Глава 17

Он прилетел в Ирак и поселился в Багдаде, в отеле «Ар-Рашид», где жил в свои прежние посещения. Тогда у входа в отель, на полу, из цветного камня был выложен портрет Джорджа Буша-старшего, и каждый, входя в отель, попирал ногами ненавистного американца. Теперь изображение исчезло, пол был полированный, гладкий, но Торобову, перед тем как пройти сквозь стеклянную карусель дверей, показалось, что его подошва топчет лицо президента.

На ресепшене он оставил паспорт, заполнил бланк, где представился русским инженером, проектирующим нефтеперегонные заводы. Поднялся в номер и смотрел с высоты на пышную зелень парков, из которых поднимались дворцы – отели, административные здания, Дворец Саддама Хусейна. Там когда-то Торобов вел переговоры о поставках в Ирак самоходок и танков. Он слышал, что при вторжении в Ирак крылатая ракета попала в резиденцию Хусейна. Но теперь, глядя на дворец, он не замечал разрушений, а только представлял ночное небо над Багдадом, в котором, как тысячи млечных лун, мчались ракеты, полыхая тусклыми вспышками.

Он разделся, осторожно разбинтовал изрезанные стеклами ноги. Пустил в ванной воду и лег, прижавшись затылком к холодной эмали ванны. Слушал, как ровно рокочет падающая из крана вода.

Чувствовал, как страшно устал. Устали его негибкие мышцы, изношенные сосуды, каждая клеточка и кровяная частица, которые тосковали, беззвучно стенали при мысли, что придется вставать и идти. Устала душа от нескончаемого кружения по изуродованным странам, среди измученных народов, в неистовой погоне, где цель каждый раз ускользала, таяла. Превращалась в мираж, заманивала в очередную изуродованную страну, к другому изможденному народу.

Окончив службу в разведке, спрятав в шкаф военный мундир, оставив пылиться погоны, звезды, ордена, он мечтал остаток жизни, краткую череду отпущенных ему лет посвятить молчаливому созерцанию, забытым воспоминаниям. Отыскивать среди них начинания, которым не дано было продлиться, которые были оборваны страстной гонкой, рискованными заданиями, хитроумными операциями.

Одно задание сменялось другим, одна операция порождала следующую. Поля сражений, аналитические центры, тайные встречи, посольские рауты, бессчетные лица. Одни из них не сходили с телеэкранов, другие безвестно пропадали, выглядывая из гробов бледными лбами, под треск прощальных салютов. Жизнь пролетала, как огненный сгусток снаряда, способного прожечь броню. Но вместо брони обнаружилась пустота, не требующая взрыва, гасящая ненужный полет.

Оказавшись в заснеженном подмосковном коттедже, он мечтал уединиться и приготовиться к завершающим дням своей жизни. Сойка с лазурным крылом была послана ему, как птица русского рая, вестница чудного бытия. Звала за собой, и он был готов полететь. Но его окликнули, оборвали полет, вернули в жгучее месиво изуродованных стран и изможденных народов.

Прилетев в Багдад, он почувствовал незримое присутствие Фарука Низара. Его дух витал в пышных зеленых парках, где они прогуливались, обсуждая проблемы, спасаясь от посторонних глаз и ушей. У министерства обороны, где произошло их знакомство, теперь стояли посты новой иракской армии, в кабинетах сидели американские советники. У резиденции президента, где они клали на стол Саддаму Хусейну подписанные протоколы переговоров, застыл танк. На площади, где прежде стоял величественный памятник Саддаму и вокруг трепетал и блестел сверкающий завиток автомобилей, теперь была клумба цветов. У мечети Аль-Аскари в сгустках золота и лазури, куда привел его Фарук и где они оба с благоговением слышали проповедь муфтия, теперь расхаживал патруль. И только на берегу Тигра все было как прежде. Стояли уютные рыбные ресторанчики, где они с Фаруком, прихватив флакон виски, дружески болтали, пьянели, глядя на рыбачьи лодки.

