Глава 6
Шарлотта открыла утреннюю газету – скорее от чувства одиночества, чем из интереса к политическим событиям, описаниями которых она изобиловала, поскольку партии готовились к грядущим выборам. Журналисты ополчились на мистера Гладстона, понося его за игнорирование всех вопросов, за исключением Го́мруля, и отказ от всяких усилий по введению восьмичасового рабочего дня. Но миссис Питт не рассчитывала на честность и справедливость со стороны прессы.
В газете сообщалось также о железнодорожной катастрофе в Гуизли, на севере. Два человека погибли, несколько получили ранения. Банк «Нью ориентал бэнк корпорейшн» был вынужден изъять капиталы и приостановить некоторые платежи. Значительно снизилась цена на серебро. Упали котировки акций на биржах Мельбурна и Сингапура. Разорилась «Гатлинг ган компани». Маврикий серьезно пострадал от разрушительного урагана.
Дальше читать женщина не стала. Ее взгляд скользнул по странице вниз, и вдруг в глаза ей бросилось набранное жирным шрифтом объявление о том, что Джон Эдинетт должен быть казнен этим утром в восемь часов. Она инстинктивно взглянула на настенные часы – те показывали без четверти восемь. Миссис Питт пожалела, что не прочитала объявление позже, хотя бы на полчаса. Как она могла забыть об этом? Надо было посчитать дни и воздержаться от просмотра сегодняшних газет!
Эдинетт убил Мартина Феттерса, и чем больше Шарлотта узнавала о последнем, тем большей симпатией проникалась к этому человеку. Он был подлинным энтузиастом, отважным человеком и оптимистом, любившим жизнь во всем ее многообразии. У него была страсть к знаниям, и, судя по его научным трудам, он стремился делиться ими со всеми, кого это могло интересовать. Его смерть явилась утратой не только для его жены, археологии и хранителей древних артефактов, но и для всех, кто был с ним знаком.
Как бы то ни было, казнь Эдинетта ничего не меняла. Шарлотта сомневалась, что эта мера может положить конец убийствам в будущем. Предотвратить преступление способна неотвратимость наказания, но не его суровость. Если человек думает, что совершенные им деяния могут остаться безнаказанными, вероятность возмездия его не останавливает.
Открылась задняя дверь, и в кухню вошла Грейси, несшая несколько приобретенных на рынке селедок.
– Ну вот, ужин у нас есть, – весело сказала она, положив рыбу на тарелку и убрав ее в шкаф для продуктов.
Девушка продолжала рассеянно разговаривать сама с собой о том, что подойдет для того или иного блюда, сколько муки и картофеля у них осталось и хватит ли им луковиц. Теперь они расходовали много лука при приготовлении своей очень простой пищи.
В последнее время Грейси выглядела озабоченной, и Шарлотта полагала, что это связано с инспектором Телманом. Ей было известно, что он приходил к ним на днях, хотя она и не видела его, а лишь слышала его голос. Шарлотта не вышла из комнаты, поскольку вид Сэмюэля, сидящего на месте Питта, лишь усугубил бы терзавшее ее ощущение одиночества. Миссис Питт была рада за горничную и сознавала – лучше, чем сама Грейси, – что Телман ведет безуспешную борьбу со своими чувствами к ней. Но сейчас ей было бы чрезвычайно трудно изображать бодрость духа. Она изнемогала от тоски по мужу. Без него вечера казались ей пустыми и бесконечно длинными. Некому было рассказать о том, как прошел день, пусть даже он и не был отмечен мало-мальски значимыми событиями. Темой разговора зачастую становились такие банальности, как распустившийся в саду цветок, гулявшая среди соседей сплетня или какое-нибудь забавное происшествие. И если у Шарлотты что-то шло не так, она нередко ничего не говорила супругу, поскольку сознание того, что всегда можно поделиться с ним своими проблемами, само по себе служило ей утешением. Странное дело, думала она теперь, неразделенное счастье ощущается лишь вполовину, в то время как неразделенное несчастье переносится вдвойне тяжелее.
Но гораздо сильнее одиночества миссис Питт мучило беспокойство о том, нормально ли Томас питается, тепло ли ему и есть ли кому стирать его одежду. Находит ли он хотя бы частицу душевного тепла, которую ощущал в лоне семьи? Женщина испытывала постоянную тревогу из-за грозившей ему опасности – не столько со стороны анархистов, бомбистов и всех тех, кого он разыскивал, сколько со стороны куда более могущественных врагов из «Узкого круга».
До нее не сразу дошло, что пробили часы. Грейси добавила угля в огонь.
Шарлотта старалась отвлекаться от преследовавших ее мыслей, и в течение дня ей это удавалось. Но вечерами, когда повседневные заботы отступали на задний план, в ее душе поселялся страх. Морально она была опустошена, но физически не чувствовала себя в достаточной мере уставшей. Ей не доводилось бывать в Спиталфилдсе, но она отчетливо представляла темные улицы, промозглую сырость, маячащие в дверных проемах фигуры и чувство постоянной опасности. Сколько раз она лежала ночью без сна, напряженно прислушиваясь к каждому шороху, остро ощущая пустоту рядом с собой и с болью в душе думая о том, где он сейчас, лежит ли тоже без сна, как и она, тоскует ли по ней…
Порою делать вид в присутствии детей, будто у нее всё в порядке, представлялось невыполнимой задачей, но чаще миссис Питт удавалось без особого труда справляться с ней благодаря силе воли. Скольким женщинам на протяжении многих столетий приходилось переживать то же самое, когда их мужья отправлялись воевать и открывать новые земли или просто сбегали, будучи безответственными или неверными? Шарлотта, по крайней мере, знала, что все эти случаи не имеют отношения к Томасу и что он вернется, когда сможет или когда она сможет найти ответ на вопрос, почему Эдинетт убил Мартина Феттерса – достаточно обоснованный, чтобы ни у кого не осталось никаких сомнений в его виновности, даже у членов «Узкого круга».
Шарлотта закрыла газету и отодвинула свой стул от стола – в тот самый момент, когда в кухню вошли Дэниел и Джемайма, чтобы позавтракать, прежде чем идти в школу. Сегодня ей требовалось чем-то занять себя, и если даже у нее не было особых дел, их следовало придумать.
Часы показывали четверть девятого. Миссис Питт не слышала, как они пробили восемь часов. Джон Эдинетт должен был уже быть мертв, и, наверное, его тело со сломанной шеей – каковым было тело и Мартина Феттерса – уже сняли с виселицы, дабы зарыть в безвестной могиле, а его душа отправилась держать ответ за совершенное им преступление перед судьей, которому известно все. Шарлотта улыбнулась детям и принялась готовить завтрак.
Было начало одиннадцатого. Миссис Питт перебирала постельное белье в шкафу – второй раз за неделю, – когда по лестнице поднялась Грейси, чтобы сообщить ей о визите миссис Рэдли, хотя в этом не было никакой необходимости, ибо Эмили Рэдли, сестра Шарлотты, отставала от горничной всего на одну ступеньку. В темно-зеленом костюме для верховой езды, маленькой шляпке с жесткими краями и высокой тульей и жакете, подчеркивающем изящество ее стройной фигуры, Эмили выглядела потрясающе элегантно. Она слегка раскраснелась, а ее распущенные волосы на пропитанном влагой воздухе свернулись в колечки.
– Чем это ты занимаешься? – спросила она старшую сестру, обведя взглядом разбросанные по полу простыни и наволочки.
– Перебираю белье, чтобы заштопать прорехи, – ответила миссис Питт, внезапно осознав, насколько убого и неопрятно она выглядит на фоне гостьи. – Ты уже забыла, как это делается?
– Я не уверена, что когда-либо это знала, – беззаботно ответила Эмили.
