Глава тридцать восьмая

Жан Ги Бовуар свернул с шоссе на второстепенную дорогу. На заднем сиденье переговаривались старший суперинтендант Франкёр и инспектор Тесье. Бовуар не спросил, зачем им понадобилось в Три Сосны и почему за ними едет фургон без номерных знаков из гаража Квебекской полиции.

Его это не интересовало.

Его задача – вести машину. Делать то, что ему говорят. Больше никаких споров. Он уже знал, что, когда проявляешь рвение, тебе достается. А ему и без того хватало боли. Ее даже таблетки уже не притупляли.

И потому Жан Ги Бовуар сделал единственное, что ему оставалось. Он сдался.

– Но Констанс была последней из пятерняшек, – сказала Рут. – Как ее могла убить одна из сестер?

– А что мы знаем об их смерти? – спросила Мирна. – Ты сама подозревала, что первая умершая из сестер…

– Виржини, – подсказала Рут.

– …не просто упала с лестницы. Ты подозревала самоубийство.

– Ну, это было всего лишь предположение, – сказала старая поэтесса. – В молодости мне казалось, что отчаяние не лишено романтизма. – Она помолчала, гладя Розу по голове. – Возможно, я перепутала Виржини с собой.

– «Но кто тебя обидел так, / что ран не залечить», – процитировала Клара.

Рут открыла рот, и несколько мгновений все думали, что она все-таки ответит на этот вопрос. Но ее тонкие губы снова сомкнулись.

– Что, если ты ошибалась насчет Виржини? – спросила Мирна.

– Какое это теперь имеет значение? – проворчала Рут.

– Это имело бы значение, – вставил Габри, – если бы Виржини на самом деле не падала с лестницы. В этом и заключается их тайна? – спросил он у Мирны. – Она не умерла?

Тереза Брюнель снова повернулась к окну. Она позволила себе окинуть взглядом комнату, тесный кружок людей, поглощенных историей о призраках. Но ее внимание привлек звук с улицы. Звук приближающейся машины.

Его услышали все. Первым прореагировал Оливье, он быстро подошел к окну и встал рядом с Терезой.

– Это всего-навсего Билли Уильямс, – сообщил он. – Приехал на ланч.

Все расслабились, но не совсем. Напряжение, вытесненное историей, вернулось.

Габри подбросил еще два полена в печку. Им всем вдруг стало зябко, хотя в комнате было тепло.

– Констанс пыталась сказать мне что-то, – продолжила Мирна, снова подхватывая нить рассказа. – И сказала. Сказала, но мы не знали, как связать это воедино.

– А что такого она нам сказала? – спросила Рут.

– Ну, например, она сказала тебе и мне, что любила играть в хоккей, – напомнила Мирна. – Что брат Андре обожал хоккей. Что они одной командой играли против соседских детей.

– И что? – спросила Рут, и Роза на ее коленях слабо прокрякала «что-что-что», словно подражая своей матери.

Мирна посмотрела на Оливье, Габри и Клару:

– Она подарила вам варежки и шарф, которые связала сама. А на них – символы вашей жизни. Кисточки для Клары…

– Я ничего не хочу знать про ваш символ, – перебила ее Николь, обращаясь к Габри и Оливье.

– Она практически везде оставляла подсказки, – сказала Мирна. – Наверное, ее это ужасно расстраивало.

– Расстраивало? – переспросила Клара. – Это было не слишком очевидно, знаешь ли.

– Неочевидно для тебя, – возразила Мирна. – И для меня. И для любого из нас. Но женщине, которая не привыкла говорить о себе и о своей жизни, вероятно, казалось, что она просто обнажается перед нами. Вы же понимаете, как это бывает. Когда мы что-то знаем и отпускаем намеки, они кажутся нам такими очевидными. Она, вероятно, считала нас сборищем идиотов, оттого что мы не слышали ее.

– Но что такого она говорила? – спросил Оливье. – Что Виржини до сих пор жива?

– Последнюю подсказку она оставила у меня под елкой, когда думала, что не вернется, – сказала Мирна. – В открытке говорилось, что здесь ключ к ее дому. Который откроет все секреты.

– Ее альбатрос, – подхватила Рут.

– Она подарила вам альбатроса? – спросила Николь.

Ничто в Трех Соснах и в этих людях ее больше не удивляло.

