Дискуссия о модернизации, развернувшаяся в современной России, порой ставит в тупик западных исследователей, привыкших к достаточно строгому пониманию этого термина и считающих Россию страной, в которой задачи традиционной индустриализации были решены еще несколько десятилетий назад. Однако проблема существует, и я попытаюсь в этой краткой статье показать, в чем она состоит и найдет ли она свое решение в ближайшие годы.

Модернизация, на мой взгляд, может трактоваться двояко. C одной стороны, она воспринимается как чисто экономико-технологический процесс, целью которого выступает обретение конкурентоспособности на глобальном уровне. С другой стороны, модернизацией называют совершенствование социально-политических институтов, приближающих то или иное общество к идеальному образу развитых западных демократий. Богатство данного термина мешает его последовательному использованию, и возникает соблазн говорить о модернизации в первом смысле слова как об индустриализации, а во втором — как о либерализации. Мне кажется, что этот подход ошибочен, так как, во-первых, в современном мире экономическая модернизация не может сводиться к одной только индустриализации, и, во-вторых, упрочение институтов не всегда является основой либерализма: например, современная российская экономика куда более «либеральна», чем квазисоциалистическая европейская. Таким образом, мы рискуем углубиться в очередные терминологические споры, не ведущие к реальному приращению знания.

Я предпочитаю говорить о модернизации как о сугубо экономическом процессе, результатом которого становится современная саморегулирующаяся экономика, способная к устойчивому саморазвитию. При этом построение данной экономики требует серьезных консолидированных усилий общества и государства, направленных на слом прежних хозяйственных структур, открытие страны к внешнему миру и переориентирование общественного сознания с традиционных ценностей и почерпнутых из прошлого идеалов в будущее. Именно в этом контексте я утверждаю, что критерием успешности модернизации является отсутствие потребности в новых модернизациях (см.: lnozemtsev, Vladislav. «Dilemmas of Russia's Modernization» // Krastev, Ivan; Leonard, Mark and Wilson, Andrew (eds.) What Does Russia Think? London: ECRF, 2009, pp. 46–47; Иноземцев Владислав. «История и уроки российских модернизаций // Россия и современный мир, № 2 [67], апрель-июнь 2010, с. 6–11) если модернизация успешна, в относительно короткой исторической перспективе (от 50 до 100 лет и более) у страны не возникает необходимости в новой мобилизации. Важнейшими итогами экономической модернизации являются: повышение уровня жизни населения; появление конкурентоспособной индустрии, выпускающей потребительские товары и промышленное оборудование; включение страны в мировую торговлю как поставщика этих товаров; возникновение устойчивого спроса на отечественные технологии и постепенный выход этих технологий на мировой рынок. B институциональной сфере следствием модернизации становится укрепление судебной власти, поощрение предпринимательства, упрочение институтов частной собственности, а также либерализация инвестиционной деятельности на территории страны и для местных, и для иностранных инвесторов.

Успешная экономическая модернизация создает предпосылки для процесса, который я, применяя термин Т. фон Лауэ и С. Латуша, назвал бы вестернизацией (см.: Laue, Theodore H., von. The World Revolution of Westernization. The Twentieth Century in Global Perspective, Oxford, New York: Oxford Univ. Press, 1987; Latouche, Serge. The Westernization of the World, Cambridge: Polity, 1996). B данном случае речь идет о принятии западных норм и институтов (я осознанно не говорю о «ценностях», так как убежден, что они играют гораздо меньшую роль, чем общественные нормы (см. Иноземцев Владислав. «О ценностях и нормах» // Независимая газета, 2010, 5 марта, с. 3), формировании демократической политической системы, подотчетности власти избирателям, обеспечении свободы слова и доступа к информации, а также некоторых иных признаках западных обществ. Я делаю акцент на понятии «вестернизация» потому, что практика развития целого ряда обществ свидетельствует: успешная модернизация может до поры до времени (и мы не знаем сегодня, насколько долго в нынешних условиях) не сопровождаться принятием западных норм. Поэтому я считаю, что модернизация и вестернизация — взаимодополняющие, но не тождественные, процессы.

