Глава 20

– ХГЧ… гонадотропин… эндометрий… фолликул… бластоциста… пункция…

Язык врачей. Звучит замысловатей китайского. Хорошо, что я успела разобраться во всей этой терминологии заранее.

Передо мной сидел большой, гладкий и тяжелый, как откормленный питон, доктор Раджив Бхагнари и с улыбкой на миллион баксов посвящал меня в тонкости своего колдовского дела. На его полной руке блестели часы, украшенные бриллиантами, в галстук была воткнула булавка с рубином. Очки в золотой оправе отлично смотрелись на переносице. Очевидно, люди разучились делать детей естественным способом, если дела у доктора Бхагнари идут так хорошо.

– Если что-то не ясно, спрашивайте, Скай, – предложил он. – Важно, чтобы вы понимали, что будет происходить с вашим организмом.

– Продолжайте, пока мне все понятно, – кивнула я, потея, как грешница в церкви.

– Вводить сперму напрямую в матку в надежде поймать там яйцеклетку – это как ловить мотылька в ночном небе над Бостоном. Слишком велик риск пустой траты времени, здоровья и денег. Поэтому мы предпочитаем не играть в рулетку, а открыть, кхм, собственную франшизу по производству детишек. Сделать дитя в пробирке по лицензии Господа. Нам требуются ваши яйцеклетки, и не одна, так как до Бога нам все-таки далеко, и риск неудачи на каждом из этапов достаточно велик. А чтобы получить их в достаточном количестве, нам придется перенастроить ваш организм. Сначала мы выключим ваш собственный гормональный цикл с помощью препаратов. А потом нарисуем подходящий нам график, с нуля, как картину. Благодаря особенным лекарствам у вас произойдет суперовуляция, и мы добудем сразу несколько яйцеклеток, которые затем оплодотворим в пробирке. Самые сильные из эмбрионов будут потом подсажены вам в матку. Ваш организм будет, мягко говоря, шокирован, когда поймет, что не контролирует все, что с ним происходит. То искусственная менопауза. То, наоборот, суперовуляция. То все яйцеклетки внезапным образом исчезают. То внезапно появляются снова – уже оплодотворенные. Настоящее вторжение инопланетян. Для нас это просто процедура, но для организма – настоящее представление Дэвида Копперфильда. Чтобы избежать риска срыва беременности, вам придется принимать гормоны прогестерона вплоть до пятнадцатой недели. И достаточно много других лекарств. Вы к этому готовы? Также некоторые процедуры будут болезненны, и нам придется делать их под общим наркозом. Например, забор яйцеклеток…

– Да, я готова, – ответила я, разглядывая потолок. Люди должны делать детей в темных спальнях, в тишине и таинстве. Там, где горят свечи, кожа льнет к коже и сила встречается с покорностью. Но что, если новая душа зародится в совсем ином месте – например, в стерильном кабинете, залитом ослепляющим люминесцентным светом, с помощью мужчины в белом халате, вся забота и нежность которого заключаются в шприце с обезболивающим? Безумный мир… Или удивительный мир?

– У вас есть какие-нибудь вопросы?

– Да. Сколько эмбрионов вы будете подсаживать?

– Так как риск неудачи достаточно велик, то за раз рекомендуется подсаживать более одного эмбриона, но не больше трех. Конкретно в вашем случае, учитывая небольшие осложнения после раннего аборта, я рекомендую двух. Слишком велик риск неудачи.

– Как вы думаете, учитывая осложнения в прошлом… у меня получится забеременеть?

– Послушайте, мисс Полански, от Раджива Бхагнари еще никто не уходил без ребенка, – улыбнулся доктор Раджив и протянул мне красочный буклет с улыбающейся беременной моделью на обложке.

