Книга: Я, Потрошитель
Назад: Глава 20 Воспоминания Джеба
Дальше: Глава 22 Воспоминания Джеба

Глава 21
Дневник

15 октября 1888 года

 

Разумеется, я должен был это увидеть. Погруженный в темноту, можно даже сказать, призрачный пейзаж в той части города, которую я практически не знал. Я действовал, повинуясь инстинкту, дерзко, без колебаний, подобно Кардигану под Балаклавой, и мой безумный рейд прямо на вражеские шеренги позволил мне остаться в живых и встретить новый день.
Я выжидал, выжидал, выжидал. Новый день уже давно наступил, воздух был прохладным, солнце ярко сияло, погода стояла замечательная. Я бродил по улицам, словно гуляющий житель Лондона, отклоняясь то в одну, то в другую сторону, но при этом неуклонно продвигаясь к Митр-сквер. Не будучи дураком, я время от времени поворачивал назад, убеждаясь в том, что меня никто не преследует, хотя это и казалось маловероятным. И действительно, никому до меня не было никакого дела; я был лишь одним из многих лондонцев, заполнивших улицы, направляющимся на встречу, за покупками, по делу. Во мне не было ничего примечательного.
То и дело я проходил мимо аптеки, табачной лавки или газетного киоска, где красовались стенды с ведущей газетой этого вечера, выложившей новые откровения. Все это было вчерашним молоком, слегка подогретым, чтобы хоть как-то поддержать объемы продаж. Джек, Джек, Джек. Джек повсюду, Джек нигде, Джек замечен в тоннеле под Темзой, Джек замечен в Гайд-парке. Кто такой Джек, где Джек, откуда Джек, почему Джек? Когда газетчики придумали Джека, я не смог сдержать смеха. Их Джек таился в темноте, подкрадывался незаметно; взъерошенный, в здоровенном цилиндре, в одной руке он сжимал кривой восточный кинжал, а другой закрывал лицо платком. Его движения были кошачьими, поскольку он подчинялся кошачьим законам, плавный, бесшумный, скользящий на цыпочках. Ха и еще раз ха! Я совершенно нормальный человек, никто, кроме моих возлюбленных, никогда не видел мой нож, у которого в любом случае прямое лезвие из шеффилдской стали, какое можно найти на любой английской кухне. Я иду в толпе, распрямив плечи и вскинув голову, в моей одежде нет ничего от вест-эндовских вариаций на тему злобного коварства, и ни разу в своих приключениях я не видел ни узкой полоски тумана. У меня открытое, довольно привлекательное лицо и обыкновенные волосы, а цилиндр я не надену под страхом смерти. Неужели эти недоумки считают, что после свиданий со смертью я отправляюсь на бал? Или, быть может, в Букингемский дворец на чай с королевой? Газеты, каков смысл вашего существования, если вы вечно выворачиваете все наизнанку?
По мере того как я углублялся в Уайтчепел, дороги становились все более запружены телегами и подводами, а прилавки уличных торговцев, перегородившие тротуары, мешали проходу пешеходов, которым приходилось протискиваться в узких местах, следя за тем, чтобы не наступить на лошадиное дерьмо и не попасть под конку, подводу с бочкой пива или несущийся кэб. Полагаю, в толпе были и проститутки, поскольку эта работа круглосуточная, мужчина может захотеть плотской утехи в любое время дня и ночи; и все же, в отличие от вечерних часов, их было немного. Не было и нездорового сияния газовых фонарей, а также зарева питейных заведений, придающих району его обычный полусветский гротескный колорит. Жители Лондона занимались своими делами: британцы, отбросы империи, скопившиеся здесь, а также во все большем количестве евреи, индюки, тевтонцы, славяне, русаки, которых было уже столько, что английский язык больше не доминировал в общем гомоне и криках зазывал. Невыносимое зловоние конских испражнений, с которыми не могли справиться подметальщики улиц, как бы усердно они ни трудились, лезло в ноздри и глаза (постоянно слезящиеся, но кто мог их в этом винить?), а к нему примешивалась висящая в воздухе горечь метана, гораздо более смертоносного продукта, при интенсивном вдыхании вызывающего головную боль. Магазины, лавки, пивные – они беспорядочно мелькали мимо, вместе со всевозможными приспособлениями, обязательными для экономики на конской тяге: поилки, коновязи, ворота, ведущие в разгрузочные дворы, конюшни тут и там, и постоянные звуки, производимые самими животными, то ржание и фырканье, то цокот подкованных копыт по брусчатой мостовой, то просто шум и вздохи тех, кто, по сути дела, тащил город на своих крепких спинах, без жалоб и ропота. По большому счету, никаких осязаемых проявлений паники, связанной с Джеком, не было, что опровергало тщеславное заявление о том, будто город якобы в оковах страха. Опять же всему виной газеты, рассказывающие о том, чего на самом деле нет.