Мирна рассмеялась:

– В некотором роде. Она подарила мне вязаную шапочку. Мы думали, она сама ее связала, но шапочка была слишком старая. И на ней метка. «МА».

– Ма, – сказал Габри. – Значит, шапочка принадлежала ее матери.

– Как ты называл свою мать?

– Ма, – ответил Габри. – Ма. Мама.

Наступило молчание. Мирна кивнула:

– Вот именно. Не «ма», а «мама». Там стояли инициалы, как и на всех других шапочках. Мадам Уэлле связала эту шапочку не для себя.

– Тогда для кого? – спросила Рут.

– Шапочка принадлежала убийце Констанс.

Вильнёв нажал кнопку звонка, и соседка открыла дверь.

– Гаэтан, вы за девочками? – спросила она. – Они играют в подвале.

– Non, merci, Селеста. У меня к вам просьба: позвольте воспользоваться вашим компьютером. Мой забрала полиция.

Селеста перевела взгляд с Вильнёва на крупного небритого человека с синяком и порезом на щеке. В ее глазах промелькнуло сомнение.

– Прошу вас, – сказал Вильнёв. – Это важно.

Селеста согласилась, но продолжала внимательно следить за Гамашем, когда они с Вильнёвом быстро прошли по дому в столовую, где на маленьком письменном столе стоял ноутбук. Гамаш, не медля ни секунды, вставил флешку в порт. Раскрылся проводник.

Гамаш кликнул по первому файлу. Потом по следующему. Записал несколько слов.

«Проницаемый. Нестандартный. Обрушение».

Но одно слово заставило его задуматься. Он уставился на экран.

«Мостовая опора».

Он стал быстро возвращаться назад, еще назад, потом вскочил со стула так быстро, что Селеста и Гаэтан отпрыгнули.

– Позвольте воспользоваться вашим телефоном.

Не дожидаясь разрешения, он схватил трубку и набрал номер:

– Изабель, речь идет не о туннеле. О мосте. О мосте Шамплейна. Я думаю, взрывчатка закреплена на мостовых опорах.

– Я пыталась связаться с вами, сэр. Они не хотят закрывать туннель. Они мне не верят. И вам тоже. Если они не хотели закрывать туннель, то уж мост точно не закроют.

– Я отправляю тебе отчет, – сказал он, снова садясь за компьютер. – У тебя будут доказательства. Закрой мост, Изабель. Даже если для этого придется лечь поперек проезжей части. И вызывай группу разминирования.

– Да, сэр. Есть еще кое-что.

Он понял по тону ее голоса:

– Жан Ги?

– Я не могу его найти. В управлении его нет, дома тоже. Звонила на сотовый – он отключен.

– Спасибо, – сказал Гамаш. – Закрой мост.

Он поблагодарил Селесту и Гаэтана Вильнёва и направился к двери.

– Так это мост? – спросил Вильнёв.

– Ваша жена узнала об их планах, – ответил Гамаш, торопливо шагая к машине. – Попыталась их остановить.

– И они ее убили, – сказал Вильнёв, следуя за Гамашем.

Гамаш остановился и повернулся к Вильнёву:

– Oui. Она поехала на мост, чтобы окончательно убедиться. Чтобы увидеть все своими глазами. Она собиралась привезти это доказательство, – он поднял руку с зажатой в ней флешкой, – на рождественскую вечеринку и передать человеку, которому можно доверять.

– Они ее убили, – повторил Вильнёв, пытаясь осознать то, что стоит за этими словами.

– Она не упала с моста, – сказал Гамаш. – Ее убили под мостом, когда она пошла проверить опоры.

Он сел в машину.

– Заберите ваших дочерей. Уезжайте из дома в отель. И возьмите с собой соседку и ее семью. Не пользуйтесь кредитками. Платите наличными. Сотовый оставьте дома. Оставайтесь в отеле, пока все не закончится.

– Почему?

– Потому что я отправил файлы из дома вашей соседки и воспользовался ее телефоном. Они поймут, что мне все известно. И что вам тоже известно. Они скоро будут здесь. Уезжайте. Поспешите.

Вильнёв побледнел и отшатнулся от его машины, потом, спотыкаясь, побежал по снегу и льду к своим девочкам.

– Сэр, – сказал Тесье, просматривая сообщения, – я должен показать вам это.

Он передал смартфон старшему суперинтенданту Франкёру.