Тишина, чистота, стол с горшком, из которого торчало похожее на зеленый веник растение. Серый линолеум на полу. Дипломы в рамочках на стене. И доктор Бхагнари в желтой рубашке и с улыбкой удава. И подставка для карандашей в виде расписного керамического слона. Вот оно – место, где будет зачат наш с Оушеном ребенок. Я бы предпочла темную, как грех, спальню и руки Боунса, творящие со мной немыслимые вещи, но раз уж иного пути нет…

Как только я нашла подходящую клинику и подходящего врача, «Мальтезе» передала им замороженную сперму Боунса. Я наотрез отказалась иметь с дело с Лилит. Она прислала мне отчет об отправке, с небольшой припиской: «Слышишь грохот и треск? Это рухнули твои моральные устои. Воистину оглушающий звук. Удачи, Скай».

Удача не покинет меня, Лилит. Тебе и всем дьяволам назло.

Пока я проходила все мыслимые и немыслимые обследования, подыскивала новое жилье в пригороде от Бостона – мне хотелось спрятаться там, где меня никто не найдет, – подоспел результат генетической экспертизы. Лилит меня не обманула. ДНК с футболки Боунса – той самой, которую он мне однажды отдал и которую я грозилась повесить на его забор, – на сто процентов совпала с ДНК семени из пробирки. Мне сообщили об этом в тот момент, когда я втаскивала чемоданы в свое новое обиталище в Рокленде. Небольшое двуспальное гнездо в тихом районе, с видом на океан, прямо над китайским ресторанчиком.

Какое-то время я сидела молча, сложив ладони на коленях. Потом наконец нашла в себе силы встать и принялась дергать оконную ручку. Ну и духота!

Окно поддалось, и в комнату хлынул свежий воздух, смешанный с ароматами китайской кухни.

– У нас все-таки будет ребенок, Гарри, – сказала я вслух не своим голосом. – Совсем скоро. Ты бы видел этого доктора Бхагнари. Настоящий шаман, в хорошем смысле слова. Выглядит так, будто он если и не продал дьяволу душу, то уж отдал половину в залог точно. Мне кажется, он знает свое дело. Все-таки один из лучших врачей на Восточном побережье. И клиника очень хорошая. Так что где-то в середине следующего лета у нас с тобой… Ты только представь…

Снизу, в кухне ресторана, грохнула сковородка, и кто-то голосистый завопил что-то по-китайски. Интересно, что бы это могло значить. «Сянь Хао, у тебя снова пригорела рыба!» или «Помой тарелки, Линг Пенг, они все еще пахнут кальмарами». Мне нравился этот шум. Я узнавала в подобной суете отголоски моего прошлого – отблеск того времени, когда сама носилась по кухне ресторана, и единственными моими бедами были лишний вес и нерешительный бойфренд.

Грохот, с которым рухнули мои моральные устои, и впрямь оказался оглушительным. Нехорошо, Скай, нехорошо. Но лучше уж мучиться от угрызений совести, чем томиться в психушке. И пусть мне придется растить ребенка самой, пусть придется учиться и работать за двоих, пусть эта тайна не даст мне спать по ночам, зато – подумать только! – со мной рядом будет крохотный человек с глазами Боунса, или его дерзкой улыбкой, или его невозможным характером. Или всем сразу! Я стану самой богатой женщиной на свете, буду обладать настоящим сокровищем!

Да, предстоит подвергнуть свое тело бесчисленным процедурам и манипуляциям. Мне придется есть, пить и принимать в виде инъекций множество препаратов. Таблетки, свечи, уколы в живот, снова таблетки, чтобы облегчить побочное действие других таблеток, ультразвук, анализы крови, осмотры, осмотры и снова осмотры… Но этот ребенок станет тем единственным человеком, который может спасти меня. Тем единственным, кто поможет мне справиться с пожирающей меня изнутри пустотой и отчаянием. Мой инстинкт самосохранения – дряхлый больной старик, который давно потерял всякую надежду меня спасти, – в кои-то веки выбрался из пещеры, в которой сидел последние двадцать лет, и сказал: «Роди его, милая, роди. Боюсь, только это тебе и поможет».

Побочные эффекты обошли меня стороной. Наверное, когда чего-то очень сильно хочешь, то эйфория от мыслей, что скоро обретешь желаемое, снимает боль и стресс. Кроме неприятных ощущений в животе и слабости по утрам, меня больше ничто не беспокоило. Доктор Бхагнари в подробностях рассказывал, что со мной происходит, и эти истории, отражающие поэтичность его восточной натуры, здорово поднимали мне настроение.

