Книга: Черное знамя
Назад: Под хмурым небом осени. 5
Дальше: Под хмурым небом осени. 6

Прекрасным майским днем… 5

16 мая 1930 г.
Москва
Телефон зазвенел резко, пронзительно, требовательно.
Олег, с головой ушедший в изучение цензурных правил тысяча восемьсот восемьдесят второго года, невольно вздрогнул. Надо составить новые, невозможно оставить прессу без пригляда в столь опасный переходный момент… приходится обращаться к тому, что было при старой империи, при Романовых.
— Титулярный советник Одинцов слушает, — сказал он, взяв трубку.
За год с лишним успел привыкнуть к чину, и к тому, что работает не только в ПНР, но и в Министерстве мировоззрения, хотя поначалу диким казалось то, что он внезапно очутился на одной из ступеней табели о рангах.
Но та цель, которую Штилер озвучил во время их первого разговора еще шесть лет назад, достигнута — Партия народов России сама стала государством, правда пока еще не полностью, Январская республика не уничтожена окончательно, но ее гибель остается лишь вопросом времени.
Времени, что отведено на этом свете президенту Алексееву.
— Это Гриневецкий беспокоит… — прозвучал в трубке мягкий, вкрадчивый голос.
Понятно, это главный партийный экономист, заведующий сектором экономики отдела идеологии ПНР — будет ныть и жаловаться, что проекту «Трех Центров» в пропаганде уделяется мало внимания, требовать большего внимания к своим трудам и замыслам, а в конечном итоге — к собственной персоне…
До Штилера, ставшего министром, сначала народного просвещения, а с января, после реорганизации правительства, и мировоззрения, ему теперь не достучаться, Кирпичникова, начальника отдела общей пропаганды, не поймать, тот всегда в разъездах, а вот в сам отдел можно позвонить, покапать на мозги его сотрудникам.
Какая жалость, что в этот момент Олег оказался в конторе один.
Лисицын отпросился пораньше, у него де свидание с барышней, надо цветов купить и все такое, остальные разбежались кто куда — один на премьеру нового партийного фильма «Священная борьба», рассказывающего о первых годах существования ПНР, другой на встречу Николая Алексеева с интеллигенцией Москвы, третий вовсе рванул в Серпухов, собрать материал о том, как управляется с делом новый, уже евразийский губернатор.
Все будет использовано для пропаганды, и не в каких-то конкретных мероприятиях, ими большей частью занимаются другие отделы, а в формировании общих принципов агитации, определении направлений, корректировке уже запущенных проектов.
— Да, безусловно… да, несомненно… — бормотал Олег, мечтая о том, чтобы эта нудная беседа поскорее завершилась. — Конечно, мы осознаем всю важность вашего проекта… учтем… обязательно передам Владимиру Петровичу… до свидания… Проклятье!
Последнее слово произнес уже после того, как в трубке прозвучал сигнал отбоя.
Ну вот, Гриневецкий сбил с мысли, придется ловить ее теперь за хвост, как удравшую мышь.
Олег поднялся, подошел к открытому окну, из которого доносились голоса, гудки машин. Выглянул наружу, туда, где под ярким весенним солнышком нежилась Каланчевская площадь, в этот час забитая народом.
Люди торопятся в театры, в кино, по магазинам, а он должен сидеть в министерстве…
Представилось лицо Анны, с каким она встретит его сегодня вечером, и он тут же помрачнел. Нет, супруга не опустится до упреков, но все равно покажет, что недовольна, что мог бы уделять больше внимания жене и сыну, проводить с ними не только единственный свой выходной…
Ну как она не уяснит, что он не может?!
Штилер сам пахал как вол, не зная, что такое суббота и воскресенье, и того же требовал от подчиненных. И они вкалывали, понимая, что трудятся не ради денег или карьеры, что от них зависит судьба страны!
Сегодня ты дашь слабину, а завтра враг воспользуется этим!
Если бы год назад ПНР и составляющие ее люди чуть больше думали об отдыхе и простых радостях жизни, то путч левых, охвативший Питер, Москву и несколько центральных губерний, мог бы удаться, и тогда над Зимним дворцом реял бы не нынешний триколор, а красное знамя.
Олег поежился, вспоминая те дни — стрельба на улицах, отдаленный гром орудий, отряды рабочей гвардии, быстро продвигающиеся к центру старой столицы, растерянные лица полицейских и жандармских офицеров, их жалобы на то, что не хватает людей, оружия и решительности.
