Глава 21

На контрольно-пропускном пункте на турецко-сирийской границе скопилось полсотни фур, множество легковушек и грузовичков, длинные обшарпанные автобусы и толпящийся люд, стремящийся попасть в Сирийский Алеппо. Сновали лоточники, продающие газированную воду, фанту, несвежие сэндвичи. Люди сидели под навесами, лежали на земле под деревьями, уныло слонялись, изнывая от жары и усталости. Пограничники оформляли бумаги, отбирали паспорта, вяло отгоняли нетерпеливых, наседавших на шлагбаумы путников.

Торобов, угрюмый, чувствуя немощь, глубинную, блуждающую вокруг сердца боль, сидел на саквояже, отдаваясь вялому течению времени, которое медленно двигало скудную тень дерева. По соседству десяток молодых людей, сдержанных, с одинаковым выражением темных, огненных глаз, ели лепешки, запивали пресной водой. Все они были с подстриженными бородками, кто в круглых чеченских шапочках, кто в картузах, а один в плоской афганской шапочке, похожей на ржаную ковригу.

Они слушали мужчину, который был старше их, носил густую, из-под самых ушей бороду, выглядел предводителем их небольшой группы. Торобов слышал его русскую речь:

– Если будет угодно Аллаху, Он каждого проведет сквозь ушко иглы, каждому вложит в иссохшие уста ягоду винограда, каждому продлит жизнь, до той минуты, когда он будет готов войти в рай. Это говорил один мудрец, рожденный шесть веков назад в Багдаде. Забыл его имя.

– Мухаммед ибн Али, аль Багдад и, – машинально подсказал Торобов.

Бородач умолк, все посмотрели на Торобова. Некоторое время длилось молчание, потом вновь зазвучала речь, тихая и неразборчивая.

Бородач поднялся и подошел к Торобову:

– Позволю себе спросить, кто вы? Вижу, что из России.

– Из России. Писатель Торобов.

– Торобов? – Бородач мгновение подумал. – Кажется, знаю. Но не читал. И что вас влечет в Сирию?

– В Сирии война, борьба, столкновение нового и старого миров. Это всегда интересно писателю.

– Вы правы. В Сирии особенно остро чувствуешь, что мир меняет кожу. Как змея, он стремится выскользнуть из мертвой кожи и нарастить новую. Но это всегда больно. Писатель хочет увидеть рождение нового мира, увидеть вестников нового мира, его героев. Это делает писателя великим. – Бородач говорил охотно, уверенно. Было видно, что он склонен к проповедям.

– Писатель ищет героев. Старается угадать их среди миллионов обыкновенных людей, – произнес Торобов, стараясь походить на писателя.

– Вам повезло. Вот они, герои нового мира. – Бородач кивнул на своих молодых спутников. Те молча наблюдали за ними.

– Кто эти люди? Кто вы? – продолжал выведывать Торобов.

– Они оставили свои дома, свои семьи, свою работу, свои университеты. Аллах позвал их, и они пошли на Его зов спасать погибающий мир. Аллах устал ждать, устал смотреть, как зло разрастается и готово поглотить человечество. Аллах построит новый мир, создаст новое справедливое человечество. Это всегда больно. Эти юноши услышали голос Аллаха. Не все они вернутся домой. Но все они рано или поздно встретятся в раю. – Голос бородача стал певучим, взволнованным, как у проповедника, когда тот выходит под своды мечети.

– Откуда они? – Торобов разглядывал юношей, их запыленные одежды, сдержанные движения, огненные, под черными бровями глаза.

– Тот, что ближе к нам, Расул, чеченец, два года воевал в Афганистане, был ранен. Выздоровел и едет воевать в Сирию, помогать своим братьям. Рядом Ибрагим из Нальчика, год просидел в тюрьме, там ему переломали все пальцы. Говорит, что остался один несломанный, чтобы нажимать спусковой крючок. Руслан из Дагестана, воевал в горах, вышел из леса. Говорит: «Хочу заново прочитать Коран в сирийских горах».

