Глава двадцать первая
«Пять чудес, – продолжалось мелодраматическое повествование, словно возвещая Армагеддон. – Принятых одной холодной зимней ночью доктором Жозефом Бернаром».
На экране появился доктор Бернар в полном врачебном облачении с медицинской маской на лице. Он помахал неестественно быстро, но Гамаш знал, что таково свойство старых черно-белых пленок, на которых люди ходили нетвердыми шагами и двигались либо замедленно, либо дергано.
Перед доктором лежали пять плотно запеленатых младенцев.
«Пять девочек, родившихся у Исидора и Мари-Ариетт Уэлле».
Звучный голос с трудом произносил квебекские имена. В первый раз они были названы в киножурнале, но вскоре оказались на языке у всех и каждого. Начиналась всемирная увертюра к…
«Пять маленьких принцесс. Первые в мире выжившие пятерняшки. Виржини, Элен, Жозефин, Маргерит и Констанс».
«И Констанс», – с интересом отметил Гамаш. Она так и пройдет по жизни, болтаясь в конце предложения. «И Констанс». Вечное приложение.
В голосе неожиданно зазвучала возбужденная нотка: «А вот и счастливый отец».
В кадре возник доктор Бернар в гостиной скромного фермерского дома, перед печкой. Он протягивал крупному человеку одну из его дочерей. Словно делал особое подношение. Но не в подарок. Подержать на время.
Исидор, приведенный в порядок ради съемок и улыбающийся во весь щербатый рот, неловко держал на руках младенца. Непривычный к детям – это было заметно, – но естественный.
Хорошо знакомая рука взяла Терезу под локоть, и, невзирая на легкое сопротивление, ее оттащили от телевизора.
Жером отвел ее в дальний угол гостиной Клары, как можно дальше от остальных гостей, хотя Голос Судьбы доносился и сюда. Теперь Голос толковал о сельской жизни и практически подводил слушателей к мысли о том, что девочки родились в сарае.
Тереза вопросительно посмотрела на мужа.
Жером встал так, чтобы видеть собравшихся перед телевизором, и перевел взгляд на жену:
– Расскажи мне об Арно.
– О каком Арно?
– О Пьере Арно. Ты его знала.
Он говорил тихо, взволнованно, стреляя глазами то в гостей, то в жену.
Начни вдруг ее муж исполнять стриптиз, Тереза удивилась бы меньше. Она непонимающе уставилась на него:
– Ты имеешь в виду дело Арно? Но это сколько лет назад было.
– Я не про дело. Я хочу услышать про самого Арно. Все, что ты о нем знаешь.
Тереза по-прежнему недоумевала:
– Нелепица какая. С чего это тебе понадобился Пьер Арно?
Жером посмотрел на гостей – они все стояли спиной к ним – и еще больше понизил голос:
– А ты сама не понимаешь?
У нее упало сердце. «Арно? Нет, невозможно!»
На заднем плане высокопарный голос сообщал, что благополучному рождению девочек способствовала рука Господа. Однако рука Господа казалась такой далекой от этой маленькой комнаты, где весело потрескивал огонь в камине и стоял аромат свежей выпечки. И где повисло в воздухе ненавистное имя.
Проклятый Пьер Арно.
«Доктор Бернар обычно скромничает, когда рассказывает о своем достижении», – сообщил диктор киножурнала.
На экране появился доктор Бернар без врачебного облачения, в костюме с узким галстуком. Седые волосы аккуратно причесаны, лицо чисто выбрито, на носу очки в черной роговой оправе.
Он стоял в гостиной Уэлле, держа в руке сигарету.
«Конечно, основная тяжесть легла на мать». Он говорил по-английски с мягким квебекским акцентом, и его голос звучал на удивление высоко, особенно в сравнении с гулким голосом диктора. Он смотрел в камеру, улыбаясь своей маленькой шутке. Зрители должны были верить в одно: доктор Бернар – настоящий герой. Человек, чьи высокие профессиональные навыки могли сравниться разве что с его скромностью. Гамаш подумал не без восхищения, что доктор Бернар идеально подходил для этой роли. Обаятельный, даже эксцентричный. Надежный и уверенный.
«Меня вызвали в самый разгар бури. Дети, кажется, предпочитают рождаться в бурю. – Он улыбнулся в камеру, приглашая зрителей к доверительному общению. – Но на сей раз случай оказался особый. Пятерняшная метель».
