Глава 11

Фарук Низар ускользал от него. Был где-то рядом. Знал о его приближении. Готовил ему ловушки. Наблюдал за ним. Угадывал его действия. Предвосхищал его планы. Смеялся над ним. Его ускользающая тень мелькала под ночным фонарем. Комнаты, куда он входил, носили следы его пребывания – сдвинутый стул, оброненный носовой платок, затихающий звонок телефона. Фарук Низар перемещался вместе с ним, маскировался, прикидывался то портье у входа в отель, то официантом ресторана, то стюардом в «боинге».

Иногда Торобову приходила безумная мысль, что Фарук Низар, этот офицер иракской разведки, обладает даром перевоплощения, принимает облик различных существ и предметов. Мишень, по которой он стрелял в тире, черный продырявленный пулями контур был Фаруком Низаром. И тот уже знал о его задании, ускользнул, оставив дырявую бумагу. Перстень на пальце Шимона Брауде, агента Натив, был Фаруком Низаром, который выслушал разговор, состоявшийся в еврейском центре. Зоб на горле Джереми Апфельбаума дрожал и пульсировал, оттого что в нем спрятался Фарук Низар. Проститутка в Брюсселе на улице красных фонарей, чья тяжелая мясистая грудь лежала у него на ладони, – она была Фаруком Низаром, который, как оборотень, преобразился в стареющую куртизанку. И ветер в вечерней ливийской пустыне, что гнал сухие колючки и пустые мешки, – и это было воплощением Фарука Низара. И в Бейруте круглые тени, на которых стояли бойцы Хизбаллы перед отправкой на фронт, – эти тени были Фаруком Низаром, который смотрел на Торобова, целующего зеленое знамя. И бронзовая жужелица под глянцевитым деревом у дома номер 12 была Фаруком Низаром, который ждал, что Торобов первым войдет в дом и его растерзает взрыв.

Торобов летел в Египет. Пил виски из тяжелого стакана, сидя на борту «боинга», пьянел, и ему казалось, что из ночного иллюминатора смотрит на него лицо Фарука Низара. Того, кого надлежало убить.

Последний раз он был в Каире, когда «Братья-мусульмане» вышли из многолетнего подполья и приближались к власти. Собирали на площади Тахрир стотысячные и миллионные толпы, готовились к свержению Мубарака, метили в президентский дворец. Он встречался с видными руководителями «братьев», и они спрашивали его мнение о развитии ситуации в Египте. Он осторожно предостерегал их от половинчатых решений, указывал на опасность, исходящую от армии, предсказывал военный переворот. Его прогнозы оправдались, и он издалека наблюдал, как свергали Мурси, расстреливали толпы его сторонников, охотились за «братьями», убивая их на месте, истребляли в пыточных камерах. Многие из его знакомцев сгинули бесследно, другие спаслись в изгнании, третьи томились в тюрьмах. Теперь он летел в Каир, надеясь на тайную встречу с теми, кто уцелел, кто снова находился в подполье, поддерживал связи с ИГИЛ и мог указать на след Фарука Низара.

Каир был все тот же, каменный, громадный, с желобами улиц, в которых ревели машины и стояла металлическая мгла.

Торобов остановился в «Фридом-отеле». Каирские телефоны, обозначенные на визитке Фарука Низара, не откликались. Не покидая номер, он весь день потратил на поиски прежних знакомых из числа «Братьев-мусульман». Большинство телефонов молчало. Откликнулись двое «братьев», тех, кто не занимал руководящих постов. И ему стоило большого труда договориться о встрече.

Они встретились ночью в ресторане на берегу Нила. Ресторан был построен в виде старинного корабля, корма которого омывалась рекой. На противоположном берегу, как огромный золотой слиток, сиял небоскреб. Его отражение струилось в реке. Когда по Нилу проплывала баржа или катер, их черный контур врезался в золотое отражение, дробил его, и вся река превращалась в жидкое золото, корма ресторана покачивалась, и начинала сладко плыть голова.

Их обслуживали официанты в одежде матросов. Несколько раз подходил любезный метрдотель, облаченный в мундир морского офицера.