Гамаш возвращался в дом Вильнёва. И что-то отправил по электронной почте инспектору Лакост с компьютера в соседнем доме.

Когда Франкёр увидел, что именно отправил Гамаш, его лицо окаменело.

– Устранить Вильнёва и соседа, – вполголоса приказал он Тесье. – И Гамаша с Лакост устранить. Нужно все зачистить.

– Да, сэр.

Тесье знал, что означает «зачистить». Он своими руками зачистил Одри Вильнёв.

Пока Тесье отдавал распоряжения, Франкёр смотрел, как плоские поля за окном переходят в холмы, леса и горы.

Гамаш подобрался вплотную, но и они были уже совсем рядом.

Старший инспектор Гамаш вытянул шею, пытаясь увидеть, почему застопорилось движение. Они почти не двигались по узкой улице внутри квартала. На перекрестке он увидел городского копа и ограждение. Гамаш подъехал к копу.

– Проезжайте, – скомандовал тот, даже не взглянув на водителя.

– Отчего пробка? – спросил Гамаш.

Коп посмотрел на Гамаша как на сумасшедшего:

– Вы что, не знаете? Парад Санта-Клауса. Проезжайте, вы задерживаете других.

Тереза Брюнель стояла сбоку от окна и смотрела на дорогу.

Она знала, что уже скоро.

Но продолжала слушать историю Мирны. У этой истории был длинный хвост. Он тянулся назад на десятилетия. Простирался почти за память живущих поколений.

До святого, до чуда и рождественской шапочки.

– «МА», – сказала Мирна. – Вот в чем ключ. На каждой шапочке мать вывязала инициалы. «МК» – для Мари-Констанс и так далее.

– И кто же скрывается за «МА»? – спросила Клара.

Она перебрала в уме имена девочек. Виржини, Элен, Жозефин, Маргерит, Констанс. Никого, чье имя начиналось бы с «А».

И тут ее глаза широко распахнулись и засияли. Она посмотрела на Мирну:

– Почему все считают, что их было всего пять? Конечно, их было больше.

– Больше чего? – спросил Габри.

Но Оливье уже понял.

– Больше детей, – ответил он. – Когда девочек забрали у родителей, Уэлле наделали еще.

Мирна медленно кивала, наблюдая, как до них доходит правда. Теперь-то ей казалось таким очевидным, включая намеки Констанс. Но очевидным это стало лишь после того, как она прочла письмо Армана.

Когда у Мари-Ариетт и Исидора забрали любимых дочерей, что им оставалось, кроме как родить еще детей?

В своем письме старший инспектор Гамаш сообщал, что отдавал шапочку на анализ ДНК. На ней обнаружилось его ДНК и ДНК Мирны – они оба недавно держали шапочку в руках. Еще нашли ДНК Констанс и одну неизвестную. Похожую на ДНК Констанс.

Гамаш признался, что сначала он подумал, будто это ДНК отца или матери, но криминалист сказал, что это ДНК сестры или брата.

– Еще одной сестры, – сказала Клара. – Мари-А.

– Но почему никто не знал о младшей сестре? – спросил Габри.

– Бог ты мой, – рявкнула Рут, с отвращением глядя на Габри. – Я-то думала, что тот, кто сам практически художественный вымысел, должен лучше разбираться в мифах.

– Ну, когда я вижу горгону, то сразу ее узнаю.

Габри сверлил взглядом Рут, а она смотрела на него так, будто хотела превратить в камень.

– Слушайте, – сказала наконец Рут. – Пятерняшки считались чудом, верно? Бесплодная земля дала богатый урожай. Прощальный дар брата Андре. И как бы выглядело, если бы мамочка стала еще плодить детишек? О чуде пришлось бы забыть.

– Доктор Бернар и правительство сообразили, что мамочка снесла золотые яйца, а теперь должна остановиться, – сказала Мирна.

– Скажи такое я, меня бы кастрировали, – пробормотал Габри на ухо Оливье.

– Но неужели это так волновало людей? – спросил Оливье. – По-моему, пятерняшки оставались бы удивительным явлением независимо от того, сколько братьев и сестер у них было бы.

