Резкие повороты во внешней политике России и управленческой практике исключили возможность согласованной выработки плана на случай экстремальной ситуации. Но именно в такой ситуации оказалась российская экономика. Повестка экономических дискуссий резко сменилась: на первый план вышли импортозамещение и финансирование реального сектора.

Экономический блок федеральной власти ищет новые подходы к росту и пытается начать дебаты об источнике необходимых для «нового прорыва» средств. Таким источником видится то наращивание бюджетного дефицита и вложение средств резервных фондов в конкретные инвестиционные проекты, то «накачка» деньгами банковской системы. Однако и направления прорыва, и его главные действующие лица пока вынесены за скобки.

Это фундаментальный недостаток экономической дискуссии в стране: люди озабочены, если говорить на финансовом языке, пассивами — но никто не задумывается о качестве активов, в которые их предполагается вложить. Между тем второй вопрос, на наш взгляд, неизмеримо важнее первого.

Россия — страна непрекращающихся модернизаций: как человек, который постоянно лечится, но так и не становится здоровым. Понимание, в чем состоят особенности российских модернизаций, критически важно для проведения каждой последующей волны реформ — но его, похоже, у нас так и не возникает. He претендуя на исчерпывающие трактовки, обратим внимание на три пункта, мимо которых попросту нельзя пройти.

Четыре больших модернизационных усилия, предпринятых нашей страной за последние 300 лет (реформы Петра I, ускоренное развитие в конце XIX — начале XX века, сталинская индустриализация и формирование современной российской экономики в 1960—1970-е годы), во многом отличались — но в одном они были схожи. Их общей чертой выступал масштабный трансферт технологий (производственных и социальных) из внешнего мира в Россию. B первом случае речь шла не только о заимствовании приемов промышленного производства, перенимании методов организации военного дела и государственной службы, но и об «импорте» значительной части самого управляющего класса (к концу царствования Петра I иностранцы занимали до 15 % средних и высших должностей на гражданской службе и до 30 % — в армии и на флоте).

Bo втором — о гигантском по своим масштабам импорте оборудования и о невиданном в истории страны притоке иностранного капитала и менеджеров. 69 % железных дорог в России к 1900 году принадлежали акционерным обществам с иностранным участием, не говоря о петербургских предприятиях электротехнической промышленности, нефтяных скважинах Баку и угольных шахтах Юзовки.

B третьем — о мощном притоке технологий и тотальном переносе производственных практик. B годы индустриализации в CCCP по западным проектам и с применением импортного оборудования было построено более 500 крупных предприятий, которые до сегодняшнего дня составляют стратегический каркас российской экономики.

B четвертом — о критической зависимости CCCP от ряда технологических решений и импорте оборудования для автомобильной, нефтегазовой, машиностроительной отраслей и того, что сегодня называется элементной базой.

Заметим, практически во всех случаях (исключением может считаться разве что рубеж XIX и XX столетий) реформы проводились за счет внутренних источников финансирования, но при использовании заимствованных технологий и практик. Это важнейший из уроков российских модернизаций: они не только были догоняющими, но и основывались на технологическом трансферте, который ни разу так и не перерос в органическое развитие. Отчасти этот трансферт потому и казался Европе «безопасным», что к середине XX века стало понятно: российская и советская система управления может адаптировать технологии к своим нуждам, но развить их не сумеет.

Получив новые технологии, в России применяли их прежде всего для количественного роста — и при этом практически всегда проигрывали как в самом количестве, так и в качестве. Аккумулировавшиеся ресурсы использовались для освоения пространства, реализации гиперпроектов, для наращивания валовых показателей. Предполагалось, что такие цели сами по себе оправдывали затраты — от строительства Санкт-Петербурга до освоения советских «северов», от строек первых пятилеток до БАМа и углеводородопроводов. Это порождало особую логику.

C одной стороны, «вала» было легче всего достичь там, где не требовалось радикальных новаций. K 1986 году, когда отчетливо выявились все недостатки административной системы, CCCP занимал первое место в мире по добыче нефти и газа, производству стали и минеральных удобрений, сахарной свеклы и картофеля — но вчистую проигрывал в высокотехнологическом секторе.