Тех, кого Торобов пригласил на ужин, было двое. Доктор Ибадат, тихий, щуплый, в очках с золотой оправой, сквозь которые смотрели печальные осторожные глаза с красными ободками. Казалось, эти глаза долго и много плакали и не высохли до сих пор. И доктор Табарак, маленький, нервный, с оттопыренными ушами, которые от волнения бурно краснели и тут же гасли, словно их хозяин давил в себе бурлящие, изобличающие его чувства. С обоими Торобов виделся в свой прежний приезд, но не слишком хорошо их помнил, уделяя все внимание руководителям «братьев», предвкушавших близкую победу.

Их стол был уставлен фаршированными баклажанами с мятой, салатами с острыми сырами, мясными ломтями с рисом, бараньими кебабами, от которых исходил горячий дух. Высились горы трав, зеленой, розовой, фиолетовой. Торобов чувствовал на губах сладкое жжение мяты, смотрел, как колышется в реке золотой слиток небоскреба.

– Я предпочитаю во время встреч отключать мобильную связь. – Торобов разрядил телефон, извлек аккумулятор и положил телефон на стол. Его компаньоны молча сделали то же самое. – Я чрезвычайно благодарен вам за эту встречу, – произнес он, – Я прекрасно понимаю, что нынешняя обстановка в Египте не располагает к общению. Но мне хотелось услышать голос «братьев», который умолк после известных событий.

– Мы видим в вас друга, доктор Леонид. – Ибадат печально посмотрел на него, повел глаза в сторону, где вдалеке маячил метрдотель в фуражке морского офицера.

– Мы помним нашу встречу три года тому назад. – Табарак закивал круглой, с запекшимся ртом головой, уши его запылали от прилива чувств и тут же померкли.

– За это время столько всего случилось. Египет стал другой страной. Мы вспоминаем ваши прогнозы, которые, к сожалению, оправдались. – Глаза Ибадата в красных ободках наполнились невыплаканными слезами.

– Я днем звонил по многим телефонам, но отозвались только ваши два, – сказал Торобов. – Где доктор Забир? Он человек глубокого интеллекта.

– К сожалению, доктор Забир убит. Солдаты ворвались в его дом и застрелили на глазах жены и детей.

– А доктор Абас? Его размышления об исламском ренессансе, о будущем вкладе ислама в мировую культуру произвели на меня большое впечатление.

– Доктора Абаса похитили прямо на улице. Затолкали в машину и увезли в неизвестном направлении. Через неделю его тело, ужасно изуродованное, нашли на свалке. – Ибадат покачивал головой, как усталая лошадь, и глаза его тихо слезились.

– А доктор Язид? Кажется, он стал министром просвещения?

– Он в тюрьме. Подвергается пыткам. Его просят подписать какую-то бумагу, он отказывается, и ему перебили колени.

– Это ужасно, – сказал Торобов.

– За «братьями» идет охота и днем и ночью. Двадцать тысяч «братьев» убито, многие уехали в Иорданию и Катар. Другие продолжают борьбу. Мы не сдаемся! – Табарак сжал кулак, поднял его над краем стола, но так, чтобы его не было видно официантам. – Вы, доктор Леонид, – продолжал он, – говорили тогда, что наш приход к власти должен сопровождаться арестом ста генералов. Как вы были правы! Мы поставили своего президента, но армейский крокодил находился у него за спиной и скалил зубы. Мы не вырвали зубы у крокодила, и он растерзал нас. Тысячи наших «братьев» погибли мученической смертью из-за нашего легкомыслия и неопытности!

– Но ведь мы боролись против диктатуры и поэтому не могли установить собственную диктатуру! Мы хотели строить демократический Египет, в котором ислам получил бы свое высшее развитие, способствовал человеческому творчеству! Хотели, чтобы Египет превзошел Европу в своем развитии! – Голос Ибадата умоляюще дрогнул, словно в нем зародились рыдания.

– Революцию надо защищать! Теперь же все десятилетия нашей борьбы пошли насмарку. Мы отброшены в прошлый век. Народ перестал нам верить. Мы подставили народ под удар военных. Наши лидеры оказались наивными, как дети. Им не следовало идти в политику. Американцы заманили нас во власть, захлопнули ловушку и уничтожили. Наши лидеры оказались нашими злейшими врагами! – Уши Табарака пламенели, как огненные лепестки.

– Жестокость не может быть нашим правилом. Месть не может быть нашим идеалом. Пророк учит нас добру и справедливости. Доброта, правда, милость и милосердие угодны Аллаху, всемилостивому и милосердному.

