Глава 12

Никогда еще Питт не испытывал столь безысходного одиночества. Впервые за все время своей взрослой жизни он умышленно вышел за рамки закона. Разумеется, ему и прежде был знаком страх как физический, так и моральный, но не то раздвоение личности, которое он чувствовал сейчас. У него было ощущение, будто он чужой самому себе.

Питт проснулся от холода – сбившееся одеяло наполовину сползло с его тела. Комнату заполнил серый утренний свет. Снизу, из кухни, доносился приглушенный шум: Лия возилась по хозяйству. Она была явно напугана – Томас заметил это еще вчера по ее широко распахнутым глазам и напряжению в руках, которые были более неловкими, чем обычно. Нетрудно было представить, как она машинально выполняет утренние ритуалы с выражением тревоги на лице, прислушивается к шагам Исаака и, возможно, с опаской ждет появления Питта, поскольку ей придется притворяться. Нелегко делить собственный дом с посторонними людьми в неспокойные времена, хотя это и имело определенные преимущества. Приходилось скрывать разъедавший изнутри страх, и это способствовало обретению душевного спокойствия.

Итак, Сиссонса убили… затем инсценировали самоубийство, а Томас подменил улики – фактически, солгал, – чтобы его смерть снова выглядела как убийство. Он решил скрыть правду – то, что ему представлялось правдой, – чтобы предотвратить бунт, а может быть, и революцию. Было ли это абсурдом?

Полицейский чувствовал, что в воздухе витают отчаяние, злоба и страх. Достаточно было нескольких слов, сказанных нужным человеком в нужном месте в нужное время, чтобы вспыхнуло насилие. И когда Дисмор – а вслед за ним другие издатели – опубликует статью Линдона Римуса о герцоге Кларенсе и уайтчепелских убийствах, ярость захлестнет весь Лондон. Потребуется всего лишь полдюжины человек во властных структурах, обладающих желанием и волей, чтобы свергнуть правительство, а вместе с ним и монархию… и сколько крови будет пролито, какие последуют разрушения?

Однако, искажая правду, Питт предавал человека, в чьем доме он жил и за чьим столом собирался завтракать, точно так же, как вчерашним вечером ужинал. При мысли об этом его желудок пронзила боль, после чего он поднялся с постели и, осторожно ступая, прошел по домотканому половику к туалетному столику, на котором стоял кувшин с водой. Вылив половину его содержимого в таз, зачерпнул ладонями воду и сполоснул лицо.

К кому же обратиться за помощью? Связи с Корнуоллисом у Томаса не было, и он чувствовал свое полное бессилие. Наверное, даже Телман проникся бы к нему презрением за то, что он сделал. Несмотря ни на что, Сэмюэль был консервативным человеком, неуклонно следовавшим своим собственным правилам, и он прекрасно знал, что они собой представляют. Они исключали ложь, фальсификацию улик и введение в заблуждение служителей закона – каковы бы ни были мотивы всего этого.

Сколько раз Питт говорил себе: «Цель не оправдывает средства»? Он открыл Наррэуэю по крайней мере часть правды, и от этой мысли у него похолодело внутри от страха и возникло чувство неуверенности, напоминавшее дурноту. И как быть с Шарлоттой? Он так часто говорил с ней о честности…

Машинально затачивая бритву, он ощущал в теле легкую дрожь. Бритье с холодной водой вызывало у него раздражение кожи. Правда, полмира брилось с холодной водой. Может быть, его жена так сильно разочаруется в нем, что это убьет в ней любовь к нему, которую он видел в ее глазах всего несколько дней назад? Можно с пониманием относиться к душевной ранимости – возможно, даже в еще большей степени, чем к ее отсутствию, – но только не к малодушию или лживости. Если исчезает доверие, что остается? Жалость… верность обету, только потому, что он был дан… чувство долга? Что сделала бы сама Шарлотта, если б обнаружила мертвого Сиссонса и его письмо?

Питт взглянул на отражение своего лица в маленьком квадратике зеркала. Оно было почти таким же, как всегда, – чуть более усталым, с чуть более заметными морщинами. Но выражение его глаз и рта были прежними. Всегда ли он был способен на такое, или это просто мир вокруг него изменился? Однако во всех этих бесконечных размышлениях не было никакого проку. Нужно было действовать. В конце концов, он принял решение еще в кабинете Сиссонса и должен был сделать все возможное, чтобы предотвратить катастрофу.

Пока Томас скреб щеки, не обращая внимания на жжение, вызываемое прикосновениями лезвия бритвы, у него сложилось убеждение, что единственным человеком, которому можно довериться и который в состоянии помочь ему, является Веспасия. Полицейский верил в ее преданность, отвагу и – что было не менее важно – в ее негодование. Она испытывала такие же чувства, как и он, при мысли о том, что может произойти, если в Ист-Энде разразится мятеж и если этот мятеж распространится на весь Лондон. Даже если он останется в пределах Ист-Энда и кого-нибудь из членов еврейской общины повесят за преступление, которого он не совершал, потому что на страже закона стоят продажные люди, да еще и с предрассудками… В определенном смысле это было бы равносильно свержению правительства, только имело бы более серьезные последствия. Да, непосредственно это затронуло бы меньшее число людей, но, может быть, все остальные со временем сделались бы хуже? Если закон не делает различий между виновным и невиновным и судебные решения выносятся в зависимости от пожеланий власть имущих, то он не просто бесполезен, но вреден. Такой закон являет собой зло, рядящееся в одежды добра, и когда это становится очевидным для всех, он превращается в предмет ненависти. Выхолащивается реальное содержание закона, а в сознании людей разрушается само его понятие.

Побрился Томас весьма небрежно, но это не имело никакого значения. Умывшись остатками холодной воды, он оделся. Общаться за завтраком с Исааком и Лией у него не было ни малейшего желания, да и времени тоже. Если он и проявлял трусость, то в конечном счете это был небольшой грех. Коротко поздоровавшись с хозяевами, жилец без всяких объяснений вышел из дома и поспешно направился по Брик-лейн в сторону Уайтчепел-Хай-стрит и станции «Олдгейт». Нужно было срочно увидеться с Веспасией, независимо от времени суток.

Утренние газеты пестрели сообщениями об убийстве Сиссонса, которые сопровождались портретом предполагаемого убийцы, выполненным на основании показаний, вытянутых Харпером из рабочих ночной смены сахарного завода и одного бродяги, проходившего ночью по Брик-лейн и видевшего какого-то подозрительного человека. При наличии определенного, не самого богатого воображения в этом портрете можно было узнать Саула, Исаака или любого другого из дюжины знакомых Питту евреев. Хуже того, подпись под ним гласила, что, вероятно, убийство связано с деньгами, ссуженными под грабительские проценты, и отказом вернуть их. Томас был в ярости и чувствовал себя совершенно несчастным, однако он знал, что всякие споры в этом случае бесполезны. Страх нищеты заглушал доводы рассудка.

Когда он подошел к дому леди Камминг-Гульд, не было и девяти, и она еще не поднималась с постели. Открывшая дверь горничная пришла в изумление из-за того, что кто-то, тем более весьма неопрятно одетый Питт, осмелился прийти в столь ранний час.

– Мне нужно срочно переговорить с леди Веспасией, как только она сможет принять меня, – сказал этот странный гость охрипшим от волнения голосом, не утруждая себя своей обычной любезностью.

– Да, сэр, – ответила служанка после секундного колебания. – Если вы соблаговолите войти, я извещу леди о вашем визите.

– Спасибо, – кивнул Питт, радуясь, что он достаточно часто пользовался гостеприимством Веспасии, которая относилась к нему с большой симпатией, благодаря чему его хорошо знали в ее доме.

Его провели в позолоченную столовую, окна которой выходили в сад, где его оставила горничная, и он остановился посреди этой комнаты. Спустя пятнадцать минут появилась хозяйка дома – в длинном шелковом пеньюаре цвета слоновой кости, с поспешно уложенными волосами и тревогой на лице.

– Что-нибудь случилось, Томас? – спросила она без предисловий.

Ей не было нужды говорить о том, как он похудел и что его – в столь неурочный час и в таком состоянии, – по всей вероятности, привело сюда какое-то неотложное дело.

– Много чего случилось, – ответил гость, придвинув пожилой даме кресло и придержав его, пока она садилась. – И это гораздо отвратительнее и опаснее, чем я представлял себе раньше.

Леди Камминг-Гульд махнула рукой в сторону кресла, стоявшего по другую сторону элегантного восьмиугольного столика. Первоначально он был сервирован на одну персону, но горничная добавила второй комплект приборов, предугадав желание хозяйки.

– Так расскажите мне. – Веспасия окинула Томаса критичным взглядом. – Полагаю, вы в состоянии сделать это за завтраком? – задала она риторический вопрос. – Хотя, наверное, будет благоразумнее воздержаться от рассказа, пока в комнате присутствуют слуги.

– Благодарю вас, – сказал Питт.

Чувство отчаяния, мучившее его все утро, начинало постепенно отступать. Он вдруг осознал, какую глубокую нежность испытывает к этой замечательной женщине, так сильно отличавшейся от него по происхождению, традициям и образу жизни. Полицейский всматривался в изысканные черты ее лица, нежную кожу, глаза под тяжелыми веками и тонкие морщины и чувствовал, какую невосполнимую утрату он понесет, когда она покинет этот мир. Он не мог даже мысленно употребить слово «умрет».

– Томас… – вернула она его в суровую действительность.

– Вы читали о смерти Сиссонса, промышленника? – спросил Питт.

– Да. Судя по всему, он был убит, – ответила его собеседница. – Газетчики намекают, будто это дело рук еврейских ростовщиков, но я бы очень удивилась, если б это оказалось правдой. Думаю, это не так, и вы прекрасно понимаете, о чем идет речь.

