Глава седьмая

Полярная ночь достигла апогея: солнца уже третью неделю никто не видел, сумерки максимально сгустились, температура воздуха опустилась еще ниже, а сильные ветры не стихали.

«Громов» медленно дрейфовал вместе со льдами. «Семен Семеныч» постепенно нагонял его, каждый день понемногу сокращая дистанцию. Подчиняясь течению и ветрам, он ворочался, постоянно ломая окружавший его лед, расчищая себе путь. Трещины с грохотом «разбегались» от него в разные стороны. Некоторые из них достигали неподвижного ледокола.

Петров сидел в своей каюте на койке и рассматривал фотографию Люды. На снимке она была в легком летнем платье; счастливое лицо озаряла лучезарная улыбка.

Наконец, поставив фотографию на стол, Андрей решительно встал и, подойдя к шкафу, достал парадный мундир…

Спустя пять минут он шел по коридору в сторону радиорубки. Подойдя, постучал в дверь.

Никто не ответил.

Приоткрыв дверь, бывший капитан заглянул внутрь.

Никого. Радиостанция включена, из динамика доносится фоновый шум и потрескивание.

– Андрей Николаевич, вы ко мне? – послышался голос Зорькина.

Петров обернулся и увидел шедшего по коридору радиста; в руках у него был бокал с кипятком.

Капитан быстро нырнул в радиорубку и повернул в замке ключ.

– Андрей Николаевич! – молотил в дверь кулаком Зорькин. – Товарищ капитан, откройте!..

Радист тоже входил в разряд «возрастных» членов экипажа – ему было прилично за 40. Рост – 170; средняя комплекция с наметившимся над ремнем животиком, что немудрено при малоподвижной работе. Густые темные волосы, посеребренные на висках, ровные тонкие усики под прямым носом. На предплечьях парочка татуировок.

С семьей у него все было в порядке. Возле южной окраины Ленинграда – в деревне Славянка – имелся свой частный домик, где он проживал вместе с супругой, тремя детьми и престарелым отцом.

На судах он ходил давно, без эмоций переживая частую смену названия его уважаемой на флоте профессии. То его величали радиооператором, то начальником радиостанции, то просто радистом…

Работу он свою любил. Паять и ковыряться в радиодеталях, собирая транзисторные приемники и передатчики, начал с детства.

Учась в старших классах школы, он мечтал связать дальнейшую жизнь с морем; отец настойчиво предлагал поступить в «шмоню» – Школу мореходного обучения Балтийского морского пароходства, располагавшуюся на Двинской улице. По городу в те времена ходило много пацанов, проходивших учебу в этом заведении и носивших красивую морскую форму. Возвращаясь из первых практических рейсов, они рассказывали своим товарищам много интересного, разжигая в юных мозгах фантазию и желание пойти той же тропой.

Однако что-то Зорькину подсказывало, что данная работа не совсем его – к тому времени радиотехника увлекла настолько, что другого занятия он для себя не представлял.

Пришлось думать, куда податься после получения неполного среднего образования.

ЛВИМУ однозначно отпадал. Для поступления в это серьезное училище требовалось доучиваться в школе три года. А это было исключено – мама серьезно болела, и отцу приходилось содержать большую семью в одиночку.

Ленинградское арктическое училище тоже не грело – после его окончания вместо судовой радио-рубки можно было загреметь на полярную станцию. К примеру, в Тикси или на Новую Землю.

В итоге он остановился на обычном ПТУ, находившемся на Уральской улице. Оно принадлежало Северо-Западному речному пароходству, которое уже получало с судостроительных заводов суда типа «река – море». Поступил туда Зорькин без проблем. И так же легко его окончил.

Так всего через несколько лет его мечта осуществилась, и он стал судовым радистом. Немногим позже молодой радист перевелся в Балтийское морское пароходство и впервые отправился в полноценный заграничный рейс.

При воспоминании о том рейсе Зорькин неизменно улыбался. Еще бы! По его милости экипаж тогда едва не нарвался на международный скандал. Если не предположить большего.

Сухогруз рассекал форштевнем воды восточной части Средиземного моря и держал курс на Израиль. По правилам тогдашней израильской власти, постоянно конфликтовавшей с арабским миром, любой надводный корабль за 50 миль до их побережья обязан был передать полные данные о себе. Тип и название судна, состав экипажа, наличие груза, курс, скорость, порт назначения и прочее.

