Глава двенадцатая

В операционном блоке гинекологического отделения шла напряженная и вместе с тем обыденная работа – бригада врачей и медсестер боролась за жизнь ребенка и его матери.

Перчатки профессора Акулова были в крови. Отдавая один инструмент, он называл следующий; медсестра послушно вкладывала его в руку. Другая стояла рядом и периодически промокала лоб профессора стерильной салфеткой…

– Что с пульсом? – изредка спрашивал он.

– Слабый, – отвечали ему. – Сорок ударов в минуту.

Он снова наклонялся над разрезом и продолжал работу…

Банник настороженно смотрел на Петрова, только что закончившего переговоры с мостиком «Новороссийска».

– Меня вот шо интересует… – пробасил он. – «Сами» – это как? Бот из-за льдин не пробьется. Рисковать судном тоже не резон – там же «Семен Семеныч» на куски валится. Накроет так, шо мало не покажется.

– Мы даже не знаем, живы они или нет, – добавил сомнений Еремеев.

– Живы, – уверенно ответил Петров. – И мы их вытащим.

Тихонов переминался с ноги на ногу у штурвала.

– Но… если Севченко вытащить, то… – осторожно вставил он. – Он же не простит нам бунт. Да и на вас, Андрей Николаевич, у него большой зуб имеется.

Второй помощник кинул на матроса презрительный взгляд.

А Петров не терпящим возражения тоном изрек:

– Это наш капитан. И наш летчик.

Банник осторожно вставил:

– Может, все-таки попробовать сначала ботом?

– Бесполезно – только время потеряем. Разворачиваем судно и идем за ними. Еще возражения есть?

– Не имеется, – развел руками второй помощник.

Еремеев склонился к микрофону переговорного:

– Машинное, средний вперед.

– Лево на борт. Разворачиваемся. Впередсмотрящего – на бак! – отдал необходимые команды Андрей.

Тяжело вздохнув, Тихонов принялся крутить штурвал…

Черногорцев расслабленно восседал на «троне» перед панелью управления. Солярки оставалось очень мало, и при малейшей остановке судна команда «чертей» сразу выключала главные дизели. Негромко «бормотали» лишь относительно небольшие дизель-генератор с парой преобразователей, обеспечивая питанием жизненно важные системы судна.

Все съестные запасы, собранные в дорогу заботливой супругой Верой Васильевной, давно закончились. Вспоминая восхитительный вкус копченой колбасы и сала, «дед» громко вздыхал…

Внезапно по громкой связи с мостика прозвучала команда: «Средний вперед».

Очнувшись от приятных воспоминаний, он недоверчиво посмотрел на машинный телеграф – по логике, проскочив айсберг, ледокол должен был встать в полынье и спокойно дожидаться помощи от «Новороссийска». Ведь опасность больше не угрожала. А тут опять…

Через секунду стрелка телеграфа продублировала речевую команду.

– Понял вас, даем средний, – сказал Черногорцев в микрофон.

– Чего они там – в салочки надумали играть с «Семен Семенычем»? – крикнул один из мотористов, запуская главные дизели.

Что творилось наверху, Черногорцев не знал. А потому тихо прогудел:

– Кабы все это бедой не кончилось…

Плавно набирая ход, «Михаил Громов» приступил к левой циркуляции в ограниченном пространстве полыньи…

Основная часть фюзеляжа Ми-2 лежала почти на середине льдины. Отломанная хвостовая балка с бортовым номером «14130» валялась метрах в 20.

Красно-оранжевый цвет фюзеляжа с широкой синей полосой посередине хорошо контрастировал на ярко-белой льдине. Почти все ледокольные вертолеты имели подобную окраску – в ясную погоду такую «масть» было отлично видно за пять-шесть километров.

Стойки шасси после первого удара были сломаны, бока помяты, остекление кабины разбито. Вместо лопастей несущего винта торчали короткие обрубки, а по обшивке из моторного отсека на снег стекало темное масло. Кругом валялись обломки фюзеляжа, шасси и лопастей.

