Под хмурым небом осени. 5
1 октября 1938 г.
Нижний Новгород
Дверь совершенно бесшумно закрылась за спиной, и Олег окунулся в промозглый туман. Холод мгновенно проник под плащ, заставил поежиться, даже возникла мысль вернуться назад, в огромное унылое здание, украшенное вывеской «Нижегородское губернское жандармское управление».
Но нет, уж лучше замерзнуть насмерть.
Длинные мрачные коридоры, обставленные по-спартански кабинеты, рядовые «опричники», водящие туда-сюда людей со скованными руками, резкие окрики и команды, запахи сигарет, чая и крови, портреты Огневского и его соратников на стенах, изящные девушки, модно одетые, словно не замечающие того, что творится вокруг, с невероятной скоростью печатающие на пишущих машинках…
Олег по собственной воле никогда бы не появился в нижегородском ГЖУ, да и в любом другом тоже. Но по личному распоряжению Голубова им с Кириченко выделили помещение именно здесь, и деваться оказалось некуда.
Толку, правда, от их «расквартировки» в одном из кабинетов третьего этажа, да и вообще от работы было пока мало.
Первый день целиком ушел на всякую ерунду, связанную с утренним нападением — сначала их допрашивали в гостинице, затем очень вежливо попросили проехать в ГЖУ, где пришлось общаться с его начальником, генералом Ерандаковым, пожилым интриганом, что прославился в Нижнем еще при старой империи с одной стороны как умелый спец и знаток сыскного дела, а с другой — как любитель карт, шулер и содержатель тайного игорного дома.
Но об этих давних грехах его сейчас если кто и помнил, так разве что Олег, а сам Василий Андреевич Ерандаков благодаря ловкости и беспринципности сумел уцелеть в революционных бурях шестнадцатого-семнадцатого годов, когда многим офицерам ОКЖ пришлось несладко, пережил Январскую республику, вовремя вступил в ПНР и НД, и как следствие испытал карьерный взлет при новом режиме.
Под конец бессодержательной беседы генерал предложил «дорогим гостям» охрану.
Кириченко отказался, Олег тоже — несколько жандармов, постоянно толкущихся рядом, будут скорее мешать, чем помогать, а полной безопасности в случае нового нападения они все равно не обеспечат.
Вчера провели день здесь, в конторе, разбираясь с документами и беседуя с людьми, причастными к растяпинскому заводу взрывчатых веществ, а сегодня Кириченко с самого утра уехал на сам завод. Олег отказался, ссылаясь на нездоровье, несколько часов просидел за отведенным для него столом, ловя косые взгляды «опричников», соседей по кабинету, и борясь с тошнотой, а потом решил, что с него хватит.
В конце-концов, он никому здесь не подчиняется!
Лучше гулять по городу, несмотря на мерзкую погоду, смотреть, как изменился Нижний за последнее время или сидеть в номере, лишь бы находиться подальше от населяющих здание ГЖУ «черных мундиров».
И вот теперь Олег стоял на крыльце управления, перед ним лежала улица Розина, бывшая Полевая, переименованная в честь главы Евразийского трудового фронта, слева угадывались очертания Новой площади, сквер в ее центре, и дальше в тумане пряталось здание старой тюрьмы.
На лобном месте, где еще при Николае Первом пороли провинившихся крестьян, торчал памятник — судя по развевающимся полам плаща и характерной позе со вскинутым кулаком, вождю и премьер-министру.
Выбравшись из-под нависающего на крыльцом козырька, Олег обнаружил, что идет дождь, не сильный, почти незаметный на фоне тумана, но очень неприятный. Мелькнула мысль, что можно вернуться, попросить у жандармов машину, чтобы доехать до гостиницы или взять такси… хотя в Нижнем, скорее всего, еще не вымерли извозчики.
Накатил страх, подумалось, что во время прогулки по городу его наверняка перехватят, из залитой туманом подворотни вынырнет убийца с пистолетом, как две капли воды похожий на мертвого Быстрова, с такими же пустыми глазами, даже с дыркой во лбу, и не будет от него спасения!
И это решило дело — Олег разозлился на себя.
Что за глупая трусость — не станут же стрелять в него посреди дня в людном месте, в центре города? Если так бояться, то надо было соглашаться на предложение Ерандакова и передвигаться по Нижнему только в машине с охраной!
Нет, он вполне в состоянии добраться до гостиницы самостоятельно, не оглядываясь на каждом шагу.
Чувствуя себя не пешеходом, а скорее пловцом, ныряльщиком в мутной, пахнущей гарью и бензином воде, он сошел с крыльца. Пересек улицу по пешеходному переходу, и за его спиной с громыханием и звоном пронесся трамвай.
Вышел на площадь, справа открылось большое серое здание, выстроенное там, где когда-то располагались казармы. Что это такое, Олег не успел узнать, хотя они мимо проезжали, сообразил только, что здесь расположились какие-то госучреждения — по архитектуре и по имперскому флагу.