Фарук Низар был где-то здесь, в огромном кипучем городе. Следовало его отыскать, вызвать его дух, чтобы он воплотился в молодцеватого молодого майора с лихими усиками и влажными ласковыми глазами.

Багдад был таинственной колбой, в которой, усилиями разведок, с помощью магических технологий, был синтезирован наркотик, одурманивший мир. Сверхплотный эликсир, который пролился в исламский мир и вызвал реакцию огня и света, вскипевшую от Пакистана до Кавказа. Гениальные маги из разведки Саддама Хусейна, американские колдуны и исламские богословы создали вероучение, опьянившее человечество. Построили организацию под названием «Исламское государство», в котором поселилась долгожданная мечта о справедливости и совершенстве. Оранжевые балахоны казнимых, руины античных алтарей, горящие города и селения стали образами мировой революции, отрицающей «ветхий мир». Лазурь божественной правды, отрезанные головы пленных, пояса шахидов и проповеди о райском блаженстве были пьянящим дымом, который глотали люди и шли воевать в ИГИЛ. Русские самолеты пролетали сквозь дым, не в силах его развеять. Кальян с дурманом был создан в Багдаде, и Фарук Низар был одним из его создателей.

Торобов, двигаясь по Багдаду, дышал его синей дымкой, и Багдад переливался цветным стеклом, казался драгоценным кальяном, от которого плыла голова.

Не было плана, по которому Торобов мог отыскать Фарука Низара. Суннитский террорист и разведчик, Фарук Низар наведывался в Багдад нелегально. За ним охотилась разведка шиитов, агенты ЦРУ и МИ-6. Теперь же, в лице Торобова, его выслеживала военная разведка России.

Двигаясь по Багдаду, отыскивая «след змеи на камне», Торобов, без всякой надежды на успех, решил посетить дом, где когда-то жил майор Фарук и принимал у себя «дорогого друга Леонида».

Дом был пятиэтажный, типовой, похожий на московские пятиэтажки, с незначительной восточной декорацией фасада. Двор был оборудован под детскую площадку, с облупленными лесенками, качелями, лавочками. Детей не было, на нежарком солнце дремал инвалид в коляске, в безлистом дереве ворковали горлинки. Торобов осматривал окна, старался вспомнить, в каком подъезде жил Фарук.

Мимо шла женщина, несла сумку, которая оттягивала ей руку, и она, перед тем как войти в подъезд, остановилась, чтобы передохнуть.

– Прошу меня извинить, – обратился к ней Торобов. – Когда-то в этом доме жил мой друг, Фарук Низар. Вы не знаете, в какой квартире?

– Нет, – ответила женщина. – Старых жильцов не осталось. Я с детьми приехала из Киркука. Спасибо, что дали квартиру. – Она подхватила сумку и ушла в подъезд.

Торобов дождался, когда появился еще один жилец, немолодой, с семенящей походкой, с торчащими из коротких рукавов стариковскими руками.

– Извините, – остановил его Торобов. – Здесь в какой-то квартире жил мой знакомый, майор Фарук Низар. Вы знаете это имя?

Старик посмотрел на него мутными испуганными глазами:

– Всех военных отсюда выселили. Откуда здесь могут быть военные! – и скрылся в подъезде.

В самом деле, военных здесь не могло быть. После падения Саддама Хусейна близкие ему военные были арестованы, репрессированы. Или бежали и сражались теперь в рядах ИГИЛ.

Торобов покружил по двору и остановился рядом с коляской, в которой дремал инвалид. Не решался его тревожить, рассматривал небритое, искривленное хворью лицо, неопрятное пальто с неправильно застегнутыми пуговицами, вязаную шапку с дурацким помпоном, немощные, лежащие на коленях ладони. Но видимо, Торобов загородил солнце, тень упала на лицо инвалида, и тот открыл глаза.

– Простите, я вам помешал, – произнес виновато Торобов.

