ГЛАВА 25

Прошло уже часов двадцать, а Элис все спала.

Спала в кровати Квентина на спине, под тонкой простынкой, с открытым ртом, и ни разу не шелохнулась. Сам Квентин долго боролся со сном, смотрел на нее и слушал, как она дышит. Ее длинные волосы свалялись, кожа была мертвенно-бледной, ногти следовало подстричь, на руке остались синяки после падения на пол, но в остальном все было нормально.

Квентин смотрел и не мог насмотреться. Элис вернулась. Его жизнь начиналась заново. Он не знал, влюблен ли еще в нее, но пребывание в одной комнате с ней наполняло его забытым чувством реальности и полноты жизни. Когда сон все-таки одолел Квентина, его сменили друзья.

Она проснулась в полдень, когда он завтракал внизу, готовясь к очередному дежурству.

— Она сказала, что хочет есть, — объявила Плам.

Квентин оторвался от своих «Чириоз». Элис стояла в голубом халате Плам, самая хрупкая, самая бледная, самая дорогая на свете. Под глазами у нее лежали багровые тени.

Он встал, но не подошел к ней, чтобы не торопить события. Обдумав этот момент заранее, он решил, что суетиться не станет. Элис нужен покой. Сделаем вид, что он ее встречает в аэропорту после долгого и опасного путешествия.

Это оказалось проще, чем он ожидал. Он был просто рад ее видеть. Инструкция для таких встреч еще не написана, но они сами напишут ее. Спешить больше некуда.

— Элис… ты, наверно, проголодалась. Сейчас принесу что-нибудь.

Она, не отвечая, подошла к столу и уставилась на него, точно не зная, для чего служит это сооружение.

Он протянул руку, желая помочь. Элис отпрянула, не желая, чтобы к ней прикасались, и осторожно села на стул. Он пододвинул ей «Чириоз», не помня, любит ли она их. Все равно больше ничего нет. Элис воззрилась на миску с колечками, как на таз с рвотой.

Может, ниффины вообще ничего не едят и это первая ее еда за семь лет, потому что она впервые за семь лет воплотилась. Элис окунула в овсяные кольца ложку и стала жевать, как робот. Все очень старались не смотреть на нее. Она пожевала еще немного — как будто видела на картинках, как это делается, но сама ни разу не пробовала — и все выплюнула.

— Говорила я, что «Хони нат» купить надо, — сказала Плам.

— Дай ей время. Я сбегаю фруктов куплю и хлеба — может, легче пойдет.

— Лучше попить ей дай.

Точно. Квентин налил полулитровый стакан воды. Элис его осушила одним глотком, выпила еще стакан, громко рыгнула и встала.

— Ты в порядке? Почему она ничего не говорит, Квентин?

— Да пошла ты, — сказала хриплым шепотом Элис, опять поднялась наверх и легла в постель.

Квентин, Элиот и Плам втроем сидели на кухне, где во всю мочь гудел холодильник. Пихнешь его, как храпуна, — заткнется на полчаса, потом по новой врубается.

— Она должна что-то съесть. — Квентин то и дело вскакивал — успеет насидеться, когда Элис поправится. — Должна проголодаться хотя бы. Может, мы ее как-то не так собрали, может, у нее печень повреждена?

— А может, она просто человечинки наелась недавно и теперь отсыпается, — предположил Элиот.

Это смешно? Чувство юмора у Квентина притупилось, но Элиот, несмотря на свои шуточки, просидел около Элис не меньше его самого.

— Не переживай, все у нее наладится, — сказала Плам. — Могла бы, между прочим, спасибо сказать за то, что ей вернули человеческий облик, — да ладно уж, обойдемся.

— Но выглядит хорошо. Совершенно не изменилась.

— Я все думаю, что это значит — быть ниффином, — сказал Квентин.

— Может, она и не помнит.

— Все я помню.

Элис с припухшим от долгого сна лицом подошла и снова села за стол — немного уверенней, но все еще как инопланетянка, не привыкшая к земной гравитации.