Черное полотнище и сейчас было видно — намокшее, бессильно обвисшее, оно напоминало простую тряпку. Чуть ниже, вытянувшись во весь фасад, висел огромный транспарант с надписью «Евразийство есть принесенная с чувством преданности жертва личного блага благу всей нации!».
Олег, прочитав его, только хмыкнул.
Уличное движение здесь, в центре Нижнего, было куда слабее, чем в столице или в Москве, машины проезжали изредка, так что он без проблем срезал угол площади прямо по проезжей части. Тут осознал, что запыхался, и все потому, что шагал, почти не пользуясь палкой, и поэтому двигался непривычно быстро.
Остановился напротив входа в серое здание, перевести дух, и от нечего делать принялся читать украшавшие его вывески.
«Петроградское телеграфное агентство. Нижегородский отдел».
«Центральный переговорный пункт».
«Министерство путей сообщения, строительства и связи. Нижегородское управление».
«Министерство мировоззрения. Нижегородское управление».
Тут Олег хмыкнул еще раз.
К губернским управлениям он по работе не имел отношения, разве что время от времени читал отдельные, особенно интересные «Отчеты о деятельности» из тех, что раз в месяц в обязательном порядке со всех концов огромной страны присылаются в здание на площади Евразии. Но нижегородских среди них не попадалось, так что Одинцов даже не знал, кто возглавляет местное управление и кто в нем работает.
Интересно будет заглянуть, узнать, чем занимаются местные коллеги… бывшие.
Во внутреннем кармане пиджака он нащупал удостоверение-пропуск «Наследия», пусть не такой «увесистый», как прежний, но все же сообщающий каждому, что перед ними целый статский советник из министерства мировоззрения.
Нет, глупо… проклятье, что он там будет делать? Только если мешать…
Но ноги сами понесли Олега к дверям, и вскоре он оказался внутри, перед седым вахтером сурового вида.
— А, это вам на второй этаж, — сказал тот, глянув на предъявленное удостоверение. — Прижучить их приехали, из столицы? И правильно, давно надо, а то безобразничают много!
Олег не стал разочаровывать старика, просто кивнул.
Что за «безобразия» творились в местном управлении, он мог представить — вкалывать его сотрудникам наверняка приходилось так, что ум у них заходил за разум, а чтобы вернуть его на место, они прибегали к испытанному народному средству, что так приятно булькает, когда его разливают по стаканам.
Поднявшись на второй этаж, на мгновение замер перед дверью с надписью «Сектор прессы», из-за которой доносились приглушенные голоса, а затем медленно, словно во сне, взялся за ручку, повернул.
— Что значит для журналиста находиться в состоянии мобилизационной готовности? — вещал, расположившись в центре просторной комнаты, рыжий коротышка в темном костюме. — Четко представлять свои обязанности во время начавшейся войны, глубоко проникать в ее дух, изучить, понять врага и разить его в самые уязвимые места…
Олега он не видел, зато его заметили сидевшие за столами слушатели, и на визитера обратилось с полдюжины удивленных взглядов.
— Что там? — коротышка обернулся. — Э… простите, вам кого?
— Хм, да вот, просто зашел… — Олег взмахнул удостоверением, чувствуя себя на редкость глупо, коря себя за то, что поддался идиотскому порыву — шел бы себе мимо, не отвлекал людей. — Понимаете, я как бы местный…
Судя по округлившимся глазам коротышки, не только вахтер ждал «ревизора» из министерства, на лице рыжего появилась угодливая улыбка, а тон стал противным, заискивающим:
— Конечно, заходите… Моя фамилия Корнеев, я заведующий сектором, вот, провожу лекцию для группы молодых журналистов из волостной прессы, так сказать, помогаю им профессионально расти, глубже проникнуться евразийским духом… отличные кадры, будущее нашей профессии, владеют словом, верны партии и правительству, бойцы нашего фронта…
Сидевшие за столами люди выглядели и в самом деле провинциально — старомодные пиджаки у мужчин, простая блуза у единственной женщины, прически, какие не носят в городах. Но глаза их горели энтузиазмом, каждый нацепил значок члена ПНР на видное место, и видно было, что им интересно, что они и в самом деле находятся в «состоянии мобилизационной готовности».
Журналисты и редакторы волостных газетенок, работающие там по совместительству, в то же время — сельские врачи, учителя и агрономы, деревенская интеллигенция, и все молоды, не старше тридцати.
«И в самом деле будущее, — подумал Олег. — Ну а я, похоже, прошлое…»
— Я посижу немного, послушаю, — сказал он, отгоняя неприятную мысль: нет, он еще покажет всем, начиная с Голубова и заканчивая Штилером, что достоин большего, чем гнить заживо в «Наследии».
— Конечно, — коротышка радужно заулыбался, подождал, пока гость усядется на свободный стул у ближайшего к двери стола. — Итак, надеюсь, что с пройденным материалом порядок. Перейдем к следующей теме — методы фильтрации информации…
Олег прикрыл глаза.