Гамаш огляделся и увидел, как улыбаются Жиль и Габри и даже Мирна. Улыбка возникала непроизвольно – трудно было не симпатизировать этому человеку.
Но Рут, сидевшая на дальнем конце дивана, не улыбалась. Впрочем, об этом вряд ли можно было сказать наверняка.
«Время приближалось к полуночи, – продолжал доктор Бернар. – Я не знал семью Уэлле, но случай требовал немедленного вмешательства, и я взял свой медицинский саквояж и попытался как можно скорее добраться сюда».
Каким образом человек, который никогда не бывал на ферме Уэлле, расположенной на краю света, нашел ее среди ночи и в разгар метели, не уточнялось. Но вероятно, чудо распространялось и на доктора.
«Никто мне не сказал, что их пятеро. – Он тут же поправился. – Что ждут пятерняшек. Но я поручил отцу кипятить воду и стерилизовать оборудование. Искать чистое белье. К счастью, месье Уэлле привычен принимать роды у коров и лошадей на своей ферме. Он оказался очень полезен».
Великий человек делил лавры с мужем, давая понять, что от мадам Уэлле толку было не больше, чем от свиноматки. Эта ситуация вызывала у Гамаша все большее восхищение, хотя и не уважение. За всем происходящим стоял какой-то блестящий режиссер. А доктор Бернар был такой же пешкой, как младенцы и серьезный, ошарашенный Исидор Уэлле.
Доктор Бернар смотрел прямо в объектив камеры и улыбался.
– О деле Арно писали все газеты, – вполголоса сказала Тереза. – Это была настоящая сенсация. Ты уже знаешь это. Все знают.
Бесславие Пьера Арно было так же велико, как слава пятерняшек Уэлле. Он стал их полной противоположностью. Если пять девочек символизировали радость, то Пьер Арно – позор.
Если девочек послал Господь, то Пьера Арно, этого падшего ангела, изверг ад.
Тем не менее он до сих пор преследовал их. И сейчас опять вернулся. Тереза Брюнель отдала бы что угодно, лишь бы не воскрешать то имя, то дело, то время.
– Oui, oui, – сказал Жером. Он редко проявлял такое нетерпение, и почти никогда – по отношению к жене. – С тех пор прошло уже лет десять. Я хочу снова услышать эту историю, и на сей раз не ту часть, о которой писали в газетах, а ту, что вы утаили от общественности.
– Я ничего не утаивала от общественности, Жером, – резко произнесла Тереза. – Я в то время была агентом-новичком. Может, тебе лучше спросить у Армана? Он хорошо знал Арно.
Они оба инстинктивно повернулись к собравшимся у дверей перед комнатой, в которой вещал телевизор.
– Думаешь, это будет благоразумно? – спросил Жером.
– Может быть, и нет, – ответила Тереза. Она пристально посмотрела на него. – Ты должен мне сказать, почему тебя вдруг заинтересовал Пьер Арно.
Жером с трудом перевел дыхание, словно долго тащил какую-то неимоверную тяжесть. Наконец он сказал:
– Его имя промелькнуло в моих поисках.
У Терезы Брюнель внезапно закружилась голова. Проклятый Пьер Арно!
– Ты шутишь? – Но она понимала, что он не шутит. – Именно его имя и привело в действие их систему контроля? Если так, ты должен нам сказать.
– Что я должен, Тереза, так это узнать побольше об Арно. О его прошлом. Прошу тебя. Ты уже не агент-новичок, теперь ты суперинтендант Квебекской полиции. Я же знаю, ты в курсе.
Она смерила его жестким, оценивающим взглядом.
– Пьер Арно был старшим суперинтендантом Квебекской полиции, – начала она, сдаваясь. – Это самый высокий пост, теперь его занимает Сильвен Франкёр. Я только-только поступила в полицию, когда всплыла та история. Видела Арно всего один раз.
Жером Брюнель прекрасно помнил тот день, когда его жена, старший куратор Музея изящных искусств в Монреале, пришла домой и сообщила ему, что хочет поступить в полицию провинции. Ей было около пятидесяти пяти, и для него эта новость прозвучала так же дико, как если бы она сообщила ему, что поступает в «Цирк солнца». Но он видел, что она не шутит, а если уж говорить откровенно, новость не свалилась как снег на голову. Тереза консультировала полицию по нескольким делам, связанным с кражей произведений искусства, и обнаружила в себе способности к раскрытию преступлений.