Взаимосвязь между ними — пусть и в оригинальных терминах — описана в известной книге Ф. Закарии, который говорит о том, что «либеральная автократия» выступает идеальным основанием для развития в полной мере либерального общества, восприимчивого к западным ценностям, и считает, что предпосылки для перехода от первой ко второму обусловлены достижением определенного уровня жизни, в условиях которого требования демократии становятся непреодолимыми. Я солидарен с этим подходом и воспринимаю модернизацию России как важнейшую предпосылку для ее последующей вестернизации. Именно поэтому я выступаю сегодня за максимально напористую экономическую модернизацию страны.

Замечу, что в отношении России логика Ф. Закарии применима даже в большей мере, чем в отношении других стран. История Советского Союза и России, к сожалению, такова, что периоды демократизации совпадали с глубокими экономическими кризисами (что имело место в 1917-м году, а затем в 1990–1998 годах). Несомненно, причины хозяйственных катастроф не имели ничего общего с распространением демократических норм, однако в общественном сознании демократия сейчас прочно ассоциируется с хаосом. Модернизация в такой стране, как Россия должна несомненно предшествовать вестернизации (исключением может стать жесткое параллельное насаждение западных норм, какое могло бы произойти в случае интеграции России в EC и утраты страной части суверенных прав, что пока маловероятно). Помимо исторических факторов следует также иметь в виду, что сейчас в России доминирует распределительная экономика, в рамках которой более 60 % бюджета наполняются доходами, так или иначе связанными с добычей и экспортом сырья, а около 48 % сборов в бюджет поступают не в виде налогов, а в виде таможенных платежей. B таких условиях власть «подкармливает» граждан за счет отдельных отраслей и компаний, в которых занято незначительное большинство населения, что в значительной мере объясняет социальную пассивность. Пока русские не начнут производить большую часть национального достояния своими руками, а не выкачивать ее из земли, в стране не появится основ для формирования общества западного типа — ведь вестернизированное общество много веков было обществом производителей, прежде чем стать «потребительским обществом».

Все это подчеркивает: основной задачей для современной России должна стать экономическая и технологическая модернизация, которая превратила бы страну в мощную индустриальную державу. Экономики, изначально ориентирующиеся на сырьевой сектор, не бывают либеральными (хотя либеральные экономики, получив доступ к большим ресурсам сырья, не перестают таковыми быть) — тому есть масса подтверждений, и поэтому Россия, если она стремится стать либеральной западной страной, должна быть индустриальной экономикой. Решить эту задачу и призвана новая модернизация.

Прежде чем перейти к сравнению нынешней модернизации России с уже не раз предпринимавшимися в прошлом, я хочу сделать замечание относительно соотношения индустриализации и технологического развития. Предложенная президентом Д. Медведевым программа модернизации основывается на идее ускоренного технологического развития — которая в последнее время принимает форму пропаганды развития информационно-коммуникационных технологий, ядерной энергетики и космических исследований. Ha мой взгляд, переход России от «сырьевой экономики» и «экономике знаний» невозможен по нескольким причинам. Во-первых, в стране отсутствуют научно-технические кадры, способные существенно развить новейшие направления в технологиях. Во-вторых, стремительно разрушается система высшего образования, а отток молодых специалистов за рубеж нарастает. В-третьих, промышленность не предъявляет спроса на новые технологии и отторгает их вследствие высокого монополизма в большинстве отраслей. В-четвертых, совершенно очевидно, что даже в США собственно экспорт патентов и интеллектуальной продукции невелик (большая часть приходится на промышленные товары), а в России он окажется и того меньше; соответственно, развитие «экономики знаний» не станет драйвером российской модернизации. Более того; в последние годы исследования экономистов Всемирного банка свидетельствуют, что страны, применяющие новейшие технологии, демонстрируют более высокие темпы роста, чем те, кто их изобретает (см. подробнее: Малкин, Вадим. «Высокотехнологическая ловушка: зачем России инновации» в: Ведомости, 2010, 17 ноября, с. 6). K тому же практика показывает, что в сфере высоких технологий во всем мире формируется все более жесткая конкуренция, а цены на высокотехнологичные товары стремительно снижаются немедленно после начала их широкой коммерциализации; российская же экономика в ее нынешнем виде может развиваться лишь в условиях постоянного роста издержек и цен (см. подробнее: Иноземцев Владислав. «Издержавшаяся страна» // Ведомости, 2010, 31 мая, с. 6 и Иноземцев Владислав. «Причины сверхрасходов» // Ведомости, 1 июня 2010 г., с. 4). Все это дает дополнительные основания полагать, что нынешняя модернизация России может быть лишь индустриальной.