По сравнению с Шарлоттой она вышла замуж куда более удачно в социальном и финансовом плане. Ее первый муж обладал как титулом, так и состоянием. Он погиб несколько лет назад, и, выдержав период траура, она вновь вышла замуж, на сей раз за привлекательного и обаятельного мужчину, у которого не было почти ничего. Чрезмерные амбиции Эмили подвигли его баллотироваться в парламент, и со временем ему удалось попасть в ряды его членов.
Грейси удалилась, спустившись вниз, а Шарлотта вернулась к куче белья и продолжила сворачивать и аккуратно укладывать обратно в шкаф простыни и наволочки.
– Томас все еще в отъезде? – спросила миссис Рэдли, слегка понизив голос.
– Разумеется, – ответила ее сестра несколько резким тоном. – Я же тебе говорила, что он уехал надолго, а как надолго, точно неизвестно.
– Вообще-то ты мне почти ничего не сказала, – возразила Эмили, взяв одну из наволочек и свернув ее. – Ты говорила загадками и была как будто бы расстроена. Я пришла посмотреть, всё ли у тебя в порядке.
– А что бы ты сделала, если б выяснилось, что у меня не всё в порядке?
Шарлотта принялась складывать очередную простыню. Ее гостья взялась за противоположный конец, помогая ей.
– Дала бы тебе возможность устроить ссору и немного разрядиться, – заявила она. – Судя по всему, это как раз то, что тебе необходимо в данный момент.
Застыв на месте, миссис Питт воззрилась на сестру. Несмотря на внешний лоск и попытку острить, в глазах Эмили сквозила тревога.
– Со мною всё нормально, – сказала Шарлотта более мягким тоном. – Я просто переживаю за Томаса.
Сестры не раз помогали ему прежде при проведении расследований, и миссис Рэдли прекрасно знала, какие отношения связывали Шарлотту с мужем, а также была в курсе существования «Узкого круга». Миссис Питт не могла сказать ей, где находится ее муж, но могла объяснить причину его отсутствия.
– Что все это значит? – спросила Эмили. Она чувствовала: за тем, что рассказала ей сестра, кроется нечто большее, и в ее голосе прозвучали тревожные нотки.
– «Узкий круг», – произнесла Шарлотта вполголоса. – Я думаю, Эдинетт входил в него, даже уверена в этом. Они не простят Томасу того, что он добился для него обвинительного приговора… – Она судорожно вздохнула и добавила: – Его повесили сегодня утром.
Миссис Рэдли помрачнела.
– Я знаю. Читала в газетах. Журналисты продолжают гадать, виновен он или нет. Похоже, никто понятия не имеет, зачем ему это было нужно. А у Томаса есть какое-нибудь объяснение или хотя бы предположение?
– Нет.
– И он не пытается выяснить?
– У него нет такой возможности, – тихо сказала Шарлотта, глядя на разбросанное по полу белье. – Его перевели с Боу-стрит… в Ист-Энд… разыскивать анархистов.
– Что? – Эмили пришла в ужас. – Это ужасно! Ты обращалась к кому-нибудь?
– Никто не в состоянии помочь. Корнуоллис уже сделал все, что только мог. По крайней мере, пока Томас находится в Ист-Энде, инкогнито, неизвестно где, они не смогут до него добраться.
– В Ист-Энде, инкогнито?
Лицо Эмили явственно отражало страшные картины, которые рисовало ее воображение. Шарлотта повернула голову в сторону.
– С ним может случиться что угодно, и я узнаю об этом неизвестно когда.
– Ничего с ним не случится, – быстро сказала младшая сестра. – И действительно, там он в большей безопасности, чем здесь.
Но в ее тоне было больше отчаянной смелости, чем убежденности.
– Что мы можем сейчас сделать? – спросила она.
– Я была с визитом у миссис Феттерс, – ответила миссис Питт, стараясь придерживаться того же позитивного тона, – но ей ничего не известно. А сейчас я пытаюсь придумать, что предпринять дальше. Эти двое наверняка из-за чего-то поссорились, но чем больше я узнаю о Мартине Феттерсе, тем в большей степени он представляется мне человеком, не способным причинить кому-либо зло.
– Значит, ты не там ищешь, – сказала Эмили. – Полагаю, ты перебрала все очевидные варианты – деньги, шантаж, женщина, соперничество и прочее? Кажется, они были друзьями? Что их связывало?
– Путешествия и мечта о политических реформах, как сказала его жена. – Шарлотта сложила и убрала последнюю простынь. – Хочешь чаю?
– Не особенно. Но я предпочла бы посидеть на кухне, чем стоять перед шкафом для постельного белья, – ответила миссис Рэдли. – Интересно, можно ли серьезно поссориться из-за путешествий?
– Сомневаюсь. К тому же они ездили в разные места. Мистер Феттерс – на Ближний Восток, Эдинетт – во Францию, а когда-то он жил в Канаде.
– Тогда виновата политика.
Женщины спустились по лестнице и прошли по коридору в кухню, где Эмили перекинулась парой слов с Грейси. В любом другом доме она не стала бы разговаривать с горничной, но ей было хорошо известно о том, как Шарлотта относится к этой девушке.
Хозяйка дома поставила чайник на огонь.
– Они оба жаждали реформ, – продолжила она прерванный разговор.
Ее сестра опустилась на стул.
– А разве не все их жаждут? Джек говорит, что они крайне необходимы. – Она взглянула на свои руки, лежавшие на столе – маленькие, изящные, удивительно сильные. – Волнения происходили всегда, но сегодня ситуация значительно хуже, чем даже десять лет назад. В Лондон съезжается множество иностранцев, а работы на всех не хватает. Думаю, анархисты здесь появились еще несколько лет назад, но сейчас их число возросло, и настроены они очень решительно.
Шарлотте все это было известно – об этом часто писали в газетах, в том числе и о суде над анархистом, обвиненным в убийстве Карно. Знала она также, что в Лондоне анархистов больше всего в Ист-Энде, отличавшемся ужасающей нищетой и высочайшим уровнем недовольства населения. Это был официальный предлог для откомандирования туда Питта.
– В чем дело? – спросила Эмили, увидев на лице сестры выражение испуга.
– Ты считаешь, они действительно представляют опасность? Я имею в виду более серьезную, чем отдельный безумец?
Миссис Рэдли молчала, не спеша отвечать. «Почему? – подумала Шарлотта. – Может быть, она подыскивает подходящие слова, собирается с мыслями или, хуже того, медлит из деликатности?» Тогда ответ должен был быть поистине страшным. Уклончивость была не в характере ее сестры.
– Да, – негромко произнесла Эмили, когда Грейси поставила перед ними чашки с чаем. – Я думаю, Джек тревожится не из-за безумцев-анархистов, а по поводу настроений в обществе. Монархия крайне непопулярна, и вовсе не среди тех, от кого это можно было бы ожидать, а среди весьма важных персон, которых ты никогда не заподозрила бы в этом.
– Непопулярна? – с изумлением переспросила миссис Питт. – В каком плане? Я знаю, люди считают, что королева должна делать гораздо больше того, что она делает, но они говорят это уже лет тридцать. По мнению Джека, сейчас ситуация изменилась?
– Не знаю, насколько она изменилась. – Было видно, что Эмили тщательно подбирает слова. – Но Джек считает, что она стала гораздо серьезнее. Принц Уэльский тратит огромные суммы денег, по большей части взятых в долг. Он должен всем и, судя по всему, уже не может остановиться. И даже если он понимает, какой причиняет вред, ему нет до этого никакого дела.
– Политический вред? – уточнила Шарлотта.
– В том числе и политический, – ответила ее гостья, понизив голос. – Есть люди, которые считают, что смерть старой королевы станет концом монархии.
Миссис Питт в изумлении воззрилась на сестру.
– В самом деле?
Для нее это стало чрезвычайно неприятной новостью, хотя она и не смогла бы точно сказать почему. Без монархии жизнь лишилась бы некоторой красочности, определенного очарования. Даже если вы никогда не видели графинь и герцогинь, даже если вам не суждено было стать леди и тем более принцессой, в их отсутствие мир стал бы несколько более серым. У нации должны быть свои герои, подлинные или ложные. Аристократы не отличались особым благородством, но если герои, которые займут их место, не обязательно должны выбираться за добродетели или достижения, их можно выбирать за богатство или красоту.
