Часть вторая
Город
Глава четвертая
В Винтанкестере мы договорились, что Этельред спустится вниз по реке к Коккхэму и приведет гвардию Альфреда, собственных воинов и всех людей, каких сможет собрать в своих обширных владениях в Южной Мерсии. Как только он появится, мы двинемся на Лунден с его войском, беррокскирским фирдом и моими гвардейцами. Альфред торопил нас, и Этельред пообещал, что будет готов через две недели.
Однако прошел целый месяц, а Этельред так и не явился.
Первые птенцы этого года пробовали крылья среди деревьев, на которых еще не полностью распустились листья. Груши стояли в белом цвету, и трясогузки, свившие гнезда под свесом нашей тростниковой крыши, сновали туда-сюда. Я наблюдал, как кукушка пристально смотрит на эти гнезда, собираясь оставить свое яйцо среди кладки трясогузок. Кукушка еще не начала куковать, но скоро это случится, а Альфред хотел, чтобы к тому времени Лунден был взят.
Я ждал.
Мне было скучно, как и моим воинам, которые приготовились к войне и хандрили от мира. Их было пятьдесят шесть – немного, едва хватило бы на команду корабля, но люди стоили дорого, а в те дни я копил серебро.
Пятеро из этих человек были юнцами, никогда еще не сталкивавшимися с крайним испытанием – битвой, где следовало стоять в «стене щитов». Поэтому, пока мы ждали Этельреда, я день за днем нещадно муштровал этих пятерых. Одним из них был Осферт, незаконнорожденный сын Альфреда.
– От него никакой пользы, – все время повторял мне Финан.
– Дай ему время, – неизменно отвечал я.
– Дай ему датский клинок, – злобно проговорил Финан, – и молись, чтобы клинок этот вспорол его монашеское брюхо.
Он сплюнул.
– Я думал, король хочет, чтобы ты вернул его в Винтанкестер.
– Хочет.
– Так почему бы тебе не отослать его обратно? Для нас от него никакого толку!
– Альфред слишком занят другими вещами и не вспомнит об Осферте, – ответил я.
Но это было не так. У Альфреда был самый методичный ум, и он не забыл, что Осферта нет в Винтанкестере, не забыл и том, что я ослушался его и не отослал юношу обратно – учиться.
– Почему бы не отослать его назад? – настаивал Финан.
– Потому что я любил его дядю, – ответил я.
И это была правда. Я любил Леофрика и ради него собирался быть добрым к его племяннику.
– Или ты просто пытаешься досадить королю, господин?
Финан ухмыльнулся и пошел прочь, не дожидаясь ответа.
– Зацепи и потяни, ты, ублюдок! – закричал он на Осферта. – Зацепи и потяни!
Осферт повернулся, чтобы посмотреть на Финана, и тут же получил удар по голове дубовой дубиной, которой орудовал Клапа. Если бы то была не дубина, а топор, он был расколол шлем Осферта и глубоко вонзился в череп. А так удар только ошеломил юношу, и тот упал на колени.
– Вставай, слабак! – зарычал Финан. – Вставай, зацепи и потяни!
Осферт попытался встать. Под козырьком помятого шлема, который я ему дал, его бледное лицо выглядело несчастным. Он ухитрился встать, но тут же покачнулся и снова осел на колени.
– Дай мне сюда, – сказал Финан и выхватил из слабых рук Осферта топор. – А теперь смотри! Это же так просто! Моя жена смогла бы это сделать!
Пятеро новичков стояли лицом к лицу с пятью моими опытными воинами. Новичкам дали топоры, настоящее оружие, и велели сломать «стену щитов», выстроившуюся напротив них. То была маленькая «стена», всего пять сомкнутых внахлест щитов; ее защищали деревянными дубинками, и Клапа ухмыльнулся, когда к ним приблизился Финан.
– Вот что ты должен сделать, – говорил Финан Осферту. – Взять топор и вскинуть его выше щита вражеского ублюдка. Это что, так трудно? Зацепи щит, потяни его вниз и дай своему соседу убить эрслинга, который стоит за щитом! Мы проделаем это медленно, Клапа, чтобы показать, как все происходит… И перестань ухмыляться!
Они проделали все смехотворно медленно – зацепили и потянули; топор осторожно поднялся над головой, чтобы зацепиться за щит Клапы, а потом Клапа позволил Финану потянуть за верхнюю кромку, чтобы наклонить щит к себе.
– Вот, – открыв Клапу для удара, Финан повернулся к Осферту, – вот как ты ломаешь «стену щитов»! А теперь давай по-настоящему, Клапа.
Клапа снова ухмыльнулся, радуясь шансу садануть Финана дубинкой. Финан сделал шаг назад, облизнул губы и быстро проделал прием. Он взмахнул топором именно так, как только что показывал, но Клапа поднял верх щита, чтобы принять топор на его деревянную поверхность, – и одновременно неистово пихнул дубинкой из-под нижнего края, целя Финану в пах.
Я всегда наслаждался, глядя, как сражается ирландец. Он управлялся с оружием быстрее всех известных мне людей, а я повидал их немало. Я думал, что выпад Клапы согнет Финана пополам и швырнет на траву корчиться от боли, но Финан просто шагнул назад, левой рукой схватил нижнюю кромку щита и рванул его вверх, попав Клапе в лицо верхней, окованной железом кромкой. Клапа отшатнулся, из его носа текла кровь; а тем временем топор в руке Финана устремился вниз со скоростью атакующей змеи и зацепил Клапу за лодыжку. Финан потянул, и Клапа упал на спину.
Вот теперь ухмылялся ирландец.
– Это не прием «зацепи и потяни», – сказал он Осферту, – но срабатывает точно так же.
– Он бы не сработал, если бы ты держал щит, – пожаловался Клапа.
– Эта щель на твоем лице, Клапа, – сказал Финан, – та, что открывается и закрывается. Ну, та уродливая щель, в которую ты пихаешь еду. Держи-ка ее закрытой.
Он швырнул топор Осферту, тот попытался поймать оружие за топорище, но промахнулся, и топор плюхнулся в лужу.
* * *
Весна становилась дождливой. Дождь лил сплошным потоком, река разлилась, повсюду была грязь. Одежда и обувь гнили. Немного зерна, оставшегося в амбаре, пустило ростки, и я посылал своих людей на охоту или на рыбалку, чтобы они добывали еду.
Начал телиться скот, окровавленные телята выскальзывали в мокрый мир.
Каждый день я ожидал, что Альфред явится, чтобы посмотреть, как идут дела в Коккхэме, но в те дождливые дни он оставался в Винтанкестере. Зато он прислал гонца, бледного священника, который привез письмо, зашитое в промасленную сумку из кожи ягненка.
– Если ты не умеешь читать, господин, – нерешительно предложил священник, когда я открыл сумку, – может, мне…
– Я умею читать! – прорычал я.
Я не солгал. Этим подвигом я не гордился, потому что только священникам и монахам по-настоящему требовалось уметь читать, но отец Беокка вбил в меня буквы, когда я был мальчиком, и его урок оказался полезным. Альфред издал указ, что все знатные люди его королевства должны уметь читать – не только для того, чтобы кое-как продираться через священные книги, которые король настойчиво посылал им в подарок, но и для того, чтобы они могли прочесть его депеши.
Я подумал, что в письме найду новости об Этельреде – может, объяснение, почему он так долго не приводит своих людей в Коккхэм. Но вместо этого там был приказ взять одного священника на каждые тридцать человек, с которыми я двинусь на Лунден.