Я прошел мимо водонапорной станции Олдгейт, затем по Хаундсдитч и Дьюк и там отыскал то место, где наткнулся на миссис Эддоус и сделал ей предложение, после чего она отвела меня в темноту в глубь Митр-стрит. Дойдя до этой улицы, я свернул и оказался окружен с обеих сторон невысокими жилыми зданиями, ничем не примечательными, кроме своей абсолютной непримечательности. Через квартал улица привела на Митр-сквер, и в обычный день одинокий человек, прошедший под аркой, возможно, и привлек бы к себе какое-нибудь внимание, ибо какое у него могло быть здесь дело, но только не сегодня, поскольку площадь по-прежнему наслаждалась той славой, которую подарил ей мой предыдущий визит.
Не могу сказать, что люди толпились плечо к плечу, как на Всемирной выставке, но все же зеваки были повсюду, в основном собравшиеся в правом углу, там, где миссис Эддоус встретила свою судьбу. У меня не возникло желания пойти туда и протиснуться сквозь толпу, только чтобы увидеть пятачок брусчатки, ничем не отличающийся от любой другой брусчатки; вместо этого я впитал в себя всю площадь целиком, увидев при свете солнца то, что прежде было укутано темнотой.
Митр-сквер представляла собой разномастные и разновозрастные кирпичные строения, без какой-либо видимой причины окружившие небольшое свободное пространство посреди городских джунглей. В планировке, если площадь кто-то вообще планировал, не чувствовалось ни рисунка, ни замысла, ни расчета, ни ума и уж тем более таланта; но, скорее всего, она просто возникла сама собой, по мере того как вокруг нее беспорядочно появлялись различные строения, и в конце концов кому-то пришла в голову мысль убрать дикую траву, растущую между ними, под брусчаткой. Почему это место вообще называлось площадью? В ней не было ни одного прямого угла.
Однако убийца привлек толпу в уголок, ничем другим не примечательный, и если б вы предположили, что сам убийца вернется на место своего преступления, наверное, вы были бы правы; но в то же время, если б вы стали искать в толпе этого самого человека, я, истинный преступник, был бы последним, на ком остановился бы ваш взор. Убийство обладает собственным неповторимым запахом, и кое-кого влечет к нему помимо воли. Многие пришли в одиночку, по большей части мужчины, но также несколько дам; все они терялись, не зная, как себя вести, вероятно, стеснялись своего присутствия и все-таки не могли оставаться в стороне. Они стояли поодаль в напряженных позах, тщетно пытаясь не привлекать к себе внимания, как будто комиссар Смит и его «синие бутылки» могли сгрести их в кутузку. Все старались не смотреть друг другу в глаза и вообще не признавали присутствие остальных; из уважения к созданному газетами образу Джека, в цилиндре и пелерине, в цилиндре никого не было. Кругом были одни только котелки и шляпы с мягкими полями, одежда темная и строгая, словно яркие краски оскорбили бы миссис Эддоус.