Да, прежде чем выпустить новых бойцов в окопы идеологической войны, не менее жестокой, чем обычная, хотя на ее полях не льется кровь, им нужно «промыть» мозги, очистить от всего, что мешает эффективному труду на благо Вечной Империи, в том числе от привычки говорить правду, от «устаревшей» морали и прочей требухи, и заполнить пустоту нужными знаниями и всякого рода клише, с помощью которых полагается доносить до населения разного рода информацию…
А иногда и не доносить.
— Чтобы вы не знали сомнений, и легко определяли, какой метод в какой ситуации применять, вам необходимо пользоваться внутренним изданием нашего министерства, «Помощником пропагандиста»…
Зашуршала бумага, и Олег поднял веки.
Да, точно, коротышка держал в руках информационный листок обычного журнального формата, выпускаемый раз в месяц под редакцией самого Паука, издание, предназначенное для профессионалов.
Раньше там не раз появлялись статьи за подписью «Олег Одинцов».
Сейчас заведующий сектором поведает волостным журналистам, что такое «информационная заслонка», чем «односторонний позитивный вентиль» отличается от «одностороннего негативного вентиля», когда применяют «открытый вентиль» и почему до «двустороннего открытого вентиля» они еще не доросли.
Наверняка сегодняшнее занятие будет не единственным, на следующее придет человек из сектора пропаганды или из губернского управления ПНР, какой-нибудь фанатичный евразиец. Через недельку бойцы идеологического фронта вернутся обратно в свои волости, но уже другими, они потеряют творческую индивидуальность, если ей когда-то обладали, и будут писать как все, как нужно, в соответствии с указаниями «Помощника пропагандиста».
И не только писать, а еще и думать.
— Извините, я пойду, — сказал Олег, поднимаясь. — Простите, если помешал.
— Ничего, — коротышка и его слушатели проводили странного визитера взглядами, на этот раз удивленными.
А он вышел в коридор, и затопал вниз по лестнице, мимо вахтера в серую хмарь, затопившую город. Дождь усилился, туман сгустился, Нижний словно залило серым киселем, безвкусным, с неприятным запахом.
Звуки исчезли, прохожие превратились в тени.
Олег зашагал вниз по бывшей Большой Покровской, что стала, если верить табличкам с адресами, улицей Чингисхана. Умерил шаг, хотя нога по-прежнему не беспокоила, и палку нес в руке — незачем гнать, изнурять себя, он же просто гуляет, и к обычной ходьбе, что кажется сейчас очень быстрой, нужно привыкать постепенно.
Напротив поворота к новому, недавно отстроенному стадиону «Победа» нагнал колонну детей.
Школьники первого или второго класса топали попарно, держась за руки, возглавляла их молодая учительница в кокетливом беретике. Но при этом они не болтали и не глазели по сторонам, а сосредоточенно глядели вперед, даже пытались маршировать и что-то декламировать в такт.
Олег сначала подумал, что стихи, но прислушался и уловил:
— Мой вождь! Я знаю тебя и люблю, как моих папу и маму! Я всегда буду слушаться тебя, как папу и маму! А когда я вырасту, то буду помогать тебе, как папе и маме! И ты будешь доволен мной!
— Очень хорошо, — сказала учительница, поворачиваясь и размахивая руками, точно дирижер. — Теперь ту, что мы должны читать перед едой! Вася, не отставай, давай шагай!
— Вождь, мой вождь, ты ниспослан мне Богом! — заголосили дети. — Так защищай и оберегай меня, пока я жив! Тебя, спасшего Россию от неисчислимых бед, благодарю за хлеб насущный! Будь со мной всегда, и не покидай меня, вождь, мой вождь, ты моя вера и светоч!
Олега продрало морозцем — это были молитвы, детские, наивные, но обращенные вовсе не к христианскому богу, благому хозяину небес и земли, и даже не к Аллаху мусульман, а к премьер-министру Огневскому, лидеру ПНР, бывшему солдату и семинаристу!
— Простите, а что это вы читаете? — спросил он, поравнявшись с учительницей.
— Ну как же? — обладательница беретика, веснушчатая, с девчоночьими косичками, глянула на него опасливо. — Предписанные губернским отделом образования обязательные тексты, помогающие воспитать в детях патриотизм и правильное отношение к государству и власти. Последняя версия утверждена приказом от седьмого августа.
В нормальном разговоре так не отвечают, девушка наверняка приняла Олега за стукача, и спряталась за документом, как за щитом.
— А, понятно, простите, — сказал он, чувствуя, что от стыда начинают гореть щеки.
Пришлось зашагать быстрее, хотя сердце лупило как бешеное, и колено напоминало о себе легким похрустыванием.
Несмотря на новое название, улица почти не изменилась — те же дома, будка сапожника на углу, даже вывески у ресторанов похожие, даже вроде бы поновее, словно время тут сошло с ума, и пошло вспять. Только лица прохожих… да, среди людей, что населяли Нижний, у Олега, похоже, не осталось знакомых, а ведь когда-то он не мог пройти по Покровке, не столкнувшись с полудюжиной приятелей.
