Глава 10

В отеле Торобов не мог заснуть. Отраженный в стекле огонек далекой рекламы казался мигающим индикатором бомбы. Торобов лежал на широкой, с помпезным балдахином, кровати и думал о странной линии, проведенной между ним и Фаруком Низаром. Их мимолетное знакомство, их расставание в Багдаде, когда на берегу Тигра они вкушали продымленную рыбную мякоть и серебряная рыба, словно раскрытая книга, стояла на жаровне перед грудой пламеневших углей, – их расставание не предполагало будущей встречи.

Но она состоялась. После крушения Ирака, когда над ночным Багдадом, оставляя хвосты огня, летели сонмы крылатых ракет. Когда железный трос обмотали вокруг статуи Саддама Хусейна и валили под ликование толпы. Когда грубую веревку накинули на шею пленного Хусейна и его сиплый последний крик прозвучал из петли. Когда чудовищный вихрь замотал Ирак в кровавую простыню, из которой раздавались истошные вопли пытаемых. Фарук Низар исчез в этом вихре, сгинул под этим кровавым саваном. И вдруг возник.

Между ними все эти годы сохранялась тайная связь, существовала незримая линия, которую резко прочертил президент. Соединил их жестокой связью, которой уже не распасться. Они будут сближаться, пока не сольются. Пока линия не превратится в точку, и оба они исчезнут.

Торобов думал, как странно в их отношения с Фаруком Низаром вонзился президент. И двести взорванных в небесах пассажиров. И та падающая люлька, в которой летел младенец. И та мать и дочь, обе с развеянными волосами, что, схватившись за руки, мчались к земле. И рыдающие над гробами. И летчики дальней авиации, летящие вокруг Европы, через Гибралтар к Сирии, выпускающие дюжины крылатых ракет. И те, кого убили ракеты. И журналисты международных агентств, освещающие ход операции. И турок Эрдоган, отдавший приказ сбить русский бомбардировщик. И крымские татары, взбаламученные турецкими агентами. И демонстранты в Москве перед турецким посольством. И его, Торобова, родовое предание, когда его прадед на русско-турецком фронте открыл из горных орудий огонь по турецкой пехоте и получил от великого князя Золотое оружие. И при этом вручении присутствовал маленький цесаревич. И тот екатеринбургский подвал, где был убит цесаревич. И все бесконечное множество живущих на земле и живших когда-то. Все они были помещены на линию, соединяющую Торобова с Фаруком Низаром. Все ждали, когда линия превратится в точку и две их судьбы сольются.

Торобов лежал под балдахином в отеле и ожидал взрыва. Он был погружен в гигантский водоворот мира, тайну которого ему не дано разгадать. Тайну, которая сверкнула лазурью на крыле улетевшей сойки.

Утром в холле его поджидал Гассан. На двух машинах, в сопровождение агентов безопасности Хизбаллы, они отправились в Баальбек. Машина летела в перламутровом солнце по голубому шоссе. Чудесные белые виллы поднимались по склонам гор. Казались стеклянными сады. Долина Бекаа с ее нивами, рощами, белыми селениями драгоценно сияла сквозь голубую линзу. Вдруг блеснет вдалеке море. Возникнет и канет, как тень, средневековый рыцарский замок.

Торобов чувствовал незримые волны времен, потоки племен и народов, наполнявшие волшебную чашу Ливана. Иудеи мешались с огнепоклонниками. Христианские рыцари с сарацинами. Шиитские мечети соседствовали с античными храмами. И все времена и народы не исчезли, а продолжали струиться в солнечной синеве, рождая прозрачные миражи, среди которых трепетала и волновалась его, Торобова, жизнь.

Баальбек возник, как туманная мглистая гора, выступавшая из зелени рощ. В горе громоздились уступы, зияли пещеры, возносились черные башни, похожие на хоботы громадных слонов.

– Я оповестил наших людей в Баальбеке, – сказал Гассан. – Мы встретимся с директором музея, и ты сможешь задать ему свои вопросы.

Мертвый город своими столпами, стенами, остатками башен источал тусклый металлический свет, словно был сложен из железных метеоритов. Торобов вдыхал горячий воздух, желая среди ароматов цветущих роз уловить запах окалины, кислый дух оплавленного в космосе металла.

Служащий музея, сердечно обнимаясь с Гассаном и Торобовым, осматривая их ласковыми глазами, сообщил, что директора нет на месте, но он извещен об их прибытии и через час прибудет.

– Вы хотите чаю или кофе? – приглашал он гостей в уютные кресла.

– У вас мало туристов. Обычно здесь столько автобусов, что негде поставить машину, – заметил Гассан.

– К сожалению, туристы напуганы взрывами. Все боятся новой войны, – печально развел руками служитель.

– Тогда, если вы позволите, мы погуляем по территории и через час вернемся, – сказал Гассан.

Сопровождающие их охранники остались у ворот, в тени деревьев. Гассан и Торобов миновали турникет и по мощеной дороге, по солнечным булыжникам вошли на территорию заповедника.

