24. Жертва
Тема: Мой билет
Именно сейчас, когда на Земле становится все интереснее, меня не перестает мучить ощущение, что вы были правы. Терпеть не могу подобного.
Сегодня они пришли ко мне, радуясь, словно дети. Петра захватила Москву с помощью одетых в лохмотья солдат, ехавших на пассажирском поезде! Хань Цзы уничтожил всю российскую армию, потеряв всего несколько десятков человек! Боб сумел заманить турецкие войска в Армению, помешав им ввязаться в войну в Китае! И конечно же, Бобу ставят в заслугу победу Сурьявонга в Китае – каждому хочется, чтобы вся слава досталась парням и девушке из джиша Эндера.
Знаете, чего они от меня хотели?
Я должен завоевать Тайвань. Без шуток. Я должен составить план вторжения. Потому что, видите ли, у моей маленькой оборванной островной нации есть я, парень из джиша, и это делает их великой державой! Как смеют мусульманские войска оставаться на Тайване!
Я обратил их внимание, что теперь, когда Хань Цзы победил русских, а мусульмане вряд ли осмелятся напасть, он, вероятно, будет стремиться вернуть Тайвань Китаю. А даже если и нет – они что, всерьез полагают, будто Питер Виггин станет сидеть и ждать, пока филиппинцы совершат акт неспровоцированной агрессии против Тайваня?
Меня не стали слушать, просто ответили: «Делай, что тебе говорят, юный гений».
Так что же мне остается, Хайрам? (До сих пор не могу привыкнуть называть Вас по имени.) Поступить, как поступил Влад, – составить план, а затем сделать так, чтобы они угодили в собственную ловушку? Или как Алай – открыто отречься от них и призвать к революции? (По сути, ведь именно это он и сделал?) Или как Хань – совершить государственный переворот, став императором Филиппин и властителем говорящего по-тагальски мира?
Я не хочу покидать свою родину. Но на Земле для меня нет мира. Не уверен, что мне хочется взваливать на себя бремя руководства колонией. Но по крайней мере, не придется рисовать схемы, несущие смерть и угнетение. Только не посылайте меня в одну колонию вместе с Алаем. Он считает себя чересчур крутым, ибо он – наследник пророка.
Даже танки смыло вниз по течению, некоторые на многие километры. Там, где русские разворачивали свои войска для атаки на силы Хань Цзы на возвышенности, не осталось ничего – даже следов, что они вообще там были.
И никаких следов деревень и полей тоже. Только покрытое грязью подобие лунной поверхности – ничего, кроме нескольких вывороченных с корнями деревьев. Чтобы вернуть этим местам прежний вид, потребовалось бы немало времени и труда.
Но сейчас предстояла иная работа. Первое – подобрать выживших, если таковые имелись, с территорий вниз по течению. Второе – убрать трупы и собрать танки и прочую технику, а также, что важнее всего, исправное оружие.
Кроме того, Хань Цзы должен был перебросить бо́льшую часть своих войск на север, чтобы отбить Пекин и уничтожить любые остатки русских сил вторжения. Тем временем турки могли решить вернуться.
Война еще не закончилась.
Но кровавой мясорубки, которой он опасался и которая могла разорвать на части Китай, смертельно обескровив целое поколение, удалось избежать – как здесь, на севере, так и на юге.
А что потом? Вот уж действительно император… Чего ожидал от него народ? Что, одержав великую победу, он снова покорит тибетцев? Силой вернет тюркоговорящие народы Синьцзяна под власть Китая? Зальет китайской кровью побережье Тайваня, удовлетворяя древние претензии китайцев, считавших своим неотъемлемым правом властвовать над малайским большинством этого острова? А потом вторгнется на территорию любой страны, жестоко обращающейся со своими китайскими меньшинствами? Где он остановится? В джунглях Папуа? Снова в Индии? Или на древней западной границе империи Чингисхана, на землях Золотой Орды в степях Украины?