– А вы кто?

– Я физик, преподавал в Казанском университете. Понял однажды, что законы Корана выше законов физики. Закон справедливости выше законов квантовой механики.

Торобов всматривался в лицо бородача. Под его обличьем исламского фундаменталиста проглядывало лицо светского интеллектуала.

– Когда-то в Казанском университете учился Ленин, – произнес Торобов. – Он, как и вы, понял, что исторические законы марксизма выше уголовных законов, и повел русский народ в революцию.

– Ленин был величайшим из русских. Аллах приоткрыл ему законы справедливости. Но Ленин считал, что справедливость устанавливают люди. А справедливость устанавливает Аллах, и этой справедливости подчиняются небесные светила и полевые цветы.

– Революции, о которой вы говорите, противостоят мировые силы. Авианосцы, космические группировки, бомбардировщики. Как их одолеть? – Торобову был интересен этот проповедник, умевший облекать в доступную светскую форму высокие религиозные смыслы.

– Авианосцы не сильнее Аллаха, и они будут тонуть, как ореховые скорлупки. Космические станции не сильнее Аллаха, и они будут падать в море, как горящие спички. Самолеты не сильнее Аллаха, и русский самолет, взорванный над Синаем, – на него указал перст Аллаха.

– Но там погибло триста человек, включая грудных младенцев. Разве это угодно Аллаху?

– Когда рождается новый мир, всегда больно. Те, кто погиб над Синаем, были угодны Аллаху, и он взял их в рай. И эти молодые люди, что едут воевать в Сирию, угодны Аллаху. Они герои Аллаха, мучники Аллаха. Каждый погибший герой производит на свет миллионы героев. История – это ветер. Смерть героя – это искра. Так рождается пожар мировой революции. Сначала Сирия, потом Россия.

Бородач поклонился Торобову и отправился к своим спутникам. Стал что-то внушать им вполголоса.

Торобов увидел, как мимо него прошел еще один юноша с короткой бородкой, в узорной восточной шапочке. Он нес корзину, которая была полна яблок. Золотистые, с красными наливными боками, они были тяжелыми, так что у юноши отвисла рука. Он поднес корзину товарищам. Они заглядывали в нее, выбирали яблоки. Сидели на земле, и каждый держал светящийся плод, боясь его надкусить, такой красивый, драгоценный он был. Один юноша кинул яблоко другому, и тот ловко его поймал и кинул обратно, в ответ. Еще один бросил яблоко товарищу, и ладонь, поймавшая плод, издала мягкий шлепок. Они сидели кружком и кидали друг другу яблоки. Плоды взлетали, золотистые, алые, крутились в воздухе, попадали в ловкие ладони.

Торобов любовался их игрой. Опытные бойцы, искушенные в войне, в лесных засадах, в нападениях на полицейские участки, они были сейчас как дети, отдавались детской забаве.

Торобову предложили яблоко, но он вежливо отказался.

Возле машин, под навесами, возле деревьев, где лежали люди, началось движение. Люди поднимались с места, шли все в одну сторону, прочь от дороги. Извлекали платки, стелили на землю и начинали молиться. Одновременно, подчиняясь таинственной слаженности, падали ниц, поднимались, замирали, обращая ладони к небу, снова падали лбом на землю. Так одновременно, под дуновением ветра, гнутся стебли травы.

Торобов чувствовал этот ветер, летящий с небес к земле.

Раздались крики, зарычали моторы. Таможенники завершили оформление документов, стали пропускать машины. Сначала тяжело выруливала, проезжала под шлагбаум колонна фур. Следом прошли красные автобусы и мелкие грузовички. Торобов видел, как молодые люди с бородачом повскакали в синий микроавтобус, на дверце которого была нарисована бутылка пепси. Сам же сел в кабину грузовичка, рядом с тощим длинноносым водителем. И вся протяженная колонна машин потянулась сквозь ворота таможни, втягиваясь на территорию Сирии.