Миссис Питт сознавала, насколько глупы подобные рассуждения. Нужно было думать о возможных переменах, а перемены, порожденные ненавистью, страшили, поскольку они зачастую осуществлялись бездумно, без учета многих важных моментов.
– Так сказал Джек, – добавила Эмили и пристально посмотрела на сестру, забыв про чай. – И больше всего его тревожит то, что могущественные и влиятельные роялисты сделают все, чтобы сохранить существующее положение. – Она закусила губу. – Я потребовала, чтобы он объяснил подробнее, но так ничего от него и не добилась. Он замкнулся в себе, как делает всегда, когда не очень хорошо себя чувствует. Мне даже показалось, что он чего-то боится.
Миссис Рэдли замолчала и опустила глаза, вновь устремив взгляд на свои руки, как будто ей стало стыдно. Вероятно, она жалела, что сказала много лишнего, чего не следовало говорить.
Шарлотта почувствовала, как у нее по спине пробежал холодок. Слишком уж многое вызывало у нее страх. Она хотела знать больше, но давить на Эмили не было смысла. Если б та могла рассказать ей что-то, то обязательно рассказала бы. Это была довольно тягостная мысль, навевавшая ощущение одиночества.
– Никогда не осознаешь истинную ценность того, что имеешь, со всеми сопутствующими проблемами, пока кто-то не начнет угрожать уничтожить это и заменить собственными идеями, – произнесла миссис Питт с грустью в голосе. – Я не возражаю против небольших перемен, но не хочу, чтобы они были радикальными. Перемены ведь могут быть небольшими? Или им непременно нужно разрушить существующий порядок до основания, чтобы создать на его руинах что-то иное?
– Это зависит от людей, – ответила Эмили с едва заметной печальной улыбкой. – Если королева уступит, то нет. Если же она последует примеру Марии-Антуанетты, то тогда вопрос встанет так: либо корона, либо гильотина.
– Неужели Мария-Антуанетта была так глупа?
– Не знаю. Это просто пример. Никто не собирается обезглавить нашу королеву. По крайней мере, я не думаю, что такое может произойти.
– Французы, наверное, тоже поначалу не собирались, – сухо заметила Шарлотта.
– Мы не французы, – резко возразила ее сестра.
– Вспомни Карла Первого, – сказала миссис Питт, представив замечательное полотно Ван Дейка, изображающее этого несчастного человека, хранившего верность своим убеждениям до самого эшафота.
– Это не была революция, – продолжала упорствовать Эмили.
– Разве гражданская война лучше?
– Все это лишь разговоры. Политикам вечно что-то мерещится. Если б не это, было бы что-нибудь другое – Ирландия, налоги, восьмичасовой рабочий день, дренаж… – Миссис Рэдли манерно пожала плечами. – Если перед нами не стоит серьезная проблема, зачем нам нужно искать ее самим?
– Наверное, не нужно… по крайней мере, большинству из нас.
– Этого-то они и боятся.
Эмили поднялась со стула.
– Хочешь сходить с нами в Национальную галерею на выставку?
– Нет, спасибо. Я хочу еще раз навестить миссис Феттерс. Возможно, ты права и все дело в политике.
* * *
Шарлотта приехала на Грейт-Корэм-стрит в начале двенадцатого. Трудно было выбрать более неподходящее для визита время, зато в эту пору она вряд ли столкнулась бы здесь со знакомыми, которым пришлось бы объяснять причину своего присутствия в этом районе.
Джуно была рада видеть ее и не пыталась скрыть это. Ей явно хотелось поговорить с кем-нибудь, чтобы облегчить душу.
– Входите, – сказала она с улыбкой. – Есть новости?
– К сожалению, нет.
Миссис Питт испытывала чувство вины из-за того, что ей не удалось что-либо разузнать. В конце концов, утрата, понесенная этой женщиной, была значительно большей, чем то, что случилось с ней самой.
– Я много размышляла, но так и не смогла до чего-нибудь додуматься. Правда, у меня появились кое-какие идеи, – сказала она.
– Я могу чем-нибудь помочь вам?
– Возможно. – Шарлотта села в предложенное ей кресло, в той же самой очаровательной, уютной комнате, выходящей окнами в сад. Сегодня, по случаю прохладной погоды, дверь была закрыта. – Судя по всему, мистера Феттерса и Джона Эдинетта объединяла мечта о политических реформах.
– О да, Мартин страстно мечтал о них, – подтвердила хозяйка дома. – Он ратовал за их проведение и написал на эту тему множество статей. У него было много знакомых, разделявших его взгляды, и он верил, что когда-нибудь наступит их день.
– У вас есть эти статьи? – спросила ее гостья.
Она не знала, какой от них может быть толк, но пока не могла придумать ничего лучшего.
– Они хранятся среди его бумаг. – Джуно поднялась с кресла. – Полицейские, конечно, просматривали их, но бумаги все еще лежат на столе в его кабинете. У меня не хватило духу снова в них рыться.
Она вышла из комнаты и пересекла вестибюль, направляясь в сторону кабинета. Шарлотта последовала за ней.
Кабинет был не столь просторен, как библиотека, и не так ярко освещен из-за меньшего размера окон. Однако там тоже царила приятная атмосфера, и было видно, что это помещение активно использовалось: отдельный книжный шкаф заполнен книгами, два толстых тома лежат на отделанной кожей крышке стола; полки, висящие на стене позади стола, заставлены журналами.
Джуно остановилась. Ее лицо помрачнело.
– Не знаю, что мы сможем тут найти, – беспомощно произнесла она. – Полицейским удалось обнаружить лишь какую-то странную записку по поводу встречи и еще два или три письма от Джона… мистера Эдинетта… из Франции. В них нет ничего личного – только красочные описания некоторых мест в Париже, главным образом связанных с революционными событиями. Мартин написал несколько статей об этих местах, и Эдинетт говорил, насколько большее значение они приобрели для него после того, как Мартин о них рассказал.
Ее голос задрожал от нахлынувших эмоций при воспоминании о том, как недавно все это было и как много с тех пор изменилось. Она подошла к полкам, висевшим позади стола, взяла несколько журналов и быстро пролистала их.
– Вот здесь эти статьи. Хотите прочитать?
– Да, пожалуйста, – сказала Шарлотта, поскольку все равно не знала, с чего начать.
Джуно протянула ей журналы. Миссис Питт заметила на их обложках надпись, гласившую о том, что они изданы Торольдом Дисмором. Она открыла один из них и принялась читать статью, написанную Мартином Феттерсом в Вене и посвященную местам, где в 1848 году революционеры сражались с войсками простоватого императора Фердинанда, пытаясь вынудить его провести реформы, принять новые законы, облегчить налоговое бремя и устранить разного рода несправедливости. Поначалу она намеревалась бегло пробежать статью глазами, чтобы кратко ознакомиться с убеждениями автора, но зачиталась и в итоге не пропустила ни единой фразы. Слова моментально превращались в живые образы, насыщенные страстью и болью, и Шарлотта совершенно забыла о том, что находится в кабинете дома на Грейт-Корэм-стрит и что в нескольких футах от нее сидит миссис Феттерс. В ее сознании звучал голос Мартина Феттерса, она видела его лицо, преисполненное восторга по поводу беззаветной отваги мужчин и женщин, отстаивавших свои права с оружием в руках. Она отчетливо ощущала его отчаяние, когда он говорил об их поражении, и надежду на то, что однажды настанет день, когда их цели будут достигнуты.
Затем женщина перешла к следующей статье, написанной в Берлине. Суть ее была примерно та же: восхищение красотами города и индивидуальностью его жителей, их попытки обуздать произвол милитаристского правления в Пруссии и в конце концов их поражение.