Было пустынно, солнечно, тихо. Над громадными плитами стекленел воздух. Огромные столпы уходили в синеву и сужались там, – так высоки они были. Все кругом было мощно, едино, высечено из одной непомерной глыбы ударами исполинских камнетесов.

Этот город был жилищем великанов. Они ступали по каменным площадям, прислонялись спинами к колоннам, отчего содрогалась земля и качались столпы. Здесь обитала раса исполинов. Они молись своему великаньему богу, ставили свои великаньи святилища, отбрасывали к горизонту свои великаньи тени. И сгинули, исчезли, оставив черные развалины. После них явились другие расы, ставили свои алтари. Среди черных теснин сверкали мрамором изысканные римские храмы. Торобову казалось, что он перелистывает огромную каменную книгу, где на каждой странице, пред тем как исчезнуть, народы оставляли свои каменные письмена. Глядя в небо, они вопрошали Всевышнего: «Кто Ты?» Не находили ответа, исчезали. И новые глаза смотрели в безбрежную синь и спрашивали: «Кто Ты?»

– Говорят, здесь, в Баальбеке, а не в Иерусалиме евреи построили Храм Соломона. Поэтому Израиль хочет завоевать Ливан и восстановить свой Храм, – произнес Гассан. Поднял черный камушек и бросил его вниз по ступеням. Камушек звенел, подскакивал и, казалось, высекал искры.

– Едва ли, – сказал Торобов. – Это миф, легенда. – Он прижал ладонь к черному столпу и держал, чувствуя тепло нагретого камня. – Кругом одни мифы, Гассан.

– «Меркава» – не миф. И «Корнеты» – не миф. И наша с тобой дружба – не миф. – Гассан прижал ладонь к черному камню, и две их ладони почти касались одна другой. – Когда Аллах призовет нас на суд и спросит: «Кем вы были при жизни?» – мы ответим: «Были друзьями. Вот отпечатки наших пальцев». – Он засмеялся, убрал ладонь и вглядывался, будто и впрямь хотел разглядеть на древней глыбе отпечаток ладони.

Торобов вдруг почувствовал усталость, нарастающую немощь. В нем убывали силы, улетучивались живые энергии. Пустели вены, теряя кровь, увядали мышцы и блекли мысли. Мир вокруг становился бесцветным. Словно к груди у сердца прилипли невидимые присоски. Высасывали жизнь. Он мелел, ссыхался. Его память опустошалась, из нее испарялись воспоминания, любимые лица, восхитительные переживания. Кто-то незримый проникал в глубины его сознания, вторгался в родовые предания, поглощал жизни его предков, его безвестных пращуров. В этом заклятом месте пряталась незримая воронка, сквозь которую уходила земная жизнь, улетучивался воздух, темнел свет. Неведомое существо, злой бог питался соками земли, выцеживал силы народов, иссушал волю вождей, превращал цветущие сады и волшебные города в пепел. Усыпал землю мертвым шлаком исчезнувших царств.

Эта немощь валила Торобова, лишала чувств.

– Леонид, ты что? Тебе плохо? – Гассан поддержал Торобова за локоть.

– Должно быть, старая контузия, – слабо ответил Торобов. – Отголосок «Бури в пустыне».

Они вернулись в дирекцию заповедника, где их ждал директор. Он был худ, изящен, с шелковым шарфом на шее, в очках с золоченой оправой.

– Здравствуйте, доктор Рабах. – Гассан с сердечной улыбкой обнял директора, и они осторожно, бережно дважды коснулись щеками. – Хочу вам представить моего русского брата. Леонид не первый раз в Ливане, но впервые посетил Баальбек.

– Добро пожаловать в Баальбек. – Директор протянул Торобову смуглую руку.

– Как здоровье вашей младшей дочери? – с душевным участием спросил Гассан. – Я слышал, ей уже лучше.

– Я возил ее в Германию. Ей сделали операцию, и она поправляется.

– Слава Аллаху!

– Какое величественное место! – произнес Торобов. – Какое величие и тишина!

– Ночью, если вы окажетесь среди развалин, вы услышите звуки. Это поют камни. Ученые записали эти звуки, расшифровали и обнаружили, что звуки напоминают фугу Баха. Быть может, колонны Баальбека – это струны, на которых играли люди древности.

– Вы живете и работаете в удивительном месте, доктор Рабах. Столько людей мечтает побывать в Баальбеке.

– К сожалению, поток туристов иссяк. А вместе с ними иссякли денежные поступления. А нам нужно реставрировать памятники, вести раскопки, благоустраивать территорию. Мы ждем, когда вернутся благополучные времена. Перестанут страдать люди, перестанут страдать памятники. – Директор посмотрел в окно, в котором светилась метеоритным блеском колонна, и вздохнул.

– Доктор Рабах, не возражаете, если мой брат Леонид задаст вам несколько вопросов?

– Слушаю вас.

– Уважаемый доктор Рабах, – Торобов достал из кармана фотографию Фарука Низара и протянул директору, – вам не приходилось видеть этого человека?

