Книга: Бесследно исчезнувшая
Назад: Вторник. 14 мая
Дальше: Четверг. 16 мая

Среда. 15 мая

В 4.46 Андерс Шюман сдался. Он лежал и таращился на красные цифры на дисплее радиочасов больше часа и понял, что уже не сможет заснуть. Осторожно повернув голову, посмотрел на спящую жену, ее приоткрытый рот, ритмично поднимавшуюся и опускавшуюся под одеялом грудь.
Естественно, она была права.
Чертов блогер, с его агрессивными и пространными обвинениями в чем-то, сделанном им восемнадцать лет назад, не стоил того, чтобы тратить на него нервы.
Шюман осторожно выбрался из влажного постельного белья и встал с кровати босыми ногами на холодный пол. Немного посомневавшись, махнул рукой на халат и натянул на себя вчерашнее белье, даже не посетив душ. И пусть с внутренней стороны трусов имелся явный коричневый след, он не увидел в этом ничего страшного. А потом надел рубашку, брюки и носки и, крадучись выбравшись из комнаты, как можно тише закрыл за собой дверь. Хотя в этом не было необходимости: его супруга могла спать даже под грохот канонады.
Внизу на кухне он приготовил себе полный кофейник крепкого кофе. Это могло не лучшим образом отразиться на его желудке, но здоровье сегодня меньше всего заботило Шюмана.
Он расположился за кухонным столом и смотрел на фасад соседнего дома. Вида на море у него из окна никогда не было, что бы там ни утверждал «Свет истины».
По полу тянуло холодом, у него по-прежнему мерзли ноги, он так никогда и не привык к этому. Больше тридцати лет просидел здесь за утренним кофе и, по крайней мере, девять месяцев каждый год тер ступнями по внутренней стороне ноги, чтобы немного согреть их. Конечно, все давно можно было бы исправить, но тогда пришлось бы сломать настланные еще в 1912 году сосновые доски и выбросить их, на что его жена не соглашалась, а дом ведь, вопреки всему, принадлежал прежде всего ей. Она выросла здесь, хотя несколько лет в начале 80-х жила в другом месте: в его двухкомнатной квартире с ванной на окраине Сёдермальма, но потом они купили хоромы ее родителей и обосновались в Сальтшёбадене навечно. Жена хотела, чтобы их дети выросли здесь и могли столь же гармонично развиваться, как и она сама, единственный ребенок двух возрастных родителей (им было сорок и сорок восемь, когда она родилась, что считалось слишком поздно в то время). Он окинул взглядом кухонную мебель. При ремонте они постарались по максимуму сохранить оригинальную обстановку.
Однако им так и не посчастливилось иметь собственных детей. Сегодня они, пожалуй, могли бы прибегнуть к экстракорпоральному оплодотворению, к суррогатному материнству или усыновлению, но, честно говоря, теперь это не представлялось безумно важным. Для него, во всяком случае. Им в общем-то хватало друг друга. Он всегда был крайне занят своей работой, а она пропадала у себя в районной поликлинике, плюс уделяла массу времени встречам с подругами, с которыми выросла, культурным и театральным клубам, чтению и своей йоге вечерами по вторникам.
Им хорошо, просто фантастически здорово жилось вместе.
Зарплата от семейства Веннергрен расставила все точки над «i». И в этом смысле ему фактически приходилось признать правоту «Света истины»: он продал свою душу за возможность купить остров.
Или, пожалуй, что-то другое, поскольку душа осталась при нем (по крайней мере, частично). Он заложил ее с целью максимально улучшить ситуацию в «Квельспрессен», он верил в демократию и свободу слова, а как же иначе? Находившиеся под патронажем государства средства массовой информации четко знали свое место, он делал хорошие и разумные вещи, трудясь на «Телевидении Швеции», но без коммерческой конкуренции все государственные массмедиа изнемогали под тиранией власти.
Он оказал Швеции услугу, когда занял пост ответственного издателя у семейства Веннергрен.
Шюман осторожно допил последние капли кофе из чашки и почувствовал зловещее жжение в желудке. Ему требовалось что-то съесть.
Он скосился на альков за лестницей, его рабочий кабинет.
Стоило ли ему проверить сейчас или подождать, пока он доберется к себе в редакцию?
Он получил пару предложений относительно интервью за предыдущий день и проигнорировал их. Оставалось только надеяться, что коллеги не станут об этом писать. Хотя вряд ли стоило ожидать от них такой милости. Он сомневался еще мгновение, потом отодвинул в сторону стул и направился к своему компьютеру. Его руки дрожали, пока он вводил пароль, пульс частил. Кресло формой идеально подходило к его ягодицам. Он вошел на страницу «Света истины» и прочитал заголовки последних дополнений. Те же самые, что и вчера, ничего не случилось за ночь.
Шюман перевел дух. Почувствовал, как у него расслабились плечи.
Потом снова наклонился к компьютеру, полистал новости авторитетных средств массовой информации. «Конкурент» оказался в самом верху. Прочитав анонс, он, казалось, получил удар кулаком в солнечное сплетение.

 

«Новые обвинения:
ШЮМАН ОБМАНОМ ПОЛУЧИЛ ЖУРНАЛИСТСКИЙ ПРИЗ
Документальный фильм был сделан им за взятку».
У него перехватило дыхание. Он вскочил, вперился взглядом в экран. Линетт Петтерссон и Свена-Улофа Виттерфельда, деловых партнеров Виолы, цитировали как надежных и объективных экспертов, а не как соучастников по делу, кем они, по сути, являлись. То, что они сами находились в тюрьме за экономические преступления, описывалось как досадное упущение в работе.
Далее в результатах поиска стоял известный экономический журнал, где никто и не думал прятаться за неким алиби о «новых обвинениях», здесь данные «Света истины» целиком и полностью принимались на веру:
«Блогер разоблачает блеф Шюмана – сфальсифицированную историю об исчезнувшей женщине».

 

Петтерссон и Виттерфельд укоризненно взирали на него с экрана, по их словам, они в течение двадцати лет «ждали реабилитации», неясно почему.
Следующую строчку занимал главный шведский интернет-сплетник, портал mediatime.se, чью первую страницу украшал большой портрет Шюмана с заголовком:
«Лживый взяточник – мошенник разоблачен».

 

Шюман споткнулся, попятившись к двери, миновал прихожую, ударился большим пальцем ноги о порог, а потом его долго рвало в гостевом туалете, пока желудок не избавился от всего выпитого им кофе.

 