Больше всего его пугало в подобных сценариях, что он знал: он действительно на это способен. Он знал, что китайский народ обладает умом, энергией, ресурсами и единой волей – всем, что требовалось правителю, чтобы завоевать мир. А поскольку это было возможно, отчасти ему хотелось пойти именно таким путем, чтобы увидеть, куда тот приведет.
«Я это знаю, – подумал Хань Цзы. – К Вирломи, ведущей свое жалкое войско из плохо вооруженных добровольцев на верную смерть. К Юлию Цезарю, истекающему кровью на полу сената и бормочущему о предательстве. К Адольфу и Еве, лежащим мертвыми в подземном бункере, пока над их трупами рушится от взрывов их империя. Или к Августу, который размышляет о преемнике, понимая, что в любом случае придется все передать отвратительному извращенцу, своему… пасынку? Кем на самом деле приходился ему Тиберий? Как ни печально, но именно так неизбежно кончают империи. Ибо в любой империи на самый верх поднимаются борющиеся за власть бюрократы, убийцы или военачальники.
Неужели я хочу всего этого для своего народа? Я стал императором, поскольку только так мог свергнуть Снежного Тигра, не дав ему убить меня первым. Но Китай не нуждается в империи. Китай нуждается в хорошем правительстве. Китайцы должны оставаться дома и зарабатывать деньги или путешествовать по миру, зарабатывая еще больше денег. Они должны заниматься наукой и литературой, будучи частью человечества. А их сыновья не должны больше гибнуть в бою или собирать с поля боя тела убитых врагов. Им нужен мир».
Известие о смерти Боба постепенно распространилось за пределы Армении. Как ни удивительно, Петра его услышала по мобильному телефону в Москве, она продолжала командовать войсками, завершавшими захват города. Новость о сокрушительной победе Хань Цзы дошла до нее, но не до публики. Ей требовался полный контроль над городом, прежде чем люди узнают о случившейся катастрофе, чтобы в случае чего обуздать их возможную реакцию.
Звонил ее отец. Голос его звучал хрипло, и она сразу же поняла, что он хочет ей сообщить.
– Солдаты, эвакуированные из Тегерана… вернулись через Израиль. Они видели… Джулиана с ними нет…
Петра прекрасно знала, что произошло. Более того, она была уверена: Боб постарался сделать все возможное, чтобы солдаты увидели именно то, что нужно. Но приходилось играть роль, произнеся ожидавшиеся от нее слова:
– Его оставили там?
– Привозить назад… было нечего… – Отец всхлипнул. Петра порадовалась, что отец все же полюбил Боба. А может, он плакал лишь от жалости к дочери, едва ставшей женщиной и уже успевшей овдоветь. – Дом, куда от вошел, взорвался. Полностью испарился. Он не мог выжить.
– Спасибо, что сообщил, папа.
– Я знаю, все это… А что с детьми? Возвращайся домой, Пет, мы…
– Когда закончу с войной, папа, – вернусь. Погорюю о муже и позабочусь о детях. Сейчас они в хороших руках. Я люблю тебя. И маму. Со мной все будет хорошо. Пока.
Она отключилась.
Стоявшие вокруг офицеры вопросительно взглянули на нее. Что она такое сказала насчет горя о муже?
– Это сверхсекретная информация, – пояснила Петра. – Она лишь придала бы сил врагам Свободного Народа. Но мой муж… он вошел в дом в Тегеране и взорвался. Вряд ли там кто-то мог выжить.
Они слишком плохо ее знали – эти финны, эстонцы, литовцы, латыши. Вряд ли иначе они ограничились бы искренней, но не вполне уместной фразой: «Нам очень жаль».
– Нас ждет работа, – сказала она, избавляя от необходимости искать новые сочувственные слова.
