Глава двадцатая

Когда Гамаш вернулся в дом Эмили, на кухонном столе его ждала записка:

Выпиваем в бистро. Ждем.

Даже Анри не было дома. Субботний вечер. Вечер свиданий.

Гамаш принял душ, переоделся в вельветовые брюки и водолазку и отправился в бистро. Когда он вошел, Тереза встала и помахала ему.

Она сидела с Жеромом, Мирной, Кларой и Габри. Анри, дремавший у огня, поднялся и замахал хвостом. Оливье принес Гамашу лакричную трубочку.

– Еще не видел человека, который так нуждался бы в хорошей трубочке, – сказал Оливье.

– Merci, patron. – Гамаш со стоном опустился на диван и поднял лакричную конфету, приветствуя общество за столом. – À votre santé.

– Судя по вашему виду, день у вас был нелегкий, – сказала Клара.

– Хороший день, на мой взгляд, – возразил старший инспектор и повернулся к Жерому: – У вас тоже?

Доктор Брюнель кивнул:

– Здесь так спокойно.

Однако он не казался таким уж спокойным.

– Виски? – предложил Оливье.

Но Гамаш покачал головой, не вполне уверенный, чего ему хочется. Потом он увидел мальчика и девочку с чашками горячего шоколада.

– Вот чего бы я выпил, patron, – сказал старший инспектор.

Оливье улыбнулся и пошел выполнять заказ.

– Какие новости из города? – спросила Мирна. – Есть какой-нибудь прогресс по делу Констанс?

– Кое-какой имеется, – ответил Гамаш. – Должен сказать, что в большинстве дел прогресс не всегда линейный.

– Это правда, – подтвердила суперинтендант Брюнель и рассказала несколько веселых историй о похищении предметов искусства, о подделках и путанице в идентификации.

Гамаш слушал вполуха, благодарный суперинтенданту за то, что она заняла всех своими рассказами и ему не нужно сознаваться, что бо́льшую часть дня он занимался чем-то другим.

Появился горячий шоколад. Поднося чашку к губам, Гамаш заметил, что на него смотрит Мирна. Не изучает, просто смотрит с интересом.

Она взяла горсть ореховой смеси.

– А вот и Жиль, – сказала Клара. Она встала и помахала крупному рыжебородому, небрежно одетому человеку лет пятидесяти. – Я пригласила его и Одиль на обед, – сказала она старшему инспектору. – Вы тоже приглашены.

– Merci, – поблагодарил он, поднимаясь с дивана, чтобы поздороваться с вновь прибывшим.

– Давненько не виделись, – сказал Жиль, пожимая руку Гамашу. Потом сел и добавил: – Жаль было услышать про пятерняшку.

Гамаш заметил, что никто не утруждается говорить «пятерняшки Уэлле». Пять девочек утратили личную жизнь, родителей, имена. Они стали просто пятерняшками.

– Мы пока стараемся не разглашать эту информацию, – сказал старший инспектор.

– Знаете, Одиль пишет о них стихотворение, – сообщил Жиль. – Хочет опубликовать его в «Газете свиновода».

– Думаю, у нее получится, – сказал Гамаш, спрашивая себя, является ли это продвижением вверх по пищевой цепочке относительно прежних издателей Одиль. Он знал, что сборник ее стихов без всякой редактуры издала Комиссия по огородным культурам Квебека.

– Она назвала его «Пять горошин в золотом стручке», – сообщил Жиль.

Гамаш порадовался, что рядом нет Рут.

– Одиль знает свой рынок. А где она, кстати?

– В магазине. Она постарается подъехать позже.

Жиль изготавливал стильную мебель из древесины упавших деревьев, а Одиль продавала ее в их магазине. Еще она писала стихи, которые, надо признать, практически не годились для человеческого потребления, несмотря на мнение Комиссии по огородным культурам Квебека.

– Я тут слышал, – Жиль хлопнул громадной ручищей по колену Гамаша, – что вы хотите установить спутниковую тарелку. А вы знаете, что они здесь не работают?

Старший инспектор уставился на него, потом на Брюнелей, тоже слегка ошарашенных.

– Вы просили меня связаться с человеком, который устанавливает спутниковые тарелки, – напомнила Клара. – Этим Жиль и занимается.

– С каких пор? – спросил Гамаш.

– С начала экономического спада, – ответил этот большой дородный человек. – Рынок мебели ручного изготовления обвалился, а рынок тарелок, принимающих пятьсот каналов, взлетел до недосягаемых высот. Поэтому я прирабатываю, устанавливая тарелки. Мне на руку, что я не боюсь высоты.

– Мягко говоря, – сказал Гамаш. Он повернулся к Терезе и Жерому. – Жиль прежде был лесорубом.