Томас степенной походкой двигался к главному входу в Розенбад. Сумка с обедом небрежно болталась на крюке его протеза, правой рукой он размахивал в такт движению. Всем, лицезревшим его сейчас, сразу становилось ясно, что перед ними чиновник на пути к себе в правительственную канцелярию, один из немногих избранных, создающих наше общество, облеченных властью людей, творящих историю каждый день.
Хотя, к сожалению, мало кто видел его идущим туда в такое время. Уголком глаза он заметил лишь мужчину, подметавшего улицу на маленькой машинке, разносчика газет и нескольких бродяг в дождевиках, кативших перед собой магазинную тележку. Такую цену ему приходилось платить, если он хотел приходить на работу раньше других, но она его устраивала. Для него главным кошмаром сегодня было столкнуться с Джимми Халениусом, но он больше не мог сидеть в осточертевшей ему квартире, а таким образом ему удавалось избегать сочувственных взглядов статс-секретаря и прочих коллег, когда он проходил мимо их открытых в коридор дверей.
Сам он всегда закрывался в кабинете. Тогда коллеги, возможно, могли думать, что он занимается чем-то секретным. По крайней мере, он на это наделялся, хотя на самом деле прекрасно знал, что ему, конечно, не удастся никого обмануть. Его чертово исследование о международной экономической преступности с таким же успехом можно было засунуть в архив и никогда не вытаскивать на свет божий. С одной стороны, речь, естественно, шла о бездарном расходовании налоговых средств, но, с другой, правительство слишком дешево отделалось.
Томас подошел к начищенной до блеска двери правительственной канцелярии, выловил пропуск из правого кармана пальто, вставил в прорезь и набрал код. Замок с тихим щелчком открылся, он сделал шаг назад, сунул пропуск в карман и подождал, пока входная дверь распахнется перед ним.
Никто не мог видеть, что у него крюк вместо левой руки. Он надевал кожаную перчатку поверх него и натягивал ее родную сестру на правую руку. И все выглядело совершенно естественно. Хотя последняя операция стоила ему большого труда, крюк ведь плохо помогал, но он очень старался и в конечном итоге всегда добивался своего.
Томас миновал внутренние двери и, одолев несколько ступенек, поднялся в мраморное фойе, где в знак приветствия махнул охране правой рукой, а потом ему пришлось воспользоваться пропуском и кодом снова, чтобы добраться до лифтов.
Конечно, он работал на первом этаже, но всегда ненадолго останавливался перед лифтами. Тогда те, кто видел его стоявшим там, свято верили, что ему надо подняться выше, вплоть до пятого или шестого этажа, где располагался министр или, пожалуй, даже в канцелярию премьера, находившуюся на самом верху.
Потом Томас быстро проскользнул в свой собственный коридор.
Никто другой еще не успел прийти, точно как он и рассчитывал.
Его кабинет был тесным и меблирован на спартанский манер. Это касалось, конечно, и всех других, но подобное никак не могло служить оправданием.
Он отнес свою коробку с обедом в маленькое кухонное отделение, оборудованное для него в одном углу: холодильник, маленький морозильник, микроволновка и кофеварка. Это было действительно практично. Тем самым он избегал необходимости обедать и пить кофе в общем помещении, а о мытье посуды заботились уборщицы. Минуту поразмыслив, он решил приготовить себе чашечку кофе из «Ромы», одного из самых крепких видов кофейных капсул.
С чашечкой эспрессо Томас расположился у монитора и в очередной раз почувствовал себя ущербным. Ведь умение печатать на компьютере одной рукой никогда не считалось большим достижением, а он когда-то умел делать это быстро, двумя руками. Лживый докторишка утверждал, что можно научиться работать на клавиатуре крюком, и сначала он тренировался, но потом оставил это занятие из-за полной его бессмысленности.
Итак, ему предстояло исследовать международную экономическую преступность в черт знает какой раз.
Да, да, да, он знал, что это важно, краеугольный камень в борьбе с мафией. Ведь сколько бы преступники ни продавали оружие, наркотики и девочек в сексуальное рабство, для них большой проблемой всегда оставалась легализация полученных в результате доходов. Они же не могли прийти в банк с мешком купюр и просто положить их на счет, ведь вкладчику требовалось доказать, что он добыл свои деньги законным путем. И это касалось всех финансовых институтов, где бы они ни находились (даже на Каймановых островах).
Все знали это, и так же знали, как выкручивались преступники. (Речь, конечно, не шла о тех простых мерах, когда так называемые смурфы ходили кругом и клали раз за разом по пятьсот долларов на различные банковские счета.) Через офшорные компании в каком-нибудь налоговом раю, например на уже упомянутых Каймановых островах или в более близком Гибралтаре, деньги перемещались при помощи фиктивных счетов и подставных фирм таким образом, что постепенно обрастали реальной бухгалтерией, которую можно было при необходимости предъявить контрольным органам. Существовало также много схем аналогичного свойства с недвижимостью, и в результате реализации всех их наркоторговцы становились владельцами счетов с белыми как снег деньгами.
На этот раз в задачу Томаса входило исследовать, как различные полицейские власти в соответствующих странах могли бы действовать наилучшим образом, чтобы остановить международный криминалитет.
Словно на это требовалось полтора года.
Используйте электронную почту, черт побери, хотелось ему крикнуть. Или телефон, всего-то надо поднять трубку и позвонить. Научитесь говорить по-английски, чертовы латиносы, и проблема исчезнет.
Он рассмеялся про себя: подумать только, как все просто решается. Потом отхлебнул кофе и недовольно скривился: напиток успел остыть. Ему обещали поменять кофейный аппарат, нынешний никуда не годился.
Потом он удобнее устроился на стуле и пустился в странствование по Сети, проверил страницы, которые обычно отслеживал, прочитал, как продвинулись за ночь его любимые дебаты. Тема «Сплетня» о медийной шлюхе Аннике Бенгтзон была его любимой страницей, именно с нее он всегда начинал. Она находилась на одном из наиболее сомнительных дискуссионных форумов, и трафик там был не столь велик, как на его признанных аналогах. Не он создал данную тему, а значит, существовали и другие ненавидевшие ее. К сожалению, там уже более недели царил полный штиль, хотя он заходил туда и писал несколько раз, что она спуталась с одним жирным членом риксдага. Никто не отреагировал на это никаким комментарием. А вчера вечером он подкинул более лакомый кусок, из тех, на которые люди обычно клевали.
Страница Софии Гренборг на «Фейсбуке» за утро уже обновлялась дважды, его бывшая любовница, похоже, со всей присущей ей страстью относилась к своей маленькой жизни в Интернете. Он вошел и одобрил оба дополнения, стоило немного поддержать Софию. Он мог вернуть ее при первом желании, она приходила к нему в больницу и рыдала, и баюкала его, и целовала в щеки, пока он не избавился от нее, будучи не состоянии больше выносить сочувствие.
Томас посетил несколько скучных феминистских сайтов, не задерживаясь на них, но, дойдя до «Света истины», посчитал нужным остановиться. Чокнутый блогер сделал очень амбициозную подборку утренних реакций на его разоблачения относительно главного редактора Андерса Шюмана, и надо признать, он здорово преуспел. Даже по-настоящему уважаемые средства массовой информации не остались в стороне. Конечно, они прятались за формулировками вроде «как утверждают в Интернете» и «в одном критически настроенном блоге заявляют», но смысл от этого не менялся. Мошенник, лжец, взяточник – так звучали самые обычные оценки.
Томас прошелся по всем перечисленным ссылкам, с трудом удержавшись от соблазна стать Грегориусом и вступить во всевозможные дискуссии, но ему следовало подождать, пока он придет домой. Если оценить свое самочувствие должным образом, он ведь, пожалуй, мог стать больным уже после обеда.
В коридоре снаружи от его двери началось движение, коллеги прибывали. Он вывел на экран свое исследование и сделал его фоном для сетевых сайтов.
Самый интересный из всех комментариев оказался не анонимным, а подписанным Анной Снапхане, антагонистом и бывшим оруженосцем Анники, которая сегодня работала редактором на mediatime.se. Она написала фельетон о главном редакторе, в своем лицемерии перешагнувшем все возможные границы. И описала, что значит работать в «Квельс-прессен», как репортеров там заставляли искажать факты и лгать, как Шюман управлял редакцией железной рукой, давая зеленую улицу исключительно своим фаворитам, невзирая на деловые качества и талант. Воспользовавшись случаем, она в очередной раз пнула Аннику, представив ее как главного подручного Шюмана и человека, наиболее преданного насквозь прогнившей политике «Квельспрессен»…
В дверь постучали. Томас вздрогнул так, что его крюк ударился о клавиатуру. Он быстро свернул язвительный опус Снапхане и наклонился над текстом своего исследования.
– Войдите.
Крамне, вечно старающийся угодить всем вышестоящим, начальник его отдела, сунул голову в дверь. Он не осмелился войти, считал, наверное, что инвалиды заразны.
– Привет, старина, как дела?
Томас слабо улыбнулся.
– Спасибо, – ответил он. – Продвигаюсь понемножку. Вот жду ответа от испанцев.
Крамне еще чуточку приоткрыл дверь.
– Я имею в виду с тобой, ты же болел несколько дней?..
Томас удержался от соблазна ответить резко.
– Немного простыл, – сказал он. – Ничего опасного.
– Ты пообедаешь с нами сегодня? Мы, несколько человек, собираемся прогуляться до бара «Опера».
Ага, коллектив решил пожалеть калеку. Он пожал плечами:
– Звучит крайне привлекательно, но у меня телефонная конференция с греками в двенадцать, и я должен…
Крамне поднял руки в знак сочувствия.
– О’кей, – сказал он, – ничего не поделаешь, присоединяйся к нам, если все отменится, у этих греков ведь семь пятниц на неделе…
Томас смеялся одобрительно его шутке, пока дверь не закрылась. Потом он вздохнул.
Теперь ему придется устраивать чертову телефонную конференцию. И что бы придумать для обсуждения в этот раз?

 

– Я не хочу эту куртку. Она неудобная. – Эллен дернула за молнию дождевика.
– Я знаю, что она не нравится тебе, – спокойно парировала Анника, – но ты же будешь мокрой насквозь, прежде чем доберешься до школы, если наденешь другую.
Калле демонстративно вздохнул, переминаясь с ноги на ногу возле двери. Анника почувствовала, как на нее нахлынула волна раздражения. Калле всегда одевался быстро и успевал вспотеть и разозлиться, пока Эллен ныла из-за всякой ерунды.
– Молния колется, – придумала она новую причину.
Анника расстегнула молнию на несколько сантиметров, чтобы не давила дочери на подбородок.
– Ты хочешь сидеть мокрой и мерзнуть в школе весь день? Заболеть и не поехать на верховую езду? – Она подтолкнула девочку к двери. – Если вы не успеете на следующий автобус, то опоздаете.
Ее дети по-прежнему ходили в школу на Кунгсхольмене, где учились до того, как она и Томас расстались, из-за чего у них на дорогу уходило полчаса, когда они жили у Анники. Эллен бросила на нее обиженный взгляд, прежде чем закрыла дверь. Анника слышала, как ее шаги простучали вниз по лестнице.
Она перевела дух.
Джимми ушел на работу рано утром, поэтому на ее долю выпало отправить в путь Якоба и Серену. Они ходили в школу, расположенную всего в нескольких кварталах, и им требовалось выходить не ранее чем через четверть часа.
– Якоб! – крикнула она в сторону коридора. – Серена! Вы собираетесь?
Никакого ответа.
Анника вернулась на кухню и приготовила еще кофе, взяла свой мобильный телефон и зашла на домашнюю страницу «Конкурента». Пока черная жидкость сочилась из аппарата в чашку, она просмотрела их материалы, касающиеся Лерберга. Они вцепились зубами в его исчезнувшую жену, вероятно, из-за того, что им удалось добыть по-настоящему очаровательную фотографию Норы и двух детей.
Аппарат перестал работать, давая понять, что кофе готов. У Джимми была машина, варившая его из маленьких капсул в алюминиевой упаковке, чертовски дорогих и наверняка безумно вредных для окружающей среды, но кофе получался действительно хорошим. (Хотя как она, собственно, могла судить о таких вещах? Ей же нравилась бурда из редакционного автомата.) Однажды Джимми попросил ее купить несколько капсул в специализированном бутике на Кунгсгатан, и это стоило ей немало волнений. Магазин оказался большим, как самолетный ангар. Когда она вошла внутрь, ее встретили три молодых человека с амбициями моделей, одетые в костюмы от Армани, которые наперебой улыбались ей. Они стояли за прилавком из стали и темного благородного дерева и хором приветствовали ее. Один из них протянул ей листок бумаги с номером таким жестом, словно она получала от него яйцо Фаберже. Потом она вошла в сам торговый зал. И почувствовала, как у нее широко открылся рот. Интерьер там нельзя было назвать иначе чем супердизайном, с мраморным полом и снова с темным благородным деревом и большими телевизионными экранами, где Джордж Клуни ходил по кругу и прихлебывал кофе. Два десятка других моделей в блестящих нарядах стояли за километровым прилавком и продавали маленькие капсулы по запредельным ценам. Анника сразу поняла, насколько у нее мокрые и взъерошенные волосы и как много грязи на ее обуви. Она ушла оттуда, не смогла заставить себя купить их кофе, но пить его у нее получалось просто замечательно.
«Нора никогда не оставила бы детей», – прочитала она заголовок на интернет-странице «Конкурента». Боссе сочинил его, ему удалось раскопать других «подруг». И четыре женщины Боссе, хорошо одетые и причесанные, с красивыми детьми на руках, заверяли, что Нора пользовалась огромной популярностью в их квартале, была образцом для всех в плане отношения к мужу и малышам и работе по дому, вела тихую и респектабельную семейную жизнь, прекрасно общалась с соседями, друзьями и знакомыми… Естественно, они, точно как и дамочки Анники, надеялись, что Нора скоро снова будет дома, а Ингемар выздоровеет, и мир и покой снова вернутся на их улицу, и жизнь продолжится как прежде.
«Разве жизнь когда-нибудь бывает точно такой, как прежде? – подумала Анника. – Как выглядит такая жизнь?» Она, по крайней мере, никогда не имела ничего подобного. И покой, где его найти?
– Якоб, ты можешь прийти сюда?! – услышала Анника, как Серена крикнула со стороны ведущего к спальням коридора.
Она опустила на стол мобильник и, после недолгих сомнений отставив в сторону чашку с кофе, направилась к комнате Серены.
Девочка выбрала хлопчатобумажное платье с узором, которое застегивалось на пуговицы на спине, у нее возникла проблема с двумя самыми верхними из них.
– Подожди, я помогу тебе, – сказала Анника как можно более доброжелательно.
Серена резко повернулась и сделала шаг назад.
– Уходи отсюда, – буркнула она.
Анника остановилась:
– Я же только хотела…
– Якоб может застегнуть. Мы не нуждаемся в тебе.
У Анники в легких закончился воздух. Она судорожно вздохнула и скосилась на девочку, подыскивая подходящие слова, ей требовалось отреагировать, но как? Она прикусила губу и пропустила шагнувшего в комнату Якоба. Серена развернулась, и мальчик застегнул две верхние пуговицы на платье.
– Спасибо, Якоб, – сказала Серена и протиснулась мимо Анники в направлении прихожей.
Анника стояла в комнате, пока не услышала, как открылась и захлопнулась входная дверь. Она закрыла глаза и ждала, пока давление в груди спадет, но облегчение не приходило. Взамен ощущение тяжести переместилось в живот, в темно-красную точку вблизи позвоночника, где жила злость.
«Чертова девчонка, что я сделала тебе?»
От этой гневной мысли давление чуточку уменьшилось, благодаря чему он смогла дышать снова.
А потом разрыдалась.

