Глава 5
На Хенигл-стрит Питту жилось очень нелегко. И вовсе не потому, что Исаак и Лия Каранские не делали все, чтобы он чувствовал себя как можно комфортнее, насколько позволяли им их средства, или не проявляли к нему дружелюбия и доброжелательности во время их совместных трапез. Лия превосходно готовила, но ее кухня отличалась от той простой и обильной пищи, к которой он привык. Здесь можно было есть только в определенное время. У полицейского не было возможности выпить чашку чая, когда ему того хотелось, съесть бутерброд из домашнего хлеба с джемом или кусочек торта. Все это было очень непривычно. Вечерами он, утомленный, ложился спать, но расслабиться и отдохнуть ему не удавалось.
Томас тосковал по Шарлотте, детям и даже по Грейси гораздо сильнее, чем он мог себе представить, когда покидал их. Некоторым утешением для него служила мысль о том, что его жена каждую неделю получает за него деньги на Боу-стрит. Однако, наблюдая за Исааком и Лией, видя, какими они обменивались взглядами, говорившими о долгих годах взаимопонимания, видя нежные прикосновения их рук и слыша их счастливый смех и ласковые упреки миссис Каранской в адрес мужа по поводу того, что он не бережет свое здоровье, Питт еще острее ощущал свое одиночество.
В конце первой недели он понял, что его гложет еще одна забота. Она сводила судорогами его желудок и вызывала головную боль. Томас принял предложение Исаака помочь ему устроиться на работу к Саулу, занимавшемуся ткачеством. Разумеется, это был неквалифицированный ручной труд, заключавшийся в переноске корзин и тюков, подметании пола и выполнении разного рода мелких поручений, с соответствующей зарплатой. Но все же это было лучше, чем ничего, и такая работа считалась не столь тяжелой, как на сахарном заводе. К тому же она давала Томасу возможность ходить по улицам, прислушиваться к разговорам и наблюдать, не привлекая к себе внимания. Правда, он не видел в этом особого смысла. Арест анархистов Николла и Моубрэя свидетельствовал о том, что детективы из Особой службы знали свое дело и не нуждались в помощи чужаков вроде Питта.
Однажды, когда Томас возвращался на Хенигл-стрит – он не мог воспринимать дом семьи Каранских как свой, – сзади до него донеслись громкие, визгливые крики, в которых отчетливо звучала ярость. Спустя мгновение раздался звон разбитого стекла, как будто на камни мостовой бросили бутылку, а за этим последовал душераздирающий вопль. Кричала женщина.
Питт повернулся и бросился бежать. На фоне усиливавшихся криков послышались глухие звуки падающих на землю бочонков. Полицейский завернул за угол и увидел впереди человек двадцать, часть которых скрывал фургон с открытым откидным бортом. Бочонки выкатились на проезжую часть, заблокировав движение по улице в обоих направлениях. Началась ожесточенная потасовка.
Из дверей лавок и мастерских выходили люди, и не меньше половины из них вступили в драку. Женщины, стоявшие вдоль обочин, подбадривали дерущихся криками. Одна из них подняла с земли камень, размахнулась и швырнула его в толпу с такой силой, что приподнялась пола ее рваного коричневого платья.
– Убирайся домой, ты, папистская свинья! – крикнула она. – Возвращайся в свою Ирландию!
– Я такая же ирландка, как и ты, грязная тварь! – крикнула другая женщина ей в ответ и ударила ее по спине ручкой метлы так, что та переломилась надвое. Первая женщина пошатнулась и свалилась в канаву. Немного полежав там, она медленно поднялась, села и продолжила осыпать свою противницу ругательствами.
– Папистка! – заорал кто-то еще. – Шлюха!
Еще полдюжины мужчин и женщин присоединились к потасовке, крича во все горло. Вокруг прыгали от восторга неряшливо одетые, нечесаные дети, поддерживая знакомых им участников драки. Даже если б Томас мог остановить это, наведение порядка не входило в его обязанности.
Раздался тонкий, пронзительный звук полицейского свистка. На мгновение шум стих, и послышался топот ног. Питт обернулся и, увидев бегущего констебля, отступил внутрь арки ворот, ведущих во двор дома каменщика. Наррэуэй сказал ему, что он должен только наблюдать. Правда, Томас не понимал, какой смысл в подобном наблюдении. Это была всего лишь одна из бесчисленных отвратительных уличных сцен, которые происходили регулярно и никого не удивляли.
Вслед за констеблем подбежали другие полицейские, и все они принялись растаскивать драчунов в стороны. За свои труды стражи порядка тоже были вознаграждены тумаками, поскольку единственным, что объединяло толпу, являлась ненависть к полиции.
– Проклятые ублюдки! – кричал один мужчина, молотя кулаками воздух вокруг себя.
Один из полицейских ударил его дубинкой, но промахнулся. Питт стоял внутри арки, глядя на убогие, разваливающиеся дома с закопченными стенами и заплатанными окнами, выщербленную мостовую и заполненные грязью канавы. Воздух был насыщен запахами гниения и канализационных стоков.
Драка поражала своей жестокостью. Это была не мгновенная вспышка ярости, а медленное извержение копившейся годами ненависти, которое полиция останавливала с огромным трудом… до следующего раза.
Надвинув шляпу на глаза, втянув голову в плечи и сунув руки в карманы, бывший суперинтендант вышел из арки и пошел прочь, прежде чем его заметили и запомнили. Он свернул в первый же переулок, хотя тот вел в сторону от Хенигл-стрит. До его слуха еще долго доносился шум драки. Теперь ему было ясно, насколько взрывоопасная обстановка сложилась в этом районе города. Достаточно было одного оскорбления, одного язвительного замечания, чтобы вспыхнули волнения.
На этот раз полиция восстановила порядок относительно быстро, но проблема оставалась неразрешенной. Питта поразило, насколько сильны были здесь антикатолические настроения. Их следовало постоянно отслеживать и держать под контролем. Проходя вдоль ряда маленьких магазинчиков с узкими витринами, заваленными коробками и товарами, Томас вспоминал эпитеты, которыми награждали друг друга участники потасовки. Слово «папист» произносилось вовсе не в насмешку, а с выражением откровенной злобы. И ответная реакция тоже отнюдь не отличалась добродушием.
Полицейский вспоминал также обрывки разговоров о разрыве деловых связей на религиозной почве, нарушениях традиций гостеприимства и даже отказе в помощи попавшему в беду человеку – не из жадности, а только потому, что он принадлежал к другой вере.