Они никак не могли знать, что видят перед собой не железное самообладание, но холодную ярость. Одно дело – потерять мужа на войне. Но потерять его из-за того, что он отказался взять тебя с собой…
Нет, так нечестно. В конечном счете она и сама решила бы так же. Оставался еще ненайденный ребенок. И даже если он мертв или просто никогда не существовал – откуда они могли знать, сколько вообще было детей, кроме как со слов Волеску? – пятеро нормальных малышей не заслужили столь радикальных перемен в жизни. Примерно как если вынудить здорового близнеца провести всю жизнь на больничной койке лишь из-за того, что его брат в коме.
«Я бы выбрала то же самое, будь у меня время», – подумала Петра.
Но времени не было. Жизнь Боба уже висела на волоске. И Петра его теряла.
Она с самого начала знала, что так или иначе это произойдет. Когда он умолял ее не выходить за него замуж, когда настаивал, что не хочет детей, – он всего лишь не хотел, чтобы ей довелось пережить то, что она переживала сейчас.
Но от осознания, что это ее собственная вина, ее свободный выбор, вера, что так будет лучше, ей было нисколько не легче. Только хуже.
И потому она злилась – на себя, на человеческую природу, на сам факт, что она человек и потому ничто человеческое ей не чуждо, хочется ей этого или нет. Она желала иметь детей от лучшего мужчины из всех, кого она знала, желала остаться с ним навсегда.
Но при всем при этом ей хотелось идти в бой и побеждать, перехитрить врага, одолеть его, лишив всех сил, а затем гордо стоять над проигравшим.
Ей внушала ужас одна лишь мысль, что она любит военное противостояние не меньше, чем тоскует по мужу и детям, и что первое позволяет не думать о втором.
Когда началась стрельба, Вирломи ощутила невольное возбуждение, но вместе с тем и тошнотворный страх – как будто знала некую ужасную тайну, которую не желала слышать, пока выстрелы не заставили окончательно ее осознать.
Водитель почти сразу же попытался увезти ее в безопасное место, но она настояла на том, чтобы ехать прямо в гущу боя. Она видела, что противник сосредоточился на холмах по обеим сторонам дороги, и сразу же распознала использовавшуюся тактику.
Вирломи начала отдавать приказы. Двум другим колоннам она велела отступить и провести разведку; свои элитные войска, сражавшиеся под ее началом много лет, послала вверх по склонам, чтобы удерживать противника, пока она отводит остальные силы.
Однако массы необученных солдат слишком перепугались, чтобы понять приказ или выполнить его под огнем. Многие покинули строй и бросились бежать – прямо вверх по долине, под пули врага. А Вирломи поняла, что невдалеке за ними движутся силы преследования, с которыми они столь беззаботно разминулись.
И все из-за того, что она не ожидала от Хань Цзы, слишком занятого русскими, что он сможет послать сюда, на юг, армию любой численности.
Она продолжала заверять своих офицеров, что это всего лишь небольшой отряд, который не сумеет их остановить. Но убитые падали постоянно, а огонь, похоже, лишь усиливался. И она поняла, что имеет дело не с каким-то подразделением Национальной гвардии, которое бросили против них на марше, а с дисциплинированным войском, планомерно загнавшим сотни тысяч ее солдат в зону смерти между дорогой и берегом реки.
И все же боги оставались к ней благосклонны. Она шла в полный рост среди съежившихся бойцов, и ни одна пуля в нее не попала. Вокруг падали солдаты, но она оставалась невредима.
Она знала, как это воспринимается. Ее хранят боги.
Но она понимала и нечто совершенно иное: врагу отдан приказ не причинять ей вреда. И его солдаты настолько хорошо обучены и дисциплинированы, что подчиняются.
Силы противника не велики – огонь не был подавляющим. Но большинство ее солдат вообще не стреляли. Да и как они могли, не видя цели? А враг сосредоточивал огонь на любой группе, пытавшейся покинуть дорогу и подняться в холмы, чтобы пробиться через линии его обороны.