– Что я должен сделать?! – спросил я вслух.
– Король беспокоится о людских душах, господин, – сказал священник-гонец.
– Поэтому он хочет, чтобы я взял с собой бесполезные рты? Скажи ему, чтобы он прислал мне зерна, и я возьму несколько проклятых церковников!
Я снова посмотрел в письмо – оно было написано одним из королевских чиновников, но внизу отчетливым почерком Альфреда была начертана единственная строка: «Где Осферт? Он должен вернуться сегодня. Отошли его с отцом Кутбертом».
– Ты отец Кутберт? – спросил я нервничающего священника.
– Да, господин.
– Что ж, ты не можешь отвезти Осферта обратно, – сказал я. – Он болен.
– Болен?
– Болен, как пес, – подтвердил я, – и, вероятно, умрет.
– Но мне показалось, что я его видел!
Отец Кутберт показал на открытые ворота, за которыми Финан пытался добиться от Осферта хоть какого-то умения и энтузиазма.
– Посмотри, вон там! – сказал священник, пытаясь мне помочь.
– Скорее всего, он умрет, – проговорил я медленно и свирепо.
Отец Кутберт снова повернулся ко мне, хотел заговорить, но перехватил мой взгляд – и голос его пресекся.
– Финан! – закричал я и подождал, пока ирландец войдет в дом с обнаженным мечом в руке. – Как ты думаешь, сколько протянет юный Осферт?
– Ему повезет, если он проживет хотя бы один день, – ответил Финан, подумав, что я спрашиваю – сколько Осферт протянет в битве.
– Видишь? – обратился я к отцу Кутберту. – Он болен. Он умрет. Поэтому скажи королю, что я скорблю вместе с ним. И еще скажи королю, что чем дольше будет медлить мой кузен, тем сильнее будут становиться наши враги в Лундене.
– Это все из-за погоды, господин, – ответил отец Кутберт. – Господин Этельред не смог найти достаточно припасов…
– Скажи ему, что в Лундене есть еда!
Но я знал, что трачу слова впустую.
* * *
В середине апреля Этельред наконец-то явился, и наши объединенные силы составляли теперь почти восемьсот человек. И лишь четыреста из них, даже меньше, были настоящими воинами. Остальных набрали из фирда Беррокскира или вызвали из земель Южной Мерсии, которые Этельред унаследовал от отца – брата моей матери. Люди фирда были фермерами и явились с топорами и охотничьими луками. Несколько человек имели мечи и копья, еще меньше носили доспехи не только из кожи. У остальных же не было ничего, кроме заточенных мотыг. Мотыга может стать страшным оружием в уличной драке, но вряд ли она подходит, чтобы уложить викинга в кольчуге, вооруженного топором, коротким и длинным мечами и прикрывающегося щитом.
Больше всего пользы будет от воинов моего отряда, от такого же числа воинов личного отряда Этельреда и от трехсот гвардейцев Альфреда, которых возглавлял зловещий Стеапа с угрюмым лицом. Вот эти опытные люди будут сражаться по-настоящему, в то время как остальные явились только для того, чтобы наше войско выглядело большим и угрожающим.
Однако, по правде сказать, Зигфрид и Эрик точно знали, какие мы «угрожающие». Всю зиму и раннюю весну путники поднимались по реке из Лундена и некоторые из них, без сомнения, были шпионами братьев. Братья будут знать, сколько человек мы ведем и сколько в нашем войске истинных воинов.
Те же самые шпионы, должно быть, доложили Зигфриду о том, что мы наконец переправились через реку на северный берег.
Мы переправились выше по течению от Коккхэма, и на это ушел целый день. Этельред ворчал насчет задержки, но брод, которым мы воспользовались (непреодолимый всю зиму) был глубоким, и лошадей приходилось уговаривать входить в воду, а припасы – грузить на суда, чтобы переправить на другой берег. Только не на судно Альфреда: Этельред настоял на том, что этот корабль не для перевозки грузов.
Альфред отдал своему зятю для этой кампании «Хеофонхлаф». То было меньшее из речных судов Альфреда, и король натянул над кормой навес, чтобы затенить местечко как раз перед площадкой рулевого. В тени лежали подушки, шкуры, стояли стол и стулья, и Этельред провел там весь день, наблюдая из-под навеса за переправой, пока слуги приносили ему кушанья и эль.
А еще он наблюдал за Этельфлэд, которая, к моему удивлению, сопровождала мужа.
Впервые я заметил ее, когда она шла по маленькой приподнятой палубе «Хеофонхлафа». Она увидела меня и приветственно подняла руку.
К полудню меня и Гизелу призвали к Этельреду, который встретил Гизелу как старую подругу – хлопотал вокруг нее и потребовал, чтобы ей принесли плащ на меху.
Этельфлэд наблюдала за этой суетой, потом посмотрела на меня отсутствующим взглядом.
– Ты собираешься вернуться в Винтанкестер, моя госпожа? – спросил я ее.
Она была теперь женщиной, женой олдермена, поэтому я назвал ее «моя госпожа».
– Я отправляюсь с вами, – вежливо сказала она.
Это меня испугало.
– Ты отправляешься… – начал было я, но не договорил.
– Таково желание моего мужа, – очень официально произнесла она.
Потом в ней промелькнула прежняя Этельфлэд – она быстро улыбнулась мне и добавила:
– И я этому рада. Я хочу увидеть битву.
– Битва – не место для госпожи, – твердо проговорил я.
– Не беспокой женщину, Утред! – крикнул через палубу Этельред, услышавший мои последние слова. – Моя жена будет в полной безопасности, я ее в этом заверил.
– Война – не место для женщин, – настаивал я.
– Она желает видеть нашу победу, – так же настойчиво возразил Этельред. – И она увидит ее, не так ли, моя уточка?
– Кря-кря, – сказала Этельфлэд так тихо, что только я мог ее услышать.
В ее тоне звучала горечь, но, когда я взглянул на нее, она мило улыбалась мужу.
– Я отправилась бы тоже, если бы смогла, – сказала Гизела.
Потом прикоснулась к своему животу. Ребенок еще не родился.
– Ты не можешь, – ответил я и был вознагражден притворной гримаской.
И тут мы услышали рев ярости с носа «Хеофонхлафа».
– Человек не может поспать! – кричал кто-то. – Ты, сакский эрслинг! Ты меня разбудил!
Отец Пирлиг спал под маленькой носовой площадкой, и какой-то бедняга нечаянно его потревожил. Валлиец выполз на неяркий дневной свет и заморгал на меня.
– Великий Боже, – сказал он с отвращением, – да это господин Утред!
– Я думал, ты в Восточной Англии, – откликнулся я.
– Я был там, но король Этельстан послал меня сюда. Он хочет, чтобы я присмотрел, как бы вы, никчемные саксы, не обмочили себе ноги при виде норвежцев на стенах Лундена.
Только мгновение спустя я вспомнил, что «Этельстан» – христианское имя Гутреда.
Пирлиг подошел к нам, в грязной рубашке, покрывавшей пузо, на котором болтался деревянный крест.
– Доброе утро, моя госпожа, – жизнерадостно обратился он к Этельфлэд.
– Уже день, отец, – сказала Этельфлэд, и по ее теплому голосу я понял, что ей нравится валлийский священник.