– Да. – Времени для церемоний у бывшего суперинтенданта не было. – Это я нашел его. Его убийца инсценировал самоубийство. Было оставлено предсмертное письмо.

Питт вкратце пересказал содержание этого письма, а затем без слов протянул старой леди долговую расписку. Веспасия взглянула на нее, поднялась с кресла, подошла к письменному столу и достала из ящика какую-то бумагу, после чего сравнила записи на двух листах и улыбнулась.

– Сходство есть, – сказала она. – Но не идеальное. Вы хотите, чтобы я вернула ее вам?

– Думаю, будет лучше, если она останется у вас, – сказал Томас, испытав облегчение от того, что наконец избавился от этого клочка бумаги.

Он также рассказал леди Камминг-Гульд о письме Эдинетта и о выводах, сделанных им из его содержания. На лице у нее отразились печаль и гнев, но не удивление, и ее вера послужила полицейскому утешением.

Куда труднее дался ему рассказ о том, что он сделал, но избежать этого было никак нельзя. Принимать во внимание собственные чувства было бы сейчас просто непростительно.

– Я уничтожил оба письма и потом засунул обрывки вместе с пистолетом в чан с сахаром, – сказал он, запинаясь. – И это снова стало похоже на убийство.

Пожилая дама слегка кивнула.

– Понимаю.

Ее гость ожидал, что она удивится и, возможно, даже осудит его, но ничего подобного не дождался. Возможно, Веспасия умело скрывала свои чувства или же видела за свою жизнь столько двуличия и предательства, что ее уже ничто не могло удивить. А может быть, она и не ждала от Томаса ничего иного? Насколько хорошо он в действительности знал ее? Почему он был так уверен в том, что она почитала его за благородного человека и поэтому одобряла априори любые его поступки?

– Нет, не понимаете, – возразил полицейский, и в его голосе прозвучали гнев и боль. – От Уолли Эдвардса, моего напарника, ночного сторожа, я узнал, что у Сиссонса была повреждена правая рука. Он не смог бы сам нажать на спусковой крючок. Я сделал так, что убийство, замаскированное под самоубийство, стало снова выглядеть как убийство. – Питт тяжело вздохнул. – И мне кажется, я видел человека, сделавшего это, но не имею понятия, кто он. Прежде я никогда его не встречал.

Леди Камминг-Гульд молчала, ожидая продолжения.

– Это человек в возрасте, темноволосый, смуглый, с тонкими чертами лица, – стал рассказывать Томас. – На пальце кольцо-печатка с темным камнем. Если это и еврей, живущий в Спиталфилдсе, то мне он не знаком.

Веспасия долго сидела молча, и Питт начал опасаться, что она не слышит или не понимает его. Он пристально смотрел на пожилую женщину. Ее глаза выражали неизбывную грусть, а мысли явно были устремлены внутрь и сосредоточены на чем-то, недоступном его пониманию. Томас не знал, что ему делать. Стоило ли беспокоить ее? Может быть, он ожидал от нее слишком многого, приписывая ей сверхчеловеческие свойства, наделяя ее силой, которой она в реальности не обладала?

– Тетя Веспасия… – позвал было ее Питт, но тут же осознал, что слишком фамильярен. Она не была его теткой. Она была двоюродной теткой покойного мужа сестры его жены. Он взял на себя слишком много. – Я…

– Да, я слушаю вас, Томас, – негромко произнесла пожилая леди, и в ее голосе не было ни раздражения, ни обиды – одно только смущение. – Я просто размышляла, что это – спланированная акция или импровизация, и пришла к выводу, что первое вероятнее. Это было сделано, чтобы вызвать смятение в рядах королевской семьи или, хуже того, чтобы вызвать беспорядки и использовать их в определенных целях… – Веспасия нахмурилась. – Но это очень жестоко. Я…

Она слегка приподняла одно плечо, и Томас разглядел ее худобу под шелковой тканью пеньюара и снова ощутил ее хрупкость и вместе с тем силу.

– И это далеко не все, – спокойно произнес он.

– Разумеется, – согласилась его родственница. – Одно лишь это не имело бы смысла. Так невозможно добиться каких-либо кардинальных изменений.

Неожиданно полицейский почувствовал, что они снова союзники, и устыдился своих сомнений в душевном благородстве этой женщины. С трудом подбирая слова, он пересказал ей трагическую историю герцога Кларенса и Энни Крук, услышанную от Телмана.

Яркие утренние лучи подчеркивали красоту Веспасии, как и ее возраст, и следы пережитых ею за долгую жизнь страстей. По ее глазам и губам было видно, какого рода чувства она сейчас испытывала.

– Понятно, – сказала она, когда Питт закончил свой рассказ. – А где теперь этот самый Римус?

– Не знаю, – пожал плечами Томас. – Наверное, ищет окончательные доказательства. Если б они у него имелись, Дисмор уже опубликовал бы их в своей газете.

Веспасия покачала головой.

– Я думаю, он намеревался опубликовать их одновременно с сообщением о самоубийстве Сиссонса, а вы ему помешали. По всей вероятности, в нашем распоряжении имеется день, не больше.

– Для чего? – спросил полицейский, и в его голосе опять прозвучали нотки отчаяния. – Я не представляю, кому можно доверять. Любой может оказаться членом «Узкого круга».

Питт чувствовал, как над ним вновь сгущается тьма – беспросветная, непроглядная, давящая… Он хотел донести до сознания леди Камминг-Гульд масштабы грядущей катастрофы, но не знал, как это сделать, и только снова и снова повторял в отчаянии одни и те же слова, которые не могли передать всю серьезность сложившейся ситуации.

– Если в центре этого заговора находится «Узкий круг», – сказала Веспасия, обращаясь скорее к самой себе, чем к нему, – то его целью является свержение правительства и монархии и создание республики в той или иной форме.

– Да, – согласился ее собеседник. – Но знание этого не поможет нам найти их, не говоря уже о том, чтобы помешать им.

Веспасия покачала головой.

– Я не об этом, Томас. Если члены «Узкого круга» намереваются создать республику, то они наверняка не стали бы скрывать женитьбу герцога Кларенса и убивать ради этого пять несчастных женщин.

Она пристально, не мигая, смотрела на полицейского своими глазами серебристого оттенка.

– Два заговора… – прошептал он. – Тогда кто же еще? Не сама же… королевская семья?

– Господи, конечно же нет! – воскликнула пожилая леди. – Я не уверена на сто процентов, но, возможно, это масоны. Они обладают могуществом и волей, чтобы защищать корону и правительство.

Питт задумался на несколько секунд.

– Но разве они…

На лице Веспасии промелькнула улыбка.

– Эти люди не остановятся ни перед чем. Они верят в справедливость своего дела, принесли клятву верности ему и вряд ли осмелятся нарушить ее. Разумеется, вполне возможно, они не имеют к этому никакого отношения. Мы этого знать не можем. Но некто нарушил клятву или проявил непростительную беспечность, а кто-то другой оказался умнее, чем предполагал первый, поскольку члены «Узкого круга» в настоящее время обладают достаточным могуществом для того, чтобы сокрушить все на своем пути, и, похоже, волей для того, чтобы сделать это.

Она перевела дух и добавила:

– Вы нарушили их планы, Томас, но я сомневаюсь, что они признают поражение.

– Между тем я подверг опасности половину евреев, живущих в Спиталфилдсе, и почти наверняка обрек на виселицу одного из них – за преступление, которого он, возможно, и не совершал, – сокрушенно произнес Питт.

Ему очень не понравилось отвращение к самому себе, прозвучавшее в его голосе. Леди Камминг-Гульд бросила на него негодующий взгляд, в котором не было ни капли жалости, – но было бы гораздо хуже, если бы она в нем присутствовала. Томасу очень хотелось доказать, что это несправедливо.

– Можем ли мы каким-либо образом доказать правдивость истории Кларенса? – спросил он.

Питт не был уверен, что движется в верном направлении, но бездействие означало капитуляцию.

– Думаю, это уже не имеет значения, – ответила Веспасия, и ее взор смягчился. – Она может быть правдивой, и я сомневаюсь, что кто-то сможет опровергнуть ее, в чем будет чрезвычайно заинтересован «Узкий круг». Чтобы предотвратить волну возмущения в обществе, его членам придется принять меры, прежде чем об этом заговорят вслух. – На ее лице появилось подобие улыбки. – Как и вы, я не знаю, кому можно доверять. Бывают моменты, когда человек остается один, и, вероятно, сейчас как раз такой момент. Но есть люди, интересы которых, как мне кажется, я знаю достаточно хорошо, чтобы судить о том, что они предпримут, когда будут вынуждены что-то предпринять.

– Будьте осторожны! – вырвалось у Томаса.

Он вдруг испугался за пожилую леди, хотя и понимал, что не следовало произносить подобную дерзость. Но ему уже было все равно, а Веспасия оставила его предостережение без ответа.

– Вероятно, вам нужно каким-то образом помочь вашим еврейским друзьям, – сказала она. – Я думаю, не имеет особого смысла выяснять, кто убил несчастного Сиссонса. Мне кажется, он стал жертвой обмана – и в определенной степени добровольно. Конечно, он не предполагал, что все закончится смертью, и не имел понятия о могуществе заговорщиков, с которыми связался, и их страшных замыслах. Многие идеалисты считают, что цель оправдывает средства. Они начинают с благородных помыслов…

Веспасия не закончила свою мысль, и та улетучилась, унеся с собой призраки прошлого.

– Что вы собираетесь делать? – не отставал Питт, испытывая страх за нее и уже жалея, что пришел к ней.

– На мой взгляд, мы можем сделать только одно, – ответила леди, глядя мимо него в пространство. – Существуют две могущественные группировки. Нужно натравить их друг на друга и молить бога, чтобы они понесли больший ущерб, чем мы.