Директор взял фотографию и пристально рассматривал.

– Мне кажется, я видел его недавно. Но он был не в офицерской форме, а в обычной одежде. Выглядел старше. На подбородке шрам, должно быть ранение. – Рабах вернул фотографию. – Он представился владельцем фирмы, которая печатает альбомы с памятниками архитектуры. Он сказал, что его фирма в Каире и он хотел бы выпустить альбом шедевров Баальбека. Деньги от продажи альбома он хотел бы направить на помощь семьям патриотов, репрессированных военным режимом. Просил позволения начать фотосъемки. – Директор достал визитку, на которой значилось. «Фарук Низар, издатель. Каир» и номера телефонов. Передал визитку Торобову.

– Уже начались съемки? – Торобов спрятал визитку.

– Нет, для этого необходимо разрешение министерства культуры. Я направил письмо министру. Пусть делает альбом, а вырученные деньги пойдут на реставрацию.

– Он сейчас в Баальбеке?

– Он сказал, что летит в Каир, встретится с семьями репрессированных. Вернется через несколько дней. Снял виллу в городе и поселил в ней фотографов. Они готовят аппаратуру. Как только придет разрешение, фотографы начнут работу. И доктор Фарук приедет.

– Вы знаете, где остановились фотографы?

– Да. – Директор открыл ящик стола, достал вторую визитную карточку. Прочитал: – Район Саддула, вилла номер 12.

– Спасибо, доктор Рабах. Быть может, мне удастся повидаться с доктором Фаруком.

Они простились с директором и вышли к машинам, где их дожидались молчаливые агенты безопасности.

Машины петляли по гористым извилистым улицам, среди небольших одноэтажных домов, нарядных изгородей, увитых плющом, крохотных садиков, где начинали зацветать деревья. Въехали в квартал Саддула, оставили машины и пошли разыскивать дом под номером 12.

Мимо с грохотом, мигая воспаленными габаритами, сияя выхлопными трубами, промчался мотоциклист, его застекленный шлем казался головой огромной стрекозы. Две девочки, маленькая и постарше, скакали по тротуару, младшая капризно тянула старшую за подол, а та сердилась и вырывала цветастое платье.

Дом номер 12 не имел ограды, был окружен глянцевитыми деревьями, которые расступались, открывая проход к дверям. Над ними висел старомодный бубенец.

– Возьми, это может пригодиться. – Гассан протянул Торобову пистолет, и тот, принимая оружие, почувствовал в ладони его литую тяжесть.

– Я пойду постучусь. Если Фарук на месте, он узнает меня и впустит, – сказал Торобов, пряча оружие.

– Это неправильно, брат Леонид. Он тебя узнает и попытается скрыться. Я пойду первым. Представлюсь чиновником министерства культуры.

– Нет, я пойду первым.

Они некоторое время спорили. Торобов уступил. Шагнул под крону глянцевитого дерева, на котором набухло множество красных бутонов. Бойцы безопасности обогнули дом, и их не было видно.

Гассан подошел к дверям и позвонил. Торобов видел его руку, нажимавшую кнопку звонка, висящий над дверью бубенец. Земля под деревьями была влажной, темной. По ней ползла жужелица, и ее хитин отливал зеленоватой медью.

Дверь не открывали, Гассан продолжал звонить. Торобов собирался выйти из-под деревьев и подойти. Дверь приоткрылась. Появилось женское лицо, окруженное розовой тканью хиджаба, черные брови, яркие черные глаза. Гассан раскланялся, прижал руку к сердцу, что-то пояснял. Дверь отворилась шире, и Гассан исчез в доме, мелькнула розовая ткань хиджаба и темно-зеленое долгополое платье.

Торобов нервничал. Бутоны, как плотные бусины, были полны красного сока, стискивали в глубине соцветия. Жужелица замерла, вцепилась хрупкими лапками в комочек земли. Торобов сжимал у пояса спрятанный пистолет, порываясь идти к дверям.

Ему показалось, что дрогнул и покачнулся воздух. Оглушительный грохот и треск вышиб дверь, брызнул из окна щепками, осколками, валом дыма. Взрывная волна толкнула Торобова. Из разбитого окна валил дым, из дверей сочилась серая муть.

Он выхватил пистолет, устремился к дому. Сквозь прихожую, где люстра продолжала качаться, по тлеющему ковру ворвался в комнату. Здесь было месиво тряпья, расколотой мебели, блестели под ногами осколки стекла. Две женщины, изуродованные взрывом, в обгорелых одеждах, лежали у стены. У одной был открыт рот, полный розовой пены, и черные брови воздеты в мучительном изумлении. У другой стены лежал Гассан. У него еще дергалась и трепетала рука, но в животе была красная яма с пеной пузырящихся легких. В дом вбегали бойцы Хизбаллы, выставив пистолеты. Торобов, задыхаясь от едкого дыма и запаха парного мяса, думал, что взрыв, убивший Гассана, был направлен в него, и Гассан перехватил этот взрыв, перехватил летящую в Торобова смерть, принял ее удар на себя.