C другой стороны, задача повышения темпов прироста экономики всегда доминировала над целью усвоения новых технологических укладов; и даже умиравшая советская экономика стремилась скорее к «ускорению», чем к перестройке.

По сути, все российско-советские модернизации выдержаны в едином ключе: осознавая отставание страны, ее лидеры находили источник финансирования преобразований, затем перенимали передовые технологии извне, осваивали их и стремились максимально использовать для целей расширения той экономики, которая возникала из первичного трансферта технологий. Когда технологический уклад устаревал (как в годы первой Крымской войны, в 1920-е или в 1980-е годы), неизбежно наступал очередной кризис. При этом на каждом новом цикле экономика России оказывалась «монокультурной» и переходила на новый этап развития через мобилизацию, по сути, единственного ресурса: на рубеже XVII и XVIII веков экспорт более чем наполовину состоял из леса и пеньки, в годы советской индустриализации — из хлеба и золота на 60 %, в современной России на топливно-энергетические товары приходится порядка 70 %.

Таким образом, ни одна модернизация в итоге не воплощалась в индустриализацию современного на тот момент уровня и не способствовала встраиванию России на равных в глобальную экономику, а уж тем более «обратному трансферту» технологий и практик в направлении развитого мира.

Это обстоятельство сегодня особенно важно. Все российские модернизации проходили в условиях, когда цели экономического роста определялись государством. Оно же выступало и основным источником инвестиций — собранные подати и налоги, как и природная рента, направлялись в отрасли, признанные приоритетными. Так как приоритетность не предполагала вопроса об эффективности, финансы десятилетиями извлекались из относительно успешных секторов хозяйства и перераспределялись в пользу тех, чья эффективность была как минимум неочевидна. Это создавало иллюзию бурной деятельности правительства и великих свершений страны — но на каждом новом повороте порождало, с одной стороны, сокращение «производительного» класса и рост бюрократии, и, с другой стороны, огромное количество бессмысленных активов. Тысячи советских предприятий остались в новую российскую эпоху долгостроем и руинами, потому что в рыночной среде их эксплуатация приносила «отрицательный доход».

Механизм такого «инвестиционного потока» мы называем суррогатной инвестиционной системой; сегодня она включает прямые дотации из бюджета, ФНБ, ВЭБ, госбанки, РФПИ, «Роснефтегаз», госкорпорации, ОЭЗ и т. д. Ее главная миссия — перелив доходов из рентабельных бизнесов в убыточные за счет бюджета и порой Банка России. Эта система игнорирует самый мощный ограничитель роста в российской экономике: тот факт, что проблемы наши сосредоточены не столько на макро-, сколько на микроуровне — на уровне предприятий и компаний. Упорство, с каким поддерживаются госкомпании, — одна из основных причин снижения эффективности российской экономики. При этом число малых предприятий остается примерно на одном уровне с посткризисного 2009 года, а количество средних падает. Мы же убеждены: эффективность на макроуровне достижима лишь как «сумма эффективностей» на микроуровне. И направление средств в секторы, максимально зависимые от государственных инвестиций, — вне зависимости от их объема и каналов их доставки — является ошибочным.

Во-первых, «закрытие» страны в условиях смены глобального технологического уклада (второй машинной или третьей промышленной революции) идет вразрез с коренными интересами общества. Оно не оставляет надежд даже на новый виток «догоняющей» модернизации, не говоря уж о переходе страны на современную модель органического роста.

Во-вторых, реанимация традиционных для России «количественных» задач (от пресловутого «удвоения ВВП» до обеспечения любыми силами 40 % прироста перевозок «на восточном полигоне железных дорог») — свидетельство неистребимости в сознании нашей элиты дремучей советскости.

В-третьих, попытка нарастить централизованные инвестиции при отсутствии рыночных сил на низовом уровне — бессмысленная трата сил и средств. Суррогатная инвестиционная система сродни дырявому ведру, которое можно усиленно и активно наполнять, но нельзя наполнить. Непонимание этого — диагноз для национальной экономической политики.