До порта Ашдод оставалось миль 20, когда в радиорубку по каким-то второстепенным делам заглянул второй помощник Александр Вишняков – приятный тридцатилетний парень, тоже увлекавшийся радиоделом. Зорькин мастерил какую-то плату, рядом на столе дымил паяльник.

– Кофе не желаешь? – предложил радист.

– Не откажусь. – Александр присел рядом и принялся наблюдать за работой.

Зорькин соорудил две чашки растворимого кофе. И с улыбкой поделился:

– Представляешь, часа два назад меня пытались завербовать израильтяне.

– Как это «завербовать»? – насторожился второй помощник.

– Вызвала Контрольная станция и давай запрашивать все данные: кто, откуда, с какой целью, состав команды. Да еще таким вкрадчивым голосом!..

– Так это же обычное дело.

– Нет, Александр, ты не понимаешь! – настаивал молодой радист. – Их МОССАД не дремлет. У них же каждая девушка перед сном ставит у изголовья кровати заряженную винтовку М-16. Выложил бы я им ту информацию, а в Ашдоде явятся ко мне агенты еврейской разведки, и кранты – придется работать на них. Поэтому, Саша, я им ничего не стал говорить.

Тот побледнел, отставил чашку с кофе и, максимально убрав шумоподавление в приемнике, услышал настойчивые запросы на английском языке:

– Говорит Контрольная станция. Какое судно следует курсом 95 градусов на удалении 20 миль от береговой черты? Немедленно ответьте, в противном случае нам придется поднять в воздух боевые самолеты…

Заслышав подобную угрозу, заволновался и Зорькин.

А Вишняков, стараясь перекричать 20 морских миль, четко отрапортовал данные судна и экипажа. И через полминуты диспетчер уже спокойным голосом разрешил вход в территориальные воды Израиля.

Понимая, что сморозил глупость, Зорькин растерянно хлопал длинными ресницами:

– Прости, я не знал…

А Вишняков великодушно выдал:

– Запомни это на будущее. Ф-фух… вот теперь можно спокойно испить кофейку…

Севченко в форменных брюках и тельняшке дремал в своей каюте, когда в дверь кто-то громко и настойчиво постучал.

– Да, – недовольно отозвался капитан.

В каюту влетел взволнованный Зорькин:

– Товарищ капитан, Петров только что закрылся в радиорубке!

Сон мгновенно слетел. Вскочив, Валентин Григорьевич бросился к телефонному аппарату:

– Машинное!

– Да, машинное слушает.

– Немедленно отключите питание!

Свет в каютах и коридорах погас.

Буквально через минуту Севченко с Зорькиным, вооружившись двумя фонарями, подбежали к радиорубке. Сюда же прибыли вызванные Цимбалистый и Тихонов.

– Андрей Николаевич! – трижды стукнув кулаком по двери, позвал Валентин Григорьевич.

– Слушаю вас, капитан, – послышалось из рубки.

– Чего вам там понадобилось?

– Передачу хочу прослушать, – колдовал у рации Петров. – По Би-би-си.

– Какую еще передачу?!

– Про рок-н-ролл.

Зорькин негромко напомнил:

– Отключения главной сети недостаточно – рация может работать от резервного источника.

– А где он находится?

– Здесь же – в радиорубке.

– Черт… – выругался Севченко и повернулся к Тихонову: – Неси топор. Быстро!

Рулевой побежал выполнять приказание, а новый капитан приблизился к двери и приглушенным голосом выдал конфиденциальную информацию:

– Андрей Николаевич, послушай… Я уже докладывал в Ленинград о нашем критическом положении. Там все знают, и нам остается только ждать.

– Они ответили? – поинтересовался тот.

– Нет. Видимо, согласовывают. И как всегда коллекционируют подписи…

Петров заканчивал подготовку радиостанции к работе.

– Ну, пойми: повторишь ты еще раз то же самое, – уговаривал его Валентин Григорьевич. – Ничего же не изменится!

– Я же не в Ленинград радиограмму строчу… Я в эфир выйду, чтоб иностранцы услышали.

– Зачем?! – после короткой паузы донеслось из коридора.

– Они любят писать про то, как у нас все плохо. А тут такая цветастая сенсация! Судно терпит бедствие, а Советы и не думают его спасать. Представляете, какая шумиха поднимется!..

Обернувшись на присутствующих, Севченко зашипел:

– Где топор, мать вашу?!

Андрей закончил настройку частот и приготовился к передаче…

Тихонов был полностью на стороне Петрова, а потому не спешил с поиском топора. Но, сняв его с ближайшего пожарного щита, все же вернулся к радиорубке.

