* * *
Мы уехали на следующий день.
Я возглавлял своих шестерых людей, в то время как Хэстена сопровождал двадцать один человек. Мы ехали по южной стороне Веклингастрет под непрекращающимся дождем, превратившим обочины дороги в густую грязь. Лошади чувствовали себя несчастными, мы тоже.
По дороге я пытался вспомнить каждое слово, которое сказал мне Бьорн Мертвец, зная, что Гизела захочет, чтобы я пересказал ей все до мелочей.
– Итак? – вскоре после полудня окликнул меня Финан.
Хэстен ехал впереди, и Финан пришпорил лошадь, чтобы поехать рядом со мной.
– Итак? – переспросил я.
– Итак, ты собираешься стать королем Мерсии?
– Так сказали богини судьбы, – проговорил я, не глядя на него.
Мы с Финаном вместе были рабами на торговом судне. Мы страдали, замерзали, терпели и научились любить друг друга, как братья, – и мне было небезразлично его мнение.
– Богини судьбы – обманщицы, – сказал Финан.
– Это христиане так считают? – спросил я.
Он улыбнулся. Поверх шлема Финан накинул капюшон плаща, поэтому я почти не видел его худого хищного лица, но увидел блеск зубов, когда он улыбнулся.
– В Ирландии я был великим человеком, – сказал Финан, – у меня были лошади, обгонявшие ветер, женщины, затмевавшие солнце, и оружие, которое могло победить весь мир. Но богини судьбы вынесли мне свой приговор.
– Ты жив, – ответил я. – И ты свободный человек.
– Я – человек, который поклялся тебе в верности, и поклялся по доброй воле. А ты, господин, дал клятву верности Альфреду.
– Да.
– Тебя заставили дать эту клятву? – спросил Финан.
– Нет, – признался я.
Дождь обжигал мне лицо. Небо было низким, земля – темной.
– Если судьбы не избежать, почему тогда мы даем клятвы? – спросил Финан.
Я ответил вопросом на вопрос:
– Если я нарушу данную Альфреду клятву, ты нарушишь клятву, данную мне?
– Нет, господин, – ответил он, снова улыбнувшись. – Я бы скучал по тебе, но ты не будешь скучать по Альфреду.
– Не буду, – признал я.
Наша беседа замерла под дождем и ветром, но слова Финана продолжали звучать в моей голове и беспокоили меня.
Мы провели ночь рядом с огромной усыпальницей святого Альбана. Римляне построили здесь город, но теперь он пришел в упадок, поэтому мы остановились в датском доме сразу к востоку от города. Наш хозяин был достаточно гостеприимен, но сдержан в речах. Он признался, что слышал – Зигфрид привел своих людей в старый город Лундена, но не осуждал это и не порицал.
Как и я, он носил амулет-молот, но у него имелся священник-сакс, который помолился над трапезой, состоявшей из хлеба, бекона и бобов. Присутствие священника напоминало, что дом этот находится в Восточной Англии, что Восточная Англия – официально христианская страна и ладит со своими христианскими соседями. Но наш хозяин не забыл заложить на засов ворота своего палисада, и его люди несли караул всю дождливую ночь.
В этих землях что-то реяло в воздухе, ощущение шторма, который мог разразиться в любую минуту.
Дождь и ветер стихли уже в темноте. А мы покинули дом на рассвете, уехав в мир мороза и неподвижности. Хотя теперь Веклингастрет стал оживленнее – мы повстречали людей, которые гнали скот к Лундену. Животные были тощими, но их оставили от осеннего забоя, чтобы город мог кормиться их мясом зимой.
При виде нас пастухи упали на колени – столько вооруженных людей проскакало мимо.
К востоку небо очистилось от туч, и, когда в середине дня мы добрались до Лундена, солнце ярко сияло за густым покровом темного дыма, который вечно висел над городом.
Мне всегда нравился Лунден. Это был город руин, торговли и грехов, протянувшийся вдоль северного берега Темеза. Руины оставили здесь римляне, когда покинули Британию; их древний город венчал холмы на восточном краю города и был окружен стеной из кирпича и камня.
Саксам никогда не нравились римские строения. Боясь привидений римлян, они построили свой новый город к западу от старого – место соломенных крыш, деревянных стен, плетней, узких улочек и вонючих канав. Канавам полагалось нести сточные воды в реку, но обычно грязная вода застаивалась в них до тех пор, пока их не затоплял дождь.
Этот новый город саксов был оживленным местом, провонявшим дымом кузниц, звенящим от криков торговцев. Вообще-то, он был даже слишком оживленным и деловым, чтобы кто-нибудь дал себе труд возвести вокруг него защитную стену.
«Зачем нам стена?» – возражали саксы.
Ведь датчане довольствовались тем, что жили в старом городе, и не выказывали никакого желания перерезать обитателей нового. В некоторых местах стояли палисады, свидетельствуя о том, что кое-кто пытался защитить быстро растущий новый город. Но такие порывы быстро угасали, и палисады гнили, или же их растаскивали, чтобы построить из них новые дома вдоль воняющих сточными канавами улиц.
Лондонская торговля брала начало на реке и на дорогах, что вели во все части Британии. Дороги, конечно, были римскими, и по ним тек поток шерсти и глиняных изделий, слитков металла и невыделанных шкур, в то время как по реке сюда приходили предметы роскоши из-за границы, рабы из Франкии и голодные люди в поисках неприятностей. Последних было полным-полно, потому что городом, построенным там, где сходились границы трех королевств, в последние годы в буквальном смысле слова никто не управлял.
К востоку от Лундена лежали земли Восточной Англии, где правил Гутрум. К югу, на дальнем берегу Темеза, находился Уэссекс, а на западе была Мерсия, которой и принадлежал этот город. Но Мерсия была увечной страной без короля, поэтому не существовало ни управляющего, который поддерживал бы в Лундене порядок, ни великого лорда, вершившего бы здесь закон.
Люди ходили по улицам при оружии, у их жен имелись телохранители, у ворот сидели на цепи огромные псы.