 

Ингемар Лерберг лежал в обычной больничной кровати с приподнятым изголовьем, его руки немного свешивались вниз, согнутые в локтях под углом девяносто градусов. Нина смотрела на него из коридора сквозь стекло больничной двери. Он был отключен от аппарата искусственного дыхания, несколько тонких шлангов вели от его тела к капельнице и контрольным приборам. Он был в больничной белой ночной рубашке, без носков. Тонкое белое одеяло покрывало его живот и ноги до лодыжек. Она не справилась с соблазном взглянуть на его пятки. Сильно опухшие, они имели сине-желто-зеленый цвет. На них хватало ран с запекшейся черной коркой. Один глаз Лерберга закрывала черная заплатка.
Главврач Карарей торопливо подошел к Нине.
– Он очнулся? – спросила она.
– Он периодически приходил в сознание ночью. Утром поспал немного, но совсем недавно проснулся.
Нина окинула взглядом тело Лерберга.
– У него же нет никаких повязок, – констатировала она.
– Только на послеоперационных швах, – сказал доктор. – Ребра ведь не бинтуют, пятки лучше заживают на воздухе.
– Он может говорить?
– Он понимает, что мы говорим, но был интубирован, и ему сделали трахеостомию, поэтому голосовые связки у него ужасно распухли.
– Трахеостомию?
– Мы ввели ему в трахею трубку для дыхания. Ты можешь пообщаться с ним пару минут, не более.
– Почему у него на глазу наклейка черная?
Врач вопросительно посмотрел на нее.
– Все другое же белое, – объяснила Нина. – Почему пластырь у него на глазу черный?
Доктор Карарей удивленно моргнул.
– Я не знаю, – ответил он, открыл дверь и шагнул в палату.
Нина последовала за ним. Прохладный ветерок, коснувшись ее, проскользнул в коридор.
– Ингемар, – сказал врач и подошел к лежавшему на кровати мужчине. – Со мной сотрудница полиции, ей необходимо поговорить с тобой. Они хотят поймать тех, кто так отделал тебя. Ты в состоянии принять ее?
Нина шагнула вперед и встала рядом с доктором Карареем. Мужчина чуть-чуть повернул голову, его единственный глаз сейчас смотрел на нее, на нем еще оставались следы кровоизлияний.
– Меня зовут Нина Хофман. Я из Государственной криминальной полиции.
Глаз уставился на нее.
– Я понимаю, что тебе трудно говорить, – продолжила она. – Ты можешь кивать?
Мужчина не шевельнулся.
– Ты можешь моргать?
Мужчина моргнул опухшим веком. Она перевела дух.
– Моргай один раз в качестве «да» и целиком закрой глаз, если захочешь ответить «нет», – сказала Нина. – Ты готов делать это?
Мужчина моргнул один раз.
– Ты в состоянии отвечать на вопросы?
Он снова моргнул.
Нина расправила плечи, в ее распоряжении было несколько минут, она могла исходить из своих теорий и взять их за основу.
– Тебя мучили двое мужчин?
Мужчина моргнул.
– Ты узнал их?
Он закрыл глаз. Нина ждала. «Нет», значит, он не видел их раньше.
– Они хотели получить от тебя информацию?
Моргание.
– Ты смог ответить им?
Глаз закрылся и несколько мгновений оставался в таком положении. Слеза выскользнула из него и скатилась вниз к уху.
Они спрашивали о том, чего Ингемар не знал, касавшемся его или какого-то третьего лица, кого-то близкого к нему, пожалуй, того, кто исчез.
– Тебе известно, где сейчас Нора?
Тело мужчины напряглось, его глаз расширился в ужасе и повернулся к ней. Из его горла вырвался звук, похожий на мычание. Доктор Карарей поспешил к нему. Нина испуганно отступила назад.
– О-о-о-ххх! – закричал мужчина, его руки и ноги судорожно задергались.
Доктор Карарей нажал тревожную кнопку, перед дверью начала вращаться красная лампа, завыла сирена. Две медсестры вбежали в палату. Нина попятилась еще на несколько шагов.
– Но-о-охх! – закричал Ингемар Лерберг. – Но-оххха-а-а-а…
Нина смотрела на мужчину, объятого ужасом. Дверь позади нее распахнулась и сильно ударила ей по плечу, еще один врач вбежал в комнату. Она отшатнулась в сторону, выскочила в коридор и поспешила прочь из отделения, подальше от хриплых криков, и пришла в себя, только добравшись до лифта Б, а потом быстро спустилась по лестницам с четвертого этажа и, миновав большой вестибюль со стеклянной крышей, вышла под дождь.

 

Она вернулась в свою комнату в ГКП с ощущением огромного облегчения. Быстро и решительно закрыла дверь за собой, пока с процедурой знакомств, пожалуй, можно было закончить. В качестве оперативного аналитика она представляла собой ресурс, в чью задачу входило выделить некую структуру из массы поступавшей к ней информации, а потом доложить свои выводы следственной группе в устной и письменной форме. И для выполнения такой задачи ей требовался покой, чтобы она могла спокойно подумать.
Нина осторожно опустилась на стул, отдышалась, достала из сумки и пристроила на салфетке на письменном столе бутылку минеральной воды и яблоко. Перед ней лежали документы их утренней встречи. Кто-то должен был что-то знать или видеть. Записи камер наружного наблюдения с Солсиданской станции не показали ничего. Никаких признаков Норы, ни с камеры у входа, ни с перрона. Она, конечно, могла пройти мимо станции пешком, вне поля зрения камер, или проехать на автомобиле. Однако обе машины семейства находились на месте, как зарегистрированный на фирму Ингемара Лерберга «мерседес», так и «ниссан-микра», которым он владел лично…
В ее дверь сильно и быстро постучали. Прежде чем Нина успела среагировать, в комнату вошла Ламия и расположилась прямо на письменном столе.
– Удалось поговорить с ним?
Ламия села на документы. Нина взялась за бумаги и попыталась вытащить их из-под нее. Ламия чуточку приподняла одно бедро, помогая ей.
– Он находился в сознании, – сообщила Нина, – но у него распухли голосовые связки и дыра в горле после дыхательной…
– Что он сказал?
Ламия потянулась за бутылкой с минеральной водой, открутила от нее крышку и сделала большой глоток. Нина скосилась на похожую на куклу Барби женщину, которая качала одной ногой и широко улыбалась.
– Он… отвечал при помощи морганий, – объяснила Нина. – Его избивали два человека, он никогда не видел их раньше, им требовалась от него информация, нечто неизвестное ему. Он очень бурно среагировал на вопрос о том, где находится Нора, начал дергаться и выкрикивать ее имя…
– Ты будешь яблоко?
Ламия показала на ее фрукт.
– Ну да, – ответила Нина.
Женщина потянулась за яблоком и, откусив от него большой кусок, вернула на салфетку.
– Пришли списки пассажиров, – проговорила она с набитым ртом. – И там один раз засветилась Нора.
У Нины волосы поднялись на голове: почему, черт побери, Ламия не сообщила это сразу?
– И где же она?
– Мы не знаем, где она сейчас, нам известно только, где она была. Она летала на день в Швейцарию две недели назад, в Цюрих, авиакомпанией «Эйр Свисс».
Нина подавила возникшие у нее одно за другим желания вышвырнуть дамочку из своей комнаты и отобрать у нее бутылку с минералкой, взамен попробовала выяснить, о чем, собственно, шла речь.
– В Швейцарию? – спросила она тихо. – И чем там она занималась?
– Персонал фирмы Лерберга понятия не имеет, я позвонила им и поинтересовалась. У них нет филиала в Цюрихе и ни одного клиента тоже. И ничто не указывает ни на какие швейцарские сделки или секретные банковские счета. Лерберг никогда не декларировал заграничных доходов. – Ламия радостно улыбнулась. – Сегодня ведь можно получить данные о швейцарских банковских счетах. – Она закрутила пробку и поставила бутылку на стол.
– Паспорт Норы нашли в доме, не так ли? – спросила Нина и перелистала бумаги в поисках протокола осмотра места преступления.
– В бюро в спальне, – подтвердила Ламия. – Выдан 13 декабря прошлого года. Ее старый считается украденным, согласно заявлению, поступившему в полицию Наки в ноябре. Он исчез вместе с бумажником, правами и кредитками, идентификационной картой, ключами от машины и дома, когда ее сумочку похитили в кафе в торговом центре Наки.
Нина уставилась на нее: в этой женщине было что-то не от мира сего.
– У тебя фотографическая память? – спросила она.
– Таковой не существует, – ответила Ламия. – Зато у меня эйдетическая память, от греческого слова эйдос, образ.
Нина не поняла ответа и не знала, что ей сказать.
– У Ингемара Лерберга, кстати, не было заданий ни от каких разведок, во всяком случае по данным его персонала, – спокойно продолжила похожая на Барби женщина.
– Если задание секретное, персонал, наверное, не стал бы рассказывать тебе об этом, – предположила Нина.
Ламия и бровью не повела.
– Они никогда не слышали разговоров ни о какой курьерской почте или транспортах с секретными грузами, хотя и организуют все, и оформляют все бумаги…
Нина пыталась вычленить что-либо интересное из услышанного сейчас.
– Почему паспорт находился у Норы в сумке? – перебила она собеседницу.
Ламия удивленно захлопала длинными ресницами.
– Он ведь не нужен, когда идешь за покупками, – пояснила Нина. – У нее же были с собой права и идентификационная карта.
Ламия улыбнулась:
– У фирмы Ингемара Лерберга три крупных клиента, обеспечивающих девяносто процентов ее оборота: Panama General Cargo, Philippines Shipping Lines и Cargo International España…
Она продолжила приводить разные цифры, но Нина не слушала ее.
Единственный случай, когда паспорт был необходим, так это если требовалось отправиться куда-то за пределы Шенгенской зоны. Возможно, некоторые авиакомпании могли потребовать его в качестве документа, удостоверяющего личность, но обычная идентификационная карта действовала почти повсюду в Европе, кроме Великобритании.
– Где исчезла сумочка Норы? – спросила Нина, и Ламия замолчала на половине фразы.
– В кафе. Оно находится на первом этаже.
Ответ прозвучал сразу же без толики сомнения.
– Свидетели были?
– Из рапорта неясно.
Нина потеребила свой хвост.
– Ты не могла бы оказать мне любезность и подвинуться немного?
Она потянулась к телефону, стоявшему позади Ламии.
– Да ради бога, конечно, – сказала блондинка и встала со стола.
– И не могла бы закрыть дверь за собой, когда уйдешь?
– Естественно, – ответила Ламия и засеменила из комнаты на высоких каблуках.
Нина подняла трубку и сделала глубокий вдох. Она медленно набрала номер коллег из Наки, действуя наобум. Когда коммутатор ответил, представилась сотрудником Государственной криминальной полиции и спросила комиссара Лундквиста, который на местном уровне занимался случаем Лерберга. Ее соединили без вопросов.
Лундквист пребывал не в лучшем настроении, когда наконец ответил.
– Сумочка Норы Лерберг? Я ничего не знаю ни о какой украденной сумочке, когда она якобы пропала?
– Ее паспорт лежал в ней. Она получила новый 13 декабря прошлого года…
– Это же полгода назад!
Нина посмотрела на свою закрытую дверь, радостная, что никто не слышит ее.
– Я хотела бы знать, как все происходило, когда ее сумочка исчезла. Как она описала это в своем заявлении…
Что-то загремело на заднем плане, раздался какой-то крик.
– Послушай, Хофман, здесь такие события происходят…
– Из той серии, что нам надо знать?
Комиссар громко вздохнул:
– Сегодня утром одного из наших местных дарований нашли подвешенным на суке дерева около Кроктрескена, голого и измазанного медом, с пластиковым пакетом на голове.
Нина вздрогнула, словно от удара:
– Местное дарование?
– Бродяга из Орминге.
– Он мертв?
– На сто процентов. Поэтому, если ты извинишь…
Голый, измазанный медом, задушенный пластиковым пакетом?
Подвешенный к суку дерева?
Подвешенный к суку дерева?!
Картинки пронеслись у Нины в голове, названия, методы.
– Подвешен за колени спиной вниз, связанные руки обхватывают ноги?
Лундквист потерял дар речи. В трубке воцарилась тишина. Потом он закашлялся.
– Как…
La Barra.
– Я приеду к вам, – сказала она. – Сразу же. Кроктрескен, говоришь?
– Что?..

