25. Письма
От: Bean@Whereverthehelliam
Тема: Все ли мы сделали?
Не могу поверить, что до сих пор подключен к сети. Надо понимать, так будет и дальше с помощью ансибля, после того как мы полетим с субсветовой скоростью?
Малыши прекрасно себя чувствуют. Им вполне хватает места, чтобы ползать. Есть достаточно большая библиотека, так что интересного чтения и видеозаписей хватит на… несколько недель. Ведь пройдет всего несколько недель?
Мне интересно только одно: все ли мы сделали? Добился ли я своей цели? Я смотрю на карту и пока не наблюдаю ничего неотвратимого. Хань Цзы выступил с прощальной речью, так же как Влад, Алай и Вирломи. Чувствую себя обманутым. Им следовало попрощаться с миром до того, как исчезнуть. К тому же еще остались народы, которые они могли бы попытаться склонить на свою сторону. За мной же никто на самом деле никогда не следовал – впрочем, я этого и не хотел. Думаю, именно этим я отличался от остального джиша – только я один не мечтал стать Эндером.
Взгляните на карту, Хайрам. Согласятся ли китайцы с планом Хань Цзы по разделению страны на шесть государств, которые затем войдут в состав Свободного Народа? Или Китай присоединится к нему, оставшись единым? Или они станут искать себе нового императора? Переживет ли Индия унижение после поражения Вирломи? Последуют ли индийцы ее совету, вступив в СНЗ? Ничто еще не предрешено, но мне пришлось улететь.
Знаю, если произойдет что-то интересное, вы сообщите мне об этом по ансиблю. Впрочем, в каком-то смысле мне все равно. Меня там так или иначе не будет, и ни на что повлиять я не смогу.
С другой стороны, на самом деле мне всегда было все равно.
И тем не менее душа моя полна беспокойства. На Земле осталась Петра с теми моими детьми, которых мне действительно хотелось, – теми, у кого нет моих изъянов. Со мной одни лишь калеки. И я боюсь только одного – что умру до того, как успею их чему-либо научить.
Не мучайте себя угрызениями совести, когда поймете, что жизнь ваша подходит к концу, но вы так и не нашли для меня лекарство. Я никогда в него не верил. Всегда считал прыжок в неизвестность, который совершил, достаточно рискованным, и независимо от того, будет лекарство или нет, мне не хотелось, чтобы мои дефективные дети прожили достаточно долго, чтобы повторить мою ошибку и завести собственных детей, продолжая мой страшный путь поколение за поколением. Что бы ни случилось, оно к лучшему.
Порой мне приходит в голову мысль: что, если сестра Карлотта была права? Что, если Бог ждет меня с распростертыми объятиями? И все, что я делаю, – лишь пытаюсь отсрочить мою с ним встречу? Да, я думаю о встрече с Богом. Будет ли она похожа на встречу с моими матерью и отцом? (Едва не написал «с родителями Николая».) Я любил их, хотел любить. Но я знал, что ребенок, которого родила моя мать и которого они воспитывали вместе с отцом, – Николай. А я… взялся ниоткуда. И отцом для меня стала маленькая девочка по прозвищу Проныра, а матерью – сестра Карлотта. Обеих теперь нет в живых. Кем на самом деле были те, другие люди?
Будет ли такой же и моя встреча с Богом? Разочарует ли меня реальность из-за того, что я предпочитал заменитель, которого мне вполне хватало?
Нравится ли вам это или нет, Хайрам, но в моей жизни вы были Богом. Я вас не звал, я вас даже не любил, но вы постоянно ВМЕШИВАЛИСЬ в мою жизнь. А теперь вы послали меня в космическую бездну, дав обещание спасти – обещание, в которое я не верю. Но по крайней мере, ВЫ для меня не чужой. Я вас знаю. И думаю, вы искренне желали мне добра. Если мне придется выбирать между всемогущим Богом, который позволяет миру оставаться в его нынешнем виде, и Богом, у которого почти нет власти, но при этом он по-настоящему заботится о людях и пытается сделать их жизнь лучше, я в любом случае выберу вас. Продолжайте играть роль Бога, Хайрам. У вас это неплохо получается. И иногда даже именно так, как надо.