Данная точка зрения постепенно прокладывает себе дорогу в России, хотя многие авторы — как отечественные, так и зарубежные — высказывают сомнения в необходимости такой «новой индустриализации». Возражения сводятся обычно к двум группам аргументов.

C одной стороны, говорится о том, что Россия уже сегодня стала страной с относительно высоким уровнем жизни и высокими доходами населения, и потому здесь нельзя использовать классический метод индустриального прорыва, основанный в большинстве случаев на использовании дешевой рабочей силы. Сторонники такой точки зрения, как правило, поддерживают тех, кто выступает за «большой скачок» из сырьевой экономики в постиндустриальную.

C другой стороны, некоторые эксперты обращают внимание на то, что в 1930-е годы Советский Союз уже построил мощную индустриальную базу, а в 1950-е — 1960-е годы стал одним из мировых технологических лидеров; следовательно, период развития промышленности уже остался позади, и сейчас было бы правильнее сосредоточиться на решении более перспективных задач. Эта позиция также укрепляет лагерь сторонников развития «экономики знаний».

Основным контраргументом я считаю тезис о том, что индустриализация и развитие научно-технического прогресса в Советском Союзе были реализованы без каких-либо поправок рыночных законов и без учета представлений о конкурентоспособности. CCCP оставался очень закрытой экономикой (даже в непосредственно предшествующие его распаду годы экспорт составлял не более 4 % ВВП, причем около 58 % его направлялось в социалистические страны, где конкуренции советским товарам также не наблюдалось), и его промышленная продукция, во-первых, отличалась крайне низким качеством и значительной материалоемкостью, и, во-вторых, практически не совершенствовалась (за исключением случаев, когда такое совершенствование, как в военной сфере) выглядело абсолютно необходимым. Да, Советский Союз был индустриальной державой, а его экономика — второй в мире, однако если сравнить присутствие китайских товаров на мировом рынке в начале 2000-х годов с присутствием на нем советских в начале 1980-x, «цена» советской индустриализации становится ясной немедленно. Спецификой этого времени было то, что CCCP существовал как индустриальная держава, но не воспринимался в мире как таковая.

Именно поэтому первая же попытка «повернуть экономику лицом к человеку», известная в перестроечное время как ускорение и конверсия, разрушила прежнюю советскую индустрию и не создала никакой иной. Вместо того, чтобы предложить миру конкурентоспособную промышленность, Россия превратилась в сырьевой аппендикс развитого мира: если в 1990 году на минеральное топливо приходилось 37,5 % экспорта, то к середине 1990-х — более 48 %, а к 2008 году — 65,3 %. Индустриализация, направленная на завоевание реального рынка, оказалась слишком сложна для российских промышленников, и потому de facto была отвергнута. Вплоть до наших дней Россия даже относительно не приблизилась к показателям РСФСР советского периода по производству базовых несырьевых товаров: за период с 1985 по 2009 год выпуск на территории России минеральных удобрений, бумаги, стали, цемента и легковых автомобилей снизился соответственно в 1,21, 1,28, 1,49, 1,78 и 1,95 раза, а грузовых автомобилей, тракторов, часов и фотоаппаратов — в 6,34,91 и 600 (!) раз (см. подробнее: Иноземцев Владислав. «1985: воспоминания о настоящем» // Свободная мысль, 2010, № 9, с. 5—16). Я и не говорю о том, что в стране не производятся мобильные телефоны и оборудования для развертывания систем спутниковой связи, существует только крупномодульная сборка компьютеров, отсутствует производство большинства видов оргтехники и копировального оборудования, бытовой аудио-, фото-и видеотехники, а также сложной бытовой техники. Зависимость от импорта во всех перечисленных отраслях составляет сегодня 90 % и выше.