 

Ловиса Олссон жила в по-настоящему роскошной, украшенной резьбой по дереву вилле на Викингавеген в Сальтшёбадене, с гаражом на три машины и большой открытой верандой со стороны моря. Анника припарковалась на улице перед ней, вылезла наружу под проливной дождь, заперла машину и огляделась. На газоне она не увидела ни намека на прошлогодние листья, фруктовые деревья были ухожены, около фундамента дома из земли торчали несколько тюльпанов. За гаражом виднелась рама для качелей, брезент на земле, вероятно, закрывал бассейн.
Входная дверь была двустворчатой, украшенной инкрустацией и снабженной как бронзовой «стучалкой», так и звонком. Немного посомневавшись, она нажала на звонок и довольно долго слушала, как его звук эхом отдавался внутри, прежде чем ей открыли. И вопреки ее ожиданиям это сделала не одетая соответствующим образом прислуга, а сопливый мальчонка. Он уставился на нее с широко открытым ртом, темнокожий, с черными курчавыми волосами и мягкой игрушкой в руке.
– Мама дома? – спросила Анника.
Мальчик внимательно посмотрел на нее.
– Как тебя зовут? – поинтересовался он.
– Анника. А тебя?
– Входи! – крикнула Ловиса откуда-то из утробы дома.
– Марк, – сказал мальчик и убежал.
Анника шагнула внутрь и закрыла за собой дверь.
Ловиса торопливо вышла в прихожую, ненакрашенная и с растрепанными волосами. На руках она держала девочку с массой косичек на голове, точно как у Серены.
– Добро пожаловать, – сказала она и пожала гостье руку. – У меня дети дома сегодня, надеюсь, они не помешают нам, их простуда, похоже, никогда не кончится при этом вечном дожде…
Анника сняла куртку. Вода с нее попала на пол прихожей. Ловиса развернулась и пошла впереди Анники через огромную гостиную.
– Я немного удивилась, когда ты позвонила, – сказала она, бросив взгляд через плечо. – Разве было недостаточно нашей встречи вчера, у Терезы?
– Не совсем, – ответила Анника.
Ловиса отвела взгляд, явно озабоченная. Она направилась на кухню.
– Мне скоро в детскую поликлинику с Марком…
Кухня оказалась гигантской, с полом из черного и белого мрамора и встроенной мебелью, никаких шкафов, исключительно полки. На потолке горели разноцветные светодиодные лампы. Посередине стояла барная стойка из черного гранита со встроенным освещением. Анника раньше видела подобное только в журналах по домашним интерьерам.
– Ты, похоже, лучше других знаешь семейство Лерберг, – сказала Анника и села на высокий барный стул. На гранитной поверхности перед ней лежали несколько хлебных крошек.
– Это будет в газете? – спросила Ловиса обеспокоенно.
– Вероятно, – ответила Анника. – Ты против?
Ловиса посадила маленькую девочку на барный стул.
– Мне надо поставить фильм Марку, – сказала она и ушла.
Анника осталась один на один с малышкой, которая сидела рядом с ней и не спускала с нее настороженного взгляда, явно готовая закричать и расплакаться в любой момент, если ей что-то не понравится. От потолочного светильника на черной поверхности между ними образовалось ярко-синее пятно. Анника попыталась сфокусироваться на нем, но ее глаза постоянно встречались с глазами ребенка, и она видела в них немую злость Серены, во всяком случае, такое у нее создалось впечатление.
– Тебя как зовут? – спросила Анника, не придумав ничего лучшего.
Слезы потекли по лицу девочки, она попыталась слезть со стула. Анника в отчаянии огляделась в поисках чего-нибудь подходящего, чтобы отвлечь ребенка, но прежде чем преуспела в этом, на кухню вбежала Ловиса и заключила дочь в объятия.
Анника убрала волосы с лица, незаметно смахнула хлебные крошки на пол, достала блокнот и ручку и поместила их на стол перед собой.
– Какой у вас красивый дом, – заметила она.
– Спасибо, – улыбнулась Ловиса.
– Вы давно живете здесь?
– Мы купили его, когда я ждала Марка.
Анника улыбнулась и попыталась расслабить плечи. Итак, Ловиса и ее супруг были очень богаты. Ее одолело любопытство. Она чуточку наклонила голову, написала в блокноте время и дату и сконцентрировалась на них, словно это имело какое-то значение.
– А где работает твой муж? – поинтересовалась она непринужденно.
– В МВФ, – ответила Ловиса.
Анника удивленно моргнула.
– В Международном валютном фонде, – объяснила Ловиса. – Их офис находится в Женеве, хотя деньги мы получаем не оттуда. Мой отец владеет несколькими бутиками «Иса».
Анника снова опустила взгляд в свой блокнот. Ловиса поняла суть ее вопроса, она почувствовала, как ее щеки покраснели.
– Мой муж родился в Швеции, – продолжила Ловиса, и ее голос стал теперь ровнее и суше, чем раньше. – Его родители из Найроби, оба врачи, отец Самуэля заведует отделением интенсивной терапии в Сёдерской больнице, именно он занимается Ингемаром.
Анника приложила максимум усилий, чтобы сохранить нейтральное выражение лица. Ловиса дала дочери чашку-непроливайку с красным содержимым.
– И как у него дела? – спросила Анника.
Ловиса одарила ее невеселым взглядом.
– У отца Самуэля? Хорошо, спасибо. Мы прочитали в «Квельспрессен», что он врач Ингемара. Нам он никогда ничего о своих пациентах не говорит.
Анника попыталась улыбнуться, но без успеха. Она решила оставить в покое семейство Ловисы.
– Значит, ты знала Нору еще с детства? Вы ходили в один класс?
Ловиса измельчила банан, которым пыталась покормить дочь, но дальше дело не пошло.
– Она училась в одном классе с Марикой, моей сестрой, на два года младше меня. Нора была немного… как бы это сказать… грустной в раннем детстве. Отчасти по причине заикания, но также из-за матери. Та постоянно болела, а потом умерла.
– Вот как, – сказала Анника.
– Рак груди, – продолжила Ловиса и попыталась засунуть измельченный банан в рот девочке. – У нее не было волос, как я помню… Она умерла, когда Нора и Марика ходили в четвертый класс. Сколько же это лет? Десять?
– А у Норы были родные братья или сестры? И она жила только с отцом?
– Он руководил фарфоровым заводом. И тоже умер несколько лет назад.
Анника посмотрела на пометки в своем блокноте.
– Твоя сестра все еще общается с Норой?
Девочка выплюнула банан, Ловиса вздохнула и сдалась.
– Нет, моя сестра живет в Лондоне.
Она вытерла рот ребенку, девочка громко протестовала.
– То есть ты не сказала бы, что они дружили? – спросила Анника.
Ловиса покачала головой:
– Нора ни с кем особо не близка.
А потом бросила взгляд на свои часы «Ролекс».
– Что ты имеешь в виду? – поинтересовалась Анника.
Ловиса поднялась, почти не пытаясь скрыть внезапно нахлынувшее на нее раздражение.
– Нора не хочет иметь друзей, предпочитает поклонников. Она занимается детьми, и варит варенье, и делает соки, и вяжет, и все на свете, идеальная супруга политика. Для нее то, что Ингемар сидел в риксдаге, было примерно тем же самым, как если бы он являлся президентом США, она беспрерывно твердит, как ужасно несправедливо, что ему пришлось уйти. Даже собаку завела, поскольку так полагается. Единственное, что ей никогда не удавалось, так это похудеть.
Анника подумала о многочисленных банкротствах Ингемара Лерберга.
– Ты не знаешь, у семейства Лерберг есть проблемы с деньгами?
Ловиса рассмеялась.
– Даже если и так, – сказала она, – как по-твоему, признались бы они в этом кому-нибудь?
Она подняла девочку со стула.
– Хотя Нора любила рассказывать, как изучала экономику в Стокгольмском университете, словно речь шла о Стокгольмской школе экономики. Насколько мне известно, она так и не закончила его.
Ловиса привычно и уверенно обращалась с ребенком, она была очень богатой женщиной, но собственноручно занималась своими детьми и, похоже, не имела никаких филиппинок в подвале, хотя располагала для подобного местом и средствами, и она явно недолюбливала Нору Лерберг.
– Могу я процитировать это?
Ловиса, судя по ее лицу, испугалась.
– Нет, боже, нет, ни в коем случае, что люди обо мне подумают?
Анника улыбнулась еле заметно, она могла использовать эту цитату со ссылкой на анонимный источник.
Ловиса явно занервничала:
– Я и представить не могу, что у них были проблемы с деньгами. Самуэль видел Нору в самолете, летевшем в Женеву, несколько раз, однажды она обедала в «Домейн де Шатовью», тебе известно это заведение, две звезды Мишлена.
Анника понятия не имела, где расположены знаменитые швейцарские кабаки. Она поднялась и собрала свои вещи, заметно уставшая от мрамора и светодиодного освещения.
– И она очень хорошо играла на пианино, – добавила Ловиса торопливо, – училась музыке в Норланде, в Питео, если я правильно помню.
Зазвонил мобильный Анники. Она улыбнулась в знак извинения, а потом ей пришлось довольно глубоко залезть в свою сумку, прежде чем она выудила его.
Это был Андерс Шюман. Далеко не в лучшем настроении.
– Где ты?
Анника бросила быстрый взгляд на Ловису. Та мыла руки дочери под кухонным краном. Девочка дико орала.
– В городе по работе.
Она покинула кухню и направилась в сторону прихожей.
– Ты можешь приехать в редакцию? Сразу же?
– В чем дело, что-то случилось?
– Я хочу поговорить с тобой. Альберт Веннергрен приедет сюда тоже. Ты вернешься до обеда?
Ей показалось, что земля уходит у нее из-под ног. Где она напортачила?
– Мне нужно приготовиться к чему-то неприятному?
– Нет. Просто приезжай как можно быстрее.
Она успокоилась.
Ловиса вышла в прихожую.
– Я не хотела выпроваживать тебя, но поликлиника…
– Конечно, я понимаю, – улыбнулась Анника.
Шюман никогда не разговаривал с ней подобным образом. Вообще никогда.
Ловиса выглядела чуть ли не серой.
– Пожалуйста, не пиши ничего из того, что я наговорила. Мне еще жить здесь. Пожалуйста.