Далее следовала более объемистая статья из Парижа – вероятно, та самая, на которую ссылался Эдинетт в письмах, найденных Питтом. Она была наполнена нежной любовью к славному городу, оскверненному террором, и надеждой, настолько пылкой, что та задевала за живое даже через посредство печатных слов.
Феттерс побывал возле дома Дантона и прошел весь путь, по которому его доставили в повозке к эшафоту, где он, находясь на вершине своего величия, потерял все и наблюдал за тем, как революция пожирает своих детей – физически и, что еще ужаснее, духовно.
Феттерс стоял на рю Сент-Оноре, рядом с домом плотника, где жил Робеспьер, пославший на страшную смерть тысячи людей и впоследствии разделивший их судьбу.
Феттерс ходил по улицам, где студенты бились на баррикадах во время революции 1848 года, в результате которой было завоевано так мало и столь дорогой ценой…
Шарлотта закончила читать парижские заметки с комком в горле и только усилием воли заставила себя перейти к следующей статье. И все же, если б Джуно прервала ее и предложила покинуть кабинет, она почувствовала бы себя обворованной и неожиданно одинокой.
Венецию Мартин Феттерс называл самым прекрасным городом на свете, пусть даже она и страдала под австрийским игом. Писал он и об Афинах, некогда величайшей городской республике, колыбели демократии, а ныне бледной тени ее былой славы, оскверненной и униженной.
И наконец миссис Питт дошла до статьи, написанной в Риме и опять посвященной революции 1848 года, в которой описывалась славная, но короткая история другой республики – Римской, – задушенной армией Наполеона III, а также последовавшее возвращение Папы и крушение надежд на свободу, справедливость и право голоса для народа. Он писал о Мадзини, занимавшем в папском дворце всего одну комнату, в которой каждый день появлялись свежие цветы, и питавшемся изюмом, о подвигах Гарибальди и его свирепой, страстной жене, погибшей после завершения осады, о Марио Корена, солдате и республиканце, который был готов отдать на благо общего дела все, что у него имелось – деньги, руки и, если понадобится, жизнь. Если б среди них было больше таких, как он, они не потерпели бы поражение.
Дочитав, женщина положила последний журнал на стол, но в ее воображении продолжали совершаться героические подвиги и происходить трагедии, а в сознании все еще звучал голос Мартина Феттерса, провозглашавший его убеждения, возвещавший о его личностных качествах и о его страстном стремлении к индивидуальной свободе в рамках цивилизованного общества.
Вне всякого сомнения, если Джон Эдинетт действительно знал Феттерса очень хорошо, как утверждали все их общие знакомые, то у него должна была быть чрезвычайно веская причина для его убийства, перевесившая дружбу, восхищение и общность идеалов.
И тут миссис Питт пронзила внезапная мысль – словно по солнцу пробежала темная тень. А было ли вообще убийство? Может быть, Эдинетт и впрямь невиновен?!
Она опустила голову, чтобы Джуно не заметила сомнения в ее глазах. Такая мысль была равносильна предательству по отношению к Томасу.
– Он писал поистине блестяще, – сказала Шарлотта вслух. – Я словно побывала на улицах всех этих городов и приняла участие в происходивших там событиях – и, более того, прониклась его интересами и чаяниями.
Губы миссис Феттерс искривила слабая улыбка.
– Он всегда был таким… живым, и я представить не могла, что его когда-нибудь не станет. – Она говорила негромко и как будто с удивлением. – Мне представляется странным, что для всех остальных жизнь течет, как прежде. Мне иногда хочется выйти на улицу и говорить каждому встречному, что нужно передвигаться медленнее. А иногда я внушаю себе, будто ничего не произошло, будто он просто в отъезде и через день-два вернется.
Шарлотта подняла глаза и увидела мучительную борьбу на лице собеседницы. Ей было нетрудно понять ее, хотя ощущаемое ею одиночество не шло ни в какое сравнение с чувством утраты, испытываемым Джуно. Ее муж был жив и находился всего в нескольких милях от нее. Если он решит уволиться из полиции, то сможет вернуться домой в любой день. Но это не даст ответа на главный вопрос. Миссис Питт требовалось удостовериться в том, что он был прав в отношении Эдинетта, и продемонстрировать это другим.
Вероятно, миссис Феттерс нужно было знать правду не меньше, чем ей, и тень на ее лице являлась отражением страха перед тем, что могло выясниться о ее муже. Эта тайна должна была быть обязательно раскрыта, какой бы ужасной она ни оказалась. Ведь Эдинетт взошел на эшафот, даже не сделав попытки оправдаться.
– Необходимо продолжить расследование, – нарушила наконец молчание Шарлотта. – То, что мы ищем, может и не находиться в этой комнате, но это лучшее место для начала поисков.
И пока единственное, хотела она добавить, но передумала.
Джуно послушно наклонилась и принялась открывать ящики стола. Один из них оказался запертым, а ключа от него у нее не было. Она сходила в кухню за ножом и вскрыла ящик, повредив его деревянную поверхность.
– Жаль, – сказала миссис Феттерс, закусив губу. – Теперь его уже вряд ли удастся починить. Но ничего не поделаешь.
Они начали поиски с поврежденного ящика, поскольку только он был заперт и, следовательно, мог хранить важную информацию. Прочитав первые три хранившиеся там письма, Шарлотта выявила определенную закономерность. Все они были написаны сухим, официальным языком, и на первый взгляд в них не было ничего примечательного. Письма представляли собой теоретическое исследование: политические реформы в безымянном государстве, чьи лидеры назывались по имени, а не по занимаемой должности. Они не содержали драматизма и страсти, в них присутствовали только идеалы, словно это было упражнение для ума, проверка возможностей.
Автором первого письма являлся Чарльз Войси, судья апелляционного суда. Оно гласило:
Мой дорогой Феттерс,
с огромным интересом прочитал вашу статью. Со многими вашими выводами я согласен, некоторые еще не обдумывал, но в целом считаю, что вы находитесь на правильном пути. Есть и другие вопросы, в которых я не могу заходить так далеко, как вы. Я понимаю, какие именно факторы оказали влияние на вас, и, оказавшись на вашем месте, возможно, разделял бы ваши взгляды, пусть и не в их крайних проявлениях. Благодарю вас за вашу керамику, благополучно прибывшую по моему адресу и украсившую проводимое мною исследование. Это самый восхитительный артефакт, какой мне когда-либо доводилось видеть. Он служит мне постоянным напоминанием о славном прошлом и высоком духе великих людей, которым мы столь многим обязаны… согласно вашим словам. Мы все в большом долгу перед историей. С нетерпением предвкушаю нашу следующую встречу.
Ваш единомышленник и соратник,
Чарльз Войси
Второе письмо было выдержано в таком же тоне. Оно принадлежало Торольду Дисмору, владельцу газеты. В нем тоже выражалось восхищение деятельностью Феттерса и содержалась просьба писать статьи и дальше. Это письмо было написано сравнительно недавно, и статьи, о которых в нем шла речь, Мартин, очевидно, еще не успел написать.
С болью в глазах Джуно протянула гостье следующее письмо. Оно было от Эдинетта. Шарлотта погрузилась в чтение.
Мой дорогой Мартин,
какую замечательную статью вы написали! Она поистине дышит страстью. Нужно быть лишенным всего того, что отличает цивилизованного человека от варвара, чтобы не вдохновиться вашими словами и не проникнуться решимостью, отдать все свои силы и самого себя делу создания лучшего мира. Я показывал ее разным людям – не буду называть их по причинам, которые станут вам известны позже, – и она произвела на них столь же глубокое впечатление, что и на меня. Я чувствую, что существует реальная надежда. Прошло время иллюзий и фантазий. Увидимся в субботу.
Джон
Миссис Питт подняла голову. Джуно пристально смотрела на нее все с той же болью в глазах. Она протянула ей стопку листов с заметками для будущих статей.