– Твои яичники – это две грозди зеленого винограда, Скай. Каждый месяц на них созревает по красивой сочной виноградинке. Приходит время, и виноградинка лопается, выбрасывая семечко прямо в твою матку, где оно ходит-бродит в поисках своей судьбы. Но, как мы уже выяснили, нам нужно много зрелого винограда, поэтому сейчас в твоем животе зреет истинная мечта винодела. Вижу целых шесть фолликулов – каждый почти пятнадцать миллиметров в диаметре. Вот откуда эти тянущие боли. Скоро виноградины полностью созреют, и мы извлечем их содержимое с помощью вот этой симпатичной иглы. Организм, конечно, обомлеет, как дитя на представлении фокусника: «Ах! Что такое? Были – и нет! Пропали мои детушки!» Но мы быстро вернем их обратно, как только оплодотворим и подрастим в инкубаторе. Тебе все понятно, дорогая Скай?

– Да, доктор Раджив. Я просто кайфую от ваших историй.

– В таком случае, милая, возвращайся домой, съешь полторта, включи «Топ-модель по-американски» и зрей дальше. Как виноград.

– Как виноград, ага…

– А лучше сходи в бар, напейся безалкогольной «Кровавой Мери», пофлиртуй с барменом, станцуй румбу на столе. Как-никак, ты без пяти минут мамочка.

– Вы так не шутите, доктор Раджив, а то ведь пойду и напьюсь. Безалкогольной «Кровавой Мери» – так бармену и скажу. Вот хохоту будет…

Я и в самом деле зашла в бар накануне так называемой подсадки. Доктор велел хорошенько выспаться, но мне не спалось. Гонимая волнением, я забрела в крохотный бар через дорогу от моего дома и заказала себе стакан апельсинового фреша. В заведеньице пахло полированным деревом и цитрусами. Бармен колдовал над напитками, блестело стекло, и откуда-то лилась царапающая душу мелодия. Я помешивала трубочкой сок и разглядывала сидевшие в полумраке фигуры посетителей. А потом подняла глаза к экрану включенного телевизора и обомлела.

С экрана на меня смотрел мужчина, который сжал в руке и унес с собой мое сердце. Сэм Гарри Оушен собственной персоной, элегантно одетый в черный фрак с бабочкой, сжимающий в руке непонятную статуэтку и освещенный тысячей прожекторов. Что это? «Грэмми»? «Эм-ти-ви Эвордс»? Или какая-нибудь южноафриканская музыкальная премия? И за что его награждают? Лучший композитор? Лучший продюсер? В музыкальных наградах я разбиралась не лучше, чем в сортах древесины. Боунс произносил благодарственную речь, и, судя по его взволнованному виду, ему было что сказать. Но звук телевизора был убран полностью, а по губам – даже таким знакомым – я читать не умела.

– Вы можете включить звук? – бросаюсь я к бармену, едва не перемахнув к нему через стойку.

– Нет, поломался, ждем мастера со дня на день.

– Жаль…

– Эй, бро, включи чемпионат по бейсболу! – требует кто-то у меня за спиной.

– Нет-нет-нет! – молю я, переставляя стул ближе к телевизору.

Боунс глянул прямо в камеру, и мои нервные волокна заискрили. Как же он был красив… Есть люди, чьи гены влекут к себе наш организм, как свет влечет ночных бабочек. Есть люди, чьи гены мы мечтаем заполучить и соединить с нашими на каком-то подсознательном уровне. Иначе чем еще объяснить немыслимое притяжение к другому человеку, которое иногда чувствуешь?

– Чемпионат по бейсболу, йо!

Интересно, что бы он мне сказал, узнав, что я бессовестно и цинично связала его с собой навечно нашим общим ребенком? Что бы подумал? Возненавидел меня? Равнодушно пожал плечами? Послал к тремстам чертям?