– Очень давно, – уточнил Жиль, глядя в стакан.

– Мне нужно поставить кастрюлю в духовку, – заявила Клара, поднимаясь с места.

Гамаш тоже встал, а за ним и остальные.

– Может быть, мы продолжим наш разговор у Клары? – сказал старший инспектор, и Жиль поднялся с дивана. – Там обстановка более приватная.

– Ну, – сказал Жиль, пока они шли к дому Клары по хрусткому снегу, – где же ваш маленький приятель?

На замерзшем пруду катались на коньках ребятишки. Габри слепил снежок и бросил его Анри, и пес прыгнул за ним через сугроб.

– Вы о Гиллигане? – спросил Гамаш небрежным тоном.

Жиль хохотнул в темноте:

– О нем самом, Шкипер.

– Гиллиган расследует другое дело.

– Значит, он все-таки уплыл с острова, – сказал Жиль, и Гамаш услышал улыбку в его низком голосе.

Но эти слова неприятно поразили Гамаша.

Неужели он незаметно для себя превратил знаменитый отдел по расследованию убийств в остров? Неужели, не заботясь о продвижении перспективных агентов, он лишил их свободы, изолировал от основной части их ровесников?

Ребята на пруду увидели похожий на снежок помпон на шапочке Габри и начали лепить снежки и кидать их в него, а тот не успевал уворачиваться. Снежки попадали во всех, и Анри чуть не впал в истерику от возбуждения.

– Чертовы детишки, – проворчал Габри. – Чтоб вам пропасть!

Он погрозил им кулаком, так смешно пародируя гнев, что дети чуть не описались от смеха.

Жан Ги Бовуар не мог заставить себя принять душ. Он хотел помыться, но сил у него не хватало. То же и со стиркой. Он знал, что от него пахнет, однако предпочитал не думать об этом.

Он приходил на работу, но ничего не делал. Ему просто хотелось уйти из своей маленькой мрачной квартиры. От груд грязной одежды, от еды, гниющей в холодильнике, от неприбранной кровати, от тарелок с присохшей пищей.

И от воспоминаний о доме, который был у него прежде. И который он потерял.

Нет, не потерял. Его забрали. Украли. Это сделал Гамаш. Человек, которому он так доверял, отобрал у него все. И всех.

Бовуар поднялся на ноги и быстро пошел к лифту, а из лифта – в машину.

Тело у него болело, чувство голода сменялось тошнотой. Но он не мог заставить себя перекусить в кафетерии или в одном из ресторанов быстрого питания по пути.

Он заехал на парковку, заглушил двигатель и остался сидеть, глядя перед собой.

Теперь он почувствовал голод. Настоящий голод, аж живот подвело. И еще от него пахло. Вся машина воняла. Он чувствовал, что влажная футболка прилипла к его телу. Приросла и заплесневела, словно вторая кожа.

Он сидел в холодной темной машине и смотрел на единственное окно, в котором горел свет. Надеялся хоть мельком увидеть Анни. Хотя бы ее тень.

Было время, когда он мог усилием воли вызывать ее запах. Лимонная роща в солнечный день. Свежий цитрусовый аромат. Но теперь он не чуял ничего, кроме запаха собственного страха.

Анни Гамаш сидела в темноте, глядя в окно. Она знала: это что-то вроде болезни. Нечто такое, в чем она ни за что не призналась бы друзьям. Они пришли бы в ужас и смотрели бы на нее так, будто она спятила. А может, она и спятила.

Она вышвырнула Жана Ги из дома, когда он отказался пройти курс реабилитации. Они спорили без конца, пока слов уже не осталось. Потом они ссорились еще какое-то время. Жан Ги утверждал, что с ним все в порядке. Что все разговоры ее отца про наркозависимость – выдумки, чтобы отомстить ему за переход к суперинтенданту Франкёру.

В конце концов он ушел. Но на самом деле остался. Он все еще был внутри ее, и она не могла изгнать его оттуда. Поэтому она сидела в своей машине и смотрела на темное окно его маленькой квартиры. Надеясь увидеть там свет.

Она закрывала глаза и чувствовала его руки, его запах. Выпроводив его из дома, она купила флакон одеколона, которым он пользовался, и обрызгала подушку рядом со своей.

Она закрывала глаза и чувствовала его под своей кожей. Где он и был, грубоватый, любящий, яркий, умный. Она видела его улыбку, слышала его смех. Чувствовала его руки. Его тело.

Теперь он ушел. Но остался. И иногда она спрашивала себя, не он ли стучится в ее сердце. И что будет, если он перестанет стучаться.

Она приезжала сюда каждый вечер. Парковала машину. И смотрела на его окно. Надеясь увидеть признаки жизни.