– Черт… Как же нас приложило… – с трудом восстанавливал дыхание Севченко.

Он находился снизу, так как машина лежала на правом боку. Во время падения капитан ударился грудной клеткой о «съехавшую» назад приборную доску – дышалось ему сейчас тяжело.

Кукушкин висел сверху и стонал, морщась от боли. Голова у него была разбита, в пилотском кресле его удерживали привязные ремни и зажатая деформированной приборной панелью нога.

– Что там у тебя? – перевернувшись, посмотрел на него Валентин Григорьевич. Определив причину, успокоил: – Погоди… Сейчас что-нибудь придумаем…

Отстегнув свой ремень, он встал на колени и принял вертикальное положение. Затем попробовал приподнять край согнутой ударом приборной доски.

Не вышло.

Тогда он полностью поднялся на ноги, ухватился за «железо» двумя руками и предпринял вторую попытку.

– Гадство… не получается. А что у нас со связью? – решил он отвлечь стонавшего Кукушкина.

– Не знаю… – ответил тот. – Сейчас проверю…

Притянув за провод слетевшую с головы гарнитуру, он приложил к уху один из наушников и нажал кнопку «Радио». Но ни щелчков, ни какого-либо иного звука не услышал.

– Накрылась станция. Вообще вся сеть накрылась – питания нет, – прошептал он. И кивнул в сторону разбитого лобового стекла: – Вон наши аккумуляторы на снегу лежат. Выкинуло их из отсека при ударе…

Севченко кивнул:

– Ладно. Тогда давай займемся твоей ногой…

Людмила медленно шла по служебному коридору «Новороссийска» и читала надписи на дверях помещений. Отыскав радиорубку, остановилась и нерешительно постучала.

– Да, войдите, – послышался строгий мужской голос.

Она толкнула дверь. В радиорубке находился один Сафонов. Фирменная улыбочка на его лице отсутствовала, в движениях появилась нервозность.

– Вызывали? – спросила молодая женщина.

– Вызывал, – резко ответил тот. – Тут опять ваш муж отличился… В общем, он снова поставил под угрозу жизнь всего экипажа.

– Как это?..

– Нужны подробности? По-моему, вам достаточно понимать одно: если он утопит ледокол, то с нас всех снимут головы! Никто не останется в стороне! Бахнет так, что и вас посечет осколками!

– Послушайте, я знаю его гораздо лучше вас. Андрей – кто угодно, только не идиот. Он не может просто так рисковать экипажем и своим судном!

Сафонов зло отмахнулся:

– Во-первых, это не его судно! На «Громове» уже давно другой капитан, которого ваш супруг теперь якобы пытается спасти! И если он рассчитывает на то, что ему за это…

– Я могу с ним поговорить? – перебила Людмила, не желая больше слушать поток угроз. – Вы же за этим меня сюда позвали, верно?

Секунду подумав, мужчина «надел» дежурную улыбку, подал ей микрофон. И напомнил:

– Не забудьте то, о чем мы с вами беседовали, Люда. Он не должен рисковать! Теперь важно сохранить судно.

Она ухватила микрофон двумя руками. Сафонов щелкнул тумблером и прошептал:

– Говорите.

– Петров! Петров, ты меня слышишь?..

«Михаил Громов» осторожно подбирался к нужной льдине самым малым ходом. На его носу на этот раз нес вахту Еремеев. Петров, Банник и Тихонов находились на мостике.

– Мостик, право пять, – подсказывал по переносной радиостанции старпом.

Петров дублировал:

– Право руль. Курс – 50.

Тихонов неотрывно глядел на стрелку компаса и, вращая штурвалом, старался держать ее острый кончик точно на заданном делении…

Когда динамик переговорного устройства, напрямую подключенный к рации, ожил голосом Людмилы, Андрей стоял у передних окон рубки и рассматривал льдину в бинокль.

Услышав супругу, он едва не выронил оптический прибор: «Как?! Откуда?! Почему?!» Он был на сто процентов уверен, что его супруга сейчас сидит в комнате ленинградского общежития и строчит очередной очерк. И вдруг…

Подскочив к переговорному, он схватил микрофон:

– Люда, это ты?!