– Как ты и сказал, прошло уже больше десяти лет, – продолжила Тереза. – К тому времени Арно не первый год занимал свой пост. Он пользовался популярностью. Уважением. Ему доверяли.
– Ты говоришь, что видела его один раз. Когда? – спросил Жером.
У него был острый, аналитический взгляд. Она знала: точно таким же взглядом он смотрел в больнице, когда поступал особенно тяжелый больной.
Сбор информации, обдумывание, анализ. Быстрый мозговой штурм и принятие решения, как действовать в конкретном случае. Здесь, в гостиной Клары, где пахло свежей выпечкой, розмарином и жареной курицей, вдруг возникло ощущение опасности. И пришло оно вместе с запачканным грязью и кровью именем Пьера Арно.
– Я видела его на лекции в академии, – вспомнила Тереза. – В группе, которую вел старший инспектор Гамаш.
– Арно пришел туда в качестве приглашенного гостя? – удивился Жером.
Тереза кивнула. К тому времени оба полицейских были знамениты: Арно – как уважаемый глава уважаемой службы, а Гамаш – как создатель и начальник самого успешного отдела по расследованию убийств в Канаде.
Тереза Брюнель сидела в битком набитой аудитории, одна из сотен курсантов, ничем не выделявшаяся среди других, разве что сединой.
По мере того как она вспоминала те события, гостиная перед ней исчезала, превращаясь в амфитеатр аудитории. Она четко видела этих двоих мужчин. Арно стоял за кафедрой. Пожилой, уверенный в себе, представительный. Невысокий и худощавый. Подтянутый. С ухоженными седыми волосами и в очках. Он вовсе не выглядел властным. И тем не менее в самой его скромности чувствовалась скрытая сила. Его власть была настолько велика, что ему не требовалось ее демонстрировать.
А рядом с ним стоял, наблюдая, старший инспектор Арман Гамаш.
Высокий, солидный. Спокойный и сдержанный. В роли преподавателя он проявлял бесконечное терпение, когда слышал глупые вопросы или видел выхлопы тестостерона. Он вел за собой примером, а не демонстрацией силы. Агент Брюнель чувствовала, что перед ней прирожденный лидер. Человек, за которым ты готов следовать.
Если бы Арно в одиночестве выступал перед аудиторией, то произвел бы на нее более сильное впечатление. Однако по ходу лекции ее глаза все чаще останавливались на спокойном человеке, стоявшем в стороне. Он слушал так внимательно. Был таким естественным.
И агент Брюнель постепенно поняла, в чем состоит истинная власть.
Пусть старший суперинтендант Арно и занимал высший командный пост, но Арман Гамаш был авторитетнее.
Она рассказала об этом Жерому. Он подумал несколько секунд и спросил:
– Арно не пытался убить Армана? Или наоборот?
Киножурнал новостей закончился изображением кроткого доктора Бернара, который держал одну из новорожденных пятерняшек, махая ее ручкой в сторону камеры.
«Пока-пока, – произнес диктор таким тоном, словно объявлял о Великой депрессии. – Я знаю, мы будем часто встречаться с тобой и твоими сестренками».
Краем глаза Гамаш увидел, как Рут подняла руку, испещренную венами.
Пока-пока.
Экран почернел, но всего на секунду – на нем появилось другое изображение, знакомое канадцам. Стилизованный черно-белый глаз, а потом выписанные по трафарету слова без малейшего намека на креативность или красоту.
Одни факты.
Национальный кинематографический комитет Канады. НКК.
Ни мрачного голоса за кадром, ни веселой музыки. Просто съемки, сделанные оператором НКК.
Они увидели очаровательный коттедж летней порой. Коттедж из сказки. Кровля в виде рыбьей чешуи, мишурная отделка. Ящики с цветами на всех окнах, веселые подсолнухи и алтей у стен залитого солнцем дома.
Маленький сад, обнесенный белым заборчиком.
Коттедж напоминал кукольный домик.
Камера взяла крупным планом входную дверь, сфокусировалась, потом дверь приоткрылась и высунулась женская голова, посмотрела в камеру, произнесла что-то вроде «Maintenant? Сейчас?».