Каждое утро здесь находили трупы, если только прилив не уносил их вниз по реке, к морю, мимо берега, где датчане устроили свой огромный лагерь близ Бемфлеота. Из этого лагеря являлись корабли северян, чтобы требовать обычную плату с торговцев, приплывавших из устья Темеза. Северяне не имели права облагать торговцев пошлиной, но у них были корабли, люди, мечи и топоры, что наделяло их достаточными правами.
Хэстен получил немало таких нелегальных пошлин. Вообще-то, он как раз и разбогател на подобном разбое – разбогател и набрал силу. И все равно он нервничал, когда мы въезжали в город.
Пока мы приближались к Лундену, он без умолку болтал, по большей части ни о чем, и слишком легко смеялся в ответ на мои угрюмые замечания о его пустословии. Но стоило нам проехать между двумя полуобвалившимися башнями, стоявшими по обе стороны широких ворот, как он замолчал.
Ворота охраняли часовые, которые, должно быть, узнали Хэстена, потому что не окликнули нас, а просто оттащили в сторону плетеное заграждение, перекрывавшее разрушенную арку. Под аркой я увидел штабель бревен, говоривший о том, что ворота отстраивают заново.
Мы въехали в римский город, в старый город, и наши лошади двинулись по ведущей вверх дороге, вымощенной широкими плитами известняка, между которыми густо росли сорняки.
Было холодно. В темных углах, там, куда целый день не попадал солнечный свет, лежал на камнях иней. Из-за закрытых ставней курились дымки очагов, опускаясь вниз, на улицу.
– Ты уже бывал здесь?
Хэстен нарушил молчание, задав мне этот отрывистый вопрос.
– Много раз, – ответил я.
Теперь мы с ним ехали впереди остальных.
– Зигфрид… – начал было Хэстен. Потом вдруг понял, что не знает, как продолжить фразу.
– Мне говорили, он норвежец.
– Он непредсказуемый человек, – сказал Хэстен, и по его тону я понял – это Зигфрид заставляет его нервничать.
Хэстен, не дрогнув, встретился лицом к лицу с восставшим трупом, но мысли о Зигфриде наполняли его дурными предчувствиями.
– Я и сам могу быть непредсказуемым, – заявил я. – И ты тоже.
Хэстен промолчал. Вместо ответа он прикоснулся к амулету-молоту, висевшему у него на шее, потом повернул лошадь к воротам. Слуги выбежали, чтобы нас приветствовать.
– Это королевский дворец, – сказал Хэстен.
Дворец был мне знаком. Его построили римляне – огромное сводчатое здание из резного камня с колоннами. Но потом дворец подлатали короли Мерсии, поэтому здание имело соломенную крышу, плетень, дыры в его полуразрушенных стенах были заделаны досками. Огромное строение окаймляли римские колонны, на кирпичных стенах здесь и там чудом сохранились куски мраморной облицовки.
Глядя на высокую каменную кладку, я дивился, как люди могли такое строить. Мы строили из дерева и соломы; и то и другое гнило, значит после нас ничего не останется. А римляне оставили мрамор и камень, кирпич и славу.
Управляющий сказал, что Зигфрид со своим младшим братом сейчас на старой римской арене, к северу от дворца.
– Что он там делает? – спросил Хэстен.
– Приносит жертву, господин, – ответил управляющий.
– Тогда мы к нему присоединимся, – сказал Хэстен и посмотрел на меня в ожидании подтверждения.
– Присоединимся, – согласился я.
Мы проехали короткое расстояние, отделявшее дворец от арены.
Нищие от нас шарахались. У нас имелись деньги, и нищие это знали, но не осмеливались просить у вооруженных незнакомцев. На грязных боках наших коней висели мечи, щиты, топоры и копья.
Хозяева лавочек кланялись нам, а женщины прятали своих детей в складках подолов. Большинство людей, живших в римской части Лундена, были датчанами, но даже датчане сейчас нервничали. Их город захватили корабельные команды Зигфрида, жадные до денег и женщин.
Я знал римскую арену. Когда я был ребенком, рулевой Токи научил меня основным ударам меча – и преподал мне эти уроки на огромной овальной арене, окруженной рассыпающимися слоями камня, на которых раньше стояли деревянные скамьи.
Каменные ярусы были почти пусты, только несколько зевак наблюдали за людьми в центре арены, которую душили сорняки.
На арене, должно быть, стояло человек сорок-пятьдесят. Десяток оседланных лошадей были привязаны в дальнем конце. Но что удивило меня больше всего, когда я проехал между высокими стенами входа, так это христианский крест, торчащий посреди маленькой толпы.
– Зигфрид – христианин? – удивленно спросил я Хэстена.
– Нет! – решительно ответил тот.
Люди услышали стук копыт наших коней и повернулись к нам.
Все они были одеты для войны. Облаченные в кольчуги и кожаные доспехи, вооруженные мечами и топорами, все они имели зловещий и в то же время жизнерадостный вид. А потом из центра толпы, оттуда, где стоял крест, вышел Зигфрид.
Я узнал его сразу, хотя никто не сказал мне, что это именно он. Зигфрид был здоровяком и казался еще больше из-за огромного плаща из медвежьей шкуры, укрывавшего его от шеи до лодыжек. Он носил высокие кожаные сапоги и сияющую кольчугу; перевязь его украшали серебряные заклепки, густая черная борода вырывалась из-под железного шлема с выгравированным серебряным узором.
Шагая к нам, Зигфрид снял шлем, и оказалось, что его волосы такие же черные и густые, как и борода. У него были темные глаза и широкое лицо, сломанный, сплющенный нос, а широкий рот придавал ему мрачный вид.
Он остановился перед нами и широко расставил ноги, будто в ожидании нападения.
– Господин Зигфрид! – приветствовал его Хэстен с вымученным весельем.
– Господин Хэстен! Ты вернулся, добро пожаловать! Воистину добро пожаловать.
У Зигфрида был удивительно высокий голос, не женский, но неожиданный для такого огромного и, судя по внешности, злобного человека.
– А ты, – показал он на меня затянутой в перчатку рукой, – должно быть, господин Утред?