Ведущая церемонии в роскошном бирюзовом платье лезет к нему с поцелуями. Я надеюсь, она его просто поздравляет, а не приглашает в свой номер после награждения. Bay, какое платье… Она выглядит в нем горячее, чем если бы вышла на сцену в одних чулках. Разве за такие платья не следует арестовывать? Оттолкни ее, посмотри на нее как на пустое место!

Бармен переключает канал, повинуясь требованию мужчин.

– Пожалуйста, верните обратно, это мой… бывший жених, – вскакиваю я перед ним. Мой голос звучит куда громче, чем я бы хотела. Почти неприлично громко.

– Тогда я – ручной песик Мадонны, – шутит кто-то из подвыпивших парней.

– А не тот ли это чувак, который пырнул ножом свою подружку?

– Нет! – разворачиваюсь я так резко, что стоящие рядом люди вздрагивают от неожиданности. – Разве он похож на маньяка?

– На святошу не похож тоже, – заключает кто-то, и все тут же забывают о предмете разговора, отдавая все внимание громиле в бейсбольной форме с битой наготове.

Я расплатилась за фреш и побрела домой. Стирая пот со лба, а из памяти – образ роскошной женщины, целующей Боунса своими порочными губами. Когда мне захочется нанести кому-то тяжкие телесные повреждения – именно эту картину я оживлю у себя в памяти.

Сама процедура по переносу эмбрионов заняла не больше десяти минут. Раньше я и представить не могла, что, когда дело дойдет до беременности, буду говорить об этом, используя слова «процедура» и «эмбрионы» вместо «о боже, дорогой, у меня задержка!».

– Да-да, это как парашютный спорт. Готовишься днями и ночами, а прыжок длится всего пару минут, – улыбнулся доктор Раджив и подал мне стакан воды, пока я лежала в кресле с раскинутыми в стороны ногами. – Полежите пока, не вставайте. Я укрою вас одеялом. Вообще вы прямо сейчас можете отправиться домой, но я рекомендую немного полежать. Послушайте музыку, почитайте «Фейсбук»…

– Нет, спасибо. Читать что-то в такую минуту в «Фейсбуке» – это как есть попкорн перед лицом Господа. Я просто полежу и подумаю… о всяком. Прочувствую момент.

– Знаете, Скай… Наши предки вышли на сушу миллионы лет назад, но наши эмбрионы так и не научились развиваться в какой-нибудь другой среде. Они по-прежнему начинают жизнь в своем маленьком океане, который создает для них женское тело. Жидкость в матке по составу похожа на морскую воду – она теплая, соленая и наверняка идентична той среде, в какой жили наши далекие-далекие предки. Так что вы – больше не вы. Теперь вы океан.

Я океан.

Я услышала эту песню в баре, куда забрела накануне. И – возможно, потому что это нагромождение звуков, грохота и крика мало походило на все, что я слышала раньше, или еще черт знает почему, – не испытала никаких неприятных ощущений. Наоборот, этот безумный хардкор завораживал так же, как океан в шторм, как смерч, как хаос несобранной головоломки. А сквозь железную решетку звуков гитары и ударных проступала красивая, надрывная мелодичность. Все равно что открыть жестяную ржавую шкатулку и вдруг обнаружить внутри шелковые ленты, и жемчужный браслет, и мягкое сизое перо неведомой птицы…

Все, Полански, твоя карма окончательно испорчена. Теперь ты не только без пяти минут беременная авантюристка, но и хардкорщица.

Я сидела в кровати, подняв одеяло до подбородка, сжав в руке плеер. Полумрак моей новой квартиры убаюкивал. За окном наливалась прохладной темнотой сентябрьская ночь. Я слушала музыку – аккуратно, неторопливо, будто трогая палочкой незнакомое существо. Словно пробуя незнакомую микстуру, которая могла или отравить меня, или облегчить мои муки. Пока внутри меня искали свой путь между жизнью и вечностью две человеческие души.

