Глава шестая

Началась долгая антарктическая зима. Холодные воды условного Южного океана, в который входили южные области Атлантического, Индийского и Тихого океанов, замерзали и покрывались бесконечными ледяными полями. Если средняя летняя температура в Антарктиде колебалась от минус 50 до минус 30, то зимняя временами опускалась до минус 80.

Помимо полюса холода, в этом регионе находились точки самого сильного и продолжительного ветра, самой низкой относительной влажности воздуха. И даже самой мощной солнечной радиации.

Все эти компоненты в сумме не добавляли оптимизма людям, вынужденным дрейфовать на плененном льдами судне. В команде «Михаила Громова» не было ни одного человека, которому данный «круиз» доставлял бы удовольствие. Все так или иначе страдали от вынужденного безделья, от холода, от уменьшенного вдвое продуктового пайка. И все ждали помощи с Большой земли.

Капитан Севченко выходил из каюты четыре-пять раз в сутки. Сначала он неторопливо шествовал в рулевую рубку, привычно проверяя по пути чистоту коридоров, перил и трапов. Проведав вахту, спускался в кают-компанию и без аппетита съедал им же урезанную пайку. Прежде чем вернуться в каюту, Валентин Григорьевич выходил на палубу и минут 15 дышал свежим морозным воздухом, заодно осматривая окружавшие судно ледяные торосы.

В рулевой рубке торчали либо Банник, либо Еремеев. Оба не переносили друг друга. Впрочем, по канонам стояночной вахты присутствие на мостике сразу двух помощников не требовалось. Старпом во время дежурства, как правило, листал захваченные в плавание журналы. Сменявший его второй помощник первым делом зачеркивал на календаре очередной день дрейфа, после чего сооружал себе кружку чая и усаживался в капитанское кресло «любоваться» заснеженной пустыней.

У рулевого матроса Тихонова появилась новая обязанность. После того как отпала необходимость ворочать штурвал, кок упросил его носить с палубы снег и набивать им приготовленные емкости. Снег через некоторое время превращался в относительно чистую воду, которую Тимур использовал для приготовления пищи.

У самого Тимура задача была посложнее. Запасы провизии таяли с каждым днем, и ему приходилось изрядно напрягаться для изобретения сколько-нибудь приличных блюд. Каждый вечер он заходил в помещение продуктовой кладовой, подолгу смотрел на полупустые полки, что-то приговаривая на родном языке. Затем набирал необходимое количество консервных банок или упаковок и шел на камбуз «ваять» меню следующего дня…

Тимуру было под 40. Как и большинство уроженцев Кавказа, он имел на голове пышную шевелюру смоляного цвета. Справедливости ради надо отметить, что растительности доставало и на других участках тела – предплечья, грудь и даже спину также покрывала довольно густая курчавая шерсть.

Родился и вырос он в Осетии, там же выучился на кулинара и оттуда же призвался в ряды Военно-морского флота.

На флоте ему понравилось. Под конец службы он стал корабельным старшиной и хотел было остаться на сверхсрочную мичманом. Но внезапно выяснилось, что коками даже на самых больших и грозных военных кораблях ходят исключительно матросы срочной службы.

– После специальной подготовки можем предложить должность заместителя помощника командира корабля по снабжению, – сказал кадровик, не желая отпускать на «гражданку» одного из лучших старшин.

– Нет, я готовить люблю, – мотнул подстриженной головой расстроенный Тимур. – Да и не умею ничего, кроме этого. А должность заместителя ПКС я знаю. Он за кладовые отвечает, а на камбузе не появляется.

Повздыхав и подумав, кадровик предложил:

– Ну, тогда тебе одна дорога – в гражданский морской флот. Все, что в моих силах, сделаю: соберу на тебя отличные характеристики от командования, отправлю в военкомат личное дело…

Дома в родной Осетии Тимур долго не задержался – отгулял на устроенном празднике по случаю его возвращения, отоспался, отъелся. И, собрав необходимые документы, подался в Черноморское пароходство. Там его взяли на работу, но до судов не допустили – на время испытательного срока ему пришлось и заново учиться, и кормить обедами докеров с грузчиками в портовой столовой Одессы. Столовая походила на огромный хлев, а готовить приходилось в таких количествах, что о качестве блюд попросту пришлось забыть.