Спокойные глаза и отданные ледяным тоном приказы Хана, взявшегося наводить порядок, идущие в бой дружинники с партийным гимном на устах… и показательные расстрелы захваченных в плен марксистов прямо у стен Кремля, неподалеку от Спасской башни.
Трупы тогда вывозили на грузовиках, и по слухам, небрежно закапывали во рву где-то за городом…
Да, славное было время, и страшное, счастье, что его удалось пережить.
Немногие, в том числе Чернов и Троцкий бежали после путча за границу, сотни их товарищей рангом поменьше угодили в тюрьмы, от могущественных некогда партий эсдеков и эсеров не осталось и следа.
А вождь ПНР, премьер-министр Огневский вырвал-таки у президента указ о чрезвычайных полномочиях. После этого оказалось легким делом заткнуть пасть немногочисленной оппозиции, еще оставшейся в рядах Земского Собора, и постепенно, исподволь начать процесс, ласково названный «евразийской унификацией».
Иногда Олег думал, что тот путч был спровоцирован, слишком уж полезным он оказался.
Он вздохнул, потер начавший ныть затылок, и зашагал обратно к столу, туда, где ждала работа. Взгляд скользнул по пачке газет, лежащих на краю стола, зримому воплощению потока новостей, что ежедневно проходит через их отдел, и вообще через министерство, а во многом им и создается.
Там сегодня было немало интересного — разрастается восстание в славянских районах Австро-Венгрии, так что двуединая монархия обратилась за помощью к Германии, верному союзнику, и та согласилась предоставить войска для подавления беспорядков… новая железнодорожная магистраль, что идет через Сибирь на восток, достигла Семипалатинска… министр иностранных дел Базили отправился на переговоры в Вашингтон, наверняка укреплять и углублять союз, направленный против Японии…
Но каждое издание поместило крохотную заметку о смерти Бориса Викторовича Савинкова.
Поместило, поскольку он много лет состоял в ПНР, и не просто состоял, а возглавлял петроградское губернское управление, и крохотную, поскольку он вышел из партии в конце двадцать восьмого, после очередного конфликта со Штилером и Огневским.
Ну что же, пусть земля будет пухом бывшему террористу, писателю средней руки и не самому удачливому политику.
Олег вернулся за стол, и углубился в изучение раздела цензурных правил, озаглавленного «Особые наставления» — тут речь шла о запрете статей, «оскорбляющих честь русского воина», «могущих поколебать понятие о дисциплине и уважение к ней», а также печать любых сведений, касающихся «развития боевой готовности».
Но не успел дойти и до середины, как его вновь прервали.
Дверь распахнулась, и через порог шагнул плечистый молодец в черной форме Народной дружины.
— Сотник Тараканов для сопровождения прибыл! — доложил он, лихо откозыряв. — Разрешите выдвигаться?
— А?.. — Олег поднял голову. — Что, уже время?
— Так точно, — сотник был румян и показательно бодр, сверкали его глаза, блестел козырек фуражки, погоны и даже вышитые серебром лапы хищной птицы на лацканах мундира. — Автомобиль ждет.
— Да, конечно… — Одинцов отодвинул цензурные правила и встал из-за стола.
Сегодняшний его рабочий вечер закончится не здесь, не в конторе министерства…
Они вышли в коридор, спустились по лестнице, часовой из дружинников, охранявший здание, отдал сотнику честь. Олег забрался на заднее сиденье старенького «Форда», Тараканов занял место впереди, фыркнул мотор, и они поехали.
Мимо почтамта, к гостинице «Метрополь», что рядом с городской Думой, к обычному месту сбора бойцов НД.
«Опричники», как их с чьей-то легкой руки стали все чаще называть в последние годы, сходились там еще во времена премьерства Коковцова, когда ПНР была одной из многих крайних партий, а ее лидер занимал не кресло премьер-министра, а камеру-одиночку в Петропавловской крепости.
Многое изменилось с тех пор, но в «ханстве» Хаджиева привыкли ценить традиции, пусть даже не особенно древние.
— Всегда хотел знать, почему ваше министерство в Москве? — спросил Тараканов, повернув голову, когда они встали на светофоре у Садового кольца. — Остальные-то в столице, как нужно!
— Это у начальства поинтересоваться надо, — ответил Олег с усмешкой. — Оно так решило.
Штилер и вправду, сделавшись министром народного просвещения, наотрез отказался переезжать в Петроград, да еще и начал понемногу переводить подчиненные ему службы из города на Неве… Президент не стал возражать, если ему вообще доложили об этом факте, премьер-министр — тем более, наверняка этот шаг был согласован заранее.