– Сижу целый день один. Замерзаю. Дочь ушла, не знаю, когда вернется. Ни еды, ничего. А что она может купить? Моет полы и стирает, – запричитал инвалид жалобно, ноющим голосом беззащитного калеки.

– Я вам сочувствую, – сказал Торобов.

– А вы откуда?

– Из России. Приезжал в Багдад, когда здесь было благополучно, жили друзья. Теперь никого. Некому слово сказать.

– А кого вы ищете?

– Здесь жил мой друг Фарук Низар. Теперь его нет. Вы вряд ли о нем что-нибудь знаете.

– Вы сказали – Фарук Низар? Фарук Низар, говорите? Нет, нет, конечно, не знаю!

Ответ был поспешным и нервным. Глаза инвалида забегали, словно он боялся, что его услышат. И Торобову стало ясно, что имя Фарука Низара известно калеке. И этот немощный колясочник может навести его на след.

– Так неуютно в пустом городе, – произнес Торобов с виноватой улыбкой. – У меня есть предложение. Мы не обедали оба. Приглашаю, отправимся в какой-нибудь ресторанчик на берег Тигра. И поедим масгуф. Я так скучал по этому рыбному блюду. Мне будет приятно ваше общество. Вы расскажете мне о жизни в Багдаде.

– Да как же я с этой коляской? – заволновался калека. Было видно, что ему хочется принять приглашение.

– Ничего страшного. Вызовем такси, я помогу вам сесть, а коляска будет вас здесь дожидаться.

Торобов вызвал такси. С трудом пересадил инвалида на переднее сиденье. Сам сел сзади. Через полчаса они сидели на открытом воздухе в закусочной на берегу Тигра. Кругом струились дымы жаровен. По синей воде плыла красная рыбачья лодка.

Хозяин харчевни, любезный толстячок, подвел Торобова к эмалированной ванне, где в мутной воде шевелили хвостами живые рыбы. Их только что выловили в Тигре, и для них уже краснели угли жаровни.

– Какую желаете? – Хозяин окунул в ванну сачок, поддел тяжелую рыбину. Она закачалась в сетке, сверкая чешуей. Торобов одобрил выбор. Хозяин плюхнул сачок на стол, вывалил рыбину. Повар поймал скачущую рыбу, оглушил колотушкой. Ножом стал скоблить, шуршать, брызгать чешуей, сметая серебро, открывая шершавые зеленоватые бока. Вогнал нож в рыбью спину, рядом с плавником. С хрустом разрезал рыбину, растворил ее, как книгу. Вырвал пузырь, красный шматок сердца, кишок и печени. Понес к раскаленной жаровне. Как растворенную книгу, поставил на жаровню. Стальной кочергой сгреб угли поближе к рыбе, и они задышали, переливались золотом, окутывались прозрачным жаром. Рыба млела, испекалась, становилась знаменитым багдадским блюдом – масгуфом.

– Меня зовут Леонид Торобов. Я русский инженер, проектирую заводы. Приехал по контракту восстанавливать разрушенные войной предприятия.

– Меня зовут Набик Убайд. Как видите, я сам развалина и не подлежу восстановлению, – печально усмехнулся инвалид.

– Желаю вам выздороветь, доктор Набик.

– Спасибо, доктор Леонид.

На реке качались две рыбачьи лодки, рыбаки тянули сети, и было видно, как вспыхивает солнечная ячея.

То же тихое солнце вспыхивало в голове Торобова, и он, мечтательно глядя на реку, произнес:

– Не верится, доктор Набик, что я снова здесь, на берегу Тигра. Та же вода, те же лодки, тот же синий дым жаровен. Но пронеслась страшная война, пропало столько людей, столько надежд. Я не сказал вам, что моя сестра Вера вышла замуж за брата Фарука. Азиз учился в Москве, в военной академии. Они познакомились, поженились. Я гостил у них в Багдаде, был гостем в доме Фарука Низара. Теперь я не знаю, где сестра, жива ли она? Жив ли Азиз? Жив ли Фарук Низар? Я хотел повидать Фарука и что-нибудь узнать о сестре. Но в доме новые жильцы, и я решился пригласить вас. Простите, что я занимаю ваше время.

