Глава 10
Лишь незадолго до полуночи Телман добрался до Кеппел-стрит. Грейси и Шарлотта должны были знать всё, а завтра утром он не смог бы приехать к ним. Этот кошмарный заговор значил гораздо больше, чем карьера отдельного человека или даже его безопасность. К тому же неведение не стало бы для обеих женщин защитой. Что бы ни сказали им Сэмюэль или Томас, они не оставили бы попыток докопаться до правды. Преданность Питту и жажда справедливости были настолько сильны в них обеих, что ничто не остановило бы их. Следовательно, осведомленность о масштабах заговора могла послужить им хоть какой-то моральной защитой.
Кроме того, миссис Питт и Грейси могли быть полезны, с ожесточением твердил себе инспектор, стоя на крыльце и заглядывая в темные окна. Он был сотрудником полиции, гражданином страны, оказавшейся перед лицом реальной опасности скатывания в пучину хаоса и насилия на долгие годы, после чего, даже выбравшись из этой пучины, она утратила бы значительную часть своего исторического наследия и идентичности. Безопасность двух женщин – пусть даже одной из них он восхищался, а другую любил – не могла иметь для него большего значения, чем безопасность отчизны.
Приподняв латунную колотушку, он резко отпустил ее. В ночной тьме раздался громкий глухой звук, а затем последовала тишина. Выждав немного, Сэмюэль ударил еще раз, а потом еще и еще.
Наконец на втором этаже загорелся свет. Спустя минуту дверь открылась, и на пороге появилась Шарлотта с рассыпавшейся по плечам копной волос и округлившимися от страха глазами.
– Всё в порядке, – поспешил успокоить ее Телман, понимая, чего она боится. – Но мне нужно срочно рассказать вам кое-что.
Хозяйка широко распахнула дверь, и он вошел в дом. Миссис Питт позвала Грейси, проводила инспектора в кухню, разожгла печь и добавила в нее угля. Гость слишком поздно сообразил, что нужно помочь ей, и когда, смутившись, наклонился, женщина уже закончила. Улыбнувшись ему, она поставила чайник на огонь.
Грейси, с всклокоченными после сна волосами, напомнила Телману четырнадцатилетнюю девочку. Все трое сели за стол, и за чашкой чая он изложил полученную от Линдона Римуса информацию, а также объяснил ее смысл.
Было около трех часов утра, когда Сэмюэль отправился домой. Миссис Питт предлагала ему переночевать в гостиной, но он отказался, считая это не вполне приличным. К тому же для того, чтобы тщательно обдумать сложившуюся ситуацию, ему больше подходили пустынные ночные улицы.
Когда Шарлотта проснулась на следующее утро, уже рассвело. Первая ее мысль была о том, что Томаса нет рядом с нею. Она ощутила пустоту – как будто у нее вырвали зуб и то место, где он был, нестерпимо болело. Затем ей вспомнился вчерашний визит Телмана и его рассказ об убийствах в Уайтчепеле, принце Эдди и Энни Крук и страшном заговоре, имевшем целью скрыть все это.
Сев в кровати, женщина раздвинула шторы. Нужно было вставать. Она ощущала холод – как физический, так и душевный. Машинально умывшись и одевшись, Шарлотта с удивлением подумала, как мало удовольствия доставляют ей такие простые, обыденные вещи, как расчесывание и завивка волос – теперь, когда Томас был лишен возможности наблюдать за этой процедурой, пусть даже обычно он и вызывал у нее раздражение тем, что прикасался к ее локонам и выдергивал их из-под шпилек. Прикосновений его рук ей не хватало даже больше, чем звука его голоса: Шарлотта постоянно испытывала от этого внутренний дискомфорт, похожий на чувство голода.
Однако времени для душевных переживаний у нее не было. Нужно было обдумать то, что им удалось узнать. Предположим, Джон Эдинетт убил Феттерса потому, что тот являлся участником заговора, целью которого было сокрытие мотивов убийств в Уайтчепеле и причастности к ним королевской семьи. Возможно, Эдинетт предъявил Феттерсу обвинение и попытался призвать его к ответу за совершенное им преступление, каким бы оно ни было.
Но это был абсурд. Мартин Феттерс исповедовал республиканские взгляды. Он первым постарался бы разоблачить этот заговор. Очевидно, все было наоборот. Феттерс узнал правду и собирался предать ее огласке, а его друг убил его, чтобы воспрепятствовать этому. Эдинетт приезжал на Кливленд-стрит не за тем, чтобы узнать подробности убийств 1888 года, а для того, чтобы выяснить, о чем расспрашивал Феттерс владельца табачной лавки. Должно быть, Джон понял, что Мартину все известно и что он обязательно сделает это достоянием гласности в своих собственных целях. И помимо того, что он хотел защитить людей, совершивших ужасные убийства, Эдинетт стремился сохранить в секрете мотивы этих преступлений. Независимо от того, был Джон роялистом или нет, он хотел избежать революции, которая неизбежно повлекла бы за собой насилие и хаос.
Шарлотта медленно спустилась по лестнице, продолжая напряженно думать. Направляясь по коридору в кухню, она услышала звон посуды и плеск воды – это Грейси наливала воду в чайник. Было еще довольно рано – миссис Питт могла позволить себе выпить чашку чая, прежде чем будить детей.
Услышав шаги хозяйки, Грейси повернулась к ней лицом. Девушка выглядела усталой, а ее волосы были расчесаны не столь аккуратно, как обычно, но при виде Шарлотты ее лицо расплылось в улыбке. Глаза горничной светились решимостью, и это вселило надежду в душу миссис Питт.
Грейси заправила волосы за уши, взяла кочергу и разворошила угли в печи, чтобы вода в чайнике быстрее закипела. Она орудовала кочергой так энергично, будто пыталась проткнуть смертельного врага.
Шарлотта принесла из кладовой кувшин с молоком, двигаясь с большой осторожностью, поскольку вокруг ее ног вертелись два кота. Она наполнила для них блюдце и покрошила туда корку свежеиспеченного хлеба. Коты принялись драться из-за еды, гоняя лапами по полу крошки и бросаясь на них.
Некоторое время хозяйка и служанка сидели, молча прихлебывая горячий чай, приготовленный Грейси, а потом миссис Питт поднялась наверх и разбудила сначала Джемайму, а после нее – Дэниела.
– Когда папа придет домой? – спросила Джемайма, умывая лицо и не жалея для этого воды. – Ты говорила, что скоро.
В ее голосе прозвучали обвинительные нотки.
Шарлотта протянула дочке полотенце. Что она могла сказать ей? Дети не знали причины, почему нарушилось привычное течение жизни, и это порождало у них беспокойство и страх. Необъяснимое всегда пугает. Если один родитель уходит и возвращается, значит, и другой может делать то же самое. Что лучше: горькая правда или сладкая ложь, которая рано или поздно вскроется?
– Мама, ты мне не ответила, – произнесла с нетерпением девочка.
– Я надеялась, что это произойдет скоро, – ответила миссис Питт, стараясь выиграть время. – Дело оказалось труднее, чем он думал.
– Зачем тогда папа взялся за него, если оно такое трудное? – спросила Джемайма, не сводя с матери твердого, бескомпромиссного взгляда.
Что можно было ответить на это? «Он не знал»? «У него не было выбора»?
В комнату вошел Дэниел, натягивая рубашку. Мокрые волосы облепили его лоб и свисали с ушей.
– В чем дело? – спросил он, взглянув сначала на мать, а затем на сестру.
– Он взялся за это дело, потому что так было надо, – ответила Шарлотта дочери. – Иначе поступить он не мог.
Она не могла сказать им, что отцу угрожала опасность, что «Узкий круг» мстил ему за его показания против Джона Эдинетта. Как не могла сказать и о том, что он вынужден работать в другом месте, чтобы все они не лишились крова и даже, возможно, не голодали. Дэниел и Джемайма были еще слишком малы для знакомства с безжалостной реальностью. И разумеется, мать не могла сказать им: «Ваш отец столкнулся с ужасным злом, грозившим уничтожить все, что служило для него идеалом». Драконы и великаны-людоеды существовали только в сказках, но не в реальной жизни.
Джемайма нахмурилась.
– Может быть, он не хочет возвращаться домой?