– Но… – запротестовал было полицейский.

Его родственница повернулась к нему, слегка приподняв брови.

– У вас есть другие предложения, Томас?

– Нет.

– Тогда возвращайтесь в Спиталфилдс и сделайте все возможное, чтобы невинные люди не пострадали в случае нашей неудачи. Об этом стоит позаботиться.

Питт послушно встал и поблагодарил Веспасию. Только оказавшись на улице, он понял, что так и не позавтракал. Слуги не решились прервать их беседу из-за такой мелочи, как еда.

Когда Томас ушел, Веспасия позвонила в колокольчик, и горничная принесла ей чай и тост. За завтраком пожилая дама лихорадочно продумывала все возможные варианты, и в основе каждого из них лежала одна мысль, которую она пока отказывалась рассматривать.

В первую очередь нужно было заняться решением неотложной проблемы. То, что Сиссонс в действительности не одалживал деньги принцу Уэльскому, едва ли имело значение, раз «Узкий круг» решил представить дело так, будто это имело место. Леди Камминг-Гульд была уверена, что эти таинственные люди приняли и другие меры, необходимые для создания этой видимости. Сахарные заводы закроются. В этом и заключалась цель убийства. Простые жители Спиталфилдса взбунтуются только в том случае, если лишатся работы.

Следовательно, она, Веспасия, должна предотвратить это – по крайней мере, на короткий период времени. В более долгосрочной перспективе могут найтись другие решения… может быть, даже великодушный жест со стороны принца. Для него это был бы шанс восстановить свою репутацию, хотя бы частично.

Пожилая леди поднялась наверх и надела широкое платье стального цвета с красивой вышивкой на вороте и рукавах. Подобрав подходящий по цвету зонтик, она распорядилась подать карету.

Веспасия приехала на Коннот-плейс в половине двенадцатого. Это было не то время, когда обычно наносятся визиты, но дело не терпело отлагательств, о чем леди Камминг-Гульд и сказала по телефону леди Черчилль.

Рэндольф Черчилль ждал ее в своем кабинете и, когда она вошла, встал из-за стола. В силу приверженности хорошим манерам суровое неудовольствие на его гладком лице в одно мгновение сменилось доброжелательностью, смешанной с плохо скрытым любопытством.

– Доброе утро, леди Веспасия. Для меня всегда большое удовольствие видеть вас, но, должен признаться, ваш сегодняшний звонок вызвал в моей душе некоторую тревогу. Пожалуйста…

Он хотел сказать «садитесь», но гостья уже села без всякого приглашения. Она не позволила бы никому, даже Рэндольфу Черчиллю, ставить ее в невыгодное положение.

– …И скажите, что я могу сделать для вас, – закончил он фразу, вновь садясь в свое кресло.

– Для любезностей нет времени, – сказала Веспасия, сразу перейдя к делу. – Вероятно, вам известно, что вчера был убит Джеймс Сиссонс, сахарозаводчик из Спиталфилдса.

Не дожидаясь ответа, она продолжила:

– Это убийство было представлено как самоубийство. Рядом с телом было оставлено предсмертное письмо. В нем Сиссонс обвинял в своем разорении принца Уэльского, которому он одолжил деньги и который потом отказался их вернуть. В результате все три его завода разорились бы и по меньшей мере полторы тысячи семей в Спиталфилдсе оказались бы на грани нищеты.

Она замолчала. У Черчилля посерело лицо.

– Я вижу, вы осознаете всю серьезность положения, – сухо заметила Камминг-Гульд. – Будет крайне неприятно, если эти заводы закроются. Наряду со всеми остальными несчастьями, которые мы, возможно, не сумеем предотвратить, это может привести к падению правительства и монархии.

– О… – попытался возразить ее собеседник.

– В силу моего возраста мне довелось стать свидетельницей французской революции, Рэндольф, – перебила его старая дама ледяным тоном. – Они тоже не верили, что такое возможно… даже когда по булыжникам мостовых застучали колеса тележек, на которых везли осужденных на казнь.

Черчилль слегка поник, как будто всю его энергию поглотил страх. У него перехватило дыхание, глаза его расширились, а холеные руки застыли на полированной поверхности стола. Он не мигая смотрел на гостью – впервые она видела его столь явно испуганным.

– К счастью, – продолжала она, – у нас есть друзья, и одному из них случилось обнаружить тело Сиссонса. Он весьма предусмотрительно забрал с собой пистолет и долговую расписку и уничтожил предсмертное письмо, в результате чего убийство снова стало выглядеть как убийство. Но это лишь временное решение проблемы. Нам нужно позаботиться о том, чтобы заводы продолжали работать и рабочие продолжали получать зарплату. – Веспасия спокойно смотрела Рэндольфу в глаза с легкой улыбкой на устах. – У вас наверняка имеются друзья, разделяющие ваши взгляды и готовые внести свой вклад в наше общее дело. Оно благородно и в полной мере отвечает нашим интересам, не говоря о его моральной стороне. И если все будет сделано таким образом, что об этом узнает общественность, я уверена, люди будут чрезвычайно признательны нам. Принц Уэльский, к примеру, может оказаться героем дня, а не злодеем. В этом есть определенная ирония, вам не кажется?

Черчилль сделал глубокий вдох и медленно выдохнул. Он испытывал невероятное облегчение, что было видно по его словам, несмотря на все попытки скрыть это, а также – невольно – глубочайшее благоговение перед собеседницей. Несколько мгновений он делал вид, будто обдумывает ее предложение, но потом оставил эту затею, осознав ее абсурдность. Они оба знали, что он согласится. Должен согласиться.

– Прекрасное решение, леди Веспасия, – произнес Черчилль, стараясь говорить как можно более холодным тоном, но его голос прозвучал не вполне твердо. – Я позабочусь о том, чтобы это было сделано незамедлительно… до того, как будет понесен реальный ущерб. Это действительно удача, что у нас есть… столь высокопоставленный друг.

– К тому же весьма инициативный и подвергающий себя большому риску, – добавила леди Камминг-Гульд. – Есть люди, которые сильно осложнят ему жизнь, если узнают обо всем этом.

Рэндольф натянуто улыбнулся, вытянув губы в тонкую линию.

– Будем надеяться, что подобное не произойдет. А теперь я должен заняться этими сахарными заводами.

Веспасия поднялась с кресла.

– Да, конечно. Нельзя терять ни минуты.

Она не стала благодарить Черчилля за то, что он ее принял. Оба понимали, что это скорее в его интересах, чем в ее, и она не хотела лицемерить.

Ей не нравился этот человек. У нее имелось подозрение, близкое к уверенности, что он причастен к уайтчепелским убийствам, хотя какими-либо доказательствами пожилая леди не располагала. Она использовала его и не скрывала этого.

Черчилль проводил ее до открытой двери, и, выходя, она слегка наклонила голову.

– Всего хорошего, – сказала гостья на прощание с едва заметной улыбкой. – Желаю вам успеха.

– Всего хорошего, леди Веспасия, – отозвался хозяин дома.

Он был благодарен – но не ей, а обстоятельствам, возможности защитить их общие интересы.

Существовала еще одна проблема, гораздо более болезненная, но Веспасия пока была не готова заниматься ею.

Всю дорогу от дома леди Камминг-Гульд до Спиталфилдса Питт размышлял о том, как не допустить, чтобы какой-нибудь невинный человек стал козлом отпущения в деле убийства Сиссонса. Он был в курсе всех уличных слухов по поводу того, кого подозревала полиция. Последние рисунки в газетах все больше и больше походили на портрет Исаака. Пройдет несколько дней, а может быть, и часов – и начнут называть его имя. Харпер позаботится об этом: он должен арестовать кого-нибудь, чтобы снизить накал страстей. Исаак Каранский идеально подходил на роль козла отпущения. Его преступление заключалось в том, что он был евреем, не таким, как все, к тому же являлся лидером общины, жившей обособленно и выделявшейся на общем фоне. Смерть Сиссонса была лишь поводом. Ростовщичество воспринималось как грех, и на протяжении столетий в сознании людей сформировалось ни на чем не основанное убеждение, будто евреи виноваты во всех несчастьях, которые не находили иных объяснений.

Питт обладал одним преимуществом: он оказался на месте преступления первым и, следовательно, был главным свидетелем, благодаря чему мог найти повод для визита к Харперу.

Он сошел с поезда на станции «Олдгейт-стрит» и по дороге в полицейский участок тщательно продумал свой разговор с инспектором. Как сказала Веспасия, Сиссонса, по всей вероятности, убил кто-то из членов «Узкого круга». Так что полиции почти наверняка не удастся установить личность убийцы – Харпер приложит для этого все усилия.

К вечеру на улицах стало жарко. Пахло чем-то прокисшим, канавы были почти сухими, на обочинах высились груды мусора. А в воздухе витал страх. Нервы у людей были на пределе, и они не могли сосредоточиться на самых простых делах. Ссоры вспыхивали по пустякам: из-за неправильно посчитанной сдачи, из-за случайного столкновения на тротуаре, из-за упавшего с тележки груза, из-за упрямой лошади, из-за неудачно припаркованной повозки…

Патрульные констебли с болтавшимися на боку дубинками пребывали в постоянном напряжении. Мужчины и женщины осыпали их оскорблениями, а время от времени какой-нибудь смельчак швырял в них камень или гнилой овощ. Дети плакали, не зная, чего они боятся. Пойманный карманник был избит в кровь, и никто не вмешался и не вызвал полицию.

Питт все еще не знал, можно ли доверять Наррэуэю, но он мог выведать у него кое-что, не раскрывая ничего сам. Вполне возможно, его нынешний начальник принадлежал к «Узкому кругу» или масонскому братству, и тогда он готов был делать все, рискуя всем, чтобы сохранить существующий порядок, спасти монархию. А может быть, он просто является тем, за кого себя выдает, – полицейским, который старается контролировать анархистов и предотвращать беспорядки в Лондоне. Как всегда, Томас нашел его в задней комнате. Выглядел Виктор усталым и озабоченным.