Ходили слухи, что столицу вскоре перенесут обратно в Москву, исконный центр России, не столь подверженный влиянию романо-германского запада и расположенный подальше от границы… та после создания «независимой» Финляндии и столь же «независимого» Балтийского герцогства оказалась в опасной близости.
— Хех, кто же у него поинтересуется? — сотник покачал головой. — Ну, ему виднее.
Они проехали Лубянскую площадь, свернули, и вот она, гостиница «Метрополь».
А перед ней стоят построенные в аккуратное каре бойцы в черных мундирах, все как на подбор, крепкие, рослые, с безукоризненной выправкой, и вьется над рядами огромное полотнище того же цвета, украшенное белым трезубцем, древним гербом, под которым ходили в бой предки Чингисхана.
Сегодня Олегу как представителю министерства мировоззрения придется сопровождать этих парней.
— Приехали, — объявил сотник. — Дальше пешком.
Он выбрался из машины, замахал руками, прозвучала команда, и каре начало трансформироваться в колонну.
— Давай, шевелитесь, а то опоздаем! — рявкнул Тараканов, чем вызвал среди «опричников» дружный смех.
Покинувший автомобиль Олег оказался во главе колонны, рядом с сотником и знаменосцем. Впереди оказались несколько особенно крепких дружинников, и они пошли, печатая шаг, так, чтобы сапоги били по брусчатке, заставляя прохожих оглядываться, а птиц испуганно разлетаться.
По кольцу, мимо старого здания университета, и дальше на запад.
Одинцов, хоть и прожил в Москве почти два года, так и не узнал города, и ориентировался в нем плохо. За эти двадцать четыре месяца он изучил разве что ближние окрестности выделенной ему квартиры в Сокольниках, а также прилегающие к министерству улицы.
Поэтому сейчас он не мог сказать, куда именно они направляются, хотя цель марша знал, и даже ее адрес.
— А ну, запевай! — приказал Тараканов.
— На черное знамя равняясь, шагают стальные колонны! — нестройно затянули дружинники, компенсируя недостаток музыкальности избытком громкости. — Пред силой вождя склоняясь, к Востоку придут миллионы! Взвейся над нами, ты взвейся, флаг будущей нашей победы! Раскройся над нами, раскройся, великое русское небо!
Слова были не очень складные, но эта песня пришла из тех времен, когда НД только создавалась.
Когда-то она заставляла нервно вздрагивать красногвардейцев из Петрограда и киевских черносотенцев, вызывала икоту у жандармов и полицейских… Именно она победным маршем гремела над страной «огненной ночью» двадцать девятого марта двадцать девятого года, когда стало известно, что Огневский стал премьером после падения правительства Терещенко, преданного поставившей же его коалицией «центра».
Тогда почти все решили, что это победа, что цель достигнута.
Дружинники с факелами маршировали по улицам, в губернских управлениях ПНР пили шампанское… Под шумок тогда прикончили несколько человек, в том числе и городского голову Саратова, слишком уж упорного противника евразийцев, но дело замяли, и никто не обратил на это внимания, лес рубят — щепки летят.
Вот только быстро стало ясно, что дело еще не сделано, остался Земский Собор, где врагов, явных или тайных, едва не две трети, сохранились другие партии, есть еще президент и преданная ему армия…
Предстояла масса работы.
За год и два месяца они сделали многое, очень многое, но кое-что осталось.
Они шли прямо по проезжей части, не обращая внимания на движение, и оказавшиеся позади машины послушно замедляли ход, выезжавшие с поперечных улиц резко останавливались.
Все знали, что «опричникам» позволено многое, и что они сами, если что, не будут цацкаться.
— На черное знамя равняясь, шагают стальные колонны! — пел Олег вместе с остальными, ощущая гордость, воодушевление, и совсем немножечко сожаления — что он не один из этих уверенных сильных парней, так ладно марширующих позади, железной дисциплиной скованных в единое огромное живое существо.
Но нет, каждому свое, один должен махать «ластиком» и стрелять из «зажигалки», дело другого — чиркать карандашом в блокноте, терзать клавиши пишущей машинки и болтать языком.
И только вместе они добьются победы!
— Ага, вот он, предатель! — неожиданно завопил Тараканов так громко, что перекрыл пение. — Хватайте его!
Двое опричников из тех, что шагали в авангарде, метнулись в сторону тротуара, выхватывая дубинки. Высокий сутулый человек в очках попытался скрыться в подворотне, но его догнали, швырнули наземь, и «угостили» парой хороших ударов.
— Еврей, похоже, — пробормотал сотник, останавливаясь, и тут песня как раз закончилась. — Ведите жида сюда!