Шарлотта поняла: дочь боялась, что отец уехал по собственной воле. Она и раньше чувствовала в разговорах с ней этот невысказанный страх. Вероятно, девочка думала, будто отец уехал из-за того, что она не оправдала каких-то его ожиданий, чем-то разочаровала его.
– Конечно же, хочет! – воскликнул Дэниел охрипшим от волнения голосом. Он был явно рассержен – лицо его раскраснелось, а глаза сверкали. – Что за глупости ты говоришь!
Его сестра посмела подвергнуть сомнению то, во что он свято верил. В другое время миссис Питт сделала бы ему замечание по поводу его грубости, но сейчас она чувствовала, что дрожащий голос выдаст ее волнение, а это ни к чему хорошему не приведет.
Джемайма была откровенно уязвлена. Однако она боялась, что ее сомнения могут оказаться справедливыми, и этот страх возобладал над чувством собственного достоинства. Шарлотта повернулась к дочери.
– Разумеется, он хочет вернуться, – сказала она спокойным, но твердым тоном, не допускающим возражений. – Ему очень не нравится, что он оторван от дома, от родных, но иногда служебный долг требует этого, и это длится не вечно, а лишь некоторое время. Он скучает по нас еще больше, чем мы по нему. Мы находимся дома, в комфортных условиях, а он вынужден находиться в том месте, где больше всего нужен, а там не так чисто и удобно, как здесь.
Девочка, услышав это, заметно успокоилась – достаточно, чтобы начать спорить.
– Но почему папа? Почему не кто-нибудь другой?
– Потому что дело очень трудное, а он – лучший, – ответила Шарлотта, и произнести эти слова ей было гораздо легче. – Если ты лучший, это означает, что ты всегда должен выполнять свой служебный долг, поскольку никто не может выполнить его за тебя.
Джемайма улыбнулась. Такой ответ ее вполне устраивал.
– А что это за люди, за которыми он охотится? – спросил Дэниел, не желавший менять тему разговора. – Что они сделали?
Объяснить это было непросто.
– Пока ничего, – сказала миссис Питт. – Папа как раз и следит за тем, чтобы они ничего не сделали.
– А что они могут сделать? – не унимался ее сын.
– Устроить взрывы с помощью динамита, – ответила Шарлотта.
– Что такое динамит? – заинтересовался мальчик.
– Вещество, которое все взрывает, – сказала его сестра, опередив Шарлотту, которая лихорадочно соображала, как ответить на этот вопрос. – Он убивает людей. Мне сказала Мэри Энн.
– А почему он убивает? – продолжил расспросы Дэниел.
Ему не было никакого дела до Мэри Энн. Он вообще не придавал особого значения словам девчонок – тем более в таких вопросах, как убийство людей.
– Потому, что они разлетаются на кусочки, глупый, – пояснила Джемайма, чрезвычайно довольная тем, что превзошла знаниями брата. – Без рук, ног и головы жить нельзя.
На этом беседа закончилась, и дети с матерью спустились вниз, чтобы позавтракать.
* * *
Было около десяти, когда в гости к миссис Питт пришла Эмили. Дэниел мастерил из картона корабль с помощью клея, Джемайма занималась шитьем, а Шарлотта чистила картошку.
– А где Грейси? – спросила гостья, окинув взглядом кухню.
– Пошла за продуктами, – ответила ее сестра, повернувшись к ней.
Миссис Рэдли посмотрела на нее с тревогой, нахмурив брови.
– Как дела у Томаса? – негромко спросила она.
Спрашивать, как дела, у самой Шарлотты не имело смысла: Эмили отчетливо видела печать озабоченности на ее лице и усталость в движениях.
– Не знаю, – вздохнула миссис Питт. – Правда не знаю. Он часто пишет, но о себе сообщает немного. А я не вижу его лица и поэтому не могу понять, действительно ли у него всё в порядке… Для чая сейчас слишком жарко; хочешь лимонада?
– Пожалуй.
Эмили села за стол, а Шарлотта сходила в кладовую за лимонадом и налила два полных бокала. Сев напротив сестры, она рассказала ей все – от поездки Грейси на Митер-сквер до вчерашнего визита Телмана. Гостья выслушала ее с бледным лицом, не перебивая.
– Все гораздо ужаснее, чем я могла себе представить, – произнесла она дрожащим голосом, когда Шарлотта наконец замолчала. – Кто может стоять за этим?
– Не знаю, – отозвалась хозяйка дома. – Кто угодно.
– У миссис Феттерс есть какие-нибудь предположения?
– Нет… Я почти уверена, что нет. Когда я приезжала к ней в последний раз, мы нашли бумаги Мартина Феттерса, и из них следовало, что он был убежденным республиканцем. И если Эдинетт был роялистом и принадлежал к этой страшной организации, а Феттерс знал об этом, то Эдинетт мог убить его по этой причине.
– Разумеется, мог. Но каким образом ты можешь выяснить это сейчас? – Эмили подалась вперед и перегнулась через стол. – Ради всего святого, Шарлотта, будь осторожна! Подумай только, что они уже успели натворить… Эдинетт мертв, но наверняка остались его единомышленники, и ты не имеешь представления, кто они.
Она была права, и Шарлотте нечего было ей возразить. Но она не могла избавиться от мысли о том, что Томас все еще вынужден находиться в Спиталфилдсе, а люди, виновные в чудовищных преступлениях, остаются безнаказанными.
– Мы должны что-то делать, – тихо произнесла Шарлотта. – Хотя бы попробовать. Если не мы, то кто? Я обязана выяснить, правда ли это. А Джуно имеет право знать, почему погиб ее муж. Наверняка найдутся еще люди, которым это не безразлично. Тетя Веспасия, например… И она может многое узнать.
Эмили на несколько секунд задумалась.
– А ты подумала, что произойдет, если это окажется правдой, которая выплывет наружу? – спросила она с тревогой в голосе. – Правительство рухнет…
– Если правительство потворствует подобным преступлениям и замалчивает их, то пусть оно рухнет – но в результате голосования по вотуму недоверия в парламенте, а не после революции.
– Дело не только в том, чего они заслуживают, – сказала Эмили самым серьезным тоном, – но и в том, что будет потом и кто займет их место. Может быть, они и плохи – я не собираюсь спорить, – но, прежде чем изгонять их, нужно подумать, не будут ли их преемники еще хуже.
Шарлотта покачала головой.
– Что может быть хуже тайного общества внутри правительства, которое, преследуя собственные цели, потворствует преступлениям? Это означает, что законы не действуют и правосудие отсутствует. Что произойдет в следующий раз, когда кто-то встанет у них на пути? Кто это будет? Что им будет нужно? Их тоже убьют, а убийцы опять останутся безнаказанными?
– Это уже слишком…
– Конечно, слишком, – сказала миссис Питт. – Они безумцы, утратившие всякое чувство реальности. Спроси любого, кому что-нибудь известно об уайтчепелских убийствах – я имею в виду, действительно известно.
При воспоминании о событиях четырехлетней давности Эмили побледнела еще сильнее.
– Ты права, – едва слышно, почти шепотом, произнесла она.
Шарлотта наклонилась к ней.
– Если и мы будем скрывать это, значит, мы тоже принадлежим к их числу. Я к этому не готова.
– Что же ты собираешься делать?
– Увидеться с Джуно и рассказать ей все, что мне известно.
Эмили была явно напугана.
– Ты уверена, что в этом есть необходимость?
– Да, – немного поколебавшись, ответила ее сестра. – Я уверена, ей будет легче думать, что ее муж был убит, поскольку знал обо всем этом, а не за участие в подготовке республиканской революции, – а именно так она сейчас и думает.
Глаза миссис Рэдли округлились.
– Республиканская революция?! Из-за этого?.. – У нее перехватило дыхание.
– Это могло бы произойти… вполне возможно… – кивнула Шарлотта.
Ей вспомнилось лицо Мартина Феттерса на фотографии, которую показывала ей Джуно: умные глаза, открытый, смелый взгляд. Это было лицо человека, которого ничто не остановило бы на пути к его цели. Он понравился ей, как понравился стиль его заметок о революционных событиях 1848 года. С его точки зрения, то была благородная борьба, и в этом миссис Питт соглашалась с ним. Революция представлялась ему делом, которое поддержал бы любой порядочный человек, стремящийся к справедливости и отстаивающий принципы гуманизма. Но то, что он планировал действия насильственного характера в Англии, вызывало горечь и казалось равносильным предательству по отношению к другу. Для Шарлотты это было удивительно.