– Да. Я на «Новороссийске».

– Что ты там делаешь?!

Банник с Тихоновым удивленно переглянулись. Встреча супругов в 12 тысячах миль от Ленинграда им тоже показалась странной и даже фантастической.

– Что ты там делаешь, Людочка? – повторил Петров.

– Я… я тут тебя ненавижу! Почему ты не можешь жить, как все? Всегда идешь против ветра… А что в итоге? Скажи мне, что в итоге?..

Динамик четко воспроизвел, как она всхлипнула.

После короткой паузы супруга продолжила:

– Ты хоть понимаешь, как с тобой тяжело?

Позабыв о компасе, Тихонов покосился на капитана.

– Как же я устала… Сволочь ты! – ругалась доведенная до слез женщина.

Бесшумно ступая по линолеуму, Банник подошел к рулевому матросу:

– Держи курс. И не отвлекайся.

Тот виновато кивнул и вперил взгляд в стрелку прибора.

– …Всю жизнь мне испортил! Ты… ты…

– Я люблю тебя, – негромко произнес Петров.

Услышав слова мужа, Люда улыбнулась и смахнула слезы.

– И я тебя, Андрей… – сказала она с нежностью. И прежде чем Сафонов вырвал у нее микрофон, успела крикнуть: – Не вздумай там утонуть!

Офицер Госбезопасности был в ярости. Он грубо оттолкнул женщину к двери, но она все-таки услышала последнюю фразу.

– Не утону, – ответил супруг. – Обещаю!..

Сжимая побелевшими пальцами микрофон, Сафонов приблизился к Людмиле. Но та стояла перед ним с гордо поднятой головой и дерзко смотрела прямо в глаза. Во взгляде не было и намека на страх.

Офицер Госбезопасности порывался сказать что-то резкое, обидное, но никак не мог подобрать нужных слов.

Наконец, зловеще выдавил:

– Сгниешь в своей коммуналке! Это я тебе обещаю…

Сложнейшая операция длилась второй час. Состояние пациентки то стремительно ухудшалось, то стабилизировалось.

Промокавшая профессору лоб медсестра использовала уже шестую стерильную салфетку. Другая медсестра была вынуждена принести второй комплект инструментов, а перед этим поменять третий судок с испачканными кровью тампонами.

Наконец, ребенка извлекли. Он не дышал.

– В реанимацию! Очистить легкие и под ИВЛ! – скомандовал Акулов.

Ребенка унесли в соседнее помещение.

– Что с давлением? – спросил доктор.

– Давление девяносто на сорок. Стабильное. Пульс сорок восемь.

Причиной низкого давления была большая кровопотеря.

– Приготовьте еще одну инъекцию окситоцина, – распорядился профессор.

Один из ассистентов занялся приготовлением.

– Отделяем плаценту и обследуем полость матки…

«Громов» все ближе и ближе подбирался к месту аварии вертолета. Сокращалась дистанция и до «Семен Семеныча», от которого льдина с лежащим на боку вертолетом колыхалась на волнах в каких-то 200 метрах. Сложность ситуации состояла и в том, что вокруг была относительно чистая вода, и льдину подтаскивало ветром к айсбергу.

Меж тем паутинка трещин, расходящаяся от того места, куда Ми-2 приложился основными стойками шасси, разрасталась. С сухим коротким звуком, напоминавшим ружейные выстрелы, трещины делались длиннее и шире. Ветер и волнение водной поверхности помогали льдине разрушаться.

Пытаясь освободить ногу пилота, Севченко успел отодрать часть приборной доски. Но пока, увы, это не помогало – мешала к тому же и массивная конструкция педалей путевого управления.

Морщась от боли, Кукушкин смотрел в сторону – через разбитое лобовое стекло.

– Ох, елки… – вдруг пробормотал он.

Валентин Григорьевич отвлекся от работы и поглядел в ту же сторону.

Ближайшая к вертолету трещина расширилась настолько, что сквозь нее начали пробиваться плоские фонтанчики воды.