– Что вам нужно? – отрывисто спросил он.

Питт уже с десяток раз менял решение по поводу того, что нужно сказать, но так и не пришел к окончательному варианту. Он внимательно изучил лицо Наррэуэя: ровные брови, умные, глубоко посаженные глаза, глубокие морщины, тянувшиеся от носа к уголкам рта… Было бы неразумно недооценивать его.

– Каранский не убивал Джеймса Сиссонса, – без обиняков заявил Томас. – Харперу просто нужен виновный. Он оказывал давление на свидетелей, составивших описание подозреваемого.

– Да? Вы в этом уверены? – спросил Виктор безразличным тоном.

– А вы – нет? – вопросом на вопрос ответил бывший суперинтендант. – Вы прекрасно знаете, что такое Спиталфилдс, и сами поселили меня к Каранскому. Неужели он, по-вашему, способен на убийство?

– Большинство людей способны на убийство, Питт, если ставки высоки, – даже Исаак Каранский. И если вы об этом не знаете, вам не следует заниматься работой подобного рода.

Томас принял этот упрек. Он нервничал и неправильно сформулировал свой вопрос.

– Вы считаете, он планировал поднять мятеж? Или хотел наказать должников, отказывающихся возвращать деньги ростовщикам? – поправился он.

Лицо Наррэуэя скривилось в гримасе.

– Нет. Я никогда не считал, что он занимается ростовщичеством. Он является лидером группы евреев, заботящихся о своих соплеменниках. Это благотворительность, а не бизнес.

Питт в изумлении смотрел на него. Он не предполагал, что его шефу известны такие подробности, и теперь это вызвало у него некоторое облегчение.

– Харпер полагает, что сможет предъявить ему обвинение. С каждым часом он подбирается к нему все ближе и ближе, – взволнованно произнес Томас. – Его арестуют, если Харпер сумеет сфальсифицировать еще одну улику против него. А с учетом распространившихся в последнее время антисемитских настроений это не составит для него особого труда.

Наррэуэй выглядел утомленным, в его голосе слышалось разочарование.

– Зачем вы говорите мне это, Питт? Думаете, я этого не знаю?

Его подчиненный набрал в легкие побольше воздуха, приготовившись бросить ему вызов, обвинить его в безразличии и пренебрежении своим долгом или даже честью. Однако внимательно вглядевшись в глаза Виктора, он увидел в них разочарование и душевную усталость от постоянных поражений и выдохнул, не произнеся ни слова из того, что собирался сказать. Следовало ли рассказать Виктору правду? Кто он – циник, оппортунист, готовый примкнуть к тем людям, которые, по его мнению, окажутся в конечном счете победителями? Или человек, измученный многочисленными потерями, мелкими несправедливостями и отчаянием, слишком хорошо знакомый с морем нищеты, омывающим берега изобилия? Когда ты продолжаешь вести борьбу, зная, что не сможешь одержать победу, это требует особого мужества.

– Хватит этих разговоров, Питт, – нетерпеливо произнес Наррэуэй. – Мне хорошо известно, что полиция ищет козла отпущения, и Каранский идеально годится на эту роль. Они еще не забыли об уайтчепелских убийствах, произошедших четыре года назад, и не могут позволить себе оставить это дело нераскрытым. И они не остановятся ни перед чем, чтобы добыть доказательства – неважно, обоснованные или нет, – и заслужить похвалы. И Каранский как никто другой подходит для этого. Если б я мог спасти его, то сделал бы это. Он хороший человек. На мой взгляд, лучшее, что он может сейчас сделать, – исчезнуть из Лондона. Уехать в Роттердам, Бремен – куда идет ближайший корабль.

Питт хотел было заговорить о чести, о капитуляции перед анархией и несправедливостью и о необходимости соблюдать закон, если он вообще чего-то стоит, однако эти слова застряли у него в горле. Наррэуэй наверняка говорил их самому себе. Для Томаса подобное было внове. Это подрывало его веру в принципы, которыми он руководствовался всю свою жизнь, обесценивало все, ради чего он трудился, кардинальным образом меняло все его понятия об обществе, частью которого он себя считал. Если все, что закон может сказать несправедливо обвиняемому человеку, – «беги», то следует ли почитать такой закон или доверять ему? Его идеалы были внешне красивы, но совершенно бессодержательны – подобно радужным, сверкающим пузырям, лопающимся при первом же прикосновении иглы.

Питт ссутулился и сунул руки в карманы.

– Им известно, кто является Уайтчепелским убийцей и почему он совершил эти убийства, – сказал он. – Они скрывают это, чтобы защитить престол.

Затем Томас взглянул на Наррэуэя, ожидая увидеть его реакцию, но тот сидел спокойно, не проявляя никаких эмоций.

– В самом деле знали? – негромко спросил он. – И каким образом его поимка повлияла бы на устойчивость престола?

По спине Томаса пробежал холодок. В этот момент он осознал, что допустил ошибку. Виктор был одним из них – не членом «Узкого круга», а масоном, как Эбберлайн, комиссар Уоррен и бог знает кто еще… и, конечно, покойный врач королевы, сэр Уильям Галл. Питта охватила паника, и он почувствовал почти непреодолимое желание выбежать из мастерской на улицу и спрятаться где-нибудь в одной из этих серых аллей. Но он понимал, что не сможет сделать это достаточно быстро и его найдут. Ему даже не было известно, кто еще работает на Наррэуэя, и он испытывал нарастающую ярость, хотя это не имело никакого смысла.

– Дело в том, что эти убийства были совершены с целью сокрытия брака герцога Кларенса с католичкой по имени Энни Крук и факта рождения у них ребенка, – резко произнес Томас и заметил, как у его собеседника округлились глаза. Чему он удивился? Самому факту или тому, что этот факт известен его сотруднику?

– Вы узнали об этом в Спиталфилдсе? – спросил Наррэуэй, облизнув губы, словно у него пересохло во рту.

– Нет, – ответил Питт. – Один журналист занимается расследованием этого дела, и ему не хватает одной-двух улик для завершения общей картины. Возможно, он уже раздобыл их и газеты просто еще не успели опубликовать соответствующее сообщение.

– Понятно. И вы не сочли нужным проинформировать меня об этом?

Лицо Виктора было непроницаемым, его глаза сверкали под опущенными веками, а голос звучал угрожающе мягко.

Томас решил рассказать ему правду.

– За это несут ответственность масоны… вот в чем дело. Члены «Узкого круга» предоставляли журналисту одну улику за другой, чтобы сенсационная статья появилась в подходящий для них момент. Половина высших чинов полиции была причастна к первоначальному преступлению. И убийство Сиссонса организовал «Узкий круг». Может быть, и вы приложили к этому руку. Откуда мне знать?

Наррэуэй глубоко вздохнул, и его тело сразу обмякло.

– В таком случае вы подвергаете себя смертельному риску, говоря мне это, не правда ли? Или вы скажете, что у вас в кармане пистолет и, если я сделаю неправильный выбор, вы пристрелите меня?

– У меня в кармане нет пистолета. – Питт уселся на стул напротив начальника. – А риск вполне оправдан. Если вы масон, вы остановите «Узкий круг» или по крайней мере попытаетесь остановить его. Если же вы принадлежите к «Узкому кругу», то разоблачите масонов и, осмелюсь заметить, поспособствуете тем самым свержению монархии – но тогда вам придется объявить смерть Сиссонса самоубийством, и это спасет Каранского.

Виктор медленно приподнялся на стуле, распрямив спину. Его руки безвольно лежали на столе, но в голосе, когда он заговорил, отчетливо прозвучали жесткие, гневные нотки:

– Полагаю, я должен быть благодарен вам за то, что вы наконец рассказали мне об этом.

В его тоне послышался сарказм. Казалось, он хотел что-то добавить, но потом, видимо, передумал. Интересно, подумал Питт, испытывает ли Наррэуэй такое же негодование – не только по поводу бессилия закона, но и из-за отсутствия более высокой инстанции, к которой можно было бы обратиться за справедливостью? Весь государственный аппарат пронизан коррупцией.

– Идите и сделайте все возможное, чтобы спасти Каранского, – сказал Виктор спокойным тоном. – И если вы испытываете какие-то сомнения, то считайте, что это приказ.

Губы Томаса раздвинулись в едва заметной улыбке. Это был слабый луч света в царстве тьмы. Кивнув, он поднялся со стула, вышел из мастерской и направился в сторону Хенигл-стрит. Ему было горько думать о том, что он, служивший закону в течение всей своей взрослой жизни, был бессилен что-либо сделать во имя торжества справедливости, кроме как предупредить невинного человека об опасности и помочь ему стать беглецом, поскольку закон не мог защитить его. Исааку придется оставить семью, друзей, общину, на благо которой он трудился. Все, что у него имелось в этой стране, которая, как он считал, предоставила ему убежище и дала шанс начать новую жизнь.

Но Томас обязательно сделает это, даже если ему придется отправиться вместе с Каранскими в порт, купить им билеты на свое имя и дать взятку капитану, чтобы тот взял их на борт.

На улице было жарко и пыльно. Пахло канализационными стоками. Солнечные лучи с трудом пробивались сквозь пелену дыма, извергаемого печными трубами.

Питт быстрым шагом шел в южном направлении. Он разыщет Исаака и предупредит его. Проходя мимо мальчишки-газетчика, он искоса бросил взгляд на газетные страницы, чтобы прочитать заголовки, и увидел все тот же рисунок… Но теперь под ним была подпись «РАЗЫСКИВАЕТСЯ УБИЙЦА С САХАРНОГО ЗАВОДА» – на тот случай, если кто-нибудь забыл о его преступлении против общества. От номера к номеру портрет претерпевал изменения и все больше соответствовал внешности Каранского.