B свое время М. Горбачев как о главной задаче перестройки говорил о построении «социализма с человеческим лицом». Сегодня, на мой взгляд, следует задуматься об «индустриализации с человеческим лицом». Она не должна, как прежде, сосредотачиваться на тяжелой промышленности и способствовать экономической закрытости. Она не должна и не может быть «фронтальной». Задача «новой индустриализации» в России — обеспечить создание новых, ориентированных на конечного потребителя, отраслей, вовлечение их в глобальное разделение труда и постепенное превращение России в государство, известное не только как крупнейший производитель нефти, но и как значимый экспортер промышленных товаров. Япония и Китай заставили Запад задуматься о перспективах глобальной геополитической игры не тогда, когда они провели космические или ядерные испытания, а тогда, когда полки американских магазинов оказались заполнены товарами «made in Japan» или «made in China». И если Россия хочет занять достойное место в экономике XXI века, надпись «made in Russia» должна быть знакома потребителям на всех континентах.

Новая индустриализация России должна принимать во внимание существующие в глобальном хозяйстве ниши и использовать естественное конкурентные преимущества страны (в первую очередь обильные и дешевые природные ресурсы, но об этом позже). Ее важнейшими чертами должна быть четкая отраслевая направленность и ориентация не на импортозамещение, а не продажи продукции как внутри страны, так и за рубежом. Совершенно правы те теоретики, которые говорят, что импортозамещающая индустриализация не только не отвечает задачам сегодняшнего дня, но и никогда не достигала заявлявшихся целей (см.: Bhagwati, Jagdish. In Defense of Globalization: How the New World Economy Is Helping Rich and Poor Alike, Oxford, New York: Oxford Univ. Press, 2004). Поэтому российская модернизация XXI века, чтобы оказаться успешной, не должна повторять шаблоны прежних модернизационных попыток.

Условиями успешной модернизации страны могут стать: повышение нормы накопления; регулируемое государством резкое снижение прибыльности сырьевых отраслей ради повышения инвестиционной привлекательности индустриального сектора; введение европейских стандартов и норм технического регулирования; улучшение инвестиционного климата через резкое снижение роли и масштабов бюрократического регулирования; и, наконец, постепенный отход от «кланового» метода подбора кадров и переход к меритократическому. Россия сможет начать поступательное развитие только тогда, когда основную роль в определении ее политического и экономического курса будут играть не представители сырьевых монополий, а компании, укрепившие свои позиции в ходе «новой индустриализации».

Резкие исторические повороты не только сопровождаются, как правило, политической борьбой, но и предваряются серьезным интеллектуальным брожением. От Великой Французской революции до Октябрьского переворота и горбачевской перестройки это правило не нарушалось практически никогда. Учитывая судьбоносность происходящих перемен, не вызывает удивления, что общество, сталкиваясь с ними, иногда раскалывается на два противоположных и непримиримых лагеря, в противостоянии которых и выкристаллизовываются планы реформ.

Ничего подобного в современной России не происходит. Провозглашенная президентом Д. Медведевым модернизация была воспринята откровенно прохладно. Никто не высказал возражений против предложенного плана или обозначенных приоритетов. При этом большинство из тех, кто горячо приветствовал модернизационные планы, отнюдь не замечены в реальных делах, способствующих трансформации российских экономики и политики. C одной стороны, это можно объяснить: модернизация в том ее виде, в каком она была представлена главой государства, приемлема для всех — даже великодержавные шовинисты отнюдь не возражают против того, чтобы Россия была более сильным и технологически прогрессивным государством. Политические силы — и даже «Единая Россия», большинство членов которой известны только безудержным казнокрадством, — также не отвергли идею модернизации, хотя еще недавно с большим энтузиазмом поддерживали курс на создание «энергетической сверхдержавы» на базе «суверенной демократии». Президент Д. Медведев осознает такое положение вещей, но, видимо, не видит в нем ничего экстраординарного; в сентябре 2010 года, встречаясь в Ярославле с группой российских и иностранных политологов, на вопрос о том, не следует ли создать мощную общественную силу в поддержку модернизации, он ответил отрицательно, мотивировав свое мнение так: «Во всяком случае, глаза в глаза мне никто не говорил: «Мы против модернизации, давайте законсервируем все как было, мы развивались абсолютно правильно, у нас все хорошо, ничего не трогайте, не дай бог, что-нибудь испортите, разрушите»» (цит. по: www.kremlin.ru/news/8882). B данном случае я вижу очевидную подмену понятий: если никто не выступает против чего-либо, это еще отнюдь не означает, что все выступают «за». Отсутствие оппозиции не следует считать выражением поддержки.

