Часовня была в доме, под самой крышей. Шли по винтовой встроенной лестничке. У дверей стояло много разной обуви. Я разулась тоже, толкнула узкую невысокую дверь.

Пахло свежим, чистым деревом. Пол был похож на дощатый стол, хотелось положить на него голову. Слева вдоль узкой стены, он был приподнят на ступеньку, — Алтарь. Деревянный стол-козлы покрыт белоснежным платом-полотенцем, на нём Святые Дары, Библия. Открыта. На стене Распятие. Деревянное. В углах Алтаря небольшие скульптуры Мадонны с Младенцем, терракота. Почти примитив, но очищенные, округлые формы хранят затаённое движение. Цельность и перетекаемость форм изобличает высокое мастерство. Это работы одной из Малых сестёр. Они известны во всём мире. Не знаю её имени, в книгах, которые я видела, написано: рисунки выполнены одной из Малых сестёр Иисуса.

Взяла Иоанна за руку, крепко, как о. Александр брал, молясь со мною, и сказав мысленно: Отец Александр, помоги мне помочь этому мальчику, — сказала вслух:

 — Господи! Мы пришли к Тебе. Услышь молитву нашу. Сам молись в нас.

Я молилась словами святых, и своими, и молчала: слушала Его, и радовалась, что молюсь за мальчика, что хочу ему отдать свой опыт и свою радость. Потом сидела на полу на коленях. Он — на длинной лавке у правой узкой стены, напротив Алтаря. На широкой стене высоко было окно. Или два? Не помню. За ним мне чудился нездешний мир, и неземные звуки и запахи…

Потом я спросила, не устал ли он, и мы встали. Когда вышли в сад, на кухне уже не горел свет. Похоже, все спали.

— Знаете, когда Вы молились, у меня в пальцах такое тепло было, я даже так сделал, — он обхватил себя по-гамлетовски за плечи. — Я очень чувствительный, мне экстрасенсы говорили…

Я испугалась, что он сорвётся опять в свою пропасть:

— Это хорошо, хорошо, но главное — что теперь у Вас внутри, в сердце. Радость, доброта к людям…

— А Вы кто по специальности?

— Да… не знаю, как сказать… Архитектором я была, потом актрисой…

— Ага, актрисой! Вот видите! Вы, значит, своё взяли?! И я своё вырву, я всё добуду! Чем я хуже? Вот увидите, я петь буду!

Он не сжал, а как-то скрючил кулаки. В темноте по отдельности стали видны его белые зубы. Он был похож на суслика.

— Вот Вы сказали, неисповедимы пути Господни. Это как? Объясните!

— Ну… нам не дано видеть результаты того, что происходит… А Господь, может, любя Вас, увёл из этой актёрской среды. Это ведь мир тяжёлый, лживый. Неокрепшую душу запросто погубить может.

— А-а, вот Вы как заговорили. Да как Вы смеете так говорить? Это мои друзья! После этого нам и разговаривать с Вами нечего! Почему это меня Бог увёл, а других не увёл, чем они лучше меня, вон сидят, здоровые, как…

— Не сердитесь, простите меня, — испугалась я своего глухого тёмного раздражения. Казалось, из своей жизни вижу всё насквозь: подобрал его заезжий эстрадник-гомосексуалист, воспалил честолюбие, наобещал. Развратил, испортил нервную систему. Может, и колоться научил. Умер, небось, по пьянке. А этот вот теперь мечется, сломанный. Что ни говори ему — не услышит. Только вырвать что-то от жизни ему надо, что-то себе взять, для себя. Господи, как же достучаться до такого?

Ночью на сеновале в сарае, под стропилами крыши, ворочалась… Проваливаясь в сон, ныло сердце: До него хочешь достучаться? До себя достучись! Ты видишь в людях грехи, к которым причастна сама… Дети, не зная блуда, не видят его в людях. Тебе противен этот мальчик, потому что ты 20 лет сама пыталась то вписаться, то вырваться из мира тех, кто делает теперешнее искусство. Или не помнишь, через что прошла, что пережила, прежде чем отказалась с лёгким сердцем, прежде чем сказала: Возьми меня, Господи! Сам сделай, что хочешь Ты по замыслу Твоему обо мне.

— Сестра А., — разыскала я её утром, — не укреплена я в Духе, не получается у меня помогать: пока молилась, вроде… а потом опять!

Она потрогала крест на груди тем особенным, свойственным всем сёстрам движением:

— Это его Господь испытывает, вот он и мучится. Господь избрал его. Он, может, святым будет.

Вот это да, вот это урок мне! Каждому — по вере его; вот он, духовный закон человеческой жизни. Я вижу в парне выброшенного из артистической клоаки подонка — со мной он такой и есть. Рядом со мной он останется подонком. Она видит в нём Господень образ. Рядом с ней он может стать святым.

Вечером наконец застала сестру А. одну:

— Как это у Вас получается… говорить с человеком?

Она помолчала.

— Люби человека вместе с Богом, с этой любовью молись о нём Богу, и Он пошлёт тебе слова, которые нужны человеку.

Господи, благодарю Тебя за эту правду обо мне! Любить перед Тобой — это не болтать с доброжелательным видом. Тебя, Господи, не обманешь! Чтоб молиться о человеке, надо любить его. Тогда не станешь объяснять ему его заблуждения и силой тянуть в свой опыт спасения. Любить я не умею, вот что. Потому и получается не для него, а для себя говорю. Любить человека надо вместе с Богом.