Ход ее мыслей нарушил голос Эмили.
– А Эдинетт был против этого? Тогда почему он не выдал его? – вполне логично заметила она. – Его бы просто остановили.
– Пожалуй, – согласилась ее сестра. – Но причина его убийства заключается не только в этом… Он знал правду об убийствах в Уайтчепеле и предал бы ее огласке, появись у него доказательства.
– И теперь их ищет этот самый Римус?
Шарлотта поежилась, хотя в комнате было тепло.
– Думаю, да. Надеюсь, он не настолько глуп, чтобы пытаться шантажировать их.
– Я не уверена, что он не настолько глуп, чтобы пытаться разобраться в этом.
Миссис Питт поднялась со стула.
– Я сама хочу разобраться в этом… И считаю, что мы обязаны все выяснить. – Она тяжело вздохнула. – Ты присмотришь за детьми, пока я буду у Джуно Феттерс?
– Конечно. Мы пойдем в парк, – с готовностью отозвалась миссис Рэдли.
Когда Шарлотта проходила мимо нее, направляясь к двери, она схватила ее за руку.
– Прошу тебя, будь осторожна, – сказала Эмили, и в ее голосе явственно прозвучал страх.
– Обязательно буду, – заверила ее старшая сестра.
И это были не пустые слова. Миссис Питт слишком многим дорожила в этой жизни: детьми, домом, Эмили и Питтом, затерявшимся где-то в сумрачных аллеях Спиталфилдса.
– Обещаю тебе, – добавила она.
* * *
Джуно обрадовалась при виде Шарлотты. Ее жизнь тянулась чередой скучных, похожих один на другой дней. Ей наносили визиты очень немногие, а правила приличий не позволяли ей принимать участие в каких-либо развлечениях на публике. Хотя у нее и не было желания развлекаться. При этом миссис Феттерс располагала более чем достаточными средствами для того, чтобы нанять целый штат прислуги, и была избавлена от домашних хлопот. Ей оставалось лишь вышивать, читать и писать письма, а к живописи она не проявляла ни таланта, ни склонности.
Вдова не спросила сразу, есть ли у гостьи новости или идеи, и та сама завела разговор на эту тему, как только они расположились в комнате с окнами, выходившими в сад.
– Я кое-что узнала, и мне нужно рассказать вам об этом, – сдержанно произнесла Шарлотта и увидела, как в глазах Джуно вспыхнул интерес. – Если то, что мне стало известно, является правдой, в чем я вовсе не уверена, это объясняет очень многое. Но это представляется нелепым… а главное, мы не сможем ничего доказать.
– Для меня это не главное. Мне просто нужно знать, чтобы понять, – сказала ей хозяйка дома.
Миссис Питт заметила темные круги у нее под глазами и тонкие морщинки на лбу. Вдова Мартина Феттерса жила в сплошном, непрекращающемся кошмаре. Прошлое, которое она ценила и которое придавало ей силы, было омрачено тенью сомнения. Существовал ли в реальности человек, которого она любила, или же это был плод ее воображения, иллюзия, порожденная потребностью в любви?
– Я думаю, Мартин узнал правду о самых ужасных преступлениях, совершенных когда-либо в Лондоне, да и вообще где бы то ни было, – негромко произнесла Шарлотта.
Даже в этой залитой солнцем комнате у нее сделалось тяжело на душе при мысли, что это чудовище все еще появляется на улицах Лондона с окровавленным ножом в руке.
– Что? – с тревогой спросила Джуно. – Какие преступления?
– Убийства в Уайтчепеле, – ответила миссис Питт прерывающимся голосом.
Ее собеседница покачала головой.
– Нет… Каким образом… – Она запнулась. – Я имею в виду… если Мартин знал, значит, он…
– Он рассказал бы всем, – закончила за нее Шарлотта. – Эдинетт и убил его, чтобы воспрепятствовать этому.
– Но почему? – Джуно смотрела на нее с ужасом и изумлением. – Я не понимаю.
Спокойно, подбирая простые слова, Шарлотта охрипшим от волнения голосом рассказала ей все, что знала. Миссис Феттерс слушала ее внимательно, не перебивая.
Когда гостья закончила, хозяйка некоторое время сидела молча. Она испытывала страх, как будто своими глазами увидела черную карету, разъезжавшую по узким улицам, и заглянула на мгновение в глаза человека, совершившего все эти злодеяния.
– Откуда Мартин мог знать об этом? – произнесла она дрожащим голосом. – Очевидно, он рассказал все Эдинетту, поскольку думал, что может доверять ему? И только в последнюю секунду понял, что Эдинетт – один из них?
Шарлотта кивнула.
– Думаю, именно так все и было.
– В таком случае кто сейчас стоит за Римусом? – спросила Джуно.
– Не знаю. Возможно, другие республиканцы.
– Так значит, все дело в революции…
– Не знаю. Может быть… может быть, дело всего лишь в справедливости? – предположила Шарлотта.
Она не верила в это, но ей хотелось бы, чтобы так было. И уж точно вдову Феттерса ни в коем случае не нужно было разуверять в этом.
– У Мартина должны быть еще какие-то другие бумаги, – произнесла Джуно преувеличенно твердым голосом, словно делала над собой неимоверное усилие. – Я еще раз прочитала его дневники и поняла, что он ссылается на что-то еще, чего мы не видели. Я перерыла весь дом, но ничего не нашла.
Она с мольбой смотрела на гостью, стараясь перебороть страх. Ей было необходимо знать правду, поскольку ее кошмары порождали бы этот страх снова и снова; и в то же время, не зная правды, она еще могла на что-то надеяться.
– Кому еще он мог доверять? – ломала голову Шарлотта, размышляя вслух. – У кого могут храниться его бумаги?
– У его издателя! – взволнованно произнесла вдруг Джуно. – У Торольда Дисмора. Он страстный республиканец и не делает из этого большого секрета, вследствие чего большинство людей полагают, что он слишком открыт, чтобы представлять реальную опасность. Но он вполне искренен и вовсе не так эксцентричен, как принято считать. Мартин доверял ему, поскольку их объединяли общие идеалы и Дисмор проявлял твердость в своих убеждениях.
Миссис Питт неуверенно взглянула на вдову.
– Вы можете прийти к нему и попросить у него бумаги Мартина или же они принадлежат ему, как издателю?
– Не знаю, – сказала Джуно, поднимаясь на ноги. – Но я приложу все усилия, чтобы раздобыть их. Я буду просить, умолять или угрожать, буду делать все, что только придет мне в голову. Вы пойдете со мной? Можете назваться моей компаньонкой, если хотите.
Шарлотта с готовностью ухватилась за предоставленную возможность.
– Да, конечно.
* * *
Встретиться с Торольдом Дисмором было не таким простым делом. Им пришлось ждать сорок пять минут в стильно обставленной, хотя и неуютной приемной, но женщины использовали это время для составления плана речи Джуно. И когда они вошли в кабинет с подчеркнуто спартанской обстановкой, речь была полностью подготовлена.
Миссис Феттерс, вся в черном, выглядела очень привлекательно и гораздо более эффектно, чем Шарлотта, которая не готовилась к подобному визиту и была одета в более скромное зеленое платье мягких тонов. Дисмор встал из-за стола и вышел им навстречу, олицетворяя собой саму деликатность. Каких бы политических и социальных взглядов он ни придерживался, Торольд был джентльменом – и по натуре, и по рождению, хотя никогда особо не кичился этим.
– Доброе утро, миссис Феттерс. Пожалуйста, проходите и садитесь.
Он указал вдове на стул и повернулся к ее спутнице.
– Миссис Питт, – представила ее Джуно. – Она сопровождает меня.
Дальнейшие объяснения не потребовались.
– Добрый день, – произнес Дисмор, взглянув на Шарлотту с интересом.
«Чем вызван этот интерес?» – подумала она. Или издатель помнил имя Питта со времен судебного следствия, или здесь было что-то личное. Скорее первое, решила миссис Питт, хотя и заметила огоньки в его глазах еще до того, как ее представили ему.