Томас ускорил шаг. Он шел мимо уличных торговцев и ломовых извозчиков, нищих, мимо газетчиков, мимо человека, декламировавшего нараспев стихи, посвященные убийству Сиссонса… В стихах говорилось все то, о чем все остальные не смели сказать вслух, а только думали: убийцей был кредитор, проучивший нерадивого должника. И стоило заметить, что стихи были весьма остроумными. Слово «евреи» в них не употреблялось, но подразумевалось с помощью рифмы.

Войдя в дом Каранских, Питт сразу прошел в кухню. Лия возилась у печи, и из стоявшей в ней кастрюли распространялись пряные ароматы трав, а Исаак сидел в дальнем конце стола. На полу рядом с ним стояли две грязные холщовые сумки.

Когда полицейский вошел в кухню, хозяин дома резко повернулся в его сторону. Его лицо изрезали глубокие морщины, а взгляд был усталым и потухшим. Не было нужды спрашивать, видел ли он портрет в газетах и понимает ли его смысл.

– Вы должны уехать, – сообщил ему Томас.

Он расслышал в собственном голосе, прозвучавшем неожиданно резко для него самого, страх и ярость. Ведь они были в Англии. Невинный человек не должен бежать из этой страны от закона.

– Мы как раз собираемся, – сказал Исаак, натягивая старую куртку. – Ждали только вас.

– Ваш ужин в печи, – обратилась к Томасу Лия. – Хлеб в чулане. Чистые рубашки на вашем шкафу.

Раздался громкий стук в дверь.

– Уходите! – с трудом выдавил из себя Питт.

Каранский взял жену под руку и слегка подтолкнул ее в сторону больших задних окон.

– Мыло в шкафу, – продолжала та давать Томасу указания. – Найдете его там.

Стук в дверь раздался вновь; на этот раз он прозвучал настойчивее.

– Мы передадим вам весточку через Саула, – сказал Исаак, открывая окно. – Да благословит вас Господь!

Он приподнял Лию, пронес ее через оконный проем и поставил на землю за окном.

– И вас тоже, – отозвался Питт.

Дверь ходила ходуном от тяжелых ударов и грозила вот-вот сорваться с петель. Не дожидаясь, когда хозяева удалятся от дома, жилец вышел из кухни, прошел по коридору и отодвинул щеколду, предупредив очередной удар, который вполне мог сломать дверь.

Перед ним возникла фигура Харпера, рядом с которым, с глубоко несчастным видом, стоял констебль Дженкинс.

– А-а, снова вы, – произнес инспектор с улыбкой. – Странно…

Он протиснулся мимо Питта и направился в кухню, где, окинув недоуменным взглядом пустое помещение, наморщил нос, уловив незнакомый запах.

– Где же они? Где Исаак Каранский?

– Я не знаю, – ответил Томас, изобразив удивление. – Миссис Каранская только что вышла, поскольку забыла купить что-то к обеду.

Он показал пальцем на дымящуюся кастрюлю, и Харпер развернулся в ту сторону на каблуках. Инспектор был явно разочарован, но пока еще ничего не заподозрил. Он заглянул в кастрюлю с наполовину приготовленным кушаньем и осмотрел обстановку кухни. На крючке за дверью висела парадная куртка Исаака, и Питт мысленно вознес хвалу богу за то, что страх побудил хозяина оставить куртку, несмотря на ее приличную стоимость. Он бросил на Харпера взгляд, полный ненависти, которую даже не пытался скрыть. В его душе клокотала едва сдерживаемая ярость.

Инспектор придвинул стул и сел на него.

– В таком случае мы подождем их, – объявил он.

Томас подошел к печи и помешал содержимое кастрюли. Он весьма смутно представлял, что нужно делать, но не хотел, чтобы кушанье подгорело. Тем более это занятие создавало видимость обыденности и позволяло ему не встречаться взглядом с Харпером. Дженкинс стоял молча, неловко переминаясь с ноги на ногу. На стене тикали часы, отсчитывая минуты. Спустя некоторое время Питт снял кастрюлю с огня.

– Что она пошла покупать? – неожиданно спросил Харпер.

– Я не знаю, – ответил бывший суперинтендант. – Кажется, какую-то приправу.

– А где Каранский?

– Не знаю, – повторил Питт. – Я сам только что пришел.

По всей видимости, вломившиеся в дом полицейские знали, что это правда.

– Не советую вам лгать, – предостерег его Харпер.

– Зачем мне лгать? – отозвался Томас, продолжая стоять спиной к нему.

– Затем, чтобы защитить их. Может быть, он заплатил вам?

– За то, чтобы я сказал, что миссис Каранская пошла за приправой? – с удивлением спросил Питт. – Он ведь не знал, что вы придете, не так ли?

Харпер издал звук, выражавший крайнее отвращение, и снова замолчал. Прошло еще десять минут.

– Вы лжете! – неожиданно взорвался инспектор, вскочив на ноги и стукнув кулаком по столу. – Вы предупредили их, и они сбежали! Я предъявлю вам обвинение в пособничестве преступнику. А если вам не повезет, то, возможно, и в соучастии в убийстве.

Дженкинс кашлянул.

– Вы не можете сделать этого, сэр. У вас нет доказательств.

– Если понадобится, у меня будут доказательства, – прорычал Харпер, злобно воззрившись на своего подчиненного. – И я был бы благодарен вам, если б вы не вмешивались. Арестуйте его, как вам было приказано.

Констебль не двинулся с места.

– У нас ордер на арест Каранского, сэр. На Тома у нас ничего нет.

– Делайте, что вам говорят, Дженкинс, если не хотите оказаться рядом с ним в камере!

Тряхнув головой и поджав губы, констебль сказал Питту, что он арестован, и после того, как Харпер бросил на него испепеляющий взгляд, надел ему на запястья кандалы. Затем Дженкинс с большой осторожностью вытащил кастрюлю из печи, поставил ее на стол и накрыл крышкой – на тот случай, если Лия вернется, – чтобы еда не испортилась.

– Спасибо, – поблагодарил его Томас.

Возле дома собралось около дюжины мужчин и женщин. Напуганные и в то же время разгневанные, они смотрели на полицейских с нескрываемой ненавистью, но вмешаться не осмелились. Три четверти мили до полицейского управления Питт, Харпер и Дженкинс преодолели пешком. Никто из них не проронил ни слова. Инспектор, очевидно, смирился с тем, что по крайней мере на сегодняшний день Исаак Каранский ускользнул от него, но это выводило его из себя. Они шли мимо угрюмых мужчин и женщин, а рисунки в газетах, которые кое-кто из горожан держал в руках, уже почти в точности представляли собой портрет Исаака. Улицы полнились слухами о грядущем закрытии сахарных заводов.

По прибытии в полицейский участок Питта поместили в камеру, и он остался в одиночестве.

Спустя два часа появился Дженкинс с широкой улыбкой на лице.

– Сахарные заводы закрывать не будут, – радостно сообщил он, открывая двери камеры. – Лорд Рэндольф Черчилль и кое-кто из его друзей нашли деньги для поддержания производства. Здорово, правда?

Томас испытал невыразимое облегчение. Наверняка это была работа Веспасии.

– А вам лучше отправиться домой, – добавил констебль, продолжая улыбаться. – Вдруг Каранский вернется.

Арестованный поднялся на ноги.

– Его больше не разыскивают?

В это ему верилось с большим трудом.

– Разыскивают. Но кто знает, где он сейчас… – пожал плечами Дженкинс. – Может быть, уже в море.

– И инспектор Харпер готов отпустить меня?

Питт не двигался с места. Он мог представить, как злится сейчас Харпер и какие недобрые чувства питает к нему. Члены «Узкого круга» испытали бы глубокое удовлетворение, если б Томаса упрятали на несколько лет в тюрьму за то, что он помог бежать убийце с сахарного завода.

– Нет, не готов. – Дженкинс светился от удовольствия. – У него просто нет выбора, поскольку сверху пришло распоряжение обращаться с вами надлежащим образом и освободить вас как можно быстрее. Похоже, у вас имеются высокопоставленные друзья.

– Благодарю вас, – рассеянно произнес Питт.

Он все еще не мог прийти в себя от изумления, когда, оказавшись на свободе, получал обратно у дежурного сержанта свои вещи. Опять Веспасия? Вряд ли… она, если б могла, защитила бы его в самом начале. Наррэуэй? Нет, его возможности весьма ограничены.

Масоны… другая сторона уайтчепелских заговоров? Неожиданно свобода приобрела для опального полицейского горько-сладкий вкус. Он вернется на Хенигл-стрит, съест приготовленный Лией обед, а потом, когда можно будет сделать это незаметно, отправится к Саулу, и они соберут для Каранских деньги, сколько смогут.

Шарлотта все еще была полна решимости найти бумаги, которые – по их с Джуно глубокому убеждению – Мартин Феттерс куда-то спрятал. Они проверили все возможные места за пределами дома и вернулись в библиотеку, методично обследуя одну книжную полку за другой. Миссис Питт с замиранием сердца сознавала, что в нескольких футах от того места, где она стоит, хозяин дома был убит человеком, которому доверял и которого считал другом. Воображение рисовало ей жуткую картину. Она представила, как он увидел в глазах Эдинетта собственную смерть и понял, что за этим последует, а потом испытал резкую боль, после чего наступило забытье. Джуно же, должно быть, переживала еще более сильные чувства, чем ее гостья.

Каждую ночь Шарлотта физически ощущала пустоту рядом с собой, думая о Томасе и тревожась за него. А миссис Феттерс не только спала одна, но и вспоминала о случившемся в нескольких комнатах от ее спальни и думала, что самое худшее, чего только можно было страшиться, оказалось правдой.