Следом за ним в коридоре показались встревоженные шумом Банник с Еремеевым.

Валентин Григорьевич схватил топор и, не раздумывая, бухнул по дверному полотну. Затем второй раз, третий…

Дверь не поддавалась.

Тогда капитан знаком приказал присутствующим отступить подальше. Затем как следует размахнулся и…

Дверь открылась сама, да так резко, что Севченко едва успел остановить занесенное орудие.

На пороге стоял Петров.

– Я не успел, – сказал он, демонстрируя сложенный вдвое лист бумаги. – Из Ленинграда пришла радиограмма. Нам разрешили выход в эфир и выслали спасательную экспедицию. На ледоколе «Новороссийск».

Отбросив в сторону топор, Севченко не удержался и ударил бывшего капитана кулаком в лицо. Тот упал.

Издав звериный рык, Валентин Григорьевич прыгнул на него сверху. Завязалась борьба.

Зорькин, Тихонов и Банник принялись их разнимать. Еремеев стоял чуть поодаль и равнодушно взирал на драку. Цимбалистый унимал гавкающую рядом Фросю.

Наконец капитанов удалось растащить в разные стороны.

– Под замок его! – тяжело дыша, приказал Севченко. – До конца плавания!

Поглаживая собаку, Цимбалистый не спешил выполнять команду.

– Боцман, вы еще и оглохли?! – наседал капитан.

Тот выпрямился и демонстративно сложил на груди руки.

Выручил Петров.

– Пошли, Виталя, – похлопал он боцмана по плечу. – Изолятором будет моя каюта. Если товарищ капитан не возражает.

Все расступились, освобождая им дорогу…

Тимур на камбузе раскладывал по тарелкам еду; порции получались маленькими. Когда на раздаче скопилось множество тарелок, он вышел в столовую и принялся разносить их по столам.

– И это все? – разочарованно посмотрел на порцию матрос Тихонов.

Кок виновато пожал плечами и выдал с акцентом:

– Что я могу поделать? Напряженка…

Когда все тарелки перекочевали на столы, Тимур заметил сиротливо сидящую в сторонке Фросю.

– Иди сюда, – позвал он и поставил перед собакой миску с едой.

Та понюхала предложенное блюдо и, недовольно гавкнув, отошла.

Кавказец взвился:

– Какие деловые все стали! Хозяина своего учи готовить!..

Хозяин сидел напротив пилота Кукушкина, с невероятным трудом поедавшего предложенную пищу и с отвращением запивавшего ее простой водой из кружки.

Оглянувшись по сторонам, Цимбалистый достал из-за пазухи фляжку со спиртом, отвинтил пробку и плеснул в кружку пилота.

Тот удивленно глянул на боцмана, понюхал содержимое.

«Давай-давай!» – подбодрил тот взглядом.

Кукушкин выпил разбавленный спирт, занюхал рукавом. И заговорщицким шепотом поинтересовался:

– А похавать ничего нормального нет? Не могу я больше эту баланду жрать!

– Откуда?! – развел руками Цимбалистый и кивнул на фляжку: – В моем хозяйстве есть только это.

– Жаль… Скорее бы уж «Новороссийск» до нас дошел…

– Ты на «Владик» сильно не надейся, – услышал Михаил голос Тихонова.

– Это почему?

Сидящие рядом с интересом посмотрели на рулевого.

– Ходил я на этом корыте, когда батрачил в Дальневосточном пароходстве, – сказал он, ковыряясь ложкой в непонятном месиве. – Старый он и слабый. Не факт, что сможет прорваться через сороковые широты. Там сейчас болтает так, что мама не горюй. А «Семен Семеныч» по борту скоро заскребет…

Прикончив свою порцию, Тихонов тщательно облизал ложку, отнес пустую тарелку на раздачу и покинул столовую. За общим столом воцарилась гнетущая тишина. Кукушкин вообще сник и едва не плакал.

Цимбалистый подмигнул ему и показал из-под стола флягу: «Еще налить?»

– Нет, спасибо, – мотнул тот головой. – Я лучше за снегом схожу. Обычной воды охота…

Спустя минут десять пилот появился на палубе, неся пустую кастрюлю, в которую набивал снег. Остановившись у леерного ограждения, он посмотрел в сторону громадного айсберга, закрывавшего собой треть сумеречного неба.

Со стороны «Семен Семеныча» доносился жутковатый треск. Даже невооруженным глазом было видно, как ледяная махина крушит вокруг себя лед и двигается в направлении «Громова»…

Тем временем ледокол «Новороссийск» продвигался на юго-запад.