Антисемитские выпады удивляли его в меньшей степени, поскольку ему доводилось слышать их и раньше. Он зашел в первый попавшийся ему на пути паб, сел за столик возле стойки бара и заказал кружку сидра. Спустя десять минут в зал вошел молодой узкоплечий человек с перевязанным окровавленной тряпкой пальцем.
– Эй, Чарли, – обратился к нему бармен, – кто это тебя так?
– Одна мерзкая крыса, – зло отозвался посетитель. – Налей мне пинту. Если бы мне платили хотя бы половину заработанного, я заказал бы виски. Сколько может бедный парень получить в Спиталфилдсе?
– У тебя хотя бы есть работа в отличие от некоторых, – мрачно произнес еще один посетитель, мужчина с бледным лицом. – Ты не осознаешь своего счастья, в этом-то твоя беда.
Чарли бросил на него гневный взгляд.
– Моя беда в том, что алчные люди заставляют меня работать днем и ночью, забирают все, что я создаю, продают это и жиреют, а мне платят жалкие гроши. – Он с хрипом перевел дыхание. – А проклятые трусы вроде тебя отказываются встать рядом со мной и бороться против несправедливости… вот в чем моя беда. Это общая беда. Стоит кому-нибудь искоса посмотреть на вас, и ваша душа уходит в пятки.
– Ты приведешь нас всех за собой в канаву, глупец, – бросил ему другой человек, вцепившись в свою кружку, словно это было средство защиты.
Испытываемая этими людьми ярость старалась перебороть страх, преследовавший днем и ночью: страх голода, страх холода, страх быть покалеченным, страх презрения со стороны других, страх одиночества…
Светловолосый мужчина переводил взгляд с одного на другого, не обращая внимания на Питта.
– Что ты собираешься делать, Чарли? – спросил он. – Если мы встанем рядом с тобой, что тогда будет?
Чарли воззрился на него, тщательно обдумывая ответ. Его лицо все еще было искажено гримасой ярости.
– Тогда, Уолли, здесь произойдут кое-какие изменения, – сказал он после небольшой паузы. – Наступит день, когда люди будут получать столько, сколько зарабатывают, а не столько, сколько им платят жирные свиньи, чтобы они только не умерли с голода.
Уолли закашлялся, захлебнувшись пивом.
– Мечты, мечты!.. – произнес он с сарказмом.
По его тону нетрудно было догадаться, что ему надоели подобные пустые разговоры. Чарли стукнул своей пустой оловянной кружкой по стойке бара с такой силой, что на дереве остался след.
– Если б у нас было больше настоящих мужчин вместо трусливых папистов и евреев, мы устроили бы революцию, подобно этим чертовым лягушатникам в Париже. Перережьте горло нескольким ублюдкам – и увидите, как быстро все изменится.
В разговор вступил темноволосый мужчина, который до сих пор сидел молча, нервно покусывая губы.
– Не нужно говорить такие вещи, – предостерег он. – Неизвестно, кто тебя сейчас слушает. Ты только сделаешь хуже.
– Хуже?! – взорвался Чарли. – Что может быть хуже этого, а? Думаешь, сейчас сюда ворвутся полицейские и поволокут нас в Тауэр, так, что ли? – Он говорил высоким, срывающимся голосом. – Нас – сотни тысяч человек – топчет горстка праздных, жадных ублюдков, там, на западе города, которые разжирели за счет заработанных нами денег так, что едва влезают в штаны.
Он с вызовом обвел взглядом собеседников и добавил, еще сильнее повысив голос:
– Потому-то они и не смогли поймать человека, убивавшего их в восемьдесят восьмом. Запомните мои слова – он один из них, и это святая правда!
В зале внезапно воцарилась зловещая тишина. Трое мужчин, сидевших по соседству со столиком Питта, прекратили разговор. Даже сейчас, по прошествии почти четырех лет, было не принято публично вспоминать о Уайтчепельском убийце.
– Не нужно так говорить, – произнес хриплым голосом седовласый мужчина с мучнисто-белым лицом, первым нарушив молчание.
– Я буду говорить то, что хочу! – огрызнулся Чарли.
Было видно, как в лицо ему бросилась кровь. Неожиданно раздался смех, который тут же оборвался. Со стула поднялся еще один мужчина с опущенными плечами, который поднял свою кружку.
– Выпьем, – сказал он с улыбкой. – Выпьем за сегодняшний день, потому что завтра мы можем умереть.
Он выпил содержимое кружки залпом, не отрываясь от нее.
– Заткнись, ты, дурак! – злобно прошипел его сосед, ударив кулаком по столу.
Ухмылка исчезла с лица мужчины.
– Я ничего такого не сказал, – проворчал он. – Еще наступит наш день. И очень скоро.
– Тогда посмотрим, сколько сахара они смогут съесть, – процедил сквозь зубы его товарищ.
– Ты опять произнес слово «сахар». Я проучу тебя, – пригрозил первый мужчина, сверкнув черными, отталкивающе трезвыми глазами. – Потренируюсь на тебе, чтобы преподать урок всем иностранцам, которые оскверняют этот город и забирают то, что должно принадлежать нам.
Эта угроза осталась без ответа.
Все здесь вызывало у Питта отвращение – запахи, вспышки ярости, атмосфера уныния, блики света газовых фонарей на оловянных кружках, несвежие опилки на полу, – но приходилось терпеть, поскольку это была его работа. Ссутулившись и как можно ниже опустив голову, он потягивал сидр.
Спустя полчаса в паб зашли две уличные женщины в надежде немного заработать. Они выглядели усталыми, грязными и возбужденными, и Томаса, как незадолго до этого Чарли, охватила ярость из-за того, что бедность и отчаяние вынуждают их торговать своим телом. Это был чрезвычайно унизительный и зачастую опасный способ добывания средств к существованию. Правда, такая работа была физически легче, надежнее и в краткосрочной перспективе более высокооплачиваемой по сравнению с трудом на заводе.
В зале раздался взрыв смеха. Мужчина, сидевший за столиком неподалеку от Томаса, клял судьбу и говорил, что боится идти домой, где придется сказать жене о потере работы. По всей видимости, он пропивал последние деньги, предназначенные для оплаты жилья за следующую неделю и еды на завтрашний день. На его лице лежала печать безысходности.
Юноша по имени Джо рассказывал своему другу Перси о том, как он собирается скопить денег, купить борова и продавать щетки в западной части города, где гораздо безопаснее и можно получать хорошую прибыль. Однажды он сможет найти жилье где-нибудь в другом месте – может быть, в Кенте или даже в Пиннере.