Женщина убрала голову, и дверь закрылась. Секунду спустя дверь снова открылась, и появилась маленькая девочка в коротком платьице с оборочками и с бантом в темных волосах. В туфельках и носочках. На взгляд Гамаша, ей было лет пять-шесть. Он произвел быстрый подсчет. Начало сороковых. Военные годы.
Появилась рука и подтолкнула девочку дальше на солнце. Не то чтобы пихнула, но толкнула достаточно сильно, девочка даже споткнулась.
Потом из дома выпустили еще одну девочку.
Потом еще.
И еще.
И еще.
Девочки встали вместе, держась друг за друга, словно родились сиамскими близнецами. И выражение лица у них было одинаковое.
Страх. Смятение. Почти такое же выражение Гамаш заметил на лице их отца, когда тот впервые смотрел на своих детей.
Девочки повернулись к двери, подошли к ней, столпились возле нее. Попытались попасть внутрь. Но дверь не открывалась.
Первая девочка взглянула в камеру. Умоляя. Плача.
Ее изображение мигнуло и исчезло. Снова появился хорошенький коттедж, но уже без девочек, с закрытой дверью.
Потом дверь снова открылась, и теперь маленькая девочка вышла сама. Затем появилась ее сестра, взяла ее за руку. И так далее. Пока не вышла последняя и дверь за ней не закрылась.
Они все одновременно повернули голову к двери. Дверь приоткрылась, из нее высунулась рука, помахала им и исчезла.
Девочки замерли на месте. Как окаменели.
Камера чуть дрогнула, когда одна из девочек посмотрела в объектив. Гамаш подумал, что оператор, вероятно, обратился к ним. Наверное, показал плюшевого мишку или конфетку. Что-нибудь, чтобы привлечь их внимание.
Одна из девочек начала плакать, другие разошлись кто куда, картинка замигала, на экране появилась чернота.
Снова и снова в комнатушке Клары они просматривали старые кадры, забыв о паштете и выпивке.
Снова и снова выходили из пряничного дома девочки, потом их зазывали назад, чтобы попробовать еще раз. Наконец первая появилась с улыбкой во весь рот, а следующая за ней радостно взяла сестренку за руку.
Потом следующая. И следующая.
И следующая.
Они вышли из коттеджа и побежали вокруг садика, вдоль белого заборчика, улыбаясь и маша руками.
Пять счастливых маленьких девочек.
Гамаш посмотрел на Мирну, Оливье, Клару, Жиля, Габри. Он посмотрел на Рут: по морщинам на ее щеках, по большим каньонам скорби текли слезы.
На экране телевизора пятерняшки Уэлле улыбались одинаковыми улыбками и одинаково махали на камеру, потом экран почернел. Гамаш знал: они только что увидели сцену, которая должна была свидетельствовать о счастливой жизни пятерняшек в пряничном домике. Девочек, вырванных из нищеты, не знающих никаких забот. Эти съемки продавались агентствам по всему миру и все еще использовались, когда вспоминали об их жизни.
Как подтверждение счастливого детства пятерняшек Уэлле.
Гамаш и другие понимали, что произошло на их глазах. Рождение мифа. А еще они увидели нечто надломленное. Разбитое. Обиженное так, что ран не залечить.
– Откуда ты знаешь? – спросила Тереза. – На процессе об этом не говорилось ни слова.
– Я обнаружил намеки на то, что между ними двумя что-то произошло. Что-то почти убийственное.
– Ты и в самом деле хочешь знать? – Она внимательно посмотрела на мужа.
– Мне необходимо знать.
– Эти сведения не должны распространиться.
Жером посмотрел на нее с усмешкой:
– Обещаю не писать об этом в моем блоге.
Тереза не рассмеялась. Даже не улыбнулась. И Жером Брюнель уже не в первый раз спросил себя, на самом ли деле он хочет знать, что произошло.
– Сядь, – велела она, и он сел рядом с ней на удобный диван.
Они сидели лицом к двери, глядя на спины других гостей.
– Пьер Арно начал успешную карьеру в одном из северных отделений Квебекской полиции, – заговорила Тереза. – В резервации индейцев-кри на побережье залива Джеймс. Повальное пьянство. Наркомания. Казенные дома – сплошной кошмар. Канализация и водоснабжение перетекают одно в другое. Уровень заболеваемости и насилия ужасающий. Сплошная выгребная яма.