Почему я все это пишу? Мы можем общаться по электронной почте, когда захотим. Вот только тут ничего особенного не происходит, и мне нечего вам сказать. И все, что вы скажете мне, будет иметь для меня все меньшее значение по мере того, как я удаляюсь от Земли. Так что сейчас самое подходящее время для прощальных речей.
Надеюсь, Питеру удастся мирным путем объединить народы. Хотя, как мне кажется, нескольких больших войн ему не избежать.
Надеюсь, Петра снова выйдет замуж. Если она спросит вашего совета, скажите ей, что я просил передать: хочу, чтобы у моих детей был отец. Не какая-то легенда об отце, а настоящий. Так что если она выберет кого-то, кто будет их любить и радоваться их успехам, так тому и быть. Будьте счастливы.
Надеюсь, вы доживете до того дня, когда колонии укоренятся на планетах, и человечество будет процветать в иных мирах. Хорошая мечта.
Надеюсь, дети-калеки, которые со мной, найдут чем заняться в жизни после моей смерти.
Надеюсь, когда я умру, я встречу там сестру Карлотту и Проныру. Сестра Карлотта сможет сказать: «Ну разве я не говорила?» А я отвечу им обеим, как мне жаль, что я не смог спасти им жизнь после всего, на что им пришлось пойти ради спасения моей.
Ладно, хватит. Пора включить гравитационный регулятор и вывести корабль в море.
Кому: Bean@Whereverthehelliam
Тема: Ты сделал достаточно
Ты сделал достаточно, Боб. У тебя было мало времени, но бо́льшую его часть ты пожертвовал на то, чтобы помочь Питеру, мне и Мэйзеру. Все это время ты мог принадлежать Петре, самому себе и вашим детям. Ты сделал достаточно. Питер теперь может справиться сам.
Что касается всех твоих разговоров о Боге – вряд ли у настоящего Бога так уж мало достижений, как ты считаешь. Конечно, жизнь многих в той или иной степени ужасна, но не думаю, что у кого-то она могла быть тяжелее твоей. И посмотри, кем ты стал. Ты не хочешь приписывать Богу никаких заслуг, поскольку не веришь в Его существование. Но если ты намерен обвинить Бога во всем дерьме мира, мой мальчик, тебе придется по достоинству оценить Его и за то, что растет на столь унавоженной почве.
Насчет того, что ты говорил про Петру и настоящего отца для твоих детей: знаю, ты имел в виду не себя. Но я должен тебе это сказать, поскольку это правда и ты заслуживаешь того, чтобы ее услышать.
Боб, я горжусь тобой. Я горжусь собой, поскольку смог по-настоящему тебя узнать. Помню, как я сидел и думал, после того как ты сообразил, что на самом деле происходит в войне с жукерами: «Что мне делать с этим мальчишкой? Нам не скрыть от него ни одной тайны».
И я тогда решил: «Буду ему доверять».
Ты оправдал мое доверие и даже превзошел его. Ты – великая душа. Я смотрел на тебя снизу вверх задолго до того, как ты успел так вымахать.
Ты справился.
В России прошел референдум, и она присоединилась к СНЗ. Союз мусульман распался, а самые воинственные государства пока что подавили. Армении ничто не угрожало.
Петра отправила свою армию домой на тех же гражданских поездах, которые доставили войска в Москву.
На это ушел год, и все это время она скучала по детям, но не могла вынести даже мысли о том, чтобы их увидеть. Она отказывалась от предложений привезти детей к ней, отказывалась даже от короткого отпуска, чтобы их навестить, ибо знала, что, когда она вернется домой, детей будет только пятеро. И среди них не будет тех двоих, кого она больше всего знала и потому больше всего любила.