 

Он чувствовал, как сердце колотится в груди, гулко и с равными промежутками, словно выбивая ритм какой-то песни. При каждом шаге мокрая глина хлюпала под ногами, а дыхание сопровождалось хриплыми звуками. Сегодня он пребывал не в лучшей форме, но фундамента, заложенного занятиями спортом, хватало, чтобы пройти всю дистанцию без проблем. Немногочисленные люди, встречавшиеся ему на пути, видели перед собой мужчину средних лет в потертом спортивном костюме и практичной обуви, который, не обращая внимания на дождь, старался убежать от инфаркта, если они вообще замечали его. Он был свежевыбрит и с тщательно зачесанными назад волосами, в отличие от вчерашнего дня, когда его прическа скорее напоминала неизвестно каким образом пристроенную на голове копну волос, а лицо украшала минимум трехдневная щетина.
Никто из посетителей торгового центра «Орминге» не узнал бы его сейчас.
Он припарковал машину у гавани в дальнем конце Скарпёвеген, а потом трусцой побежал по одной из тропинок, идущих по заболоченной местности в направлении Сальтшё-Бу. По его предположениям, он теперь находился в пятистах метрах на северо-восток от Мариедаля и точно в километре на юг от Намндалена.
Он снизил темп и втянул в себя сырой воздух. Эффект получился почти опьяняющий. Он любил запах мха и гниения, звук трущихся друг о друга веток. Не требовалось быть Зигмундом Фрейдом, чтобы понять, откуда это пришло. Именно в таком окружении он появился на свет, он и его брат-близнец выросли в еловом лесу и на торфяниках в коммуне Эльвсбюн на лесных просторах Норботтена, около деревни Видсель на самом севере Скандинавии. Там недалеко от их дома на пространстве, по площади не уступавшем целому лёну Блекинге, ранее называемом Ракетным полигоном Норланд, а сегодня для простоты переименованном в полигон Видсель, уже много лет испытывали новые типы средств массового уничтожения, бомбы и беспилотники самых современных моделей, измеряли силу взрывчатых веществ и их воздействие на природу и всевозможные материалы. И насколько он знал, однажды даже построили большой мост ни над чем, поскольку швейцарцы хотели взорвать именно такой. Военные всего мира испытывали там свое оружие. В том числе, насколько ему было известно, более сорока видов ракет, которые сегодня использовались в странах вроде Ирана, Пакистана, Туниса, Бахрейна, ОАР, Индонезии, Сингапура, Таиланда и Венесуэлы.
Ему сразу же вспомнились мама и папа, нервные руки матери и хмурое лицо отца. Его родителей – да упокоит Господь их души – насильно выселили из Наусты, деревни, которая, очевидно, существует до сих пор, по крайней мере, несколько домов, покинутая и разрушенная, как город-призрак в центре изрытой бомбами земли. Отец каждый год добивался разрешения вернуться, но ему всегда отвечали «нет», в результате он стал злым и хмурым и все больше находил радость в бутылке, пожалуй, именно поэтому их отношения не сложились…
Он любил лес. Привык двигаться и действовать в нем.
Они, по-видимому, уже нашли того мужчину. В противном случае ему следовало помочь им сделать это, иначе о бедолаге могло позаботиться всякое зверье.
Он снова увеличил темп, чувствуя, что начинает замерзать. Ему показалось, что он услышал какие-то звуки на востоке, голоса, шум моторов, но наверняка знать в дождь и при его ущербном слухе не мог.
Ноги работали как заведенные, сердце выбивало свой ритм. На бегу он старался просканировать себя, фокусировался на дыхании, но одновременно пытался прочувствовать каждую часть своего тела, начинал снизу от пальцев ног и шел вверх через колени, бедра, руки и плечи до самой головы. Он любил заботиться о себе, уделять своему организму вполне заслуженное внимание.
Приблизившись к Кроктрескену, он остановился у соснового пня и потянулся. Сделал несколько упражнений, чтобы расслабить мышцы паха и ног.
Яркий белый свет танцевал между стволами деревьев.
Ага, значит, они нашли его.
Он идеально выбрал место, не требовалось никаких дополнительных мер с его стороны.
Он немного поиграл грудными мышцами, а потом развернулся и побежал назад к машине.

 

Сначала хватало и того чуда, что он увидел меня и просто существовал. Каждое его касание напоминало удар электрического тока, я вся напрягалась внутри, мое тело покрывалось потом. Соединяться с ним телами было как перейти некую границу, оказаться допущенной в пространство, принадлежавшее исключительно ему. Его губы были, конечно, слишком сухими и тонкими, слюна холодной, но волшебство с лихвой компенсировало это.
У меня нет претензий к его рукам, дело в его глазах. Они постоянно бегали, не останавливались на мне, видели другие цели: признательность, общественное внимание, авантюры. Его требования превратились в манию, заставляли меня краснеть и причиняли боль. Стараясь защититься от его замкнутости, я сосредоточилась на себе, воспринимала его как обычный предмет мебели. Я знаю, деструктивно не делить комнату друг с другом, но нет такого места, где моя страсть сейчас нашла бы отклик.
Поэтому я жду.

 

Нина свернула с автострады возле указателя Орминге, миновала торговый центр, проехала несколько сотен метров по Менсеттравеген и повернула налево в сторону Хасселуддена. Она держала руль захватом на четыре и восемь часов, привычка, оставшаяся после всех лет, проведенных в патрульной машине, и, особо не терзая ногой педаль газа, внимательно изучала окрестности. Район был плотно заселен и выглядел типично для шведского пригорода. Она миновала ряд многоквартирных четырехэтажных домов, построенных из серых бетонных модулей.
На Валёвеген их сменили низкие одноэтажные коттеджи очень простого исполнения. Где-то здесь наверняка все и произошло.
La Barra (Перекладина). Это не может быть совпадением, наверняка есть какая-то связь.
Она припарковалась перед ведущей в лес тропинкой, вылезла из машины и заперла ее.
По-прежнему моросил дождь.
Нина огляделась. На улице не было ни души. Несколько автомобилей стояли припаркованные вдалеке, на одной из поперечных улиц.
Если она прочитала карту правильно, то сейчас находилась в паре сотен метров на юго-восток от Кроктрескена.
Она преодолела придорожную канаву и пошла вверх по тропинке. Сначала она оказалась хорошо утрамбована, но как только Нина покинула открытое пространство и кроны деревьев сомкнулись над ней, почва под ее ногами стала более мягкой, и ботинки начали тонуть в грязи. Растительность вокруг нее состояла преимущественно из низких сосен и хилых берез, а земля была покрыта коричневой хвоей и прошлогодней листвой. Очень сырой. Она ступила в лужу из дождевой воды и чуть не поскользнулась на влажных старых листьях. Зимние штормы на славу порезвились в лесу. Она увидела сломанную посередине березу и массу обломанных веток.
Ее миновал бегун, не поздоровавшись, молодая женщина в бирюзовом спортивном костюме и с прической «конский хвост». Она выглядела измотанной. Пожилой господин с собакой приблизился к Нине с другой стороны, кивнул, когда они поравнялись.
Это место, наверное, пользовалось популярностью у сторонников здорового образа жизни и собачников, по крайней мере в дневное время. Она не заметила никаких фонарей, значит, об электрическом освещении речи не шло. Хотя, пожалуй, здесь прокладывали лыжню в зимнее время, для соревнований.
Нина остановилась и прислушалась. Где-то совсем близко капала вода, и еще щебетала птица, правда, она не знала какая. Ей удалось различить некий шум, пожалуй, крон деревьев, или, возможно, идущей к Стокгольму автострады.
Она осторожно продолжила идти вперед. Шишки хрустели под ногами. Всего лишь через минуту она заметила воду среди стволов деревьев, первое из двух маленьких озер, носивших название Кроктрескен.
Нина знала из карты, что тропинка проходит между ними, и, преодолев еще сотню метров по ней, подошла к мосткам, которые сейчас находились под дециметровым слоем озерной воды и выглядели от нее и от старости коричневыми.
Здесь было не пройти без высоких резиновых сапог.
Она направилась в обход другого озера и сейчас вроде бы услышала голоса. Они доносились с севера. Нина сошла с тропинки и зашагала в том направлении через заросли вереска, а вскоре среди деревьев увидела яркий белый свет.
Сосна росла уединенно в расщелине скалы. Она имела мощный ствол и короткую крону, ее нижние ветки были толщиной с человеческую руку и давно высохли, кора на них отсутствовала, а древесина успела приобрести серый цвет и, пожалуй, стала шелковистой на ощупь.
Всю сцену освещали запитанные от больших аккумуляторов лампы. Она заметила несколько одетых в гражданское полицейских у подножия скалы. Двое их коллег в униформе несли службу у ограждения, один из них кивнул Нине, она узнала его, он тоже был на месте преступления на Силвервеген.
Покойник висел спиной вниз на нижнем суку, у самого ствола. Из-за его толщины ноги были согнуты в коленях под углом не более девяноста градусов, а руки, соединенные скотчем, обмотанным вокруг запястий, обхватывали их спереди. Голова свешивалась вниз. La Barra. Мужчина был голый. Надетый ему на голову пластиковый пакет уже сняли. Его белые, вылезшие из орбит глаза имели множественные кровоизлияния, а лицо успело стать темным от прилившей крови. Серая пленка затянула радужную оболочку его, вероятно, голубых глаз. Рот был заклеен скотчем. А все тело, включая волосы и лицо, измазано медом, который застыл на холоде. Муравьи уже проложили дорогу вверх по стволу дерева и далее на ветку и ползали по всему телу, забираясь в нос и уши.
– Лундквист здесь? – спросила Нина коллегу в униформе, которого узнала.
– У Хендрикссона, эксперта, – ответил тот и кивнул в направлении одетых в штатское полицейских, суетившихся с другой стороны скалы.
Нина пошла к ним, стараясь как можно дальше обойти скалу с трупом. Лундквист встретил ее на полпути.
– Признаться, я немного удивлен, увидев тебя здесь, – сказал он.
– Что ты знаешь о нем? – спросила Нина и бросила взгляд на мертвого мужчину.
Лундквист сделал глубокий вдох, секунду боролся с сомнениями, но явно решил впустить коллегу из ГКП на свою территорию.
– Его зовут Кагген, – сказал он. – Карл Густав Эверт Экблад. Родился в Васе, в Западной Финляндии, осенью 1962 года. Трехлетним с родителями и четырьмя братьями и сестрами приехал в Швецию. Последние десять лет сидел на скамейках в парке Орминге.
– Одежда?
– Если только он не болтался по лесу совершенно голым, преступник забрал ее с собой.
– Как долго он провисел здесь?
– Если верить его приятелям, вчера он провел с ними весь день, а значит, попал сюда ночью.
Нина посмотрела на кроны деревьев, ей показалось, что дождь немного стих.
– Он считался вашим постоянным клиентом?
– Пожалуй, нет, – ответил Лундквист. – Кагген нормально вел себя. Последний раз его задержали пьяным восемь лет назад. Он пил, но не был ни вором, ни наркоманом, ни насильником.
Она обернулась и посмотрела на висевшего на дереве мужчину, законопослушного бродягу.
– Где он жил?
– Здесь есть одна странность, – сказал Лундквист. – Собственно, Кагген вообще не имеет никакого отношения к Орминге. По бумагам, он эмигрировал в Испанию семь лет назад.
Нина развернулась и уставилась на Лундквиста.
– Он с тех пор не числился в шведских регистрах, не получал никаких денег от страховой кассы, ни социального пособия, ни пенсии по инвалидности, – продолжил он.
– И при этом болтался в самом центре Орминге? Ты уверен в этом?
– Очевидно, он где-то снимал комнату через вторые руки, но его приятели не знают, где именно. Он покупал спиртное в магазине, не употреблял самогон и никакие суррогаты и обедал в гриль-баре «Орминге» каждый день. Двумя сосисками с креветочным салатом и соусом в мягкой лепешке.
– Значит, у него водились деньги, – сказала Нина.
Лундквист вздохнул:
– Чем бы он ни занимался, в любом случае имел дело не с теми людьми. Они подвергли его просто дьявольским мукам. Ему выдрали ногти, а что касается муравьев, разве подобное не предел всего?
Нина кивнула.
Обмазывать жертвы медом и помещать их в муравейники было популярным методом пытки в Африке, особенно в Анголе. La Barra, кроме того, причиняла ужасные мучения за счет того, что кровь переставала поступать к коленям. Если бедняги выживали после нее, полученные в результате повреждения могли привести к гангрене и ампутации ног.
– Лундквист! – крикнул Хендрикссон, который находился возле тела. – Ты это видел?
Полицейский босс направился к сосне в сопровождении Нины.
– У жертвы что-то засунуто в задний проход, светлое и непонятное. Должен ли я…
Лундквист кивнул.
Эксперт взялся за неизвестный предмет одетой в перчатку рукой и вытащил его наружу.
Это оказался сложенный и скрученный лист бумаги. Несколько муравьев разбежались в разные стороны по его липкой поверхности. Хендрикссон развернул находку.
Желтое солнце на синем небе, цветы на земле, какое-то животное, две большие фигурки и три маленькие, все с радостными лицами и дети с леденцами в руках.
– Детский рисунок, – констатировал Лундквист ошарашенно.
Мама, папа, два брата и маленькая сестра, маленький черный пес.
– На нем изображено семейство Лерберг, – сказала Нина.