Было видно, что сладостные воспоминания коснулись сидящего перед ним инвалида. Его измученное лицо посветлело, настороженные глаза осмелели, сутулые плечи расправились. Он с наслаждением смотрел на реку, на серебряный след ветра, на маленькую самоходную баржу, пересекавшую этот след.

– Извините, доктор Леонид, я сказал вам неправду. Я знаю Фарука Низара. Мы жили по соседству и вместе служили, только в разных подразделениях. Я несколько раз видел его брата Азиза и его русскую жену. Значит, это ваша сестра?

– Жива ли Вера? После всех бомбежек и арестов? Я слышал, что Азиз, как и многие офицеры Саддама, попал в тюрьму. Были расстрелы. Уцелел ли он?

Инвалид помрачнел, вжал голову, словно ждал удара, стиснул губы, будто боялся проговориться. Торобов наполнил стаканчики. Они чокнулись беззвучной пластмассой и выпили, закусили ломтями сырых помидоров. Торобов ждал, когда хмель снова лизнет их обоих своим жарким языком.

– Мы все были очень самонадеянны. И офицеры гвардии, и генералы Генштаба, и Саддам Хусейн. Мы верили договоренностям с американцами, верили в силу армии, в верность генералов. Мы не ожидали предательства. Ирак погиб из-за предателей. Служба безопасности была куплена американцами на корню. Генералы разведки открыли ворота врагам, сдали без боя Мосул и Киркук. Нейтрализовали отборные армейские части. После падения Багдада начались аресты, облавы. Тысячи офицеров были арестованы, тысячи расстреляны, сотни увезены за океан на базу Гуантанамо. Был арестован Фарук Низар. Был арестован его брат Азиз. Был арестован я.

Инвалид содрогнулся, по его чахлому телу пробежала судорога, словно сквозь него пропустили ток.

– Я вам сострадаю, доктор Набик, – произнес Торобов, и глазам стало жарко от слез. – Вы столько испытали! Нет ничего ужасней предательства!

Блеснувшие в глазах Торобова слезы, дрогнувший от сострадания голос распечатали уста инвалида. Он исполнился горячего нетерпения, торопливой говорливости. Будто боялся, что собеседник поднимется и уйдет и некому будет излить тоскующую одинокую душу, привыкшую бояться и прятаться.

– Американцы схватили меня дома ночью, за волосы выволокли из постели, и через день начались мои адские муки в Абу-Грейб. Нас выводили голых в коридор, и женщины из тюремной охраны били нас прутьями по детородным органам. На нас напяливали оранжевые балахоны, ставили на стул и заставляли стоять часами, раскинув руки, а тех, кто не выдерживал, били. Нас кидали на земляной пол и мочились нам на лицо. Там был один охранник-негр, он забирал из камеры заключенного и насиловал его в коридоре, и на всю тюрьму раздавались истошные крики. Меня пытали током несколько часов подряд, и в конце концов у меня отнялись ноги. Нас заставляли затаскивать в грузовики трупы замученных, и на эти тела было невозможно смотреть. У них были отрублены пальцы, выколоты глаза, переломаны кости. Среди этих зверски замученных я узнал Азиза. У него был распорот живот. Эти же муки вместе со мной прошел Фарук Низар. Не многие из офицеров вышли из Абу-Грейб.

Набик замолчал, его губы вздрагивали, словно он беззвучно рыдал.

Им принесли рыбу на фарфоровом блюде. Рыбина, рассеченная вдоль спины, стояла на блюде, словно раскрытый складень, отекала жиром. В розовом мясе светились перламутровые кости. Торобов ножом разделил складень и разложил по тарелкам благоухающие, окутанные паром половины рыбы.

– Угощайтесь, доктор Набик. Пусть все дурное останется в прошлом.