Ha мой взгляд, все это указывает на крайнюю опасность, в которой находится модернизационная повестка дня в России. Наиболее серьезная угроза исходит от трех теоретических постулатов, которые сегодня обозначились весьма четко.

Во-первых, это позиция, которую изложил президент Д. Медведев. Сегодня модернизация в России невыгодна очень многим. Она неприемлема для представителей сырьевой олигархии, так как только урезание ее баснословных прибылей может обеспечить ресурсы для модернизации страны. Она угрожает бюрократам и силовикам, привыкшим паразитировать на бесправии предпринимателей и граждан, в то время как модернизация призвана раскрепостить хозяйственную инициативу. Она невыгодна правящей партии, «Единой России», так как требует иного принципа подбора и расстановки кадров, кроме критерия близости к ее пожизненному сакральному лидеру. Она может стать катастрофой для крупнейших квазигосударственных предприятий, скрывающих собственную неэффективность за псевдомодернизационной риторикой. Куда менее слабы и многочисленны группы тех, кто реально заинтересован в модернизации — и это не должно удивлять, ведь реформы всегда начинало меньшинство. Поэтому попытка «никого не обидеть» в ходе модернизации, проявляющаяся в последние месяцы все сильнее, способна полностью выхолостить ее содержание. Пока общество не начнет поляризовываться на основе отношения к модернизации, можно считать, что она еще не началась.

Во-вторых, это тезис о том, что «модернизации в сегодняшней России нет альтернативы». Данная мысль красной нитью проходит в трудах большинства тех, кто считает себя специалистами по модернизации (см.: Дискин, Иосиф. Кризис… И все же модернизация! Москва, Издательство «Европа», 2009, с. 7–16). Однако на деле такая позиция очень опасна. Совершенно не очевидно, что модернизация завершится успехом — но укорененное мнение о том, что она не может быть неудачной или провалиться почти наверняка трансформируется в утверждение о том, что «в общем и целом» модернизация удалась, и на ближайшее время данный вопрос может быть снят с повестки дня. Такая подмена понятий очень распространена в современной России: мы видели провалившуюся административную реформу, которую задним числом велено было считать удавшейся; реформу армии, которая большинством экспертов воспринимается как катастрофа, но при этом всячески приветствуется сверху; новации в области образования, отношения к которым со стороны специалистов и власти разнятся диаметрально. Поэтому, сходясь в утверждении о том, что «модернизации нет альтернативы», ее состоящие на содержании у власти адепты создают предпосылки для сведения ее на нет уже в относительно недалеком будущем.

В-третьих, катастрофически негативное влияние на дискуссию оказывает постоянно воспроизводящееся отождествление модернизации с технологическим инноваторством. Мы уже говорили о том, что последние десятилетия на подтверждают гипотезу о более быстром или успешном экономическом росте государств, сделавших ставку на инновации. Более того; разрушенные научная и производственная базы в России не дают основания надеяться на успешность широкой программы развития инновационного сектора. Между тем искусственное смещение акцента на инновации, и, более того, в сторону коммуникационных и информационных технологий объективно приводит к сокращению доли тех, кто с полным осознанием своей миссии станет «прорабами модернизации». Достаточно вспомнить, как в 1960-е годы перебравшиеся в города корейские бедняки стали движущей силой тамошнего промышленного переворота и как китайские крестьяне на рубеже 1970-х и 1980-х годов оказались «мотором» рыночных реформ, чтобы понять: социальная база модернизации должна быть максимально широкой, а не сводиться к сообществу «яйцеголовых», синих от сидения перед мониторами, программистов и блоггеров.