– Утред из Беббанбурга, – представился я.
– И тебе тоже – добро пожаловать, воистину добро пожаловать!
Зигфрид шагнул вперед и сам взял поводья моего коня, что было проявлением огромного уважения. Потом улыбнулся, глядя на меня снизу вверх, и лицо его, столь ужасное, внезапно сделалось озорным и почти дружелюбным.
– Люди говорят, что ты высокий, господин Утред!
– Мне тоже об этом говорили, – ответил я.
– Тогда давай посмотрим, кто из нас выше, ты или я? – добродушно предложил Зигфрид.
Я соскользнул с седла и размял ноги. Зигфрид, необъятный в своем меховом плаще, все еще держал поводья моего коня и улыбался.
– Ну? – обратился он к тем, кто стоял к нам ближе остальных.
– Ты выше, господин, – торопливо сказал один из этих людей.
– А если бы я спросил тебя, который из нас красивее, что бы ты ответил? – спросил Зигфрид.
Человек перевел взгляд с Зигфрида на меня, с меня на Зигфрида, не зная, что сказать. Вид у него был перепуганный.
– Он боится, что, если даст неверный ответ, я его убью, – доверительно сказал мне Зигфрид, как будто все это его забавляло.
– Ты и впрямь его убьешь? – спросил я.
– Я подумаю об этом. Эй! – окликнул он человека, который нервно шагнул вперед. – Прими поводья и поводи коня. Так кто из нас выше?
Последний вопрос был задан Хэстену.
– Вы одинакового роста, – ответил Хэстен.
– И оба одинаково красивы, – сказал Зигфрид и засмеялся.
Он обхватил меня руками; от его плаща несло прогорклой вонью. Зигфрид обнял меня и сказал:
– Добро пожаловать, господин Утред, добро пожаловать!
Шагнув назад, он ухмыльнулся.
В тот миг он нравился мне, потому что его улыбка была искренне теплой.
– Я много о тебе слышал! – заявил он.
– А я о тебе, господин.
– И, без сомнения, мы оба слышали много лжи! Но хорошей лжи. А еще у меня с тобой была ссора.
Он выжидающе ухмыльнулся, но я ничего не ответил.
– Джаррел, – объяснил Зигфрид. – Ты убил его.
– Убил, – согласился я.
Джаррел возглавлял команду викингов, которую я перерезал на Темезе.
– Мне нравился Джаррел, – сказал Зигфрид.
– Тогда тебе стоило посоветовать ему избегать Утреда из Беббанбурга, – отозвался я.
– Это верно, – согласился Зигфрид, – как верно и то, что ты убил Уббу.
– Убил.
– Его, должно быть, нелегко было убить? И Ивара!
– Я убил и Ивара, – подтвердил я.
– Но он был уже стар, ему пора было уходить. Его сын тебя ненавидит, ты это знаешь?
– Знаю.
Зигфрид насмешливо фыркнул:
– Его сын – ничтожество. Кусок хряща. Он тебя ненавидит, но почему сокола должна заботить ненависть воробья?
Он ухмыльнулся мне, потом посмотрел на Смоку, моего жеребца, которого водили по арене, чтобы он медленно остыл после длинного путешествия.
– Вот это конь! – с восхищением проговорил Зигфрид.
– Да, – согласился я.
– Может, отобрать его у тебя?
– Многие пытались это сделать.
Зигфриду понравился ответ. Он снова засмеялся и, положив мне на плечо тяжелую руку, повел меня к кресту.
– Ты сакс, как мне сказали?
– Сакс.
– Но не христианин?
– Я поклоняюсь истинным богам, – ответил я.
– Может, за это они тебя любят и вознаграждают.
Зигфрид сжал мое плечо, и даже сквозь кольчугу и кожаную одежду я почувствовал его силу. Потом он повернулся.
– Эрик! Ты что, стесняешься?
Его брат выступил из толпы. У него были такие же густые черные волосы, но крепко завязанные кожаным шнурком, и постриженная борода. Он был молод, не больше двадцати или двадцати одного года, и его широкое лицо с блестящими глазами выражало любопытство и в то же время доброжелательность.
Только что я удивился тому, что мне нравится Зигфрид, но меня вовсе не удивило, что мне понравился Эрик. Он легко улыбался, лицо его было открытым и бесхитростным. Как и брат Гизелы, он относился к людям, которые располагают к себе с первого взгляда.
– Я – Эрик, – приветствовал он меня.
– Он – мой советник, моя совесть и мой брат, – сказал Зигфрид.
– Совесть?
– Эрик не убил бы человека за то, что тот солгал, верно, брат?
– Не убил бы, – ответил Эрик.
– Поэтому Эрик – дурак, но дурак, которого я люблю, – засмеялся Зигфрид. – Однако я не считаю дурака слабаком, господин Утред. Он сражается, как демон из Нифльхейма.
Зигфрид хлопнул брата по спине, потом взял меня за локоть и повел к нелепому кресту.
– У меня есть пленники, – объяснил он, когда мы оказались рядом с крестом.
И я увидел пятерых человек, которые стояли на коленях со связанными за спиной руками. С них сорвали плащи, оружие и рубашки, оставив в одних штанах, и пленники дрожали на холодном ветру.
Крест, только что сделанный из двух грубо сколоченных деревянных брусьев, воткнули в наспех выкопанную дыру. Крест слегка покосился. У его основания валялись тяжелые гвозди и большой молот.
– Ты видишь смерть на кресте на их статуях и резьбе, – объяснил мне Зигфрид, – ты видишь ее на амулетах, которые они носят, но я никогда не видел ее воочию. А ты?
– Нет, – признался я.
– И я не могу понять, почему это убивает человека, – в голосе Зигфрида слышалось искреннее недоумение. – Это всего лишь три гвоздя! В битве я получал куда худшие раны.
– Я тоже.
– Поэтому я решил выяснить, в чем тут дело! – жизнерадостно объяснил он и мотнул большой головой в сторону пленника у основания креста. – Двое из этих ублюдков – христианские священники. Мы пригвоздим одного и посмотрим, умрет ли он. У меня есть десять слитков серебра, которые говорят, что это его не убьет.