– Добрый день, мистер Дисмор, – ответила она с самым скромным видом и села на предложенный ей стул, стоявший рядом со стулом Джуно.
После того как хозяин кабинета предложил им напитки, а они отказались, можно было переходить к цели визита.
– Мистер Дисмор, я перечитала некоторые письма и записки моего покойного мужа, – сказала миссис Феттерс с задумчивой улыбкой, словно воспоминание об этом согревало ей душу.
Торольд кивнул. Это было вполне естественно.
– Насколько я понимаю, Мартин планировал опубликовать в вашей газете несколько статей на тему, очень близкую его сердцу, – социальные реформы, которых он так жаждал… – продолжила вдова.
По лицу издателя пробежала болезненная гримаса – и это было нечто большее, чем просто сочувствие или дань вежливости. Шарлотта могла поклясться, что это чувство было искренним. Но стоявшая перед ними проблема имела гораздо более важное значение, чем дружба, какой бы долгой и близкой та ни была. Феттерс и Дисмор вели своего рода войну, и ради достижения окончательной победы один из соратников мог даже пожертвовать жизнью другого. Миссис Питт внимательно изучала лицо Торольда, пока он слушал Джуно, которая рассказывала ему о найденных ею записях. Один или два раза он кивнул в знак согласия, но ни разу не перебил ее. Казалось, рассказ вызывал у него живейший интерес.
– Все эти бумаги находятся у вас, миссис Феттерс? – спросил он, когда она замолчала.
– Именно это и привело меня к вам, – простодушно сказала Джуно. – Судя по всему, отсутствуют некоторые важные фрагменты, ссылки на другие работы, – она перевела дыхание и сделала движение глазами, будто хотела взглянуть на Шарлотту, но подавила это желание, – и в особенности ссылки на людей и их взгляды, которые, по моему мнению, имеют важное значение.
– Да? – Теперь Дисмор сидел неестественно прямо.
– Я подумала, может быть, он оставил у вас какие-нибудь бумаги, документы, черновики? – Миссис Феттерс неуверенно улыбнулась. – Они могут пригодиться при подготовке статьи к публикации.
С лица Торольда не сходило оживленное выражение, и когда он заговорил, его голос звенел от волнения:
– Его бумаг у меня совсем немного, и вы, конечно, можете посмотреть их. Но если у вас дома есть другие документы, миссис Феттерс, мы должны проверить каждый уголок, пока не найдем все до последней страницы. Я не пожалею ни сил, ни средств, чтобы найти их…
Шарлотта насторожилась. Не было ли это скрытой угрозой?
– Он был великим человеком, – продолжал Дисмор. – Справедливость представляла для него высшую ценность, и это прослеживалось в каждой его статье. Он побуждал людей пересматривать застарелые предрассудки. – На его лице вновь появилось скорбное выражение. – Это огромная потеря для общества. Он олицетворял собой честь, порядочность, добродетельность. За ним можно следовать, но заменить его нельзя.
– Благодарю вас, – медленно произнесла Джуно.
Шарлотта подумала, приходят ли миссис Феттерс на ум те же мысли, что и ей. Кем был этот человек – наивным энтузиастом или непревзойденным актером? Чем дольше она наблюдала за ним, тем больше ее одолевали сомнения. От него не исходило явное ощущение опасности, как от Глива, или ощущение силы, которую он мог без всякой жалости применить в случае необходимости. Скорее это была электрическая, почти маниакальная энергия ума, искренняя страсть, интеллектуальная мощь.
Джуно не собиралась так легко сдаваться.
– Мистер Дисмор, я буду очень признательна вам, если вы позволите мне посмотреть имеющиеся у вас материалы Мартина и забрать их домой. Я хочу привести в порядок все, что осталось после него, и потом передать вам его последнюю работу в память о нем. Разумеется, если вы захотите опубликовать ее. Возможно, я слишком бесцеремонна…
– О нет, – перебил ее издатель. – Ни в малейшей степени. Конечно же, я опубликую все, что только можно опубликовать, в самом лучшем виде.
Он взял со стола колокольчик, позвонил и, когда в кабинет вошел клерк, велел ему принести все имевшиеся у них бумаги, подписанные Мартином Феттерсом. Клерк поспешил выполнить распоряжение, а Дисмор откинулся на спинку кресла и окинул Джуно доброжелательным взглядом.
– Я очень рад, миссис Феттерс, что вы навестили меня. И надеюсь, вы не сочтете за дерзость, если я скажу, что восхищен силой вашего духа, проявившейся в желании воздать дань Мартину. Он говорил о вас с высочайшим уважением, и мне чрезвычайно приятно убедиться в том, что это был голос не любящего мужа, а беспристрастного судьи.
Щеки вдовы залились румянцем, а глаза наполнились слезами. Шарлотте очень хотелось утешить ее, но она не знала, как это сделать. Она не могла понять, говорит ли Дисмор искренне, или же в его словах сквозит самая изощренная жестокость. Слегка подавшись вперед, он вспоминал с огоньками в глазах и возбуждением на лице статьи Феттерса и его путешествия в места великих сражений против тирании, и в каждом его слове звучала фанатичная преданность идеалам свободы. Мыслимо ли, чтобы под маской пылкого приверженца республиканских реформ прятался роялист, совершивший убийство с целью сокрытия Уайтчепелского заговора? А может быть, за его страстным стремлением к законодательным реформам в действительности скрывалась одержимость, настолько сильная и безудержная, что он был готов разоблачить тот же самый заговор, дабы разжечь революцию со всеми ее ужасами и страданиями? Миссис Питт наблюдала за ним, прислушиваясь к интонациям его голоса, и все никак не могла решить для себя, кто он.
Клерк принес конверт из манильской оберточной бумаги, и Торольд без колебаний передал его Джуно. Может быть, эти материалы просто были не нужны ему, поскольку он уже прочитал их? Миссис Феттерс приняла конверт с натянутой улыбкой, прилагая видимые усилия, чтобы сохранять самообладание. Она едва взглянула на его содержимое.
– Благодарю вас, мистер Дисмор. – Вдова старалась говорить как можно более спокойным тоном. – Разумеется, я верну вам все, что заслуживает публикации.
– Да, пожалуйста, – попросил издатель. – Мне также очень хотелось бы увидеть то, что вам, возможно, удастся отыскать. Могут обнаружиться ценные записи, которые на первый взгляд не выглядят таковыми.
– Хорошо, – согласилась миссис Феттерс, кивнув.
Торольд набрал было в легкие воздуха, словно собираясь добавить еще что-то – вероятно, чтобы его просьба прозвучала более убедительно, – но передумал. Его лицо расплылось в доброжелательной улыбке.
– Спасибо за то, что пришли, миссис Феттерс. Я уверен, вместе мы сможем составить статью, которая станет лучшим памятником вашему мужу и – что он непременно одобрил бы – будет способствовать славному делу достижения социальной справедливости, равенства и реальной свободы для всех людей. И этот день обязательно когда-нибудь наступит. Ваш муж был великим человеком, человеком большого ума и предвидения, который обладал мужеством для того, чтобы использовать и то и другое. Я имел честь знать его и работать с ним. То, что он безвременно покинул нас именно тогда, когда мы так нуждаемся в нем, – огромная трагедия. Я скорблю вместе с вами.
Джуно застыла на месте. Широко раскрытые глаза выдавали ее волнение.
– Благодарю вас, мистер Дисмор.
Когда они вышли из здания издательства и сели в кэб, миссис Феттерс повернулась к своей спутнице, держа в руках конверт.
– Он прочел их, и в них наверняка ничего нет.
– Скорее всего, – согласилась Шарлотта. – Это явно не то, что пропало из бумаг мистера Феттерса.
– Вы полагаете, в них что-то отсутствует? – спросила Джуно, теребя конверт. – И Дисмор хранит недостающие бумаги у себя? Он убежденный республиканец, я готова поклясться в этом.
– Не знаю, – призналась миссис Питт.
Сущность этого человека ускользала от ее понимания. Теперь, после встречи с ним, его мотивы вызывали у нее гораздо более сильные сомнения, чем она испытывала раньше.