– Нас спасать, наверное, не будут? – с тоской спросил авиатор. – Они же не полезут под айсберг? Вон он уже рядом – нас прямо под него тащит.

Севченко хотел прикрикнуть на Кукушкина, но его голос заглушил гудок «Громова». Судя по мощности звука, ледокол тоже находился поблизости.

– Помогай давай! – с удвоенной энергией принялся курочить панель капитан.

Внезапно затрещало прямо под вертолетом. Правый борт стало заливать водой.

Рыча и сбивая в кровь руки, Севченко отгибал листы дюрали, выдирал мешавшие приборы, какие-то агрегаты и жгуты электропроводки, пытаясь добраться до зажатой ноги.

Кукушкин помогал, но по всему было видно, что он сдался. Сил почти не осталось, на глазах опять навернулись слезы.

– Обидно, Валентин Григорьевич… – еле слышно бормотал он. – Поэта из меня не вышло. Летчик – так себе. Думал, вернемся домой – уволюсь. В грузчики переведусь или в кочегарку. Потом сопьюсь, чтоб все как у людей. А вместо этого – хрен мне теперь попутный за воротник. Чтоб шею не натирало…

«Михаил Громов» осторожно приближался к льдине с потерпевшим аварию и лежащим на боку вертолетом.

– Людей все еще не видно, – доложил, наблюдая за льдиной с правого крыла мостика, Еремеев.

– Какое удаление до ее края? – спросил Петров.

– Кабельтов.

– Машинное, стоп!

– Понял, стопорим, – ответил «дед».

– Лево руль. Курс – 300.

– Есть лево руль, курс 300, – Тихонов крутанул штурвал.

Андрей старался подвести судно к льдине правым бортом, не потревожив ее. Он видел, что она трещит и ломается на части – одно неосторожное движение и… то, что осталось от вертолета навсегда исчезнет в океане.

Цимбалистый с группой своих матросов, одетых в оранжевые пробковые жилеты, стоял у борта в полной готовности. Затею со спуском на воду бота своевременно решили прекратить – ветер и множество мелких льдин не позволили бы ему пробиться к льдине. Потеря времени и лишний риск.

Штормтрапы висели вдоль борта, рядом на палубе лежала стопка спасательных кругов, двое матросов вооружились баграми, двое – мотками крепких фалов.

Банник стоял у левого крыла мостика и с опаской поглядывал на высившуюся рядом ледяную махину, к которой «Громов» медленно разворачивался кормой. Расстояние до нее не было настолько близким, чтобы опасаться отделявшихся кусков. Тем не менее одним своим видом «Семен Семеныч» внушал страх и порождал нехорошие фантазии…

Льдина окончательно растрескалась и разделилась на несколько больших и маленьких фрагментов. Те, что оказались в середине – продолжали держаться вместе, хотя и колыхались на волнах сами по себе. Крайние же под влиянием ветра и течения постепенно расползались в стороны.

Подходя к льдине правым бортом, «Михаил Громов» дал еще два коротких гудка.

Севченко предпринял последнее усилие, поднатужился и Кукушкин. И усилия были вознаграждены – зажатая между педалью и основанием приборной доски нога обрела свободу.

Взвыв от боли, пилот на миг потерял сознание. Но быстро пришел в себя от грубого толчка капитана.

– Вылезай быстрее, Тютчев! – прикрикнул тот.

Кукушкин вскарабкался по креслу на пустой проем сдвижного левого блистера. Спрыгнул на лед и тут же упал – одеревеневшая нога не слушалась.

Валентин Григорьевич намеревался вылезти следом, но в этот момент две льдины разошлись настолько, что остатки вертолета начали уходить в темную воду. Сначала просел тяжелый моторный отсек, из-за чего фюзеляж накренился, задрав к серому небу изуродованное шасси. Затем он с хрустом и скрежетом прополз пару метров и стал исчезать в воде.

– Валентин Григорьевич! – испуганно крикнул Кукушкин. – Быстрее!