Лишь через два года этой адской работы Тимура оформили полноценным коком на сухогруз «Инесса Арманд». Он страшно обрадовался, так как больше всего опасался попасть в команду какого-нибудь жабодава.

Однако, осуществив после долгих мытарств мечту, свежеиспеченный кок вдруг осознал, что снова попал на каторгу. В Военно-морском флоте он тоже исполнял обязанности кока и знал, что к чему. Но там всегда была куча помощников, назначаемых согласно штатному расписанию суточной вахты. Кто-то чистил картошку, кто-то мыл посуду, кто-то драил полы в столовой. А здесь все приходилось делать самому, ведь настоящий кок обязан обладать всеми навыками, начиная от начальника производства и заканчивая обязанностями артельщика. Нужно было приготовить разнообразные блюда, после чего досыта накормить вахту и свободных от нее. Самому составить меню и сделать нужную заготовку на следующий день. Сварить бульон и испечь свежий хлеб, потому что привозной замороженный по вкусу напоминал поролон или вату. Затем приготовить гарниры и салаты, а после приема пищи командой перемыть всю посуду, протереть столы и пол.

В общем, несмотря на небольшое количество членов экипажа, у плиты и раздачи ему приходилось стоять по 12 часов в сутки. Без выходных и праздников, так как людям хотелось кушать каждый день.

Но Тимур справился на «отлично», и помог ему в этом капитан – честный и порядочный человек.

Да, от капитана в первую очередь зависело, как будет питаться команда. На одних судах в столовой подавали сыры, колбасы, соки, фрукты и молочные продукты. А на других в холодильниках висела дохлая мышь с табличкой на груди «В моей смерти виновата алчность капитана». Именно алчность, ввиду того что за пределами нашей родины на питание одного члена экипажа в сутки выделялась строго регламентированная сумма. И если у капитана на уме были только купюры с изображением Франклина, то благодаря закупке дешевых (читай: некачественных) продуктов он за плавание мог легко сэкономить на покупку новенькой ВАЗ-2106.

После нескольких лет успешной работы на сухогрузе Тимура премировали грамотой пароходства и перевели на шикарный по тем временам теплоход «Лев Толстой». Период работы на том теплоходе он до сих пор вспоминал с теплотой и улыбкой.

Готовка на теплоходе тоже была не из легких, но назвать ее адом не поворачивался язык. Камбуз и кают-компания «Льва Толстого» походили скорее на дорогой столичный ресторан.

Дрейф «Михаила Громова» продолжался.

На снятых с научной станции полярников было больно смотреть. Эти люди еще до прихода ледокола провели несколько месяцев в тяжелых условиях Антарктиды. Работали, мерзли, питались консервами. И лелеяли надежду поскорее оказаться на Большой земле. Наконец дождались прихода «Громова». И тут на тебе – ледяной плен, дрейф и полная неизвестность.

Пожалуй, лучше других полярников держался Беляев. После смерти Левы он остался в каюте один и ушел на несколько дней в жесточайший запой. Затем вернулся в реальность, оттаял и больше не терял присутствия духа. Моряки часто видели его прогуливающимся по палубе. А еще Банник замечал его подолгу стоящим на самом носу судна.

Частенько появлялся на палубе и боцман. Его голосовые связки по-прежнему отказывались работать, но в остальном он чувствовал себя прекрасно. Выгуливая Фросю, он устраивал с ней пробежки вокруг вертолета, бросал снежки. А в особо холодные дни брал собаку на руки и согревал за пазухой меховой куртки.