— Есть яблоки, виноград, ветчинка прошутто, — сказал Квентин. — Хочешь?

Все это он нахватал в ларьке за углом.

— Я хочу двойной скотч с большим кубиком льда.

— А-а, ладно. Я сейчас.

По-прежнему никому не смотрит в глаза, но это уже прогресс. Может, виски поможет снять стресс — если, конечно, у нее с печенью все в порядке.

Квентин, приказав себе не выдумывать лишнего, бросил в стакан лед, налил виски. Главное, не надо ее бояться.

Пусть почувствует, что ее любят и что ей ничто не грозит, — хотя это, пожалуй, вряд ли.

— Кому еще? — Каменное молчание. Ну, себе-то Квентин налил: будь он проклят, если позволит своей воскрешенной девушке пить в одиночку. И Элиоту с Плам тоже — вдруг передумают.

Элис жадно выпила и свой стакан, и порцию Плам (свое виски Элиот потихоньку убрал подальше). Может, всю бутылку ей дать? Нет, не стоит. Побольше воды, вот что ей требуется сейчас.

— Хочешь знать, каково это? Это больно. Никогда не пробовал представить это по-настоящему? Я раньше думала — может, и ничего, может, волшебный огонь не такой, как реальный. Точно такой же, чтоб ты знал! Больно до жути. Вообрази, что ты все время горишь. Тем более что до того мне везло: ну, палец пару раз прищемила.

Элис уставилась в стакан, проверяя, не осталось ли там чего.

— Казалось бы, у нервов должен быть какой-то предел чувствительности, но нет. Почему так? Должны же они как-то адаптироваться.

Ответить ей на это никто не сумел.

— А потом вдруг раз — и не больно стало. Я помню этот момент: пальцы ног и макушка отключились одновременно. Чуть не разревелась от облегчения. От радости, что у меня больше нет тела и болеть больше нечему. Но вместо слез меня пробило на смех — так и ржала все семь лет. Вам этого ни в жизнь не понять. Это юмор, который никогда не устаревает.

— Какой уж тут юмор, — вставил Квентин. — Ужас в чистом виде. Бамса убили, Пенни отгрызли руки, мне сломали ключицу, а потом мы потеряли тебя.

— Да заткнись ты, нытик говенный! — рявкнула Элис. — Ни хрена ты не понимаешь!

Главное, не бояться, напомнил себе Квентин.

— Элис, мы все очень сожалеем о том, что с тобой случилось. Но теперь все позади, и мы честно хотим понять. Объясни, пожалуйста. Постарайся.

Она закрыла глаза и глубоко подышала.

— Нет. Ты никогда не поймешь. Не понимал даже, когда я была человеком, потому что такой эгоист никого не может понять. Ты и себя-то не понимаешь, с чего же теперь тебе вдруг что-то должно открыться?

Элиот открыл было рот, но Элис оборвала:

— И нечего его защищать! Сам всю жизнь пробухал, чтобы не чувствовать ничего, — так послушайте для разнообразия правду.

Квентин не знал, как на это реагировать. Она выглядела, как Элис — и была ею, — но что-то в ней радикально переменилось.

— Ну вот. Стала вроде бы ниффином на все сто, а в голове почему-то реклама крутится: «С этой зубной пастой вам покажется, что вы только что посетили дантиста». Точно так я себя и чувствовала. Свежей, легкой, чистой как лед, как будто всю грязь с меня соскребли. Чистой и совершенной. А вы-то все в ужасе! Знаешь, что самое смешное? Я не думала тогда ни о Мартине, ни о Пенни, ни о тебе. Думала только одно: наконец-то. Всю жизнь этого момента ждала, не зная, чего я жду.