Шарлотта читала их с растущим беспокойством, которое в конце концов сменилось тревогой. Упоминания о реформах приобретали все более конкретный характер. Римской революции 1848 года возносились безудержные похвалы. Древнеримская республика рассматривалась как идеал, а Римская империя – как образец тирании. Призыв к созданию современной республики после свержения монархии был более чем прозрачен. Присутствовали также туманные ссылки на некое тайное общество, члены которого ратовали за сохранение монархии любыми средствами, даже ценой пролития крови в случае возникновения достаточно серьезной угрозы.
Миссис Питт положила на стол последний лист и посмотрела на хозяйку дома, которая сидела с бледным лицом и поникшими плечами.
– Неужели это возможно? – спросила Джуно внезапно охрипшим голосом. – Как вы думаете, они действительно планировали учредить республику здесь, в Англии?
– Пожалуй…
Как бы ужасно это ни звучало, но отрицать очевидное было бы бессмысленно.
Миссис Феттерс сидела не шевелясь и слегка подавшись вперед, словно нуждалась в поддержке.
– После того… после того, как умрет королева?
– Вероятно, – отозвалась Шарлотта.
Джуно покачала головой.
– Это может случиться в любой момент. Ей уже за семьдесят. А что они собираются делать с принцем Уэльским?
– Об этом ничего не говорится. Думаю, в целях предосторожности они не стали писать о своих планах, если, конечно, у них были конкретные планы, а не одни лишь мечты. Тем более если речь идет о тайном обществе, о котором они упоминают.
– Я понимаю, что реформы нужны, – заявила миссис Феттерс, тщательно подбирая слова. – Кругом страшная нищета и несправедливость. Странно, что они ничего не говорят о женщинах. – Она попыталась изобразить улыбку, но у нее это получилось плохо. – Они не говорят о том, что мы должны иметь больше прав и принимать более активное участие в принятии решений, особенно тех, которые касаются наших детей.
Неожиданно Джуно затрясла головой, а ее губы задрожали.
– Но я не хочу этого. – Она сделала жест рукой, словно отталкивала что-то от себя. – Я знаю, Мартин восхищался республиканскими идеалами, равенством граждан, но мне никогда не приходило в голову, что он хочет, чтобы у нас тоже была республика. Я не хочу… я не хочу таких перемен… – Она судорожно сглотнула. – Это было бы слишком… Мне очень нравится то, что у нас есть, и то, какие мы есть.
Вдова умоляюще взглянула на Шарлотту, словно призывая понять ее.
– Но мы принадлежим к привилегированному классу, – заметила ее гостья, – и составляем весьма немногочисленное меньшинство.
– И поэтому его убили? – задала Джуно вопрос, который висел в воздухе. – Может быть, Эдинетт принадлежал к этому тайному обществу и убил Мартина из-за этого… плана создания республики?
– Если это так, тогда понятно, почему он ничего не сказал в свою защиту.
Миссис Питт принялась лихорадочно размышлять. Являются ли члены «Узкого круга» монархистами? А если Эдинетт узнал о планах друга и понял, что тот не только восхищается славной революцией 1848 года в Европе, но и намеревается воплотить ее идеалы в Англии? Пусть даже и так, каким образом это способно помочь Томасу?
Миссис Феттерс сидела и смотрела в пустоту. Внутри ее что-то сломалось. Человек, которого она любила столько лет, вдруг предстал перед нею в совершенно ином, пугающем обличье, олицетворяя собой угрозу всему тому, что было для нее столь привычно и любимо. Шарлотта, которой было ужасно жалко эту женщину, хотела сказать что-нибудь в утешение, но это выглядело бы как проявление снисходительности с ее стороны. Как будто она одна выявила эту ситуацию и отвела Джуно роль наблюдателя, пострадавшей стороны, а не главного персонажа.
– У вас есть сейф? – спросила миссис Питт.
– Думаете, там может быть что-то еще? – спросила хозяйка дома с несчастным видом.
– Не знаю. Но я думаю, вам следует хранить письма и бумаги в сейфе, поскольку этот ящик уже нельзя запереть. Их необходимо сохранить, поскольку пока можно только гадать, что они означают. Мы можем и ошибаться.
В глазах Джуно вспыхнули огоньки.
– Вы не верите в это, и я тоже не верю. Мартин страстно мечтал о реформах. Я и сейчас хорошо помню, как он говорил о преимуществах республики по сравнению с монархией. Он критиковал принца Уэльского и королеву. Говорил, что, если б королева несла ответственность перед народом Британии, как любой другой правитель, ее сместили бы много лет назад. Кто еще может позволить себе отойти от дел из-за смерти супруга?
– Никто, – согласилась Шарлотта. – И многие люди говорят то же самое. Сама я тоже так считаю. Но это вовсе не означает, что я хочу, чтобы была республика… или что я буду бороться за ее создание.
Миссис Феттерс, собиравшая бумаги в стопку, слегка нахмурилась.
– То, что здесь написано, ничего не доказывает, – тихо произнесла она, как будто слова обжигали ей губы.
Ее гостья молчала в нерешительности, и, пока она соображала, что сказать, Джуно опередила ее:
– Где-то есть и другие бумаги, с более конкретным содержанием. Я обязательно найду их. Мне нужно знать, что он намеревался делать. – В ее голосе прозвучала решимость.
– Вы уверены? – спросила Шарлотта.
– А вам на моем месте не хотелось бы это знать? – спросила миссис Феттерс.
– Да… Наверное. Но я имела в виду – вы уверены в том, что можно еще что-то найти?
– О да, – без тени сомнения ответила Джуно. – Это только отдельные фрагменты. Я, конечно, не знаю точно, над чем работал Мартин, но мне известно, как он работал. Он был очень педантичен и никогда не полагался только на память.
– И где могут находиться его записи?
– Я не…
В этот момент вошла горничная, которая сказала, что пришел мистер Реджинальд Глив. Он, добавила служанка, просит прощения за визит в столь неурочный час, но ему крайне необходимо поговорить с миссис Феттерс, а неотложные дела не позволяют ему навестить ее в более подходящее время.
Удивленная Джуно вопросительно посмотрела на гостью.
– Я могу подождать где угодно, на ваше усмотрение, – быстро сказала та.
Хозяйка дома судорожно сглотнула.
– Я приму его в гостиной, – сказала она служанке. – Дайте мне пять минут и затем приглашайте его.
Как только горничная вышла, Джуно повернулась к Шарлотте.
– Что ему нужно? Он защищал Эдинетта!
– Вам не следовало бы видеться с ним, – сочувственно произнесла миссис Питт, хотя и понимала, что это лишняя возможность что-либо узнать.
У вдовы был измученный вид. Она наверняка боялась услышать от визитера что-нибудь неприятное.
– Хотите, я пойду и скажу ему, что вы не вполне здоровы? – предложила Шарлотта.
– Нет… нет. Но я буду благодарна вам, если вы останетесь. Думаю, это будет вполне уместно. Как вы считаете?
Миссис Питт улыбнулась.
– Согласна с вами.
Глив чрезвычайно удивился, увидев сразу двух женщин. Было очевидно, что адвокат никогда прежде не встречался с женой Мартина, поскольку явно не мог определить, кто из них является ею.
– Я Джуно Феттерс, – холодно произнесла хозяйка, задрав вверх подбородок. – А это моя подруга, миссис Питт.
В ее голосе явственно прозвучал вызов. Он должен был помнить это имя. Шарлотта заметила вспыхнувшие в его глазах злые огоньки.
– Добрый день, миссис Феттерс. Миссис Питт, – поздоровался юрист. – Я и понятия не имел, что вы знакомы.
Он слегка склонил голову. Шарлотта рассматривала его с интересом. Этот мужчина был невысок, но благодаря мощным плечам и толстой шее производил впечатление крупного человека. Его лицо, хотя оно и принадлежало к тому типу, который никогда ей не нравился, было, несомненно, отмечено печатью интеллекта и свидетельствовало об огромной силе воли. Был ли он просто амбициозным адвокатом, проигравшим дело – по его мнению, несправедливо, – или же принадлежал к тайному обществу, члены которого готовы совершать убийства и организовывать беспорядки ради достижения своих целей? Миссис Питт пристально всматривалась в его лицо и не могла найти ответ на этот вопрос.