Питт поднялся из-за столика, собираясь уйти. Он выяснил все, что ему было нужно, хотя Наррэуэй наверняка знал все это и без него. Ист-Энд был пропитан яростью и нищетой, и одной искры хватило бы для того, чтобы там вспыхнул мятеж. Он будет подавлен, погибнут сотни людей, и волна ярости спадет – до следующей искры. В газетах появятся несколько статей. Политики выразят сожаление и потом позаботятся о том, чтобы все оставалось по-прежнему.
Полицейский брел в сторону Хенигл-стрит, опустив голову и подняв плечи. Замечания по поводу сахара, казалось, не имели отношения к остальным темам беседы – по крайней мере, на первый взгляд. Тем не менее они произносились с такой горечью, что в течение следующих нескольких дней не выходили у Томаса из головы. На основании обрывков разговоров, подслушанных им в разных местах во время выполнения поручений, он сделал вывод, что очень многие люди тем или иным образом зависят от трех сахарных заводов в Спиталфилдс. Заработанные на них деньги тратились потом в лавках, тавернах и на улицах.
Были ли подобные замечания чем-то более серьезным, чем проявление недовольства по поводу этой зависимости или страха рабочих, что они могут лишиться единственного источника своих доходов? Или же в них заключался более конкретный смысл? Было ли высказывание о том, что «еще наступит день», только бравадой, выражением гнева, или оно на чем-то основывалось? Полицейскому вспомнились слова Виктора о нарастающей опасности, гораздо более серьезной, чем обычное негодование бедноты. В результате притока в Лондон больших масс людей из разных уголков Британии обстоятельства существенно изменились по сравнению с еще совсем недавним прошлым.
Но что следует сказать Наррэуэю? Что он прав? Если так, то решением проблемы должны стать реформы, а не усиление контроля со стороны полиции. Общество само подготовило собственное разрушение, и анархистам оставалось лишь поджечь фитиль. Вероятно, Томасу следовало внимательнее присмотреться к сахарному заводу на Брик-лейн, познакомиться с этим предприятием и с его работниками, выяснить их настроения. Для этого лучше всего было сделать вид, будто его интересует работа на этом заводе. У Томаса отсутствовали навыки в сфере технологии производства сахара, но он мог выполнять более простые поручения.
На следующий день, рано утром, Питт отправился на Брик-лейн и приблизился к семиэтажному зданию с маленькими окнами, возвышавшемуся над городом. В воздухе витал аромат патоки сахарного тростника, напоминавший запах гниющего картофеля.
Томас беспрепятственно прошел через ворота во двор. С повозок, только что прибывших из доков, выгружались огромные бочки. Рабочие подцепляли их крюками, а краны поднимали бочки и устанавливали их на землю рядами.
– А вы кто такой и что вам здесь нужно? – спросил полицейского мужчина с мощной грудью. На нем были поношенные брюки мышиного цвета и потертая кожаная куртка. Он встал перед Питтом, преграждая ему путь.
– Томас Питт. Я ищу какой-нибудь приработок, – ответил тот.
Это было почти правдой.
– Ну да? А что вы умеете делать? – Рабочий смерил его с головы до ног пренебрежительным взглядом. – Вы не местный? – Это было скорее обвинение, нежели вопрос. – Люди нам вроде бы не требуются.
Полицейский с любопытством оглядел высокие плоские стены здания завода, мощенный булыжником двор, широкие входные двери первого этажа и снующих всюду людей.
– Завод работает по ночам? – спросил он.
– Работают котлы. Кочегары поддерживают под ними огонь, – объяснил рабочий. – А что? Вы хотите работать по ночам?
Питт, разумеется, не хотел работать по ночам, но его разбирало любопытство.
– А у вас есть такая работа?
Мужчина покосился на Томаса.
– Возможно. Вы согласны подменять заболевших ночных сторожей?
– Да, – ответил полицейский без колебаний.
– Где вы живете?
– Хенигл-стрит, на пересечении с Брик-лейн.
– Да? Может быть, мы будем посылать за вами… а может быть, и нет. Оставьте ваши данные в офисе.
Он показал на маленькую дверь в боковой стене здания.
– Хорошо, – сказал Питт. – Благодарю вас.
Несколько дней с сахарного завода не было никаких известий, но Томаса это не огорчало, поскольку работа в мастерской Саула оказалась интереснее, чем ему представлялось поначалу. Он с восхищением смотрел, как тонкие волокна сплетались в яркую, разноцветную, узорчатую парчовую ткань. Саул наблюдал за ним с улыбкой на смуглом, узком лице.
– Вы ведь не здешний? – спросил он однажды июньским вечером. – Зачем вы занимаетесь явно не своим делом?
– Я зарабатываю себе на жизнь, – ответил Питт, отвернувшись в сторону.
Саул ему нравился – он был более чем справедлив по отношению к нему. Однако Томас помнил предостережение Наррэуэя по поводу того, что никому нельзя доверять.
– Исаак сказал, что на сахарные заводы устроиться очень трудно, если нет знакомых, – вздохнул полицейский.
– Да, действительно, – подтвердил его работодатель. – Работа нужна всем. А уличная торговля – тяжелый труд. Можно легко нажить себе врагов. У каждого торговца есть свой участок, и если нарушить его границы, могут перерезать горло.
Интересно, подумал Питт, какие доводы использовал Наррэуэй, чтобы убедить Саула взять его к себе на работу. Он обратил внимание, посещая мастерские других евреев, что большинство из них нанимали только своих соплеменников. И точно так же поступали представители других диаспор.
– Не сомневаюсь, – улыбнулся Томас.
– Но Спиталфилдс – не самое худшее место, – сказал Саул, – можете мне поверить.
Тут он заметил недоверие на лице Питта, и его черные глаза неожиданно сверкнули.
– Да, здесь грязь, нищета, адская вонь… но Спиталфилдс безопаснее других районов, где мне приходилось бывать… по крайней мере на сегодняшний день. Здесь вы можете говорить то, что думаете, читать, что вам нравится, ходить по улицам, не опасаясь ареста…
Саул наклонился вперед и понизил голос:
– …Грабежи, бесчинства хулиганов, выступления религиозных фанатиков… Здесь подобные проявления хотя бы носят случайный характер и не организованы государством. – Он криво усмехнулся. – Некоторые полицейские коррумпированы, большинство некомпетентны, но за исключением одного-двух они беззлобны.
– Коррумпированы? – Питт не смог удержаться, и слово вырвалось у него помимо его воли.
Его собеседник покачал головой.
– Сразу видно, что вы не отсюда.
Томас промолчал.
– Чего здесь только не происходит… – продолжал Саул с мрачным видом. – Нужно опустить голову, заниматься своим делом и соблюдать осторожность. Если сюда приходят джентльмены с запада, вы не видите и не знаете их. Понимаете?
– Вы имеете в виду, приходят за женщинами?