Торобов слушал их запоздалый спор, который они вели после разгрома и попрания их идеалов. Скелеты их друзей, обглоданные лисами и шакалами, лежали в пустыне. Других жгли железом в застенках. А третьи томились в изгнании. Это был спор проигравших, запоздалый спор под дулом врагов. Торобов испытывал к ним сострадание, чувствовал хрупкость их бытия, которое было готово в любой момент оборваться.

По Нилу проплывала баржа. Острый нос вонзился в золотое отражение, рассек его. Черный контур с плоской палубой и рубкой медленно проплыл, расплескивая жидкое золото. Ресторан колыхнуло. Колыхнулся ананасовый сок в бокалах. Баржа исчезла. Отражение на реке медленно собиралось в дрожащий слиток.

– Революцию нельзя заколоть штыками, нельзя расстрелять из пулеметов, нельзя разбомбить ракетами. Американцы подавили революцию «братьев», но она вспыхнула в Сирии, Ираке, Ливии. ИГИЛ собирает тысячные армии бойцов. Наши «братья» сражаются под Алеппо и в Латакии. Революция ИГИЛ – это мировая исламская революция, которая неодолима!

Табарак произнес это громко, и к столику стал приближаться метрдотель. Табарак, делая вид, что не замечает его, произнес:

– И поэтому я люблю смотреть фильмы Голливуда, но не те, что отмечены «Оскаром».

– Что-нибудь угодно? – спросил подошедший метрдотель.

– Принесите «Балах Эль-Шам», – попросил Табарак. – Настало время сладкого.

Метрдотель удалился.

– Русские объявили войну ИГИЛ. Ваши самолеты бомбят исламских бойцов. Это ошибка. Таким образом, русские вступили в войну с исламским миром. Мы ждали от вас помощи, а вы послали к нам бомбардировщики! – Уши Табарака пламенели, как красные лампы, и он не желал их тушить. – Вы, доктор Леонид, должны чувствовать эту ошибку. Повторяю, революцию нельзя заколоть штыками и разбомбить ракетами!

Торобов поймал момент в беседе, когда можно было осторожно начать выведывать сведения о Фаруке Низаре.

– Россия – не враг исламской революции. – Торобов старался говорить проникновенно, словно сказанное являлось плодом выстраданных размышлений. – Мы сожалеем, что американцам удалось поссорить шиитов и суннитов. Мы дорожим целостностью исламского мира и ожидаем в будущем его грандиозного развития.

Оба «брата» слушали его внимательно и настороженно, чуткие к неискренним и фальшивым интонациям. Они привыкли к тому, что их обманывают, вводят в заблуждение, пользуются их неосведомленностью и наивностью.

– Россия готова исправить ошибку и отозвать самолеты из Сирии. Мы готовы установить контакты с ИГИЛ и договориться о сотрудничестве. Пусть удары возмездия исламистов будут направлены против Парижа, Берлина и Лондона, а не против Москвы. Россия так же страдает от Америки, как и исламский мир. Мы готовы объединить усилия. Это целый геополитический план, и я здесь, среди вас, чтобы способствовать его реализации.

Метрдотель в морской фуражке кружил в стороне, то приближаясь, то удаляясь. Мобильные телефоны омертвело лежали на столе, делая бесполезными системы прослушивания. Торобов, доверительно посвящая «братьев» в стратегический план, обезоруживая их своей искренностью, произнес:

– Я здесь, чтобы установить контакты с представителями ИГИЛ, теми, кто базируются в Египте. Мне известно, что в Каире появляется бывший майор иракской военной разведки. Он выполняет деликатные поручения, проводит агитацию, способствуя пополнению рядов ИГИЛ. Я знаю, он должен находиться в Каире и, по всей вероятности, встречается с «братьями». Знакомо ли вам это имя?

Торобов достал визитку, полученную от директора музея в Баальбеке. Протянул ее Ибадату. Тот осторожно принял ее, поднес к очкам и долго рассматривал своими слезящимися глазами. Передал Табараку. Тот шевелил губами, читая имя, и его уши утратили пунцовый цвет, превратились в бледные голубоватые хрящи. Вернул визитку Ибадату.

Все трое молчали. Черный, маслянистый, как нефть, струился Нил. Пламенело золотое отражение небоскреба.