На борту кипела работа: по палубе деловито сновали матросы, из динамиков трансляции звучали команды вахтенного, в недрах машинного отделения потели мотористы, а на камбузе кок с помощником готовили вкусный обед.

По палубе слева от надстройки прогуливалась супруга Петрова с фотоаппаратом. Изредка она поднимала камеру, нацеливала куда-то объектив и делала снимки. В кадры попадали члены команды, очертания судна, неспокойное море и заполненное облаками небо. Заметив на палубе кошку, она улыбнулась, присела возле нее, погладила и сделала еще несколько снимков.

Внезапно в видоискателе появилась фигура незнакомого мужчины.

– Здравствуйте! – широко улыбаясь, громко сказал он. – Позвольте представиться: Владимир Сафонов. Можно просто Володя.

Молодая женщина опустила фотоаппарат.

– Людмила Петрова. Журналистка, – сказала она, рассматривая мужчину.

На вид ему было лет 35. Шатен чуть выше среднего роста и обычного телосложения; лицо с правильными чертами. Улыбчив, приветлив. В общем, ничего отторгающего и вызывающего супруга капитана Петрова в нем не нашла. Обычный мужчина, каких во множестве можно было повстречать на улицах Ленинграда.

– Я в курсе, кто вы и как вас зовут, – кивнул новый знакомый. – С экипажем подружились?

– Пока почти никого не знаю.

– Это не проблема – я помогу.

Он протянул руку, приглашая миловидную молодую женщину пройтись в сторону кормы, где располагалась вертолетная площадка.

– Большого грузного мужчину видите? – негромко спросил Сафонов, кивая на группу моряков на краю площадки.

– Да.

– Это капитан нашего судна – Митрохин Геннадий Иванович.

– Какой-то он… – в легком недоумении пробормотала Люда.

– Какой?

– Пожилой. И насупленный.

– Насупленным ему положено быть по должности, – засмеялся Владимир. – А насчет пожилого – это вы хватили. Ему всего 45.

– Значит, показалось. А это кто? – повернулась женщина к мужчине, возившемуся с каким-то прибором возле закрепленных на палубе бочек.

– Артур Манугаров – руководитель спасательной экспедиции.

– О, это известная в стране личность!

– Да, вы правы. Кстати, можете его сфотографировать, если есть такое желание. И летчиков можете поснимать, правда, они все больше отдыхают в каюте и редко появляются на палубе – летать-то им предстоит не скоро.

– А вас?

– Меня не стоит, – уклончиво ответил Сафонов.

Кивнув, Людмила неуверенно спросила:

– Вы, я так понимаю, служите…

– Правильно понимаете, – опередил мужчина. – У вас ко мне, наверное, много вопросов?

– Ни одного, – сдержанно улыбнулась она.

– Тогда у меня к вам найдется вопросик. Если не возражаете.

– Не возражаю.

– Вы написали два заявления. Первое редактору, второе – нам. И очень просили освободить от этого задания. Неужели не интересно, почему вам отказали?

Люда одарила Владимира «преданным советским» взглядом:

– Если Госбезопасность решила – значит, так надо. У вас больше нет ко мне «вопросиков»?

– Пока нет.

– Тогда позвольте мне еще немного поснимать – вечером отправлять репортаж.

Он понял, что к доверительному разговору она не готова. И, вежливо улыбнувшись, отпустил собеседницу…

На «Громове» все было по-старому, кроме двух моментов.

Во-первых, Петров теперь сидел в своей каюте под замком. В основном он валялся на койке и спал. Или ел, когда Тимур четко по расписанию приносил еду. В остальное время читал книги, рассматривал семейные фотографии или бросал в стену теннисный мячик.

А во-вторых, «Семен Семеныч» приблизился к ледоколу еще на несколько десятков метров.

Севченко все так же выходил «на люди» не чаще четырех-пяти раз в сутки. По дороге в кают-компанию он наведывался на мостик, где выслушивал короткий доклад вахтенного о состоянии дел на судне. Затем принимал пищу и отправлялся на палубу подышать свежим воздухом. Иногда он замечал какой-нибудь «косяк»: пыль на перилах, грязные ступени трапа или лежащую поперек коридора собаку. В этих случаях он беззвучно матерился и топал дальше, понимая, что продолжать «закручивать гайки» бессмысленно…

Вертолетная площадка оставалась единственным местом на палубе, где постоянно теплилась какая-то жизнь. Кукушкин ежедневно по два-три часа проводил возле вертолета в поисках неисправности, из-за которой не запускался проклятый правый двигатель.