И еще она знала, что всю оставшуюся жизнь ей придется провести без Боба.
Петра постоянно старалась чем-то себя занять, – впрочем, важных дел хватало и так. Она постоянно убеждала себя: «На следующей неделе возьму отпуск и съезжу домой».
Потом к ней приехал отец, пробившись через заслон помощников и клерков, отгораживавший ее от внешнего мира. Если честно, его, скорее всего, даже рады были видеть и пропустили без помех – ибо Петра была сущим дьяволом и терроризировала всех вокруг.
– Уезжай отсюда, – стальным тоном заявил отец.
– О чем ты?
– Мы с матерью потеряли половину твоего детства, потому что тебя у нас забрали. Теперь ты лишаешь себя лучшего времени в жизни твоих собственных детей. Почему? Чего ты боишься? Ты великий солдат, но дети повергают тебя в ужас?
– Не хочу говорить на эту тему, – отрезала Петра. – Я взрослая и могу решать сама.
– Даже взрослая, ты остаешься моей дочерью, – сказал отец.
Он наклонился над ней, и на мгновение у нее возник детский страх, что он ее… ударит. Но он лишь обнял ее и крепко сжал.
– Ты меня задушишь, папа.
– Значит, действует.
– Я серьезно.
– Если тебе еще хватает дыхания, чтобы со мной спорить, – значит я еще не закончил.
Петра рассмеялась. Отец отпустил ее и взял за плечи:
– Ты хотела этих детей больше всего на свете и была права. Теперь же ты пытаешься их избегать, поскольку тебе кажется, будто ты не сможешь вынести горя по тем, которых с тобой нет. Так вот – ты ошибаешься. Я знаю. Ибо все те годы, что тебя не было с нами, я жил ради Стефана. Я не прятался от него из-за того, что у меня не было тебя.
– Я знаю, что ты прав, – кивнула Петра. – Думаешь, я совсем дура? Я вовсе не решила, что не хочу их видеть. Я просто оттягивала этот момент.
– Мы с матерью писали Питеру, умоляя его приказать тебе вернуться домой. Но он лишь ответил: «Она вернется, когда не сможет больше выдержать».
– И вы не могли его послушать? Все-таки он Гегемон всего мира.
– Пока что даже не половины мира, – поправил отец. – К тому же, может, он и Гегемон над народами, но в моей семье у него нет никакой власти.
– Спасибо, что приехал, папа. Завтра я демобилизую свои войска и отправлю их по домам через границы, где им уже не потребуются паспорта, поскольку все это часть Свободного Народа Земли. Я кое-чего добилась, пока сидела здесь. Но теперь мои дела закончены. Я в любом случае вернулась бы, но теперь возвращаюсь потому, что ты меня попросил. Понимаешь? Я готова подчиняться, пока мне приказывают поступать так, как я все равно поступила бы сама.
У Свободного Народа Земли теперь было четыре столицы – к Руанде, Роттердаму и Черноречью добавился Бангкок. Но Гегемон жил именно в Черноречье – в Рибейран-Прету. И именно туда Питер перевез детей Петры. Он даже не спросил ее согласия, и она страшно разозлилась, когда он ей об этом сообщил. Но тогда она была занята в России, а Питер сказал, что Роттердам – не родной город ни для нее, ни для него, а он отправляется домой и забирает ее детей туда, где о них смогут гарантированно позаботиться.
Так что Петра вернулась в Бразилию – где оказалось не так уж плохо. Московская зима была для нее настоящим кошмаром, даже хуже, чем зима в Армении. И ей нравилось ощущение Бразилии, ритм ее жизни, играющие в футбол на улицах мальчишки, полуодетые люди и мелодичный португальский язык, доносившийся из баров вместе с батукой, самбой, смехом и острым запахом пинги.
Часть пути она проехала на такси, но затем заплатила водителю, попросив отвезти ее багаж в комплекс, и прошла остаток дороги пешком. Ноги сами принесли ее к маленькому домику, где когда-то жили они с Бобом.