 

– И ты абсолютно уверен, что хочешь задействовать в данном случае именно этого репортера?
Председатель правления Альберт Веннергрен сел на стул для посетителей, всем своим видом демонстрируя крайне скептическое отношение к услышанному, и Андерс Шюман не мог понять, виноват ли в этом в первую очередь стул, или репортер, или, возможно, сама ситуация.
– Если у тебя есть альтернатива, я слушаю, – сказал он.
Это было произнесено очень спокойным тоном, но он не смог смолчать.
И для таких сомнений явно имелись основания, по крайней мере, их, пожалуй, разделил бы любой, видевший, как Анника сейчас идет к стеклянному закутку, где они сидели, с растрепанной косой на спине и темными от воды брючинами. Она остановилась и постучала по дверному косяку, хотя они и смотрели на нее.
– Входи, – сказал Шюман и показал на стоящий в углу диван.
Он обошел письменный стол и уселся в кресло. Альберт Веннергрен остался сидеть на стуле для посетителей, явно чувствуя себя там неуютно, а журналистка вошла, закрыла дверь за собой и встала посередине комнаты.
– Что случилось? – поинтересовалась она.
– Ты знакома с Альбертом Веннергреном? – спросил Шюман.
Председатель правления поднялся и поздоровался.
– Я слышал, ты стала наставником Вальтера, – сказал он и улыбнулся немного натянуто.
«Ответь что-нибудь дружелюбное и доброжелательное, черт побери», – подумал Шюман, но Анника этого, естественно, не сделала.
– Я вам надолго нужна? У меня еще полно дел.
– Ты читала газеты сегодня утром? – спросил Шюман, прилагая немало усилий, чтобы его голос звучал спокойно и деловито.
Анника повернулась к нему:
– Ты имеешь в виду Лерберга или «Свет истины»?
– Последнее. И на это уйдет время. Тебе, пожалуй, лучше сесть.
Она опустилась на диван. Альберт Веннергрен развернул стул для посетителей в сторону маленького кофейного столика.
– Блогер удостоился внимания признанных средств массовой информации. И тебе необходимо выступить с комментариями.
Шюман кивнул.
– Я подобрал документы на покупку дома, мои декларации за тот период, мой персональный контракт с «Телевидением Швеции»…
Она заерзала на диване и подняла руку в попытке остановить его, но он повысил голос и продолжил:
– И я готов встретить любые обвинения относительно взяток и лжи и могу доказать.
– Шюман, – перебила Анника, – речь шла о том, чтобы выступить с комментариями, а не объявлять мировую войну.
Председатель правления скрестил руки на груди и повернулся к журналистке:
– А что, по-твоему, он должен сказать?
Странно, но сейчас они сидели и разговаривали о Шюмане в третьем лице, словно он здесь отсутствовал. Как будто сам являлся требующей решения проблемой, марионеткой, которую можно было бросить на съедение конкурентам.
– Подумай хорошенько, – сказала она и повернулась к Шюману: – Не повторяй ошибку загнанных в угол властей предержащих. Тебе нельзя опускаться до деталей, ты завязнешь в трясине из мелочей, а результатом станут лишь новые обвинения и измышления.
– Не такая уж глупая мысль, – заметил Альберт Веннергрен. – Ты можешь обсуждать вопрос на глобальном уровне, естественно, сказать, что все обвинения в твой адрес полностью необоснованны, но потом пуститься в рассуждения о том, что, собственно, интересно в данном контексте, я имею в виду ответственность издателя и царящий в Интернете беспредел.
Шюман недоверчиво посмотрел на них: неужели они предлагали все это всерьез? Его жизни угрожают если не в буквальном, то, по крайней мере, в фигуральном смысле, кто-то вознамерился уничтожить его как профессионала, а эти люди говорят, что ему надо затевать какие-то абстрактные дебаты об ответственности массмедиа за публикуемые ими данные?
– Мы обычно и сами прячемся за формулировки вроде «по утверждению социальных медиа» и «такой-то блогер заявляет» и под этой маркой выдаем слухи и злые сплетни не моргнув глазом, – заметила Анника Бенгтзон. – Об этом ты ведь сможешь подискутировать?
Она издевается над ним?
– Цель любого комментария должна состоять в том, чтобы обелить меня, – заметил он дипломатично.
Анника посмотрела на него и прикусила губу.
– Ты помнишь Даниэла Ли? – спросила она. – Южнокорейского поп-артиста?
Шюман удивленно моргнул несколько раз.
– Того, кто сделал клип Graham Style?
Анника прикрыла глаза, они всегда реагировали так, когда она слышала настоящую глупость.
– Это, наверное, будет сюрпризом для тебя, – сказала она, – но в Корее есть и другие музыканты. Graham Style сделала Psy.
Альберт Веннергрен наклонился к кофейному столику:
– Даниэл Ли, это же певец группы Epiq High, не так ли?
Анника кивнула:
– Первая корейская группа, пробившаяся на вершину хит-парада в США.
– Я читал об этом парне, – сказал Веннергрен. – Он невероятно талантлив.
– Можно и так сказать, – согласилась Анника Бенгтзон и повернулась к Шюману: – За три с половиной года он сдал экзамены на бакалавра и магистра на английском в Стэнфордском университете. Плюс писал романы на корейском и английском, которые становились бестселлерами, и женился на корейской кинозвезде.
– Именно, – поддержал Веннергрен с энтузиазмом. – А потом пошли слухи… В чем там было дело? Он якобы солгал относительно своего образования?
– Некий пятидесятивосьмилетний кореец запустил кампанию, где утверждал, что Даниэл Ли нигде толком не учился, действуя примерно в такой же манере, как «Свет истины». И у его блога нашлась масса сторонников.
Шюман постарался сохранить нейтральное выражение лица. Откуда, черт побери, Веннергрен мог знать подобное? Неужели все слушали корейскую поп-музыку?
Анника Бенгтзон посмотрела прямо на него:
– Даниэл Ли показал все свои дипломы. Его учителя и сокурсники подтвердили, что он говорил правду, но это не играло никакой роли. Когда он демонстрировал публично какой-то документ, заявлялось просто, что он сфальсифицировал его или выдавал себя за другого.
– Именно, – подтвердил Веннергрен. – Его обвиняли черт знает в чем.
– Даниэл Ли не мог выйти на улицу без того, чтобы не подвергнуться нападению. Он оставил свою фирму грамзаписи, его брата выгнали с работы, а мать объявили проституткой и призывали выслать в Корею…
Она замолчала. Шюман откашлялся.
– К сожалению, – сказал он, – я не помню Даниэла Ли.
– А Барак Обама тогда? Ты слышал, какие вещи говорят о нем? В Интернете все еще существует большая группа, утверждающая, что он не американец. И не играет никакой роли, как много доказательств своего рождения он демонстрирует.
Шюману стало трудно дышать.
– Ты не сможешь победить этих конспирологов, – сказала Анника Бенгтзон тихо. – Если только не представишь Виолу Сёдерланд, живехонькую, в прямом эфире какой-нибудь новостной программы…
Шюман кивнул:
– Именно об этом я хотел поговорить с тобой.
Анника приподняла брови.
– Я хотел бы на время освободить тебя от обычной работы, чтобы ты занималась исключительно Виолой Сёдерланд, – сказал он.
Анника Бенгтзон посмотрела на него:
– Ты имеешь в виду найти? Живой? С целью доказать твою правоту?
Он, конечно, никогда не выразился бы столь прямо, но…
– Самому тебе так и не удалось добраться до нее тогда, когда все случилось, но, по-твоему, я смогу сделать это? Сегодня? Восемнадцать лет спустя?
Шюман и сам понимал, что его задание выглядит немного… трудным.
Анника повернулась к председателю правления:
– А как тебе нравится его идея?
– Пожалуй, стоит попробовать.
Ее глаза опасно сузились. Веннергрен посмотрел на часы и заерзал на стуле.
– То есть, по-твоему, нормально использовать ресурсы газеты таким образом? – спросила она.
Шюман почувствовал, что его сердце на грани остановки. Альберт Веннергрен улыбнулся немного неуверенно, ударил руками по подлокотникам и поднялся.
– Мне жаль, – сказал он, – но у меня назначена встреча, поэтому я должен бежать. – Он посмотрел на Шюмана: – Мы сможем скоординировать наши действия ближе к вечеру? – А потом повернулся к Аннике Бенгтзон: – Я так много слышал о тебе, было приятно встретиться лично.
Она поднялась, пожала его руку, хотя и выглядела удивленной.
Шюман закрыл лицо ладонями.