Отчасти этому рвению способствовали недавний нагоняй от капитана и угрызения совести за устроенную при посадке аварию. Отчасти он занимался починкой по той простой причине, что не мог отыскать себе другого подходящего дела. В каюте он добросовестно изучал формуляры и схемы, потом поднимался на площадку, включал тепловую пушку, засовывал брезентовый рукав в нутро своего Ми-2 и около часа отогревал его. За это время с кем-то из добровольных помощников приносил из теплого помещения два аккумулятора, устанавливал их в носовой отсек. Затем лез по стремянке под открытый капот, копался в проводке, проверял уровень масла. Ну, а венцом этого трудового подвига была попытка запуска, которая раз за разом завершалась неудачей.

Чаще других ему на помощь приходили полярник Беляев и боцман Цимбалистый. Беляев все равно маялся от тоски и безделья, а боцманом руководило простое человеческое сострадание. Потому как на бедного Кукушкина порой было больно смотреть.

Второй помощник Банник, заступив на вахту, первым делом подходил к настенному календарю с изображением Аллы Пугачевой и зачеркивал прошедший день. В общей сложности их накопилось три с половиной месяца. Затем он снимал показания метеорологических приборов, выяснял точные координаты судна и делал соответствующие записи в вахтенный журнал. После сооружал подобие чая, усаживался с кружкой в капитанское кресло, шевелил усами и подолгу смотрел вдаль…

Утро этого дня ничем не отличалось от десятков других, проведенных командой на дрейфующем судне.

Часов в десять Кукушкин по обыкновению явился на площадку, деловито обошел воздушное судно, постукивая носком теплого ботинка по колесам, похлопывая ладонью по фюзеляжу, а заодно проверяя целостность остекления кабины.

Затем последовал обязательный часовой прогрев тепловой пушкой моторного отсека и салона. Без данного мероприятия загустевшее масло редуктора не позволяло вращаться шестерням и оси несущего винта, а в вымороженной кабине «жестяной банки» невозможно было находиться более десяти минут.

Пока «пушка» гудела внизу, подавая по брезентовому рукаву в кабину разогретый воздух, пилот разобрался с аккумуляторами, потом вскарабкался по стремянке под капот и принялся в сотый раз осматривать правый двигатель…

Разумеется, ничего нового он не увидел.

Все подтеки выбитого масла были давно устранены. Уровень вновь залитого – в норме. Жгуты электрических проводов накрепко присоединены фиксируемыми разъемами. Топливо– и маслопроводы – в порядке. Контровочная проволока, отвечающая за надежность резьбовых соединений, цела.

– Чего ж тебе еще не хватает, сволочь? – простонал Михаил, спрыгивая вниз и захлопывая капот.

Выключив «пушку» и вынув из кабины рукав, он устроился в пилотском кресле. Руки машинально пробежали по тумблерам и кнопкам, включая питание, автоматы защиты сети, электрические преобразователи, противопожарную систему, топливный насос…

Наконец, все было подготовлено к запуску.

Выполнив холодную прокрутку, авиатор нажал на большую черную кнопку и пустил секундомер.

Набирая обороты, завизжал стартер-генератор. Лопасти медленно поползли по кругу.

На заданной секунде он открыл «стоп-кран», после чего в камере сгорания правого двигателя должна была воспламениться топливно-воздушная смесь.

Но ничего не произошло. Как вчера, как неделю или месяц назад.

Прекратив неудавшийся запуск, Кукушкин уронил голову и уперся лбом в приборную доску.

Просидев так пару минут и ощутив, как холод пробирается под одежду, он выбрался из кабины и со злостью захлопнул дверь.

– Как же меня все достало! Так сегодня крепко уснул в каюте! Спал бы и спал себе… Так нет же, черт побери, – проснулся!..

Спустя некоторое время находившийся на мостике Банник заметил за бортом судна странную картину. Нахмурившись, он поднял бинокль…

С высоты рулевой рубки было отлично видно, как в северо-западном направлении от «Громова» решительно шагает Кукушкин. За ним бежали несколько членов команды. Кто-то из них скользил по льду, падал, поднимался и снова бежал…

– Шо это за бардак они там развели? – недовольно пробасил второй помощник, покидая мостик.

Спустившись на четыре «этажа», он вышел на палубу и прошагал правым бортом мимо надстройки. У болтавшегося штормтрапа уже толпился народ и помогал поднимать пойманного авиатора.