Черногорцев с командой своих «чертей» в основном сидел в машинном. Благодаря постоянно бормотавшему дизель-генератору и парочке работавших преобразователей электрического тока, здесь было теплее, чем в других помещениях. К тому же постоянно горело дежурное освещение. Каждые полтора-два часа механики контролировали работу агрегатов, а все остальное время сидели за столом и забивали «козла».

Врач Долгов ходил по судну мрачнее тучи. Изредка он заглядывал в каюту Петрова и осматривал кожный покров его руки, сильнее всего пострадавшей от обморожения. Находясь за столом кают-компании, доктор исподволь наблюдал за членами экипажа. Заметив неладное в поведении того или иного человека, немедленно приглашал его в медблок, где расспрашивал о самочувствии, измерял температуру и давление, выдавал порцию витаминов.

Пилот Кукушкин все еще не терял надежду запустить неисправный правый двигатель своей «вертушки». За пару прошедших месяцев он предпринял не одну попытку заставить его работать, но… тщетно. При нажатии кнопки «Запуск» стартер-генератор завывал, выходя на максимальные обороты, турбина компрессора бешено вращалась и гнала воздушно-топливную смесь в камеру сгорания. А воспламенения не было. И авиатору снова приходилось взбираться по стремянке, открывать капоты, ковыряться в трубопроводах или листать формуляры. Но все это происходило лишь в те короткие часы, когда небо было относительно светлым. Ведь солнце уже вторую неделю не показывалось над горизонтом, а проплывало где-то за ним.

Иногда, обозлившись на технику, Михаил не подходил к своему Ми-2 по два-три дня и полностью отдавался другому делу. С некоторых пор он сошелся с боцманом, Беляевым и парочкой молодых матросов, обладавших музыкальным слухом. В такие дни компания спускалась в трюм и в одном из помещений распевала под гитару песни.

– Дождь идет с утра, будет, был и есть. И карман мой пуст, на часах – шесть. Папирос нет, и огня нет, и в окне знакомом не горит свет, – ударяя по гитарным струнам и пытаясь копировать манеру исполнения Виктора Цоя, пел авиатор.

Музыканты-любители сидели тесным кружком. Самый старшим был Беляев; попыхивая сигаретой, он мычал в такт мелодии. Цимбалистый оседлал пустую бочку и, не имея возможности подпевать, барабанил по ней ладонями.

Молодые матросы пропускали куплет, но дружно подхватывали припев:

– Время есть, а денег нет. И в гости некуда пойти. Время есть, а денег нет, и в гости некуда пойти…

Одну из таких репетиций, сам того не желая, посетил Севченко. Проверяя трюм, он услышал голоса, приоткрыл дверцу и тихо вошел в помещение. Отсек освещала единственная лампочка, и поэтому капитана никто не заметил.

– …И куда-то все подевались вдруг. Я попал в какой-то не такой круг, – продолжал петь Кукушкин. – Я хочу пить, я хочу есть. Я хочу просто где-нибудь сесть.

Пилот умолк, а вместо него вступили матросы:

– Время есть, а денег нет. И в гости некуда пойти. Время есть…

Внезапно Беляев заметил капитана и толкнул локтем в бок ближайшего матроса.

Хор нестройно смолк. Боцман и матросывстали.

– Извините… мы тут репетируем… – виновато сообщил пилот.

Валентин Григорьевич подошел к нему, выхватил гитару и направился к выходу из отсека. Самодеятельный хор переглянулся и последовал за ним…

Процессия поднялась на палубу, прошла бортом до вертолетной площадки, где у леерного ограждения дышал воздухом Петров.

Севченко приблизился к вертолету, дождался, когда подтянется вся компания музыкантов. Приотстал только один Беляев. Он не был членомкоманды и подчинялся капитану номинально, как любой пассажир. Однако бросать в беде своих новых товарищей полярник не собирался и встал с ними рядом.

– Репетируете, значит? Денег нет, а время, говорите, есть? – не сулившим пощады тоном спросил Севченко, ухватив гитару за гриф. – А с починкой вертолета закончили?! Он готов у вас подняться в воздух?!

