Глава 12

Утром Торобов собирался вызвать такси и отправиться из Каира по долгой дороге через Синай к сектору Газа. Этот ломтик Палестины, находящийся под контролем ХАМАС, истерзанный израильскими бомбами, влек его к себе. Он знал, что все пропускные пункты были закрыты. В Газу попадали нелегально, через туннели, соединяющие палестинский анклав с Египтом. Граница с Израилем был непроницаема, укреплена бетонной стеной с видеокамерами и пулеметами. И он был готов, нарушая египетский закон о границе, воспользоваться туннелем.

Торобов был знаком с лидерами ХАМАС, оказывал им услуги, осуществлял контакты Хамас с российским МИДом и внешней разведкой. В Газе оставались его знакомцы, в их числе Хабаб Забур, один из командиров боевого крыла ХАМАС. Автор громких нападений на израильские блокпосты и диверсий на Западном берегу реки Иордан. К нему собирался пробраться Торобов и разведать местонахождение Фарука Низара.

Он уже вызвал такси, но вдруг вспомнил сообщение «братьев» о митинге студентов. Ему захотелось очутиться среди бурлящей толпы, увидеть множество коричневых, как смола, лиц, ощутить жар «арабской весны», которая все еще тлела в глубинах народа. Он поддался странному искушению и отправился на площадь Тахрир.

Было солнечно. Площадь казалась огромной, с размытыми краями. Синяя дымка окутала правительственные здания, Национальный музей, отель «Нил», помпезную громаду «Мугаммаа». Памятник Омару Макраму плыл в голубом тумане. Стоял гул и рокот, какой бывает на море. Площадь заполнялась толпой, но оставалось еще много свободного места. Подходили колонны. Одна изливалась из улицы Каср аль-Айн, бренча, скандируя, взмахивая кулаками, развевая черно-бело-алые флаги. Другая – из улицы Талаат Харб, распевая, танцуя, неся над головами смешные чучела президента Сиси и его министров. Люди шли группами, поодиночке, от моста Каср аль-Нил, из метро. Толпа вязко наполняла площадь, колонны смешивались, образуя медленные водовороты.

Торопова затягивали эти медленные течения. Он радовался тому, что становился частью этого месива, оно не отторгало его, вовлекало в огромный плавильный котел, который медленно разогревался. Было множество молодых, очаровательных лиц, сияющих глаз, белоснежных зубов. Иногда попадались девушки в розовых и зеленых хиджабах. Но большинство длинноволосые, с модными прическами, чернобровые, с малиновыми губами, пленяющие своей смуглой арабской красотой. Юноши не стеснялись их обнимать, некоторые целовались, и все вместе, впадая в раж, скандировали веселую чепуху:

– Господин президент, поживи как студент! У студента в животе как воды в решете!

Кругом сновали торговцы. Предлагали апельсины, орехи, выпечку. Другие раздавали листовки, брошюры, полосатые, черно-бело-алые флажки. Вдалеке, у памятника Омару Макраму стояла хрупкая цепь полицейских. Высилась трибуна, на которой расхаживали устроители митинга.

Торобов чувствовал молодую энергию толпы, которая питала его силой и свежестью. Он был среди тех, чей язык понимал, чьи лица любил, чье стремление к свободе и благополучию разделял. Знал, среди какой тьмы рождалось это стремление. В толпе был заметен тучный старик в чалме, с посохом и всклокоченной бородой, которого течение принесло из тусклых и грязных предместий. Он что-то проповедовал, открывал беззубый рот, топотал изношенными сандалиями.

Становилось тесно. Площадь нагревалась, как тигель. Торобов, стиснутый, чувствовал, как по площади из конца в конец перекатывались упругие сгустки. Достигали места, где он стоял, сдавливали, так что становилось трудно дышать, и катились дальше.

Над головами летало прозрачное электричество, жгло, сыпало искры. Люди касались друг друга, и их било током. Кукла президента Сиси, воздетая на шест, дергала руками и ногами. Качался плакат с надписью: «Студенты хотят есть». Пожилой человек в вязаной шапочке, с седеющей бородкой поднял вверх Коран.