– Шо за цирк? – прогремел Банник, когда беглеца поставили на палубу.

Кукушкин был вял, бледен и едва стоял на ногах; на ресницах намерзли слезы.

– Еле нагнали! – посетовал Беляев.

– Миша, тебя шо, лопастью ударило?

Тот покачал головой и признался:

– Не могу я так больше. Я скоро сдохну на этой замороженной туше… Вы это понимаете или нет?..

– Ты до куда собрался-то, родной? – вздохнул Банник и, подобно медведю, приобнял щуплую фигуру пилота. – Здесь на тыщу верст вокруг – ни души.

– Все равно. Лишь бы подальше от «Громова».

– Звиняй, на это мы пойтить не могем. Хочешь помереть – милости просим, – ласково сказал второй помощник. Но при этом погрозил указательным пальцем: – Но только не в мою вахту.

Внезапно «тихое помешательство» Кукушкина перешло в другую фазу.

– Да пошло оно все! – Он стал вырываться из крепких объятий. – И этот ваш дрейф! И Антарктида! И ледокол!..

Извернувшись, он освободился от рук моряков и побежал в сторону вертолетной площадки.

– Пущай бежит, – усмехнулся Банник, нехотя следуя за остальными. – Никуда он от нас не денется…

Домчавшись до вертолета, тот запрыгнул в кабину и быстро защелкал тумблерами.

Вновь завыл стартер-генератор; качнувшись, лопасти дружно двинулись по кругу…

– Да пошло оно все куда подальше! – повторял Кукушкин, машинально открывая стоп-кран и запуская секундомер.

Михаил вообще не понимал, с какой целью выполнял очередную попытку запуска. Надежд на починку двигателя в походных условиях не осталось, ведь глубокими знаниями, необходимыми для этого, он не обладал.

Программа цикла запуска продолжала отрабатывать, но топливо не воспламенялось. Тонкая стрелка на часах отмерила 30 секунд; автоматика запуска должна была вот-вот отключиться.

– Пошло оно все! И этот кусок металлолома тоже! – Кукушкин что было сил заехал ногой по основанию приборной доски.

Подошедший к Ми-2 Банник распахнул правую дверцу:

– А ну вылезай, пока не разнес казенную технику!

– Отстаньте от меня все! – продолжал тот бушевать, уродуя носком теплого ботинка ни в чем неповинную приборную доску.

Вдруг после очередного удара со стороны правого борта вертолета послышался нарастающий гул.

Пилот с моряком замерли, глядя на ускорявшие свой танец лопасти.

– Заработал, – замерев, словно боясь спугнуть удачу, одними губами произнес Кукушкин.

– Точно – заработал, – не менее удивленно сказал второй помощник.

Левой рукой он держал пилота за шкирку и готов был одним рывком выдернуть того из кабины. Но теперь разжал пальцы и заботливо разгладил морщинки на летной куртке.

– Молодец, Мишаня, починил свой примус, – похвалил он. И мягко посоветовал: – Но ты это… не глуши его сразу. Пущай поработает, разогреется, вернется к жизни. Тогда уж…

Спустя четверть часа Кукушкин шел по коридору в сторону капитанской каюты. По инструкции он обязан был доложить Севченко, что неисправность ликвидирована, и воздушное судно снова готово к полетам.

Ноги от усталости, волнения и слабости не держали.

Он остановился и медленно сполз спиной по гладкой стенке. Руки тряслись, из глаз катились слезы.

Михаил столько раз воочию представлял свое позорное возвращение в авиаотряд. Как его будут стыдить и отчитывать на общем разборе. Как в итоге снимут с летной работы и переведут в одну из наземных служб.

И вдруг впереди забрезжил луч – появилась надежда на благополучный исход. Да, задел лопастями препятствие. Да, произошло самопроизвольное выключение одного из двигателей. Да, совершил жесткую посадку на палубу.

Но, во-первых, это препятствие в виде бочек с электронасосом не должно было находиться в пределах площадки. А, обнаружив препятствие, развернуться и улететь обратно на «Корчагин» он не имел возможности из-за малого остатка топлива.

Во-вторых, при посадке порывы ветра достигли критических значений – нормально сесть в таких условиях дано далеко не каждому пилоту.

Наконец, в-третьих, все поломки удалось устранить. В жесточайших условиях низкой температуры и сильнейшего ветра. Собственными силами и без привлечения квалифицированных авиатехников.

Это тоже говорило о многом.