Кукушкин и матросы понуро опустили головы и смущенно молчали.

Тогда капитан в гневе размахнулся и хрястнул гитарой о левое колесо вертолета. Ветер подхватил мелкие обломки дек и разбросал их по площадке. Гриф со струнами полетел под ноги Михаила.

Цимбалистый изумленно взирал на останки своего инструмента, затем поднял на Севченко полный ненависти взгляд.

– Ничего, товарищи-любители – я заставлю вас стать профессионалами, – зло проговорил тот. И показал на «вертушку»: – Эта работа не нравится? Хорошо, я найду вам занятие по душе…

Спустя 20 минут боцман, Кукушкин, два матроса и Беляев махали ломами, скалывая с палубы наросший лед. Беляева к штрафным работам никто не приговаривал, но он самостоятельно принял решение влиться в коллектив и помочь.

Севченко стоял чуть поодаль и наблюдал за исполнением наказания.

– Ощущаете себя диктатором Антарктиды, товарищ капитан? – подошел к нему Петров.

Тот даже не обернулся. Узнав предшественника по голосу, бросил:

– Я, кажется, просил вас не попадаться мне на глаза.

– Ну, не обессудьте, раз попался. Просто стало интересно, какой смысл в этой работе, если к вечеру здесь опять будет каток?

– Смысл, Андрей Николаевич, в том, – раздраженно ответил Валентин Григорьевич, – что на судне каждый должен быть занят делом!

– Понятно. Ну, тогда, если вы не возражаете…

Петров приблизился к штрафной команде, вооружился ломом и принялся долбить намерзшую глыбу.

Заметив рядом старого капитана, Цимбалистый благодарно кивнул, остальные тоже воспряли духом.

Севченко наблюдал за этой сценой с неприязнью и уже хотел огласить палубу очередной командой, как вдруг с крыла мостика послышался крик вахтенного:

– Воздух!

Все бросились врассыпную.

Цимбалистый схватил сидевшую в сторонке Фросю и, прижав ее к себе, забился под спасательный бот. Матросы заскочили в надстройку. Беляев прижался спиной к основанию кран-балки…

В небе летел гражданский самолет с опознавательным знаком Новой Зеландии на хвостовом оперении…

Выполняя проход немного правее неизвестного судна, экипаж самолета внимательно разглядывал все, что находилось на его палубе.

– Неизвестное судно относится к ледокольному классу; водоизмещение приблизительно 15 тысяч тонн. Совершенно очевидно, что судно вмерзло в лед и дрейфует, – начитывал на бортовой самописец командир экипажа. – На корме вижу пришвартованный вертолет темно-красного цвета. Все шлюпки и спасательные боты находятся на штатных местах. Видимых повреждений не наблюдаю. На мачте развивается потрепанный флаг Советского Союза. Название судна… написано по-русски и читается как «Михаил Громов».

Когда ледокол остался позади, командир экипажа обернулся к радисту и спросил по-английски:

– Ты кого-нибудь видел?

– Нет, – ответил радист.

Второй пилот предложил:

– Давайте сделаем второй проход по другому борту.

Самолет сделал плавный вираж, развернулся на 180 градусов и прошел вдоль необследованного борта. И снова члены экипажа не заметили ни одного человека.

– Пройдем еще раз? – спросил второй пилот.

Командир мотнул головой и постучал указательным пальцем по одному из приборов:

– Топлива осталось как раз на обратный путь. Передай на базу результаты облета.

Дождавшись, когда самолет наберет высоту в шесть тысяч футов, второй пилот нажал кнопку «Радио»:

– «Инверкаргилл», ответьте борту «Семьсот десять».

– Борт «Семьсот десять», «Инверкаргилл» на связи, – отозвался диспетчер.

– Обнаружено дрейфующее гражданское судно ледокольного типа. Предположительно русское – носит название «Михаил Громов». Дважды произвели облет, но признаков жизни на судне не заметили. Записывайте координаты…

Выслушав и записав десяток цифр, диспетчер передал:

– Понял вас, «Семьсот десятый». Возвращайтесь…

Пока самолет нарезал над ледоколом круги, Севченко и Петров лежали между рядов пустых бочек. Так вышло, что по команде «Воздух» они бросились в одну сторону и вместе укрылись именно здесь.