– Однако как акт Божьего благоволения они были особенно удивительным явлением, – сказала Мирна. – Как раз этим и торговали доктор Бернар и правительство. Не цирковой трюк, а деяние Божье. Во время Великой депрессии и войны люди ходили к ним не просто посмотреть на одинаковых девочек, а увидеть надежду. Доказательство существования Бога. Щедрого и доброго Бога, принесшего дар бесплодной женщине. Но если мадам Уэлле вовсе не была бесплодна? Если у нее рождались и другие дети?

– Если бы Христос не воскрес? – подхватил Габри. – Если бы вода не превратилась в вино?

– В их истории бесплодие мадам Уэлле играло важную роль. Без бесплодия не было бы чуда, – сказала Мирна. – Без него пятерняшки превращались бы в диковинку, и ничего более.

– А нет чуда, нет и денег, – добавила Клара.

– Поэтому новый ребенок грозил уничтожить все, что они создали, – сказала Рут.

– Их доходы в миллионы долларов, – сказала Мирна. – Ребенка нужно было спрятать. По мнению Армана, именно это мы и видели, когда во время киносъемки Мари-Ариетт закрыла дверь перед дочерьми.

Они вспомнили картинку, запечатлевшуюся в их памяти. Маленькая Виржини плачет, пытается вернуться в дом. Но дверь закрыта. Собственная мать захлопнула ее. Вовсе не для того, чтобы не впустить дочерей, а чтобы не выпустить младшего ребенка. Чтобы ребенок по имени МА не попал в кадр.

– Констанс сообщила нам только одну вещь о себе, – сказал Габри. – Что она и ее сестры любили играть в хоккей. Но в команде должно быть шесть игроков, а не пять.

– Точно, – кивнула Мирна. – Когда Констанс говорила мне о хоккейной команде, для нее это было важным, но я решила, что это просто старые воспоминания. Что она испытывает новообретенную свободу рассказывать о своей частной жизни и захотела начать с чего-то тривиального. Мне и в голову не пришло, какой смысл она вкладывает в свои слова. Ключ. Шесть детей, а не пять.

– Мне это тоже не пришло в голову, – сказала Рут. – А я ведь тренирую команду.

– Ты ее не тренируешь, а мучаешь, – заметил Габри. – Это не одно и то же.

– Но считать-то я умею, – сказала Рут. – На поле шесть игроков, а не пять. – Она задумалась на секунду, рассеянно гладя Розу по голове и шее. – Только представьте себя таким ребенком. Исключенным из общей жизни. Спрятанным. Наблюдающим, как твои сестры купаются в лучах славы, тогда как тебя держат в тени, словно нечто постыдное.

Они несколько секунд сидели в тишине, пытаясь вообразить жизнь такого ребенка. Иметь не одну сестру, которую родители любят больше, а целых пять. И не только родители, но и весь мир. Им достаются красивые платья, игрушки, конфеты, они живут в сказочном домике. Они в центре внимания.

А МА остается в стороне. Ребенка намеренно отталкивают в тень. Держат взаперти.

– Так что же случилось? – спросила Рут. – Ты хочешь сказать, что Констанс убила ее собственная сестра?

Мирна подняла руку с конвертом, подписанным четким почерком Гамаша.

– Старший инспектор Гамаш считает, что эта история восходит к первой смерти. Виржини. – Мирна посмотрела на Рут. – Констанс видела, что случилось. И Элен тоже видела. Они сказали другим сестрам, но больше никому. То происшествие стало тайной, связавшей их.

– И они унесли ее в могилу, – подхватила Рут. – И постарались похоронить. Виржини была убита.

– И убила ее одна из них, – добавил Габри.

– Констанс приехала сюда, чтобы сказать тебе об этом, – проговорила Клара.

– После смерти Маргерит она больше не чувствовала, что связана тайной, – сказала Мирна.

– Евангелие от Матфея, глава десятая, стих тридцать шестой. – Голос Рут прозвучал не громче шепота. – «И враги человеку – домашние его».

Жан Ги Бовуар ехал знакомой дорогой. Теперь ее покрывал снег, но, когда он увидел ее впервые несколько лет назад, это была обычная грунтовая дорога. И деревья он помнил не голыми, а в полной осенней красе. Янтарные, красные, желтоватые. Как витражное окно.

Тогда он не обратил внимания на красоту природы. Был слишком занят своими мыслями и скептически настроен, чтобы открыто восхищаться прекрасной, мирной деревней, раскинувшейся внизу.

Но и тогда он почувствовал это. И красоту, и покой.

А сегодня не чувствовал ничего.