Вдалеке на трибуне заговорил микрофон, гулко, с металлическими перезвонами, бессловесно отражаясь от зданий, улетая в синюю дымку, где знойно туманился Нил, и дальше, к мечети Омара Макрама. Площадь казалась огромной квашней, в которой взбухало черное тесто. Торобов чувствовал магму, которая изливалась из бездонных глубин Востока. Из таинственных недр, откуда исходили народы, пламенные пророки, мистические вероучения. Этому извержению не было конца. В глубине земли зарождались новые народы, зрели новые вероучения, обитали неродившиеся пророки. И он, Торобов, востоковед и разведчик, был не в силах заглянуть в эту живородящую бездну.

Он увидел, как далеко, за трибуной, со стороны моста Каср аль-Нил показались броневики и стали выстраиваться за цепью полицейских, уродливые, грязно-зеленые, похожие на толстых жаб. Ораторы сменялись у микрофона, насылали на площадь волны звенящего звука, и казалось, в небе гремит огромный лист кровельного железа.

«Студентам нужен хлеб!», «Студентам нужен хлеб!» – молодые люди зло скандировали, вздымали кулаки, подпрыгивали. Кругом были возбужденные лица, горящие глаза, гибкие тела.

Торобов был един с толпой. Ему хотелось кричать и подпрыгивать. В него ударило электричество, когда соседний парень с кудрявыми волосами и золотой серьгой в ухе случайно задел его рукой. На него накатил металлический звук мегафона, оросив железной влагой. И стоящий рядом человек в вязаной шапочке стал потрясать над головой Кораном, выкликая «Аллах Акбар!».

Торобов видел, как на трибуну взобрались полицейские. Отпихивали ораторов, сбрасывали с помоста. Полицейский овладел микрофоном, и лязгающие звуки приказа полетели в толпу. Каждый больной удар отзывался ревом. Толпа литой стеной двинулась к трибуне. Заглушая лязг мегафона, раздалось: «Аллах Акбар!» Нестройно, разрозненно, затем все слаженней, единым дыханием, клекотом. Казалось, великан бьет молотом по наковальне. Огненно летели грозные слова, от которых шатались здания, качался мост через Нил, разбегались полицейские. Кукла президента Сиси задымилась. Ее подожгли, она роняла липкий огонь. Упала с шеста, и ее топтали, плевали.

Толпа повалила к трибуне. Торобов слепо, вместе со всеми колыхнулся, сжатый толпой. Услышал, как тупо застучали пулеметы. Броневики, как ромбовидные жабы, палили в толпу. Трассы били по головам, рикошетили вверх, и казалось, что толпа, как бронированная плита, отшвыривает пули. Но там, куда били очереди, возникали пустоты. Часть толпы все еще кричала «Аллах Акбар!» и подскакивала, но другая, попавшая под пули, стенала, визжала. И среди этой разноголосицы стучали пулеметы.

Торобов почувствовал, как слепо качнулась толпа, темный сгусток сдавил его и понес в сторону Каср аль-Айн. Он бежал в толпе, молча, задыхаясь, стремясь не упасть, чувствуя под ногами живые тела, по которым бежала толпа. Девушка, бежавшая рядом, споткнулась о чье-то тело, упала, на нее наваливались, падали, и толпа огибала живой стенающий холм.

Он добежал до зданий и прижался к стене, боясь, что рухнет от разрыва сердца. Видел, как мимо несутся люди. Пробежал безумный старик в чалме, отталкиваясь клюкой. Скачками пронесся парень с кудрями, и в ухе его сверкнула серьга. Торобову показалось, что мимо пробежал доктор Ибадат в разорванном пиджаке.

Торобов стоял, прижавшись к гранитной облицовке дома, слыша рев и топот толпы, стук пулеметов. Ему казалось, что из мутной синевы смотрит на него грозный лик, указывает отточенным перстом.

«Это ты! – неслось из неба. – Это ты!»