– Зря вы инструмент разбили, – посматривая вверх, произнес Петров. – У парней и так жизнь не сахар.

– Оставьте свои оценки при себе, – огрызнулся Севченко.

– Мы, Валентин Григорьевич, в дрейфе. А на борту не только моряки, если вы помните. Люди с ума сходят от однообразия.

– На аркане и силком сюда никого не тащили! Знали, на какую работу нанимаются. Так что потерпят.

– Слушайте, давайте начистоту, – поглядел на коллегу Петров. – Вы всерьез считаете, что за нами кого-то отправили? Два с половиной месяца прошло.

– Если я захочу обсудить с кем-нибудь решение пароходства, то вы будете в этом списке последним.

Андрей придвинулся ближе и негромко, но твердо сказал:

– А теперь послушай меня внимательно. Этот рейс и так начался с большим опозданием, потому что в твоем пароходстве мяли сиськи вместо продуктивной работы. Мы должны были покинуть порт на полмесяца раньше и убраться из Антарктиды по тонкому льду. А людей пришлось снимать с «Русской», когда толщина льда стала больше метра, при максимальной ледопроходимости «Громова» – ровно метр. И мы все равно вмерзли бы в этот проклятый лед, даже если бы не задержались для оказания помощи смытому за борт полярнику. И теперь за это придется кому-то ответить. Как думаешь, кому?

Севченко смотрел вдаль и молчал.

– Я уверен: они вообще не хотят этого расследования, – продолжал Петров. – Готов поставить ящик коньяка на то, что они просто сидят в пароходстве и ждут, пока рассосется само собой.

– Ты эту ересь и команде рассказываешь? – скептически отозвался Валентин Григорьевич.

– Нет, конечно. Но ты-то должен понимать! Выйди в эфир! Капитан имеет право нарушить инструкции и радиомолчание в критической ситуации.

Севченко «понимающе» глянул на Петрова.

– А ты, оказывается, еще и провокатор?

В этот момент прямо над ними, гудя двигателями, пронесся самолет. Оба капитана пригнули головы.

– Ушел! – оповестил вахтенный с крыла мостика.

Застигнутые врасплох члены команды покинули временные убежища и принялись очищать одежду от снега.

– О нас просто забыли, – отряхивал воротник куртки Андрей. – Пора бы уже это признать!

Севченко не ответил. Развернувшись, он пошел к открытой дверце в надстройку…

Ближе к вечеру «музыканты» опять собрались в трюмном отсеке. Настроение у всех было поганым.

– Извиняюсь, что лезу в вашу морскую специфику, но это уже не принципиальность, – сокрушенно покачал головой Беляев. – Это просто какое-то солдафонство и безумие.

Молодым матросам пришлось согласиться. А Кукушкин рьяно поддержал:

– Я вообще не понимаю – чего он пристал ко мне с этим вертолетом?! Я же не механик, в конце концов! Для обслуживания авиационной техники, между прочим, требуется специальное образование и допуск, которого у меня нет!..

В этот момент в трюмном отсеке снова появился Севченко. Все примолкли и настороженно посмотрели на капитана в ожидании очередного разноса.

Но этого не последовало.

Капитан поставил на металлический верстак старый баян. Инструмент жалобно «всхлипнул», разбавив гнетущую тишину.

– Репетировать разрешаю, – примирительно произнес Валентин Григорьевич. – Но только в свободное время.

Замена была неравнозначная, «музыканты» хмуро взирали на Севченко.

– За работу, «Битлз», – буркнул он и исчез в коридоре.

Кукушкин спрыгнул с пустой бочки, подошел к верстаку и, подняв баян, раздул меха:

– И чего с этой шарманкой делать?