Дом изменился. Петра поняла, что к нему добавили пару комнат, соединив его с соседним домом, а живую изгородь между ними срыли. Теперь это было одно большое строение.
«Жаль, – подумала она. – Ничего не могут оставить в покое».
А потом она увидела фамилию на маленькой табличке на стене возле калитки.
«Дельфики».
Петра открыла калитку, даже не хлопнув в ладоши и не ожидая приглашения. Теперь она поняла, что произошло, но не могла поверить, что Питер решился на такие хлопоты.
Она открыла дверь, вошла и…
В кухне стояла мать Боба, готовя что-то с большим количеством оливок и чеснока.
– Ой, – пробормотала Петра. – Простите. Я не знала, что вы… я думала, вы в Греции.
Улыбка на лице миссис Дельфики вполне сошла за ответ.
– Заходи, конечно, это твой дом. Я здесь только гость. Добро пожаловать домой!
– Вы приехали… чтобы ухаживать за малышами?
– Мы теперь работаем на СНЗ. И наша работа привела нас сюда. Но я не могла выдержать ни дня без внуков и взяла отпуск. Теперь я готовлю, меняю грязные пеленки и кричу на эмпрегадас.
– Где…
– Спят! – засмеялась миссис Дельфики. – Но могу тебе пообещать – маленький Эндрю только притворяется. Он никогда не засыпает. Каждый раз, когда я на него смотрю, у него чуть приоткрыты глазки.
– Они меня не узна́ют, – сказала Петра.
Мать Боба махнула рукой:
– Нет, конечно. Ты что, думаешь, они вообще хоть что-нибудь запомнят? Дети ничего не помнят до трех лет.
– Я так рада вас видеть. Он… он с вами попрощался?
– Нет, он не был столь сентиментален, – ответила миссис Дельфики. – Но – да, он нам позвонил. И прислал нам любезные письма. Думаю, для Николая это был более тяжкий удар, чем для меня, поскольку он лучше знал Джулиана – по Боевой школе и все такое. Николай теперь женат, ты не знала? Так что, может, скоро у нас будет еще один внук. Хотя не сказала бы, что мы испытываем недостаток в малышах, – вы с Джулианом постарались на славу.
– Можно мне взглянуть на детей? Я буду вести себя очень тихо и не стану их будить.
– Мы разместили их в двух комнатах. Эндрю делит комнату с Беллой, поскольку он никогда не спит, зато она способна спать в любых условиях. Джулиан, Петра и Рамон – в другой комнате, им мешает яркий свет. Но если даже ты их разбудишь – никаких проблем. Во всех кроватках опущены борта, поскольку дети все равно из них вылезают.
– Они уже ходят?
– Бегают, лазают, постоянно откуда-то сваливаются. Им уже больше года, Петра! Они – нормальные дети!
Петра едва сдержала слезы – слова миссис Дельфики напомнили ей о других, не вполне нормальных детях. Но мать Боба вовсе не это имела в виду, и у Петры не было никаких причин упрекать ее за случайное замечание.
Значит, двое, носившие имена детей, о которых она горевала больше всего, жили в одной комнате. Набравшись смелости, Петра первым делом направилась туда.
Ничто в этих малышах не напоминало тех, кого она потеряла. Они основательно выросли и нисколько не походили на младенцев. И действительно – Эндрю лежал с открытыми глазами. Он повернулся и посмотрел на нее.
Мать улыбнулась малышу. Тот зажмурился, притворившись спящим.
«Что ж, – подумала Петра, – пусть сам решает, как ко мне относиться. Я не собираюсь требовать от них любви, когда они меня даже не знают».
Она подошла к кроватке Беллы. Девочка крепко спала, влажные черные кудряшки прилипли к голове. Генетическое наследие Дельфики оказалось весьма непростым. У Беллы отчетливо проявлялись африканские корни Боба, а Эндрю выглядел настоящим армянином.