Шляпа осталась валяться на тротуаре, а ее сутулого хозяина с заломленными за спину руками подтащили к Тараканову.
— И что, пес, почему ты не отдал салюта нашему знамени? — почти ласково спросил тот.
— Я… я не увидел… отвлекся… — пробормотал человек. — Я всегда вас поддерживал!
— Бабушке своей еврейской это будешь рассказывать, — сказал сотник, и вдруг пнул сутулого в лицо.
Хрустнуло, брызнула кровь, Олег поморщился.
— Это необходимо, товарищ Одинцов, — проговорил Тараканов, и ударил еще, на этот раз — кулаком в ухо. — Эта гнида очкастая должна запомнить, как нужно себя вести… Запомнишь ведь?
Сутулый покаянно кивнул.
«Наверное, это и вправду необходимо, — подумал Олег. — Слово — могучее оружие, но оно далеко не всегда позволяет добиться цели, убеждением можно сделать очень многое, но далеко не все».
— Ладно, пошли, — велел сотник.
«Очкастая гнида» осталась сидеть на мостовой, зажимая нос, откуда хлестала кровь, а они зашагали дальше. Дружинники затянули новую песню, называвшуюся «Белый кречет», еще менее осмысленную, чем предыдущая.
Поворот, поворот, и Олег обнаружил, что по тротуару вместе с ними топает отряд мальчишек — чумазые оборванцы маршировали, выпятив грудь, и изо всех сил старались походить на «опричников», даже за пояса заткнули кое-что, не резиновые дубинки, конечно, но довольно увесистые палки, какими вполне можно наставить синяков.
Заметивший новых «соратников» Тараканов громогласно расхохотался.
Этим вот пацанам жить в новой России, при настоящей свободе, ну а пока пусть учатся хотя бы ходить в ногу, в будущем может пригодиться, ведь старый мир не сдастся так легко, и вполне вероятно, что придется сойтись на поле брани с ненавистной Европой, и не один раз, и борьба эта может затянуться на годы…
Не зря вождь и премьер-министр еще год назад произнес речь, прозванную «Чингисовой» — о том, что все земли, некогда бывшие под пятой монголов, от Сирии до Венгрии и Кореи, должны войти в состав нового государства.
И нынешний военный министр Корнилов, и морской — Колчак, и начальник Генштаба — Головин, все трое откровенные реваншисты…
И запланированное уже на это лето восстановление казачества, всегда бывшее в программе ПНР…
И программа пятикратного увеличения армии «Трезубец», о которой запрещено упоминать в прессе…
И созданное в апреле военизированное Имперское строительное управление….
Это в республике-то!
Удивительно, но выступление Огневского никто не воспринял всерьез — ладно, кайзер, он выжил из ума еще в шестнадцатом, после победоносной войны, но должны же быть у него разумные советники? И австрийцы только похихикали в своих газетах, и японцы, переварившие Корею и зарящиеся на Китай, сделали вид, что ничего не было, поляки и вовсе завопили, что готовы в одиночку дойти до Москвы, как в годы Смуты.
Но ничего, все эти европейские или европеизированные, если говорить о подданных Хирохито, народы просто еще не знают, с какой силой им предстоит столкнуться, с мощью в первую очередь духовной, которую не измерить в дивизиях, в количестве орудий и тоннаже военных кораблей!
Новая заря взошла на Востоке, русский народ проснулся, и скоро он разбудит остальных.
— Вот мы и пришли, — сказал Тараканов, отрывая Олега от размышлений.
Переулок старой московской застройки, трехэтажный дом, над крыльцом черно-желто-белый флаг и вывеска, сообщающая, что здесь размещается московское отделение Союза Русского Народа.
— Пора им показать, кто теперь в стране хозяин, — продолжил сотник.
Появление «опричников» не осталось незамеченным — на крыльцо вышел осанистый, чисто выбритый господин явно из предводителей СРН, и с ним двое бойцов из собственной дружины этой организации, облаченных в некое подобие казачьей формы императорской армии и белые папахи.
— Э, братцы… — начал осанистый дрожащим голосом, но его никто не стал слушать.
— За дело! — приказал Тараканов, и «опричники» показали, что в дисциплине с ними может сравниться разве что армия.
Они действовали четко и слаженно, по заранее согласованному плану.
В окна полетели камни, зазвенели, посыпались наземь выбитые стекла, донесся испуганный взвизг. Вышедшего навстречу «гостям» осанистого мигом повалили наземь и оттащили в сторону, а дружинников СРН, несмотря на их попытку сопротивляться, связали и тоже уложили на тротуар.