«Музыканты» смотрели на него. Кто-то был хмур и невесел, кто-то посмеивался.

– Время есть, а денег нет, – попробовал тот сопроводить пение игрой.

Однако инструмент вместо мелодичного звука издал такой «вопль», что пилот от неожиданности его выронил.

– Делать нечего, – изрек Беляев. – Давайте репетировать на том, что есть.

Вздохнув, Цимбалистый кивнул и приготовился отстукивать ритм на своем «барабане» – пустой бочке из-под соляры…

Виталию Цимбалистому шел 35-й год. Он был коренаст, среднего роста, с сильными ручищами и крепкими ногами. Темные волосы, высокий лоб, скуластое лицо с выразительными карими глазами. И россыпь веснушек вокруг прямого носа – совсем как у десятилетнего мальчишки.

В 20 он окончил «среднюю» мореходку и сразу распределился в Балтийское морское пароходство.

15 лет на флоте – срок немалый. Да и путь от простого матроса до боцмана не был для Виталия простым. Работал на лесовозе, сухогрузе, накатном судне, контейнеровозе. Последнее время «драконил» на ледоколах. Побывал во всех частях света, а самый длинный рейс продолжался более семи месяцев.

Пока был молодым, хотелось посмотреть мир, побывать в самых дальних его уголках. Сейчас дома ждали супруга и восьмилетняя дочь, поэтому в каюте Цимбалистого, как и на мостике, висел календарь, в котором он зачеркивал дни, ожидая встречи с родными девчонками.

Боцман на палубе – главный. На нем все механизмы, такелаж, спасательное имущество. Он загружает всех работой и следит за порядком – чтоб никто не нарушал технику безопасности. Чтоб все блестело, было покрашено, смазано и работало без перебоев.

Но не все было гладко в службе Виталия. Приходилось заделывать пробоины, ремонтировать в штормовую погоду мачту с антеннами, тушить пожары… А однажды на переходе через Атлантику на контейнеровозе искали всем экипажем пропавшего молодого матроса из мотористов.

Погодка тогда тоже не баловала: сильный холодный ветер, качка, семиметровые волны. При смене вахты стармех доложил:

– На вахту не вышел матрос-моторист Рябой.

Послали в кубрик. Там пусто, койка Рябого аккуратно заправлена. Все вещички на месте – словно только что отошел в душевую.

По судну общая тревога – молодого неопытного парня вполне могло смыть волной за борт. А это ЧП, за которое потом замучают комиссиями и затаскают по инстанциям и судам.

Капитан на всякий случай развернул судно на 180 и пошел обратным курсом. Мало ли, вдруг обнаружат болтающегося на волнах балбеса. В общем, шухер по кораблю случился знатный – искали везде, заглядывали в каждый твиндекс и пост, в каждую мастерскую и кладовую.

И когда надежда увидеть Рябого живым угасла, а перед комсоставом замаячила невеселая перспектива стать фигурантами уголовного дела, Цимбалистый его нашел.

– Товарищ капитан, можно разворачивать судно на прежний курс, – связался он с мостиком по трансляции. – Я его отыскал.

– Где? – севшим от волнения голосом спросил тот.

– В центральном грузовом твиндексе.

– И что он там делает?

– Спит, гад.

– Не буди. Я сейчас подойду…

Прелесть ситуации заключалась в том, что все служебные и жилые помещения на контейнеровозе были сосредоточены в кормовой надстройке. Естественно, что при сильной килевой качке надстройка летала вверх-вниз с огромной амплитудой, и некоторых салаг здорово укачивало. А середина судна при таком неприятном раскладе оставалась почти неподвижной. Чем и решил воспользоваться Рябой.

Спустя пять минут боцман осторожно подвел капитана к нужному твиндексу. На верхней крышке одного из контейнеров, свернувшись в позу эмбриона на старом брезентовом чехле, сладко спал матрос Рябой.

– Убил бы, – шепотом сказал боцман.