Петра дотронулась до кудряшек. Девочка даже не пошевелилась. Щека ее была горячей и мокрой.
«Она моя», – подумала Петра.
Повернувшись, она увидела, что Эндрю сидит в кроватке, с серьезным видом глядя на нее.
– Привет, мама, – сказал он.
У нее перехватило дыхание.
– Как ты меня узнал?
– По фото, – ответил мальчик.
– Хочешь встать?
Он посмотрел на стоявшие на комоде часы:
– Еще не пора.
И это – нормальные дети?
Хотя откуда могла миссис Дельфики знать, что считать нормальным? Николая ведь тоже нельзя было назвать дураком.
Впрочем, большого ума от них пока никто и не ждал – оба были еще в подгузниках.
Петра подошла к Эндрю и протянула руку. «Кем я его считаю? – промелькнуло у нее в голове. – Песиком, которому дают руку понюхать?»
Эндрю на мгновение взял ее за пальцы, словно желая убедиться, что она настоящая:
– Привет, мама.
– Можно тебя поцеловать?
Он поднял личико и выпятил губы. Она наклонилась к нему и поцеловала.
Касание его рук, ощущение поцелуя, кудряшки на щеке Беллы… Чего она, собственно, ожидала? Чего боялась?
«Дура. Какая же я дура!»
Эндрю снова лег и закрыл глаза. Как и предупреждала миссис Дельфики, невозможно было поверить, что он спит. Из-под приоткрытых век виднелись белки.
– Я люблю тебя, – прошептала Петра.
– И я тебя люблю, – пробормотал Эндрю.
Петра с радостью поняла: кто-то столь часто повторял малышу эти слова, что он отвечал на них почти машинально.
Она пересекла коридор и прошла в другую комнату, где было намного темнее. Ей потребовалось несколько мгновений, чтобы глаза привыкли к полумраку и она смогла различить три кроватки.
Узнает ли она Рамона?
Слева от нее кто-то пошевелился. Движение застигло ее врасплох, но она была солдатом. В ту же секунду она присела, готовясь к прыжку.
– Это я, – прошептал Питер Виггин.
– Тебе не стоило приходить и…
Приложив палец к губам, он направился к самой дальней кроватке.
– Рамон, – прошептал он.
Петра подошла к кроватке и остановилась над ней. Питер наклонился и зашуршал какой-то бумагой.
– Что это? – шепотом спросила она.
Он пожал плечами.
Если он не знает – зачем ей показывает?
Петра вытащила бумагу из-под Рамона. Это оказался конверт, но почти пустой.
Питер мягко взял ее под локоть и вывел за дверь.
– В темноте все равно ничего не прочитать, – тихо сказал он уже в коридоре. – А когда Рамон проснется, он станет искать конверт и очень расстроится, если не найдет.
– Что там?
– Бумага Рамона, – ответил Питер. – Петра, Боб положил ее туда перед тем, как улететь. В смысле – не здесь, а в Роттердаме. Он сунул конверт под пеленку Рамона, когда тот спал в своей кроватке, рассчитывая, что ты его там найдешь. Так что конверт провел с Рамоном всю его жизнь, хотя малыш обмочил его всего два раза.
– От Боба? – Петра едва сдержала взрыв гнева. – Ты знал, что он написал мне, и…
Питер повел ее дальше по коридору в гостиную:
– Он не поручал передать письмо ни мне, ни кому-либо еще. Если, конечно, не считать Рамона. Боб вверил его попке малыша.
– Но заставлять меня ждать год, прежде чем…
– Никто не думал, что пройдет год, Петра, – как можно мягче сказал Питер, но правда в его словах больно ее уколола. Он всегда умел ее уколоть и никогда этого не стеснялся. – Оставлю тебя одну, чтобы ты могла прочесть.
– Хочешь сказать, что явился к моему возвращению не затем, чтобы узнать, что там написано?