Произнося заклинание, я надеялась, что смогу контролировать свою силу, чтобы с ее помощью убить Мартина, — но когда я получила ее, мне расхотелось что-либо контролировать. Вам сильно повезло, что я таки убила его: ради таких, как вы, я бы и пальцем не шевельнула. Мне просто хотелось убедиться, что я могу. Оторвала ему голову, как шампанское откупорила — отпраздновать начало своей новой жизни. Знаешь, что такое быть ниффином? Это вечное сознание того, что ты прав, а все прочие — нет! — Элис улыбнулась, вспомнив об этом. — Я и вас запросто могла перебить.

— Почему же не перебила? — Квентин искренне хотел это знать.

— А зачем? Делать мне больше нечего.

Элис всячески старалась его задеть, и у нее получалось. Зря он раньше не подумал об этом. Тело он ей вернул, но душа… нельзя семь лет пробыть демоном без всяких последствий. Элис травмирована душевно, и до ее возвращения еще далеко. Физически она здесь, но это лишь обман зрения.

— Потом ты улетела. — Надо, чтобы она выговорилась — авось поможет.

— Ну да. Прошла сквозь стену, как сквозь туман. Прямо в землю. Даже и не зажмурилась — все равно что в теплый ночной океан погрузилась.

С минуту она молчала. Квентин принес ей воды. Ей, кажется, не хотелось говорить больше, но потом она продолжила свой рассказ:

— Мне понравилось там, в земле. Темно, плотно. Помнишь, какой хорошей девочкой я была, как угождала всем? Теперь я, первый раз в жизни, могла просто быть. Взять хоть наши с тобой отношения: ты так нуждался в любви, что я считала себя обязанной дать ее тебе. Бедный недолюбленный мальчик! Какая же это любовь? Это ад. Теперь я познала рай. Стала голубым ангелом.

Я проплавала в филлорийской земле много месяцев. Никогда не задумывался, что там внизу? Скелеты. Волшебные динозавры в несколько миль длиной. Вот уж, видно, пожили в свое время — я целый день плыла мимо чьего-то хребта. И пещеры, и древние земляные работы, и множество гномьих ходов. Как-то нашла целый подземный город — его крыша провалилась и погребла заживо сто тысяч гномов.

Еще ниже лежат черные закупоренные моря, полные безглазых акул, что размножаются и умирают во тьме. Есть там и подземные звезды, которых никто не видит. Я могла бы оставаться там вечно, но в конце концов прошла на ту сторону.

— Мы знаем о Той Стороне, — сказал Квентин.

— Знаете, но не были там. Я иногда следила за вами. Была на Краю Света и сидела в стене, когда тебя выгнали. Следовала за вашим корабликом на глубине семи морских саженей, как дух из «Старого морехода». Видела, как твой друг погиб на том острове, как ты трахал свою подружку. Как ты сошел в ад.

— Могла бы и помочь, между прочим.

— Нет! Не могла! — Лицо Элис осветилось безумной радостью. — А знаешь, почему? Потому что плевать мне было! — Она принюхалась. — Любопытно… в ниффинах у меня не было обоняния. О чем это я? Да. После подземного плавания я ударилась в другую крайность — поднялась в небо, как шарик, и прошла в космос. Поиграла со звездами, вошла в солнце и провела там неделю — мне ничто не могло повредить. Думаешь, в Филлори вселенная такая же, как у нас? Бесконечная, с другими звездами и мирами? Ничего похожего. Там одно только Филлори. Пройдешь мимо солнца, мимо луны, мимо последних звезд — сквозь звезды я не могла проходить даже как ниффин, — а там ничего. Я полетела дальше — усталость и скука ниффинам незнакомы, — потом оглянулась и увидела Филлори. То еще зрелище: плоский витой диск, окруженный звездами, балансирует на шаткой башне из черепах, как в книжке Доктора Сюсса. Разноцветный кружок, который получают, вращая холст, а вокруг жужжащий рой белых звезд. Я долго им любовалась, не зная, вернусь туда или нет. Самое близкое к грусти чувство, которое я испытала.

В образовавшейся паузе завыл холодильник. Элиот встал и пихнул его.

— Но ты вернулась, — заметил Квентин.