Уже проваливаясь в сон и вспоминая Боунса на вручении музыкальной премии, я вдруг поняла, что он никогда не говорил со мной о музыке. Интересно почему. Я пыталась представить, как он играет на электрогитаре, или пробегает пальцами по клавишам, или орудует барабанными палочками. Как восхитительно это, должно быть, выглядит…

Пока ты учишься в школе, ты снисходительно, а то и с насмешкой, смотришь на мальчишек, которые таскают в футлярах музыкальные инструменты, занимаются в музыкальной школе, протирают штаны за игрой на пианино или учатся петь октавы. Ты не стала бы с таким встречаться. Ты бы грезила о хулигане из параллельного класса…

Но проходит несколько лет, и все внезапно переворачивается с ног на голову: одноклассники с музыкальными инструментами в футлярах, как бабочки, претерпевают волшебные метаморфозы. Они превращаются во всех этих гитаристов, барабанщиков, клавишников, чувствуют ритм, двигаются, как дикие хищники. Они не испытывают страха перед толпой и могут завести ее одним гитарным соло или риффом. Вот в кого превращаются мальчишки из музыкальных школ. И тебя уже не смущают их нотные тетради, потертые футляры и то, что они полночи не спали, разучивая новую мелодию. Наоборот, все это заводит, влечет, кружит голову… И ты уже готова отмотать время назад, чтобы вернуться в недавнее прошлое, похлопать по плечу своего соседа по парте, который все уши прожужжал тебе про каких-то «битлов», и сказать ему: «Джонни, я была такой дурой, твоя музыка – это круто на самом деле. Зря я над тобой насмехалась». Да только поздно, поезд ушел. Он – где-то там, на сценах рок-фестивалей, над морем сходящей с ума толпы, царит и властвует, и ему твои извинения триста лет не сдались…

Мучительнее всего время тянется для того, кто застрял в лифте, дожидается автобуса под проливным дождем или ждет того часа, когда наконец станет ясно, беременна ты или нет.

Время стало тягучим, как клейстер. Я с трудом продиралась сквозь лес минут и часов. Мое тело – с изумлением наблюдающий магическое шоу ребенок, перед которым снова появились исчезнувшие виноградины, – объявило мне бойкот. Никаких сигналов, никаких намеков на возможную беременность. Я пила успокоительное и исподлобья поглядывала на упаковку тестов, предвкушая момент, когда наконец придет время использовать один из них. Доктор Бхагнари советовал заняться чем-нибудь, что отвлечет меня от мучительного ожидания, и я последовала совету. Начала печь кексы, вышивать салфетки, смотреть шедевры мирового кинематографа, изучать французский. Говорят, все беременные женщины немного странноваты. Глядя на себя, я склонялась к тому, что, возможно, это правда.

Скоро я совсем потеряла сон. Ворочалась, засыпала лишь под утро и в обрывочных сновидениях почти всегда видела Пикси и Оливию, гуляющих по волшебным садам, пачкающих гольфы в грязь, с полными карманами диких ягод. Они держались на расстоянии, будучи заняты собой, и теперь почти не заговаривали со мной. Словно их души, отражающиеся в зеркале моей души, наконец начали обретать покой. Лишь однажды мне удалось догнать Оливию и поймать ее за крохотную ручку.

– Если бы ты только могла рассказать мне, что случилось с твоей мамой. Кто на нее напал? Ведь это был не Оушен? – спросила я, всматриваясь в ее белое личико и большие серьезные глаза. – Если бы я только могла найти ее и поговорить с ней. Как ты думаешь, где она?

Ребенок почесал затылок и вынул из кармана горсть поддавленной черники.

– Она еще жива? Оливия?

– Ты ее встретишь. Она тебя ищет. И однажды найдет.