– Петра, Питер вовсе не приехал сюда ради тебя. – В дверях гостиной появилась миссис Дельфики. Вид у нее был слегка потрясенный. – Он давно уже здесь.
Петра уставилась на Питера, затем снова на миссис Дельфики:
– Зачем?
– Малыши его обожают, постоянно по нему лазают. Он укладывает их спать. Они слушаются его куда лучше, чем меня.
Мысль, что Гегемон всей Земли приходит поиграть с ее детьми, показалась ей нелепой. И даже хуже – это выглядело просто нечестно.
– Ты являлся в мой дом и играл с моими детьми? – Она с силой толкнула Питера.
Тот никак не среагировал, даже не пошатнулся.
– Они – прекрасные дети.
– Может, я все-таки лучше выясню это сама?
– Никто тебе не мешает.
– Ты мне мешаешь! Я делала свою работу в Москве, а ты тут забавлялся с моими малышами!
– Я предлагал привезти их к тебе.
– Я не хотела, чтобы они были со мной в Москве. Слишком была занята.
– Я предлагал тебе отпуск, чтобы ты могла вернуться домой. И не раз.
– И тем самым все развалить?
– Петра, – сказала миссис Дельфики, – Питер был очень добр к твоим детям. И ко мне тоже. А ты ведешь себя крайне неподобающе.
– Нет, миссис Дельфики, – возразил Питер. – Лишь слегка неподобающе. Петра – хорошо обученный солдат, и то, что я до сих пор стою на ногах…
– Не издевайся надо мной! – разрыдалась Петра. – Я потеряла год жизни моих детей, и только я в том виновата, – думаешь, я не понимаю?
Из одной детской послышался плач. Миссис Дельфики закатила глаза и направилась по коридору спасать того, кто нуждался в спасении.
– Ты делала то, что должна была делать, – сказал Питер. – Никто тебя не критикует.
– Но у тебя все-таки нашлось время на моих детей.
– Своих у меня нет, – ответил Питер.
– И что, я в этом виновата?
– Я просто хотел сказать – у меня было время. И… этим я обязан Бобу.
– Ты обязан ему намного большим.
– Но хоть что-то я смог сделать.
Петра совсем не желала, чтобы Питер Виггин играл в жизни ее детей роль отца.
– Если хочешь, я уйду. Сперва они будут спрашивать, почему я не прихожу, а потом забудут. Если не хочешь меня здесь видеть – я пойму. Это твои с Бобом дети, и я не намерен насильно вмешиваться. И – да, мне хотелось бы быть рядом, когда ты вскроешь конверт.
– Что в нем?
– Не знаю.
– Неужели никто из твоих ребят не вскрывал его над паром?
Питер бросил на нее возмущенный взгляд.
В гостиную вошла миссис Дельфики с Рамоном на руках. Малыш хныкал и раз за разом повторял:
– Моя бумажка!
– Так я и знал, – сказал Питер.
– Держи.
Петра протянула Рамону конверт, и тот сразу же его схватил.
– Ты его балуешь, – заметил Питер.
– Это твоя мама, Рамон, – сказала миссис Дельфики. – Она кормила тебя, когда ты был маленький.
– Он единственный, кто ни разу меня не укусил, пока… – Петра не знала, как закончить фразу, не упоминая Боба или двух других детей, которых пришлось перевести на твердую пищу, потому что у них невероятно рано прорезались зубы.
Миссис Дельфики не сдавалась:
– Дай маме посмотреть бумажку, Рамон.
Но малыш только крепче вцепился в свое имущество, явно не собираясь ни с кем делиться. Питер выхватил у него конверт и протянул Петре. Рамон тотчас же пронзительно завопил.
– Отдай ему, – сказала Петра. – Я и так достаточно долго ждала.
Подсунув палец под угол конверта, Питер разорвал его и извлек единственный листок бумаги.
– Если будешь позволять им добиваться своего одним лишь плачем, получишь выводок капризных наглецов, с которыми никто не захочет иметь дела.