– Разве уже день? Великий Боже, я спал, как ребенок. Госпожа Гизела! Рад тебя видеть. Боже мой, да здесь собрались все красавицы!
Он с сияющим видом посмотрел на двух женщин.
– Если бы не шел дождь, я бы подумал, что меня вознесли на небеса. Мой господин…
Последние два слова была адресованы моему кузену, и по тону Пирлига сразу стало ясно, что они не дружат.
– Тебе нужен совет, мой господин? – спросил Пирлиг.
– Совершенно в нем не нуждаюсь, – грубо ответил кузен.
Отец Пирлиг ухмыльнулся мне:
– Альфред попросил меня прибыть сюда в качестве советника.
Он почесал на пузе блошиный укус.
– Я должен давать советы господину Этельреду.
– Как и я, – сказал я.
– И без сомнения, господин Утред даст тот же совет, что и я, – продолжал Пирлиг, – а именно – мы должны двигаться, как сакс при виде валлийского меча.
– Он имеет в виду, что мы должны двигаться быстро, – объяснил я Этельреду, который отлично знал, что именно имел в виду валлиец.
Кузен как будто меня не услышал.
– Это было намеренное оскорбление? – чопорно спросил он отца Пирлига.
– Да, господин! – ухмыльнулся Пирлиг. – Намеренное!
– Я убил дюжины валлийцев, – заявил кузен.
– Тогда с датчанами ты расправишься легко, так? – ответствовал отец Пирлиг, отказываясь обижаться. – Но мой совет остается прежним, господин. Торопись! Язычники знают, что мы идем, и чем больше времени ты им дашь, тем несокрушимее будет их защита!
Мы могли бы двигаться быстрее, если бы у нас были суда, которые перевезли бы нас вниз по реке. Но Зигфрид с Эриком, зная, что мы идем, перекрыли все движение по Темезу, и, не считая «Хеофонхлафа», мы смогли собрать всего семь судов. Этого было недостаточно, чтобы перевезти наше войско, поэтому по воде путешествовали только увальни, припасы и дружки Этельреда.
Итак, мы двинулись в поход, и у нас ушло на дорогу четыре дня. Каждый день мы видели конников на севере и суда ниже по течению, и я знал: это разведчики Зигфрида, которые считают, сколько человек в нашей неповоротливой армии, тяжело продвигающейся к Лундену. Мы потратили еще один день только потому, что это было воскресенье и Этельред настоял на том, чтобы сопровождавшие армию священники отслужили мессу. Я слушал гудение голосов и наблюдал за тем, как вокруг нас кружат вражеские всадники.
Я знал, что Хэстен уже добрался до Лундена и что его люди – по крайней мере три сотни человек – будут укреплять стены.
Этельред путешествовал на борту «Хеофонхлафа» и сходил на берег только по вечерам, чтобы обойти выставленных мною часовых. Он взял за правило передвигать этих часовых, словно показывая, что я не знаю своего дела, и я ему это позволял.
В последнюю ночь мы встали лагерем на острове, до которого можно было добраться с берега по узкой плотине. Его заросший тростником берег был так густо покрыт грязью, что, если бы Зигфрид решил нас атаковать, он бы понял, как трудно приблизиться к нашему лагерю. Мы сумели разместить наши суда в извилистом ручье, который тек на севере острова, и, когда прилив спал и сумерки наполнило кваканье лягушек, корпуса погрузились в толстый ил.
Мы разожгли костры на берегу большой земли, чтобы при их свете увидеть приближение врага, и я расставил по окружности острова часовых.
Тем вечером Этельред не сошел на берег. Вместо этого он послал слугу, который потребовал, чтобы я отправился на борт «Хеофонхлафа». Я снял сапоги и штаны и прошел по клейкой грязи, прежде чем взобраться на борт судна. Стеапа, который нес вахту вместе с несколькими людьми из телохранителей Альфреда, подошел ко мне. Сопровождавший меня слуга вытащил несколько ведер речной воды с дальнего борта судна, и мы с ним смыли с ног грязь, а потом снова оделись, прежде чем присоединиться к Этельреду под навесом на корме «Хеофонхлафа».
Кузен находился в компании командира своей гвардии по имени Алдхельм – юного мерсийского дворянина с длинным надменным лицом, темными глазами и густыми черными волосами, смазанными маслом до глянцевого блеска.
Этельфлэд тоже была там, ей прислуживали служанка и улыбающийся отец Пирлиг. Я поклонился Этельфлэд, и она улыбнулась, но словно нехотя, а потом склонилась над вышивкой, освещенной лампой, огонь которой защищала роговая пластинка. Ветра не было, и дым огней двух городов Лундена застыл неподвижным пятном в темнеющем небе на востоке.
– Мы атакуем на рассвете, – объявил Этельред, не дав себе труда поздороваться.
Он был в кольчуге, на его поясе висели два меча – короткий и длинный. Он выглядел еще более самодовольным, чем всегда, хотя пытался говорить небрежным тоном.
– Но я не двину свои войска до тех пор, – продолжал он, – пока не услышу, что твои люди начали штурм.
Я нахмурился.
– Ты не начнешь атаку, – осторожно переспросил я, – пока не услышишь, что мое войско пошло на штурм?
– Разве не таков план? – воинственно вопросил Этельред.
– Это яснее ясного! – с издевкой произнес Алдхельм.
Он вел себя с Этельредом так же, как сам Этельред вел себя с Альфредом, и, уверенный в благосклонности моего кузена, не стеснялся в завуалированных оскорблениях.
– Для меня это вовсе не план! – энергично заявил отец Пирлиг. – Утвержденный план заключался в том, – продолжал валлиец, – чтобы ты предпринял ложную атаку на западную стену, а когда ты отвлечешь защитников северной стены, люди Утреда пойдут на настоящий приступ.
– Что ж, я передумал, – беззаботно сказал Этельред. – Люди Утреда предпримут демонстративную атаку, а на настоящий приступ пойду я.
Он наклонил широкий подбородок и уставился на меня: пусть я только попробую возразить!
Этельфлэд тоже смотрела на меня, и я ощутил: она хочет, чтобы я противостоял ее мужу. Но вместо этого я удивил всех, склонив голову в знак согласия.
– Если ты настаиваешь, – произнес я.
– Настаиваю, – сказал Этельред, не в силах скрыть свое удовольствие от столь легко одержанной победы. – Ты можешь взять свою гвардию, – нехотя продолжал он, как будто в его власти было отобрать у меня этот отряд, – и еще тридцать человек.
– Мы условились, что я могу взять пятьдесят, – напомнил я.
– Насчет этого я тоже передумал! – сказал он воинственно.
Этельред уже настоял на том, чтобы люди из фирда Беррокскира, мои люди, пополнили его ряды, и я кротко согласился, как сейчас согласился, чтобы слава успешного штурма досталась ему.
– Ты можешь взять тридцать человек, – грубо продолжал он.
Я мог бы заспорить, и, возможно, должен был заспорить, но знал – это бесполезно. Этельред не признавал никаких доводов и хотел только одного: продемонстрировать власть перед своей юной женой.
– Помни, – сказал он, – что Альфред назначил командиром меня.
– Я этого не забыл, – ответил я.
Отец Пирлиг проницательно наблюдал за мной, без сомнения гадая, почему я так легко сдался под натиском кузена. На губах Алдхельма играла полуулыбка: вероятно, он поверил, что Этельред полностью меня запугал.
– Ты выступишь первым, – продолжал Этельред.
– Я выступлю очень скоро. Что мне еще остается делать?