– Сколько еще осталось? – спросил Франкёр.

– Почти приехали, – ответил Бовуар. – Еще несколько минут.

– Остановись, – велел старший суперинтендант, и Бовуар остановился.

– Если бы старший инспектор Гамаш оборудовал здесь пост, где бы он это сделал? – спросил Франкёр.

– Гамаш? – переспросил Бовуар. Он и не подозревал, что они едут сюда из-за Гамаша. – Он что, здесь?

– Отвечайте на вопрос, инспектор, – приказал Тесье с заднего сиденья.

Фургон с двумя агентами и оборудованием остановился сзади.

Франкёр знал, что наступил момент истины. Не заартачится ли Бовуар, не откажется ли выдавать информацию о Гамаше? Франкёр в первый раз попросил Бовуара пойти на прямое предательство бывшего начальника, тогда как прежде ограничивался лишь приказом не помогать ему.

Но теперь им требовалось от Бовуара нечто большее.

– В старом здании вокзала, – без возражений или колебаний ответил Бовуар.

– Вези нас туда, – приказал Франкёр.

Мирна все еще держала в руке конверт с письмом Армана Гамаша. Оно подробно рассказало обо всем, что знал Гамаш и что подозревал касательно убийства Констанс Уэлле и убийства ее сестры Виржини почти пятьдесят лет назад.

Констанс и Элен стали свидетелями убийства. Виржини не оступилась. Не бросилась вниз с лестницы. Ее столкнули. А этому толчку предшествовали годы и годы боли. Годы пренебрежения, проведенные за закрытыми дверями, годы отчуждения, отвержения. Годы и годы, когда все внимание доставалось пятерняшкам. Внимание мира, да. Но что еще хуже, внимание мамы и папы.

Когда девочки приезжали с редкими визитами, то к ним относились как к принцессам.

И это калечило душу. Меняло ребенка, пока не исчезло все хорошее, что в нем было прежде. Пятерняшки тоже менялись не в лучшую сторону. Жизнь, вероятно, избаловала девочек, но младшего ребенка в семье она практически уничтожила.

Маленькое сердце полнилось ненавистью. И выросло в большое сердце, наполненное большой ненавистью.

И когда Виржини пошатнулась на верхней ступеньке длинной лестницы, высунулась рука, которая могла ее спасти. Но не спасла. Наоборот, подтолкнула.

Констанс и Элен видели, что случилось, но предпочли молчать. Возможно, из чувства вины, возможно, из почти маниакальной склонности к приватности, тайне. Их жизнь и их смерть принадлежала только им. Даже их убийства были их частным делом.

Обо всем этом Гамаш поведал в своем письме к Мирне, и теперь Мирна пересказывала содержание его письма тем, кто собрался в ее доме. Прятался в ее доме.

– Старший инспектор знал два признака, по которым нужно искать убийцу, – сказала Мирна. – Это человек с инициалами МА и в возрасте около семидесяти пяти лет.

– А разве записи о рождении нет? – спросил Жером.

– Гамаш искал ее, – сказала Мирна. – Но ничего не обнаружил ни в официальных бумагах, ни в приходских книгах.

– Действие тех сил, которые создать человека не могут, а уничтожить – легко, – пробормотал Жером.

Он слушал рассказ, не сводя глаз с силуэта жены, застывшей в ожидании на фоне окна.

– Анализируя имеющиеся у него данные, Гамаш понял, что есть четыре человека, отвечающие этому описанию, – продолжила Мирна. – Первый – Антуан, приходской священник. Он сказал, что появился в приходе гораздо позже отъезда девочек. Так оно и есть. Но он не признался, что вырос неподалеку. Дядюшка пятерняшек сказал, что ребенком играл с Антуаном. Может быть, отец Антуан не солгал, но и полной правды не сказал. Почему?

– А священник имел возможность подделать записи, – заметила Клара.

– Такая же мысль посетила и Гамаша, – сказала Мирна. – Потом, сам дядюшка, Андре Пино, на несколько лет младше девочек. Он говорил, что играл с ними в хоккей, а потом переехал жить к их отцу и присматривал за ним до самой его смерти. Как сын. И месье Уэлле оставил ему ферму.

– Но МА должна быть женщиной, – сказала Клара. – Мари такая-то.