Протянув Петре бумагу, он вернул конверт Рамону, который немедленно успокоился и начал разглядывать свое изменившееся сокровище. Петра взяла листок, с удивлением заметив, что тот дрожит в ее руке, хотя она вовсе не чувствовала дрожи.
Внезапно она поняла, что Питер поддерживает ее за плечи, помогая добраться до дивана, и что ноги ее не слушаются.
– Сядь, успокойся. Просто небольшой шок, только и всего.
– Пора кушать, – сказала миссис Дельфики Рамону, пытавшемуся целиком засунуть руку в конверт.
– Как ты? – спросил Питер. – Все хорошо?
Петра кивнула.
– Хочешь, чтобы я ушел?
Она снова кивнула.
Питер стоял в кухне, прощаясь с Рамоном и миссис Дельфики, когда из коридора притопал Эндрю.
– Пора, – произнес он, остановившись в дверях гостиной.
– Да, пора, Эндрю, – сказала Петра.
Она смотрела, как он вперевалку идет в сторону кухни. Мгновение спустя послышался его голос.
– Мама, – объявил он.
– Верно, – ответила миссис Дельфики. – Мама дома.
– До свидания, миссис Дельфики, – сказал Питер.
Мгновение спустя Петра услышала звук открывающейся двери.
– Подожди, Питер! – крикнула она.
Вернувшись, он закрыл за собой дверь. Когда он вошел в гостиную, Петра протянула ему бумагу:
– Не могу прочесть.
Питер не стал спрашивать почему: любой дурак увидел бы в ее глазах слезы.
– Хочешь, чтобы я прочитал тебе?
– Может, сумею выдержать, если буду слышать не его голос, – ответила она.
Питер развернул листок:
– Письмо не слишком длинное.
– Знаю.
Он начал читать – тихо, чтобы слышать могла только она:
– «Я люблю тебя. Мы забыли решить один вопрос. У нас не может быть двух пар детей с одними и теми же именами, так что я решил, что буду звать Эндрю, который со мной, Эндером, поскольку именно так мы его звали, когда он родился. А того Эндрю, который с тобой, я буду по-прежнему помнить как Эндрю».
По щекам Петры текли слезы, она едва удерживалась от рыданий. Отчего-то ей разрывала душу мысль, что Боб позаботился о подобном еще до отлета.
– Продолжать? – спросил Питер.
Она кивнула.
– «А Беллу, которая с тобой, мы будем звать Беллой. Потому что ту, что со мной, я решил звать Карлоттой».
Петра больше не могла сдержаться. Чувства, которые копились в ней в течение года, хотя ее подчиненным начинало казаться, будто у нее вообще нет никаких чувств, выплеснулись наружу – но лишь на минуту. Взяв себя в руки, она дала Питеру знак читать дальше.
– «А когда я буду рассказывать детям про маленькую девочку, которую мы назвали в твою честь, я стану звать ее Пронырой, чтобы ее не путали с тобой. Тебе самой незачем так ее называть, но я решил, что ты – единственная Петра, которую я на самом деле знал, а Проныра заслужила, чтобы кого-то назвали в честь нее».
Расплакавшись, Петра прижалась к Питеру, и он обнял ее – как друг, как отец. Он не произнес ни слова – никаких «все в порядке» или «я понимаю», возможно, потому, что все было далеко не в порядке и ему хватало ума сообразить, что на самом деле он ничего не понимает.
Заговорил он лишь тогда, когда она постепенно успокоилась, а еще кто-то из детей, войдя в гостиную, громко объявил:
– Тетя плачет!
Выпрямившись, Петра погладила Питера по руке:
– Спасибо. Извини.
– Был бы рад, если бы письмо оказалось длиннее, – сказал Питер. – Скорее всего, мысль пришла ему в голову в последний момент.
– Он отлично все придумал, – ответила Петра.
– Он даже не подписался.
– Не важно.