– На мачте вздерну, – ласково пообещал капитан. И добавил: – Ладно, буди засранца – небось, выспался, пока мы все судно сверху донизу прошерстили…

Спустя час после появления в небе новозеландского самолета по ледяному полю, в середине которого сидел «Михаил Громов», пошла сеть трещин. Тишину распороли «выстрелы» ломавшихся льдин.

Несший вахту на мостике Банник выскочил на крыло и поднял бинокль…

Видимость была плохой. Однако в сумеречной белой дымке второй помощник разглядел, как от далекой ледяной глыбы, прозванной моряками «Семен Семеныч», во все стороны расходятся кривые темные росчерки.

– Шо за черт… этого нам еще не хватало, – проворчал он.

Под раскатистую канонаду молнии трещин приближались к ледоколу. Одна из них «ударила» рядом с левым бортом. Другая «воткнулась» в корму.

В это время члены музыкального коллектива пытались обуздать подаренный баян: Кукушкин растягивал меха и наугад нажимал на кнопки, остальные пели. Находясь чуть ниже ватерлинии, они вдруг стали свидетелями ужасного происшествия.

Кусок левого борта издал ужасающий по силе скрежет и прогнулся внутрь.

Все замерли.

Баян «вздохнул» и замолк.

Беляев, Цимбалистый, Кукушкин и два матроса зачарованно взирали на теряющие форму листы металла.

– Едрит вашу мать… – прошептал Беляев и толкнул Цимбалистого. – Чего стоим-то? Надо валить и доложить начальству!

Боцман возмущенно замычал и кивнул на Кукушкина.

Полярник понял его с полнамека:

– Мишка, ты самый проворный! Бегом в рулевую!

Выронив баян, пилот сорвался с места и через несколько секунд уже взбирался по трапу…

Повинуясь какой-то неведомой силе, льды пришли в движение. Трещины с грохотом прошивали белое поле; льдины наползали друг на друга, образуя высокие торосы.

Один из вогнутых участков борта ледокола прорвался. Вода устремилась внутрь. Матросы бросились врассыпную.

Оказавшийся рядом боцман Цимбалистый зацепил одного за одежду, удержал и, устрашающе мыча, указал на лежащие у переборки «заплатки».

Придя в себя, тот кивнул и кинулся устранять пробоину…

– Полундра! – кричал в это время Банник в микрофон трансляции. – Все наверх!

Севченко был на мостике и метался от одного крыла к другому.

В рулевую ворвался Кукушкин и, мешая слова с тяжелым дыханием, доложил:

– Товарищ капитан, в трюмном отсеке – там, где мы репетировали – течь!

– Внимание! – схватил микрофон трансляции Валентин Григорьевич. – Старшему механику и аварийной команде прибыть в трюмный отсек номер шесть! Перенести запасы на вторую палубу и ликвидировать течь!

Под декой трюма «Громова» находилась балластная цистерна. Металлические конструкции, разделяющие деку и днище судна, наверняка были изъедены ржавчиной. А тут снаружи такое изуверское насилие. Конструкции, естественно, деформировались. Часть энергии они передали днищу, тоже «убитому» ржавчиной. В результате образовалась течь величиной со средний Петергофский фонтан.

Врубив осушительный насос, спасательная команда вскрыла горловину цистерны и во главе с боцманом на карачках заползла под деку. Потом началась вторая часть «Марлезонского балета». Цимбалистый пытался уменьшить поступление воды паклей, накладывал сверху резину, накрывал металлической пластиной и пытался прижать ее болтами…

Не получалось. Ледяная вода хлестала через края заплатки. И хлестала так, что откачивающий насос не справлялся.

Тогда к работе приступил сварной. За 15 долгих минут он соорудил так называемый «талреп» – хреновину, при вращении средней части которой из нее выдвигались в противоположные стороны два стальных стержня с площадками на концах. Одна площадка упиралась в деку, вторая – в затычку на днище.

В общем, после часа борьбы с течью в трюме наступило затишье.