Я едва мог разглядеть двух священников; увидел только, что у одного из них большой живот. Он низко склонил голову, не в молитве, а потому что был сильно избит. Его голые спина и грудь были в синяках и в крови, кровь виднелась в спутанных коричневых волосах.
– Кто они такие? – спросил я Зигфрида.
– Кто вы? – прорычал он пленникам.
Ни один из них не ответил, и тогда Зигфрид жестоко пнул ближайшего по ребрам.
– Кто вы? – снова спросил он.
Пленник поднял голову. Он был пожилым, лет сорока, не меньше, и его лицо в глубоких морщинах выражало покорность человека, который знает, что ему предстоит умереть.
– Я – ярл Ситрик, – сказал он, – советник короля Этельстана.
– Гутрума! – завопил Зигфрид.
Это был именно вопль. Вопль чистой ярости, прозвучавший как гром с ясного неба. Только что Зигфрид вел себя любезно – и вдруг превратился в демона. Когда он провизжал это имя снова, изо рта у него летела слюна.
– Гутрум! Его зовут Гутрум, ты, ублюдок!
Он пнул Ситрика в грудь, и я решил, что такой пинок может сломать ребра.
– Как его зовут? – вопросил Зигфрид.
– Гутрум, – ответил Ситрик.
– Гутрум! – крикнул Зигфрид и снова пнул старика.
Заключив мир с Альфредом, Гутрум стал христианином и принял христианское имя Этельстан. Я все еще думал о нем как о Гутруме, как и Зигфрид, который теперь, похоже, пытался до смерти забить Ситрика, пиная его ногами. Старик пытался уклоняться от ударов, но Зигфрид повалил его на землю, и тут уж Ситрик ничего не мог поделать.
Казалось, Эрика не трогал яростный гнев брата, но спустя некоторое время он все же шагнул вперед и взял Зигфрида за руку. Богатырь позволил оттащить себя прочь.
– Ублюдок! – бросил Зигфрид стонущему человеку. – Называть Гутрума христианским именем! – объяснил он мне.
Зигфрид все еще дрожал после своего внезапного приступа ярости. Его глаза были сощурены, лицо искажено, но, похоже, он овладел собой.
– Гутрум послал их, – объяснил он, уронив мне на плечи тяжелую руку, – чтобы велеть мне покинуть Лунден. Но это не его дело! Лунден не принадлежит Восточной Англии, он принадлежит Мерсии! Королю Утреду Мерсийскому!
В первый раз кто-то произнес этот титул столь официально, и мне понравилось, как он звучит. Король Утред.
Зигфрид снова повернулся к Ситрику, на губах которого теперь была кровь.
– Что велел передать Гутрум?
– Что город принадлежит Мерсии и ты должен уйти, – ухитрился вымолвить Ситрик.
– Тогда Мерсия может вышвырнуть меня отсюда, – издевательски ухмыльнулся Зигфрид.
– Если только король Утред не разрешит нам здесь остаться? – с улыбкой предположил Эрик.
Я ничего не ответил. Титул звучал хорошо, но – странное дело! – словно бросал вызов нитям, выходящим из рук трех прях.
– Альфред не разрешит тебе остаться, – осмелился сказать один из пленников.
– А кого хоть на плевок заботит Альфред? – прорычал Зигфрид. – Пусть ублюдок пошлет свою армию, чтобы она здесь погибла!
– Таков твой ответ, господин? – смиренно спросил пленник.
– Моим ответом будут ваши отрезанные головы, – сказал Зигфрид.
Я посмотрел на Эрика. Он был младшим братом, но явно думал за двоих. Он пожал плечами.
– Если мы будем вести переговоры, мы дадим своим врагам время собрать силы, – объяснил он. – Лучше бросить им открытый вызов.
– Вы затеете войну сразу с Гутрумом и Альфредом? – спросил я.
– Гутрум не будет сражаться, – очень уверенно сказал Эрик. – Он угрожает, но сражаться не будет. Он стареет, господин Утред, и предпочтет наслаждаться остатком жизни. А если мы пошлем ему отрезанные головы? Думаю, он поймет послание – его собственная голова окажется в опасности, вздумай он нас потревожить.
– А что насчет Альфреда? – спросил я.
– Он осторожный человек, – ответил Эрик. – Так ведь?
– Да.
– Он предложит нам денег, чтобы мы оставили город?
– Наверное.
– И возможно, мы возьмем эти деньги, – сказал Зигфрид, – но все равно останемся здесь.
– Альфред не нападет на нас до лета, – объяснил Эрик, не обратив внимания на слова брата, – а к тому времени, мы надеемся, господин Утред, ты приведешь ярла Рагнара на юг, в Восточную Англию. Альфред не сможет сбросить со счетов такую угрозу. Он двинется против наших объединенных армий, а не против гарнизона в Лундене. И наша задача – убить Альфреда и возвести на трон его племянника.
– Этельвольда? – с сомнением спросил я. – Он – пьяница.
– Пьяница или нет, – сказал Эрик, – сакс на троне сделает наше завоевание Уэссекса более приемлемым для саксов.
– И он останется на троне лишь до тех пор, пока будет вам нужен, – сказал я.
– Лишь до тех пор, пока будет нам нужен, – согласился Эрик.
Священник с большим животом, стоявший на коленях в конце линии пленников, слушал наш разговор. Он уставился на меня, потом на Зигфрида, который заметил его взгляд.
– Куда ты пялишься, дерьмо? – вопросил Зигфрид.
Священник не ответил. Он снова посмотрел на меня, потом уронил голову на грудь.
– Мы начнем с него, – сказал Зигфрид. – Прибьем ублюдка к кресту и посмотрим, умрет ли он.
– Почему бы не позволить ему сразиться? – предложил я.
Зигфрид уставился на меня, гадая, не ослышался ли он.
– Позволить ему сразиться? – переспросил норвежец.
– Остальные пленники тощие, – сказал я, – поэтому их куда легче будет прибить к кресту. А этому толстому надо дать меч и заставить его драться.