При виде кинотеатра «Палас», ничуть не изменившегося за эти двадцать с лишним лет, невольно вспомнил те годы, когда ходил сюда, сначала с друзьями, а потом и с девчонками, что казались тогда такими красивыми…
Где сейчас те друзья, куда сгинули девчонки?
Остался туман снаружи и такая же холодная серая мгла внутри, в душе.
Глыба драматического театра выступала из тумана подобно громадному желтому айсбергу, и Олег миновал ее, свернул туда, где на месте старого кладбища выстроили гостиницу «Казань». Недовольно сморщился, обнаружив, что у входа стоит черная машина, а рядом с ней курит невысокий «опричник» в черном плаще.
Эти еще что тут делают? Забирают очередного «клиента»?
— Статский советник Одинцов? — спросил дружинник, когда Олег подошел ближе.
— Ну… да. А что?
— Сотник Бульбаш! — «опричник» лихо приложил руку к фуражке, на лице его возникла озорная улыбка. — Прибыл за вами согласно телефонному приказу тысячника Кириченко! Предписано вам отправиться с нами на задержание подозреваемого в причастности к совершению преступления согласно известному вам делу!
Проклятье… почему нельзя говорить нормальным языком?
— На задержание? Но зачем? — спросил Олег.
Насчет «известного дела» понятно, они прибыли сюда для расследования серии взрывов, ну а к тем присоединилось позавчерашнее нападение на вокзале… Но кто этот самый «подозреваемый», откуда он взялся, почему такая срочность, и зачем на этом мероприятии должен присутствовать некий статский советник?
Толку от него на чисто полицейском мероприятии не будет никакого.
— Не могу знать, — почтительно отрапортовал сотник, — но приказ не оставляет сомнений. Все готово, ждем только вас, понятное дело.
Ну ясно, скорее это распоряжение отдал даже не Кириченко, а сам Голубов — таскать штатского «инвалида» всюду, в том числе и на допросы, и на аресты, на обыски и прочие жандармские «развлечения».
Поиздеваться, все сделать, чтобы он почувствовал себя бесполезным придатком к прекрасно работающей машине, готовым воспалиться аппендиксом здорового организма. А заодно оказался бы причастен к грязным делишкам, измарался в чужой боли и крови, не смог сохранить чистых рук и спокойной совести.
Отказаться? Сослаться на то, что нездоров?
Похоже, не выйдет, больно уж решительно смотрит этот Бульбаш, приказ выполнит. Прикатили ведь сюда, к гостинице, надо же, а ведь наверняка для начала искали его в ГЖУ, пытались выяснить, куда делся статский советник?
И если бы он вздумал гулять подольше, то проторчали бы тут до самой ночи.
— Хорошо, — сказал Олег. — Только я хочу знать, кого и почему будете… задерживать.
— Я вам все расскажу, — сотник открыл заднюю дверцу машины. — Прошу, залезайте.
Под задницей оказалось мягкое сиденье, из-под колес полетела вода, зашуровали дворники, размазывая по лобовому стеклу туман. «Казань» осталась позади, как и драмтеатр, и автомобиль понесся в ту сторону, откуда сам Олег недавно пришел.
— Куда мы едем? — спросил он.
— Тут недалеко, — отозвался расположившийся впереди, рядом с водителем сотник. — Получена информация, что инженер-химик Павлов Александр Иванович, девятисотого года рождения, проживающий по адресу — улица Евразийской Армии, дом шестьдесят шесть, причастен к систематическому хищению взрывчатых веществ с растяпинского завода.
— А… понятно.
Похоже, что Кириченко и местным жандармам удалось выяснить, кто добыл динамит, использованный розенкрейцерами для снаряжения бомб, взорванных в Москве, Нижнем и столице.
— А что за улица Евразийской Армии? — спросил Олег. — Я местный, но давно на родине не был.
— Понятное дело, — сотник рассмеялся. — Город при нынешней власти совсем переменился. Новые заводы вроде автомобильного, и новые кварталы, заселенные выходцами из деревень — это внизу, за рекой. А улица эта — бывшая Ильинская, ну а в тех местах как раз почти все осталось как при Романовых.
Едва выехав на Новую площадь, они свернули с нее вправо, в сторону реки.
Еще один поворот, и открылась Ильинка, поменявшая имя, но оставшаяся точно такой же, какой Олег ее запомнил, и это совпадение с сохранившейся в памяти картинкой поразило его сильнее, чем все перемены, уничтожение знакомого и появление нового, непривычного, странного…
Если двинуться дальше вон тем переулком, или вон тем, пройдешь мимо одной из древних церквей или старых купеческих усадеб, окажешься над откосом, откуда видна Стрелка, желто-черная громада собора Александра Невского, Речной вокзал и Канавинский мост. А если спуститься по шаткой деревянной лестнице с прогнившими ступенями, то попадешь на Рождественскую, туда, где некогда была лавка отца, и где бегал вихрастый отрок с родинкой под правым глазом.