Было видно, как благодарен Набик, с каким наслаждением он ест сочную рыбу, вынимает изо рта перламутровые кости, кладет на блюдце.

Они улыбались друг другу. Смотрели на реку, по которой плыла стая уток, и к ней присоединялись другие, падая из неба и поднимая буруны.

– Но не подумайте, доктор Леонид, что эти злодеяния останутся неотмщенными. Те, кто уцелел и вышел живым из тюрем, вступили в борьбу. Мы изобрели оружие, которое сильнее авианосцев, космических группировок и ядерных бомб! Под носом у торжествующего врага, погубившего наше государство, мы создали другое, не знающее границ, несокрушимое, чье население составят миллиарды. В конце концов оно распространится на весь мир! – Набик восторженно сверкал глазами, приподнялся со стула, словно яростная мысль вернула ему здоровье. Продержался на ногах мгновение и снова грузно упал на стул.

– Вы говорите, доктор Набик, об «Исламском государстве»? Оно возникло на пустом месте, и сначала его никто не заметил. А теперь против него объединяются десятки стран. Его бомбят, называют «мировым злом», боятся и ненавидят. Откуда оно?

– Вы правы, доктор Леонид. Оно возникло на пустом месте. Его создал Господь. Он долго терпел неправду и несправедливость мира, и Его терпению пришел конец. Это государство родилось из воли Божьей, из учения богословов, из виртуозных усилий офицеров иракской разведки.

Набик поднял к небу ладони, словно призывал в свидетели Господа. Его лицо восторженно светилось, как светятся лица молящихся. Он больше не был беспомощным инвалидом, над которым надругались враги. Он был мстителем, Божьим угодником, свидетельствовал, как пророк. Открывал Торобову сокровенные истины.

– Доктор Леонид, справедливость, о которой говорит Коран, является основой всего сотворенного мира. Там, где мир отклоняется от справедливости, начинаются страдания. Строятся тюрьмы, возводятся эшафоты, рождаются «царства лжи». Там высыхают моря, чахнут сады, меркнут звезды. Человек чувствует отпадение от справедливости как невыносимое страдание. Мы учим человека уподобиться Богу и вернуть миру справедливость. Призываем совершить божественное усилие и достичь справедливости, иногда ценой собственной жизни. Мы вернули человеку мечту о «царстве справедливости» и строим это царство, строим «Исламское государство». Райская мечта одухотворяет земное царство, военные и политические технологии создают сетевые структуры. Миллионы мечтателей берут автоматы и идут воевать за ИГИЛ. Огненная лава, состоящая из бесчисленных героев и мечтателей, заливает мир. Фарук Низар – один из создателей «Исламского государства». Я горжусь, что он удостоил меня своей дружбой. – Глаза Набика восторженно сияли, словно смотрели в лазурь, в ее бесконечную синь, откуда неслось к нему божественное послание. Он был носителем небесной мечты, обладателем несказанного счастья. Был готов за него умереть.

Торобов чувствовал, как трепещет вокруг Набика воздух, словно прозрачное электричество.

– Как бы мне хотелось увидеть Фарука! Пожать ему руку!

Набик умолк и задумался. Тигр лениво струился в зеленых берегах. На него падал ветер, стелил на воду серебряные платки.

– Я вам верю, доктор Леонид. Вы понимаете, что Фарук посещает Багдад с риском для жизни? Я попробую устроить вам свидание с Фаруком. Завтра в двенадцать часов вы будете стоять у дороги на Тикрит, на пятьдесят втором километре. Быть может, там вы пожмете руку Фаруку Низару.

Торобов вызвал такси. Помог Набику устроиться на переднем сиденье. Они вернулись к дому, где жил Набик. Инвалидная коляска стояла на прежнем месте. Набик с помощью Торобова переместился в коляску.

– А дочь все не идет и не идет! Заработалась, бедная женщина!

Покидая двор, Торобов оглянулся. Инвалид понурился в кресле и, казалось, дремал.