– Вряд ли ты впервые получаешь шарами по физиономии, – сказала Рут закиданному снежками Габри. – Так что прекрати жаловаться.

Рут уже сидела в гостиной Клары, когда появились другие гости. И она их вовсе не ждала. Наоборот, разозлилась, увидев их.

– Я надеялась на спокойный вечерок, – проворчала она, раскручивая кубики льда в своем стакане с такой силой, что там образовался настоящий вихрь из виски.

Гамаш подумал, что в один прекрасный день этот вихрь просто засосет старую поэтессу. А потом он понял, что вихрь ее уже засосал.

Анри подбежал к Розе, которая сидела на табуретке рядом с Рут. Гамаш схватил его за ошейник и оттащил, но он напрасно беспокоился. Роза зашипела на пса и отвернулась. Если бы она могла запустить в него одним из своих перьев, то запустила бы.

– Я не знала, что утки шипят, – сказала Мирна.

– А мы уверены, что это утка? – прошептал Габри.

К ним подошли как зачарованные Тереза и Жером.

– Это и есть Рут Зардо? – спросил Жером.

– То, что от нее осталось, – ответил Габри. – Она сто лет как потеряла остатки разума, а сердца у нее вообще никогда не было. Ее жизнедеятельность поддерживается благодаря току желчи. А это Роза, – сказал Габри, показывая на утку.

– Я понимаю, почему Анри потерял голову, – сказала Тереза, глядя на понурого пса. – Кто не любит хорошую утку?

Реплика этой элегантной женщины была встречена тишиной. Тереза улыбнулась и чуть-чуть приподняла брови, и Клара начала смеяться.

Кастрюля стояла в духовке, и все уже чувствовали запах курицы и розмарина. Гости наливали себе выпивку и разделялись на группки.

Тереза, Жером и Гамаш отвели Жиля в сторонку.

– Насколько я поняла, прежде вы были лесорубом? – спросила Тереза.

– Больше я этим не занимаюсь, – настороженно ответил Жиль.

– А почему?

– Какая разница? – отрезал Жиль. – По личным причинам.

Тереза продолжала смотреть на него тем особенным взглядом, с помощью которого умела выуживать правду из закаленных полицейских. Но Жиль держался.

Она повернулась к Гамашу, однако тот хранил молчание. Он знал, почему Жиль перестал быть лесорубом, но не имел права выдавать чужой секрет. Двое этих крупных мужчин переглянулись, и Жиль благодарно кивнул ему.

– Тогда позвольте спросить вас вот о чем, – зашла с другой стороны суперинтендант Брюнель. – Какое там самое высокое дерево?

– Там – это где?

– На холме над деревней, – уточнил Жером.

Жиль немного подумал:

– Наверное, белая сосна. Они вырастают до девяноста футов, а то и выше. Как восьмиэтажный дом.

– А забраться на нее можно? – спросила Тереза.

Жиль посмотрел на нее так, будто она предложила ему что-то отвратительное.

– Почему вы спрашиваете?

– Из любопытства.

– Не держите меня за идиота, мадам. Тут не простое любопытство. – Он перевел взгляд с Брюнелей на Гамаша.

– Мы бы никогда не попросили вас срубить дерево или как-то повредить ему, – сказал старший инспектор. – Мы просто хотим знать, можно ли забраться на самые высокие деревья на холме.

– Наверно, кто-то и может. Но не я, – фыркнул Жиль.

Тереза и Жером, ошеломленные реакцией бывшего лесоруба, отвернулись от него и посмотрели на Гамаша. Тот взял Жиля за руку и отвел в сторону:

– Извините, я должен был поговорить с вами об этом наедине. Нам нужно получать спутниковый сигнал в Трех Соснах…

Он поднял руку, чтобы пресечь возражения Жиля, который снова попытался сказать, что это невозможно.

– …и мы подумали, нельзя ли установить тарелку на высоком дереве и протянуть с него кабель в деревню.

Жиль по-прежнему был настроен скептически:

– Вы думаете, кто-то может забраться на девяносто футов по сосне, по замерзшей сосне, таща с собой тарелку, а потом не только закрепить ее, но и настроить на сигнал? Вероятно, вы очень любите телевидение, месье.

Гамаш рассмеялся:

– Телевидение нам не нужно. – Он понизил голос. – Это ради Интернета. Нам нужен выход в Сеть, и мы хотим получить его… мм… так, чтобы об этом знало как можно меньше людей.

– Украсть сигнал? – спросил Жиль. – Откровенно говоря, вы будете далеко не первый, кто пытается.

– Значит, такое возможно?

Жиль вздохнул, задумчиво погрыз костяшки пальцев.

– Вы хотите превратить девяностофутовую сосну в передающую вышку, найти сигнал и проложить кабель.