— Да. Я делала все, что хотела. Как-то раз вскипятила озеро со всем содержимым. Сжигала птиц и зверей. Меня все боялись — я, синяя птица, предвещала беду. Некоторые кричали, плакали, молили меня о пощаде. Однажды… — Элис затаила дыхание, словно ее холодом обожгло. — О господи. Я убила охотника. — У нее вырвался всхлип, похожий на кашель. — Совсем из памяти вылетело. Он хотел подстрелить оленя, а мне это не понравилось. Испепелила его без остатка. Он даже и не видел меня.

Она дышала теперь тяжело и хрипло, прижимая руку к груди, как перед обмороком или приступом рвоты. Взгляд ее метался по комнате.

— Все в порядке, Элис, — сказал Квентин. — Ты не виновата.

Она, в новом приливе гнева, хлопнула ладонями по столу.

— Нет, виновата! — Можно было подумать, что Квентин хочет отнять у нее самое дорогое. — Я его убила, а не кто-то еще! — Элис уронила голову на руки. Квентин не знал, как с ней быть. — Убила из ненависти. Я тогда ненавидела все и вся, а в первую очередь тебя, Квентин. Ненависть длится вечно, не то что любовь. Неисчерпаемое чувство, чистое, абсолютное. Знаете, что я видела, глядя на вас? Тупых уродов, набитых мусорными эмоциями. Вы такие глупые, что зачастую вообще не понимаете, какое чувство вами владеет — любовь, ненависть или горе.

Она права, люди в самом деле такие. Забыла только, что Квентин того же мнения, что именно это свело их вместе. Он пока не стал ей об этом напоминать.

— Что-то меня на экзотику тянет. Манго там, марципан. Укроп, чтоб его. Захочется и тут же расхочется — давно я ничего не пробовала на вкус.

Эта ее последняя реплика больше всего напоминала о прежней Элис.

— У меня была такая силища, Квентин. Такая власть. Как-то я обнаружила, что могу двигаться по времени в обратную сторону. Это легко. Вперед движутся все, секунда за секундой, но это не обязательно. Ты просто останавливаешься, и все. Кажется, я и теперь бы смогла. Представь, что ты едешь вверх по склону на лыжах, держась за трос: если ослабить хватку и дать ему просто скользить по варежкам, можно остановиться. Настоящее идет дальше без тебя, и ты таким образом оказываешься в прошлом. Замечательное чувство — правда, изменить ничего нельзя, можно только смотреть. Я видела, как Четуины приходили в Филлори, как рождались и умирали разные люди. Видела, как Джейн Четуин имела секс с фавном! — Элис прыснула. — Ей очень одиноко, по-моему. Даже если смотришь, как кто-то спит или читает, все равно интересно.

Однажды я решила посмотреть, как начиналось Филлори. Дальше уже нельзя, трос кончается — ты просто стукаешься об это. Не очень-то это красиво, заря времен. Как труп того, что было когда-то. Большая пустыня и мелкое, мертвого вида море. Никакого климата, сплошной холод. Солнце стоит на месте, и свет у него неприятный. Как у старой флюоресцентной лампы, в которую дохлые мухи нападали. Думаю, солнце и луна в то время столкнулись, образовав одно аномальное небесное тело.

Я долго наблюдала за этим морем, удивляясь, что такой большой водоем может быть таким тихим. Потом слышу — бежит кто-то издали. Старая тигрица, одноглазая, с обгрызенными ушами. Наверно, это богиня, думаю я себе — богиня прежнего погибшего мира. Подошла она к воде, посмотрела на свое отражение, зашла в море по плечи, содрогнулась, чихнула. Ей это трудно давалось, но она храбро шла все дальше и дальше, пока вода не накрыла ее с головой. Утопилась, короче. Всплыла потом, покрутилась и затонула окончательно.

Долгое время спустя на море образовалась волна, вынесшая на берег две крученые раковины. Другая волна накрыла их пеной. Песок под ними зашевелился, встряхнулся и превратился в Эмбера. Пена стала его руном, раковины — рогами.