Зигфрид издевательски усмехнулся:
– Думаешь, священник может сражаться?
Я пожал плечами, как будто меня не заботило, может он сражаться или нет.
– Мне просто нравится смотреть, как эти толстопузые проигрывают бой, – объяснил я. – Нравится смотреть, как им вспарывают брюхо. Нравится смотреть, как вываливаются их внутренности.
Говоря все это, я пристально смотрел на священника, и тот снова поднял глаза, чтобы перехватить мой взгляд.
– Я хочу увидеть фут вывалившейся требухи, – жадно заявил я, – а потом наблюдать, как твои собаки пожирают ее, пока священник все еще жив.
– Или заставить его самого сожрать свою требуху! – задумчиво проговорил Зигфрид.
Внезапно он ухмыльнулся:
– Ты мне нравишься, господин Утред!
– Его будет слишком легко убить, – сказал Эрик.
– Тогда дайте ему что-нибудь, чем он сможет биться, – сказал я.
– Да за что может биться эта толстая свинья-священник? – пренебрежительно спросил Зигфрид.
Я ничего не ответил, и ответ нашелся у Эрика.
– За свою свободу? – предложил он. – Если он победит, всех пленников освободят, но если проиграет, мы распнем всех. Это должно заставить его драться.
– Он все равно проиграет, – заметил я.
– Да, но хотя бы попытается, – сказал Эрик.
Зигфрид засмеялся, его развлекла нелепость такого предложения. Полуголый священник, толстопузый, перепуганный, оглядел по очереди нас всех, но не увидел ничего, кроме веселья и свирепости.
– Ты когда-нибудь держал меч, священник? – властно обратился Зигфрид к толстяку.
Тот не ответил.
Я рассмеялся, издеваясь над его молчанием.
– Он будет просто метаться, как свинья, – сказал я.
– Хочешь с ним сразиться? – спросил Зигфрид.
– Он был послан не ко мне, господин, – уважительно проговорил я. – Кроме того, я слышал, что никто не сравнится с тобой в умении обращаться с клинком. Держу пари, ты полоснешь его прямо по пупку.
Зигфриду понравилось пари. Он повернулся священнику:
– Святой человек! Хочешь сразиться за свою свободу?
Священник дрожал от страха. Он посмотрел на своих товарищей, но это было бесполезно. Он ухитрился кивнуть.
– Да, господин.
– Тогда можешь сразиться со мной, – со счастливым видом сказал Зигфрид. – Если я выйду победителем, вы все умрете. А если победишь ты? Что ж, тогда ты будешь волен уехать отсюда. Ты умеешь сражаться?
– Нет, господин, – ответил священник.
– Ты когда-нибудь держал меч, священник?
– Нет, господин.
– Итак, ты готов умереть? – спросил Зигфрид.
Священник посмотрел на норвежцев, и, хотя был покрыт синяками и порезами, в его глазах мелькнул гнев, противоречивший его покорному голосу.
– Да, господин, – сказал он. – Я готов умереть и встретиться со своим Спасителем.
– Разрежьте его путы, – приказал своим людям Зигфрид. – Освободите это дерьмо и дайте ему меч.
Он вытащил свой меч с длинным обоюдоострым клинком.
– Это – Внушающий Страх, – с нежностью представил он оружие. – И ему нужно поупражняться.
– Вот, – сказал я, вытаскивая Вздох Змея, свой прекрасный меч.
Взявшись за клинок, я повернул его рукоятью вперед и бросил священнику, на руках которого только что разрезали путы.
Он не сумел поймать оружие, и Вздох Змея упал на бледную зимнюю траву. Мгновение пленник смотрел на меч, как будто никогда не видел ничего подобного, потом наклонился, чтобы его поднять. Он не был уверен, в какой руке держать оружие, в правой или в левой. Наконец остановился на левой и сделал неуклюжий пробный замах, который заставил наблюдавших людей засмеяться.
– Зачем ты дал ему свой меч? – спросил Зигфрид.
– Все равно ему не будет от него никакой пользы, – пренебрежительно ответил я.
– А если я его сломаю? – решительно спросил Зигфрид.
– Тогда я буду знать, что выковавший его кузнец плохо знал свое дело, – ответил я.
– Твой клинок, тебе решать, – отмахнулся Зигфрид.
Потом он повернулся к священнику, который держал Вздох Змея так, что кончик клинка упирался в землю.
– Готов, священник? – вопросил Зигфрид.
– Да, господин, – ответил тот.
И это был первый правдивый ответ, который он дал норвежцам. Потому что священник много раз держал меч, очень хорошо знал, как сражаться, и я сомневался, что он готов умереть.
Это был отец Пирлиг.
* * *
Если ваши поля тяжелы от влажной глины, вы можете впрячь в плуг двух быков и нещадно погонять их, вспахивая свою землю. Животных следует привязать друг к другу, чтобы они тащили плуг вместе. В нашей жизни есть бык по имени Судьба и бык по имени Клятвы. Судьба отдает нам приказы. Мы не можем спастись от Судьбы.
Wyrd bið ful aræd.
В нашей жизни нет выбора, да и откуда ему взяться? Ведь с того момента, как мы рождаемся, три сестры знают, как лягут нити наших судеб, в какой узор они сплетутся и как закончатся.
Судьбы не избежать.
Однако мы выбираем, какие клятвы нам принести. Альфред, вручив мне свой меч и взяв мои руки в свои, не приказывал мне дать клятву верности. Он предложил – и я принял решение поклясться. Но было ли то моим решением? Или за меня решила судьба? А если решила судьба, зачем вообще беспокоиться о клятвах?
Я часто гадал об этом, и теперь, будучи уже стариком, все еще гадаю. Я ли выбрал Альфреда? Или богини судьбы смеялись, когда я встал на колени, и взял его меч, и сжал его руки?
Три норны наверняка смеялись надо мной тем холодным ясным днем в Лундене, ведь стоило мне увидеть, что толстопузый священник – отец Пирлиг, я понял, как все непросто. В то мгновение я осознал: богини судьбы не спряли для меня золотую нить, ведущую к трону. Они смеялись у корней Иггдрасиля, древа жизни. Они отпустили шуточку, жертвой которой я стал, и мне придется сделать выбор.