– Что? Почему она меня ищет? – напряглась я. И тут зелень лужайки, на которой мы стояли, стремительно поблекла и пожелтела. Небо потемнело чуть ли не до черноты. В землю неподалеку от нас с треском ударила молния, и Оливия внезапно начала расти, становилась все выше и выше. Ее лицо менялось у меня на глазах. Оно взрослело, и те черты, которые проявлялись все отчетливее, делали ее все более не похожей на Боунса. Это были черты ее матери. И вот ребенок, став сначала подростком, превратился в молодую красивую женщину со светлыми волосами. Я не могла отвести взгляд от этого лица. Я уже где-то видела эти глаза…

Кажется, я кричала от страха во сне. Но, когда проснулась, так и не смогла понять, что именно настолько меня испугало. Заря уже позолотила небо. Внизу, в китайском ресторанчике, уже начали громыхать сковородки и звенеть колокольчики. «Сянь Хао, у тебя опять пригорела рыба!» «Сам мой свои тарелки, Линг Пенг, я чищу кальмаров!»

Я снова пересчитала в уме дни, достала из упаковки тест на беременность и, от волнения путаясь в собственных ногах, побежала в ванную комнату.

Трясущиеся руки, холодный мраморный пол и грустная, одинокая полоска на тесте. Неужели не получилось? Ведь время уже пришло! Едва не плача, я позвонила доктору Бхагнари.

– Тесты все еще отрицательные. Мне кажется, я вижу вторую полоску – но не могу понять, она действительно есть, или у меня просто нервный срыв…

– Скай, успокойтесь и приезжайте в клинику. Я возьму у вас кровь на ХГЧ. Пока рано о чем-либо говорить.

Я попрощалась с доктором, сбросила вызов и сфотографировала тест. Первая фотография большой радости или большого горя, скоро станет ясно. Потом принялась перелистывать недавно сделанные фото, и… Мое сердце ударилось о ребра. Еще раз и еще. Я слышала, как оно гулко бьется в груди. В голове загудело, как перед обмороком.

В моем телефоне – фотография спящей меня.

Кто-то был здесь.

Кто-то стоял у изголовья моей кровати и фотографировал меня моим же телефоном. Чтобы теперь напугать до смерти. И, возможно, этот кто-то все еще здесь.

Я пулей вылетела из своей квартиры и решила не возвращаться туда до приезда полиции. Кутаясь в халат, с всклокоченными волосами, не в состоянии связать и двух слов, я вбежала в китайский ресторан, распугивая первых посетителей. Официант сунул мне в руки чашку с теплым чаем и, вежливо объяснив, что я никак не могу спрятаться в подсобке, усадил меня за стол. Я едва дождалась приезда копов. А потом еле-еле смогла объяснить им, что произошло. Зуб на зуб не попадал. Мы вошли в мою квартиру, и мне тут же стало ясно, что я больше не смогу там оставаться.

– У вас есть, к кому поехать? – спросил по-деловому мужчина в униформе, старательно выводя что-то в блокноте. – Мы тщательным образом расследуем этот инцидент, но мой вам совет: если у вас есть хорошие знакомые, то лучше бы вам нагрянуть к ним в гости. Или поселитесь в гостинице.

– Я здесь не останусь, это точно, – кивнула я и стала сгребать и заталкивать в чемодан свои футболки, носки и пачки лекарств.

Потом я позвонила Саймону и напросилась к нему в гости. Мысль о том, что твой парикмахер – единственный человек во всем городе, к которому ты можешь поехать, была просто удручающей.

– Конечно приезжай, – ответил тот. – Мне нужно закончить кое-какие дела, и моя хижина к твоим услугам. Заодно… Скай, я хочу тебе кое-что рассказать. Когда ты приедешь?

– Через пару часов, нормально? Как раз закончу давать показания, верну ключи хозяину квартиры и выкуплю весь запас успокоительного в ближайшей аптеке.

– Саймон! Ау! Я тут.

В ванной шумел душ, на парикмахерском столике грелись щипцы для завивки, и в воздухе ощущался приятный, даже изысканный аромат какого-то шампуня. Я оставила чемодан у порога и прошла в квартиру, в которой мне предстояло провести ближайшие пару дней, пока не найду себе безопасное жилье. Решив не отрывать Саймона от удовольствия понежиться под душем, я принялась разглядывать сувениры на стеллажах, вырезки из глянцевых журналов, корешки книг, маленькие фотографии в деревянных рамках. На всем лежала пыль, и повсюду был легкий беспорядок. Ох уж эти парни. Дому явно не хватало женских рук, и если Саймон позволит, то я попробую отплатить ему чистотой и порядком. Никто не умеет обращаться с тряпкой лучше бывшей официантки! И тут мои глаза, гуляющие по дому, начали замечать вещи, которые ни один парень не купил бы никогда. Подушка с вышитой белочкой. Кружка с розовыми кошками. Занавески персикового цвета. Маленький пузырек красного лака для ногтей, притаившийся в углу полки. И меня осенило, что в комнате пахнет вовсе не шампунем, – это цветочный аромат духов! Или с Саймоном живет девушка, о которой он никогда не говорил. Или…