Площадь пустела, с нее убегали остатки толпы, лежали тела, валялись транспаранты. Медленно катили уродливые, как зеленые гробы, броневики, били вслед убегавшим редкими очередями. Рядом с Торобовым прижался к стене пожилой человек с сухим кадыком, седой копной волос. Задыхался, хватался за грудь, умоляюще водил глазами. Очередь ударила в стену дома. Крупнокалиберная пуля снесла человеку полголовы. И пока тот падал, Торобов видел его развороченный череп, язык, оскал зубов и в этом оскале узнал хохочущую баранью башку, которую в Бейруте послал ему на тарелке Фарук Низар.

Он вернулся в отель и принял горячий душ, лил на себя шампунь, стараясь смыть гарь, ужас, парные запахи ревущей площади. Не понимал, как мог поддаться искушению и отправиться на митинг, рискуя погибнуть и сорвать задание.

Это был непростительный промах, еще одна смертельная ловушка, поставленная на путях погони.

Собрал саквояж, вызвал такси и среди полицейских сирен и фиолетовых мигалок устремился прочь из Каира по северной трассе, в сторону сектора Газа.

Чем дальше он уносился от Каира, тем спокойней билось его сердце, ужас слабел, темный ком безумия, страдания и ненависти постепенно отставал, таял вдали вместе с туманным городом.

Он сидел на заднем сиденье, отделенный от шофера прозрачной перегородкой, видел его сутулую спину, бритый затылок и кепку. Брелок в виде скарабея, который болтался на лобовом стекле. Хотел завязать с ним разговор. Спросил:

– Скажи, когда было легче жить? При Мубараке, Мурси или теперь, при Сиси?

Шофер подумал и, не оборачиваясь, ответил:

– Сегодня в Египте хорошо живут только мумии.

Они катили по пустынному шоссе, среди солнечной сизой равнины. Иногда попадались армейские блокпосты. Блестели гусеницы транспортеров. Стрелки стояли по пояс в люках, сонно смотрели на трассу, не останавливая машин.

По стальному мосту пересекли Суэцкий канал. Сразу за мостом Торобов попросил таксиста остановиться. Вышел из машины.

Среди серых холмов текла огромная голубая протока, исчезая в туманной дали. По каналу в обе стороны двигались суда двумя непрерывными вереницами. Торобов следил за движением сухогрузов, танкеров, самоходных барж, пассажирских теплоходов. Среди них серыми стальными уступами выделялись военные корабли. Плыли гигантские газовозы, многоэтажные перевозчики автомобилей. В их молчаливом движении было упорство и сила земных цивилизаций, которые обменивались изделиями, товарами, идеями, сокровенными знаниями. И бог весть, какое тайное знание перетекало теперь из одной половины мира в другую. Какой невидимый замысел, благой или ужасный, двигался по этой бирюзовой воде. В Торобове, созерцавшем канал, дрогнула и налилась невидимая вена.

У дороги продавец торговал апельсинами. Оранжевые плоды сияли на солнце. У продавца было смуглое, почти черное лицо, фиолетовые губы и прямой неарабский нос. Он был наследником народа, строившего пирамиды и поклонявшегося древним богам. Торобов купил два апельсина и один протянул шоферу. Тот принял апельсин, достал маленький ножичек с перламутровой ручкой и надрезал кожуру. Разделил ее на лепестки, обнажив сочную, в белых волокнах сердцевину. Подал плод Торобову. Они стояли, ели апельсины, глядя, как по синему каналу беззвучно плывут корабли.

За каналом начинался Синай. Тянулись лысые холмы. У обочин росли кактусы, колючие лепешки, прилепившиеся одна к другой. Торобов смотрел на волнистую пустыню и думал, что сюда, на эту пепельную землю, упал из неба ворох тел и горящих обломков. И та безвестная женщина с распущенными волосами, и ее дочь, сжимавшая руку матери своей мертвой рукой, и ребенок в люльке, и стюардесса с фирменным красным платком, и вальяжный старик, читавший газету, которая в падении облепила его лысую голову. Все это сыпалось, повисало на колючках, расплющивалось кляксами, рождая невидимый вихрь, который подхватил Торобова, ввергнул в погоню, в кружение по странам среди стреляющих мечетей и рынков.