Или я его уже сделал?
Может, богини судьбы и решают за нас, но в тот момент, в тени мрачно застывшего самодельного креста, я понял, что должен выбирать между братьями Тарглисон и Пирлигом.
Зигфрид не был мне другом, но он был грозным человеком, и, если бы он стал моим союзником, я смог бы сделаться королем Мерсии. Гизела стала бы королевой. Я смог бы помочь Зигфриду, Эрику, Хэстену и Рагнару разграбить Уэссекс. Я мог бы стать богачом. Я бы возглавил армии. Я бы расправил свое знамя с волчьей головой, и по пятам за Смокой ехал бы сонм копейщиков в кольчугах. Моим врагам в ночных кошмарах слышался бы гром копыт наших коней. Все это стало бы моим, если бы я решил сделаться союзником Зигфрида.
А выбирая Пирлига, я потерял бы все, что пообещал мне мертвец. А это означало, что Бьорн солгал. Но как мог солгать человек, посланный норнами из могилы?
Помню, я размышлял обо всем этом одно биение сердца, прежде чем сделать выбор…
Но, по правде говоря, я не колебался. Не колебался даже одно биение сердца.
Пирлиг был валлийцем, бриттом, а мы, саксы, ненавидим бриттов. Бритты – предатели и воры. Они прячутся в своих горных твердынях и спускаются вниз, чтобы опустошать наши земли. Они угоняют наш скот, а иногда – наших женщин и детей; когда же мы пускаемся в погоню, они забиваются еще глубже в дикие места туманов, скал, болот и несчастий.
А еще Пирлиг был христианином, а я не люблю христиан.
Выбор казался таким легким! На одной чаше весов – королевство, друзья-викинги и богатство, на другой – бритт, служитель религии, поглощающей все веселье в мире, как сумерки поглощают дневной свет.
Однако я не размышлял. Я сделал выбор – или его сделала судьба. И я выбрал дружбу. Пирлиг был моим другом. Я встретил его во время самой темной зимы в Уэссексе, когда датчане, казалось, завоевали это королевство, а Альфред с немногими сподвижниками был загнан в западные болота.
Пирлига послал валлийский король, чтобы убедиться в слабости Альфреда и, возможно, воспользоваться ею. Но вместо этого Пирлиг встал на сторону Альфреда и сражался за него. Мы с Пирлигом вместе стояли в «стене щитов». Мы сражались бок о бок. Я был саксом, он – валлийцем, я был язычником, он – христианином, и мы должны были стать врагами, но я любил его, как брата.
Поэтому я отдал ему свой меч и, вместо того чтобы смотреть, как его пригвоздят к кресту, подарил ему шанс сражаться и спасти свою жизнь.
И конечно, то был неравный бой. Все закончилось через мгновение! Вообще-то, бой едва успел начаться, и только меня не удивил его исход.
Зигфрид ожидал, что сойдется с толстым, неумелым священником, однако я знал, что Пирлиг был воином, прежде чем открыл своего бога. Он был великим воином, убийцей саксов, человеком, о котором его народ пел песни. Теперь он не походил на великого воина. Полуголый, толстый, растрепанный, покрытый синяками, избитый. Он ожидал атаки Зигфрида с ужасом на лице, все еще держа Вздох Змея так, что кончик клинка смотрел в землю.
Когда Зигфрид приблизился, Пирлиг отшатнулся и начал издавать скулящие звуки. Зигфрид засмеялся и почти лениво взмахнул мечом, чтобы отбросить в сторону клинок Пирлига и вспороть большое открытое брюхо Внушающим Страх.
И тут Пирлиг двинулся, как горностай.
Он изящно поднял Вздох Змея и сделал танцующий шаг назад, так что небрежный замах Зигфрида прошел под клинком моего меча. А потом Пирлиг шагнул к врагу и нанес тяжелый удар сверху вниз, вложив в него всю силу запястья. Клинок полоснул Зигфрида по руке, в которой тот держал меч, в тот миг, когда рука норвежца еще продолжала двигаться вверх. Удар был недостаточно сильным, чтобы пробить кольчугу, но из-за него правая рука Зигфрида откинулась в сторону и открыла его для вражеского выпада. И Пирлиг сделал этот выпад – так быстро, что Вздох Змея превратился в размытое серебристое пятно, тяжело ударившее Зигфрида в грудь.
И снова клинок не пронзил кольчугу Зигфрида. Вместо этого он отбросил здоровяка назад, и я увидел ярость в глазах норвежца, увидел, как он снова направляет на противника Внушающий Страх в могучем замахе, который наверняка в одно кровавое мгновение обезглавил бы Пирлига. В замахе этом было столько силы и неистовства… Но Пирлиг, находившийся словно в одном биении сердца от смерти, просто снова пустил в ход запястье. Он как будто вообще не шевельнулся, но Вздох Змея мелькнул вверх и вбок. Кончик клинка моего меча встретил смертоносный замах Зигфрида, попав по внутренней стороне запястья, и я увидел, как брызнула кровь, похожая на красный туман.
И увидел улыбку Пирлига. Она больше походила на гримасу, но в ней была видна воинская гордость и воинский триумф. Его клинок вспорол предплечье Зигфрида, располосовав кольчугу и обнажив плоть, кожу и мускулы от запястья до локтя, так что могучий выпад Зигфрида дрогнул и остановился. Правая рука норвежца обмякла, а Пирлиг внезапно шагнул назад и перевернул Вздох Змея так, чтобы им можно было рубануть сверху вниз. Наконец-то он как будто вложил некоторую силу в клинок. Меч свистнул, когда валлиец рубанул им по окровавленному запястью Зигфрида. Он почти перерубил запястье, но клинок отскочил от кости и отсек большой палец норвежца, и Внушающий Страх упал на арену, а Вздох Змея оказался в бороде Зигфрида, у его глотки.
– Нет! – закричал я.