– Чем я могу вам помочь, мистер Глив? – спросила Джуно слегка дрожащим голосом.
Реджинальд перевел взгляд с Шарлотты на нее.
– Во-первых, примите мои соболезнования, миссис Феттерс. Ваш муж был замечательным человеком, во всех отношениях. Конечно, ничье горе не может сравниться с вашим, но тем не менее все мы стали беднее с его кончиной. Он был человеком высоких моральных принципов и обладал незаурядными интеллектуальными способностями.
– Благодарю вас, – подчеркнуто вежливо произнесла вдова.
На ее лице было написано нетерпение. Все понимали, что адвокат явился вовсе не для того, чтобы выразить соболезнования. Это был всего лишь благовидный предлог.
Глив потупил голову, изображая смущение.
– Миссис Феттерс, мне очень нужно, чтобы вы знали – я защищал Джона Эдинетта потому, что считал его невиновным. Я просто не представлял, какой у него мог быть мотив для подобного преступления. – Он вскинул глаза на Джуно. – И я до сих пор не могу поверить, что он совершил убийство. Для этого не было… никаких причин.
По спине Шарлотты пробежал холодок. Она заметила, что гость испытующе смотрит хозяйке в глаза, словно пытаясь отследить малейшие нюансы испытываемых ею чувств. Так хищник смотрит на свою жертву. Вероятнее всего, Глив пришел для того, чтобы выяснить, как много эта женщина знает и не догадывается ли она о чем-нибудь. Нужно, чтобы Джуно сказала ему, что ей ничего не известно, и притворилась наивной и даже в случае необходимости глупой, подумала миссис Питт. А что, если ей вмешаться и взять ситуацию под свой контроль? Но не станет ли это для Реджинальда свидетельством того, что миссис Феттерс боится, поскольку что-то знает?
– Да, – сказала Джуно после некоторой паузы. – Конечно, у него не было никаких причин. Должна признаться, что я тоже ничего не понимаю. Они всегда были добрыми друзьями.
Она позволила себе немного расслабиться и даже улыбнулась через силу, давая адвокату понять, что ей больше нечего сказать.
Адвокат явно не ожидал такого развития беседы. На мгновение на его лице появилось выражение неуверенности, однако оно быстро исчезло.
– Вот видите, вы тоже так считаете. – Он улыбнулся ей, избегая смотреть на Шарлотту. – Я подумал, может быть, у вас есть предположения о том, что произошло в действительности… – Его голос стал вкрадчивым. – Речь, конечно, идет не о каких-нибудь уликах, – поспешно добавил он, – о них вы, разумеется, сообщили бы соответствующим органам. Но может быть, у вас есть какие-то мысли, предположения или догадки – все-таки вы хорошо знали своего мужа…
Джуно молчала.
Миссис Питт вновь увидела на лице адвоката тень сомнения. Беседа протекала совсем не так, как он рассчитывал. Говорить приходилось в основном ему, и теперь наступил момент, когда он был вынужден объяснить свой интерес.
– Простите мне мою настойчивость, миссис Феттерс. Это дело все еще не дает мне покоя потому, что представляется… нераскрытым. Я не могу понять, что произошло.
– Мы все не можем этого понять, мистер Глив, – сказала Джуно. – Мне очень хотелось бы внести ясность, но, боюсь, это не в моих силах.
– Вас наверняка это тоже мучает, – произнес гость сочувственно.
– Вы очень добры, – простодушно сказала хозяйка.
В глазах Реджинальда на мгновение зажегся интерес, и Шарлотта поняла, что Джуно допустила ошибку. Может быть, стоит вмешаться? Или это только повредит? Ее так и подмывало вступить в разговор. Кто же все-таки такой этот Глив? Адвокат, не сумевший спасти своего клиента, которого считал невиновным, за что, возможно, на него возлагают ответственность его коллеги? Или член могущественного и ужасного тайного общества, явившийся для того, чтобы выяснить, что известно вдове и имеются ли у нее какие-нибудь бумаги или улики, которые необходимо уничтожить?
– Признаюсь, – неожиданно продолжила Джуно, – я очень хочу узнать, почему… – Она затрясла головой, и ее глаза наполнились слезами. – …Почему погиб Мартин. И в то же время не хочу. Это не имеет никакого смысла.
– Мне очень жаль, миссис Феттерс, – сказал юрист единственное, что он мог сказать в этой ситуации. – Я не хотел расстраивать вас. С моей стороны было бестактно поднимать эту тему. Прошу прощения.
Джуно покачала головой.
– Я все понимаю, мистер Глив. Вы верили вашему клиенту и, наверное, тоже расстроены. Мне не за что прощать вас. Говоря откровенно, я хотела бы спросить вас, известна ли вам причина убийства, но даже если б вы и знали ее, то не могли бы сказать. Вы дали понять, что знаете не больше моего. Я благодарна вам за это. Теперь, возможно, я смогу отвлечься от этого и подумать о других вещах.
– Да… да, это будет лучше всего, – согласился Реджинальд и как будто впервые обратил внимание на Шарлотту.
Взгляд его темных, умных глаз, казалось, проник в ее сознание, изучая ее мысли и, возможно, предостерегая.
– Рад был познакомиться с вами, миссис Питт.
Больше адвокат не произнес ни слова, но смысл недосказанного повис в воздухе.
– Взаимно, мистер Глив, – ответила Шарлотта.
Как только за ним закрылась дверь, Джуно повернулась к гостье. Ее лицо было бледным, а тело сотрясала дрожь.
– Он приходил, чтобы узнать, что нам удалось выяснить, – сказала она внезапно охрипшим голосом. – Не так ли?
– Да, – согласилась миссис Питт. – И это подтверждает ваши слова о том, что в вашем доме есть что-то еще. Но он тоже не знает, где это находится.
Миссис Феттерс вздрогнула.
– Значит, мы должны найти это. Я могу рассчитывать на вашу помощь?
– Конечно!
– Спасибо. Я подумаю, где нужно искать. А теперь не хотите ли выпить чашку чая?
* * *
Шарлотта не сказала Веспасии о том, что произошло с Питтом. Сначала ей было неловко говорить об этом, хотя виной тому была отнюдь не нерадивость ее мужа, а скорее наоборот. Как бы то ни было, она не хотела, чтобы об этом кто-то знал, и особенно те, чьим мнением Томас дорожил, – а к таковым как раз и относилась Веспасия Камминг-Гульд.
Однако теперь миссис Питт уже не могла нести это бремя в одиночку, а обратиться за пониманием, сочувствием и советом ей было больше не к кому. Поэтому на следующее утро после визита к Джуно Феттерс она отправилась к Веспасии. Дверь ей открыла горничная, а хозяйка, завтракавшая в столовой, выдержанной в желто-золотистых тонах, пригласила ее разделить с ней трапезу или хотя бы выпить чаю.
– Ты чем-то явно встревожена, дорогая, – ласково заметила она, щедро намазывая тост маслом и абрикосовым джемом. – Полагаю, ты пришла рассказать мне об этом?
Шарлотта была рада, что ей не нужно притворяться.
– Да. Вообще-то это произошло три недели назад, но всю серьезность этого я осознала только вчера. Ума не приложу, что делать.
– А что говорит по этому поводу Томас? – Нахмурившись, Веспасия откусила кусок тоста.
– Томаса перевели с Боу-стрит в Особую службу и направили в Спиталфилдс.
Миссис Питт с трудом выдавливала из себя слова. Она дала волю чувствам, которые ей приходилось скрывать от детей и даже от Грейси.
– Хуже всего то, что он вынужден жить там, – добавила она. – Все это время мы с ним не виделись. Я даже не могу написать ему, поскольку не знаю его адреса. Он мне пишет, а отвечать ему я не могу.