– Они должны быть здесь, – в отчаянии повторяла Джуно. – Они существуют. Мартин не стал бы уничтожать их, а у Эдинетта не было для этого времени, и он ничего не вынес отсюда. Я уверена, поскольку видела своими глазами, как он уходил. Хотя когда Эдинетт вернулся – когда нашел Мартина… думаю, тогда он мог забрать что-нибудь…

Она вдруг замолчала.

– Разве у него было время для поисков? – возразила Шарлотта. – Если Мартин достал бумаги, то Эдинетт должен был снова убрать их, а затем забрать, когда он вернулся. Но вы говорили, у него не было с собой ни сумки, ни портфеля, а только трость. Как бы он унес стопку бумаг? Или вы думаете, это были записи, собранные в одной книге?

Джуно окинула взглядом стены.

– Не знаю. Я действительно не знаю, что мы ищем, кроме того, что нам известно – у них было множество планов. Они намеревались сделать что-то позитивное. Они не были просто мечтателями, которые встречаются только для того, чтобы обсудить свои идеи. Тот, кто хочет чего-то достигнуть, должен планировать конкретные действия.

– Но тогда, узнав об этих планах, Эдинетт, как убежденный роялист, наверняка сделал бы все, чтобы расстроить их, – задумчиво произнесла Шарлотта и в очередной раз обвела взглядом книжные полки. – Интересно, где он искал?

– Вроде всё на месте, – сказала миссис Феттерс. – Разумеется, кроме тех трех книг, которые лежали на полу. Но мы всегда считали, что Эдинетт положил их туда умышленно, чтобы создать видимость того, будто Мартин сбросил их с полки, падая с лестницы.

– Думаю, полиция все тщательно обыскала. – Миссис Питт почувствовала, как надежда вновь покидает ее. – Если б бумаги хранились на полках, за книгами, найти их было бы довольно легко.

– Мы могли бы снять с полок все книги, – предложила Джуно. – Ничего иного нам не остается. По крайней мере, я не вижу других вариантов.

– Я тоже, – откликнулась Шарлотта, осматривая полки и поворачивая голову сначала в одну, потом в другую сторону. – Вряд ли он стал бы засовывать их за те книги, которыми пользовался регулярно. Иначе их можно было бы легко найти. На них можно было бы наткнуться совершенно случайно. Ваша горничная могла снимать книги с полок, чтобы стирать с них пыль?

– Не знаю. – Хозяйка дома покачала головой. – Скорее нет, но в принципе могла. Вы правы. Бумаги должны находиться за теми книгами, которые никто никогда, кроме Мартина, не трогал. Если, конечно, они действительно спрятаны на одной из полок…

Разочарование Шарлотты усилилось еще больше.

– Мне кажется, это не самое лучшее место. И если б они были вложены внутрь книг, это сразу бросилось бы в глаза. Ведь мы ищем не одну-две страницы, а стопку… – пробормотала она.

– А что, если… – Джуно устремила взгляд на верхние полки, где стояли объемистые справочники.

– Что такое? – быстро отозвалась ее гостья.

Усталым жестом миссис Феттерс откинула со лба прядь волос.

– Что, если бумаги и в самом деле спрятаны внутри книги… с вырезанными страницами? Я понимаю, портить книги – это вандализм, но зато трудно придумать более надежное место для тайника. Кому придет в голову открывать книги?

Джуно показала на верхнюю полку возле окна, на которой стояли мемуары политиков XVIII века и полдюжины томов статистических данных по морским перевозкам.

Шарлотта подкатила лестницу к этой полке, после чего одной рукой крепко взялась за стойку, второй подобрала полу юбки и принялась подниматься по ступенькам.

– Осторожно! – крикнула ей хозяйка, быстро подойдя к лестнице.

Миссис Питт остановилась, балансируя на ступеньке. Она повернула голову и улыбнулась Джуно, чье бледное лицо резко контрастировало с ее траурным облачением.

– Прошу прощения, – извинилась та, отступив назад, – я…

– Я знаю, – перебила ее Шарлотта.

Лестница была довольно устойчивой, но она не могла не подумать о Мартине Феттерсе и о том, что он – согласно первоначальной версии его гибели – упал, находясь именно в таком положении. Если б она потеряла равновесие, то ее тело оказалось бы в том же месте, только повернуто головой в другую сторону.

Однако женщина быстро отогнала эту мысль. Заурядная, почти обыденная смерть Мартина Феттерса не шла ни в какое сравнение с той ситуацией, с которой они столкнулись сейчас. Миссис Питт протянула руку и сняла с полки первый том – большую тяжелую желтую книгу, содержавшую описания безнадежно устаревших торговых маршрутов. Зачем нужно было хранить такую книгу? Единственное логичное объяснение заключалось в том, что от нее просто постоянно забывали избавиться. Шарлотта передала фолиант Джуно, и та быстро пролистала его.

– Содержание полностью соответствует названию, – сказала она, пытаясь скрыть разочарование. – Мартин купил ее, должно быть, лет двадцать назад.

Она положила книгу на пол. Шарлотта передала ей следующий том, и постепенно на полу выросло несколько стопок. Женщины продолжали просматривать книги одну за другой, поскольку не могли придумать ничего лучшего.

Только спустя два часа, когда обе они были покрыты слоем пыли и морщились от боли в руках, Джуно наконец признала поражение:

– Ничего нет.

У нее был настолько несчастный вид, что гостье стало жалко ее. Если б на кону не стояло нечто большее, чем желание знать правду, она уговорила бы ее оставить эти усилия. Настало время, когда горе должно было положить конец попыткам понять суть произошедшего и дать импульс процессу душевного исцеления. Но миссис Феттерс требовалось доказать всему миру, что Питт был прав в отношении Джона Эдинетта, и она была полна решимости продолжать поиски.

– Посидите немного, – предложила Шарлотта. – Может быть, чашку чая?

Она начала спускаться по ступенькам вниз, и Джуно протянула ей руку. Пальцы вдовы были холодными и сильными, но рука слегка дрожала, а лицо продолжала покрывать бледность. Она отвела глаза в сторону, чтобы не встречаться с миссис Питт взглядом.

– Вероятно, нам следует закончить, – сказала Шарлотта, вопреки своим намерениям, поддавшись порыву, поскольку жалость к Джуно заглушила в ее душе доводы разума. – Может быть, здесь и искать-то нечего и это всего лишь наши фантазии?

– Нет, – твердо произнесла Джуно, продолжая смотреть в сторону. – Бумаги должны были остаться. Я хорошо знаю Мартина. – Из ее груди вырвался нервный смешок. – По крайней мере, мне известны некоторые его особенности, которые невозможно скрыть. Мартин всю жизнь трудился во имя осуществления своей мечты. Это был романтик, но даже если речь шла о чем-то тривиальном вроде приобретения роз к моему дню рождения, то он, если вспоминал об этом, прилагал все усилия, чтобы раздобыть их.

Дамы направились к двери библиотеки, чтобы спуститься вниз и выпить по чашке чая. Розы представлялись миссис Питт слишком уж незамысловатым подарком на день рождения. Интересно, подумала она, почему Джуно упомянула о них.

– И ему удавалось вспомнить о вашем дне рождения? – спросила она.

– О да! Каждые четыре года.

Шарлотта посмотрела на нее в изумлении.

– Розы растут очень быстро, – заметила она. – У меня в саду они распускаются даже на Рождество.

Ее собседница печально улыбнулась. В глазах у нее стояли слезы.

– Я родилась двадцать девятого февраля. Нужно проявить немалую изобретательность, чтобы отыскать розы в это время года. Мартин настоял на том, чтобы я отмечала день рождения только в високосные годы, но зато устраивал вечеринки четыре дня подряд, всячески балуя меня. Он был очень щедрым человеком.

Миссис Питт вдруг ощутила болезненный комок в горле.

– Где же он добывал розы? – спросила она неожиданно надтреснутым, хриплым голосом.

Джуно вновь улыбнулась сквозь слезы.

– Он нашел в Испании садовника, который научился выращивать розы зимой, и тот отправлял их на корабле, когда цветки были еще в бутонах. Они сохранялись всего два дня, но я никогда не забуду их.

– Любая женщина вспоминала бы об этом всю жизнь, – согласилась Шарлотта.

– Итак, мы проверили все книги, – вернулась к делу миссис Феттерс, закрывая за собой дверь библиотеки. – С самого начала это была глупая затея. Мне следовало подумать об этом. Мартин любил книги и ни за что на свете не стал бы портить их. Он нашел бы другой тайник. Я не раз видела, как он заклеивал старые книги – у него это очень хорошо получалось… Я могу живо представить себе, как он стоит передо мною с поврежденным томом в руках и читает мне лекцию о том, что цивилизованным людям не пристало рвать, уродовать и пачкать книги.

Когда они спускались по лестнице, Шарлотта увидела, как внизу по холлу прошла горничная. Выпить чаю – это была хорошая идея. Только сейчас, после двух часов, проведенных среди пыльных книг, гостья ощутила, как пересохло у нее во рту.

– Иногда он полностью переплетал их заново, – продолжала Джуно. – Дора, пожалуйста, принесите чай в комнату с окнами в сад.

– Переплетал? – переспросила миссис Питт.

– Да, а что?

Шарлотта остановилась у подножия лестницы.

– В чем дело? – спросила хозяйка дома.

– Мы не проверили книги, которые он переплетал…

Миссис Феттерс тут же поняла Шарлотту. Ее глаза округлились, и реакция последовала незамедлительно.

– Дора, подождите с чаем! Я вам скажу, когда подать его.

Затем вдова повернулась к миссис Питт.

– Давайте вернемся и найдем их. Это идеальное место для тайника!