Посмотрев налево, я увидел галерею-проход у церкви, которым я покинул площадь, и снова возблагодарил Господа, которого, как мне известно, на самом деле нет, за то, что он предоставил мне этот путь отхода, по какой-то необъяснимой причине в его Великом Плане, свободный от полицейских. Я был в долгу перед Богом за то, что он сотворил это замечательное место, где я в ту ночь смог так блестяще импровизировать. Я намеревался уйти тем же путем, как только утихнет мое разочарование прозаическим характером площади и отсутствием при свете дня драматизма и динамики, однако в этот момент меня обнаружили.
Моя вина стала известна. На меня указали. Игра была кончена. Я вернулся на место преступления и поплатился за это. Все это было верно.
Но верно также было то, что меня обнаружила собака.
Я не знаю, какими высшими чувствами обладают эти существа, но только эта собака меня узнала. Она разглядела меня насквозь. Собака учуяла меня – то ли по какой-то мельчайшей частице крови, приставшей к моей коже (я полностью сжег всю одежду, которая была на мне в ту ночь, и тщательно отскоблил свое тело), то ли благодаря какой-то инстинктивной системе предупреждения об опасности, свойственной всем хищникам, а может быть, вследствие проницательного анализа моего безразличия к пути отступления – точно не могу сказать.
Это был маленький скотч-терьер, совершенно белый, что должно было свидетельствовать о добродетели и справедливости; это явилось доказательством того, что символизм временами проявляется в жизни с той же готовностью, что и в литературе, поэзии и живописи. Лай его не был особенно громким, однако он был настойчивым, воистину героическим; собака рвалась с поводка, жаждая вонзить клыки в мою плоть и повалить меня на землю.
– Господи, Мэдди, ты должна немедленно замолчать, о, плохая девочка, очень плохая девочка! – воскликнула смутившаяся хозяйка, почтенная старушка в соломенном чепце с обилием ленточек, цветов и бантиков, еще одна зевака, пришедшая поглазеть на место убийства, смущенная тем, что плохое поведение собачки заставило ее вступить в контакт с другим человеком.
Однако Мэдди знала правду и не собиралась отступать. Она кричала во всеуслышание: «Это он, это Джек, мясник, потрошитель, убийца; о, глупые люди, если б вы только заглянули в душу этому негодяю, вы бы увидели зло и почувствовали запах крови, пролитой им меньше чем в тридцати шагах!» К сожалению, поскольку Мэдди умела говорить только по-собачьи, безмозглые люди, стоящие вокруг, не обращали на нее никакого внимания, продолжая разглядывать место убийства.
Нагнувшись, хозяйка подхватила дрожащую от возбуждения собачку и прижала ее к груди, однако Мэдди упорно пыталась предостеречь цивилизацию о находящейся поблизости опасности, хотя и тщетно.
– Сэр, мне так неудобно, я ума не приложу, что на нее сегодня нашло, обыкновенно она такая воспитанная…
– Мадам, – ответил я, – не берите в голову. Собаки, дети и женщины все без исключения меня ненавидят, но, с другой стороны, мужчинам тоже нет до меня особого дела.
– Ну, сэр, по крайней мере, вы не масон! – воскликнула пожилая дама; на мой взгляд, это был замечательный ответный удар, мило завершивший нашу беседу, как будто мы болтали на восхитительном языке высокой иронии.
Учтивым движением сняв котелок, я поклонился с театральным изяществом и ловко развернулся, собираясь покинуть площадь.
Я направился к галерее у церкви, и при свете дня она показалась мне гораздо у́же, чем запомнилась с той ночи; кирпичные стены стиснули ее, оставив проход не больше метра. Собираясь уходить, я обернулся и увидел, что пожилая дама вернулась к осмотру площади, но Мэдди, по-прежнему бдительная, следит за мной злобным взглядом.
Назад: Глава 20 Воспоминания Джеба
Дальше: Глава 22 Воспоминания Джеба