– Мне очень жаль, дорогая, – сказала пожилая леди, но спустя несколько мгновений печаль на ее лице сменилась гневом. На своем веку она видела немало несправедливостей и уже давно ничему не удивлялась.
– Отчасти это месть за его показания против Джона Эдинетта, – пояснила Шарлотта, – и отчасти мера защиты… от «Узкого круга».
– Понятно.
Леди Камминг-Гульд откусила очередной кусочек тоста. Горничная принесла чайник и налила в чашку чай для гостьи. Когда она вышла из комнаты, Шарлотта поведала Веспасии о своей решимости выяснить причину гибели Мартина Феттерса и о визите с этой целью к Джуно. Она рассказала о содержании бумаг, найденных в столе Феттерса, и о беседе с Гливом.
Выслушав все это, Веспасия в течение нескольких минут хранила молчание.
– Все это крайне неприятно, – сказала она наконец. – Твой страх вполне обоснован. Опасность существует, и немалая. Я склонна разделить твое мнение насчет цели визита Реджинальда Глива к Джуно Феттерс. По всей вероятности, он имеет какие-то свои цели, связанные с этим делом, и, возможно, готов добиваться их любыми средствами.
– Включая насилие? – спросила Шарлотта, почти не сомневаясь в ответе.
– Вне всякого сомнения, если у него не останется других возможностей. Ты должна быть чрезвычайно осторожной.
Миссис Питт помимо воли улыбнулась.
– Кто-нибудь другой посоветовал бы мне оставить это дело.
В глазах леди Камминг-Гульд вспыхнули огоньки.
– И ты последовала бы этому совету?
– Нет…
– Хорошо. Если б ты ответила «да», это было бы либо ложью – а я не люблю, когда мне лгут, – либо правдой – и тогда я сильно разочаровалась бы в тебе. – Она подалась вперед, перегнувшись через стол. – Но мое предостережение более чем серьезно, Шарлотта. Я не знаю, насколько велики ставки в этой игре, но думаю, что они очень высоки. Принц Уэльский в лучшем случае неблагоразумен. В худшем – мот, совершенно не заботящийся о своей репутации. А Виктория уже давно утратила чувство ответственности. Оба они способствуют распространению республиканских настроений. Я не догадывалась, насколько сложившаяся ситуация близка к насилию, и не знала, что к этому причастны такие уважаемые люди, как Мартин Феттерс. Но то, что ты обнаружила, как ничто другое, объясняет причину его смерти.
До этого Шарлотта почти надеялась: Веспасия скажет, что она ошибается, что убийство носит более личный характер, а обществу ничто не угрожает. Теперь же, после того как леди Камминг-Гульд согласилась с нею, последнее препятствие было устранено.
– Насколько я поняла, «Узкий круг» ратует за сохранение монархии любой ценой? – спросила миссис Питт, понизив голос, хотя в этой комнате их никто не мог подслушать.
– Не знаю, – призналась Веспасия. – Каковы их цели, мне неизвестно, но я не сомневаюсь в том, что они будут преследовать их, невзирая ни на что и не считаясь ни с кем. Тебе следует держать язык за зубами. Никому ничего не говори. Думаю, Корнуоллис – порядочный человек, но гарантировать я этого не могу. Если твои предположения верны, значит, мы столкнулись с чрезвычайно могущественной организацией и одно убийство останется без каких-либо последствий, если не считать жертву и ее близких.
Шарлотта оцепенела. То, что начиналось как проявление несправедливости в отношении Питта, разрослось в заговор, угрожавший безопасности общества.
– Что же делать? – спросила она, пристально глядя на старую даму.
– Понятия не имею, – честно ответила та. – Во всяком случае, пока.
После ухода растерянной и глубоко несчастной миссис Питт Веспасия еще долго сидела в желто-золотистой комнате, глядя через окно на лужайку. Всю свою жизнь она жила при правлении Виктории. Сорок лет назад Англия казалась самой стабильной страной на свете, где система ценностей оставалась незыблемой, деньги сохраняли свою стоимость, церковные колокола звонили по воскресеньям, священники читали проповеди о добре и зле и мало кто подвергал сомнению их истины. Каждый знал свое место и был более или менее доволен им. Будущее представлялось безоблачным. Но все это исчезло, словно облетевшие осенью летние цветы.
Пожилая леди даже удивилась тому, как ее разозлило известие о том, что Питта сняли с должности и перевели в Спиталфилдс, в чем почти наверняка не было никакой служебной необходимости. Но если Корнуоллис являлся тем человеком, за которого она его принимала, то Томас, по крайней мере, находился вне пределов досягаемости со стороны «Узкого круга», и хотя бы это внушало оптимизм.
Леди Камминг-Гульд уже не получала столько приглашений, как прежде, но выбор у нее все еще был. Сегодня при желании она могла посетить садовую вечеринку в Эсбери-Хаус. Еще вчера она хотела отказаться от этого и даже уведомила об этом в разговоре леди Уэстон. Но среди приглашенных было немало хорошо знакомых ей людей, в том числе Рэндольф Черчилль и Эрдал Джастер, и в конце концов пожилая дама решила принять приглашение. Возможно, там ей удастся встретиться с Сомерсетом Карлайлом. Этому человеку вполне можно было довериться.
* * *
Стоял пригожий, теплый день. Сады были в цвету – лучшее время для вечеринки на открытом воздухе выбрать было просто невозможно. Верная своей привычке, Веспасия опоздала, и, когда она подъехала, лужайки уже пестрели шелком и муслином изысканных платьев, украшенными цветами дамскими шляпками с поднятыми вуалями и разноцветными зонтиками, грозившими причинить травмы всем, кто попадался на пути их владелицам.
На Веспасии было платье серого и сиреневого цветов, а голову ее венчала шляпка со щегольски отогнутой в сторону, словно крыло птицы, тульей. Такую шляпку могла надеть только женщина, которую ни в малейшей степени не волнует, что о ней подумают другие.
– Чудесно, моя дорогая, – холодно произнесла леди Уэстон, – просто уникально.
В ее устах это означало, что подобный наряд вышел из моды и никто, кроме леди Камминг-Гульд, не осмелился бы облачиться в него.
– Благодарю вас, – сказала Веспасия с ослепительной улыбкой. – Чрезвычайно великодушно с вашей стороны. – Она окинула пренебрежительным взглядом безыскусное платье леди Уэстон. – Вы обладаете удивительным даром.
– Прошу прощения? – Та была явно сконфужена.
– Будучи самой скромностью, восхищаетесь другими, – пояснила ее гостья.
Она улыбнулась и, взмахнув юбкой, двинулась дальше. Леди Уэстон, до которой не сразу дошло, что Веспасия взяла над нею верх, была вне себя от ярости.
Леди Камминг-Гульд прошла мимо Торольда Дисмора, владельца газеты, оживленно беседовавшего с сахарозаводчиком Сиссонсом. Сейчас последний, чье лицо выражало неподдельный энтузиазм, был совсем не похож на того зануду, каким он выглядел в компании принца Уэльского во время их последней встречи.
Веспасия с интересом посмотрела на них, думая, что же такое эти двое могут столь увлеченно обсуждать. Дисмор отличался импульсивностью и эксцентричностью. Он с подлинной страстью отстаивал свои убеждения, несмотря на то что происходил из состоятельной и знатной семьи, и ему вроде бы было совсем ни к чему особо усердствовать. Этот человек слыл блестящим оратором, порой весьма остроумным, но только не в те моменты, когда речь заходила о политических реформах.
Сиссонс, добившийся всего в своей жизни сам, производил впечатление тугодума и нелюдима, когда ему приходилось общаться с членами королевской семьи. Вероятно, он принадлежал к категории людей, на которых присутствие венценосных особ оказывает парализующее действие. На одних такое действие оказывает гениальность, на других – красота, а на некоторых – титул…
В силу столь очевидных различий между этими двумя людьми Веспасии было тем более любопытно, что могло объединять их. Но узнать это ей было не суждено: она столкнулась лицом к лицу с Чарльзом Войси, щурившим глаза на солнце. Его лицо казалось абсолютно бесстрастным. Пожилая дама совершенно не представляла, как он к ней относится – с симпатией или неприязнью, с восхищением или презрением. Может быть, он забывал о ней в то самое мгновение, когда она исчезала из виду? Эту мысль нельзя было назвать приятной.