Оценивая состояние обсуждения проблемы модернизации в современной России, можно констатировать как минимум четыре важных момента. Модернизация не рассматривается как радикальная смена социальной и экономической парадигмы, и потому не становится темой, способной спровоцировать социальный конфликт, который мог бы послужить целям развития. Модернизация умело выставляется как проект частный — отраслевой (пять направлений модернизации) или инновационный, — который способен затронуть судьбы и интересы лишь части населения. Модернизация считается неизбежной — а это означает, что глубокого ее обсуждения вообще не требуется. И, наконец, модернизация даже почти через четыре года после ее «объявления» не имеет ни качественных, ни количественных целей и ориентиров, а также критериев, отражающих степень прогресса на этом пути.

Таким образом, я бы рискнул утверждать, что значимой дискуссии по вопросам модернизации в современной России нет. Существуют группы экспертов, которые в «пожарном» порядке дорабатывают бессодержательную «Стратегию-2020», принятую В. Путиным в самый канун экономического кризиса. Есть и альтернативные центры, которые предлагают иногда весьма радикальные и в целом обоснованные рецепты реформ. Однако эти позиции просто заявляются, а не вбрасываются в общественное поле. От власти — в том числе и от президента Д. Медведева — не исходит заказа на серьезное и глубокое изучение как нынешнего состояния российской экономики, так и перспектив ее развития. Отсюда мой скептицизм относительно того, способна ли Россия самостоятельно выработать программу модернизации и реализовать ее. Ha этот вопрос я отвечаю категорическим «нет».

Соответственно и на основной вопрос: имеет ли российская модернизация шанс на успех — я отвечаю отрицательно. Причина тому — не в проклятии российской истории, архаичности русской культуры, забитости народа, превратностях климата или излишнем сырьевом изобилии. Достаточно взглянуть на россиян, перебравшихся за рубеж, чтобы понять: наши соотечественники, как правило, не менее способны к творческой самореализации в бизнесе или науке, чем американцы или европейцы. Российский народ в 1990-е годы проявил не меньше смекалки, чем в самые трудные годы XX века, выстоял в испытаниях, с которыми могут сравниться военные времена, пересмотрел прежние ценности и воспринял новые. Этот народ как никакой другой способен к инновациям и предпринимательству. Проблема в России — не в народе, а во власти, ее задачах и целях.

Российская власть сегодня — это предприниматели, оказавшиеся в бюрократических кабинетах. Ее главная задача — заработать на безбедную жизнь, в идеале вне границ собственной страны. Уже этот факт существенно сокращает шансы на модернизацию, так как провоцирует мощный конфликт целей, которого не было (или практически не было) в большинстве успешно модернизировавшихся стран, где политика была относительно четко отделена от бизнеса. Дополнительная проблема связана с тем, что интересы большинства политических лидеров, министров и депутатов связаны с сырьевым бизнесом или с дележом бюджетных средств, также получаемых от сырьевых отраслей. Все это означает: власть не может быть заинтересована в модернизации, которая объективно представляет собой уход от сырьевой зависимости. И это перевесит все «за», которые могут быть высказаны в поддержку модернизации.

He менее важным фактором выступает и то, что путинский режим создал совершенно новое общество, в котором полностью обесценены коллективные действия. Людям куда проще «решить свои проблемы» с государством в индивидуальном порядке, чем пытаться реформировать сложившуюся систему. Более того; в отличие от советских времен, российское общество намного свободнее, и у людей существует возможность «не сталкиваться» с государством, уходя в частную жизнь, «реализовывая» себя в социальных сетях или просто покидая страну. Это абсолютно новый феномен — свободное общество в авторитарно управляемой стране — предполагает полную невозможность разрушения сложившейся системы «снизу», так как протестный потенциал в значительной мере утрачен.

