Книга: Я, Потрошитель
Назад: Глава 21 Дневник
Дальше: Глава 23 Дневник

Глава 22
Воспоминания Джеба

Неужели он и есть наш Шерлок Холмс? И гениальный ум, которого все так долго ждали, наконец вступит в игру? Господи, как же я на это надеялся! Кроме того, жалкий честолюбец, я рассчитывал, что стану тем, кто все это запишет…
Через два дня я встретился с профессором Дэйром в клубе «Реформа» на Пэлл-Мэлл, рядом с «Клубом путешественников», в том районе в центре Лондона, где расположены самые шикарные клубы. Твидовый костюм Дэйра был просто великолепен, и опять его нисколько не волновало, какое впечатление он производил своими вьющимися светлыми волосами, орлиным носом, круглыми очками и общим обликом Портоса в окружении тел только что убитых гвардейцев кардинала.
– Садитесь, – сказал Дэйр, – и не обращайте внимания на всевозможных ирландских революционеров вокруг, поскольку они ни за что на свете не взорвут бомбу в единственном месте в Лондоне, где можно получить замечательное жаркое из ягненка.
– Поскольку в моей речи чувствуется слабый, но отчетливый дублинский говор, – заметил я, – они не взорвут это заведение до тех пор, пока я его не покину, из опасения – ошибочного, разумеется – погубить одного из своих.
Я знал, что здесь нет никаких революционеров, да и радикалов тоже, а есть лишь невыразительное и убогое племя неприкаянных либералов, желающих перемен со скоростью, лишь немногим превосходящей перемещение черепахи через пески Сахары.
Мы устроились в угловом закутке просторного зала, наполненного дымом сигар и трубок, среди роскошных стен, отделанных красным деревом, с книжными шкафами и портретами либералов, начиная с Анны Болейн, и Дэйр предложил мне сигару и херес. Первую я взял, от второго отказался.
– Вероятно, мудрое решение, – сказал профессор. – Слишком часто после ночи, проведенной вместе с другом «Джеком Барли», я просыпался в объятиях проститутки, которой обещал жениться и тем самым вернуть в общество. Поверьте, требуется нечто большее, чем фонетика, чтобы выпутаться из такого с нетронутой физиономией.
Я рассмеялся, в очередной раз восхищаясь остроумием, основанным на шоке, который мне нигде не приходилось встречать в столь чистой форме. Возможно, таким обладал Оскар Уайльд, ибо он тоже был острым ножом по отношению к условностям морали (и чем это для него закончилось, бедняга!). Мне тогда захотелось узнать, и я не знаю этого до сих пор, был ли знаком Уайльд с Дэйром, и если был, что от него перенял. Я знал, что сам многое перейму у Дэйра. И так оно и случилось!
– Итак, – начал профессор, – журналист-ирландец, в прошлом музыкальный критик, хочет получить разгадку тайны слова «Й-Е-В-Р-Е-И», не так ли?
– Я прочитал и услышал столько разных версий, что мне хочется чего-нибудь заслуживающего доверия.
– Значит, вы не верите в сатанинские и масонские ритуалы, старинное лондонское просторечие, писанину неграмотного остолопа, неспособного правильно написать слово из пяти букв, который, если его заставить, напишет вместо «собака» «С-А-Б-А-К-К-А»? Есть другие гипотезы?
– Кое-кто полагает, что это слово написано по-китайски. Точнее, это транскрипция китайского иероглифа. Другие считают, что оно родом из степей, где заканчивается Россия и начинается первобытная казацкая стихия. Все сходятся в том, что сердцем всего этого является язык.
– И я тоже так думаю. Действительно, главное – язык.
Раскрыв портфель, который я сразу не заметил, Дэйр достал книгу, не фолиант, а скорее тетрадь, толстый журнал, из тех, как я узнал впоследствии, которые являются неотъемлемой частью мира медицины и науки.
– Вот и ответ, – сказал профессор, – и примите мои поздравления с тем, что вы второй человек в Лондоне, кому он известен.
Я жадно схватил книгу.
– Страницы со сто тридцать второй по сто тридцать девятую, – услужливо подсказал Дэйр.
К сожалению, эти страницы оказались на немецком, как и вся чертова книга.
– Сэр, я не владею немецким.
– Ого, а мне вас расхвалили чуть ли не как гения…
– Я самостоятельно освоил скоропись, я могу читать по-французски, чему также выучился сам. Считается, что я обладаю остроумием и имею определенный потенциал как писатель. Но на этом все и заканчивается, увы.
– Ну хорошо. Журнал перед вами – это «Zeitschrift für vergleichende Augenheilkunde». Что легко переводится как «журнал сравнительной офтальмологии». На указанных страницах блестящий немецкий офтальмолог – то есть глазной врач – по имени Рудольф Берлин опубликовал результаты исследований, озаглавленные «Eine besondere Art der Wortblindheit (Dyslexie)». Для вас это хоть что-то прояснило?