Пробежавшись по берегу, он нашел еще две такие же раковины и встал так, чтобы на них падала его тень. Тень поднялась и превратилась в Амбера. Вдвоем они взбежали на небо и стали лизать светило, пока оно снова не разделилось надвое. Эмбер боднул солнце в одну сторону, Амбер луну в другую, и все опять заработало. Так началось Филлори.

Но обычно мне насрать было на подобную срань. Знаете, что мне в прошлом нравилось больше всего? Смотреть, как я горю. Я постоянно возвращалась к моменту своей гибели, пряталась в стенах и наблюдала. Снова и снова.

— А будущее ты могла видеть? — спросил Элиот.

— Нет, — небрежно проронила она, явно не сознавая, что порой причиняет боль слушателям. — Думаю, это связано с осью времени и потоками информации.

— Может, оно и к лучшему, — сказал Квентин.

— Если б могла, то хрен бы сюда вернулась.

— Это я и имел в виду.

— Сначала я и на Землю пробиться не могла, но потом барьер почему-то развалился, и у меня получилось. Обнаружилось это случайно. Я любила смотреть в зеркала на себя бесплотную; как-то притронулась к одному и прошла сквозь него в какое-то промежуточное пространство вроде Нигделандии. Зеркала, вставленные одно в другое, вели меня все дальше и глубже, сливаясь с зазеркальными пространствами других миров. Там холодно и почти пусто — только раз мне встретилась птица, которая металась в поисках выхода. В итоге я оказалась не в Филлори, а здесь, в этом мире — и хорошо. В Брекбиллсе много магии, много зеркал и очень сложное зазеркалье. Я надеялась найти там своего брата, но вместо него нашла тебя, Квентин. Ты был струпом, который мне нравилось ковырять. Даже и тогда ты умудрялся делать мне больно, а боль доставляла мне удовольствие.

И люди там интересные. Я чувствовала, что Плам как-то связана с Филлори, но до сих пор не поняла, как. И уверена была, что ты рано или поздно трахнешь ее.

— Все почему-то так думают, — пробормотала Плам.

— А потом ты попытался сотворить новый мир! — Элис затряслась от беззвучного смеха. — Это ты-то! Как может кто-то вроде тебя сотворить нечто живое? Ты же пуст! У тебя ничего нет внутри! Мертвый зазеркальный дом — на большее тебя не хватило. Знаешь почему? Ты всегда делаешь только то, чего от тебя будто бы ждут, — а когда тебя ненавидят за это, ты можешь всласть себя пожалеть.

— Я сильно изменился за эти семь лет, Элис. Может, раньше это и было правдой, не знаю, но теперь уже нет.

— Ничего ты не изменился.

— Подумай сама: мог бы тот Квентин, которого ты знала, снова превратить тебя в человека?

Тут в разговор вступила Плам, которую Элис, похоже, достала.

— Зачем ты нам, собственно, все это рассказываешь? Нет, это, конечно, завлекательно и все такое, но мы как-то не того ждали.

— Рассказываю, чтобы он наконец понял, что натворил.

— И что же я натворил? — Квентин посмотрел ей прямо в глаза, не совсем такие, как раньше. — Скажи мне.

— Обокрал меня! — Это было сказано с жаром, но Элис уже истощила свою энергию, и настоящей злости не получилось. — Я была совершенной, бессмертной, счастливой, а ты меня лишил всего этого. Да еще благодарности от меня ждешь, ведь так? Я не хотела становиться человеком, но ты затащил меня в это тело. — Она воздела руки, глядя на них с отвращением, как на отходы из мясной лавки. — Я дважды лишалась всего, но в первый раз я это сделала добровольно, а во второй ты меня обокрал. — Из глубин презренного тела вырвался глубокий, дрожащий вздох. — Я еще и летать умела… сколько можно втолковывать, какая ты мразь. Дайте сюда бутылку, засранцы.