Питт был удивлен. На Хэймаркете и в других районах Вест-Энда было много шикарных проституток. Не имело никакого смысла приходить в поисках продажной любви оттуда сюда, где было темно, грязно и опасно.
– И за кое-чем другим тоже. – Саул закусил губу, в его глазах сквозила озабоченность. – Главным образом за тем, о чем не следует спрашивать. О чем лучше не знать.
Мысли роились в сознании полицейского. О чем говорит этот человек – о тайных пороках или о планах восстания, которого так страшился Наррэуэй?
– Если это коснется меня, значит, это мое дело, – возразил Питт.
– Это вас не коснется, если вы взглянете на это с другой точки зрения, – сказал Саул с самым серьезным выражением лица.
– Динамит касается всех, – не сдавался Томас; однако, произнеся эти слова, он с испугом подумал, что ляпнул лишнее.
Работодатель с изумлением смотрел на него.
– При чем здесь динамит… Я говорю о джентльменах с запада, которые ездят ночами по Спиталфилдсу в больших черных экипажах и оставляют после себя бедлам. – Его голос задрожал. – Делайте свое дело, выполняйте поручения, соблюдайте осторожность, и все у вас будет в порядке. Если вас будут спрашивать о чем-нибудь полицейские, вы ничего не знаете. Ничего не слышали, а еще лучше – вас там не было.
Питт не стал продолжать спор. Когда тем вечером он сидел за столом, доедая ужин, к Исааку пришел друг – весь в синяках, окровавленный, в изорванной одежде.
– Самуил, что случилось?! – в ужасе воскликнула Лия, вскочив со стула, когда хозяин дома ввел его в комнату. – Ты выглядишь так, как будто тебя переехала карета!
Она озабоченно, с гримасой жалости на лице, осмотрела неожиданного гостя, соображая, чем ему можно помочь.
– Побеседовал с группой местных, – сказал Самуил, вытирая губы окровавленным платком и морщась в попытке улыбнуться.
– Подожди, не три! – распорядилась миссис Каранская, отводя его руку с платком ото рта. – Дай-ка я посмотрю… Исаак, принеси воду и мазь!
– Тебя ограбили? – спросил ее муж, не двигаясь с места.
Самуил пожал плечами.
– Главное, остался жив. Могло быть и хуже.
– Сколько отобрали? – не унимался Исаак.
– Какое это сейчас имеет значение?! – прикрикнула на него Лия. – Потом разберемся. Я ведь сказала, принеси воду и мазь. Человеку же больно! Вся рубашка в крови. Тебе известно, каких трудов стоит отмыть кровь с хорошей ткани?
Питт знал, где находятся насос и кувшин. Он вышел через заднюю дверь и через пять минут вернулся с полным кувшином воды, не представляя, правда, насколько она чистая.
Каранские расположились по обе стороны от Самуила, сидевшего с закрытыми глазами, откинувшись на спинку стула. Когда Томас вошел в комнату, они тут же замолчали.
– Вот, хорошо! – быстро произнес Исаак, принимая у него кувшин. – Большое спасибо.
Он отлил около пинты воды в чистую кастрюлю и поставил ее на плиту. Лия к тому времени уже сходила за мазью.
– Это слишком много, – резко сказала она, выхватывая банку с мазью из рук мужа. – Не останется для следующего раза. А в том, что будет следующий раз, можешь не сомневаться.
– Давай решать проблемы по мере их поступления. Господь не оставит нас, – возразил ей Каранский.
Женщина раздраженно фыркнула.
– Он уже не оставил тебя, наделив мозгами. Так используй их! Ситуация с каждым днем ухудшается, это очевидно. Католики и протестанты режут друг другу глотки, кругом бомбисты, один безумнее другого, а теперь еще разговоры о том, что собираются взорвать сахарный завод…
Самуил по-прежнему молча сидел между ними. Питт прислонился к кухонному шкафу.
– Никто не собирается взрывать сахарный завод, – поспешно произнес Исаак, бросив на жену укоряющий взгляд.
– А-а, ты тоже слышал об этом? – спросила она, подняв брови и округлив глаза.
– Зачем им это нужно? – Исаак старался говорить как можно более спокойным тоном.
– Разве им нужна причина? – В голосе миссис Каранской прозвучала ирония. Она театрально пожала плечами. – Они анархисты и поэтому ненавидят всех.
– Мы не имеем к этому никакого отношения, – заметил хозяин дома. – Нас это не касается.
– Если взорвут сахарный завод, это коснется всех, – возразила его супруга.
– Хватит, Лия.
Теперь в голосе Исаака послышались жесткие нотки. На сей раз это был приказ.
– Позаботься о Самуиле, – сказал он жене. – Я найду для него немного денег. И остальные помогут. А ты делай свое дело.
Лия смотрела на него несколько секунд, нахмурившись, явно настроенная на дальнейшие препирательства, но что-то в выражении его лица заставило ее подчиниться.
Тем временем закипела вода, и Питт снял кастрюлю с плиты.
Спустя час Томас пришел в комнату, где Исаак обычно работал над своими книгами, вручил ему несколько шиллингов в фонд помощи Самуилу и очень обрадовался, когда деньги были с благодарностью приняты. Это являлось знаком того, что его признали за своего.
* * *
Телман никому не говорил о разговоре с кэбменом. Прошло три дня, прежде чем ему удалось сдвинуть свое частное расследование с мертвой точки. Уэтрон еще раз вызвал его к себе, поинтересовался состоянием дела, которым он в данный момент занимался, и потребовал полного отчета о расходовании им служебного времени.
В своих ответах Сэмюэль был очень точен и чрезвычайно серьезен. Его новый начальник занял место Питта, не имея на это никакого права. Пусть он сделал это не по собственной инициативе, но дела это не меняло. Уэтрон запретил Телману вступать в контакт с бывшим шефом и впредь проявлять интерес к делу Эдинетта. Инспектор пристально смотрел в его круглое, гладко выбритое, нагловатое лицо.
Во вторник вечером у него опять появилось свободное время. Выйдя из здания управления на Боу-стрит, Телман первым делом купил у уличного торговца сэндвич с ветчиной и лимонад с мятой, а затем медленно двинулся по Оксфорд-стрит, погрузившись в размышления.
Днем ранее он еще раз просмотрел записи, сделанные им во время расследования, и обратил внимание на отсутствие сведений о том, где находился и чем занимался Эдинетт в течение нескольких промежутков времени, каждый продолжительностью четыре-пять часов. Тогда это не имело для полиции значения, поскольку ее интересовали только детали происшествия. Теперь же это было все, чем располагал инспектор.