Дэйр играл со мной как кошка с мышкой. Но он не собирался меня съесть – он хотел меня просветить. А для этого ему требовалось меня уничтожить. Вот как построено образование.
– Сэр, вы прекрасно понимаете, что нет, – ответил я.
– Я слишком много думаю о себе, не так ли? Я нахожу себя таким остроумным… Это всегда было для меня проблемой. Ну хорошо, название статьи герра доктора Берлина переводится как «Особый случай неспособности к чтению», а в скобках он предложил термин для обозначения этого расстройства, имеющего столь важное значение для нашего расследования.
– И это расстройство…
– Это расстройство обусловлено расхождением того, что видит глаз, и того, что получает мозг. Берлин назвал его «dyslexie», что на нашем более благозвучном языке звучит как «дислексия».
– Вы хотите сказать… – Я силился осмыслить услышанное.
– Я хочу сказать, что у нашего Джека расстройство, но это не глупость, безумство, аморальность или даже каннибализм, и хотя на самом деле он может обладать и всем этим, его расстройство по-научному называется дислексией. Он не способен к чтению.
Я кивнул, однако мой взор был затуманен недоумением.
– Скажем просто: он смотрит на буквы «Е-В-Р-Е-И» – и именно их и видит, но когда глаза передают эту информацию мозгу, она, искажаясь каким-то до сих пор не изученным путем, превращается в «Й-Е-В-Р-Е-И». И для него «Й-Е-В-Р-Е-И» – объективная реальность. Он не догадывается, что пишет неправильно, хотя, учитывая его зрелый возраст, предположительно ему известно о том, что у него определенные проблемы с правописанием и чтением, но поскольку до прошлого года определения этого расстройства не существовало, он всю свою жизнь тихо придумывал способы обойти эту проблему. Его друзья, родственники, общество, в котором он вращается, – никто не подозревает об этом расстройстве, потому что он научился чертовски хорошо его скрывать. И все же кое-что нам это дает. Например, Джек определенно не может работать в фирме или другом заведении, где требуется составлять грамотно написанные отчеты, что исключает практически любую научную деятельность, в том числе медицину. Тем самым отпадает теория о сумасшедшем хирурге. Расстройство закрыло Джеку дорогу в медицину. Следовательно, он занят каким-либо физическим трудом: он может быть полицейским, военным, возможно, землемером или архитектором. Может статься, расстройство не влияет на его способность обращаться с цифрами, поэтому он может быть инженером, розничным торговцем, фабрикантом, кем угодно. Возможно, он обладает ораторским мастерством и, следовательно, может быть адвокатом, торговым представителем, биржевым брокером, ведущим аукционов.
Берлин утверждает, что прелесть этого расстройства заключается в том, что круг страдающих им ни в коей мере не ограничивается идиотами или слабоумными. Ему могут быть подвержены люди, обладающие средними и даже высокими мыслительными способностями – что, подозреваю, верно в отношении Джека. Просто они находят какой-нибудь тихий способ компенсировать свой недостаток. Например, такой человек будет всеми силами избегать читать вслух перед аудиторией, поскольку ему может встретиться слово, буквы которого перепутаются в его сознании, и он прочитает вместо «доктор» слово «доклад» или вместо «пальто» – «лепта», в результате чего получится полная галиматья. Такое уже случалось с ним несколько раз, он усвоил урок и нашел способ обходить подобные ситуации, понимаете?
– Значит, когда Джек выводил мелом свое послание, он не догадывался, что выдает о себе очень важную подробность?
– Совершенно верно, хотя в настоящее время он уже об этом знает и, наверное, клянет себя последними словами за свою глупость. Поднаторев в искусстве ограждать себя от подобных ошибок, он предположительно разработал целый план, однако что-то его спугнуло, и он неосознанно вернулся к прежнему. Насколько я могу судить, пока что это его единственная ошибка, да и ошибкой она стала только потому, что всего один-единственный человек в Лондоне – теперь уже два – поняли, что произошло.
Я был потрясен. Впервые, если не считать пропавших колец, я увидел действительное продвижение вперед, поскольку конверт Сассекского полка, обнаруженный рядом с Энни Чэпмен, ничего не дал.
– Я понял, что вы хотите сказать, и я глубоко потрясен. И все же, профессор Дэйр, я должен спросить, как это поможет следствию? Я имею в виду, в практическом плане; нельзя же разом проверить все три с половиной миллиона мужчин, проживающих в Лондоне, чтобы установить тех, кто страдает этой дислексией. И, похоже, неизвестно, насколько широко распространено это расстройство. Предположим, речь идет о чем-то распространенном – лично мне за время моего весьма эпизодического обучения повстречалось немало неграмотных людей, – и может быть, что отсев ровным счетом ничего не даст.
– Вы правы, – согласился Дэйр, – и, подозреваю, именно поэтому мои выкладки не произвели на следователя особого впечатления.