– Но он думал о тебе и о детях. Позаботился, чтобы и ты, и он знали всех детей под теми же именами.
Петра кивнула, боясь, что расплачется снова.
– Пойду, – сказал Питер. – И не вернусь, пока ты меня не позовешь.
– Приходи как обычно, – отозвалась она. – Не хочу, чтобы из-за моего возвращения дети лишились того, кого они любят.
– Спасибо.
Петра не ответила. Ей хотелось поблагодарить его за то, что он прочитал ей письмо и любезно позволил дать волю чувствам у него на груди, но она не была уверена, что сможет это сказать, и потому лишь махнула рукой.
Петра была даже рада, что смогла выплакаться. Войдя в кухню, она умылась, слушая, как маленькая Петра – Проныра – снова говорит «Тетя плачет», а затем, уже успокоившись, сказала девочке:
– Я плакала от радости, что увидела тебя. Я так по тебе скучала. Ты меня не помнишь, но я твоя мама.
– Мы каждое утро и вечер показываем им твою фотографию, – сказала миссис Дельфики. – И они ее целуют.
– Спасибо.
– Это начали еще няни, до того, как я приехала, – добавила женщина.
– Теперь я смогу сама целовать моих мальчиков и девочек, – сказала Петра. – И им не придется больше целовать фотографию.
Впрочем, вряд ли детям легко будет это понять. А если они захотят какое-то время целовать фотографию и дальше – что ж, не стоит им мешать. Точно так же, как и с конвертом Рамона. Вовсе незачем отбирать у них сокровище.
«Ваш отец в вашем возрасте уже жил сам, – подумала Петра, – пытаясь не умереть с голоду в Роттердаме. Но вы быстро его нагоните и перегоните. Когда вам будет за двадцать и вы закончите колледж и переженитесь, он все еще останется шестнадцатилетним, ползя сквозь время, пока его звездолет мчится сквозь пространство. Когда вы меня похороните, ему не исполнится и семнадцати, а ваши братья и сестра останутся младенцами, даже младше, чем вы сейчас, – как будто они никогда не менялись. Что, по сути, означает, будто они умерли. Умершие любимые тоже никогда не меняются. В памяти они всегда остаются в одном и том же возрасте.
Так что в том, что мне пришлось пережить, нет ничего необычного. Сколько женщин стали вдовами во время войны? Сколько матерей похоронили младенцев, которых даже толком не успели подержать на руках? Я всего лишь играю свою роль в той же сентиментальной комедии, что и все остальные, – за горем всегда следует смех, за смехом – всегда слезы».
Лишь позже, когда Петра лежала одна в постели, дети уже заснули, а миссис Дельфики ушла в соседний дом – вернее, в другое крыло того же самого дома, – она смогла найти силы вновь перечитать письмо Боба. Оно было написано его почерком, явно в спешке, а местами слова едва можно было разобрать. И бумага была в пятнах – Питер не шутил, говоря, что Рамон пару раз попи́сал на конверт.
Петра выключила свет и собралась заснуть, но тут ей в голову пришла некая мысль, и она снова зажгла лампу. Нашарив письмо, она почувствовала, как буквы плывут перед глазами, – возможно, она действительно заснула и внезапная мысль пробудила ее от дремоты.
Письмо начиналось со слов: «Мы забыли решить один вопрос».
Но когда Питер его читал, он начал с другого: «Я люблю тебя».
Вероятно, он успел проглядеть письмо и понял, что Боб ни разу в нем этого не сказал. То была всего лишь набросанная в последний момент записка, и Питер боялся, что отсутствие слов о любви может ее обидеть.
Он не мог знать, что Боб просто не стал писать об этом прямо, лишь косвенно. Ибо весь текст сам по себе говорил: «Я тебя люблю». Разве не так?
Петра снова выключила свет, но продолжала держать в руке листок – последнюю весточку от Боба.
И засыпая, она вдруг поняла: когда Питер произнес эти слова, он вовсе не читал письмо.