– Посреди рая, – сказал Жером.
Тереза кивнула. Это, разумеется, лишь усиливало трагедию.
Район залива Джеймс славился поразительной красотой и экологической чистотой. В то время. Десятки тысяч квадратных миль первозданной жизни: чистые озера, рыба, дичь, древние леса. Там жили индейцы-кри. Там жили их боги.
Но сто лет назад они познакомились с дьяволом и заключили с ним договор.
В обмен на все, что им может понадобиться (еду, медицинское обслуживание, жилье, образование, чудеса современной жизни), у них всего лишь попросили уступить право пользования землей предков.
Но не всей. Им оставался хороший участок для охоты и рыбной ловли.
А если они откажутся подписать договор?
Тогда правительство так или иначе заберет их земли.
За сто лет до того, как агент Пьер Арно ступил с трапа гидроплана на землю резервации, состоялась встреча между великим вождем и главой министерства по делам индейцев Канады.
Договор подписали.
Сделку заключили.
Кри получили все, что можно пожелать. Кроме свободы.
Это не послужило им во благо.
– Ко времени прибытия Арно резервация представляла собой гетто сточных вод и болезней, наркомании и отчаяния, – сказала Тереза. – А жизнь их была настолько пуста, что для развлечения они прибегали к насилию и мордобою. И все же кри достойно продержались столько, сколько никто и не предполагал. Потребовалось несколько поколений, чтобы от достоинства, самоуважения, надежды не осталось и следа. Кри думали, что их жизнь уже не может быть хуже. Но они ошибались.
– И что же случилось?
– Там появился Пьер Арно.
«Здесь девочки просят отца благословить их, – сообщил голос за кадром таким тоном, словно объявлял о бомбежке Лондона. – Послушные родителю дети. Этот ритуал сохраняется в глубинке Квебека».
Он произнес «Квии-бека» и приглушил голос, чтобы не потревожить редкий вид в его естественной среде обитания.
Гамаш подался вперед, чтобы лучше видеть. Девочкам было уже лет по восемь-девять. Они находились не в пряничном коттедже, а на семейной ферме. Сквозь окна было видно, что на дворе зима.
На крючках у двери аккуратно висели их курточки, шапочки и коньки. В углу стояли пирамидкой их хоккейные клюшки. По первой съемке новорожденных девочек Гамаш узнал печурку, плетеный тряпичный коврик и мебель. Здесь почти ничего не изменилось. Словно в музее.
Девочки стояли на коленях, сжав перед собой ладони и наклонив голову, одинаково одетые, в одинаковых туфельках, с одинаковыми бантиками. Гамаш удивился, как же люди их различали, а потом подумал, что, вероятно, никто особо не утруждал себя этим. Пока они оставались впятером, подробности не имели значения.
Позади дочерей стояла на коленях Мари-Ариетт.
Впервые в киножурнале показали мать пятерняшек. Гамаш уперся локтями в колени, стараясь получше рассмотреть легендарную мать.
И тут он с удивлением понял, что видит ее не в первый раз. Именно она и выталкивала девочек из пряничного коттеджа, а потом закрывала дверь.
Снова и снова. Пока не получилось то, что требовалось.
Он предполагал, что это делал кто-то из продюсеров НКК. Или нянька. Или учительница. Оказалось, их собственная мать.
Исидор стоял в комнате лицом к семье, простирая над ними руки. Его глаза были закрыты. Лицо спокойное, словно у зомби, ожидающего знака свыше.
Гамаш узнал этот ритуал. Новогоднее благословение отцом своих детей. Торжественная, исполненная смысла молитва, ныне редко практикуемая в Квебеке. Ему и в голову не приходило совершить этот ритуал, а Рейн-Мари, Анни и Даниель умерли бы со смеху, предложи он им что-нибудь подобное. У него вдруг мелькнула мысль о коротких праздниках и о семье в Париже. Может быть, на Новый год с детьми и внуками он предложит им что-нибудь такое. Чтобы увидеть выражение их лиц. Оно того стоит. Впрочем, мать Рейн-Мари помнила, как ребенком стояла на коленях вместе со своими братьями и сестрами в ожидании благословения.
И вот этот ритуал происходил на глазах ненасытной киноаудитории, сидящей в темном зале в мире середины сороковых годов, где пятерняшки существовали как прелюдия к новому фильму с Кларком Гейблом и Кэтрин Хепбёрн.