В молчании они доехали до дома Джуно, где внимательно просмотрели то, что вручил им Дисмор. Это были заметки, написанные блестящим языком, исполненные страсти и жажды справедливости, и Шарлотта в очередной раз испытала теплое чувство к Мартину Феттерсу – за его энтузиазм, смелость, страстное желание наделить человечество всеми теми привилегиями, которыми пользовался он сам, и в то же время за неприятие тех разрушительных последствий, которые могло бы иметь воплощение его устремлений в жизнь. Однако в этих записках не было ничего такого, из чего можно было бы заключить, что он знал о причине убийств в Уайтчепеле, каком-либо плане вовлечения Римуса в их расследование, беспорядках и насилии, которые это расследование могло повлечь.
Когда Шарлотта уходила, Джуно, полностью обессиленная эмоционально, все еще перечитывала записи, будучи не в состоянии оторваться от них.
Миссис Питт шла к остановке омнибуса, и в ее сознании царил хаос. У нее не было возможности поговорить с мужем, чего ей сейчас хотелось больше всего на свете. Не могла она посоветоваться и с Телманом: он очень плохо знал мир Дисмора, Глива и других людей, которые могли занимать высокое положение в «Узком круге». Единственным человеком, которому она могла довериться, была тетушка Веспасия.
Шарлотте повезло застать леди Камминг-Гульд дома, к тому же одну. Пожилая родственница тепло поприветствовала ее, а затем, внимательно всмотревшись ей в лицо, усадила ее напротив себя, и миссис Питт подробно изложила ей все, что удалось узнать Телману и Грейси.
Выслушав ее, Веспасия некоторое время сидела не шевелясь. Проникавшие через окна лучи высвечивали тонкие морщины на поверхности ее кожи, подчеркивавшие как возраст этой женщины, так и силу ее характера. Время облагородило и закалило ее, но также и причинило ей немало боли, продемонстрировав слишком много человеческих слабостей и принеся немало поражений наряду с победами.
– Убийства в Уайтчепеле, – произнесла она внезапно охрипшим голосом, в котором, к своему удивлению, услышала нотки страха. – И этот самый Римус ищет доказательства, чтобы потом продать их газетам?
– Да, так говорит Телман, – ответила ее гостья. – Это будет самая громкая сенсация века. Правительство, по всей вероятности, падет, и монархия наверняка тоже.
– Пожалуй.
Старая леди продолжала сидеть неподвижно, устремив невидящие глаза в пространство, которое находилось скорее внутри ее, чем вовне.
– Последует кровопролитие, какого в Англии не было со времен Кромвеля, – медленно сказала она. – Одно зло сменится другим, вместо одних коррупционеров придут другие, и все страдания окажутся напрасными.
Шарлотта слегка наклонилась вперед.
– Можем ли мы что-нибудь сделать?
– Не знаю, – честно ответила Веспасия. – Нам нужно узнать, кто руководит Римусом и какова роль Дисмора и Глива во всем этом. Что делал Эдинетт на Кливленд-стрит? Пытался раздобыть информацию для Римуса или помешать ему раздобыть ее?
– Думаю, помешать, – сказала миссис Питт и тут же осознала, как мало ей известно.
Почти все, чем она располагала, основывалось на догадках и страхе. К этой истории были причастны Феттерс и Эдинетт, но каким образом, сказать точно Шарлотта не могла. Однако в этом случае нельзя было допустить даже мельчайшую ошибку. Миссис Питт рассказала Веспасии о визите Глива и его желании отыскать бумаги Мартина Феттерса и описала свое ощущение исходившей от него угрозы, но ее слова, произнесенные в этой чистой, позолоченной комнате, были больше похожи на фантазию, чем на реальность. Однако хозяйка дома внимательно слушала ее, воздерживаясь от комментариев.
Затем Шарлотта рассказала о визите к Торольду Дисмору, об убежденности Джуно в существовании других бумаг Феттерса и о ее заверениях в том, что Дисмор является республиканцем и что он не остановится ни перед чем ради достижения своих целей.
– Очень может быть, – согласилась Веспасия, и на ее лице появилась едва заметная грустная улыбка. – Я отнюдь не считаю эти идеи низменными и, хотя и не разделяю их, могу понять, что движет людьми, которые ими руководствуются.
В ее тоне было нечто такое, что отбило у миссис Питт желание спорить с ней. Неожиданно испытав чувство одиночества, она осознала, насколько сидящая перед ней женщина старше и как мало ей известно о ее жизни. И все же она очень любила леди Камминг-Гульд, и эта любовь никак не была связана с родством.
– Дай мне время поразмыслить над этим, – сказала Веспасия после некоторой паузы. – А сама пока будь предельно осторожной. Разузнай все, что только возможно, не подвергая себя опасности. Мы имеем дело с людьми, которые готовы убивать без раздумий отдельных мужчин и женщин ради блага нации. По их мнению, цель оправдывает средства, и они считают, что имеют право совершать любые действия для достижения своих целей.
У Шарлотты потемнело в глазах, и женщина ощутила холод, будто в этой хорошо освещенной комнате раньше времени наступила ночь. Она поднялась на ноги.
– Буду стараться. Но мне нужно увидеться с Томасом и рассказать ему обо всем.
Веспасия улыбнулась.
– Ну, разумеется. Мне тоже хотелось бы увидеться с ним, но я понимаю, что это практически невозможно. Передай ему от меня привет.
Поддавшись секундному порыву, миссис Питт шагнула вперед, наклонилась и крепко обняла пожилую даму. Затем поцеловала ее в щеку и вышла из комнаты, не произнеся больше ни слова.
* * *
По дороге домой Шарлотта заехала к Телману и, к немалому изумлению его домовладелицы, полчаса дожидалась, пока тот вернется с Боу-стрит. Без всяких экивоков она попросила его отвезти ее следующим утром в Спиталфилдс, чтобы встретиться с Питтом, когда тот отправится на работу. Инспектор запротестовал, утверждая, что это опасно и что Томас к тому же наверняка будет крайне недоволен тем, что она подвергает себя такому риску. Однако Шарлотта посоветовала ему не тратить время на бессмысленные возражения. Она в любом случае поедет туда, с ним или без него, и им обоим это хорошо известно, поэтому будет лучше, если они договорятся о времени и отправятся отдыхать.
– Хорошо, мэм, – сдался Телман.
По его лицу женщина поняла, что инспектор осознавал всю серьезность ситуации и спорил с нею только для очистки совести. Сэмюэл проводил ее до остановки омнибуса.
– В шесть часов утра я буду у вас, – произнес он с мрачным видом. – Мы возьмем кэб до станции подземки и доедем на поезде до Уайтчепела. Наденьте что-нибудь попроще и удобную для ходьбы обувь. И наверное, будет лучше повязать шаль, чтобы спрятать волосы. Так вы будете привлекать меньше внимания со стороны местных женщин.
Миссис Питт согласилась. У нее возникло дурное предчувствие, но оно не смогло затмить радость от предвкушения встречи с Питтом. Вернувшись домой, она поднялась наверх, вымыла голову, хотя собиралась завтра спрятать волосы под шалью, и расчесывала их до тех пор, пока они не заблестели. Шарлотта не хотела рассказывать о завтрашней встрече Грейси, но утаить такое от нее было невозможно. Она рано легла спать, но из-за сильного возбуждения заснула только после полуночи.
Утром Шарлотта проснулась довольно поздно, и ей пришлось поторопиться. Она даже не успела допить чашку слишком горячего чая к тому моменту, когда Телман постучал в дверь дома.
– Скажите мистеру Питту, что мы страшно скучаем по нему, мэм, – сказала Грейси, слегка зардевшись и пристально глядя хозяйке в глаза.
– Обязательно, – пообещала та.
За фигурой стоявшего на ступеньках Телмана маячил кэб. Полицейский выглядел худым и осунувшимся, и миссис Питт впервые поняла, какое влияние оказало на него случившееся с его начальником несчастье. Сэмюэль мог отрицать это, но он был глубоко предан как самому Томасу, так и принципу справедливости. Он мог возмущаться властью со всеми ее изъянами и видеть несправедливости классового неравенства, но ожидал от своих руководителей соблюдения определенных правил и законов – прежде всего, что они не станут предавать своих коллег. Каково бы ни было его происхождение, Питт заслужил свое место по праву и, по понятиям Телмана, должен был быть защищен от произвола. Он мог сожалеть об отсутствии социальной совести среди руководства полиции, но знал об их высоких моральных устоях – по крайней мере считал, что знал – достойных уважения. Только это примиряло инспектора с ними. Но теперь вдруг все изменилось. Установленный порядок вещей рушился на глазах, и он испытывал чувство смятения и пугающее одиночество.