Насколько Вирломи могла понять, даже если кто-то из солдат противника и погиб, то чисто по случайности.
«Я – Вар, – подумала она. – Я завела свои войска, как Вар завел свои римские легионы, в ловушку, где все мы погибнем. Погибнем, даже не причинив вреда врагу.
О чем я только думала? Эта местность идеально подходит для засады. Почему я этого не поняла? Почему я была так уверена, что здесь нас не атакуют? Пусть ты даже не сомневаешься, что противник так не поступит, но если в ином случае он тебя уничтожит – нужно иметь план контратаки. Элементарно».
Никто из джиша Эндера не совершил бы подобной ошибки.
Алай это знал. Он предупреждал ее с самого начала. Ее войска не были готовы к кампании такого рода. Все должно было кончиться резней. И вот теперь солдаты умирали вокруг нее и вся дорога была завалена трупами. Оставшимся в живых приходилось складывать в груды тела убитых, создавая импровизированные бастионы против вражеского огня. Отдавать приказы не было никакого смысла, поскольку их никто не понял бы и не подчинился бы.
И все же ее солдаты продолжали сражаться.
У нее зазвонил мобильный телефон.
Она сразу же поняла: противник требует сдаться. Но откуда они могли знать ее номер? Неужели Алай тоже с ними?
– Вирломи?
Нет, это не был Алай. Но голос она знала.
– Это Сури.
Сурьявонг. Чьи это войска? СНЗ? Или Таиланда? Как могли тайские войска пересечь Бирму и добраться сюда?
Значит, это вовсе не китайцы. Почему только теперь это стало ясно? Почему не раньше, когда Алай ее предупреждал? В личных беседах Аламандар говорил, что все получится, так как русские не дадут прохода китайской армии на севере. От чьей бы атаки Хань Цзы ни оборонялся, другая сторона могла волной прокатиться через весь Китай. А если бы он попытался сражаться с обеими, то каждая, в свою очередь, уничтожила бы соответствующую часть его армии.
Никто из них не понимал лишь одного: Хань Цзы умел находить союзников не хуже, чем они сами.
Сурьявонг, чью любовь она презрительно отвергла. Казалось, будто это случилось много лет назад, когда они были еще детьми. Неужели он мстил ей за то, что вместо него она вышла замуж за Алая?
– Слышишь меня, Вир?
– Да, – ответила она.
– Я бы предпочел взять их в плен, – сказал он. – Не хочется тратить остаток дня на то, чтобы всех перебить.
– Тогда остановись.
– Они не сдадутся, пока ты сражаешься. Они тебя боготворят. Они умирают за тебя. Прикажи им сдаться и позволь выжившим вернуться домой к своим семьям, когда закончится война.
– Приказать индийцам сдаться сиамцам?
Она тут же пожалела о своих словах. Когда-то ее в первую очередь волновали жизни ее солдат. Но теперь она вдруг обнаружила, что в ней говорит уязвленная гордость.
– Вир, – настаивал Сури, – они умирают ни за что. Спаси их жизни.
Разорвав связь, она огляделась вокруг. Выжившие присели за баррикадами из трупов своих товарищей, пытаясь найти цель среди деревьев, на склонах холмов… но ничего не видя.
– Они перестали стрелять, – сказал один из оставшихся в живых офицеров.
– Ради моей гордости погибло уже достаточно людей, – отозвалась Вирломи. – Пусть мертвые меня простят. Я проживу тысячи жизней, чтобы расплатиться за этот единственный напрасный и глупый день. – Она повысила голос: – Сложите оружие! Вирломи обращается к вам: сложите оружие и встаньте, подняв руки. Хватит смертей! Сложите оружие!
– Мы умрем за тебя, Мать-Индия! – крикнул кто-то из солдат.