– И все же, – продолжал я, увидев впереди свет, – как вы сказали, это расстройство можно связать с другими факторами. Вы упомянули о том, что такой человек может заниматься только физическим трудом, так что, похоже, мы можем отбросить широкий круг подозреваемых.
– Кажется, вы начинаете понимать, что к чему, – обрадовался Дэйр. – Проверка на дислексию настолько тонкая, что должна стать последним, а не первым критерием в деле установления личности преступника. В настоящий момент мой замысел заключается в том, чтобы кто-то, одаренный аналитическим складом ума…
– Разумеется, сэр, вы имеете в виду себя…
– Не преуменьшайте свои способности, мистер Джеб. Две головы лучше одной, и в полемике между собой они, возможно, создадут нечто лучше того, что каждый мог бы сделать в одиночку.
– Согласен, – сказал я.
– Поэтому я предлагаю вот что: мы отдохнем несколько дней, не только от дела, но и друг от друга. В одиночестве, используя в качестве проводника мою квинтэссенцию дислексии, мы посмотрим, что можно вывести из имеющихся у нас на руках фактов. Вам известно больше, чем мне, поскольку вы побывали на месте преступлений, пока там еще не остыла кровь, и к тому же обсуждали дело со многими профессионалами. С другой стороны, возможно, вы смотрите на события вблизи, не видя общей картины; кроме того, быть может, вы склонны идти на поводу у этих профессионалов, которые, в конце концов, стремятся повесить все это на какого-нибудь русского моряка или еврея в кожаном фартуке и никак не желают признать, что нечто подобное мог совершить коренной англичанин.
– Какова наша цель?
– Наша цель заключается в том, чтобы составить портрет преступника по его характерным чертам. Он должен быть таким, и никаким другим. Чем больше мы будем думать, тем больше сузится круг. В отличие от сети, которой можно поймать преступника только в разгар преступления или сразу же после него, мы составим – ну, наверное, слово «профиль» тут подходит больше, чем «портрет», – профиль преступника и установим тех немногих подозреваемых, кто будет ему соответствовать. После чего мы – вы и я, разумеется, – внимательно изучим каждого из них на предмет каких-либо свидетельств выходящего за рамки поведения.
– Кольца! – возбужденно воскликнул я. – Предположим, нам удастся установить, что этот человек действительно получил недавно два обручальных кольца, или эти кольца будут обнаружены у него в шкатулке.
– Да, да, что-то в таком духе, – согласился Дэйр. – Предположим, мы установим, например, что некий мистер Икс, страдающий дислексией адвокат, был замечен возвращающимся к себе домой рано утром в дни совершения преступлений. Каким-нибудь образом – я не из тех, кто вдается в детали, – в общем, каким-нибудь образом мы проникаем к нему в жилище и находим кольца. Конечно, это грубый пример, но суть та же. Возможно, мы установим человека, оставившего другие улики, но поскольку никто эти улики не искал, на него не обратили внимания. Мы будем определять общий рисунок. Вот в чем моя мысль.
– Наверное, мне следует раздобыть револьвер, чтобы осуществить арест! – загорелся я.
– Арест? Столкновение лицом к лицу? Господи, только не это, никакого геройства. Оставим его тем болванам, кто стоял вместе с Чардом против зулусов в Роркс-Дрифт, вместо того чтобы благоразумно бежать подобно крысам. Они не понимали, что защитными доспехами Чарда является его собственная безнадежная глупость. В то время как они сами, будучи более развитыми человеческими существами, оставались беззащитной добычей перед копьями черномазых. Я слишком умен, чтобы быть храбрым, покорнейше благодарю.
– Значит, никакого столкновения лицом к лицу не будет. Револьвер не нужен. Но мы отнесем наши находки в Скотланд-Ярд, и дальше уже будут действовать «синие бутылки». Слава достанется нам, а их уделом будет опасность. Полагаю, с этим я смогу смириться.
– И правда, это работа полиции. Лично для меня достаточным вознаграждением станет отправка Джека в ад на борту корабля Ее Величества «Петля» на виселице в Ньюгейтской тюрьме.
– Не оставляя без внимания моральную сторону подобного предприятия, – сказал я, – не подумайте обо мне плохо, сэр, за то, что я восторгаюсь его профессиональной сутью! Подумать только, мы прославимся на весь мир!
– Слава сильно переоценена, – заметил Дэйр. – С годами вы сами это увидите.
– Вы меня неправильно поняли. Не сама слава, конечный результат, а сам процесс. Вместе со славой приходит влияние, а вместе с влиянием – возможность что-либо изменить. Вот о какой славе я говорю. Хотя что касается славы мелочной – пожалуй, от нее я бы тоже не отказался.
– Ваш идеализм вас погубит или, что гораздо хуже, обеспечит ваше посвящение в рыцари, и вы проведете остаток своих дней среди дураков и членов Парламента. Что до меня, было бы очень здорово получить шанс отказаться от аудиенции у королевы.
Назад: Глава 21 Дневник
Дальше: Глава 23 Дневник