Зигфрид был слишком испуган, чтобы злиться. Он не мог поверить в то, что произошло. К этому моменту он уже должен был понять, что его противник – фехтовальщик, но все еще не мог поверить, что проиграл. Он поднял окровавленные руки, словно для того, чтобы схватить клинок Пирлига, и я увидел, как меч валлийца дернулся. Почувствовав, что находится на волоске от смерти, Зигфрид замер.
– Нет, – повторил я.
– Почему бы мне не убить его? – спросил Пирлиг.
Теперь его голос был голосом воина, твердым и безжалостным, и глаза его были глазами воина, холодными, как кремень, и неистовыми.
– Нет, – повторил я.
Я знал: если Пирлиг убьет Зигфрида, люди норвежца отомстят.
Эрик тоже это знал.
– Ты победил, священник, – мягко проговорил он и подошел к брату. – Ты победил, – снова сказал он Пирлигу, – поэтому опусти меч.
– Он знает, что я его одолел? – спросил Пирлиг, глядя в темные глаза Зигфрида.
– За него говорю я, – ответил Эрик. – Ты выиграл бой, священник, и ты свободен.
– Сперва я должен передать свое послание, – заявил Пирлиг.
Кровь капала с руки Зигфрида, он все еще не спускал глаз с валлийца.
– Мы привезли от короля Этельстана следующее послание, – проговорил Пирлиг, подразумевая Гутрума. – Ты должен оставить Лунден. Он не входит в ту часть земли, которую Альфред отдал под правление датчан. Ты понимаешь это?
Он снова дернул Вздохом Змея, хотя Зигфрид промолчал.
– А теперь мне нужны лошади, – продолжал Пирлиг. – И нужно, чтобы господин Утред и его люди были нашими сопровождающими, когда мы покинем Лунден. Договорились?
Эрик посмотрел на меня, и я кивнул в знак согласия.
– Договорились, – сказал Эрик Пирлигу.
Я взял у Пирлига Вздох Змея.
Эрик держал раненую руку брата. На мгновение я подумал, что Зигфрид сейчас бросится на оставшегося невредимым валлийца, но Эрик сумел повернуть брата в другую сторону.
Привели лошадей. Люди на арене были молчаливыми, полными негодования. Они видели унижение своего вождя и не понимали, почему Пирлигу дозволяют уехать вместе с другими посланниками, но смирились с решением Эрика.
– Мой брат – упрямый человек, – сказал мне Эрик.
Он отвел меня в сторону, пока седлали лошадей.
– Похоже, священник все-таки умеет сражаться, – извиняющимся тоном проговорил я.
Эрик нахмурился – не в гневе, а в замешательстве.
– Меня интересует их бог, – признался он.
Он наблюдал за братом, которому сейчас перевязывали раны.
– Похоже, их бог могуч, – продолжал Эрик.
Я вложил в ножны Вздох Змея, и Эрик увидел на его рукояти серебряный крест.
– Ты, наверное, тоже так думаешь?
– Этот крест мне подарили, – сказал я. – Подарила женщина. Хорошая женщина. Моя любовница. А потом христианский бог завладел ею, и теперь она больше не любит мужчин.
Эрик протянул руку и нерешительно прикоснулся к кресту.
– Ты не думаешь, что он придает силу клинку? – спросил он.
– Воспоминание о ее любви может придать ему силу, – ответил я, – но настоящая сила идет отсюда.
Я прикоснулся к своему амулету в виде молота Тора.
– Я боюсь их бога, – сказал Эрик.
– Он суровый и недобрый, – заявил я. – Он – бог, который любит создавать законы.
– Законы?
– Тебе не позволяется возжелать жены ближнего своего.
Эрик засмеялся, услышав это, но потом понял, что я говорю серьезно.
– Правда? – недоверчиво переспросил он.
– Священник! – окликнул я Пирлига. – Твой бог позволяет мужчинам желать соседских жен?
– Позволяет, господин, – робко ответил Пирлиг, словно боялся меня. – Позволяет, но не одобряет.
– И он составил насчет этого закон?
– Да, господин, составил. И составил еще один, который гласит, что ты не должен желать вола соседа своего.
– Вот видишь, – сказал я Эрику. – Ты не можешь возжелать даже вола, если ты христианин.
– Странно, – задумчиво проговорил тот.
Он смотрел на посланников Гутрума, которые едва не лишились голов.
– Ты не возражаешь против того, чтобы стать их сопровождающим?
– Нет.
– Может, и неплохо, что они будут жить, – тихо сказал Эрик. – Зачем давать Гутруму повод на нас напасть?
– Он не нападет, – уверенно отозвался я, – убьешь ты их или нет.
– Вероятно, – согласился Эрик, – но мы договорились, что, если священник победит, они все останутся жить, поэтому пусть живут. Ты уверен, что не против их проводить?
– Конечно не против, – ответил я.
– Тогда возвращайся, – тепло сказал Эрик. – Ты нам нужен.
– Тебе нужен Рагнар, – поправил я.
– Верно, – признался он и улыбнулся. – Присмотри за тем, чтобы эти люди целыми и невредимыми выехали из города, а потом возвращайся.
– Сперва мне нужно съездить за женой и детьми, – сказал я.
– Да, – ответил он и снова улыбнулся. – Тут тебе повезло. Но ты вернешься?
– Так велел мне Бьорн Мертвец, – сказал я, тщательно избегая прямого ответа.
– Да, велел.
Эрик обнял меня.
– Ты нам нужен, – повторил он. – Вместе мы завоюем весь этот остров.
И мы уехали, проследовали по улицам города, выехали через западные ворота, известные как Ворота Лудда, а потом двинулись к броду через реку Флеот.
Ситрик ехал, склонившись над лукой седла, все еще страдая от ударов, полученных от Зигфрида.
Когда брод остался позади, я оглянулся, ожидая, что Зигфрид отменит приказ брата и пошлет за нами погоню. Но никто не появился. Мы проскакали по болотистой земле и въехали по небольшому склону в город саксов.