На том зернистом черно-белом изображении, что они видели, явно ощущались следы газового освещения. И нечто постановочное, даже разыгранное. Словно аборигены колотили по барабанам и танцевали для туристов.
Все абсолютно подлинное. Но скорее на продажу, чем для души.
Девочки, по-видимому, молились, чтобы получить отцовское благословение. А вот о чем молился их отец, Гамаш понять не мог.
«Очаровательная маленькая церемония закончилась, девочки готовятся выйти на улицу поиграть», – сказал голос за кадром, словно возвещая о трагическом рейде на Дьеп.
Девочки стали надевать уличную одежду, добродушно поддразнивая друг дружку, поглядывая в камеру и смеясь. Отец помог им зашнуровать коньки, раздал хоккейные клюшки.
Появилась Мари-Ариетт и надела им вязаные шерстяные шапочки. Шапочки, как заметил Гамаш, различались рисунком. На одной снежинки, на другой деревья… Шапочек оказалось на одну больше, чем нужно, и мать отбросила ее за пределы видимости объектива. Не просто отбросила. Швырнула так, будто шапочка ее укусила.
Этот саморазоблачительный жест свидетельствовал о том, что женщина на грани нервного срыва и такая мелочь, как лишняя шапочка, может стать искрой, от которой разгорится пожар. Она была раздраженной, измотанной. Усталой до бесконечности.
Она повернулась к камере и улыбнулась с выражением, от которого у старшего инспектора мурашки побежали по коже.
Одно из тех мгновений, которых ждет детектив из отдела по расследованию убийств. Маленький конфликт. Между тем, что говорится, и тем, что делается. Между тоном голоса и словами.
Между выражением лица Мари-Ариетт и ее действиями. Между улыбкой и отброшенной шапочкой.
Это была женщина раздваивавшаяся, возможно, даже раздираемая на части. Через такие трещины следователи и добирались до сути дела.
Гамаш смотрел на экран и не мог понять, как женщина, на коленях поднявшаяся по ступеням Оратория Святого Иосифа и молившаяся о даровании ей детей, дошла вот до этого.
Старший инспектор подозревал, что ее раздражение направлено на вездесущего доктора Бернара, которого она пыталась не допустить в кадр. Чтобы хоть раз побыть наедине с детьми.
И она достигла цели. Тот, кому адресовались ее жесты, так и остался за кадром.
Но Гамаш видел: это арьергардный бой. Человек, усталый до такой степени, может одерживать лишь краткосрочные победы.
«Моя мать давно умерла и покоится в другом городе, но со мной так еще и не покончила», – вспомнил Гамаш стихи Рут.
Не пройдет и пяти лет, как Мари-Ариетт умрет. А через пятнадцать лет не станет и Виржини – она, вероятно, покончит с собой. Что там говорила Мирна? Они перестанут быть пятерняшками. Превратятся в четверняшек, потом в тройняшек, затем в двойняшек. Наконец останется только одна. Единственный ребенок.
«И Констанс» превратилась в просто Констанс. А теперь не стало и ее.
Гамаш посмотрел на смеющихся девочек в зимней одежде и попытался выделить из них ту, что лежала сейчас в Монреальском морге. Но не смог.
Они были так похожи.
«Да, эти закаленные канадцы проживают долгие зимние месяцы, занимаясь подледной рыбной ловлей, катаясь на лыжах и играя в хоккей. Даже девочки», – раздался мрачный голос диктора.
Пятерняшки помахали в объектив камеры и, неловко ступая на своих коньках, вышли из дома.
Пленка закончилась появлением Исидора, который весело помахал девочкам, потом вернулся в дом, закрыл дверь и посмотрел в камеру, но Гамаш увидел, что смотрит он чуть в сторону. Не в объектив, а в глаза кому-то находящемуся за кадром.
Жене? Доктору Бернару? Или кому-то еще?
Его взгляд искал поддержки, одобрения. И в очередной раз Гамаш спросил себя, о чем молился Исидор Уэлле и ответил ли Господь на его молитвы.
Но что-то тут было не так. Что-то в этом фильме не согласовывалось с тем, что уже успел узнать старший инспектор.
Он прикрыл рот рукой и уставился на черный экран.
