в комнату к Марине, – уверенно проговорила Мирослава.
– А это значит, что Замятина лжет, – сказал Шура.
– Почему ты так уверен?
– Потому что мы уже исключили самоубийство. В таком случае пиво приготовила Замятина, а не Марева. Иное просто невозможно!
– Никто из свидетелей не видел, как Марева входила к Замятиной в комнату с подносом?
– Никто!
– А прислуга?
– Прислуга уже была отпущена.
– Шура! А что с отпечатками на бокалах?
– С отпечатками ерунда, – неохотно отозвался Наполеонов.
– Шура, не томи!
– И на том, и на другом бокале отпечатки пальцев обеих женщин.
– Странно.
– Вот, именно. С чего бы им меняться бокалами?
– Или перевернули поднос…
– Незаметно перевернуть поднос – возможно ли? – недоверчиво спросил Шура.
– Только во время всеобщей суматохи, когда мужчины пришли с шампанским.
– Все равно рискованно! И главное, зачем?
– Да, главное – зачем… Слушай, Шура, а в шкафчике отпечатки Марины Ивановны и внутри и снаружи?
– Нет, – неохотно призвался Наполеонов, – только снаружи.
– А внутри?
– Внутри вообще чисто! Тщательно вытерто.
– Шура! Зачем Замятиной стирать свои отпечатки, если они там вполне естественны?
– Может, следы заметала…
– Нет, здесь что-то не так! Нужно все еще раз тщательно изучить внутри! Бери-ка ты с утра завтра своего Незовибатько…
– Бесполезно! – уперся Наполеонов.
– Шура! Я тебя прошу!
– Ну, ладно, если просишь…
– Спасибо.
– Не за что, не знаю, захочет ли эксперт, – отозвался Наполеонов.
– Уговори!
– Ладно.
– И еще, Шура, я должна увидеть отпечатки на бокалах.
– Могу описать.
– Я должна увидеть собственными глазами! – упорствовала Мирослава.
– Хорошо. Завтра часов…
– Нет, Шура, – перебила Мирослава, – я прямо из дома поеду с тобой.
– Из дома, так из дома, – пробурчал Наполеонов, веревки ты из меня вьешь, подруга.
– Так ведь ради дела!
– Ладно, а теперь я хочу спать! – заявил Шура.
– Морис, проводи, пожалуйста, дорогого гостя в его комнату.
– Сам не заплутаю.
Миндаугас улыбнулся, но все-таки пошел с Шурой.
Мирослава осталась сидеть у камина, наблюдая за медленным танцем огня.
Что-то не давало ей покоя. Что-то неуловимое плыло перед ее внутренним взором, складывалось в мозаику, проступало и!.. снова распадалось на части.
Не хватало какого-то кусочка, чего-то совсем малого и оттого не замечаемого или не осознаваемого. Но чего?
Морис вернулся в комнату и присел рядом с Мирославой.
– Есть какие-нибудь идеи? – тихо спросил он.
Она качнула головой.
– А у тебя?
– Мне кажется, ничего не решить без отпечатков. Капитан говорил о них что-то непонятное…
– Да, завтра я непременно должна их увидеть.
– Я так же, как и вы, считаю, что Замятина не убивала Мареву.
Мирослава заглянула в его глаза, ставшие темнее и ярче от падающих на них отсветов огня.
– В то же время, – сказал Морис, – если быть объективным, то убить Мареву имела возможность только Замятина.
– Что-то здесь не так, – Мирослава задумчиво провела кончиками пальцев по лицу.
– Думаю, что теперь самое лучшее – лечь спать, – произнес Морис.
– Согласна. Спокойной ночи, – Мирослава ушла к себе.
– Спокойной ночи, – Морис задержался, чтобы загасить огонь в камине.
Кот потянулся, лизнул лапу и перевернулся на другой бок. Его золотистые глаза сверкнули в темноте и спрятались за темными веками.
… За окном спал сад. По занесенным снегом дорожкам бродил мороз и покрякивал.
А высоко в небе горели звезды, осколком зеркала плыла луна и лунные зайцы прыгали по сугробам, забираясь на крыши домов, и при малейшей возможности проникали в теплые комнаты сладко спящих и ни о чем не подозревающих людей…
Морис поправил шторы в своей комнате, лег в постель, выключил ночник и закрыл глаза.
Ему снилось море. Дюны и аромат сосен, расплавленных летним солнцем.
Какая-то женщина бежала по кромке воды и улыбалась.
Море, как преданный пес, лизало стройные ноги, а в глазах ее отражалось небо.
– Мама, – тихо сорвалось с губ спящего Мориса, – мама!