Они взбежали обратно по лестнице, приподнимая полы юбок, чтобы не запутаться в них, и быстро проследовали по коридору в сторону библиотеки.

Поиски увенчались успехом спустя полчаса. Джуно держала в руках небольшую, переплетенную вручную книгу по экономике Трои в скромной темной кожаной обложке с золотым тиснением. Стоя бок о бок, женщины читали открытую наугад страницу: на ней было написано, что сведения о ссуде будут присутствовать в письме, которое будет найдено после его смерти. Как только о ней станет известно, говорилось на странице, журналист получит последнее доказательство по уайтчепелской истории. Все встанет на свои места.

Миссис Феттерс бросила вопросительный взгляд на лихорадочно соображавшую Шарлотту. Та поняла далеко не все, но ссылка на Римуса, бросившаяся ей в глаза из книги, слегка дрожавшей в руках Джуно, была для нее более чем очевидна.

– Он заранее знал о своей смерти, – тихо сказала хозяйка дома. – Это часть плана по свержению правительства, не так ли?

Ее интонация побудила миссис Питт придумать какую-нибудь ложь в утешение.

– Похоже на то, – согласилась она, пытаясь понять, кто имеется в виду в записке. – Я знаю, о каком журналисте здесь идет речь, и вы совершенно правы. Это часть заговора, имеющего целью разжигание революции.

Джуно молчала. Ее руки, в которых она продолжала держать книгу, заметно дрожали. На следующей странице были приведены данные о количестве раненых и убитых в различных революциях, прокатившихся по Европе в 1848 году. На их основе была рассчитана вероятная численность погибших в Лондоне и других крупных городах Англии, если там тоже вспыхнет восстание. Смысл этих записей был однозначен.

Миссис Феттерс стала белее мела. Ее темные глаза, казалось, ввалились в глазницы. Следующие страницы они лишь мельком окинули взглядом. Там были изложены планы и возможности перераспределения богатств и имущества, конфискованных у тех, кто пользовался наследственными привилегиями. Этот документ содержал по меньшей мере дюжину страниц, и на последней из них был изложен проект конституции нового государства, возглавляемого президентом, ответственным перед сенатом – примерно как в республиканском Риме. Он носил неформальный характер и представлял собой свод предложений, но, казалось, не оставлял сомнений в том, кто должен быть первым президентом. Автор ссылался на нескольких известных идеалистов прошлого – в частности, на Мадзини и Марио Корена, потерпевшего в Риме столь блистательный провал, – а сам намеревался править в Англии.

Шарлотте не было нужды спрашивать, не Мартина ли Феттерса это почерк – она знала, что нет. Какое-либо сходство отсутствовало: Феттерс писал размашисто, бегло и немного неаккуратно, словно его энтузиазм опережал руку. Этот же почерк отличался четкостью, заглавные буквы были лишь немногим больше остальных, он имел небольшой наклон, и между строчками почти не было промежутков.

Миссис Питт взглянула на Джуно и попыталась представить, какие чувства она бы испытала, если б нашла подобное в комнате собственного мужа. Тезисы этого плана были страстными, идеалистичными, стихийными, яростными – и ложными. Никакие реформы не должны были проводиться за счет содержавшегося здесь обмана. Нельзя подстрекать людей к бунту, источником которому служат злоба и ложь. Нужно спрашивать людей, чего они хотят, и честно говорить им, чего они лишатся, добившись этой цели.

Шарлотта повернулась к вдове и увидела на ее лице ужас, недоумение и печаль, пришедшие на смену боли последних дней.

– Как я ошибалась! – прошептала она. – Оказывается, я совсем не знала его… То, что он планировал, просто чудовищно. Он растерял весь свой подлинный идеализм. Я знаю, по его мнению, это имело целью благо народа. Мартин ненавидел тиранию в любой ее форме… но он никогда не спрашивал, хотят ли они республику и готовы ли умереть за нее. Он все решил за них. Это не свобода. Это еще одна форма тирании.

Миссис Питт нечего было возразить ей, и она не знала, чем ее можно утешить. Джуно была права: план был проникнут высокомерием и предусматривал крайнюю степень деспотизма, какие бы гуманные идее ни лежали в его основе.

Миссис Феттерс смотрела вдаль, прямо перед собой, и из глаз у нее катились слезы.

– Спасибо за то, что не говорите банальности, – нарушила она наконец молчание.

– Давайте выпьем чаю, – сказала Шарлотта единственное, что в данный момент могло прийти ей в голову. – У меня такое ощущение, будто я наелась бумаги.

Джуно кивнула, едва заметно улыбнувшись. Женщины спустились вниз, и через пять минут Дора внесла в комнату поднос с чашками. Они молчали, поскольку, похоже, не могли сказать ничего осмысленного в процессе чаепития. В конце концов хозяйка дома поставила чашку на стол, подошла к окну и устремила взгляд на залитую солнцем лужайку.

– Я всегда испытывала дискомфорт в присутствии Джона Эдинетта, а потом ненавидела его за то, что он убил Мартина, – медленно произнесла она. – Да простит меня Господь, но я испытала радость, когда его повесили… – Ее тело напряглось, плечи поднялись, и все мышцы напружинились. – Но теперь я понимаю, почему он счел необходимым сделать это. Мне очень трудно… но я чувствую, что должна сказать правду… Это не вернет Эдинетта, но хотя бы восстановит его доброе имя.

Шарлотта не была столь уверена, что ей следует говорить то, что она собиралась сказать. Джуно вызывала у нее глубокое сострадание и вместе с этим несомненное восхищение. Но как же Питт? Мотив, побудивший Эдинетта убить Феттерса, в определенном смысле оправдывал или по крайней мере объяснял его преступление. Если б люди, присутствовавшие в зале судебных заседаний, узнали, по какой причине он сделал это, они наверняка не захотели бы, чтобы его повесили. Они даже могли бы подвергнуть Томаса нападкам за то, что тот вообще предъявил ему обвинение.

Однако Эдинетт отказался предоставить какие-либо объяснения. Откуда люди могли узнать о его мотивах? Даже Глив ничего не сказал – вероятно, и ему ничего не было известно. Миссис Питт вспомнила выражение его лица, когда он требовал у Джуно бумаги Мартина. Он не угрожал на словах, но угроза витала в воздухе, и они ощущали ее, словно холод, пробирающий до костей.

Нет, все-таки Глив все знал. Только он был на стороне Феттерса. Бедный Эдинетт… ему было не к кому обратиться, некому довериться. Неудивительно, что он хранил молчание и взошел на эшафот, даже не сделав попытки спасти свою жизнь. С момента ареста он знал, что у него нет шансов одержать победу. Этот человек совершил преступление, чтобы спасти свою страну, зная, что это будет стоить ему жизни. И теперь он заслуживал хотя бы реабилитации.

– Да, – согласилась Шарлотта. – Вы совершенно правы. Как жена суперинтенданта Питта, я хотела бы пойти вместе с вами, если вы не возражаете.

Джуно повернулась к ней.

– Конечно, я сама хотела просить вас об этом.

– С кем вы хотите поговорить?

– Я уже думала об этом. С Чарльзом Войси. Он – судья апелляционного суда и принимал участие в рассмотрении этого дела. Он в курсе. Я его немного знаю. Других знакомых у меня нет. Может быть, я пойду к нему сегодня вечером. Мне хочется поговорить с ним как можно скорее. Я не могу ждать…

– Понимаю, – отозвалась Шарлотта. – Я поеду с вами.

– Я заеду за вами в карете в половине восьмого, если только он сможет принять нас. Я дам вам знать, – пообещала Джуно.

Миссис Питт поднялась с кресла.

– К этому времени я буду готова.

Они подъехали к дому Чарльза Войси на Кавендиш-стрит в начале девятого, и их незамедлительно проводили в роскошную гостиную. Она была отделана по большей части в традиционном стиле, выдержана в мягких темных, красноватых и золотистых тонах и украшена изысканными арабскими медными подносами, кувшинами и вазами, от гравированных поверхностей и граней которых отражались тусклые блики.

Войси встретил обеих дам весьма почтительно, постаравшись скрыть любопытство по поводу цели их визита, но не стал тратить время на светскую беседу. После того как они расположились в креслах и отказались от предложенных им закусок и напитков, он обратился к Джуно:

– Чем могу помочь вам, миссис Феттерс?

Вдова уже свыклась со страшной мыслью, что Мартин был не тем человеком, которого она любила все годы их совместной жизни. Признаваться в этом посторонним людям было очень трудно, но, с другой стороны, если человек был достоин доверия, такой разговор даже мог принести некоторое облегчение.

– Как я уже сказала вам по телефону, – заговорила Джуно, выпрямившись и повернувшись к Чарльзу лицом, – мне удалось найти бумаги моего мужа, которые полиция не нашла, поскольку они были весьма хитроумно спрятаны.

Войси слегка напрягся.

– В самом деле? Я полагал, они произвели довольно тщательный обыск.

Он мельком взглянул на Шарлотту и вновь перевел взгляд на ее спутницу. У миссис Питт было ощущение, будто он рад тому, что ее муж попал в тяжелое положение, и ей приходилось делать над собой усилия, чтобы не защищать Томаса. За нее это делала Джуно.

– Эти бумаги были переплетены в книгу, – объяснила вдова. – Он сам сделал переплет, понимаете? У него это очень хорошо получалось. Чтобы найти их, нужно было просмотреть все книги в библиотеке.

– И вам удалось сделать это? – В голосе судьи прозвучало удивление.

На лице миссис Феттерс появилась печальная улыбка.

– Мне не оставалось ничего иного.

– Действительно…

Незавершенная фраза повисла в воздухе.