И, наконец, нельзя не принимать во внимание чисто экономических аспектов. Основная часть российской промышленности приватизирована в 1990-е годы, и сегодня собственники предприятий не заинтересованы в инновациях, так как фактически пользуются дармовыми производственными фондами. Достаточно сказать, что производство основной продукции, никеля, в рамках одной из крупнейших российских компаний, ГМК «Норильский никель», вообще ничего не стоит, так как все издержки предприятия покрываются от продажи побочного продукта, металлов платиновой группы. И это справедливо далеко не только в отношении данной компании. Можно ли в такой ситуации предполагать, что крупные российские промышленники будут инвестировать в свои производства для повышения конкурентоспособности? Экономика задавлена также и монополизмом, причем государство вполне ему потворствует: так, когда в 2006 году Федеральная антимонопольная служба дала согласие на образование крупнейшего производителя алюминия — OK «Русал», — единственным условием стало требование, чтобы новая компания не продавала свой продукт в России более чем на 5 % дороже текущих котировок на LME. Все это показывает: предпосылок для развития конкуренции и инвестирования в ее повышение — а это ключевые элементы модернизации — в России нет. И ликвидированы они той самой властью, которая и сегодня управляет страной.

Означает ли это, что Россия обречена? Ha мой взгляд, нет. Великой заслугой президента Д. Медведева и его модернизационного проекта, вне зависимости от того, какой окажется судьба этого начинания, да и самого президента, явилось то, что он поставил амбициозные цели перед достаточно свободной страной — страной, существенно отличающейся от Советского Союза. Провал попытки модернизации несомненно вызовет осмысление его причин и возможных последствий — и на этом пути сформируются теоретики и практики новых, более успешных, модернизаций. Скажу со всей определенностью: модернизации России есть альтернатива. Эта альтернатива — в прозябании в статусе «сырьевого придатка» сначала Европы, а затем, когда она разработает более экологичные источники энергии, то Китая. Медленная деградация экономики и общества может продолжаться десятилетиями — особенно если оно смягчается существенными экспортными поступлениями. Мой оптимизм основывается в данном случае лишь на том, что большинство стран, которые осуществляли успешные модернизации, были куда более бедными, отсталыми и отрешенными от глобального разделения труда, чем Россия. И коль скоро их попытки модернизации нередко оказывались успешными, то в данной сфере поистине нет ничего невозможного — а это значит, что и к России когда-то придет успех.

Но когда? Это, пожалуй, самый главный вопрос, на который сегодня все хотят услышать ответ. Боюсь, что ответ этот не может иметь хронологической определенности — однако основное условие начала успешной модернизации можно назвать довольно легко. История показывает, что все модернизировавшиеся страны в своих попытках модернизации стремились прежде всего уйти от прошлого. Корея хотела забыть ужасы гражданской войны; Малайзия — положение британского сырьевого придатка; Бразилия стремилась покончить и с аграрной экономикой, и с памятью о годах военной диктатуры; Китай — преодолеть наследие «культурной революции» и десятилетий голода и нищеты. B этом контексте проблема России состоит в том, что у нее нет аллергии на прошлое — причем власти сегодня делают все, чтобы она не появилась. Однако, чем сильнее прославляется советский период, чем жестче клеймятся 1990-е годы, и чем активнее ведется пропаганда антиамериканских и антизападных взглядов, тем меньше шансов на модернизацию, делать которую можно только в случае, если назад будет страшно оглянуться. Поэтому реальная модернизация России начнется тогда, когда страна окажется у грани коллапса, а путинская эпоха будет восприниматься не иначе, как время самого крупного ограбления страны за последние несколько столетий. Произойдет это, к худшему или к лучшему, не в ближайшие десять лет.

Печатается по русскому тексту статьи, опубликованной на немецком языке как: lnozemtsev,Vladislav. «Ist Russland Modernisierbar?» // Transit [Vienna], Heft 42, 2012, SS. 78–92.

Также текст публиковался в более коротком варианте на английском языке как: Inozemtsev, Vladislav. «Dilemmas of Russia's Modernization» // Krastev, Ivan; Leonard, Mark and Wilson, Andrew (eds.) What Does Russia Think? London: European Council on Foreign Relations, 2009, pp. 46–52.