Я подошла к стеллажам, уставленным фотографиями в рамках, и обомлела, когда нашла то, что искала. На одном из снимков был Саймон в дурацких очках и хорошенькая шатенка, которая…

Саймон и Селена? Саймон и Селена! САЙМОН И СЕЛЕНА!

Он знал ее? Он встречался с ней?! Черт, как это возможно?

Перешагивая через разбросанную на полу одежду, я ринулась к двери ванной и заколотила в дверь:

– Саймон! Это Скай! Ты не открывал, и я решила войти! Саймон, нам нужно поговорить!

Мне никто не ответил, и я, наплевав на все приличия, рванула на себя дверь.

И мой инстинкт самосохранения – ленивый старик, который обычно предпочитал отсиживаться в сторонке, – внезапно подскочил и заорал мне: «БЕГИ!» Посиневшее тело Саймона лежало в переполненной ванне лицом вниз, алая вода лилась через край на пол. В его спине было несколько глубоких черных отверстий…

Оглушенная шумом прилившей к голове крови, я бросилась к входной двери и дернула ручку. Я дергала ее, пока не содрала кожу с пальцев, но так и не смогла открыть дверь. Она была заперта.

– Они были братом и сестрой. Удивительно, что ты не заметила сходство.

Я резко обернулась, продолжая сражаться с дверью. Из смежной комнаты вышла грациозная блондинка с красиво выпрямленными волосами. Женщина, которую я бы предпочла больше никогда в жизни не встречать. И без макияжа и помады сливового цвета она выглядела совсем молодо. Да ей и впрямь не больше тридцати пяти!

– Взяла их к себе на работу, пригрела, но, к сожалению, у них было собственное мнение по любому поводу. А мне не нравятся люди со своим мнением. Они оба пытались спасти тебя, идиоты. Сначала она, когда узнала то, что ей не следовало знать. А потом и он… Лучше бы попытались спасти себя, – сказала Лилит, зажав в губах сигарету и щелкая перед лицом зажигалкой.

На ней был мокрый халат, полы которого разошлись так, что можно было увидеть белье, забрызганное кровью, и огромную татуировку, покрывшую большую часть ее грудной клетки: перевернутая пятиконечная звезда, верхние лучи упираются в ключицы, боковые косо скользят под грудями, нижний луч нацелен в пах. А в центре звезды – лицо бородатого демона. Такую же звезду я уже точно видела…

Лилит зажгла сигарету, и дым затанцевал в воздухе, завиваясь кольцами.

– Узнала пентаграмму, да? Одинаковые, как под копирку, только у него на спине, а у меня на груди, как видишь. Мы сделали их в день нашей свадьбы. Все в лучших сатанинских традициях: клятвы на крови, черная фата, торт в виде бараньего черепа, священник-кокаинист. Ave Satani! Да-да, свадьба, ты не ослышалась. Мы до сих пор состоим с ним в официальном браке, веришь? Лилиан Дженна Оушен, приятно познакомиться. А тот, чьего ребенка ты, вероятно, уже носишь, – все еще мой муж. Я в курсе, что без вести пропавшая жена освобождает мужчину от статуса женатого человека, но что если жена объявится? Да прекрати ты метаться, как мышь, Полански. А не то миссис Оушен разукрасит твоими мозгами стену. Пистолет у меня под рукой, и я хорошо умею им пользоваться. У меня был хороший наставник. Интересно, Гарри всех своих любовниц учит обращаться с оружием или только нас с тобой?