– Судя по вашим словам, задача нелегкая, – с улыбкой сказал Гамаш.

Но Жиль не улыбнулся в ответ.

– Прошу прощения, patron. Я бы сделал что угодно, чтобы вам помочь, но мне кажется, то, о чем вы говорите, сделать невозможно. Предположим, я бы сумел забраться на верхушку дерева с тарелкой и закрепить ее… но ведь там сильный ветер. Тарелка будет все время колебаться.

Он посмотрел на Гамаша и убедился, что тот его понял. Это был основательный аргумент, от такого не отмахнешься.

– Сигнал невозможно будет удержать, – сказал Жиль. – Вот почему передаточные мачты делают из стали – для устойчивости. Абсолютно необходимое требование. Теоретически ваша мысль неплоха, но в реальности из нее ничего не получится.

Старший инспектор Гамаш опустил глаза в пол, оправляясь от удара. Рушился не просто какой-то план, а единственный. Запасного у него не было.

– Вы можете предложить другой способ подключения к высокоскоростному Интернету? – спросил он.

Жиль покачал головой:

– Почему бы вам не поехать в Кауансвилл или Сен-Реми? У них есть высокоскоростной Интернет.

– Мы должны оставаться здесь, – сказал Гамаш. – Где нас не смогут обнаружить.

Жиль кивнул и задумался. Гамаш не отрывал от него взгляда, надеясь, что решение найдется. Наконец Жиль снова покачал головой:

– Люди много лет пытались сделать что-то подобное. Законным образом или пиратским. Это просто невозможно. Désolé.

Гамаш поблагодарил Жиля и отошел от него, чувствуя себя опустошенным.

– И? – спросила Тереза.

– Он говорит, ничего не получится.

– Он просто не хочет этим заниматься, – сказала суперинтендант Брюнель. – Мы найдем кого-нибудь другого.

Гамаш объяснил ей про ветер, и она неохотно приняла суровую правду. Жиль не упрямился, он всего лишь был реалистом. Гамаш заметил кое-что любопытное: если Тереза Брюнель выглядела разочарованной, то ее мужа известие о неудаче не слишком расстроило.

Старший инспектор побрел в кухню, где Клара и Габри готовили обед.

– Пахнет вкусно, – сказал он.

– Проголодались? – спросил Габри, протягивая ему тарелку с деревенским паштетом и крекерами.

– Вообще-то, я и вправду голоден, – признался старший инспектор, намазывая паштет на крекер.

Дрожжевой запах пекущегося хлеба смешивался с запахом жареной курицы и розмарина, и Гамаш вдруг понял, что после завтрака у него маковой росинки во рту не было.

– Я хочу попросить вас об одолжении. Я перевел старый файл на компакт-диск и хотел бы его посмотреть, но в доме Эмили нет DVD-плеера.

– Хотите воспользоваться моим?

Гамаш кивнул, и Клара, словно взмахнув волшебной палочкой, указала ножом в сторону гостиной:

– Плеер в комнате рядом с гостиной.

– Вы не возражаете?

– Ничуть, – ответила она. – Я вам сама все включу. Обед будет готов не раньше чем через полчаса.

Гамаш прошел за ней в маленькую комнату с диваном и креслом. На столе стоял старый телевизор с электронно-лучевой трубкой и по соседству с ним – DVD-плеер. Пока Клара нажимала кнопки, Гамаш наблюдал за ее действиями.

– А что на вашем диске? – спросил Габри. Он остановился в дверях, держа тарелку с паштетом и крекерами. – Сейчас я догадаюсь. Запись вашей пробы для программы «Канада ищет таланты»?

– Это была бы очень короткая запись, – заметил Гамаш.

– Что тут у вас происходит? – спросила Рут, проталкиваясь в комнату с Розой в одной руке и стаканом виски в другой.

– Старший инспектор ходил пробоваться на передачу «Канадский идол», – объяснил Габри. – А здесь запись.

– Ну… – начал было Гамаш, но тут же решил, что не стоит беспокоиться.

– Кажется, кто-то сказал, что вы хотите участвовать в передаче «Вы считаете, что умеете танцевать?» – спросила Мирна, втискиваясь на узкий диван между старшим инспектором и Рут.

Гамаш жалобно посмотрел на Клару. Появился Оливье и встал рядом со своим партнером. Старший инспектор вздохнул и нажал клавишу «пуск».

На крохотном экране закрутился знакомый черно-белый вихрь, сопровождаемый музыкой и внушительным голосом.

«В канадской деревне произошло маленькое чудо», – мрачно произнес диктор киножурнала. Появились первые зернистые изображения, и все в тесной телевизионной комнате Клары прильнули к экрану.