– Спасибо, – поблагодарила Шарлотта, когда Телман помог ей подняться в кабину кэба.
Они ехали в тишине, и в окнах домов и лавок отражался серый свет. На улицах уже было довольно многолюдно: горничные, мальчишки-разносчики, повозки, развозившие продукты по рынкам… На перекрестках уже появились первые молочные фургоны, к которым тянулись очереди.
В вагоне поезда, с ревом несущегося по черному туннелю, было слишком шумно для разговора, и миссис Питт полностью отдалась мыслям о предстоящем свидании с мужем. Они не виделись каких-то несколько недель, но ей казалось, будто минула целая вечность. Женщина силилась представить, как он сейчас выглядит, думала, здоров ли он, не устал ли от новой жизни, обрадуется ли, увидев ее, сильно ли переживает по поводу проявленной к нему несправедливости? Изменила ли его ярость, которую он должен был испытывать? Эта мысль задела супругу полицейского так глубоко, что она почувствовала почти физическую боль.
Сидя абсолютно прямо, Шарлотта настолько погрузилась в размышления, что вернулась в реальность только тогда, когда сидевший рядом Телман встал и показал на двери. Лишь теперь она осознала, что непрерывно сжимает и разжимает пальцы, и ощутила боль в суставах. Поезд остановился, и миссис Питт поднялась на ноги. Они приехали на Олдгейт-стрит и остальную часть пути должны были пройти пешком.
День уже полностью вступил в свои права. Стало светлее, но улицы выглядели более грязными. Теперь по ним двигался сплошной поток людей, повозок и фургонов. Рабочие, группами и по одиночке, направлялись на предприятия и в мастерские – одни опустив вниз голову, другие оживленно беседуя друг с другом. Действительно ли здесь витало в воздухе напряжение, задумалась Шарлотта, или это разыгралось ее воображение, поскольку она знала историю этого района и испытывала страх? Женщина инстинктивно придвинулась к Сэмюэлю.
Они шли на север по Хай-стрит. Инспектор сказал своей спутнице, что им нужно попасть на Брик-лейн, поскольку Питт каждое утро ходил по ней на работу. Это был Уайтчепел, и Шарлотта подумала о том, что означало это название в буквальном смысле и как оно не подходило к этой мрачной, промышленной зоне с ее узкими улицами, пылью, серыми, разбитыми окнами домов, темными аллеями, трубами, изрыгающими черный дым, запахом канализации и навоза. Ужасная история этого района лежала так близко к поверхности, что вызывала боль в сердце.
Телман шел быстро и, казалось, ничем не выделялся среди рабочих, спешивших на сахарные заводы, в пакгаузы и на верфи. Миссис Питт приходилось семенить рысцой, чтобы поспевать за ним, – но, вероятно, здесь это было вполне приемлемо. В это время дня женщины и мужчины не расхаживали, подобно влюбленным парочкам.
Послышался взрыв раскатистого смеха. Кто-то разбил бутылку, и звон стекла произвел на Шарлотту крайне неприятное впечатление. Он ассоциировался не с утратой чего-то полезного, как она восприняла бы его дома, а с изготовлением смертельно опасного оружия с острыми, неровными краями.
Они достигли Брик-лейн, и Телман остановился. Сначала его спутница не поняла почему, но потом, с замиранием сердца, увидела Питта. Он неторопливо шел по противоположной стороне улицы и в отличие от других вертел головой из стороны в сторону, прислушиваясь и присматриваясь. Одет Томас был неряшливо. Рваное на спине пальто, как всегда, висело на нем мешком; вместо прекрасных новых ботинок, которые дала ему перед отъездом Шарлотта, на нем были старые башмаки с отстающими подошвами и бечевкой вместо шнурков, а поля его шляпы были изодраны. Супруга узнала его только по походке.
Когда Томас обернулся и увидел их с Сэмюэлем, его взяла оторопь, и он застыл на месте. Он не ожидал увидеть свою жену здесь и, вероятно, даже не думал о ней. Но очевидно, что-то в ее позе привлекло его внимание. Шарлотта двинулась вперед, но Телман схватил ее за руку. Сначала она возмутилась и попыталась вырвать руку, но потом остановилась, поняв, что если побежит через улицу, то привлечет внимание к себе и мужу. Окружавшие их люди знали Питта и стали бы спрашивать у него, кто она такая. Что бы он им ответил? Это породило бы сплетни, ненужные вопросы…
Миссис Питт остановилась, поставив одну ногу на бордюрный камень. Ее лицо залила краска смущения. Томас не спеша пересек улицу, уклоняясь от повозок и пройдя между подводой и ручной тележкой уличного торговца. Приблизившись к жене и бывшему помощнику, он кивнул Шарлотте и заговорил, делая вид, будто обращается только к Телману.
– Что вы здесь делаете? – тихо спросил он дрожащим от волнения голосом. – Что-нибудь случилось?
Шарлотта пристально посмотрела на него, стараясь запомнить каждую его черточку. Он выглядел усталым. Лицо его было тщательно выбрито, но кожа имела сероватый оттенок, а вокруг глаз виднелись круги. Женщине страстно, до боли в груди, захотелось утешить его, забрать домой, в теплую, чистую кухню, пропитанную запахами свежевыстиранного белья и вымытого дерева, в тишину сада с его ароматами сырой земли и скошенной травы, за закрытые двери – на несколько часов, в течение которых она могла бы держать его в своих объятиях.
Но прежде всего Шарлотта хотела продемонстрировать всем, что он был прав, доказать это, исцелить старую рану, причиненную позором его отца. Она была разгневана, уязвлена, беспомощна и не знала, что сказать, как объясниться с супругом, чтобы он обрадовался ей, как радовалась она сама, что находится рядом с ним, видит его, слышит его голос…
– Много чего случилось, – так же тихо ответил Телман.
Он называл Томаса «сэр», только когда проявлял дерзость, и поэтому ему не нужно было следить за своим языком, чтобы ненароком не выдать бывшего шефа.
– Я не знаю всего, и поэтому пусть лучше с вами поговорит миссис Питт, – добавил инспектор. – Но кое-что вам просто необходимо знать.
Бывший суперинтендант уловил нотки страха в голосе коллеги, и его гнев моментально испарился. Он перевел взгляд на Шарлотту. Ей очень хотелось спросить его, как у него дела, всё ли в порядке, в каких условиях он живет, каковы его отношения с хозяевами, достаточно ли у него подушек, чем он питается и хватает ли ему еды. Но главное, ей хотелось, чтобы он знал, что она любит его и что испытываемое ею одиночество и тоска по нему гораздо болезненнее, чем можно было ожидать. Что ей так не хватает их совместного веселья, разговоров, сопереживания, прикосновений да и просто ощущения его присутствия.
Однако вместо этого Шарлотта заговорила о том, что многократно мысленно повторяла про себя, готовясь к встрече с мужем. Она старалась быть как можно более краткой и деловой.
– Я навещала вдову Мартина Феттерса… – начала она и, не обращая внимания на изумленное выражение на лице Питта, поспешила добавить, чтобы тот не успел прервать ее, – поскольку хотела выяснить, почему он был убит. Этому должна была быть причина…
Женщина замолчала, поскольку к ним приблизилась группа работниц завода, которые громко разговаривали и рассматривали Томаса, Сэмюэля и Шарлотту с нескрываемым любопытством. Телман с беспокойством переступил с ноги на ногу, а Питт отступил на шаг в сторону, создавая видимость, будто Шарлотта является спутницей инспектора. Одна из женщин рассмеялась, и они прошли мимо, а за ними по улице прогрохотала тележка, груженная овощами. Не стоило оставаться здесь, беседуя, слишком долго, так как это поставило бы Томаса под удар.
– Я прочитала основную часть его бумаг, – продолжила Шарлотта. – Он был страстным республиканцем и даже проявлял готовность оказывать помощь в организации революции. Мне кажется, именно за это Эдинетт и убил его, когда ему стали известны намерения друга. Вероятно, он не осмелился обратиться в полицию. Никто не поверил бы ему – или, хуже того, полицейские могли быть причастны к заговору.