Наконец Ибадат произнес:

– Вы наш друг, доктор Леонид. Мы знаем, как вы переживаете по поводу государственного переворота в Египте, сочувствуете нашим «братьям», павшим в борьбе. Верим в искренность ваших слов. Этот человек был недавно в Каире, представился знатоком египетских древностей. Он искал возможность направить «братьев» в Сирию. Чтобы мы, потерпев поражение в Египте, взяли реванш в Сирии. Мы сказали ему, что это вряд ли возможно. Наши люди травмированы, ушли в подполье. Должно пройти время, чтобы шок исцелился. Теперь же мы рекомендуем ему отправиться в сектор Газа, где существует целая армия отмобилизованных палестинцев, ведущих ежедневные бои с Израилем. Там он найдет пополнение своих рядов.

– И он отправился в Газу? – спросил Торобов.

– Да, это было пять дней назад.

– И по сей день он в Газе?

– Этого мы не можем сказать. Он больше не давал о себе знать.

Им принесли сладости – пахлаву, хрустящий снаружи и сочный внутри «Балах Эль-Шам». Торобов вкушал арабские лакомства, от которых отвык за годы жизни в России. Думал, что Фарук Низар вновь ускользнул, играет с ним, заманивает в ловушки, изматывает, готовясь нанести разящий удар.

– Я слышал, что после прихода к власти ваших военных блокада сектора Газа снова усилилась. Как попадают в Газу?

– Со стороны Израиля это исключено. Там стена, войска, пулеметы. Попадают из Египта, нелегально, через туннели.

– Я могу попасть?

– Поезжайте на машине к границе, к пропускному пункту. Там есть проводники-бедуины. Заплатите, и они приведут вас к туннелям. Еще заплатите, и через туннель попадете в Газу.

Его кружение в водовороте войн, революций продолжалось. С Фаруком Низаром их сочетала тайная связь, создающая из людей неразрывные пары. Художник и модель. Врач и пациент. Жертва и палач. С Фаруком Низаром они сложились в такую пару, меняясь в ней местами.

– Я вам благодарен за встречу. Вы оказали мне неоценимую услугу, – сказал Торобов.

– Завтра на площади Тахрир состоится митинг студентов. Они требуют стипендий, протестуют против дороговизны. В их требованиях нет политики, но за ними стоят «братья». Мы не сломлены, продолжаем борьбу. Революция победит. Приходите на площадь, вам будет интересно.

– Непременно приду.

Он не заметил, как черный нос баржи разрезал отражение. Только увидел, как за кормой винты взбивают кипящее золото. Ресторан качнуло, и голова сладко поплыла.

Он вернулся в отель поздно ночью. Лег на огромную двуспальную кровать, которая утопила его в своей глубине. На тумбочке лежал Коран в кожаном переплете с лазурной арабеской. Торобов взял книгу. Не раскрывая, положил на грудь, чувствуя ее тяжесть. Не страниц, не плотной бумаги, украшенной изысканными орнаментами и волшебной арабской вязью, похожей на электронную волну с молниеносными всплесками. Тяжесть была не материальной. Была тяжестью имен, которыми были наречены все сущие во вселенной явления.

В этой книге, как в чудесном ларце, таились зори, звезды и луны. Весенние цветы и бури пустыни. Львы, и орлы, и крохотные твари с прозрачными тельцами и крыльями. В этой книге сберегались царства, дворцы и храмы, земные дороги и морские пути. В ней жили правители и богословы, хулители и святотатцы. В ней было начало мира, восхитительного, как молодая заря, и его конец, ужасный, как черный труп. И если открыть ларец, из него бесконечным потоком польется божественная речь, перетекая из невидимого в видимый мир.

Торобов держал на груди Коран, и ему казалось, что сердце сквозь кожаный переплет читает восхитительные вероучения и грозные предостережения. И это чтение сердцем наполняло его благоговением.

Он прочел наизусть несколько аятов и услышал благоухание, словно в номер внесли и поставили в вазу букет цветов. Он продолжал читать и услышал музыку, которая была прекраснее всех симфоний и опер. В ней был звук упавшего с дерева яблока, песнопение пролетевшей по небу звезды и ночной женский шепот.

Он лежал, закрыв глаза, и видел лазурь. Из лазури раздался голос, громогласный, как камнепад, и нежный, как шелест лепестков. Этот голос вопрошал: «Кто ты?» И тут же отвечал: «Это ты!»

Торобов чувствовал к Тому, Кто вопрошал, обожание и любовь. Сон, который внезапно его одолел, был сном о милой бабушке, что держала его детскую руку и вела по Тихвинскому переулку среди сверкающих весенних ручьев.