Мокрые с головы до ног, дрожащие от холода Петров, Черногорцев, Цимбалистый и несколько матросов направились к выходу из трюмного отсека. Воды было по колено, но больше она не прибывала.

В коридоре уставшую спасательную команду встретил кок.

– Кладовые затопило, – оповестил он расстроенным голосом.

– Остались без продуктов? – усталым голосом поинтересовался Петров.

– Муки нет. Круп нет, – вздохнул Тимур. – Фасоль спасли в банках. Теперь лобио буду готовить.

– Без жратвы протянуть можно, – прогудел Черногорцев. – А вот то, что повредило танки с пресной водой – проблема.

– Это верно, – согласился Петров.

– Идти нельзя – последнюю горючку спалим. И стоять опасно – льдом раздавит. Чего делать-то, Андрей Николаевич?

– Нашел, у кого спросить, – тихо ответил тот. – Из-за меня все проблемы и начались…

Распинывая воду, бывший капитан направился по коридору к трапу.

Переглянувшись, кок и стармех пошли следом…

В Ленинграде наступило лето. Дождливое, хмурое, но теплое и безветренное.

Галина лежала в четырехместной палате гинекологического отделения Центральной клиники Петроградского района. Адрес именно этой клиники нацарапал на листочке доктор, у которого она долгое время наблюдалась до беременности.

Одна из соседок спала, другая ушла на процедуры. Еще одна койка в палате пустовала после недавней выписки возрастной пациентки, потерявшей ребенка при тяжелых родах.

Чувствовала себя Галина неважно: слабость, отсутствие аппетита, токсикоз, повышенное давление, депрессия. Лицо ее осунулось, кожа стала бледной и покрылась пигментными пятнами.

Покосившись на спящую соседку, она поднялась с кровати. Стараясь не шуметь, оделась, подошла к двери и осторожно выглянула в коридор.

В коридоре было пусто и тихо.

Галина выскользнула из палаты и, придерживая большой живот, пошла к выходу из отделения.

– Больная, вы куда? – послышался голос медсестры, вышедшей из другой палаты.

Женщина ускорила шаг и, оказавшись на лестничной площадке, вызвала лифт. Ждать не пришлось – кабинка стояла на этом же этаже.

Двери распахнулись. Галя зашла внутрь и сразу нажала кнопку с цифрой «1».

Ворвавшаяся на площадку медсестра успела крикнуть:

– Больная, вас никто не выписывал!

Дверцы закрылись. Кабинка понеслась вниз. А рассерженная медсестра бросилась к телефону…

Вырвавшись из клиники, Галина подошла к проезжей части улицы. На ходу она достала из кошелька десятирублевую купюру и, заметив приближавшуюся легковушку, махнула рукой.

Машина остановилась.

Женщина тут же уселась на заднее сиденье и попросила:

– Поехали. И, пожалуйста, побыстрее.

Однако тронуться автомобиль не успел – подбежавший доктор Акулов преградил ей дорогу.

– Остановитесь! Я назначил вам операцию! – дернул он ручку двери.

Но Галина успела нажать кнопку стопоразамка.

– Операция назначена на завтра! – требовательно стучал по стеклу дверцы Акулов. – Вам разве не сказали?!

– Сказали. Я не согласна, – немного опустила стекло женщина.

– Почему? – вздохнув, доктор устало посмотрел на пациентку.

– Потому что мне рекомендовали вас как врача, способного спасти моего ребенка. А вы предлагаете…

– Вам нужны искусственные – сами вы не родите!

– Рожу!

– Вам 42 года! Проблемы с сердцем, первая беременность!

– Срок небольшой. Если будут искусственные роды, то ребенок не выживет. Так ведь?

– Зато вы останетесь живы! – начал злиться Акулов. – Будете рожать в срок – погибнете!

Секунду подумав, Галина переспросила:

– Точно?

– Девяносто процентов.

Полностью подняв стекло, она повернулась к водителю:

– Прошу вас, поехали.

Автомобиль набрал скорость и скрылся за углом, оставив у ворот клиники растерянного врача…