Тот пытался выбраться, отчаянно хватаясь руками за что придется, пробираясь к дверному проему. Однако вскоре понял: его что-то не пускает. Виной тому была теплая одежда: то ли она набухла от воды и стала невыносимо тяжелой, то ли попросту зацепилась за какой-то рычаг.

Кабина на три четверти заполнилась водой. Однако фюзеляж еще держался между двумя льдинами – основание сломанной хвостовой балки вгрызалось в лед острыми краями.

Пилот стоял на коленях на краю льдины, хватал руками свою «вертушку», отчаянно пытаясь удержать ее на поверхности.

И, глядя на поднимавшиеся из кабины пузыри, кричал:

– Товарищ капитан! Валентин Григорьевич!..

Кукушкина трясло. И от холода, и от страха, и от пережитого шока. Кругом трещал лед. Последние видневшиеся над водой части вертолета вот-вот должны были исчезнуть вместе со спасшим его капитаном.

А он ничего не мог поделать. И это бессилие пугало еще больше…

Роды Галины подпадали под категорию «высокого риска», и поэтому по распоряжению Акулова в соседнем с операционной помещении дежурила реанимационная бригада.

И там все было готово для приема «тяжелого» ребенка.

Горел источник лучистого тепла, согревая воздух и поверхность реанимационного стола. Система подачи кислорода была дважды проверена. Свернутый из пеленки валик под плечики ожидал своего маленького пациента. Рядом со столом находилось оборудование для отсасывания содержимого верхних дыхательных путей. А также желудочный зонд, шприц для аспирации желудочного содержимого, лейкопластырь и ножницы.

Наконец, был набор для интубации и аппарат для искусственной вентиляции легких с реанимационным мешком и маской самого маленького размера.

Получив в свое распоряжение ребенка, реаниматологи поместили его на пеленку под источник тепла и оперативно определили наличие мекониального загрязнения; оценили мышечный тонус, цвет кожи. Прочистили дыхательные пути и легкие, провели тактильную стимуляцию.

Однако его кожа все еще имела цианотичный оттенок, а дыхание не появлялось.

– Начинаем оксигенотерапию, – скомандовал старший реаниматолог.

Вскоре через анестезиологический мешок и маску к носу ребенка был направлен свободный поток чистого кислорода…

Две медсестры, стоящие чуть позади работавших врачей, переглянулись.

«Есть надежда?» – безмолвно спросила та, что помладше.

Старшая вздохнула и отрицательно покачала головой…

Когда между корпусом и льдом оставалась полынья шириной не более трех метров, Цимбалистый решил рискнуть – сильно раскачавшись на штормтрапе, ловко спрыгнул вниз.

Пролетев над полыньей, он упал на самый край льдины. Встав и, прихрамывая на ушибленную ногу, побежал к тому месту, где еще минуту назад покачивался фюзеляж разбитого вертолета, а рядом сидел на коленях Кукушкин. Под мышкой боцман тащил спасательный круг.

Проехав метра три на животе, Виталя подобрался к краю расширявшейся трещины и стал всматриваться в черноту ледяной воды…

Вначале показалось: все, не успел, погибли…

Но внезапно из глубины всплыли крупные пузыри воздуха. Сначала одна группа, за ней вторая.

Положив рядом спасательный круг, боцман сунул в воду руку и стал шарить со слабой надеждой нащупать хотя бы мертвое тело…

Спустя секунду он испуганно отшатнулся – в паре метров от него вынырнул Кукушкин, тащивший на поверхность Севченко.

Говорить от холода вертолетчик не мог – губы и руки были синего цвета. Капитан вообще не подавал признаков жизни.

Беспомощно оглянувшись по сторонам, Цимбалистый понял, что помочь товарищам он практически ничем не может.

«Ухватись за него!» – мысленно приказал он, кидая пилоту круг.

Тот держался на поверхности из последних сил. А помощь запаздывала.

Боцман вскочил на ноги, обернулся к спускавшимся с борта матросам, набрал полную грудь воздуха и… громко крикнул:

– Быстрее, мать вашу! Люди за бортом!