 

Анника посмотрела на главного редактора и попыталась понять, что, собственно, происходит. Он выглядел жалко с взъерошенными волосами, небритый и, если она не ошиблась, одетый точно как вчера.
– Что Веннергрен здесь делал? – поинтересовалась она. – Чокнутый блогер – вряд ли ведь вопрос правления?
Шюман тяжело вздохнул и откинулся на спинку офисного кресла.
– Собственно, мы планировали сообщить о моем уходе с поста главного редактора в пятницу, но в сложившейся ситуации это невозможно, – сказал он. – Тогда плебс посчитает, что они победили, и это станет моим некрологом. Я вроде как ушел из-за обвинений в блоге…
– А почему ты должен уходить? Тебе же еще много лет до пенсии?
– Я решил, что больше не могу, – признался Шюман и закрыл глаза.
Она посмотрела на него – дышит тяжело, рубашка несвежая. Он являлся главным редактором самого крупного медийного органа Швеции (по крайней мере, с точки зрения бумажного тиража). И обладал огромной властью, но и она не обеспечила ему иммунитет от собственного оружия. Наоборот, пожалуй, и ей уже приходилось видеть подобное множество раз: журналисты становились самой уязвимой профессиональной группой из всех существующих, когда дело касалось «публичной порки», и чем круче считался репортер, тем более незащищенным он оказывался. Любая попытка критиковать критика заканчивалась негодующими воплями. А обвинить главного редактора в подтасовке данных было в тысячу раз хуже, чем политиков или директоров банков.
Она обеспокоенно поерзала на месте. Он хотел использовать ее в качестве инструмента, способного отмыть его добела, и правление явно одобрило эту затею. Если подумать как следует, такой ход, пожалуй, выглядел разумным, его позорная отставка нанесла бы непоправимый урон репутации «Квельспрессен».
Анника взяла себя в руки.
– Я видела твой документальный фильм дважды, – сказала она. – Сначала, когда его показывали по «Телевидению Швеции», тогда я была еще девчонкой, и второй раз на факультете журналистики. У тебя есть копия?
Шюман вздохнул снова.
– К сожалению, – сказал он, – я искал, но не нашел ее.
Анника подождала немного, но он ничего больше не добавил. В конце концов она поднялась и принесла ручку с его стола и несколько листов бумаги из принтера, разложила их на кофейном столике и села на край дивана.
– Мы пойдем с самого начала, – сказала она. – В той передаче ты утверждал, – что Виола Сёдерланд исчезла добровольно, не так ли? Почему ты сделал такой вывод? Мне нужна каждая деталь.
Шюман неприязненно передернул плечами.
– «Утверждал» – это слишком сильно сказано…
Она подождала с ручкой, зависшей над бумагой, решила набраться терпения.
– Все было неслыханно хорошо спланировано, – продолжил он наконец. – Виола готовила свое бегство по меньшей мере год.
– Откуда ты это знаешь?
– За год до исчезновения она поменяла имя и фамилию таким образом, что и старые имя и фамилия сохранились в новом документе. Виола Сёдерланд превратилась в Харриет Юханссон.
Она записала Виола Сёдерланд – Харриет Юханссон.
– Это же могло быть совпадением?
Шюман покачал головой.
– Нет, – сказал он. – Она воспользовалась новым именем. Помимо прочего, купила для себя лично, как Харриет Юханссон, подержанный автомобиль у одного мужчины из Шерхольмена. Расплатилась наличными и обещала прислать по почте документы об изменении владельца, но так этого и не исполнила. А значит, ее покупку и не зарегистрировали, старый владелец по-прежнему остался таковым во всех регистрах…
Анника сделала пометку для себя.
– Этого я не помню. Сей господин участвовал в фильме?
Андерс Шюман почесал подбородок:
– Я встречался с ним трижды, и он раз за разом подтверждал свой рассказ. Однако не пожелал сниматься. Актер зачитал его рассказ.
У нее все похолодело внутри.
– Актер? Вы использовали актеров в документальном фильме?
Боже праведный, только бы «Свет истины» не узнал об этом!
– Мы снимали его исключительно сзади, и он читал у нас текст за кадром, так что мы никого не обманывали.
Неужели?
– У тебя есть имя продавца?
Он вздохнул:
– Да, где-то записано. Я могу отыскать его. И прислать тебе по имейлу.
Она посмотрела на него. Его глаза покраснели.
– А еще что? – спросила она.
– Она написала заявление об утере паспорта тогда же, когда поменяла имя. Поэтому его так и не уничтожили, а когда она получила новый, в ее распоряжении оказались два документа. Старый выглядел действующим, если не проверять его через шведский полицейский регистр…
Анника сделала очередную пометку на бумаге и посмотрела на Шюмана. Он опять почесал бороду.
– Она прокатилась на Каймановы острова за три недели до своего исчезновения. Целью было привести домой большую сумму в американских долларах наличными.
– И откуда нам это известно?
– В ее паспорте остались штампы.
– В действующем?
– Да.
– И откуда ты знаешь, чем она занималась там?
– Что можно делать четыре часа в Джорджтауне?
Анника закончила писать, сидела молча и смотрела на исписанный лист бумаги. Что-то не сходилось.
– Она заказала портному поменять подкладку пальто, – продолжил Шюман. – Он вшил в нее несколько карманов, которые застегивались на молнии. Они имели как раз подходящие габариты, четыре были шестнадцать на семь сантиметров, один четырнадцать на десять сантиметров и еще один семь на три сантиметра.
Анника записала размеры и вопреки собственному желанию с неприязнью вспомнила, как сама упаковывала пачки с купюрами в спортивные сумки на парковке в Найроби, царившую там жару, тяжелый запах выхлопных газов, как ее потные руки дрожали от зашкалившего в крови адреналина.
– Американские доллары, – заметила она. – Они не больше шестнадцати на семь сантиметров.
Шюман кивнул, явно немного воспрянув духом.
– Плюс паспорт и ключи от автомобиля, – добавил он. – Еще одну сумку с остатком банкнот она спрятала в багажнике машины.
– Какова была глубина карманов? – спросила Анника.
Шюман одарил ее недоуменным взглядом.
– Этого я не знаю, – сказал он.
Анника быстро посчитала на бумаге. Одна долларовая купюра имела толщину 0,1 миллиметра, самый крупный ходовой номинал был сто долларов. Один миллиметр таких бумажек равнялся, следовательно, тысяче долларов, а четыре кармана вмещали десятисантиметровую пачку.
Она отложила в сторону ручку и посмотрела на свои записи.
– Таким образом, в распоряжении Виолы находился автомобиль, о котором никто не знал. Она имела не известное никому новое имя. И два паспорта, а также специально сшитое пальто с почти сотней тысяч долларов в нем.
– Правильно.
Она снова взяла ручку и постучала кончиком по передним зубам.
– Именно эта машина оказалась на фотографии, – сказала она.
Снимок с камеры наружного наблюдения на автозаправочной станции около Питео был единственным доказательством бегства Виолы Сёдерланд и того, что она пребывала в полном здравии на тот момент. Анника хорошо его помнила, он ведь попал во все средства массовой информации после документального фильма.
– Да, это был именно тот автомобиль, – подтвердил Шюман.
Анника как наяву увидела перед собой черно-белую фотографию, на удивление четко сохранившуюся в ее памяти, несмотря на прошедшие годы: светлый автомобиль, попавший в кадр со стороны ветрового стекла, женщина в темном пальто на пассажирском сиденье и нечеткий силуэт справа на картинке. Кассовый аппарат справа, снежное месиво на земле, нечеткая корзина для бумаг на переднем плане. Хорошо освещенный фотовспышкой номер машины.
– Критики утверждали, что на снимке вовсе не Виола Сёдерланд, – сказала она.
Шюман кивнул:
– Это была она.
Анника внимательно посмотрела на него. Определенно что-то не сходилось, о чем-то он умолчал.
– Что позволяет тебе утверждать это?
– Я абсолютно уверен.
– Откуда ты получил фотографию?
Шюман наклонился вперед и скрестил руки на груди.
– Она находилась в общем доступе. Ее сделали на бензозаправке, стоявшей на автостраде Е4 в Норботтене. Владелец устал от того, что у него воруют бензин, и установил камеру наружного наблюдения перед кассовым аппаратом без каких-либо предупреждающих табличек, лицензий и разрешений… Его обвинили в этом и осудили в соответствии с законом, а данная фотография стала частью доказательств против него.
Анника кивнула:
– Ну, я помню относительно заправки, но как ты нашел снимок?
– Я же уже сказал: он находился в свободном доступе.
Анника впилась в него взглядом:
– Откуда ты знал, где искать?
Шюман потянулся за стоявшей на столе бутылкой с водой, наполнил стакан и сделал глоток.
– О чем ты?
– Эта фотография лежала похороненной среди улик по дюжине дел, но где именно, в суде Лулео? И ты просто случайно наткнулся на нее?
Он отставил стакан в сторону.
– В Питео в то время имелся собственный суд, заправка находилась на Е4 в Хокансё на пути к Лулео.
Анника несколько секунд жевала щеку.
– Ты наверняка был тогда очень ловким репортером, – сказала она, – но уж точно не смог бы найти все собственноручно. У тебя имелся источник информации. Кто-то, показавший тебе направление, давший путеводную нить…
Шюман не ответил.
Анника заглянула в свою бумагу. У нее почти не осталось вопросов.
– Имена, – сказала она, – парня, продавшего автомобиль Харриет Юханссон, и портного, и владельца автозаправки…
– Ты получишь их, – уверил ее Шюман.
– А ты не хочешь отдать мне источник?
Она ждала его ответа.
– Если все так и было, – сказал он наконец, – если я имел источник, который так никогда и не раскрыл, то у меня есть причина молчать.
Анника кивнула:
– Подельники Виолы, Петтерссон и Виттерфельд… почему они так злы на тебя?
Шюман долго и медленно выдыхал воздух.
– Их наказали вместо Виолы. Вероятно, они вынашивали планы мести все эти годы, а Виола же не здесь…
– И нет никаких доказательств того, что она стала жертвой преступления?
– Полиция нашла разбитую цветочную вазу у входной двери, и, по-моему, имелся какой-то след обуви, или отпечаток пальца, или волос, или нечто похожее, которое так никуда и не привело. Сосед видел мужчину перед домом Виолы, они даже допросили кого-то, но тем все и закончилось.
– Как мне быть с Лербергом?
Шюман выглядел так, словно не понял, о чем она говорит. Потом поднялся торопливо.
– Подытожь все, имеющееся у тебя. Берит придется вернуться из Норвегии на день раньше и взять его на себя. Я предупрежу Патрика, что ты занимаешься специальным проектом.
– А практикант Вальтер?
– Я могу поговорить с ним о секретности, – предложил Шюман.
– Не стоит, – сказала Анника. – Я сама это сделаю.
Она поднялась с листком в руке, пошла к письменному столу Шюмана и вернула ручку на место.
А у стеклянной двери остановилась.
– Послушай, Шюман, – сказала она и повернулась к нему. – Ты ужинал с Ингемаром Лербергом в кабаке «Элдсбака Крог» за пару недель до его отставки?
Шюман уставился на нее широко открытыми глазами.
– Что ты имеешь в виду?
Она не спускала с него взгляда.
– К разговору об общедоступных документах… если я нашла счет, другие тоже могут сделать это.
Сейчас, судя по его виду, он внезапно рассердился.
– И что такого? Мы ужинали, он пригласил меня, мы были братьями-ротарианцами.
Он сел на свой письменный стол, упер руки в бока, словно приготовился к бою.
– Именно поэтому мы оказались худшими? Лишь бы доказать, что у нас нет никакого особого интереса?
– Мы были худшими во всем в эти годы.
Анника повернулась, собираясь уйти.
– Как все закончилось для него? – услышала она вопрос Шюмана за своей спиной. – Как все закончилось для Даниэла Ли?
Она остановилась в дверном проеме.
– Он выпустил сольник, который стал вторым в чартах Billboard и первым на iTunes в Канаде и США. Согласно MTV, пластинку признали одним из пяти лучших мировых дебютных альбомов того года. А его преследователи по-прежнему утверждают, что он лжет.