Питт ошеломленно смотрел на нее.
– Феттерс был… – Он глубоко вздохнул. Смысл сказанного доходил до его сознания с трудом. – Понятно.
Некоторое время Томас молча смотрел на жену, словно пытаясь вспомнить каждую черточку ее лица, прикоснуться к ее сознанию. Затем он вернулся в реальность, вспомнив о том, что стоит посреди оживленной улицы, на сером тротуаре и у него срочное дело. Шарлотта почувствовала, что ее лицо покрывается румянцем, а по телу разливается сладостное тепло.
– Если дело обстоит так, то мы имеем два заговора, – нарушил наконец молчание Томас. – Один связан с Уайтчепелским убийцей и имеет целью защиту монархии любой ценой, второй – заговор республиканцев, стремящихся свергнуть ее, и тоже любой ценой, возможно, даже еще более страшной. И участники этих заговоров нам в точности не известны.
– Я виделась с тетей Веспасией. Она передавала тебе привет, – добавила миссис Питт.
Произнеся эти слова, она невольно подумала, как мало отражают они те эмоции, которые испытывала леди Камминг-Гульд во время разговора с ней. Но взглянув на мужа, женщина увидела, что он все понял, и, успокоившись, улыбнулась ему.
– Что она сказала? – спросил Питт.
– Чтобы ты был осторожен, – с грустью ответила Шарлотта. – Теперь я могу лишь позаботиться о том, чтобы обнаружились другие бумаги Мартина Феттерса. Джуно уверена в их существовании.
– Не вздумай обращаться к кому-нибудь еще! – произнес Томас приказным тоном.
Бросив взгляд на Телмана, он понял, что тот вряд ли сможет удержать его жену от необдуманных шагов. Сэмюэль выглядел беспомощным, разочарованным, и выражение его лица представляло собой смесь душевной боли, страха и ярости.
– Обещаю, – сказала Шарлотта, стараясь рассеять опасения супруга. – На эту тему я ни с кем больше говорить не буду. Мы с Джуно поищем бумаги в ее доме.
Питт медленно выдохнул.
– Я должен идти.
Его жена стояла неподвижно, сгорая от желания прикоснуться к нему. Но улица была полна людей, и на них уже начали обращать внимание. Невзирая на все доводы разума, миссис Питт шагнула вперед, а ее муж протянул ей руку. Проезжавший на велосипеде рабочий крикнул, обращаясь к Телману, какую-то непристойность и, расхохотавшись, нажал на педали. Инспектор крепко, до боли в пальцах, схватил Шарлотту за руку и потянул ее назад. Томас тяжело вздохнул.
– Прошу тебя, будь осторожна, – повторил он. – И передай Дэниелу и Джемайме, что я люблю их.
Шарлотта кивнула.
– Они и так это знают.
Питт помедлил несколько секунд, а затем повернулся, пересек улицу и пошел прочь, ни разу не оглянувшись. Супруга смотрела ему вслед. В этот момент до ее слуха вновь донесся смех.
– Пойдемте, – решительно произнес Телман, дернув свою спутницу за руку с такой силой, что она едва не потеряла равновесие. Она хотела было сказать ему что-нибудь резкое, но тут же поняла, что привлекает внимание прохожих. Нужно было вести себя так, чтобы ни у кого не вызывать излишнего интереса.
– Извините, – сказала миссис Питт и послушно последовала за полицейским обратно, в сторону Уайтчепел-Хай-стрит.
Но теперь на душе у нее было намного легче. Они с Томасом даже не прикоснулись друг к другу, но взгляд его глаз был гораздо ощутимее любой физической ласки.
* * *
Веспасия не особенно любила Вагнера, но оперное представление было грандиозным событием в светской жизни, которому были присущи великолепие и блеск, а поскольку приглашение на него поступило от Марио Корена, она приняла бы его, даже если б это было приглашение на пешую прогулку по Хай-стрит под дождем. При этом пожилая леди ни в коем случае не сказала бы ему об этом, хотя и подозревала, что он уже знает это. Даже страшные новости, которые принесла Шарлотта, не смогли бы удержать ее от встречи с этим человеком.
Корена заехал за ней в семь часов, и они не спеша отправились в оперу в карете, взятой им напрокат. Стоял теплый вечер. Улицы были запружены людьми, вышедшими на других посмотреть и себя показать и направлявшимися на вечеринки, ужины и балы или на прогулку вдоль реки.
Марио улыбался. На его лице играли отблески лучей заходящего солнца, светивших сквозь окна. Время явно пощадило его, подумалось Веспасии. Кожа его лица все еще отличалась гладкостью, и на ней лишь с трудом можно было различить тонкие морщинки, совершенно не старившие этого мужчину. И это несмотря на все потери и удары судьбы, которые ему пришлось пережить! Вероятно, он просто не терял надежды, принимаясь за новое дело каждый раз, когда предыдущее оканчивалось крахом.
Леди Камминг-Гульд вспоминала долгие, наполненные золотистым светом вечера в Риме, когда солнце медленно опускалось над древними руинами города, пришедшего за прошедшие столетия в упадок и погрузившегося в меланхоличные грезы. Теплый воздух, без малейшего намека на прохладу, был насыщен запахами жары и пыли. Веспасия вспоминала, как они бродили по мостовым, являвшимся когда-то центром мира и попиравшимся ногами представителей всех народов земли, приносивших сюда дань.
Но то была эпоха империи, а Марио, стоя на старом мосту через Тибр и глядя на блики света на воде, рассказывал ей хрипловатым от волнения голосом о древней республике, которая свергла царя задолго до появления цезарей. Он любил простоту и честь, отличавшую древних римлян до тех пор, пока ими не овладели чрезмерные амбиции и могущество не развратило их.
Веспасия почувствовала озноб, которому не смогло воспрепятствовать даже разлитое в вечернем воздухе тепло. Да и отголоски памяти не помогали избавиться от него.
Она думала о темных аллеях Уайтчепела и о женщинах, одиноко стоявших вдоль них в ожидании клиентов, – о женщинах, которые, услышав доносившийся сзади грохот колес кареты, оборачивались и видели в полумраке ее черные контуры, а затем появлявшееся в открытой дверце лицо, после чего их тела пронзала неожиданная боль.
А еще пожилая дама думала о бедном Эдди, который слышал, а возможно, и понимал только половину того, что происходило в окружавшем его мире, и представлял собою пешку, переставлявшуюся с места на место. О его чувствах, используемых и не принимаемых во внимание другими людьми, о его матери, тоже глухой, которую жалели и зачастую игнорировали, о том, как она, должно быть, горюет о своем сыне, даже не имея возможности утешить его, не говоря уже о том, чтобы спасти…
Тем временем они уже подъезжали к Ковент-Гардену. На углу стояла маленькая девочка, протягивая вперед руку с зажатым в ней букетом увядших цветов. Марио остановил карету – к большому неудовольствию ехавших за ним других участников уличного движения, – вышел из нее и направился в сторону девочки. Купив у нее букет, он вернулся с улыбкой на устах. Цветы были пыльными, их стебли согнулись, а лепестки поникли.
– Они несколько пережили пору расцвета, – сказал Корена с лукавой ухмылкой. – И заплатил я за них немало.
Смешинки в его глазах сочетались с печалью. Веспасия приняла от него букет.
– Очень кстати, – сказала она, улыбаясь в ответ и ощущая комок в горле.
Под аккомпанемент негодующих криков карета двинулась дальше.
– Жаль, что это Вагнер, – заметил Марио, вновь занимая свое место. – Я никогда не воспринимал его всерьез. Те, кто не умеет смеяться над собой, пугают меня даже больше, чем те, кто смеется над всеми.
Взглянув на него, пожилая леди поняла, что он говорит абсолютно серьезно. Интонация его голоса напомнила ей о жарких, страшных днях завершения осады. Они сознавали тогда, что сделали все возможное, что им оставалось только ждать и что победа остается для них недостижимой. Папа Римский рано или поздно вернется, и вместе с этим вновь восторжествует зло – безличное, безжалостное, скрывающееся под маской благодушия. Но в их душах пылала страсть, которая наряду с преданностью делу придавала им силы. Люди, взявшие над ними верх, были сильнее, богаче и печальнее их.