Бойцы в черных мундирах хлынули внутрь здания.
— Ну, теперь можно и покурить, — сказал сотник, вытаскивая пачку сигарет.
— Можно, — согласился Олег, вслушиваясь в звуки, долетавшие из московского логова Союза Русского Народа.
Судя по всему, там сносили с петель двери, ломали мебель, заставляли испуганных людей вскакивать из-за столов, выгоняли их в коридор, лупили «ластиками» по стенам и вообще по всему, что попадалось под руку.
— Братцы, но как же так? — прохрипел осанистый, выворачивая голову так, чтобы обратить побагровевшее лицо в сторону сотника. — Мы же с вами вместе… за Россию! Мы же союзники!
Глаза его были дико вытаращены, казалось, что предводитель московского СРН сейчас заплачет.
— Ты бы лучше пока молчал, пес, — ласково посоветовал Тараканов. — Целее будешь.
Он резко повернулся, метеором отлетела прочь недокуренная сигарета, рука поднялась в жесте, достойном Наполеона или иного великого полководца, и Олег обнаружил, что по переулку к ним приближается ощетинившаяся дубинами толпа — сплошь мужики, и судя по одежде, из приказчиков и мелких торговцев, средней руки мастеровых, грузчиков с Речного вокзала.
— Встречай! — приказал сотник, и его подопечные мигом организовали нечто вроде живого щита от одного тротуара до другого. — Ты, гнида, зубы мне пытался заговаривать, время тянул?
Осанистый захрипел, когда начищенный сапог «опричника» оказался у него на шее.
— Рази их! — басисто завопил кто-то в толпе. — Во имя Господа нашего и народа русского!
Олег вытащил блокнот и принялся записывать… мелькнула мысль, что зря не прихватил фотографа, могли получиться отличные кадры, иллюстрации к статье, которую не стыдно отправить прямиком в «Борьбу» или «Империю», новое, только затеянное Штилером издание «евразийского формата»!
Дружно взлетают «ластики», за редкой цепью дружинников видны оскаленные рожи… Толпа прет неостановимо, кажется, что бойцы в черной форме будут сметены ее напором в один миг… Знаменосец стоит позади своих товарищей, расправив плечи, и флаг партии гордо реет на фоне вывески Союза Русского Народа…
Эх, где сейчас Игнат Архипов с его древним «Кодаком Броуни»?
Хруст — то ли ломается дерево, столкнувшись с обтянутым резиной стальным прутом, то ли чья-то рука, крик переходит в вой, в рев, достойный стаи хищных зверей… линия из «опричников» прогибается, но держится, на помощь им выбегают те, что «наводили порядок» в здании.
Тараканов расстегивает кобуру, тянет из нее пистолет, лицо сотника спокойно.
Олег в этот момент даже позавидовал ему — самому, честно говоря, было немного страшновато. Если озверевшие черносотенцы возьмут верх, то они не пощадят никого, не посмотрят, что он не «опричник», а вообще-то государственный служащий, титулярный советник министерства мировоззрения.
Хрипящая, брызгающая слюной и злобой стена надвинулась.
— Нажми, братцы! — взлетел над общей суматохой тонкий голос.
— Вперед, чтобы вас всех разэтак! — рявкнул Тараканов, и это «заклинание» оказалось сильнее предыдущего.
Дружинники сумели продвинуться, сначала на шаг, затем еще на один… завопил, прикладывая ладони к окровавленному лицу, здоровенный мужик с рыжей бородищей… другой отступил, попытался развернуться, но только помешал соратнику, тут же получившему «ластиком» по голове…
— Аааа! — заорали «опричники», нюхом хищников ощутившие, что ветер начинает дуть в другую сторону.
Мгновение хрупкого равновесия, и толпа ринулась прочь, роняя дубинки.
— Приходько, гоните их, прочие на месте! — тут же вмешался сотник.
Около двух дюжин дружинников, улюлюкая и размахивая «ластиками», ринулись вслед за черносотенцами. Открылось поле сражения, усеянное пятнами крови, выбитыми зубами, а также поверженными бойцами — кто-то был ранен, кто-то лишился сознания, некоторые, с разбитыми головами выглядели просто жутко.
— Так надо врачей вызвать, скорую помощь, — сказал Олег, подавляя тошноту и одновременно чувствуя немного постыдную гордость — все-таки они победили, враг с позором изгнан, несмотря на численное превосходство.
— А они уже приехали, — Тараканов небрежно махнул куда-то назад.
Одинцов оглянулся.