У машины лопнула шина. Шофер, охая и ворча, стал менять колесо. Торобов спустился с шоссе и пошел на ближайший холм, шурша бурьяном.

Зимняя пустыня уже прогревалась солнцем. Сухой бурьян металлически блестел. Волнистая даль полнилась таинственным свечением, будто там скользили прозрачные тени, туманились миражи. То были исчезнувшие племена и народы, от которых не сохранилось имен. Они заблудились в холмах, где пространство сворачивалось в спираль, небо менялось с землей местами, открывались ходы в иные миры. Туда уходили народы, пропадая бесследно. И только один предводитель вывел свое племя из лабиринта, блуждая сорок лет по пустыне, путаясь среди земных перекрестков, проваливаясь в бездну времен.

Торобов смотрел на прозрачные миражи, чувствуя таинственные прогалы, загадочные спирали, от которых голова начинала кружиться. Здесь не было покоя душе, и эта тощая земля плодоносила пророками, а душа неутолимо ловила из неба невнятные гулы, превращая их в священные тексты.

Торобов увидел, как вдали двинулся с места кусок пустыни, заструился, заблестел, превращаясь в живой поток. Этот поток приближался, трепетал. Множество лисиц, серых, пепельно-бурых, выгнув худые спины, вытянув хвосты, мчались по пустыне, гонимые то ли страхом, то ли заветной звериной мечтой. Пронеслись мимо Торобова, не замечая его, высунув страстные языки, и пропали, быть может, в одном из лабиринтов земли.

Машина достигла границы Египта и сектора Газа. Таможня, погранзастава, контрольно-пропускной пункт перегораживали трассу. Множество автомобилей скопилось на границе, изнуренные люди ожидали, когда им позволят пересечь границу.

Торобов расплатился с шофером. Тот пошел разыскивать пассажиров, уезжавших в Каир, а Торобов, не смешиваясь с толпой, встал в стороне, стараясь привлечь внимание проводников-бедуинов, помогавших нелегально пересечь границу.

Вскоре к нему подошел человек в матерчатой куртке с кожаными заплатами на локтях. Такие же заплаты были у него на коленях. Его лицо было черным от солнца пустыни, вяленым, сморщенным, как сухофрукт. Но из морщин смотрели зоркие, цепкие глаза, как у хищной птицы.

– Куда? – спросил человек, держа руки в карманах.

– Туда. – Торобов кивнул в сторону границы.

– Чего не идешь?

– Тебя жду.

– Заплатишь?

– Тебе заплачу.

– Пойдем.

Бедуин отвел Торобова в сторону, где у обочины стояла замызганная «тойота», с красным цветком на дверце. Они съехали с шоссе и долго тряслись по ухабам, пока не достигли поселка с серыми домами и высокими заборами. «Тойота» въехала во двор, где расхаживали овцы и куры, и навстречу им вышел хозяин, такой же вяленый, сморщенный, как и шофер, с тем же осторожным и цепким взглядом. Обменялись сердечными приветствиями. Когда входили в дом, низко, с треском, прошел вертолет, и хозяин кулаком погрозил ему вслед:

– Стреляет. Вчера у соседа овцу убил.

Вошли в дом, но вместо жилой комнаты Торобов увидел помещение с колодцем и тусклой лампочкой, освещавшей ступени вниз.

– Плати, – сказал шофер. – И ему плати.

Торобов расплатился и, прихватив саквояж, полез вниз, чувствуя сырой земляной запах, не зная, увидит ли он снова белый свет или будет погребен здесь, вместе с другими, безвестными.

Дно колодца было утрамбовано, от него уводил туннель. Лежал пластмассовый короб, похожий на открытый гроб. Стальной трос, привязанный к коробу, тянулся в туннель.

– Ложись, – приказал хозяин. – Голову не поднимай, а то снесет. – Достал из кармана рацию и что-то пробулькал в нее.