– Они насмехаются потому, что не понимают, – сказала Веспасия, вспомнив тех, кто в те давние времена потешался над их устремлениями.
– Иногда, – согласился Марио. – Но бывает гораздо хуже, когда они насмехаются потому, что понимают, ненавидя то, чего не в силах достигнуть. – Он улыбнулся. – Помню, как дед говорил мне, что, если я захочу добиться богатства или славы, обязательно найдутся люди, которые будут ненавидеть меня, поскольку и то и другое достигается за чужой счет. Но если я захочу просто быть порядочным человеком, никто не будет питать ко мне недобрые чувства. Я не стал с ним спорить отчасти потому, что это был мой дед, но главным образом потому, что не понимал, насколько он не прав. – Корена поджал губы, и в его глазах появилась невыразимая грусть. – Никакая ненависть не сравнится с той, которую вы испытываете к человеку, обладающему добродетелью, отсутствующей у вас и желанной вами. Это зеркало, отражающее то, что вы собой представляете, и вынуждающее вас смотреться в него.
Старая леди непроизвольным движением положила свою ладонь на его руку. Его пальцы, сильные и теплые, тут же сомкнулись вокруг ее кисти.
– О ком вы думаете? – спросила она, зная, что это не просто дань воспоминаниям, как бы дороги они ему ни были.
Марио взглянул на нее – его глаза были совершенно серьезными. Они почти приехали, и в скором времени им нужно было выходить, чтобы слиться с толпой, которая собралась на ступеньках здания оперы и состояла из женщин в кружевах, шелках и сверкающих драгоценностях и мужчин в белоснежных рубашках.
– Не столько о человеке, моя дорогая, сколько о времени. – Корена огляделся. – Такое положение вещей не может продолжаться дальше – излишества, неравенство, расточительность… Смотрите на всю эту красоту и запоминайте ее, поскольку она стоит очень дорого и значительная ее часть пропадет. – Он говорил очень тихо. – Если б они были немного мудрее, немного умереннее, то смогли бы сохранить всё. В том-то и беда – когда ярость в конце концов выплеснется наружу, она уничтожит все, и добро и зло.
Прежде чем леди Камминг-Гульд успела задать ему следующий вопрос, их карета остановилась. Марио вышел и протянул ей руку, не дожидаясь, когда это сделает швейцар. Они поднялись по ступенькам, прошли сквозь толпу, приветствуя кивком друзей и знакомых, и увидели Чарльза Войси, оживленно беседовавшего с Джеймсом Сиссонсом. Лицо у последнего раскраснелось, и он начинал говорить всякий раз, как только Чарльз замолкал.
– Бедный Войси, – с усмешкой произнесла Веспасия. – Вам не кажется, что мы просто обязаны спасти его?
Марио посмотрел на нее с озадаченным видом.
– Спасти?
– От этого сахарозаводчика, – уточнила пожилая женщина, удивляясь тому, что ей приходится объяснять такую очевидную вещь. – Он самый невыносимый зануда.
На лице Корены появилось выражение искренней жалости, и его спутница испытала страстное желание, которое никогда не могло бы осуществиться, даже в те далекие годы в Риме, – разве что в мечтах.
– Вы ничего не знаете о нем, моя дорогая, – возразил ей Марио. – Ничего не знаете о человеке, скрывающемся за этой непрезентабельной внешностью. Он заслуживает того, чтобы о нем судили по его внутреннему содержанию, а не по наружности.
С этими словами он взял леди Камминг-Гульд под руку и с удивительной силой повлек ее мимо Войси и Сиссонса вверх по ступенькам, к дверям ложи.
Веспасия заметила, как Чарльз занял место в другой ложе, почти напротив них. А вот сахарозаводчика нигде видно не было. Пожилая дама хотела насладиться музыкой, находясь в обществе Марио хотя бы в течение этого короткого промежутка времени, но ей никак не удавалось избавиться от мыслей о том, что рассказала ей Шарлотта. Она прокручивала в сознании все варианты и возможности, и чем больше думала, тем больше утверждалась во мнении, что Линдона Римуса очень близко подвели к правде, но при этом им манипулируют в целях, недоступных его пониманию.
Веспасия доверяла сердцу Марио. Она не сомневалась в том, что даже по прошествии всех этих лет он не очень сильно изменился. Его мечты были вплетены в нити его души. Но она не доверяла его голове. Корена был идеалистом и видел мир в крупных мазках – таким, каким хотел его видеть. Он не допускал, чтобы опыт притуплял его надежды или демонстрировал ему реальность.
Старая леди заглянула ему в лицо, озаренное страстью и надеждой, и проследила за его взглядом, устремленным на королевскую ложу, которая сегодня была пуста. По всей вероятности, принц Уэльский предавался чуть менее серьезным занятиям, нежели размышления о судьбах обреченных богов Вальхаллы.
– Вы намеренно выбрали «Сумерки богов»? – спросила леди Камминг-Гульд.
Марио уловил в ее тоне серьезность и даже ощущение скоротечности времени и ответил ей столь же серьезно.
– Нет… но мог бы, – негромко произнес он. – Это сумерки, Веспасия, для очень несовершенных богов, которые упустили все свои возможности, растратили огромные деньги, не принадлежавшие им, позаимствованные деньги, которые так и не были возвращены. Из-за этого добрые люди умрут от голода, и это вызывает у жертв не просто гнев. Это пробуждает у простого человека ярость, в результате чего короли лишаются трона.
– Сомневаюсь в этом. – Возражать своему старому другу не доставляло Веспасии никакого удовольствия. – Принц Уэльский должен много денег уже весьма продолжительное время, и вызываемое этим недовольство все никак не достигнет накала, достаточного для того, чтобы произошло то, о чем вы говорите.
– Все зависит от того, у кого он занимал деньги, – произнес Марио с мрачным видом. – У богачей, банкиров, спекулянтов, придворных… Они сознательно рисковали, предоставляя ему займы, и поэтому заслуживают своей участи. Но если кредитор разоряется и тянет за собой в пропасть других, это совсем другое дело.
Лампы медленно погасли, и в зале воцарилась тишина. Однако Веспасия едва заметила это.
– А такое может произойти, Марио? – спросила она.
Оркестр заиграл увертюру, звучавшую довольно зловеще, и пожилая дама почувствовала в темноте легкое прикосновение руки Корены. В нем все еще сохранялась необычайная сила. Прикасаясь к ней, он никогда не причинял ей боль – но разбивал ее сердце.
– Разумеется, это произойдет, – ответил он. – Принц точно так же стремится к самоуничтожению, как боги Вагнера, и он утянет за собой Вальхаллу – вместе со всем хорошим и всем плохим. Но мы никогда не знали, как предотвратить это. Их трагедия заключается в том, что они не желают никого слушать до тех пор, когда исправлять что-либо уже слишком поздно. Но на сей раз в нашем распоряжении имеются дальновидные люди, обладающие практическим складом ума. Англия – последняя из великих держав, которой предстоит услышать голос простого человека, взывающего к справедливости, но, возможно, благодаря этому она узнает все от тех из нас, кто потерпел неудачу, а вам будет сопутствовать успех.
Занавес пополз вверх, обнажив замысловатые декорации на сцене. Веспасия повернула голову и увидела на лице Марио выражение надежды и твердой решимости предпринять еще одну попытку, несмотря на все предыдущие поражения. Он не желал победы другим, и ей вдруг захотелось, чтобы его устремления достигли цели. Уровень морального разложения в стране был чрезвычайно высок, но во многих случаях это было связано с невежеством и слепотой, а не со злонамеренностью или жестокостью. Леди Камминг-Гульд могла согласиться с аргументами Чарльза Войси против наследственных привилегий, но она достаточно хорошо знала человеческую натуру, чтобы понимать, что злоупотребления властью в равной мере затрагивает и монархов, и простых людей.
– Тиранами не рождаются, дорогой мой, – тихо сказала она. – Ими становятся, когда возникает такая возможность, какие бы титулы они себе ни присваивали.
Взглянув на нее, Корена улыбнулся.
– Вы слишком мало думаете о человеке. Нужно иметь веру.
Его собеседница проглотила слезы, скопившиеся в горле, и не стала спорить.