В самом начале переулка, приткнувшись к тротуару, стоял белый автомобиль с красным крестом на борту. Еще дальше виднелись две полицейские машины, люди в серой форме курили, стоя тесной группой, но приближаться никто из них не спешил.
— Так, Махоркин, обеспечь тут порядок, — велел сотник, обращаясь к одному из десятников. — А мы двинем, посмотрим, что там внутри интересного.
Олег поежился, но за Таракановым пошел — он должен увидеть все, это его долг.
В вестибюле под ногами захрустели осколки разбитого зеркала, бросился в глаза висящий на стене большой портрет Николая Второго, изображенного по пояс, в мундире Преображенского полка, шефом которого был этот государь.
— Прямо икона, только свечей нет, — сказал сотник, презрительно сплевывая.
Ну а в коридоре, куда они попали дальше, их встретил, если можно так выразиться, целый иконостас — Александр Третий, похожий на медведя в мундире, его супруга, многочисленные великие князья, начиная чуть ли не с Константина Павловича, бывшего наместником в Царстве Польском сот лет назад, и заканчивая Кириллом и Борисом, что подняли гвардию на бунт в двадцать втором.
Надменные физиономии с холеными усами и бородками, погоны, ордена, парадные сабли…
Не было тут только Николая Николаевича, ставшего последним императором из рода Романовых, и Александры Федоровны, урожденной Алисы Гессенской, германской принцессы из дармштадского рода.
Похоже, этих двоих в Союзе Русского Народа считали предателями.
— Что у нас тут? — спросил Тараканов у «опричника», стоявшего навытяжку у одной из дверей.
— Караульное помещение, — доложил тот. — Дальше что-то вроде канцелярии, затем…
Из-за следующей двери донесся возмущенный женский писк и вскрик «Убери руки!», затем все заглушил зычный гогот.
— Развлекаются, — сотник произнес это почти нежно, но затем тон его стал жестким. — Сейчас не время!
Дверь он распахнул ногой, та со стуком ударилась о стену.
Открылось просторное помещение — несколько столов опрокинуто, всюду валяются листы бумаги, на полу чернильное пятно, и двое «опричников» наступают на зажатых в углу барышень конторского вида.
— А ну отставить, — Тараканов не повысил голоса, но вышло у него достаточно грозно. — Медведев, это, что ли, наши враги, а?
— Э… никак нет. Виноваты, — отозвался тот из «опричников», что покрупнее, но плутоватое выражение на его физиономии красноречиво сообщало, что в своем поведении этот парняга не раскаивается.
— Тогда девушек из здания проводить с извинениями, — сотник изобразил светскую улыбку. — И заняться делом!
— Так точно!
В очередном помещении обнаружился архив — толстые папки на стеллажах, пачки газет, запах книжной пыли, решетки на окнах. Тут дружинники то ли не успели порезвиться, то ли не нашли это место достаточно интересным для приложения молодецкой удали, но все осталось нетронутым.
Тараканов оглядел архив безо всякого выражения, зато в следующей комнате, оказавшейся кабинетом, оживился.
— О, сейф! — воскликнул он, радостно потирая руки. — Тащи сюда этого, толстого!
Приказ относился к сопровождавшему их «опричнику», и тот, отдав честь, исчез в коридоре.
Вскоре оттуда вновь донеслись шаги, на этот раз уже нескольких человек, и в комнату впихнули осанистого предводителя московского СРН.
— Но как вы можете?! — воскликнул он, судорожными глотками ловя удравшее дыхание. — Мы же патриоты, как и вы!
— Запомни раз и навсегда, отожравшаяся на народной крови гнида, — сотник подошел вплотную, и при каждом слове тыкал предводителя черносотенцев длинным пальцем в грудь. — Мы не против, что цари, императоры и всякие прочие аристократические выблядки правили страной в прошлом, но вот в будущем им места нет. Провозглашая своим лозунгом национальную русскую культуру, евразийство идейно отталкивается от всего послепетровского, санкт-петербургского периода русской истории!
Ого, цитата из «Наследия Чингисхана», и почти точная.
Да, похоже, что офицеров Народной дружины натаскивают не только на уличные драки и погромы.
— Но сейчас речь не об этом, — продолжил сотник. — Посади-ка его за стол… Ага, вот так. Видишь, вон ту штуковину? — и он указал в угол, где виднелась массивная туша сейфа. — Интересно было бы взглянуть что внутри.
— Но это же не мои деньги! — воскликнул осанистый, глаза его округлились. — Взносы!
Он уже не кричал, наполовину визжал, наполовину плакал, и Олегу было неловко на это смотреть. Очень хотелось выйти или хотя бы отвернуться, но он заставлял себя смотреть… нельзя показать, что он слабее «опричников», что он кабинетный рохля, бесхребетный болтун из ведомства Паука.