До этого момента Олег как-то слабо чувствовал, что вернулся в город, где родился и прожил до восемнадцати лет, может быть просто из-за того, что не было времени и сил остановиться, задуматься. Теперь же впечатления накопились, и чувство узнавания налетело, ударило, будто сошедший с рельсов локомотив, и оказалось примерно таким же приятным, как и железнодорожная катастрофа.
От боли его едва не согнуло, он услышал голос матери, умершей рано, ему только исполнилось восемь… ощутил запах лавки, где торговали бакалеей — подсолнечное масло, лежалая крупа, чай в картонных коробках…
— С вами все в порядке? — голос сотника донесся словно из соседней комнаты.
— Конечно, — ответил Олег, усилием воли выныривая из прошлого, возвращая себя из того Нижнего, что сохранился лишь в его воспоминаниях, да в воспоминаниях других людей, в реальный, настоящий, закутанный в туман, мокнущий под дождем, осененный черным знаменем новой империи.
— А то мы уже почти приехали.
Водитель сдал к обочине, остановил автомобиль рядом с большим армейским грузовиком. Бульбаш выскочил наружу, принялся командовать, из кузова полезли рядовые жандармы, вооруженные пистолетами, побежали в разные стороны, напоминая огромных черных муравьев.
Олег медленно выбрался из машины.
Почему за эти дни его ни разу не потянуло на Бугровское кладбище, где под простыми деревянными крестами спят родители? Наверняка эти кресты уже сгнили и упали, и давно пора заменить их новыми, а еще лучше — памятником из солидного и надежного камня, способного противостоять времени.
Отчего не возникло желания зайти в тенистый двор на Большой Печерской, где вполне еще может жить тетя Соня, троюродная сестра отца — в пятнадцатом, когда Олег уехал из Нижнего, ей было чуть больше тридцати, сейчас если жива, она еще вовсе не старуха, и будет рада видеть непутевого родственника…
По какой причине он даже не подумал разыскать кого-то из друзей детства или коллег по «Козьме Минину»?
Может быть потому, что когда-то давно он решил, что это простое, личное прошлое не имеет значения? Поставил на первое место светлое будущее, которое обязательно наступит, если посвятить ему все силы и время, принести в жертву свое настоящее, «продать душу» в обмен на успех и мирские блага?
И не нужен для этого никакой дьявол, подпись кровью под контрактом…
Достаточно просто уверовать в идею, возвышенную и прекрасную, посвятить себя восстановлению великой страны, возвращению утраченного величия, осознанно превратиться в деталь исполинского механизма, призванного трансформировать целый мир, сделать его куда лучше!
Да, ты можешь добиться многого на этом пути.
Но и теряешь немало.
— Так, пойдемте, — сказал сотник, закончив раздавать приказания подчиненным. — Предупредили, что могут быть проблемы, поэтому действуем максимально осторожно. Первоначально устраним опасность, а затем, понятное дело, обыск учиним, тут вы нам и поможете. Тысячник говорил, что там какие-то особые улики могут быть, и что только вы в состоянии их опознать.
Ну да, нечто относящееся к розенкрейцерам, к Ордену Света.
Куда простым «опричникам» разобраться в таких вещах, тут нужен человек из «Наследия».
— Пойдемте, — сказал Олег, даже радуясь, что у него будет какое-то дело, что он сможет отвлечься от неприятных мыслей.
Они свернули в узкий проход между двумя домами, старыми, с каменным низом и деревянным верхом. Открылся третий такой же, спрятанный в глубине двора, за кустами и развешенными на столбах бельевыми веревками.
Жандармы заходили к цели обходными путями, так, чтобы их не было видно из окон, крались, прижавшись к стене и пригнувшись, прямиком к единственному подъезду, по одному проскальзывали внутрь.
— Подождем тут, — сказал сотник. — Расстояние безопасное, даже если палить начнут. Можно покурить, если хочется… эх, люблю я это дело, чувствую в такие моменты, что мы настоящую пользу приносим.
Олег жестом отказался от предложенной сигареты, но Бульбаша это не смутило.
— Да, пользу, — повторил он, со смаком затянувшись. — Не зря на свете живем.
— Кому пользу-то, государству? — спросил Одинцов.
— Ну не, — сотник рассмеялся. — Государства на самом деле не существует, это только идея. Набор представлений, находящихся в наших головах, в реальности-то его нет, ведь, понятное дело, его само по себе никто не видел.
Аргумент выглядел странно, но и возразить сразу как-то не получалось…
— Что, не согласны? — Бульбаш, должно быть, заметил удивление на лице собеседника. — Конечно, есть вождь, министры всякие, Земский Собор, партия, но все это не государство, а некие его отражения, не самые совершенные, со своими интересами, ну, не самыми возвышенными.
«Везет мне в последнее время на философов» — подумал Олег, вспоминая чиновника из отдела личного состава «Наследия».