Успешное экономическое развитие России требует отхода от традиционно «российско-советских» методов хозяйствования, а не их укрепления. Прежде всего следует максимально использовать (как это сделали все быстро развивавшиеся экономики Азии) возможности заимствования технологий, управленческих практик и переманивания специалистов из развитых стран. Кроме того, не стоит бояться замедления темпов роста — эту паузу следует использовать для радикальной структурной перестройки (раз уж мы потеряли такую возможность в кризис 2008–2009 годов).

Наконец, особое внимание следует уделять не макроэкономической стабильности и созданию «институтов развития» на национальном уровне, а выращиванию той низовой среды, которая может быть восприимчивой к импульсам правительственных планов. «Деревья растут снизу».

«Пассивы» в нынешних российских условиях находятся довольно легко даже в условиях ограниченности внешнего финансирования. Они, как показывает история, всегда в основном были внутренними. Проблема в том, что нам нужно радикально пересмотреть качество «активов», которые будут формироваться за счет этих средств.

Дискуссии о российской экономике часто заводят не туда: вместо того чтобы обсуждать, кого финансировать, говорят лишь о том, где взять это финансирование. Об этом мы говорили в предыдущей статье, где пришли к двум выводам. Во-первых, слишком активное прямое участие государства в экономике и недоверие к предпринимательству постоянно заводят Россию в «модернизационные круги» незавершенных реформ. Во-вторых, доходы и инвестиции оторваны друг от друга: государство забирает ресурсы из эффективных бизнесов, затрудняя их рост, и перераспределяет их в менее эффективные, где они не могут создать новых «точек роста». Без решения этих проблем развитие российской экономики невозможно. Что следовало бы предпринять?

Необходим демонтаж суррогатной инвестиционной системы — механизмов и институтов финансирования экономики за счет государственных средств. И прежде всего нужно пересмотреть отношение к крупным государственным компаниям и проектам. Сегодня «Роснефть» просит у государства 1,5 трлн руб. «Ростехнологии» так и не удивили нас ни одним действительно инновационным продуктом — зато в последнее время инвестируют то в один, то в другой проект в сырьевом секторе (Удоканское медное, Огоджинское угольное месторождения и т. д.). РЖД без масштабной государственной поддержки показывают убыток, средняя скорость перевозок снижается, а тарифы приблизились к европейским. Про стоимость строительства дорог или стадионов мы и не говорим.

C такими «чемпионами» Россия скоро обанкротится. Но еще важнее, что их поддержка демотивирует успешные бизнесы — искажает условия конкуренции, завышает стоимость проектов, растрачивает бюджетные ресурсы и фонды, которые могли бы поддерживать здоровую часть экономики.

Одно из решений — это рассматривать в парламенте не только федеральный бюджет, но и консолидированный бюджет страны, в том числе утверждать расходы из ФНБ и Резервного фонда, доходы и расходы внебюджетных фондов, а также санкционировать все бюджетные дотации, субсидии и «докапитализации», включая вложения в уставный фонд госкорпораций. Это принесло бы массу сюрпризов и высветило бы новые возможности.

Российскую налоговую систему необходимо трансформировать и сделать более справедливой. Сегодня налоги собираются так, что федеральный бюджет получает в основном доходы, так или иначе связанные с валовым результатом и издержками (экспортные пошлины, НДПИ, НДС), а региональные бюджеты — доходы, зависящие от эффективности хозяйствования (налоги на прибыль и доходы физических лиц). B итоге и у центра, и у регионов снижается заинтересованность в более эффективной экономике: у первого — в силу избыточности ресурсов, у вторых — из-за почти полного отсутствия ресурсов. «Инвестиционная» система федерального центра в последние годы ориентирована не на инвестиции, а на траты. «Институты развития» и государственные банки приходится постоянно докапитализировать, хотя их финансовые результаты не улучшаются.

Сдвиг «инвестиционной» активности в сторону инфраструктуры обусловлен, на наш взгляд, особой непрозрачностью и принципиальной неокупаемостью соответствующих трат. ЦКАД и БАМ, мосты во Владивостоке и космодром «Восточный», олимпийские объекты в Сочи и стадионы к ЧМ-2018, вложения в углеводородопроводы — все это не инвестиции, а расходы, генерирующие новые расходы. Они могут поднять статистические показатели ВВП на какой-то процент в год, что позволит написать промежуточный отчет: Россия не скатилась в рецессию. Но они же порождают новые постоянные расходы, которые будут устойчиво снижать эффективность экономики в целом.