– Моя гвардия возглавит настоящую атаку, – сказал Этельред, теперь он глядел на Стеапу. – И как только мы начнем атаковать, ты приведешь королевские войска.
– Я отправлюсь с Утредом, – произнес Стеапа.
Этельред заморгал.
– Ты – командир телохранителей Альфреда, – медленно проговорил он, словно обращаясь к маленькому ребенку. – И ты приведешь их к стене, как только мои люди поднимут лестницы.
– Я пойду с Утредом, – повторил Стеапа. – Таков приказ короля.
– Король не отдавал такого приказа, – отмахнулся Этельред.
– Он его написал, – ответил Стеапа.
Нахмурился, пошарил в сумке и вытащил маленький квадратный кусок пергамента. Стеапа вгляделся в пергамент, не уверенный, какой стороной его держать, потом пожал плечами и отдал клочок моему кузену.
Этельред прочитал послание при свете лампы своей жены и нахмурился.
– Ты должен был отдать мне это раньше, – обиженно проговорил он.
– Забыл. И я должен взять с собой шесть человек по своему выбору.
Его манера разговаривать отбивала охоту спорить. Стеапа говорил медленно, хрипло и монотонно и ухитрялся произвести впечатление человека настолько тупого, что возражать ему бесполезно – все равно не поймет. Он также внушал собеседнику мысль, что может просто прикончить любого, кто будет настойчиво ему противоречить.
Столкнувшись с упрямством Стеапы – да и просто со столь высоким, широкоплечим человеком с лицом, похожим на череп, – Этельред сдался без боя.
– Если так приказал король… – сказал он, отдавая кусок пергамента.
– Он так приказал, – настойчиво проговорил Стеапа.
Он взял пергамент и как будто заколебался – что с ним делать дальше. На одно биение сердца я подумал, что он собирается его съесть, но потом Стеапа швырнул пергамент за борт и нахмурился, глядя на восток, где над городом поднималось огромное облако дыма.
– Смотри, будь завтра вовремя, – обратился ко мне Этельред, – от этого зависит успех всего дела.
Эти слова явно означали, что он меня отпускает.
Другой на его месте предложил бы нам эля и еды, но Этельред отвернулся от нас, поэтому мы со Стеапой сняли сапоги и штаны и перешли вброд на берег через отвратительную грязь.
– Ты спросил Альфреда, нельзя ли тебе отправиться со мной? – поинтересовался я, пока мы пробирались через тростники.
– Нет, – ответил Стеапа. – Это король захотел, чтобы я с тобой пошел. То была его затея.
– Хорошо. Я рад этому.
И я не шутил. Мы со Стеапой сперва были врагами, но потом сделались друзьями. Узы нашей дружбы были выкованы, когда мы стояли перед врагом, соприкасаясь щитами.
– Нет другого человека, которого я хотел бы иметь рядом больше, чем тебя, – тепло проговорил я и нагнулся, чтобы натянуть сапоги.
– Я иду с тобой, – тихо сказал Стеапа, – потому что должен тебя убить.
Я замер, уставившись на него в темноте:
– Что ты должен сделать?
– Я должен тебя убить, – повторил он. Потом вспомнил, что Альфред приказал еще кое-что. – Если окажется, что ты на стороне Зигфрида.
– Но я не на стороне Зигфрида.
– Король просто хочет быть в этом уверен. А тот монах, Ассер? Он говорит, что тебе нельзя доверять. Поэтому, если ты не подчинишься приказам, я должен буду тебя убить.
– Почему ты мне об этом говоришь? – спросил я.
Стеапа пожал плечами:
– Не важно, приготовишься ты заранее или нет, я все равно тебя убью.
– Нет, – поправил я, – ты попытаешься меня убить.
Он долго размышлял, прежде чем покачать головой.
– Нет. Я тебя убью.
Он в самом деле так бы поступил.
* * *
Мы выступили в черноте ночи под небом, затянутым облаками. Наблюдавшие за нами вражеские всадники с наступлением сумерек вернулись в город, но я не сомневался – в темноте Зигфрид вышлет разведчиков. Поэтому час или больше мы держались тропы, которая вела на север через болота. Было трудно держаться этой тропы, но спустя некоторое время почва стала тверже и пошла вверх, к маленькой деревне, где в слепленных из ила домишках, увенчанных огромными грудами соломы, горели огоньки.
Я открыл дверь одного из таких домов и увидел семью, в ужасе сжавшуюся возле очага. Они были перепуганы, потому что слышали, как мы приближаемся, и знали – в ночи движутся только недобрые создания, зловещие и смертельно опасные.
– Как называется эта деревня? – спросил я.
Мгновение никто не отвечал, потом мужчина конвульсивно склонил голову и сказал, что, кажется, это селение зовется Падинтун.
– Падинтун? – переспросил я. – «Имение Падды»? Падда здесь?
– Он умер, господин, – ответил этот человек, – умер несколько лет назад, господин. Никто здесь не знал его, господин.
– Мы – друзья, – сказал я, – но если кто-нибудь выйдет из своих домов, мы перестанем быть друзьями.
Я не хотел, чтобы какой-нибудь селянин побежал в Лунден и предупредил Зигфрида, что мы остановились в Падинтуне.
– Ты понял меня? – спросил я мужчину.
– Да, господин.
– Только выйди из дома, и ты умрешь, – пообещал я.
Я собрал своих людей на маленькой улочке и велел Финану выставить стражу у каждой хижины.
– Никто отсюда не уйдет, – сказал я ему. – Они могут спать в своих постелях, но никто не покинет деревню.
В темноте обрисовался силуэт Стеапы.
– Разве нам не полагается маршировать на север? – спросил он.
– Да, полагается. А мы этого не делаем, – резко ответил я. – Поэтому тебе пора меня убить. Я нарушаю приказы.
– А, – крякнул он и присел на корточки.
Я услышал, как скрипнула кожа его доспехов, как звякнули звенья кольчуги.
– Теперь ты вытащишь свой «сакс», – предположил я, – и выпотрошишь меня одним движением? Всего одним ударом в живот? Только сделай это быстро, Стеапа. Вспори мне живот, и пусть твой клинок не останавливается, пока не пронзит мне сердце. Но дай мне сперва обнажить свой меч, ладно? Я обещаю, что не пущу его в ход против тебя. Я просто хочу отправиться в чертоги Одина, когда умру.
Он засмеялся:
– Я никогда не пойму тебя, Утред.
– Я очень простая душа, – сказал я. – Я просто хочу домой.
– Не в чертоги Одина?
– Рано или поздно – да, но сперва домой.
– В Нортумбрию?
– Туда, где у меня есть крепость возле моря, – печально проговорил я.
И подумал о Беббанбурге на высокой скале, о широком сером море, без устали катящем волны, чтобы разбить их о скалы, о холодном ветре, дующем с севера, о белых чайках, кричащих в брызгах пены.
– Домой, – проговорил я.
– В тот дом, который украл у тебя твой дядя? – спросил Стеапа.
– Эльфрик, – мстительно проговорил я и снова подумал о судьбе.
Эльфрик был младшим братом моего отца. Он остался в Беббанбурге, в то время как я сопровождал отца в Эофервик. Я был тогда ребенком. Мой отец погиб при Эофервике, сраженный клинком датчанина, и я попал в рабство к Рагнару Старшему, который вырастил меня, как сына. А мой дядя пренебрег желанием моего отца и присвоил Беббанбург. Память об этом предательстве всегда жила в моем сердце, сочась гневом. И когда-нибудь я отомщу.