— Поэтому пользу можно принести только народу, тому, к которому принадлежишь… — сотник на мгновение отвлекся, поскольку из дома, куда вошли «опричники», донеслись треск и грохот, женский взвизг и одинокий выстрел. — Ага, дело пошло, сейчас посмотрим, что там… Нашему народу, единственному, что славянский по языку и расе, но при этом евразийский, туранский по духу.
Бульбаш, несмотря на фамилию, причислял себя к великороссам.
И начав говорить откровенно, совсем не канонически, он вспомнил, похоже, об осторожности и закончил цитатой из «Наследия Чингисхана», спрятался за ней, как давешняя учительница — за приказ министерства мировоззрения.
Да уж, в той фикции, воплощенной идее, что построена на обломках Российской империи и Январской республики, можно найти достаточное количество таких вот «раковин» на все случаи жизни, чтобы укрыться от кого угодно, от начальника и полицейского, от друга или родственника, жены или сына…
Олег пожалел, что отказался от сигареты.
Шум в доме тем временем затих, и вскоре на крыльцо вышел жандарм в мундире десятника.
— Понятное дело, можно идти, — сказал сотник. — Держитесь за мной, хорошо?
В подъезде пахло сырым деревом, гнилью и подгоревшей кашей, из-под ног с шипением метнулась кошка. Охранявшие дверь квартиры на втором этаже «опричники» вытянулись при виде начальства, Бульбаш небрежно им кивнул.
В прихожей лицом к стене стояли женщина на четвертом десятке, облаченная в цветастый халат, и рядом с ней — мальчишка лет десяти.
— Кто такие? — спросил сотник. — И кто стрелял, кстати?
— Жена и сын, — отрапортовал десятник. — Курок спустил Пономарев, для испуга. Сопротивления оказано не было.
— Это хорошо, — проходя мимо мальчишки, Бульбаш похлопал его по плечу рукой в перчатке, отчего пацан гадливо дернулся. — Так, где там наш гражданин Павлов?
Хозяин квартиры сидел у круглого стола, руки его были скованы за спиной, рубаха разорвана, на лице запеклась кровь. А по комнатам деловито ходили жандармы, вытаскивали ящики из шкафов, вскрывали сундуки, простукивали стены, на полу росла гора разнообразных вещей.
— Ну что, сам во всем сознаешься или как? — спросил сотник.
Инженер молчал, лишь подрагивали крылья его длинного, породистого носа.
— Молчать вздумал, — Бульбаш покачал головой, и резко, почти без замаха ударил хозяина квартиры по лицу.
Хрустнуло, кровь брызнула на обои, Олег от неожиданности вздрогнул.
Человек, только что размышлявший о возвышенном, об идеях и абстракциях, пустил в ход кулаки, точно обычный громила! И это даже хорошо, напомнил, что он из Народной дружины, из мерзкой кодлы Хана, где могут попадаться умные и интересные люди… но невозможно встретить добрых и порядочных.
— Все равно ведь заговоришь, — сотник даже не повысил голоса, для него это был обычный рабочий момент. — Так, уведите этого молчуна, а вы, статский советник, посмотрите, что тут может быть особой уликой.
Олег никогда в жизни не думал, что будет участвовать в обыске, рыться в чужих вещах.
Дрожью в руках отдалось чувство гадливости, какое бывает, когда вляпаешься ботинком в собачье дерьмо, разве что чувство необычайно сильное, ведь на этот раз он вступил в дерьмо всей душой.
— Я посмотрю, — эти два слова выдавил через сжатые зубы.
Павлова увели, один из жандармов принялся снимать со стены фотографии, с хрустом выдирать их из рамок.
Олег присел на корточки около кучи вещей, задержал дыхание, словно оказался рядом с выгребной ямой, напряг память — что там было такого в делах, связанных с розенкрейцерами? Священные предметы, книги, что-то еще…
Первой ему попалась зеленая шелковая лента с черной каймой.
Для профана это вещь выглядит как обычный шарф, еще и не больно красивый. Посвященный же видит часть ритуального облачения, символ «астральной сознательности», хотя совершенно непонятно, что это за штука такая.
Из письменного стола в числе прочих украшений извлекли перстень, явно мужской, с крестом из розовых камней. На кухне, за навесным шкафчиком, обнаружили тайник, где хранились «книги» — переплетенные стопки листов писчей бумаги, плотно заполненных машинописью.
Одна была озаглавлена «Легенды», другая — «Ритуалы».
— О, ничего себе, а ведь инженер, не какой-то там свихнувшийся от пьянства поп, — проговорил Бульбаш, беря в руки «Ритуалы». — Так, что тут… а, Великая Мистерия Стихий. Благословение присутствующих… Великое Заклинание Владыки Телема… что за Телем такой? Великий Телем, Духо-Материя проявленной Вселенной! Твоя стихия объемлет необъятные бездны Мироздания и пребывает во мне, ибо Вселенная и я — едины!.. Ну и муть, кошмар.
Олег промолчал, распрямился, чувствуя себя таким усталым, словно не один час ворочал бревна или грузил мешки с цементом.