Он замедлил шаг, не имея ни малейшего представления о том, куда идет. Сэмюэль лишь знал, что необходимо что-то делать. И ради Питта, и потому, что ему не хотелось возвращаться к Грейси с пустыми руками. Зачем Джон Эдинетт трижды ездил в столь не подходящее для него место, как Кливленд-стрит? К кому он ездил? Может быть, предавался там тайным порокам, а Феттерс уличил его в этом? Маловероятно. Да и какое дело могло быть до этого Феттерсу? Если в действиях его друга отсутствовал криминал – да даже если бы и присутствовал, – никого это не касалось. Или же Феттерс узнал об Эдинетте нечто такое, чего не должен был знать… Тогда это точно был криминал. Но в чем он заключался? Полицейский немного прибавил шагу. Вероятно, ответы на эти вопросы следовало искать на Кливленд-стрит. По всей видимости, других ключей к разгадке не было.
На Оксфорд-стрит Сэмюэль поймал омнибус, идущий на восток, а затем сделал пересадку в Холборне и поехал в направлении Спиталфилдса и Уайтчепела. Все это время его неотступно преследовали тревожные мысли.
Кливленд-стрит представляла собой самую обычную улицу: простые, ничем не примечательные дома, усталые, неряшливо одетые люди… К кому здесь мог ездить Эдинетт целых три раза?
Инспектор зашел в первую попавшуюся лавку, торговавшую скобяными изделиями.
– Слушаю вас, сэр? – Человек с усталым лицом, чинивший чайник, поднял голову и вопросительно посмотрел на нее. – Чем могу вам помочь?
Телман купил ложку – скорее чтобы выказать свое расположение лавочнику, чем потому, что она была ему нужна.
– Моя сестра собирается приобрести дом где-нибудь поблизости отсюда, – солгал он. – Я пообещал ей посмотреть, что это за район. Каково здесь жить? Не очень шумно?
Продавец – с металлической латкой в одной руке и чайником в другой – задумался. Покупатель терпеливо ждал. Наконец лавочник тяжело вздохнул.
– Я уже привык, – печально произнес он. – Живу здесь пять или шесть лет. У вашей сестры есть дети?
– Да, – быстро сказал Телман.
– Тогда лучше улицах в двух отсюда. К северу или востоку. Держитесь подальше от пивоварни и Майл-Энд-стрит. Там слишком многолюдно.
Сэмюэль наморщил лоб.
– Она говорила о Кливленд-стрит. Вроде бы там есть дома, которые могли бы ей подойти, – недорогие и в хорошем состоянии. – Он придвинулся поближе и понизил голос. – Там, случайно, нет злачных заведений?
Хозяин лавки рассмеялся.
– Раньше были, теперь нет. А что?
– Просто любопытно. Так что там, оживленное уличное движение?
– Да нет, не особенно.
– Кареты, повозки и тому подобное?
Телман постарался напустить на себя невинный вид, но у него это, очевидно, не получилось, поскольку его собеседник явно замкнулся в себе.
– Не больше, чем в большинстве других мест. – Он вновь занялся чайником, избегая встречаться взглядом с покупателем. – Сейчас там стало тише. Забудьте все, что я сказал. Я не слышал, чтобы здесь продавались дома, но вы можете поспрашивать.
– Благодарю вас, – сказал Сэмюэль.
Наживать врага не имело смысла. Возможно, ему еще придется обратиться к этому человеку.
Выйдя из лавки, инспектор медленно двинулся по улице, осматриваясь и пытаясь понять, что здесь могло привлечь внимание Эдинетта и почему. Дома, лавки, студия художника, небольшой двор, где продавались бочки, мастерская по изготовлению глиняных трубок, мастерская по ремонту обуви… Эта улица была похожа на тысячу других улиц в бедных районах Лондона. В воздухе витал сладковатый запах, распространявшийся из расположенной неподалеку пивоварни. На пересечении с Девоншир-стрит полицейский купил у уличного торговца сэндвич.
– Вы мне попались очень кстати, – обратился он к нему самым дружелюбным тоном. – Как идет торговля? Я сейчас не встретил на улице ни души.
– Обычно я торгую на Майл-Энд-роуд, – отозвался продавец. – А сейчас иду домой. Вы купили последний сэндвич. – Он улыбнулся, обнажив неровные зубы.
– А мне сегодня не повезло, – произнес Телман с унылым видом. – Проторчал здесь весь вечер, и все без толку. Мой босс потерял цепочку от часов, находясь в гостях у своего друга, который живет где-то здесь. «Поезжай и отыщи ее, – сказал он мне. – Должно быть, я оставил цепочку у него». Записал мне адрес, а я потерял бумажку.
– Как его зовут? – спросил торговец, глядя на Сэмюэля большими голубыми глазами.
– Не знаю. Не успел прочитать записку.
– Цепочка от часов?
– Да. А что? Вы знаете, где она может быть?
Продавец с улыбкой пожал плечами.
– Понятия не имею. А как выглядит ваш босс?
Телман тут же принялся описывать Эдинетта:
– Высокий джентльмен с военной выправкой, очень хорошо одетый, с небольшими усиками. Ходит с высоко поднятой головой, отведя плечи назад.
– Я видел его, – сказал его собеседник, чрезвычайно довольный собой. – Несколько недель назад.
– Он что, был здесь? – Инспектор прилагал все усилия, чтобы не выдать своего волнения, но оно все же отчетливо прозвучало в его голосе. – Вы видели его?
– Говорю же, видел. Так, значит, он послал вас за цепочкой от часов?
– Да. Но если вы видели его, может быть, знаете, в какой дом он заходил? Он очень строг, и если я не привезу ему цепочку или не приведу убедительную причину того, почему мне не удалось ее найти, наверняка обвинит меня в ее краже.
Торговец покачал головой с сочувственным выражением на лице.
– Иногда я радуюсь тому, что работаю не на кого-то, а на себя… Порой приходится тяжело, но зато я ни от кого не завишу. – Он показал пальцем в сторону одного из домов. – Дом номер шесть. Табачно-кондитерская лавка. Туда заходит много людей. Как раз там-то и произошла первая стычка.
– Что за стычка? – спросил Телман делано безразличным тоном.
– Ничего серьезного. Но после этого в Спиталфилдсе стали происходить настоящие драки. А тогда было просто много крика и проклятий. – Лицо продавца сэндвичей исказила гримаса. – Странное дело, все они были иностранцами. Ни одного местного. – Он взглянул на Сэмюэля, прищурившись. – Интересно, почему чужаки собираются именно здесь, чтобы выяснять отношения? А потом быстро исчезают…
Телман почувствовал, как сердце гулко забилось в его груди.
– Так это случилось в табачной лавке? – спросил он сорвавшимся голосом.