Действующая система практически уничтожила реальную конкуренцию регионов и стала одним из факторов, останавливающих экономический рост в стране. Трансформация этой системы требует снизить долю налогов, поступающих в федеральный бюджет, и перенаправить значительную их часть в регионы.

Третий шаг — перенесение акцента с государственного и около государственного бизнеса на частный. Фундаментальная проблема России не в том, что у нас нет инноваций или новых технических решений, а в том, что их трудно коммерциализировать. Добычу сланцевого газа мы могли начать еще в 1970-е годы, но ее начали американцы в 2000-e. Строительство на основе трубобетона в CCCP можно было запустить в начале 1980-x, но оно развернулось в Китае в начале 2010-x. Мы увеличиваем бюджетные расходы на космос, когда во всем мире на этот рынок выходят частные игроки, принципиально более эффективные. B России все «стратегические» предприятия унаследованы из сталинско-брежневской эпохи.

Нам нужно не столько усиление государства, сколько сильный бизнес. Для этого необходимо по всем направлениям сокращать издержки, порождаемые властными решениями, поступательно снижать неявные налоги, в первую очередь издержки на услуги естественных монополий. Нужно усиливать трансферт технологий в страну — не по советской модели, через разовые закупки, а по азиатской, через привлечение компаний, обладающих этими технологиями, на российскую территорию. Нужно не поощрять военные услуги своих соотечественников в соседних странах, а возвращать успешных предпринимателей и менеджеров, уехавших за рубеж.

Четвертой мерой могло бы стать новое целеполагание в стратегии развития России. B экономике XXI века доминируют отрасли, где происходит постоянное снижение издержек при совершенствовании потребительских качеств товара (IT и коммуникации, новые источники энергии) — но в России этих отраслей практически нет. Сформировать и развить их может только частное предпринимательство, а не государство, тем более не озабоченное ничем, кроме «безопасности». Если же обратить внимание на эффективность, немедленно изменится и понимание стратегических целей страны.

Нам не нужно возрождать «стратегическое планирование» или «проектное финансирование на базе наилучших доступных технологий». Эта дорога ведет к новому Госплану, а исторические результаты его деятельности нам известны. Будущее должно строиться усилиями миллионов предпринимателей, а не решениями десятков чиновников. И России нужен образ желаемого будущего, соответствующий главным экономическим трендам современности. Тренды же эти предполагают не авральные модернизации, а устойчивое поступательное развитие на основе наилучших управленческих практик, которые вполне доступны.

B правительстве начинается дискуссия о том, откуда взять средства для ускорения экономического роста. Но обсуждение это бессмысленно без изменения характера и структуры экономики. Источники денег в нормальной стране понятны: это либо прибыль успешных фирм, либо привлеченные рыночным способом инвестиции на базе частных накоплений под эффективные с точки зрения рынка проекты. И хотя ситуация в этом смысле непростая, важнее все-таки проблема активов, то есть реального предпринимательства, а не пассивов — источников средств. Потому что эти средства рано или поздно закончатся, если в России не появится действенного инструмента их постоянного воспроизведения.

Развилка очень проста: либо мы усиливаем прямое государственное присутствие в экономике, либо развиваем рынок, делая ставку на предпринимательский класс. Либо мы возвращаемся на очередной «модернизационный круг», либо совершенствуем рыночные институты, которые дают шанс войти в современную экономику. Либо пассивно подстраиваемся под устаревшие активы, либо снимаем шлагбаумы перед теми, кто создает новые.

Печатается по тексту статей: Зубов Валерий и Иноземцев Владислав. «Почему любая модернизация в России заканчивается тупиком» // РБК-Daily, 29 сентября 2014 г., с. 6 и Зубов Валерий и Иноземцев Владислав. «Как России начать новую модернизацию» // РБК, 1 октября 2014 г., с. 5.