– Когда-нибудь, – сказал я Стеапе, – я вспорю Эльфрика от паха до грудины и буду смотреть, как он умирает. Но я сделаю это медленно. Я не проткну его сердце. Я буду смотреть, как он умирает, и мочиться на него, пока он будет дергаться. А потом убью его сыновей.
– А сегодня ночью? – спросил Стеапа. – Кого ты убьешь сегодня ночью?
– Сегодня ночью мы возьмем Лунден, – сказал я.
Я не видел в темноте его лица, но почувствовал, что он улыбается.
– Я сказал Альфреду, что он может тебе доверять, – проговорил Стеапа.
Пришел мой черед улыбнуться.
Где-то в Падинтуне собака завыла, потом затихла.
– Но я не уверен, что Альфред может мне доверять, – после долгой паузы сказал я.
– Почему? – озадаченно спросил Стеапа.
– Потому что в одном отношении я очень хороший христианин, – ответил я.
– Ты? Христианин?
– Я люблю своих врагов, – пояснил я.
– Датчан?
– Да.
– А я не люблю, – безрадостно проговорил Стеапа.
Родители Стеапы были убиты датчанами.
Я не ответил. Я думал о предназначении. Если трем пряхам известна наша судьба, тогда почему мы даем клятвы? Ведь если потом мы нарушаем клятву, разве это не предательство? Или тоже судьба?
– Итак, завтра ты будешь сражаться с ними? – спросил Стеапа.
– Конечно. Но не так, как ожидает Этельред. Поэтому я ослушаюсь приказов, а тебе велено убить меня, если я так поступлю.
– Я убью тебя позже, – сказал Стеапа.
Этельред изменил наш план, с которым раньше все согласились, даже не подозревая, что я никогда не собирался придерживаться этого плана. Этот план было слишком очевиден. Разве когда-нибудь армия нападала на город по-другому – не пытаясь отвлечь защитников от намеченных для штурма укреплений? Зигфрид поймет, что наша первая атака – фальшивка, и не сдвинет с места гарнизон, пока не убедится наверняка, что распознал настоящую угрозу. И тогда мы погибнем под стенами, а Лунден останется оплотом норвежцев.
Поэтому существовал единственный способ взять Лунден – с помощью хитрости, уловок и отчаянного риска.
– Вот что я собираюсь сделать, – сказал я Стеапе. – Подождать, пока Этельред не покинет остров. Тогда мы вернемся сюда и возьмем два корабля. Это будет опасно, очень опасно, потому что нам придется миновать брешь в мосту в темноте, а корабли разбиваются там даже при свете дня. Но если мы сможем преодолеть брешь, мы легко попадем в старый город.
– Я думал, вдоль реки стоит речная стена?
– Стоит, – сказал я. – Но в одном месте там есть пролом.
Римлянин построил у реки огромное здание и провел в это здание маленький канал. Канал проходил сквозь стену, там-то в ней и была брешь. Я решил, что римлянин был богачом и ему требовалось место, где мог бы причалить его корабль. Вот потому он и сделал брешь в речной стене, прорыл канал – и то был мой путь в Лунден.
– Почему ты не сказал об этом Альфреду? – спросил Стеапа.
– Альфред умеет хранить секреты, – ответил я, – но Этельред – нет. Он бы разболтал всем и каждому, и не прошло бы двух дней, как датчане узнали бы, что мы собираемся сделать.
И это было правдой. У нас имелись шпионы, и у врагов тоже, и, если бы я раскрыл, что собираюсь предпринять, Зигфрид и Эрик перекрыли бы канал судами и оставили бы своих людей в большом римском доме у реки. Тогда мы бы погибли еще на причалах.
Мы и сейчас могли погибнуть, потому что я не знал, сможем ли мы отыскать разрыв в обвалившемся мосту, а если отыщем, сумеем ли через него проскочить, там, где уровень воды понижается и река бурлит. Если мы промахнемся, если одно из судов отклонится всего на половину длины весла к югу или к северу, его снесет на зубья свай и людей вышвырнет в реку. И я даже не услышу, как они тонут, потому что оружие и доспехи мигом утянут их на дно.
Стеапа все это время размышлял – как всегда неспешно, – но теперь задал умный вопрос.
– Почему бы не высадиться перед мостом? – предложил он. – Там ведь должны быть ворота в стене?
– Там есть дюжина ворот, – ответил я, – ну, может, десяток, и Зигфрид все их перекрыл. Но меньше всего он ожидает, что суда попытаются проскользнуть через брешь в мосту.
– Потому что суда разбиваются там? – спросил Стеапа.
– Потому что суда разбиваются там, – подтвердил я.
Однажды я видел, как такое случилось, наблюдал, как торговый корабль плыл через разрыв в мосту между приливом и отливом и рулевой отклонился слишком далеко в сторону, так что сломанные сваи сорвали обшивку со дна корпуса. Брешь в обвалившемся мосту была всего сорок шагов шириной и, когда река была спокойной – ни прилив, ни ветер не пенили воду, – выглядела безобидной. Но она никогда не бывала безобидной. Лунденский мост был убийцей, а чтобы захватить Лунден, мне придется миновать мост.
А если мы выживем? Если сможем найти римскую пристань и высадиться на берег? Тогда нас будет немного, а врагов – множество, и некоторые из нас погибнут на улицах раньше, чем войско Этельреда сумеет перебраться через стену.
Я прикоснулся к рукояти Вздоха Змея и ощутил под пальцами маленький серебряный крест, вставленный в рукоять. Подарок Хильды. Подарок любовницы.
– Ты еще не слышал, чтобы куковала кукушка? – спросил я Стеапу.
– Нет.
– Время трогаться в путь, – сказал я. – Или хочешь меня убить?
– Может, позже, – ответил Стеапа. – Но сейчас я буду сражаться рядом с тобой.
И нам действительно предстояло сражаться. Это я знал – и прикоснулся к своему амулету-молоту, молча молясь в темноте, чтобы я выжил и увидел ребенка, которого носит Гизела.
А потом мы двинулись на юг.
Осрик, который вывез из Лундена меня и отца Пирлига, был одним из наших капитанов. Вторым капитаном был Ралла, человек, доставивший моих воинов туда, где мы устроили засаду датчанам, чьи трупы я подвесил над рекой. Ралла уже и не помнил, сколько раз преодолевал разрыв в лунденском мосту.
– Но я никогда не проделывал такое ночью, – сказал он, когда мы вернулись на остров.
– Но это можно сделать?
– Нам предстоит это выяснить, господин, не так ли?
Этельред оставил сто человек, чтобы охранять остров, где лежали в грязи суда. Командовал стражами Эгберт, старый воин, о власти которого говорила серебряная цепь, висящая у него на шее.
Когда мы неожиданно вернулись, Эгберт окликнул меня; он мне не доверял и считал, что я отказался от атаки с севера потому, что не желал успеха Этельреду.
Мне было нужно, чтобы Эгберт дал мне людей, но чем дольше я умолял, тем враждебнее он становился. Мои люди поднимались на два корабля, бредя по холодной воде и перебираясь через борта.
– Откуда я знаю, что ты не собираешься вернуться в Коккхэм? – подозрительно спросил Эгберт.
– Стеапа! – крикнул я. – Скажи Эгберту, что мы делаем.
– Убиваем датчан, – прорычал Стеапа от лагерного костра.