Вероятнее всего, этот эпизод ничего не значил.
– Да. – Торговец кивнул, продолжая пристально смотреть на него. – Туда-то и зашел ваш босс. Задал мне тот же самый вопрос и пошел туда, как будто обрадованный.
– Понятно. Большое вам спасибо. Вот, возьмите.
Инспектор достал из кармана монету в шесть пенсов и протянул ее собеседнику. От волнения у него дрожали пальцы. Он ощущал необычайный прилив энергии.
– Выпейте пинту за мое здоровье, – сказал он. – Вы мне очень помогли.
Торговец взял монету, и она тут же исчезла в его кармане.
– Обязательно выпью.
Телман кивнул и быстро направился в сторону указанного дома. Он ничем не отличался от многих других: внизу лавка, где продавались конфеты и табачные изделия, на втором этаже жилые помещения. Почему им так заинтересовался Джон Эдинетт? Полицейский решил зайти туда завтра, когда лавка будет открыта. Пружинистой походкой он пошел обратно в сторону Майл-Энд-роуд.
Однако когда в середине следующего дня ему с большим трудом удалось выкроить время для визита на Кливленд-стрит, его ждало разочарование. Вопреки полученным им сведениям эта лавка представлялась точно такой же, как и тысяча других подобных заведений.
Сэмюэль купил на три пенса мятных леденцов и завязал разговор с владельцем лавки, но, кроме погоды, говорить было практически не о чем. Беседа не клеилась, и его уже начало охватывать отчаяние, когда продавец невзначай упомянул о бедном принце Альберте, умершем от брюшного тифа.
– Думаю, от этого никто не застрахован, – сказал полицейский, чувствуя себя полным идиотом.
– А почему кто-то должен быть застрахован? – отозвался лавочник, закусывая губу. – Члены королевской семьи – такие же люди, как и мы с вами. Ну, наверное, едят лучше, и уж точно лучше одеваются. – Он пощупал тонкую ткань своей куртки. – Но все равно они подхватывают болезни и умирают, подобно всем остальным.
В его голосе отчетливо прозвучала жалость. Телману показалось странным, что человек, живущий в этом районе, явно небогатый и вынужденный много трудиться, сочувствует тем, кто ни в чем не нуждается.
– Вы считаете, у них те же проблемы, что и у нас? – спросил инспектор, стараясь говорить как можно более безразличным тоном.
– Ну, вы, например, можете ходить туда, куда вам заблагорассудится, не так ли? – Хозяин лавки пристально посмотрел на Телмана на удивление ясными серыми глазами. – Можете быть католиком, протестантом, иудеем или верить в бога с шестью руками, если вам так нравится? И жениться на женщине, которая ни во что не верит?
В сознании Сэмюэля всплыл отчетливый образ Грейси с лучистыми глазами и решительно выставленным вперед подбородком, и он разозлился на себя за свою слабость. Это было глупо. Они совершенно не подходили друг другу. Мисс Фиппс, вероятно, больше устроил бы этот лавочник. Она не видела ничего зазорного в том, чтобы находиться в услужении, а Телмана до глубины души возмущало, что кто-то, будь то мужчина или женщина, должен выполнять распоряжения других людей, называть их «сэр» и «мэм» и убирать за ними грязь.
– Конечно, я все это могу, – произнес он более резко, чем намеревался. – Но мне не хотелось бы жениться на женщине, которая не верит в то же, во что верю я. Важнее религии для меня понятия о добре и зле, о том, что справедливо, а что нет.
Его собеседник улыбнулся и снисходительно покачал головой.
– Если вы влюбитесь, вам будет все равно, откуда она родом и во что верит. Вас просто будет тянуть к ней. – Его тон смягчился. – И если вы с нею рассуждаете о добре и зле, значит, не влюблены. Останьтесь друзьями, не женитесь на ней. Если, разумеется, у нее нет денег или чего-нибудь еще.
Телман оскорбился.
– Я ни на ком не женился бы ради денег! – раздраженно заявил он. – Главное в человеке – чувство справедливости. Если вы собираетесь прожить вместе с кем-нибудь всю жизнь, нужно сначала договориться, что порядочно, а что нет.
Продавец тяжело вздохнул. Улыбка исчезла с его лица.
– Возможно, вы правы, – согласился он. – Бог свидетель, любовь может принести много горя, если вы придерживаетесь разных верований и занимаете разное положение в обществе.
Сэмюэль положил леденец в рот, и в этот момент сзади хлопнула дверь. Он инстинктивно повернул голову. Лицо вошедшего человека показалось ему знакомым, хотя он и не мог вспомнить, где его видел.
– Добрый день, сэр. – Лавочник переключил свое внимание с Телмана на нового посетителя. – Чем могу помочь вам, сэр?
Мужчина заколебался, взглянул сначала на инспектора, а затем на продавца.
– Этот джентльмен пришел раньше меня, – вежливо заметил он.
– Я его уже обслужил, – отозвался лавочник. – Что вы желаете?
Прежде чем ответить, новый покупатель снова взглянул на Телмана.
– Ладно, если вы настаиваете. Полфунта табаку…
Брови продавца взмыли вверх.
– Полфунта? Хорошо, сэр. Какого именно? У меня имеются все сорта… виргинский, турецкий…
– Виргинский, – коротко бросил мужчина, сунув руку в карман за деньгами.
И тут полицейский вспомнил, где слышал этот голос. Он принадлежал журналисту по имени Линдон Римус. Этот журналист не давал прохода Питту во время расследования убийства на Бедфорд-сквер, а потом написал статью, вызвавшую скандал. Зачем он явился сюда? Наверняка не за тем, чтобы купить сразу полфунта табаку. И едва ли он отличал виргинский табак от турецкого. Римус пришел явно с другой целью, но присутствие Телмана смутило его.
– Благодарю вас, – сказал инспектор лавочнику. – Доброго вам дня.
Выйдя на улицу, он прошел около сорока ярдов до широкого дверного проема, откуда можно было наблюдать за дверьми табачно-кондитерской лавки, оставаясь незамеченным. По прошествии десяти минут Сэмюэл задумался, нет ли в лавке задней двери, выходящей в переулок. Что там так долго делал Римус? На этот вопрос существовал лишь один мало-мальски разумный ответ: то же самое, что и Телман, – а именно, пытался выяснить причину убийства, совершенного Джоном Эдинеттом.
Время шло. По улице двигался нескончаемый поток экипажей и повозок в обоих направлениях. Прошло еще десять минут, когда наконец Линдон вышел из лавки. Оглядевшись, он перешел на другую сторону улицы и направился на юг. Пройдя в ярде от Сэмюэля, заметил его, узнал и остановился. Полицейский улыбнулся.