– Сатьяграха! – закричала Вирломи. – Неси то бремя, что должен нести! Сегодня ваше бремя – сдача в плен! Мать-Индия приказывает вам жить, чтобы вы могли вернуться домой, утешить жен и завести детей, залечив раны, разорвавшие сегодня сердце Индии!
Часть ее слов и общий смысл фразы передали вдоль заваленной трупами дороги. Она первой подала пример, подняв руки и выйдя на открытое пространство за стеной из тел. Никто в нее, естественно, не стрелял, как и во время всего боя. Но вскоре к ней присоединились другие, выстроившись рядом с ней безоружными.
Из-за деревьев по обеим сторонам дороги появились настороженные тайские солдаты, держа оружие наготове. Лица их были покрыты по́том, владевшая ими жажда убийства только начинала отступать.
Повернувшись, Вирломи огляделась. Из-за деревьев на другой стороне дороги вышел Сурьявонг. Она двинулась ему навстречу, и они остановились в трех шагах друг от друга.
Вирломи показала рукой вдоль пути:
– Что ж, посмотри на свою работу.
– Нет, Вирломи, – печально возразил он, – это твоя работа.
– Да, – согласилась она. – Я знаю.
– Ты пойдешь со мной, чтобы приказать другим двум армиям прекратить сражаться? Они сдадутся, только если ты им скажешь.
– Да, – ответила она. – Прямо сейчас?
– Позвони им. Посмотрим, послушают ли они тебя. Если я прямо сейчас попытаюсь тебя увести, твои солдаты снова возьмутся за оружие, чтобы мне помешать. Отчего-то они все еще тебя боготворят.
– В Индии мы поклоняемся не только Вишну и Брахме, но и Разрушителю.
– Никогда не знал, что ты служила Шиве, – сказал Сурьявонг.
Вирломи не ответила. Взяв телефон, она сделала два звонка.
– Они постараются остановить солдат.
Какое-то время оба молчали. Вирломи слышала отрывистые команды тайцев, которые выстраивали ее бойцов в небольшие группы и уводили их вниз, в долину.
– Не хочешь спросить про своего мужа? – сказал Сури.
– А что с ним?
– Ты настолько уверена, что его убили твои мусульманские заговорщики?
– Никто не собирался его убивать, – возразила она. – Его должны были лишь держать под стражей до победы.
Сури горько рассмеялся:
– Ты так давно сражаешься с мусульманами, Вир, и до сих пор их так и не поняла? Это не шахматы. Король не неприкосновенен.
– Я никогда не желала его смерти.
– Ты отобрала у него власть. Он пытался тебе помешать, и ты подстроила заговор против собственного мужа. Он был намного лучшим другом Индии, чем когда-либо была ты.
Голос Сури сорвался.
– Вряд ли твои слова могут быть более жестоки, чем те, что я сама сейчас себе говорю.
– Девочка Вирломи. Такая смелая, такая умная, – проговорил Сури. – Существует ли она и поныне? Или богиня уничтожила и ее?
– Богини больше нет, – ответила Вирломи. – Осталась только полная дура и убийца.
На запястье Сури затрещала рация. Кто-то что-то сказал по-тайски.
– Полетим со мной, Вирломи. Одна армия сдается, но в другой офицера, которому ты звонила, расстреляли, когда он попытался отдать приказ.
Рядом с ними приземлился вертолет, и они забрались внутрь.
– Что теперь будешь делать? – спросил Сурьявонг, когда они были уже в воздухе.
– Я твоя пленница. Так что вопрос к тебе: что будешь делать ты?
– Ты пленница Питера Виггина. Таиланд присоединился к Свободному Народу.
Она знала, что это означает для Сурьявонга. Даже само название Таиланд означало «земля свободных». Новая «нация» Питера взяла себе имя родины Сури, но теперь она больше не была суверенной. Они отказались от независимости, отдав всю власть Питеру Виггину.
– Мне очень жаль, – сказала она.