— А что за перстенек? — спросил сотник, поднимая украшение, поворачивая так и сяк, чтобы тусклый свет, падающий от окна, играл на кресте из драгоценных камней. — Красивая штучка.
— Символ высокой степени посвящения, — отозвался Олег.
Нечто подобное было в описи вещей, взятых при одном из московских розенкрейцеров более десяти лет назад, а потом кратко упоминалось в протоколе допроса… следователя безделушка интересовала мало, как и связанные с ней верования задержанного, он больше налегал на склад оружия где-то на Сретенке и на знакомства хозяина перстня среди офицеров гарнизона.
— Поройтесь тут как следует, может, отыщете что-нибудь еще, — распорядился Бульбаш. — Ну а нам пора ехать.
— Вы отвезете меня в гостиницу? — спросил Олег.
Сотник покачал головой:
— Нет. Приказ таков — вы должны присутствовать на всех следственных мероприятиях. Поэтому сейчас мы вернемся в управление, где надо будет разговорить нашего молчаливого друга. Понятное дело.
Когда проходили через прихожую, женщина и мальчишка все так же стояли у стены — она всхлипывала, сотрясаясь всем телом, он же молчал, лишь угрюмо, искоса посверкивал глазенками.
— Что с ними будет? — поинтересовался Олег уже на лестнице.
— Да ничего, — Бульбаш махнул рукой. — Кому они интересны? Пусть живут как хотят. Конечно, если выяснится, что дура-баба тоже причастна к разным делам, то ее тоже взять придется, но это пока неясно.
Дождь показался более холодным, чем полчаса назад, туман будто стал гуще.
Забравшись в машину, Олег закрыл глаза, да так и просидел, пока они не доехали до ГЖУ, мечтая не видеть ничего из настоящего, не вспоминать того, что было в прошлом, и не думать о будущем, вообще как-то выпасть из потока времени, погрузить в безвременье, в его спасительную черноту.
В вестибюле их встретил Кириченко, возбужденный, деловито потирающий руки.
— Ну что, взяли его? Взяли? — спросил он.
— Так точно, — отозвался сотник, вытягиваясь перед начальством. — Готов для допроса.
— Ну, пойдем, — и тысячник деловито затопал к лестнице.
У Олега мелькнула мысль — попросить Кириченко освободить его, отпустить, все равно он сейчас не нужен. Но нет, нельзя показать слабость перед «опричниками», даже если ему пойдут навстречу, что маловероятно, то доложат о ней наверх, и Голубов не упустит случая позлорадствовать.
Нет уж, такого удовольствия темник не получит.
Инженер Павлов сидел на стуле перед столом, отведенным для Кириченко, был он в наручниках, а по сторонам от него располагались два крепких жандарма — мрачные физиономии, расплющенные носы, маленькие глазки, если убрать форму, то выйдут чистейшие уголовники.
— Приступайте, сотник, — велел тысячник, усаживаясь на свое место. — Протоколист?
— Готов, ваше высокоблагородие, — отозвался из-за углового стола плюгавый десятник, занесший руки над клавиатурой пишущей машинки.
Да, допрос предстоит не самый обычный, речь пойдет о вещах очень-очень секретных, и именно поэтому в комнату не пригласили обычную девушку-машинистку из гражданских сотрудников ОКЖ.
— Вы — Павлов Александр Иванович, девятисотого года рождения? — спросил Бульбаш.
Инженер не ответил, продолжил смотреть куда-то в стену, будто вовсе ничего не услышал.
— Продолжаем играть в молчанку, — сотник принялся хрустеть пальцами, и Олег, скорчившийся на стуле за «своим» столом, невольно сжался — вот сейчас последует удар. — Бессмысленное занятие, рано или поздно ты все равно заговоришь, а кроме того, почему не сообщить нам то, что мы и так знаем? Или ты будешь утверждать, что мы взяли не того? Отвечай!
Последнее слово он выкрикнул прямо в лицо Павлову, нагнувшись вплотную, но тот даже не поморщился.
Зато у Олега зазвенело в ушах, а потом и в голове, что-то словно хрустнуло между ушами, и в затылке проклюнулась боль, пока еще слабенькая, еле ощутимая, крохотный росток будущего дерева нестерпимой муки.
Но нет, только не сейчас! Нет!
— Вы — Павлов Александр Иванович, девятисотого года рождения? — повторил Бульбаш. — Нет ответа… ладно, запишем, что личность задержанного установлена по взятым с ним документам.
— Да, паспорт тут, — Кириченко похлопал по лежавшей перед ним раскрытой папке. — Переходите к главному, сотник, оно того не стоит…
Наверняка был подан какой-то знак, хотя Олег его не заметил.
Инженера дернули вверх, брякнули наручники, стул отлетел в сторону, и задержанный оказался стоящим на коленях носом в пол, с высоко задранными над спиной руками, так что рукава рубахи упали, обнажив поросшие черным волосом предплечья. Бульбаш шагнул вперед, в руке его появилась резиновая дубинка, обычный тяжелый «ластик» дружинника, неразрывно связанный с НД еще с погромов двадцатых годов.