– Удалось что-нибудь разузнать, мистер Римус? – спросил он.
Веснушчатое лицо журналиста с резкими чертами вытянулось от удивления, но он быстро взял себя в руки и сказал беспечным тоном:
– Пожалуй, нет. Есть идеи, пока еще не связанные друг с другом. Может быть, ваше присутствие здесь что-то означает?
– Всего лишь мятные леденцы, – ответил Телман с улыбкой. – Это лучше, чем табак. Я не различаю сорта табака, как и вы.
– А вас все еще интересует дело Эдинетта? – спросил Римус. – Интересный человек. – Его глаза сощурились. – Но что вам еще нужно? Вы ведь добились обвинительного приговора. Чего вы хотите?
– Я? – спросил Сэмюэль, изображая удивление. – Ничего. Вы думаете, здесь есть что-то еще?
– Мотив, – ответил Линдон. – Феттерс когда-нибудь приходил сюда?
– С чего вы взяли, что он мог сюда приходить? Вам об этом сказал лавочник?
Репортер поднял брови.
– Я не спрашивал его об этом.
– Стало быть, вас интересует не Феттерс, – заключил Телман.
На мгновение Римус смутился. Он сказал больше, чем следовало, но, взяв себя в руки, взглянул на инспектора с лукавой улыбкой.
– Феттерс и Эдинетт… разве это не одно и то же?
– Вы не говорили, что вас интересует Эдинетт, – заметил полицейский.
Линдон сунул руки в карман и медленно двинулся в сторону Майл-Энд-роуд. Телман пошел рядом с ним.
– Ничего нового узнать не удалось, так ведь? – задумчиво произнес Римус. – Ни мне, ни вам. Вероятно, у него действительно была веская причина для убийства Феттерса. И я думаю, она связана с другим преступлением, довольно серьезным, о котором никому не известно… вам так не кажется?
У Сэмюэля не было ни малейшего желания рассказывать ему что-либо о Питте.
– Очень может быть, – согласился он. – И в этой лавке меня, конечно, интересовали не только мятные леденцы.
Журналист криво усмехнулся и слегка ускорил шаг. Несколько секунд они шли молча, пересекая улицу, ведущую в сторону пивоварни.
– Будьте осторожны, многие влиятельные люди постараются помешать вам, – сказал вдруг Линдон. – Я полагаю, сюда вас послал мистер Питт?
– А вас – мистер Десмор? – парировал Телман, вспомнив, как кэбмен рассказывал о визите Эдинетта в редакцию газеты Дисмора.
На мгновение Римус растерялся, но быстро взял себя в руки.
– Я независимый журналист и никому не подотчетен. Странно, что вы, столь проницательный детектив, не знали об этом.
Полицейский недовольно хмыкнул. Итак, теперь Линдону известно, что его тоже интересует, почему Эдинетт убил Феттерса, и делиться своей информацией с ним он не намерен.
Когда они достигли Майл-Энд-роуд, Римус попрощался и влился в толпу, двигавшуюся в западном направлении, а у Телмана внезапно возникло желание последовать за ним. Это оказалось труднее, чем он предполагал, – прежде всего поскольку транспортный поток составляли по большей части грузовые телеги и повозки, а не экипажи, а главным образом потому, что Римус догадывался, что за ним следят, и хотел уйти от слежки.
Сэмюэлю потребовалось несколько спринтерских бросков, множество извинений и немного удачи, чтобы не упустить его из виду. Спустя полчаса он ехал в экипаже по Лондонскому мосту. За железнодорожным вокзалом Линдон, ехавший впереди него, вышел из экипажа. Он расплатился с кучером, взбежал по ступенькам лестницы вверх и скрылся за дверями больницы Гая. Телман тоже расплатился с кучером и последовал за ним, войдя в здание больницы. Однако журналиста нигде не было видно. Полицейский подошел к привратнику, описал Римуса и спросил, куда направился этот человек.
– Он спросил, где находится административная часть, – ответил привратник, – и пошел в ту сторону.
Инспектор поблагодарил его и поспешил в указанном направлении, но репортера и след простыл. Проблуждав полчаса по коридорам, Сэмюэль покинул больницу и переехал на поезде через реку обратно на север. К шести часам вечера он уже был на Кеппел-стрит.
В течение нескольких минут Телман стоял перед задней дверью дома, набираясь смелости, чтобы постучать. Ему не хотелось встречаться с Шарлоттой, поскольку он ничем не смог помочь Питту и был уверен, что она расстроится, услышав неутешительные новости, так что не знал, как ему вести себя. Только мысль о том, с каким презрением будет потом смотреть на него Грейси, удержала инспектора от того, чтобы сбежать. Рано или поздно ему придется столкнуться с нею, и, если отложить эту встречу, она будет только мучительнее. Телман сделал глубокий вдох, а затем медленно выдохнул, но все же никак не мог заставить себя постучать в дверь. Может быть, следует узнать кое-что еще, прежде чем увидеться с Грейси? В конце концов, он еще мало что знал. У него не имелось ни малейшего представления, зачем Римусу понадобилось идти в больницу Гая.
Неожиданно дверь распахнулась, и горничная Питтов испустила крик, едва не налетев на полицейского. Выскользнувшая из ее рук кастрюля с глухим стуком ударилась о ступеньку.
– Вот дубина! – со злостью воскликнула девушка. – Какого черта вы торчите здеся с постным лицом?! Шо случилось?
Телман наклонился, поднял кастрюлю и протянул ее служанке.
– Я пришел рассказать вам, что мне удалось выяснить, – сухо сказал он. – Не следует вот так бросать хорошие кастрюли, иначе они уже не будут хорошими.
– Я не уронила бы ее, если б вы не напугали меня до полусмерти, – сказала Фиппс, все еще сердясь. – Чего ж вы не постучали, как делают все нормальные люди?
– Я собирался, – сказал инспектор.
Это не было ложью. В конце концов он обязательно постучал бы. Служанка смерила его взглядом.
– Входите. Не на ступеньках же мы с вами будем разговаривать!
Она повернулась, прошелестев юбкой, и вошла обратно в дом. Сэмюэль прошел за ней через судомойню в кухню, закрыв за собой обе двери. Если Шарлотта и находилась дома, ее не было видно.
– И говорите тише, – предупредила Грейси, словно прочитав его мысли. – Миссис Питт наверху читает книгу Дэниелу и Джемайме.
– Джемайма ведь сама умеет читать! – удивился Телман.