– Позволь спросить у тебя кое-что, – сказала Тереза Брюнель. – Какой самый верный способ уничтожить человека?
Жером отрицательно покачал головой, не зная ответа.
– Сначала ты завоевываешь его доверие, – сказала она, не сводя с него глаз. – А потом предаешь.
– Кри верили Пьеру Арно? – спросил Жером.
– Он помог восстановить порядок. Относился к ним с уважением.
– А потом?
– А потом, когда обнародовали планы сооружения плотины и стало ясно, что вода затопит остатки принадлежащей кри территории, он убедил их согласиться.
– Как же ему это удалось? – спросил Жером.
Будучи квебекцем, он всегда относился к громадным плотинам как к предмету гордости. Да, он понимал, что они наносят ущерб природе севера, но эта цена не казалась большой. Цена, которую он лично не платил.
– Они доверяли ему. Долгие годы он убеждал их, что он им друг и союзник. А потом те, кто сомневался в нем, в его мотивах, стали исчезать.
Жером почувствовал тошноту.
– Это он их устранял?
Тереза кивнула:
– Не знаю, был ли он таким с самого начала, или кто-то его подтолкнул, но он это делал.
Жером опустил глаза и подумал об имени, которое нашел. Имени, скрытом за именем Арно. Если Арно пал низко, то тот, другой человек пал еще ниже. Лишь для того, чтобы много лет спустя его откопал Жером Брюнель.
– Когда Арман впутался в это? – спросил Жером.
– Племя выбрало старейшину, пожилую женщину, и отправило ее в Квебек-Сити просить о помощи. Она хотела сообщить кому-нибудь из властей, что исчезают молодые мужчины и женщины. Погибают. Их находили повешенными, застреленными, утопленными. Отделение Квебекской полиции утверждало, что эти смерти – следствие несчастных случаев или самоубийств. Несколько молодых индейцев-кри просто исчезли. Полиция пришла к выводу, что они убежали. Вероятно, на юг. Что их нужно искать в наркопритонах или вытрезвителях в Труа-Ривьере или Монреале.
– Она приехала в Квебек-Сити просить о помощи в их поиске? – спросил Жером.
– Нет, она приехала сообщить властям, что это ложь. Среди пропавших был ее собственный сын. Она знала, что они никуда не убегали, что причиной их смерти стали вовсе не несчастные случаи и не самоубийства.
Жером понимал, как угнетающе воздействуют на Терезу – офицера Квебекской полиции, женщину, мать – эти воспоминания. Ему тоже было больно, но они зашли слишком далеко. Они не могли остановиться посреди трясины. Должны были двигаться дальше.
– Никто ей не поверил, – сказала Тереза. – Ее выпроводили как слабоумную. Еще одна пьющая старуха из племени кри. Такому отношению к ней способствовало и то, что она не знала, где находится Национальное собрание Квебека, а потому останавливала людей, которые входили и выходили из «Шато Фронтенак».
– Из отеля? – спросил Жером.
Тереза кивнула:
– Это довольно внушительное здание, вот она и решила, что там расположены властные органы.
– Но каким образом в дело оказался втянут Арман?
– Он приехал в Квебек-Сити на конференцию в «Шато» и увидел эту женщину на скамейке перед отелем. Она была в отчаянии. Он спросил, что с ней.
– И она рассказала ему?
– Все рассказала. Арман спросил, почему она не пришла с этой информацией в полицию.
Тереза опустила глаза на свои наманикюренные пальцы.
Краем глаза Жером увидел, как начинают расходиться от телевизора люди, но не стал торопить жену. Наконец-то они достигли дна болота, дошли до последних слов, осталось их только вычерпать.
– Старейшина кри сказала, что не пошла в полицию, потому что сама полиция это и сделала. Это они убили молодых индейцев. Включая, вероятно, и ее собственного сына.
Жером пристально взглянул в ее родные глаза. Он не хотел продолжать это и оставаться в мире, где такое возможно. Он видел, что Тереза испытывает почти облегчение. Потому что верит, что конец близок и худшее позади.
Но Жером знал, что худшее еще впереди. И конец наступит не скоро.
– Что же сделал Арман?
Он увидел, что Клара идет в кухню, а Оливье направляется к ним. Но он продолжал смотреть в глаза жене.
Тереза наклонилась к нему и, перед тем как к ним подошел Оливье, прошептала:
– Он поверил ей.