– Мари-Аннетт, – кивнула Мирна. – Аннетт – имя соседки Констанс. Это единственный человек, с которым общались сестры. Единственный человек, который поднимался к ним на веранду. Это может показаться мелочью, почти ничем, но для пятерняшек, так травмированных вниманием общества, впустить кого-то к себе в дом – дело не пустячное. Не могла ли Аннетт быть Виржини или тем потерянным ребенком?

– Но если Констанс и Элен видели, как она убила Виржини, разве они стали бы и дальше общаться с ней?

– Может, они ее простили, – сказала Рут. – Может, они поняли, что если жизнь исковеркала их, то могла исковеркать и их сестру.

– А может, они хотели, чтобы она была рядом, – сказала Клара. – Лучше уж черт известный, чем неизвестный.

Мирна кивнула:

– Аннетт и ее муж Альбер уже жили там, когда сестры поселились в соседнем доме. Если Аннетт приходилась им сестрой, то это наводит на мысль либо о прощении, – Мирна посмотрела на Рут, – либо о желании держать ее под присмотром.

– Или его.

Все повернулись к Терезе. Она смотрела в окно, но явно слушала рассказ.

– Его? – переспросил Оливье.

– Альбера. Соседа, – ответила Тереза. От ее дыхания оконное стекло затуманилось. – Может быть, не Аннетт была их сестрой, а он – их братом.

– Вы правы, – сказала Мирна, аккуратно кладя письмо Гамаша на стол. – Эксперт Квебекской полиции уверенно заявил, что третья ДНК – мужская. Шапочку с ангелами Мари-Ариетт связала для своего сына.

– Альбера, – сказала Рут.

Мирна не ответила, и все взгляды устремились на нее.

– Если у Исидора и Мари-Ариетт родился сын, то как они могли назвать его? – спросила она.

В комнате повисла тишина. Даже Роза перестала покрякивать.

– У старых грехов длинные тени. – Все посмотрели на агента Николь, которая произнесла эти слова. – Где все началось? Кто сотворил чудо?

– Брат Андре, – ответила Клара.

– Андре, – повторила Рут в тишине. – Они назвали бы его Андре.

Мирна кивнула:

– И Гамаш так считает. Он думает, именно это и хотела сообщить мне Констанс, оставив шапочку. Мари-Ариетт связала ее для своего сына, названного в честь их ангела-хранителя. Нужно еще дождаться результатов теста ДНК, однако Гамаш почти уверен, что Андре Пино – их брат.

– Но МА… – сказал Габри. – Что тут означает М?

– Марк. Все девочки в семье носили первое имя Мари, а мальчики – Марк. Гамаш видел надписи на их надгробиях, когда побывал на кладбище. Его должны были записать как Марк-Андре, а в жизни звали Андре.

– Брат Андре, – добавил Габри. – В буквальном смысле брат.

– Это и пыталась донести до нас Констанс, – сказала Мирна. – Именно это она практически и сказала нам. Мне. Что хоккей был любимым видом спорта брата Андре. Не брата в монашестве, а кровного брата. Шестого ребенка в семье. Названного в честь святого, который совершил чудо.

– Он убил Констанс, чтобы она не смогла сказать тебе, что он убил Виржини, – догадалась Клара. – Сестры хранили тайну много лет, и она сделала их пленницами, когда они уже перестали представлять интерес для публики.

– Но как Гамаш узнал о том, что она собирается рассказать? – спросил Оливье.

– Он ничего не знал, – сказала Мирна. – Но он считает, что они поддерживали связь. Андре Пино заявил, что не знает, где жили девочки, а потом сказал, что сам сообщил им о смерти отца. Он знал их адрес. А значит, они поддерживали связь. Странно, что Пино солгал об этом. Гамаш предположил, что Констанс рассказала брату о своих планах на Рождество – посетить приятельницу и бывшего психотерапевта. И Пино испугался. Он, вероятно, подозревал, что после смерти Маргерит у Констанс может возникнуть желание успеть перед смертью сказать кому-нибудь правду. Она хотела, чтобы правда о смерти Виржини стала известна. Она много лет хранила тайну, но ради себя самой и ради Виржини хотела освободиться от нее.

– И поэтому он ее убил, – подытожила Рут.

Жером увидел, как напряглась спина Терезы, потом услышал звук. Он встал и быстро подошел к жене.

По холму очень медленно спускался черный внедорожник, следом за ним ехал фургон.

– Они здесь, – сказала Тереза Брюнель.