— Будешь говорить сам или как? — поинтересовался сотник.
Олегу захотелось отвернуться, не видеть того, что сейчас будет происходить, но мышцы шеи словно парализовало. Боль стала сильнее, уже озерцо раскаленного металла плескалось внутри черепа, обжигая его стенки.
— Не дождешься, гнида! — прохрипел инженер, и последовал первый удар, обманчиво мягкий и легкий.
Но задержанный дернулся, словно его шарахнуло током.
Бульбаш бил спокойно, не впадая в раж, четко выбирая место, видно было, что это не доставляет ему удовольствия, что это часть работы, пусть не самая любимая, но такая же необходимая, как выезд на задержание, доклады начальству, идеологические курсы или тренировочные стрельбы по субботам…
Олег даже не смог закрыть глаза, застыл вмороженной в янтарь мухой.
Инженера били по спине, по пояснице, по почкам, он вздрагивал, но молчал, только хрипел.
— Для начала, наверное, хватит. Может быть, поспрашивать уже? — подал голос Кириченко.
— Нет, ваше высокоблагородие, — отозвался сотник. — Мы уж в этом деле понимаем. Размягчить нужно маленько, а то уж больно твердый… еще немного, и запоет птичкой, все расскажет, забудет как отпираться… но для этого надо еще поработать, «ластиком» помахать!
Кириченко наблюдал за происходившим без особого интереса, с брезгливой ухмылкой — нельзя служить в «опричнине» и не сталкиваться, хотя бы время от времени, с такими вот вещами, так что у тысячника, если когда он и был прекраснодушным мечтателем, давно наросла шкура потолще носорожьей.
От очередного удара дернулся уже Олег, показалось, что дубинкой угодили ему по макушке. Усилием воли он сдержал стон, но с этого момента перестал связно воспринимать происходящее.
Вот инженера поднимают, становится видно его залитое потом лицо, выпученные глаза…
Вот с него стягивают наручники, кладут одну руку на стол…
— Пальцы переломаю, по одному, медленно, — говорит Бульбаш, поднимает дубинку. — Неужели не веришь?
Раздробленная кость хрустит, как сухая ветка, Павлов издает негромкий всхлип…
Олег качнулся на стуле, показалось, что дрогнуло все здание нижегородского ГЖУ, от подвалов до кровли. Находившиеся в одной с ним комнате люди превратились в размытые однотонные силуэты, будто вырезанные из оберточной бумаги, изломанные, смятые, двигающиеся нелепо и неестественно, актеры древнего немого кино, снятые самой плохой на мире камерой, и показанные на провисшем, дырявом и вздрагивающем экране…
Из серого тумана выплыло чье-то лицо — набор плоскостей, не связанных друг с другом фрагментов розового, желтого и черного цвета, образующих нечто единое, но при этом невероятно уродливое.
Боль отдалась в животе нарастающей тошнотой, захотелось выцарапать из себя внутренности, отшвырнуть их подальше, остаться с разверстым чревом, чтобы была возможность залить туда холодную, освежающую воду, утонуть в ней с головой, вообще забыть, что у него есть голова!
— …риться? — обрывок слова, проникший в уши, показался необычайно громким.
Олегу очень хотелось понять, что говорят, и не к нему ли обращаются, но сил на это не было. Они уходили на то, чтобы сжимать челюсти, не дать себе закричать, и терпеть, терпеть, терпеть.
На миг прояснилось, и Одинцов обнаружил, что все смотрят на него, даже жандармы, даже зажатый в их ручищах инженер.
— Эй, товарищ, не нужно ли тебе проветриться? — Кириченко, судя по всему, повторил уже один раз произнесенную фразу. — А то белый весь… и трясешься, словно пьяница поутру…
Олег мог только дышать, открыть рот он боялся.
Вроде бы получилось кивнуть, но он не был в этом уверен, поскольку словно провалился под воду, на дно океана из грязной воды, населенного чудовищными уродливыми существами, похожими на жаб и на людей. Одно из них приблизилось вплотную, схватило чешуйчатой холодной лапой за его запястье.
— …авай, звони! И нормального, не коновала для задержанных! — пробулькал кто-то.
«Хотят вызвать врача. Для меня» — с неожиданной четкостью подумал Олег.
Бесполезно, не поможет, ему нужен водолаз, чтобы вытащить из темной воды, яркое солнце, чтобы просушить тело от причиняющей муки сырости, что проникла в каждую клеточку, и еще яд или пуля, чтобы покончить со всем этим.
Мысли распались на куски, на сверкающие осколки, затем он понял, что лежит на полу, а вокруг суетятся люди.
— Этого — в камеру! Займемся им позже! — командовал кто-то. — Советника — поднять! Шевелитесь!
Олег хотел открыть рот, рассмеяться, сказать, что с ним все в порядке, что с кем не бывает, что он сейчас встанет и пойдет, но накатившая волна тьмы заставила его онеметь, унесла с такой легкостью, словно он был валяющимся на пляже сухим листом, завертела и погасила сознание…