Размышляя над своей маленькой, но значимой победой, Кукушкин услышал «цоканье» коготков по линолеуму. Повернув голову, он увидел Фросю.

Подойдя, она понюхала его руки, пахнувшие керосином. Затем поднялась на задние лапы, дотянулась носом до лица и лизнула в щеку.

– Ну что, Фрося? – обнял он собаку. – Теперь будем жить…

Еремеев старался первым обрадовать хорошей новостью сурового капитана. И у него это получилось, так как Кукушкин с Банником где-то задержались.

Подлетев к двери капитанской каюты, он громко постучал и, получив разрешение, перешагнул порог. Севченко стоял у стола и наглаживал форменные брюки.

– Валентин Григорьевич, разрешите доложить?

– Разрешаю, – без эмоций ответил тот.

– Вертолет починили!

Тот даже не повернул головы. Как возил утюгом по лежавшей на брючине влажной марле, так и продолжал свое занятие.

– Вертолет только что починили. Собственными силами, – повторил Еремеев. – Минут 15 молотил винтами на площадке…

– Это все? – равнодушно спросил капитан.

– Все.

– Вы свободны.

Потоптавшись, старший помощник вышел в коридор и прикрыл за собой дверь.

– Как же вы все достали!.. – сплюнул он на пол и вразвалочку отправился на ужин.

Тем временем спокойное плавание для «Новороссийска» и спасательной экспедиции закончилось – ледокол достиг ревущих 40-х широт.

В неспокойной полосе, зажатой между 40-й и 50-й параллелями, постоянно дули сильные западные ветры. Мощность воздушного потока здесь была настолько велика, что он порождал поверхностное океанское течение длиной 30 тысяч километров. Единственное в своем роде «кругосветное», ввиду того что оно пересекало все меридианы. Некоторое время назад эта «река» шириной в 1000 километров получила научный термин – «Арктическое циркумполярное течение». Спокойной поверхность океанов тут почти не бывала – из-за шквальных ветров штормы и бури хозяйничали в этих широтах более 250 суток в году.

«Новороссийск» медленно продвигался на юго-запад. Спереди на его нос с интервалом в 15–20 секунд наваливались огромные волны высотой с пятиэтажный дом. Судно опускало корму и тяжело карабкалось наверх, но… мощности и скорости для взятия «высоты» не хватало. В результате верхушка волны полностью его накрывала. С надстроек вниз устремлялись бурные потоки, затем вся вода с угрожающей скоростью неслась по палубе к корме.

Палуба в такую погоду, естественно, пустовала. Все члены команды и пассажиры находились в рабочих помещениях надстройки или под главной палубой.

Проклиная надоевшую качку, Люда возвращалась с обеда из кают-компании. Шла по узкому коридору, опираясь то о левую стену, то о правую.

Вот и каюта. Открыв незапертую дверь, она изумленно остановилась на пороге. У окна стоял Сафонов и с интересом рассматривал рисунок Феди.

– Людочка! – воскликнул он, увидев вернувшуюся хозяйку. – А я как раз хотел поговорить!

Та молча переступила порог, но дверь сознательно закрывать не стала, давая понять, что не одобряет беспардонных визитов.

– Вы извините, если в душу лезу, но… – Улыбающийся мужчина повернул к ней рисунок и щелкнул пальцем по нарисованному Петрову. – Просто не вполне понимаю: почему вы хотите развестись с мужем?

– Пьет. Бьет. Изменяет, – намеренно беспечным тоном ответила она.

– Сомневаюсь.

Людмила вздохнула:

– Ну, тогда я влюбилась в другого. Так лучше?

– Лю-юда, – укоризненно протянул Сафонов. – Поговаривают, что, когда вы подавали заявление о разводе, Андрей Николаевич так красноречиво и убедительно вас отговаривал, что сотрудница ЗАГСа прослезилась.

Молодая женщина отвела взгляд; ее напускная беспечность исчезла.

В каюте повисла неловкая пауза. Владимир поставил рисунок на место, прикрыл дверь каюты. И негромко сказал:

– Он ведь у вас правдолюбец – не может держать язык за зубами. Поэтому до сих пор по общагам и маетесь. Начальство, оно такое – не любит, когда ему перечат.

Она подошла к иллюминатору, за которым бушевала непогода, и встала к Сафонову спиной. Потом неопределенно качнула головой, словно не зная, развивать эту тему или нет.

И все же глухо произнесла:

– К чему этот разговор?

– Людочка, вы только поймите правильно: я ведь хочу вам помочь!

– Чувствуется.