— Это деньги народные, — Тараканов взял со стола тяжелый шар из зеленоватого камня, исполнявший, похоже, роль пресс-папье, — так пусть они и послужат народному делу… Ключ. Мне нужен ключ, понимаешь?
— Нет! Нет! Я не могу! — предводитель СРН запыхтел, пытаясь вырваться, но его держали двое «опричников», и держали крепко, один не давал выбраться из кресла, второй прижимал руки к столу.
— Зато я могу, — и сотник обрушил шар на столешницу, под ней хрустнуло.
Осанистый взвыл.
Олег с запозданием сообразил, что Тараканов расплющил здешнему хозяину мизинец на левой руке.
— У тебя осталось девять пальцев… интересно, во сколько ты оценишь этот ключик? — сотник говорил спокойно, даже равнодушно. — Сам говорил, что деньги не твои… Чего жалеть?
— Я, пожалуй, пойду… — сказал Олег, чувствуя, как кружится голова.
Нет, и все-таки это не его дело — смотреть, как уродуют людей, пусть даже идеологических противников, тех, кто многие годы стоял, да и сейчас еще стоит на пути ПНР, травил евразийцев при каждом удобном случае.
Тараканов равнодушно кивнул:
— Конечно… Ну что, гнида, где ключ?
Олег поспешно выскочил в коридор.
Выбравшись на улицу, обнаружил, что скорая помощь подъехала ближе, и врачи грузят в нее пострадавших.
— Что там, внутри? — спросил один из двух полицейских, куривших уже у самого крыльца.
— Э… беседа, — сказал Олег, и тут из окна кабинета донесся нечленораздельный вопль.
— А, понятное дело, — страж порядка, находившийся в чине поручика, затянулся, как ни в чем не бывало. — Главное, чтобы пожара не было, и соседние дома не пострадали, ну а в остальном, хе-хе, пусть беседуют.
— Это вам так приказали?
— Ага, причем с самого верха, — поручик потыкал папиросой куда-то в небо, имя в виду то ли директора департамента полиции, то ли самого министра внутренних дел. — Не вмешиваться. Правильно, я считаю, давно пора прибрать всю эту сволоту к рукам… ишь, патриоты вшивые.
— Во-во, — поддакнул его соратник, совсем молодой, едва старше двадцати.
— Служили мы всю жизнь республике, государству… — продолжал болтать страж порядка. — Да только что такое то государство? Исполинский трест, акционерное общество, предприятие. Главная задача — денег побольше из народа выкачать, что при империи, что после семнадцатого. Может быть, вы что-то новое сумеете построить.
— Во-во.
Тут окончательно пришедший в себя Олег обратил внимание, что в переулок начали стягиваться любопытные, и за пределами оцепления из дружинников скопилась настоящая толпа.
— А вы что, статью будете писать? — полюбопытствовал поручик.
— Хм, посмотрим, может быть и статью, а может еще что-нибудь…
Масштабная драка, настоящее побоище, разгром московского отделения Союза Русского Народа — это может стать основой для чего угодно, даже для пьесы, где главным героем будет молодой дружинник, влюбленный в некую девушку, что вынуждена, скажем, работать на похотливого жирного урода из СРН и терпеть его домогательства.
Загудел клаксон, потом еще раз, толпа раздалась в стороны, открывая большой черный автомобиль.
— Проклятье, — пробормотал Олег, сообразив, что знает эту машину. — Министр?
— Что? — поручик напрягся, отшвырнул сигарету.
— Во-во… — его соратник замер с открытым ртом.
Автомобиль миновал оцепление и замер, открылась дверца, и на мостовую ступил Штилер — в безупречном сером костюме, с бриллиантовой запонкой в галстуке, и с усмешкой на физиономии.
Внутри здания появление высокого начальства тоже не осталось незамеченным, на крыльце возник Тараканов.
— Ох, черт! — воскликнул он. — Я хотел сказать, какая радость… Вы знали, что он будет?
Олег покачал головой.
Нет, он о подобном и помыслить не мог — чтобы сам Паук явился сюда? Зачем?
Министр подошел легкой походкой, протянул руку:
— Ну что, как тут у вас?
— Полный порядок, — ответил Олег.
Сотник же по-военному приложил ладонь к фуражке и отрапортовал:
— Поставленное вождем партии задание выполнено, опорный пункт идеологического противника ликвидирован, попытки агрессивного нападения на нашу мирную манифестацию с успехом отражены.