Приграничный город, сквозь который проходила колонна, казался гончарно-желтым, полным горчичной пыли; в ней клубилась толпа, вспыхивали то зеленые, то малиновые хиджабы. Торобов заметил, как на площади тощий верблюд надменно воздел свой библейский нос.

За городом потянулись оливковые рощи, сверкнула синей главкой мечеть, заволновались бурые холмы, над вершинами которых гуляли пыльные ветры.

– Что возишь? – спросил Торобов шофера, перед носом которого качалась стеклянная птичка, созданная из разноцветных бусин.

– Вожу запчасти. В Турции покупаю, в Сирии продаю. На разницу живу. Чтоб с голоду не пропасть.

– Тяжелый труд, – посочувствовал Торобов.

– Раньше хорошо жил. Земля была, дом был, оливки были. Теперь ничего.

– Разбомбили?

– Сосед-христианин отсудил. У нас христиане всю власть захватили. Глава христианин, судья христианин, полицейский христианин. Творят что хотят. Мусульман прижимают.

– А говорят, мусульмане их обижают.

– Христиане дружнее. Один за одного. Злые, жадные. Все деньги их. Безбожники. Как это может быть, что три бога вместо одного? У мусульман один Всевышний, а у них три. Как такое бывает?

– Верят в Троицу.

– Ненавижу христиан. Будем их резать, стрелять. Возьму назад дом, землю, оливки. – Водитель мотал длинноносой головой, и стеклянная птичка кивала клювиком в знак согласия.

Они обгоняли колонну фур, крытые брезентом короба, шумящие моторами и ветром. Перед ними мчался синий микроавтобус с бутылкой пепси. Торобов старался разглядеть в нем молодые, с темными бородками лица.

Он услышал страшный толчок, будто наскочили на столб. Хлестнуло разбитым стеклом и туго ударило ветром. С хрястом огня лопнула соседняя фура, ее подняло на дыбы, и она стала наползать на идущую впереди, а из переломленного надвое кузова рвался огонь и дым. Обе фуры летели с дороги в кювет, заваливаясь набок.

Еще два взрыва хрястнули впереди на дороге. Клубы дыма, сквозь которые летели яркие брызги. Грузовичок снесло на обочину, и он скакал по ухабам, словно хотел взлететь. Водитель и Торобов вывалились на землю, окруженные грохотом.

Взрывы вздымались на трассе, в гуще машин, на обочине среди песчаной степи. Фуры перевертывались, крутили в небе колесами, их толкало ударами, и они, падая, начинали гореть.

Торобов, оглушенный, ошалелым взглядом видел, как череда ударов движется вдоль трассы, пробивает в фурах рваные дыры. Низко, сквозь дым, на бреющем полете пронесся самолет с заостренными крыльями и красной звездой. Ушел вдаль, поливая трассу из пушек. Взмыл, исчезая на солнце.

Еще одна волна разрывов приближалась, раздувала над трассой шары дыма. Прокатилась, дунула зловонным жаром, уходя к голове колонны. Следом, с грохотом пушек, воем и свистом, пронесся самолет с красной звездой. Взмыл к солнцу. Торобов безумной мыслью провожал самолет, который был для него посланием Родины. Родина торопила его исполнить задание, указывала взрывами цель, куда он должен спешить.

Самолеты ушли и не возвращались. Кругом горело, чадило. Из разломанных фур вывалились лафеты, орудийные стволы, зарядные ящики. Множество мелких машин горело, сцепившись, как жуки. Торобов, держась за голову, брел вдоль дороги. Увидел на жухлой земле красное яблоко. Через несколько шагов другое. Близко синел микроавтобус с бутылкой пепси. Сквозь дверцу прошел снаряд и разорвался внутри. Из разбитых окон сочился дым. Виднелась голова бородача с белками немигающих глаз, валялась у колеса обгорелая афганская шапочка.