– Жаль? Того, что теперь мой народ будет свободен внутри своих границ и больше не будет войн?
– А что насчет моего народа? – спросила Вирломи.
– К ним ты не вернешься.
– Как бы я могла, даже если бы ты мне позволил? Как бы я могла взглянуть им в глаза?
– Я надеялся, что ты все же взглянешь им в глаза. В видеозаписи. Чтобы помочь исправить часть вреда, который ты сегодня причинила.
– И что я могла бы сказать или сделать?
– Они все еще тебя боготворят. Если ты исчезнешь и они никогда о тебе больше не услышат, Индия будет неуправляема еще сто лет.
– Индия всегда была неуправляема, – честно сказала Вирломи.
– Еще менее управляема, чем когда-либо, – поправился Сури. – Но если ты обратишься к ним, если попросишь…
– Я не стану просить их сдаться очередной иноземной силе после того, как их завоевали и оккупировали китайцы, а потом мусульмане!
– Если ты попросишь их проголосовать, свободно решить, хотят ли они жить в мире, вместе со Свободным Народом…
– И отдать победу Питеру Виггину?
– Почему ты так злишься на Питера? Что он такого сделал, кроме того что помог тебе завоевать свободу для твоего народа – всем, что только имелось в его распоряжении?
И правда – почему она на него так злилась?
Потому что он ее победил.
– Питер Виггин, – сказал Сурьявонг, – в своем праве завоевателя. Его войска уничтожили твою армию в бою. Он проявил милость, которую не обязан был проявлять.
– Это ты проявил милость.
– Я следовал указаниям Питера, – поправил Сурьявонг. – Ему не нужны иностранные оккупанты в Индии. Он хочет, чтобы мусульмане ушли и чтобы индийцами правили только индийцы. Именно это и означает вступление в СНЗ. Свободная Индия. Но Индия, которая не нуждается в армии и, соответственно, ее не имеет.
– Нация без армии – ничто, – сказала Вирломи. – Любой враг сможет их уничтожить.
– В том и заключается работа Гегемона. Он уничтожает агрессоров, чтобы мирные народы могли оставаться свободными. Индия была агрессором. Под твоим руководством Индия стала захватчиком. Но теперь, вместо того чтобы покарать твой народ, он предлагает ему свободу и защиту, если только они сложат оружие. Разве это не есть сатьяграха, Вир? Отдать то, что когда-то ценил, ибо теперь ты служишь более великому добру?
– Ты пытаешься учить меня, что такое сатьяграха?
– Послушай сама, сколь высокомерно звучат твои слова, Вир.
Она в замешательстве отвела взгляд.
– Я объясняю тебе, что такое сатьяграха, потому что сам многие годы жил в соответствии с ней. Я тщательно скрывал свои мысли, чтобы именно мне поверил Ахилл в тот момент, когда я смог предать его и спасти от него мир. В конце концов у меня не осталось гордости. Я жил в грязи и позоре и думал, что так будет всегда. Но Боб принял меня и поверил мне. А Питер Виггин повел себя так, словно не знал все это время, кто я на самом деле. Они приняли мою жертву. И теперь, Вир, я прошу твоей жертвы. Твоей сатьяграхи. Когда-то ты положила все на алтарь Индии. Потом твоя гордость едва не погубила все то, чего тебе удалось достичь. И теперь я спрашиваю тебя: готова ли ты помочь своему народу жить в мире, ибо только так можно достичь мира на этой планете? Присоединившись к Свободному Народу Земли?
Вирломи почувствовала, как по ее лицу текут слезы, так же как и в тот день, когда она снимала видео о зверствах мусульман. Только теперь именно она стала причиной смерти всех этих индийских юношей. Они пришли сюда на верную гибель, потому что любили ее и служили ей. И она знала, что она в долгу перед их семьями.
– Если хоть что-то может помочь моему народу жить в мире, – сказала она, – я это сделаю.