– Добрый день, леди Веспасия, – учтиво произнес Чарльз. – Прекрасный сад.
Он окинул взглядом изобилие оттенков и форм, темную живую изгородь, аккуратно постриженную траву лужаек и сверкающие пурпурные цветки ириса, между лепестками которых пробивались солнечные лучи. Теплый, словно ленивый, воздух был густо насыщен парфюмерными ароматами.
– Как это все по-английски, – добавил Войси.
Да, это и впрямь выглядело очень по-английски. Однако леди Камминг-Гульд вдруг вспомнила римскую жару, темные кипарисы на фоне синего неба и плеск фонтанов, звучавший словно музыка. Днем яркое солнце слепило глаза, но к вечеру его лучи становились мягкими, приобретая желтовато-розовый оттенок, и окутывали все вокруг своей красотою, исцеляя телесные и душевные раны.
Но все это было связано с Марио Корена, а не с этим человеком, стоявшим сейчас перед старой дамой. Это была другая битва, за другие идеалы. Нужно было думать о Питте и о чудовищном заговоре, одной из жертв которого он стал.
– Действительно, – отозвалась леди Камминг-Гульд столь же учтиво и столь же холодно. – Эти несколько недель в середине лета стоит особенно хорошая погода. Наверное, потому, что эта пора так скоротечна. Завтра может пойти дождь.
Ее собеседник слегка повел глазами.
– Я смотрю, у вас элегическое настроение, леди Веспасия. Вы выглядите несколько грустной.
Пожилая женщина взглянула ему в лицо, залитое лучами безжалостного солнца, которые высвечивали каждый изъян, каждую черточку, оставленные страстью, яростью или болью. Интересно, как он воспринял казнь Эдинетта? Леди Камминг-Гульд слышала гневные нотки в его голосе, когда он говорил в приемной здания апелляционного суда перед началом заседания. И тем не менее он был одним из судей, признавших Эдинетта виновным. Но поскольку решение было принято большинством четыре против одного, проголосуй Войси против, он лишь выдал бы свои симпатии, но все равно не смог бы повлиять на исход голосования. Вероятно, это причинило ему душевную рану.
Что им двигало – личная дружба или политические пристрастия? А может быть, уверенность в невиновности Эдинетта? Стороне обвинения так и не удалось не только выявить мотив убийства, но и доказать его существование.
– Пожалуй, – уклончиво сказала пожилая леди. – Радость, вызываемая мимолетной красотой лета, неразрывно связана с мыслью о скором ее исчезновении и уверенностью в том, что она вернется, пусть и не для всех.
Чарльз пристально посмотрел ей прямо в глаза. От первоначальной учтивости не осталось и следа.
– И сейчас ее видят отнюдь не все, леди Веспасия.
Старая женщина подумала о Питте, находившемся в Спиталфилдсе, об Эдинетте, лежавшем в могиле, и о многих миллионах тех, кто не имел возможности любоваться освещенными солнцем цветами.
– Очень немногие из нас, мистер Войси, – согласилась она. – Но по крайней мере, она существует, и это вселяет надежду. Пусть лучше цветы распускаются для немногих, чем ни для кого вообще.
– До тех пор, пока мы принадлежим к тем немногим, – тут же отозвался судья, который на этот раз даже не пытался скрыть горечь.
Леди Камминг-Гульд улыбнулась, не испытывая ни малейшего раздражения из-за его невежливости. Это было обвинение, и по лицу Чарльза пробежала тень сомнения, что, возможно, он совершил ошибку. Веспасия хотела, чтобы Войси продемонстрировал свои чувства, – так и вышло. Это стоило ему усилий, но зато теперь он расслабился и улыбался ей широкой улыбкой, обнажив превосходные зубы.
– Конечно, как еще мы можем говорить о них, если не в мечтах? Но я знаю, вы ратовали за реформы, как и я, и несправедливость тоже вызывает у вас возмущение.
Теперь Веспасия испытывала нерешительность. Ее собеседник был непростым человеком – вероятно, по причине своей редкой честности и цельности.
Может быть, Эдинетт убил Мартина Феттерса, чтобы предотвратить республиканскую революцию в Англии? Этот способ изменения государственного строя кардинально отличался от политических реформ, предусматривающих изменение законов и убеждение людей, власть предержащих, в необходимости предпринять соответствующие действия.
Пожилая леди улыбнулась судье, и теперь ее улыбка была искренней.
Спустя несколько мгновений к ним подошел лорд Рэндольф Черчилль, и беседа приняла общий характер. В свете грядущих выборов темой ее, естественно, была политика: Гладстон и ирландский Гомруль, распространение анархии в Европе и бомбисты в Лондоне.
– Ист-Энд напоминает бочку с порохом, – сказал Черчилль Чарльзу Войси, очевидно забыв, что Веспасия все еще находится в пределах слышимости. – Достаточно одной искры, чтобы произошел взрыв.
– Что вы такое говорите? – отозвался судья с тревогой в голосе, нахмурив брови.
– Мне нужно знать, кому я могу доверять, а кому нет, – с горечью ответил Рэндольф.
На лице Войси появилось настороженное выражение.
– Вам нужно, чтобы королева прекратила свое затворничество и вновь принялась ублажать публику, а принц Уэльский выплатил долги и перестал жить так, будто завтра не наступит никогда.
– С учетом всего этого у меня не должно быть проблем, – сказал Черчилль. – Я знаю Уоррена и Эбберлайна – в определенной степени, – но не уверен в Наррэуэе. Это, несомненно, умный человек, но я не знаю, на чьей стороне он окажется, когда дойдет до дела.
Чарльз улыбнулся.
Мимо них прошла группа смеющихся женщин, которые бросали по сторонам быстрые взгляды и поспешно прихорашивались, стараясь делать это незаметно. Они были симпатичными, белокожими, невинными, в пастельных муслиновых юбках с кружевами, колыхавшихся при ходьбе.
У Веспасии не было ни малейшего желания вернуться в прошлое и снова оказаться в их возрасте. Она прожила интересную, насыщенную событиями жизнь, испытав не так уж много сожалений, время от времени проявляя эгоизм или глупость, но никогда не упуская своего и не отступаясь от чего-либо из трусости.
Она так и не встретила Сомерсета Карлайла и теперь чувствовала разочарование и усталость. Уже собравшись откланяться, пожилая дама вдруг опять услышала голос Черчилля, доносившийся со стороны розового дерева. Он говорил очень быстро, и она едва разбирала слова:
– …Снова ссылаться на это. С этим уже разобрались, и больше подобное не случится.
– Было бы неплохо, – произнес взволнованным полушепотом его собеседник, которого леди Камминг-Гульд не сумела узнать по голосу. – Еще один такой заговор может означать конец. Я говорю это с тяжелым сердцем.
– Все они мертвы, да поможет нам бог! – сказал Черчилль с хрипотцой в голосе. – Что же нам следует делать? Платить шантажистам? И чем, по вашему мнению, это кончится?
– Могилой, – последовал ответ. – Тем, чем это и должно завершиться.
Веспасия пошла дальше. Смысл услышанного был ей совершенно непонятен. Впереди она увидела леди Уэстон, беседовавшую со своим почитателем о последней пьесе Оскара Уайльда «Поклонник леди Уиндермер». Оба смеялись.
Леди Камминг-Гульд ступила на залитую солнцем лужайку и присоединилась к ним, вторгнувшись в их беседу. Это было хорошо знакомое, банальное, занятное времяпрепровождение, и она отчаянно нуждалась в нем и поэтому решила, что будет держаться за него, пока у нее хватит сил.