– Петров же вас любит! И вы его. Но то, что он может дать семье со своим характером, это… Скажем так: это не то будущее, которое вы хотели бы для своего ребенка.

Она нервно повела плечиками. Дескать, без вас как-нибудь разберемся.

Однако он настаивал на своем, говоря пылко и уверенно:

– Но выход-то есть! Понимаете? Выход реально имеется!

Людмила медленно повернулась и вопросительно посмотрела на Сафонова…

Личико у Владимира Сафонова было смазливым, взгляд – проницательным, память – свежей, а ум – на зависть многим сверстникам. Правда с фигурой, ростом и статью родители подкачали.

Дети, как известно, жестоки, и бедный Вова многократно пожалел о том, что рос щуплым и невысоким. Одноклассники часто над ним подшучивали и измывались. Иногда насильно уводили в школьный двор и били. Особенно часто его унижал самый большой и сильный в классе пацан – Юрка Барышников.

Примерно в те годы в голове Сафонова и зародилось желание пробиться наверх, получить реальную власть над людьми. Для того чтобы повелевать, распоряжаться судьбами и быть неприкасаемым.

В 16 лет, ведомый мечтой, он на свой страх и риск отправился в Управление КГБ по Ленинграду и Ленинградской области. Выслушав его просьбу посетить отдел кадров, дежурный офицер попросил предъявить документы.

Ознакомившись с ними, поинтересовался:

– Зачем вам нужен наш отдел кадров?

– Хочу работать в КГБ, – ответил Сафонов. И уточнил: – Отлавливать и уничтожать для пользы нашей Родины всяких отщепенцев и ненужный сброд.

– Похвально. – Офицер вернул ему паспорт. – Но я могу сказать вам то, что ответит начальник отдела кадров. Причем слово в слово.

Понимая, что дальше дежурного пройти не получится, Сафонов согласился:

– Готов выслушать.

– Во-первых, молодой человек, у нас есть одно неписаное правило: «инициативников» мы в свои ряды не берем. Во-вторых, в нашу организацию можно попасть только после службы в армии или окончив гражданский вуз.

Терять попусту время в армии Владимир не собирался. А потому уточнил:

– Какой именно нужно окончить вуз?

– Любой. Но предпочтительнее юридический.

– Закончить можно с тройками или обязательно с красным дипломом?

– Желательно иметь хорошие оценки.

– Спасибо за информацию, – кивнул юный посетитель и отправился восвояси.

Окончив школу, он подал документы на юрфак Ленинградского университета. И приложил все силы для того, чтобы хорошо сдать вступительные экзамены. Родители Сафонова были из «простых» – из рабочих. Это был большой плюс, и его зачислили.

Сокурсники запомнили его спокойным, сдержанным, не выделявшимся из основной массы студентов. Он упорно учился, осваивая юриспруденцию, не оставляя себе времени на гулянки, пирушки и девочек.

А на четвертом курсе его мечта, наконец, сбылась – на него вышли вербовщики из Комитета. После нескольких встреч с молодым студентом они поняли: это их человек.

Во-первых, его морально-политические взгляды были в «нужном русле» – абсолютная преданность партии и ни малейших сомнений в правильности действий высшего руководства страны.

Во-вторых, была в полном порядке анкета – ни единой судимости в семье. К тому же парень был из простой семьи и звезд с неба не хватал. Именно такие люди и требовались Комитету госбезопасности.

Затем последовали долгие месяцы проверок. С помощью своей агентуры Комитет выяснял его взгляды, убеждения, привычки, увлечения…

А когда Сафонову объявили, что он принят и отныне является сотрудником КГБ, он решил отметить это значимое событие и пригласил в ресторан своего единственного друга.

И они отметили. Разумеется, без объяснения Владимиром истинных причин торжества.

Ну, а со своим давним обидчиком – Юркой Барышниковым он все же поквитался. Учился тот слабо и, разумеется, никуда не поступил. После службы в армии зарабатывал извозом на старой «копейке». Сафонов случайно заметил его на площади Ленина у Финляндского вокзала. Не удержавшись, подошел, сухо кивнул. И снова услышал в свой адрес обидную пренебрежительную шуточку.

Зато когда Вова предъявил удостоверение с эмблемой Госбезопасности, тот изменился в лице и стал что-то бормотать в свое оправдание.

– Еще раз увижу тебя в роли частного таксиста, – спокойно и по-деловому сказал молодой сотрудник спецслужб, – лишишься автомобиля и присядешь на пару лет. Это я тебе обещаю…