Пламя отражалось в его кольчуге и в суровых, диких глазах.
– Дай мне двадцать человек, – умолял я Эгберта.
Он пристально посмотрел на меня и покачал головой:
– Не могу.
– Почему?
– Мы должны охранять госпожу Этельфлэд, – сказал он. – Таковы приказы господина Этельреда. Мы здесь для того, чтобы ее защищать.
– Тогда оставь двадцать человек на ее корабле и отдай мне остальных!
– Не могу, – упрямо сказал Эгберт.
Я вздохнул.
– Татвин дал бы мне людей, – сказал я.
Татвин был командиром гвардии отца Этельреда.
– Я был знаком с Татвином, – продолжал я.
– Знаю, что ты был с ним знаком. Я тебя помню.
Эгберт говорил отрывисто, давая понять, что я ему не нравлюсь. Когда я был юношей, я несколько месяцев прослужил под началом Татвина. Тогда я был дерзким, амбициозным и высокомерным. Очевидно, Эгберт считал, что я все еще дерзкий, амбициозный и высокомерный. И возможно, не ошибался.
Он отвернулся, и я подумал, что разговор окончен, но он просто наблюдал за бледным, призрачным силуэтом, появившимся за лагерными кострами. Это была Этельфлэд. Она, очевидно, заметила наше возвращение и, завернувшись в белый плащ, сошла вброд на берег, чтобы выяснить, что мы делаем. Волосы ее не были уложены и золотыми спутанными локонами падали на плечи. С ней был отец Пирлиг.
– Ты не отправился вместе с Этельредом? – удивленно спросил я валлийского священника.
– Его светлость решил, что ему больше не нужны советы, – сказал Пирлиг, – поэтому попросил меня остаться здесь и молиться за него.
– Он не просил, – поправила Этельфлэд, – он приказал тебе остаться и молиться.
– Так и было, – согласился Пирлиг, – и, как ты видишь, я оделся для молитв.
Он был в кольчуге и с мечами у пояса.
– А ты? – с вызовом спросил он меня. – Я думал, ты движешься к северной части города?
– Мы собираемся спуститься вниз по реке, – объяснил я, – и напасть на Лунден с пристани.
– Могу я отправиться с вами? – тут же спросила Этельфлэд.
– Нет.
Она улыбнулась, услышав резкий отказ.
– А мой муж знает, что ты делаешь?
– Узнает, моя госпожа.
Она снова улыбнулась, потом подошла ко мне и откинула полы моего плаща, чтобы ко мне прислониться. Этельфлэд натянула мой темный плащ поверх своего белого.
– Мне холодно, – объяснила она Эгберту, на лице которого читалось удивление и негодование.
– Мы старые друзья, – сказал я Эгберту.
– Очень старые, – подтвердила Этельфлэд, обхватив меня за талию и вцепившись в меня.
Эгберт не мог видеть ее рук под моим плащом. Я чувствовал ее золотые волосы у себя под подбородком, чувствовал, как дрожит ее худенькое тело.
– Я считаю Утреда своим дядей, – сказала Этельфлэд Эгберту.
– Дядей, который собирается даровать победу твоему мужу, – заметил я, – но для этого мне нужны люди. А Эгберт не даст мне людей.
– Не даст? – переспросила Этельфлэд.
– Он говорит – ему нужны все имеющиеся воины, чтобы тебя охранять.
– Дай ему твоих лучших людей, – обратилась Этельфлэд к Эгберту легким, приятным голоском.
– Моя госпожа, мне приказано… – начал возражать тот.
– Ты отдашь ему своих лучших людей!
Голос Этельфлэд внезапно стал суровым. Она сделала шаг в сторону, высвободившись из-под моего плаща и выйдя на резкий свет лагерных костров.
– Я – дочь короля! – высокомерно проговорила она. – И жена олдермена Мерсии! И я приказываю тебе дать Утреду твоих лучших людей! Сейчас же!
Она говорила очень громко, и теперь все смотрели на нее. У Эгберта был оскорбленный вид, но он ничего не ответил, а просто упрямо выпрямился.
Пирлиг перехватил мой взгляд и хитро улыбнулся.
– Ни у одного из вас не хватает храбрости, чтобы сражаться рядом с Утредом? – вопросила Этельфлэд у наблюдавших за ней людей.
Ей было четырнадцать лет, она была худенькая, бледная девушка, но в ее голосе чувствовалось наследие древних королей.
– Мой отец хочет, чтобы сегодня ночью вы продемонстрировали свою отвагу! – продолжала она. – Или мне вернуться в Винтанкестер и рассказать отцу, что вы сидели у костров, пока Утред сражался?
Последний вопрос был адресован Эгберту.
– Двадцать человек, – умоляюще воззвал я к нему.
– Дай ему больше! – твердо велела Этельфлэд.
– На судах есть место только для лишних сорока людей, – сказал я.
– Так дай ему сорок! – приказала Этельфлэд.
– Госпожа, – нерешительно проговорил Эгберт, но замолчал, когда Этельфлэд подняла маленькую руку.
Она повернулась и посмотрела на меня:
– Я могу доверять тебе, господин Утред?
В устах ребенка, которого я знал почти всю ее жизнь, этот вопрос звучал странно, и я улыбнулся.
– Ты можешь мне доверять, – беспечно сказал я.
Лицо ее затвердело, глаза стали суровыми. Может, из-за того, что в зрачках ее отражался огонь костров, но я внезапно осознал, что Этельфлэд не просто ребенок, она – дочь короля.
– Мой отец, – сказала она ясным голосом, чтобы ее услышали все остальные, – говорит, что ты – лучший воин из всех, которые ему служат. Но он тебе не доверяет.
Воцарилось неловкое молчание.
Эгберт откашлялся и уставился в землю.
– Я никогда не подводил твоего отца, – резко бросил я.
– Он боится, что твоя верность продается, – сказала Этельфлэд.
– Я дал ему клятву, – ответил я все так же резко.
– А теперь я хочу, чтобы ты поклялся мне, – требовательно произнесла Этельфлэд, протянув тонкую руку.
– Поклялся в чем? – спросил я.
– Что ты сдержишь данное отцу обещание. И что будешь верен саксам, а не датчанам, и будешь сражаться за Мерсию, когда Мерсия того попросит.
– Моя госпожа… – начал я.
Меня ужаснул этот перечень требований.
– Эгберт! – перебила Этельфлэд. – Ты не дашь господину Утреду людей до тех пор, пока он не поклянется до самой моей смерти служить Мерсии!
– Да, госпожа, – пробормотал Эгберт.
До самой ее смерти? Почему она так сказала?
Я помню, что подивился этим словам, и еще помню, что подумал: мой план захвата Лундена висит на волоске.
Этельред отобрал у меня войска, в которых я нуждался, во власти Этельфлэд было дать мне нужное количество людей, но, чтобы победить, я должен был замкнуть на себе оковы еще одной клятвы… А клясться я не хотел. Какое мне дело до Мерсии, разве она меня заботит? Но той ночью меня заботило, как провести людей через мост смерти, – чтобы доказать, что я на это способен. Меня заботила моя репутация, мое имя и моя слава.
Я вытащил из ножен Вздох Змея, зная, зачем Этельфлэд протянула руку, и отдал ей меч рукоятью вперед. Потом опустился на колени, взял ее ладони в свои, и она сжала рукоять моего меча.
– Я даю клятву, госпожа, – сказал я.