– Уж понятно, умеет, – сказала горничная, сдерживая раздражение. – Но ее отца нет дома, и нам ничего не известно о нем. Никто не знает, каково ему приходится и шо с ним будет. Чтение отвлекает от этих мыслей. – Она шмыгнула носом и отвернулась, не желая, чтобы гость видел слезы на ее лице. – Так шо вы разузнали? Наверное, хотите чашку чая? И кусочек пирога?
– Да, пожалуйста.
Полицейский сел на стул, а Грейси, повернувшись к нему спиной, поставила на каминную полку чайник с водой и достала заварочный чайник, две чашки и несколько кусков черничного пирога. Сэмюэль наблюдал за ее быстрыми движениями, рассматривал ее худенькие плечи, хлопчатобумажное платье, тонкую талию… Ему очень хотелось утешить ее, но она была слишком горда, чтобы позволить ему это. Да и что он мог бы сказать ей? Горничная все равно не поверила бы, если б он стал лгать, что все будет хорошо. За двадцать один год жизни она видела немало настоящих трагедий. Иногда справедливость торжествовала, но далеко не всегда.
И все же инспектор должен был что-то сказать. Висевшие на стене часы тикали, отсчитывая минуты. Начинал посвистывать чайник. Как всегда, в кухне было тепло, уютно и стоял сладостный аромат. Здесь, как нигде, он чувствовал себя на удивление счастливым.
Грейси со стуком поставила на стол заварочный чайник, едва не разбив его.
– Так вы будете говорить аль нет? – спросила она довольно резким тоном.
– Да… буду, – так же резко ответил Сэмюэль, злясь на себя за то, что хотел прикоснуться к ней, утешить ее, заключить в объятия и прижать к себе. Он откашлялся и едва не поперхнулся. – Эдинетт приезжал на Кливленд-стрит, в районе Майл-Энд-роуд, по меньшей мере трижды. И в последний раз был чем-то взволнован. Оттуда он отправился прямо к Торольду Дисмору, владельцу газеты, журналисты которой постоянно обрушиваются с нападками на королеву и пишут, что принц Уэльский тратит слишком много денег.
Служанка замерла на месте, насупив брови. Ее глаза выражали смятение.
– Шо жельтмену вроде мистера Эдинетта делать на Майл-Энд-роуд? Ежели он искал шлюху, их можно найти сколь угодно гораздо ближе, и куда более чистых.
– Я знаю. Но он посещал там не бордель, а лавку табачных и кондитерских изделий.
– Он ездил на Майл-Энд-роуд за табаком? – недоверчиво спросила девушка.
– Нет. Он посещал лавку с какой-то другой целью, пока не знаю, с какой именно. Но когда я сегодня сам пришел в эту лавку, туда явился не кто иной, как Линдон Римус, журналист, который пытался раскопать всевозможную грязь, когда мистер Питт занимался расследованием убийства на Бедфорд-сквер.
Телман вдруг подался вперед и поставил локти на чисто вымытую деревянную крышку стола.
– Пока я находился в лавке, он не сказал ни слова, но оставался там еще двадцать минут после моего ухода. Мне об этом известно, потому что я ждал его. И когда он оттуда вышел, я обратился к нему.
Грейси смотрела на него во все глаза, и в реальность ее вернул лишь оглушительный свист чайника. Она сняла его с каминной полки и тут же забыла о нем.
– И шо? – спросила она. – Шо ему спонадобилось в энтой лавке?
– Еще не знаю, – ответил ее гость. – Но его интересует скандал, и он считает, что кое-что разузнал. Он разволновался, увидев меня в лавке, и попытался выяснить, что я там делаю. Встреча со мной, по его мнению, является доказательством того, что он на верном пути. Римус признался, что это дело связано с Эдинеттом.
Грейси села за стол напротив полицейского.
– Продолжайте.
– После того как он попрощался со мной, я последовал за ним. Римус пытался оторваться от меня, но я не отставал.
– И куда он направился?
Горничная не сводила с рассказчика глаз.
– На южный берег реки, в больницу Гая… Но там я его потерял, – признался он.
– Больница Гая… – медленно повторила Грейси.
Затем наконец она встала, заварила чай в чайнике и поставила его на стол настаиваться.
– А почему он хотел оторваться от вас?
– Потому что это имеет какое-то отношение к Эдинетту, – ответил Телман. – Но мне пока ничего не известно.
– Вам нужно обязательно все выяснить, – решительно сказала Грейси. – Потому как мы должны доказать, шо мистер Питт правильно обвинил Эдинетта в убивстве из злого умысла… Хочете кусочек пирога?
– Да, пожалуйста.
Сэмюэль взял самый большой кусок с тарелки, протянутой ему Грейси. Он уже давно оставил всякие церемонии. Это был самый вкусный пирог, какой он когда-либо ел в своей жизни.
Грейси смотрела на него с самым серьезным видом.
– Вы выясните, шо это было, да? Я имею в виду, шо взаправду произошло и почему?
Телману хотелось, чтобы ее преклонение перед ним составляло хотя бы десятую часть ее преклонения перед Томасом. И все же надежда, которую излучало ее лицо, пусть даже порожденная отчаянием, вызывала восхищение и внушала опасение. Сможет ли он оправдать ее? Инспектор весьма смутно представлял, что ему следует делать дальше. Что сделал бы Питт на его месте?
Ему нравился его шеф, он вынужден был это признать, хотя они и расходились во мнениях по многим вопросам. В свое время Сэмюэля сильно возмутило назначение Томаса на должность суперинтенданта. Он не был джентльменом и не мог ожидать от своих подчиненных, что те будут подчиняться ему в большей степени, чем любому другому обычному полицейскому. Однако Питту довольно редко изменяло благоразумие, хотя он и отличался некоторой эксцентричностью.
Хорошо это или плохо, но суперинтендант Питт вошел в жизнь Телмана. Инспектор часто бывал у него дома, они расследовали вместе много дел. И помимо всего прочего, их связывала Грейси.
– Да, конечно, – ответил ей Сэмюэль с набитым ртом, жуя пирог.
– Вы проследите за энтим Римусом? – не оставляла она его в покое. – Миссис Питт пытается разузнать как можно больше об мистере Феттерсе, но покамест энто ей не оченно удается. Я скажу вам, ежели она узнает шо-нибудь новое.
Девушка выглядела усталой и напуганной.
– Вы ж ведь не бросите энто дело, правда? – не унималась она. – Никто энтого не сделает, кроме нас!
– Я ведь уже сказал вам, – спокойно произнес полицейский, встречаясь с ней взглядом. – Я постараюсь все выяснить. Ешьте свой пирог, а то вы похожи на тощего четырехпенсового кролика. И налейте чаю.
– Он покамест не заварился, – сказала служанка.
Тем не менее она налила гостю полную чашку.