 

Все дети хорошо рисовали?
Лункдвист еще не был убежден полностью. Он хотел проверить, являлся ли найденный рисунок творением кого-то из отпрысков Лерберга, прежде чем объединять расследования с Силвервеген и Кроктрескен. Нина не помнила, видела ли она какие-то детские рисунки в доме, но они могли не лежать на виду, быть куда-то убраны.
Она расположилась за своим письменным столом. Появись у нее желание получить информацию о Каггене от испанской полиции, сама процедура была кристально ясной: ей требовалось связаться с Интерполом и через них направить вопрос, на который она хотела иметь ответ. Нина щелкнула шариковой ручкой. Прошло много лет с тех пор, как она жила в Испании, но с того времени тамошние бюрократы не стали работать лучше, это она знала наверняка. Если пойти формальным путем, ей, возможно, пришлось бы ждать весточки оттуда до следующего месяца или до следующего года. И как ей сформулировать вопрос, что ее, собственно, интересовало? У нее зачесались ладони, насколько проще было забирать пьяных и драить полицейский автомобиль.
Нина подтянула к себе компьютер, вошла в Гугл, вбила «карл густав эверт экблад» в поисковик и получила почти тридцать тысяч попаданий. Явно чересчур широко зашла… Она ограничила поиск только точным именем, и результат оказался нулевым.
Она отодвинула компьютер в сторону, поднялась и встала у торца письменного стола, чтобы смотреть через окно во двор.
Интересно, его пытали там, где нашли? Хенрикссон не мог ничего утверждать с полной уверенностью, пока тщательно не осмотрит все вокруг, но и такой вариант не казался невероятным. Независимого от того, где происходили само истязание и убийство, жертва должна была кричать от боли. Мог ли кто-то слышать крики? Место обнаружения тела находилось в глубине леса, а рот Экблада заклеили скотчем, вряд ли ведь кому-то удалось бы услышать и распознать отдельные сдавленные стоны на расстоянии в полкилометра, особенно находясь в доме. Если предварительные выводы экспертов соответствовали истине, Экблад умер ночью, когда царила кромешная тьма и лило как из ведра, тогда уж точно никто не гулял и не бегал поблизости. Кроме того, труп нашли в сотне метров от протоптанной тропинки, а там хватало воды, и явно никто обычно не ходил.
Как Экблад попал туда? Его обманом заманили в лес или заставили идти силой?
И почему?
Нина вернулась на свое место, взялась за компьютер снова и впечатала в поисковик buscar gente españa (поиск лиц испанский). Результатом стал список доступных сайтов, большинство из которых касалось сводничества. Она попробовала paginasblancas.es, испанский телефонный каталог, искала Карла Густава Эверта Экблада в самых разных вариантах и во всех провинциях. Ни одного попа дания.
Он, похоже, не был на виду и в Испании тоже.
Но откуда он брал деньги? Жил ведь где-то в течение нескольких лет, пил каждый день и питался в гриль-баре. Какой-то доход он явно имел и, если верить его приятелям по скамейке, мобильный телефон тоже.
Нина вошла на другой поисковый сайт einforma.com, где перечислялись как отдельные личности, так и предприятия, впечатала имя убитого мужчины в еще одно поисковое окошко и нажала buscar.
Страница загружалась довольно долго.
Empresas y Autónomos (5) Ejecutivos (1)
Karl Gustaf Evert Ekblad
Coincidencia por denominaciyn principal
Provincia: Málaga

У нее волосы встали дыбом.
Ай да Кагген!
Она кликнула по первому попаданию.

Denominación: Karl Gustaf Evert Ekblad
Domicilio Social: AVENIDA D…
Localidad: 29660 MARBELLA (Málaga)
Forma Juridica: Sociedad limitada
CIF: B924…
Actividad Informa: Servicios relativos a la propiedad Inmobiliaria y a la propiedad industrial
CNAE 2009: 6810 Compraventa de bienes inmobiliarios por cuenta propia
Objeto Social: EL COMERCIO INMOBILIARIO SIN LIMITACIÓN, Y EN SU CONSECUENCIA, LA ADQUISICIÓN, USO, ARRENDAMIENTO, VENTA, ENAJENACIÓN Y TRANSFORMACIÓN POR CUALQUIER TÍTULO DE BIENES INMUEBLES Y DERECHOS REALES SOBRE LOS MISMOS, ASÍ COMO…
Это было предприятие. Кагген имел собственную испанскую фирму. Нечто, действовавшее в сфере недвижимости и промышленной собственности, их приобретения, торговли без ограничений и, следовательно, продажи, лизинг, аренда и сдача внаем…
Маклерское бюро.
Нина кликнула на адрес и попала на новый формуляр. Чтобы узнать детали относительно фирмы Каггена, ей требовалось зарегистрироваться на странице и заполнить все отмеченные окошки.
– Никаких проблем, – сказала себе Нина.
И после того, как она ввела имя, телефонный номер и имейл, белые клеточки изменили цвет и стали зелеными. Но потом пришла очередь квадратика NIF/CIF, где следовало указать испанский персональный код. Она подумала секунду, прикидывая вариант, который вполне мог оказаться настоящим. Начала с заглавной L и добавила семь цифр, а в конце поставила контрольную букву. Клеточка стала красной. Она попробовала другие цифры. Снова красная клеточка. Другую букву. Тот же результат. Нина оставила это занятие, поняв, что ей не добраться до информации без правильного личного кода.
Она вернулась назад и проверила одно из пяти других попаданий.
La importación y exportación de suelos de piedra y madera…
Импорт и экспорт каменных и деревянных полов, продажа и установка кухонь и ванн, дизайн интерьеров…
Строительная фирма.
Она снова вернулась назад и по очереди нажимала остальные совпадения. Они были построены тем же образом и давали ей фрагмент информации. Речь шла еще о двух строительных фирмах, а также об одной по оптовой торговле стройматериалами.
Кагген, следовательно, руководил пятью фирмами в Марбелье одновременно с тем, что сидел на скамейках в центре Орминге.
Где точно эти фирмы находились, Нина не смогла выяснить. Единственно увидела их почтовый индекс и по нему определила, что все пять располагались в районе севернее Пуэрто-Бануса на испанском Солнечном Берегу, в Новой Андалусии. До их формы владения она тоже не добралась, а также не узнала и того, кто сидел в правлениях или подробных данных относительно оборота и деятельности.
Хотя все подобные сведения испанская полиция могла получить одним мановением руки.
Она нашла в Гугле телефон полиции Марбельи, потянулась к телефону, набрала номер. И посмотрела на часы. Только бы у них уже не началась сиеста… Впрочем, у испанцев теперь были кондиционеры. Она где-то читала, что кондиционеры основательно изменили жизнь испанского общества, более чем какой-то иной отдельно взятый феномен. Впервые за всю историю цивилизации они больше не отдыхали четыре часа после обеда в самую жаркую пору, а взамен включали кондиционер и работали дальше…
– Национальная полиция, добрый день, – ответили ей по-испански.
Нина закрыла глаза и попросила соединить с дежурным офицером. Ей даже не понадобилось вспоминать слова, они полились рекой, как будто прятались в каком-то потаенном уголке мозга и только и ждали своего часа. Ее голос стал иным, интонация изменилась, ей не хватало испанского, тамошних запахов, жары, зелени.
Офицер взял трубку, и Нина представилась своим гортанным, зычным испанским голосом, рассказала, кто она и какое у нее дело. Полицейский, судя по его тону, немного удивился и был настроен скептически.
– Я знаю, что иду в обход протокола, – сказала Нина, – но дело касается по-настоящему отвратительного случая, и мне неслыханно помогло бы, если бы вы смогли сообщить кое-какие данные относительно фирм убитого…
Она слышала звуки радио где-то на заднем плане, картавую речь диктора.
– Извини меня, – сказал офицер на другом конце линии, – это, пожалуй, странный вопрос, но ты не с Канарских островов?
У нее перехватило дыхание, к собственному удивлению, она почувствовала, что ее глаза наполнились слезами.
– Да, сеньор, я с Тенерифе…
– Почему же ты не сказала сразу? Какая помощь тебе нужна?
И она дала ему имена Каггена и данные найденных ею фирм, а ручка офицера скрипела, когда он записывал.
– Нет никаких проблем, – наконец сказал он. – Я свяжусь с тобой до выходных. Всего хорошего.

 

Собаку замучили до смерти в «самых изощренных формах». Так было написано в статье в местной газете, я помню это очень хорошо. Она располагалась в самом низу с левой стороны. И описывала, как преступники, двое «юнцов», поймали пса и связали ему лапы. Потом они засунули петарды в задний проход и уши животного и подожгли.
Ощущение беспримерного ужаса, который я пережила, читая текст, сохранялось где-то внутри меня до сих пор, я могу вызвать его из памяти в любой момент, то немыслимое отвращение, тошноту, недоверие: как такое возможно?
Материал иллюстрировал снимок полицейского Стефена Вестермарка, одетого в униформу и с сердитой миной на лице. Именно он задержал «юнцов».
«Просто в голове не укладывается, как обычные парни могли сотворить подобное», – было написано под фотографией. Так якобы он сказал.
Преступники в свою защиту заявляли, что речь шла о дворняге, бездомной к тому же, она бегала среди домов в Фисксерте и гадила в песочницы.
Когда Ингемар наконец согласился с тем, чтобы завести домашнее животное, я точно знала, кого хотела бы иметь. Не щенка с родословной, а дворняжку из собачьего приюта. Я жаждала делать добро, компенсировать пережитые мучения, заботиться.
Но собака, которую я спасла от тяжелой жизни и усыпления, не любила меня.
Она не понимала, что я хочу ей только добра.
Назад: Вторник. 14 мая
Дальше: Четверг. 16 мая