– Ты клянешься, что будешь верно служить моему отцу?
– Да, госпожа.
– И, пока я жива, будешь служить Мерсии?
– Пока ты жива, госпожа, – сказал я, стоя на коленях в грязи и гадая, почему я такой дурак?
Я хотел быть на севере, я хотел избавиться от набожности Альфреда, я хотел быть вместе со своими друзьями – однако вот, глядите! – я клянусь в верности амбициям Альфреда и его златовласой дочери.
– Клянусь, – повторил я и слегка сжал ее руки в знак своей искренности.
– Дай ему людей, Эгберт, – приказала Этельфлэд.
Он дал мне тридцать воинов, и, надо отдать Эгберту должное, хороших воинов – молодых, оставив себе старых и больных, чтобы охранять Этельфлэд и лагерь.
Итак, теперь я возглавлял отряд, в котором было больше семидесяти человек, включая отца Пирлига.
– Спасибо, моя госпожа, – сказал я Этельфлэд.
– Ты можешь меня отблагодарить, – ответила она.
Голосок ее снова звучал по-детски, ее торжественность испарилась, сменившись прежним озорством.
– Как? – спросил я.
– Возьми меня с собой?
– Ни за что, – резко ответил я.
Она нахмурилась, услышав мой тон, и посмотрела мне в глаза.
– Ты на меня сердишься? – тихо спросила Этельфлэд.
– Я сержусь на себя самого, госпожа, – ответил я и отвернулся.
– Утред! – несчастным голосом окликнула она.
– Я сдержу клятвы, госпожа, – сказал я.
Я был зол, что снова поклялся, но, по крайней мере, теперь у меня было семьдесят человек, чтобы взять город. Семьдесят человек на борту двух судов, которые прокладывали путь из ручья в сильное течение Темеза.
Я находился на судне Раллы, на том самом корабле, который мы захватили у датчанина Джаррела, чей подвешенный труп давно уже превратился в скелет. Ралла стоял на корме, прислонившись к рулевому веслу.
– Не уверен, что мы должны это делать, господин, – сказал он.
– Почему бы и нет?
Он сплюнул через борт в черную реку.
– Вода слишком быстрая. Она будет мчаться через пролом, как водопад. Даже при спокойной воде, господин, та брешь в мосту – жестокая штука.
– Правь прямо вперед, – ответил я, – и молись любому богу, в которого веришь.
– Если бы мы хотя бы могли видеть пролом, – мрачно проговорил он.
Ралла оглянулся, выискивая взглядом судно Осрика, но его поглотила тьма.
– Я видел, как такое проделывали во время отлива, – сказал Ралла, – но при свете дня и не по разлившейся реке.
– Во время отлива? – переспросил я.
– Вода убегала, как заяц, – хмуро проговорил он.
– Тогда молись, – отрывисто сказал я.
Я прикоснулся к амулету-молоту, потом к рукояти Вздоха Змея, пока судно набирало скорость, идя по вздымающемуся потоку. Берега реки были далеко. Здесь и там мелькали огоньки, говорящие о том, что в доме тлеет очаг, а впереди, под безлунным небом, стояло неяркое зарево, подернутое черной пеленой. Я знал – там новый сакский Лунден.
Зарево исходило от неярких костров в городе, пелена была дымом этих костров, и где-то под пеленой Этельред вел своих людей через долину реки Флеот и вверх, к старой римской стене. Зигфрид, Эрик и Хэстен узна́ют, что он там, потому что кто-нибудь прибежит из нового города, чтобы предупредить жителей старого. Датчане, норвежцы и фризы, даже некоторые саксы, не имеющие хозяина, встряхнутся и поспешат к укреплениям старого города.
А нас несла вниз черная река.
Люди почти не разговаривали. Каждый человек на двух судах знал, с какой опасностью нам предстоит встретиться. Я пробирался между сидящими на корточках, и отец Пирлиг, должно быть, ощутил мое приближение, а может, на венчающей мой шлем волчьей голове отразился свет, потому что валлиец приветствовал меня раньше, чем я его заметил.
– Сюда, господин, – сказал он.
Он сидел на краешке гребцовой скамьи, и я встал рядом; мои сапоги расплескали воду на днище судна.
– Ты молился? – спросил я.
– Я перестал молиться, – серьезно ответил Пирлиг. – Иногда мне думается, что Бог устал от моего голоса. И здесь молится брат Осферт.
– Я не брат, – обиженно проговорил Осферт.
– Но твои молитвы могут подействовать лучше, если Бог будет думать, что ты – брат, – сказал Пирлиг.
Незаконнорожденный сын Альфреда сидел на корточках рядом с Пирлигом. Финан дал Осферту кольчугу – ее починили после того, как какого-то датчанина выпотрошило копье сакса. Еще у Осферта был шлем, высокие сапоги, кожаные перчатки, круглый щит и два меча – короткий и длинный, так что он по крайней мере выглядел воином.
– Мне следовало отослать тебя обратно в Винтанкестер, – сказал я ему.
– Знаю.
– Господин, – напомнил Пирлиг Осферту.
– Господин, – добавил Осферт, хоть и неохотно.
– Я не хочу посылать королю твой труп, – проговорил я, – поэтому держись поближе к отцу Пирлигу.
– Очень близко, мальчик, – сказал Пирлиг, – притворись, что ты – мой любовник.
– Будь за спиной отца Пирлига, – приказал я Осферту.
– Забудь о том, чтобы быть моим любовником! – торопливо сказал Пирлиг. – Вместо этого притворись, что ты моя собака!
– И читай свои молитвы, – закончил я.
Я не мог дать Осферту никакого другого ценного совета, разве что раздеться, поплыть на берег и вернуться в свой монастырь. Я верил в его воинское умение не больше Финана – значит не верил вовсе. Осферт был угрюмым, неспособным и неуклюжим. Если бы не его покойный дядя, я с радостью отослал бы его обратно в Винтанкестер, но Леофрик взял меня в отряд юным зеленым мальчиком и превратил в воина меча, поэтому я буду терпеть Осферта – ради Леофрика.
Мы уже поравнялись с новым городом. Я чуял угольные костры кузниц, видел, как их отраженное зарево блестит глубоко в проулках. Я посмотрел вперед, туда, где через реку был перекинут мост, но там все было черным-черно.
– Мне нужно видеть брешь! – крикнул Ралла с рулевой лошадки.
Я снова пробрался на корму, наугад ступая между скорчившимися людьми.
– Если я ее не увижу, – Ралла услышал мое приближение, – я не смогу ее проскочить.
– Насколько мы близко?
– Слишком близко.
В его голосе звучала паника.
Я поднялся на рулевую площадку и встал рядом с ним. Теперь я видел старый город, город на холмах, окруженный римской стеной. Я видел его благодаря зареву городских костров – и Ралла был прав. Мы были слишком близко.
– Они увидят нас, если мы высадимся здесь, – сказал я.
Датчане наверняка поставили часовых на тот участок стены, что находился от моста выше по течению.
– Поэтому или ты умрешь здесь с мечом в руке, – жестоко сказал Ралла, – или ты утонешь.
Я пристально смотрел вперед и ничего не видел.
– Тогда я выбираю меч, – без выражения проговорил я.
Моя отчаянная затея сулила только смерть.