Штилер хмыкнул, оглядывая мостовую, где еще были видны капли крови и выбитые зубы.
— Мииирную? — спросил он. — Да вам, товарищ, надо у нас в министерстве работать. Хоооотите?
Тараканов улыбнулся, показывая, что шутку оценил.
— Много пострадавших? — поинтересовался министр. — И народ собрался, я смотрю.
— Народ недолго и разогнать, ваше высокопревосходительство, — вмешался поручик, выглядевший уже не апатичным и равнодушным, а подобострастным и готовым услужить.
Да, этот парень понимал, в чьих руках теперь сила и власть.
Олег слышал от приятелей в аппарате партии, что ранней весной этого года началось стремительное разбухание ПНР — сомневающиеся, колеблющиеся, не определившиеся до конца и просто приспособленцы, все дружно уверились, что Огневский прочно сидит на своем месте, и что страной управляет больше он, чем престарелый президент, и стройными рядами, толкаясь локтями, бросились вступать.
Это выглядело с одной стороны радостно, а с другой — немного противно и тревожно.
Если раньше, встретив товарища по партии, ты был уверен, что перед тобой — идейный, проверенный годами испытаний боец, то сейчас билет и значок ПНР не значили ничего, ими мог обзавестись кто угодно.
Оставалась довольно слабая надежда, что всю эту серую массу удастся перевоспитать усилиями того же ведомства Штилера.
— Зачееем разгоняяять? — протянул Паук, глядя на толпу с тем выражением, с каким волк смотрит на встреченного в лесу козленка. — Люди пришли сюда по доброй воле… порадуем их!
Он развернулся и зашагал обратно, а через мгновение вскочил на подножку автомобиля.
— Что он собирается делать? — спросил Тараканов, явно испытавший облегчение, когда начальство несколько удалилось.
— Говорить, — отозвался Олег.
Большеголовый и сутулый, с ранней сединой в волосах, министр выглядел много старше своих тридцати двух, порой его можно было принять за шестидесятилетнего, и тем больше поражала бешеная энергия, неведомо откуда появлявшаяся в этом хилом теле, когда Штилер оказывался в роли оратора.
Нет, он не рвался на трибуну, предпочитал оставаться в тени, но когда нужно, умел выступить не хуже Огневского.
— Свободные граждане великой России! — прогремел над переулком мощный голос, принадлежавший вроде бы уже не Пауку, и толпа затихла. — Посмотрите вот туда! Посмотрите!
В изящном жесте взлетела рука, указывая на здание Союза Русского Народа, с выбитыми стеклами выглядевшее довольно жалко.
— Что вы видите? Логово врагов, раздавленный гнойник на здоровой коже народа! — министр нагнетал эмоции, и только Олег, наверное, понимал, что эти эмоции не являются истинными, что они базируются на тонком расчете, на выверенном балансе интонации и точно подобранных словах.
Штилер, сам, если судить по фамилии, вряд ли принадлежавший к коренной национальности, принялся петь дифирамбы русским, искусно вплетая в свою речь мысль, что не всякий патриотизм является истинным, и что некоторые, называющие себя патриотами, на самом деле слуги романо-германского шовинизма…
И когда он картинно вопросил «С кем вы, с нами или с ними?», толпа зашлась в экстазе.
— С вами! Слава! Ура! Дави черносотенных! — завопили сразу в нескольких местах.
Олег в этот момент испытал гордость и восхищение — большая честь работать с этим великим человеком, настоящим мастером, в руках которого человеческие души что мягкая глина. Впечатление не испортило даже то, что на лице спрыгнувшего с подножки министра на миг возникла презрительная гримаса.
— Ну, как это было? — небрежно поинтересовался Штилер, возвращаясь к крыльцу.
— Хорошо, — сказал Олег, зная, что открытой, совсем уж грубой лести Паук не оценит.
— Великолепно! Великолепно! — зашелся в восторге полицейский поручик.
— Лучше и невозможно, — подвел итог сотник Тараканов.
— Нууу, я в себе и не сомневался, — проговорил министр. — Завтра жду соображееений. Возможные варианты, как мы можем все это описать и использовать…
Олег кивнул, стараясь выдавить хоть каплю воодушевления.
Выходит, он должен либо возвращаться отсюда в контору и сидеть там допоздна, либо прибыть на работу пораньше, и это в субботу… Анна будет недовольна, и это еще мягко сказано, придется в очередной раз убеждать ее, что это в последний раз, что в конечном итоге, это его долг!
Перед партией, народом и страной!

 

Назад: Под хмурым небом осени. 5
Дальше: Под хмурым небом осени. 6