– Мне хотелось выяснить, почему Джон Эдинетт, которого я всегда считала другом мужа, убил его, – продолжала Джуно спокойным тоном. – Теперь я знаю, почему он это сделал, и считаю своим моральным долгом рассказать об этом. Мне подумалось, что вы тот самый человек, которому можно довериться.

Войси сидел неподвижно, затаив дыхание.

– Понятно, – сказал он после некоторой паузы. – И что же содержится в этих бумагах, миссис Феттерс? В том, что они принадлежали вашему мужу, нет никаких сомнений?

– Они написаны не его рукой, но он переплел их в книгу и спрятал в своей библиотеке, – ответила вдова. – Это письма и меморандум в поддержку дела, в которое он, по всей очевидности, верил. Я думаю, Джон Эдинетт убил его после того, как ознакомился с ними.

– Это уже… крайность, – задумчиво произнес Чарльз.

Теперь он совершенно не обращал внимания на Шарлотту, целиком и полностью сосредоточившись на Джуно.

– Если Эдинетта так возмутило содержание этих бумаг, почему он не предал его гласности? Я полагаю, эти идеи противозаконны? Или же другие люди могли воспрепятствовать их претворению в жизнь?

– Публикация этих материалов, вполне вероятно, вызвала бы панику и даже подтолкнула бы к активным действиям тех, кто придерживается подобных взглядов, – ответила миссис Феттерс. – Это, вне всякого сомнения, доставило бы большую радость врагам Англии и, возможно, подсказало бы им, каким способом можно причинить нам наибольший ущерб.

В выражении лица Войси все более отчетливо прослеживалось напряжение, а когда он заговорил, в его голосе отчетливо прозвучала тревога:

– Как вы считаете, почему он не сообщил об этом без огласки соответствующим органам власти?

– Потому что он не знал, кто еще причастен к этому, – ответила вдова. – Видите ли, речь идет о широкомасштабном заговоре…

Брови судьи взметнулись вверх, пальцы сжались в кулаки.

– Заговор? С какой целью, миссис Феттерс?

– С целью свержения правительства, мистер Войси, – ответила Джуно слишком спокойным для столь сенсационного заявления тоном. – Насильственными средствами – короче говоря, путем разжигания революции, которая уничтожит монархию и учредит вместо нее республику.

Некоторое время ее собеседник сидел молча, словно он был поражен услышанным и едва мог поверить в это.

– Вы… совершенно уверены в этом, миссис Феттерс? Может быть, речь в бумагах идет о какой-то другой стране, а не об Англии? – в конце концов спросил он.

– Мне очень хотелось бы, чтобы это было так, можете мне поверить.

Чувства вдовы были искренними, Войси не сомневался в этом. Он повернулся к Шарлотте, и она увидела в его глазах напряженную работу ума, холодность и почти неконтролируемую неприязнь. Это встревожило и испугало ее. Вроде бы для такого отношения к ней у него не было причин. Она никогда не встречалась с этим человеком и уж тем более не делала ему ничего плохого.

– Вы видели эти бумаги, миссис Питт? – спросил Чарльз довольно резким тоном.

– Да.

– И они действительно содержат планы организации революции?

– Боюсь, что да.

– Странно, что ваш муж не нашел их, вам не кажется?

Теперь в тоне судьи явственно сквозило нескрываемое презрение, и Шарлотта поняла, что адресовано оно Томасу. Ее это уязвило.

– Не думаю, чтобы он искал планы свержения монархии и принятия новой конституции, – холодно произнесла она. – Это дело получилось бы более завершенным, если б он установил мотив убийства. Но Эдинетт предпочел взойти на эшафот, но не раскрыть его – следовательно, он считал, что заговор принял широкие масштабы. Он не знал, кому можно довериться даже ради спасения собственной жизни.

Лицо Войси налилось кровью, а в глазах у него вспыхнули огоньки. Как, наверное, он корит себя, подумала Шарлотта, за то, что осудил на смерть человека, которого теперь вынужден признать жертвой и одновременно героем. Она пожалела, что говорила с ним так бесцеремонно, но заставить себя признать это вслух не могла.

– А не ошибся ли он, миссис Питт? – спросил Чарльз более мягким тоном, стиснув зубы. – Может быть, он нашел бы понимание и помощь у суперинтенданта, если б рассказал ему о причине убийства Феттерса?

Вторую часть вопроса он решил опустить.

– Если вы хотите спросить, не является ли мой муж революционером или пособником заговорщиков… – начала было Шарлотта и запнулась, увидев на лице собеседника улыбку. Она точно знала, о чем думает Войси: Джуно Феттерс тоже верила в невиновность своего мужа – и оказалась не права. – Я уверена, он сделал бы все возможное, чтобы раскрыть заговор, – сказала миссис Питт. – Но, подобно Эдинетту, он не знал бы, кому можно довериться. Они просто уничтожили бы улики, а заодно и его. Однако он ничего не смог узнать, и вопрос отпал сам собой.

Войси повернулся к Джуно, и на его лице появилось сочувственное выражение.

– Что вы сделали с этой книгой, миссис Феттерс?

– Она у меня с собой, – ответила вдова и протянула ему книгу. – Я считаю, что мы должны… я должна… восстановить репутацию мистера Эдинетта. Чтобы его имя не вошло в историю как имя человека, убившего своего друга без всякой причины. Я… я хотела бы сделать это в память о моем муже, но самой мне это не под силу.

– Вы уверены, что хотите этого? – мягко спросил Чарльз. – После того как вы передадите мне доказательства, я не смогу вернуть их вам. Я буду должен предать их гласности. Вы уверены, что не хотите уничтожить их и сохранить репутацию вашего мужа – репутацию человека, боровшегося за свободу человечества своими способами?

Джуно молчала.

– Будет ли общество радо узнать, что в его рядах имеются такие люди? – продолжал судья. – Люди, которых вы не можете назвать? Люди, которые готовы упразднить наши палату лордов и палату общин, нашу монархию и привести вместо них президента и сенат – согласно их утверждениям, обеспечивающих справедливость и равенство всем гражданам? Это весьма странные идеи для человека с улицы, который не понимает их и чувствует себя в безопасности при том государственном строе, к какому он привык, – даже со всеми присущими ему недостатками и изъянами. Возможно, Джон Эдинетт хранил молчание, поскольку представлял, какой хаос способно вызвать известие о заговоре, к тому же не знал, кому можно довериться. Вы подумали об этом?

– Нет, – прошептала миссис Феттерс. – Нет, я об этом не думала. Возможно, вы правы. Может быть… если он боялся говорить тогда, то молчал бы и сейчас. Он был интеллигентным человеком… великим человеком. Я понимаю, почему вас так угнетает его смерть. Мне очень жаль, мистер Войси… и мне стыдно.

– Вам нечего стыдиться, – сказал Чарльз с грустной улыбкой. – Это не ваша вина. Да, он был великим человеком, и, возможно, история еще отдаст ему должное, но, думаю, не сейчас.

Джуно поднялась с кресла, подошла к камину и бросила книгу в огонь.

– Я чрезвычайно благодарна вам за ваш совет, мистер Войси.

Она бросила взгляд на Шарлотту, и та тоже встала. В голове миссис Питт царил сумбур, но в одном она была убеждена твердо: Чарльз Войси стоял в центре заговора. Он был знаком с этими бумагами лучше, чем они с миссис Феттерс. Джуно упомянула президентство, но ничего не говорила о сенате и об упразднении палаты лордов и палаты общин.

Ход мыслей Шарлотты прервал голос судьи:

– Миссис Питт…

– Да, мистер Войси?

Она почувствовала, что в ее голосе прозвучала озабоченность, для которой не было никаких причин. Чарльз внимательно изучал ее лицо, словно стараясь уловить малейшие нюансы его выражения. Догадался ли он о том, что ей все известно?

– Вероятно, вы правы, – с трудом выдавила из себя слова Шарлотта. Пусть он думает, что она разочарована, поскольку предание бумаг Феттерса гласности способствовало бы реабилитации ее мужа. Войси ненавидел Питта и должен был поверить в это. Им нужно было убираться отсюда, подальше от него, нужно было вернуться домой, туда, где безопасно… Безопасно? Мартин Феттерс был убит в собственной библиотеке. Придется рассказать все Джуно, убедить ее уехать из Лондона куда-нибудь в сельскую местность, на условиях полной анонимности. Никто не должен найти ее, пока они не смогут обеспечить ей защиту.

– Я считаю, – сказал судья с кривой усмешкой, – что это принесет больше вреда, чем пользы, – восстановление доброго имени Эдинетта… которое он утратил ради блага страны.

– Да, я понимаю, – согласно кивнула миссис Питт.

Она двинулась к двери, стараясь идти не спеша, несмотря на почти непреодолимое желание броситься наутек. Чарльз не должен был догадаться о том, что ей все известно. Не должен был почувствовать ее страх. Она остановилась, позволив ему приблизиться к ней, прежде чем последовать за Джуно в холл. Ей казалось, что они никогда не достигнут входной двери и ночной прохлады. Перед дверью миссис Феттерс остановилась, чтобы попрощаться с судьей и еще раз поблагодарить его за совет.

Наконец женщины вышли из дома и сели в карету.

– Благодарение богу! – с облегчением выдохнула Шарлотта.

– Благодарение богу? – устало и разочарованно переспросила Джуно.

– Он знал о сенате, хотя вы не упоминали о нем.

Вдова протянула в темноте руку и вцепилась дрожавшими от страха пальцами в ладонь своей спутницы.

– Вы должны уехать из Лондона, – произнесла миссис Питт самым решительным тоном. – Сегодня же. Он знает, что вы читали книгу. Не говорите никому, куда поедете. И пришлите потом весточку леди Веспасии Камминг-Гульд – не мне.

– Да… да, я уеду… – пробормотала миссис Феттерс. – Господи, во что мы ввязались?!

Она так и не отпустила руку Шарлотты, пока они ехали в ночи.