Ралла сделал глубокий вдох, собираясь прокричать команду гребцам, но так и не издал ни звука, потому что совершенно внезапно далеко впереди, там, где Темез разливался и впадал в море, показался желтый мазок. Не ярко-желтый, не желтый, как оса, а больной, прокаженный, темно-желтый свет, сочащийся в прореху в облаках.
За морем занималась заря. Смутная заря, нерешительная заря, но она все же давала свет, и Ралла не закричал и не повернул рулевое весло, чтобы направить наше судно к берегу. Вместо этого он прикоснулся к амулету, висящему у него на шее, и продолжал вести судно вперед.
– Пригнись, господин, – сказал он, – и крепко держись за что-нибудь.
Судно задрожало, как лошадь перед битвой. Теперь мы были беспомощны, пойманные, стиснутые в хватке реки. Вода стекала в Темез отовсюду, подпитанная весенними дождями и идущими на спад паводками, и здесь река встречалась с мостом, который громоздился громадными неровными грудами. Вода кипела, ревела и пенилась между каменными опорами, но посередине моста, там, где был разрыв, она лилась сплошным блестящим потоком, обрушивалась с высоты человеческого роста вниз и крутилась и ворчала, прежде чем снова успокоиться.
Я слышал, как вода бьется о мост, слышал ее грохот – громкий, как шум гонимых ветром бурунов, разбивающихся о морской берег.
И Ралла направил судно на брешь; он видел лишь ее очертания на фоне тускло-желтого света восточного неба.
Позади нас была чернота, хотя один раз я увидел больной утренний свет, отражающийся в блестящем от воды носу судна Осрика, и понял – второе судно держится рядом с нашим.
– Держитесь крепче! – крикнул Ралла команде.
Судно зашипело, продолжая дрожать, и как будто понеслось быстрее. Я увидел, как на нас надвигается мост, как он нависает над нами, – и скорчился у борта, крепко вцепившись в обшивку.
А потом мы очутились в проломе, и я почувствовал, что мы падаем. Мы как будто опрокинулись в хаос, разделяющий два мира, и шум стоял просто невероятный. Шум воды, бьющейся о камни, шум рвущейся воды, шум разбивающейся воды, шум льющейся воды – он наполнял небеса оглушительнее громовых раскатов Тора.
Судно накренилось. Я подумал – должно быть, оно получило удар и сейчас опрокинется на борт, швырнув нас навстречу смерти… Но каким-то образом оно выправилось и полетело дальше.
Наверху была чернота, чернота обломанных опор моста… А потом шум стал вдвое громче, палубу окатили брызги, и мы обрушились вниз. Судно нырнуло, раздался треск, словно захлопнулись ворота пиршественного зала Одина, и меня швырнуло вперед, а на нас обрушился каскад воды.
«Мы налетели на камень», – подумал я.
Я ожидал, что сейчас утону, и даже вспомнил, что надо схватиться за рукоять Вздоха Змея, чтобы умереть с мечом в руке. Но корабль, качаясь, выпрямился, и я понял: с таким оглушительным звуком нос судна ударился о воду за мостом. И мы живы.
– Гребите! – крикнул Ралла. – Вы, везучие ублюдки, гребите!
Судно было полно воды, но мы держались на плаву, и восточное небо было полно прорех. В смутном свете, сочащемся в эти прорехи, можно было разглядеть город и увидеть дворец там, где зиял пролом в речной стене.
– А остальное, – с гордостью проговорил Ралла, – в твоих руках, господин.
– В руках богов, – ответил я и оглянулся.
Судно Осрика боролось с водоворотом в том месте, куда обрушивалась река.
Итак, оба наши судна уцелели, и течение несло нас вниз, мимо того места, где мы хотели высадиться, но гребцы развернули суда и теперь боролись с потоком, чтобы подойти к причалу с востока. Это было хорошо, потому что все наблюдавшие за нами решат, что мы гребем вверх по течению, идя из Бемфлеота. Они подумают, что мы – датчане, явившиеся на подмогу гарнизону, который готовился теперь встретить атаку Этельреда.
У пристани было пришвартовано большое речное судно, как раз там, где мы хотели высадиться. Я ясно видел этот корабль, потому что на белой стене дока ярко пылали факелы. Корабль был прекрасен, с высоким горделивым носом и такой же высокой кормой. На нем не укрепили голов чудовищ, потому что ни один норвежец не позволит таким резным головам испугать духов дружеской земли. На борту находился единственный человек, который следил за нашим приближением.
– Кто вы? – крикнул он.
– Я – Рагнар Рагнарсон! – отозвался я и кинул ему канат, сплетенный из моржовых шкур. – Бой еще не начался?
– Пока нет, господин, – ответил он, поймал канат и обмотал вокруг корабельного форштевня. – А когда начнется, всех их прикончат!
– Значит, мы не опоздали?
Я пошатнулся, когда наши суда столкнулись, перешагнул через борт и ступил на одну из пустующих скамей гребцов.
– Чье это судно? – спросил я незнакомца.
– Зигфрида, господин. «Покоритель волн».
– Красивое, – сказал я.
Потом обернулся и крикнул по-английски:
– На берег!
Я увидел, как мои люди хватают оружие и щиты с затопленного днища.
Корабль Осрика подошел к пристани вслед за нашим. Он низко сидел в воде, и я понял, что он чуть не затонул, промчавшись через разрыв в мосту.
Люди начали карабкаться на «Покорителя волн», и норвежец, поймавший мой канат, увидел, что у них на шеях болтаются кресты.
– Ты… – начал он – и понял, что ему больше нечего сказать.
Он полуобернулся, чтобы побежать на берег, но я преградил ему путь. На лице его был написан шок, шок и недоумение.
– Положи руку на рукоять меча, – сказал я, вынимая из ножен Вздох Змея.
– Господин, – проговорил он, словно собираясь умолять о пощаде, но потом понял, что жизнь его подошла к концу, потому что я не могу оставить его в живых.
Я не мог позволить ему уйти, ведь тогда он предупредил бы Зигфрида о нашем появлении. А если бы я связал его по рукам и ногам и оставил на «Покорителе волн», другие люди нашли бы его и освободили. Он все это знал, и его недоуменное выражение сменилось вызывающим. Вместо того чтобы просто стиснуть рукоять меча, он начал вытаскивать оружие из ножен.
И умер.
Вздох Змея ударил его в горло, быстро и сильно. Я почувствовал, как кончик меча пронзил мышцы и связки языка. Увидел кровь. Увидел, как рука этого человека дрогнула и выпустила меч, скользнувший обратно в ножны. Я сжал руку врага и удержал ее на рукояти. Я позаботился, чтобы, умирая, он не выпустил меча, ведь тогда его заберут в пиршественный зал мертвых. Я крепко держал его руку, позволил ему рухнуть мне на грудь, и кровь его потекла по моей кольчуге.
– Ступай в зал Одина, – тихо сказал я ему, – и прибереги там место для меня.
Он не мог говорить. Он давился кровью, стекающей в его дыхательное горло.
– Меня зовут Утред, – проговорил я. – И однажды я буду пировать с тобой в зале мертвых, и мы будем смеяться вместе, вместе пить и будем друзьями.
Я выпустил его, дав трупу упасть, опустился на колени и нашел амулет убитого – молот Тора. Срезав амулет Вздохом Змея, я спрятал в поясную сумку, вытер кончик меча плащом мертвеца и снова сунул клинок в выстланные овчиной ножны.
Я принял у своего слуги Ситрика щит и сказал:
– Давайте высадимся на берег и возьмем город.
Потому что пришло время сражаться.