Я не остался на дороге, ведущей на запад; вместо этого я повернул к пристани, у которой была пришвартована дюжина судов. То были речные суда, торговавшие с Уэссексом и Мерсией. Немногие капитаны имели желание преодолеть опасную брешь в разрушенном мосту, который римляне перебросили через Темез, поэтому стоявшие тут суда были небольшие, гребные, и все они платили мне пошлину у Коккхэма. Все капитаны знали меня, потому что имели со мной дело каждый раз, когда пускались в плавание.
Мы проложили себе путь мимо костров через груды товаров, через толпы рабов, разгружавших суда.
Только одно судно готовилось двинуться в путь. Он называлось «Лебедь» и было хорошо мне знакомо. Команда его состояла из саксов. Судя по тому, что гребцы его стояли на пристани, а капитан по имени Осрик заканчивал свои дела с торговцем, чьи товары перевозил, судно готово было отплыть.
– Возьмешь на борт и нас, – сказал я ему.
Мы оставили большинство лошадей, но я настоял на том, чтобы на судне нашли место для Смоки, и Финан тоже захотел ввести на борт своего жеребца. И вот животных уговорили войти в открытый трюм «Лебедя», и они встали там, дрожа.
А потом мы отплыли. Начинался прилив, весла вреза́лись в воду, и мы скользили вверх по реке.
– Куда тебя доставить, господин? – спросил меня капитан Осрик.
– К Коккхэму, – ответил я.
И обратно к Альфреду.
Река была широкой, серой и угрюмой. Сильное течение питали зимние дожди, и прилив сопротивлялся ему все меньше и меньше. «Лебедь» двигался медленно – десять гребцов с трудом боролись с течением.
Я перехватил взгляд Финана, и мы обменялись улыбками. Он, как и я, вспоминал долгие месяцы, проведенные на веслах торгового корабля в те годы, когда мы были рабами. Мы страдали, истекали кровью, и дрожали, и думали, что только смерть освободит нас от такой судьбы, но теперь другие люди гребли за нас. «Лебедь» прокладывал себе путь вокруг огромных изгибов Темеза, чьи берега были сглажены широкими половодьями, протянувшими пальцы в заливные луга.
Я сел на маленькой площадке на тупом носу корабля, и там ко мне присоединился отец Пирлиг. Я отдал ему свой плащ, в который он плотно кутался. Он нашел хлеб и сыр, и неудивительно: я не встречал другого человека, который бы столько ел.
– Откуда ты знал, что я одолею Зигфрида? – спросил он.
– Я не знал, – ответил я. – Вообще-то, я надеялся, что он тебя одолеет, и тогда в мире станет одним христианином меньше.
Он улыбнулся и посмотрел на птиц, плавающих по разлившейся реке.
– Я знал, что смогу нанести только два или три удара, – сказал Пирлиг, – потому что потом он поймет, что я разбираюсь в этом деле. И тогда срежет мясо с моих костей.
– Так бы он и поступил, – согласился я, – но я решил, что три удара у тебя будет и их окажется достаточно.
– Спасибо тебе, Утред.
Пирлиг оторвал кусок сыра и протянул мне.
– Как ты поживаешь в последнее время?
– Скучаю.
– Я слышал, ты женился?
– С ней мне не бывает скучно, – поспешил сказать я.
– Рад за тебя! А вот я не выношу свою жену. Всеблагой Господь, ну и язык у этой гадюки! Она может расколоть плиту сланца словами! Ты незнаком с моей женой, а?
– Незнаком.
– Иногда я проклинаю Бога за то, что тот вынул у Адама ребро и сделал Еву, но после вижу юную девушку, и сердце мое подпрыгивает, и я понимаю, что Бог все-таки знает, что делает.
Я улыбнулся:
– А я думал, что христианским священникам положено подавать другим пример.
– А что плохого в том, чтобы восхищаться творениями Господа? – негодующе спросил Пирлиг. – Особенно молоденькими, с пухлыми круглыми грудями и прекрасным толстым задиком? С моей стороны было бы грешно не обращать внимания на такие проявления Его благосклонности.
Пирлиг ухмыльнулся, но потом лицо его стало встревоженным.
– Я слышал, тебя захватили в плен?
– Было дело.
– Я за тебя молился.
– Спасибо, – искренне ответил я.
Я не поклонялся христианскому богу, но, как и Эрик, боялся некоторых появлений его силы, поэтому молитвы богу христиан не были пустой тратой времени.
– Но я слышал, что тебя освободил Альфред? – продолжал Пирлиг.
Я помолчал. Мне ненавистно было сознавать, что я перед Альфредом в долгу, но я нехотя признавал, что король и вправду мне помог.
– Он послал людей, которые меня освободили, – ответил я. – Да.
– И ты отблагодарил его, господин Утред, тем, что назвался королем Мерсии?
– Ты об этом слышал? – осторожно спросил я.
– Конечно слышал! Тот громадный увалень-норвежец орал об этом всего в пяти шагах от меня! Значит, ты король Мерсии?
– Нет, – ответил я.
Меня так и подмывало ответить: «Пока нет».
– Я так и думал, – мягко проговорил Пирлиг. – Иначе я бы о таком услышал, верно? И я не думаю, что ты станешь королем, если только этого не захочет Альфред.
– Альфред может помочиться себе в глотку, мне плевать, – сказал я.
– И конечно, я должен рассказать ему об услышанном, – продолжал Пирлиг.
– Да, – горько проговорил я. – Должен.
Я прислонился к резному дереву носа корабля и уставился назад, на гребцов. Еще я высматривал, не преследует ли нас какое-нибудь судно, не скользит ли вдоль берега военный корабль с длинными веслами, – но ни одной мачты не было видно над изгибами реки. Значит, Эрику удалось отговорить брата от того, чтобы немедленно отомстить Пирлигу за унижение.
– Так кто же это придумал, что ты должен быть королем Мерсии? – спросил Пирлиг.
Он ждал ответа, но я промолчал.
– Зигфрид, так? – вопросил он. – Это сумасшедшая затея Зигфрида.
– Сумасшедшая? – невинно спросил я.
– Этот человек не дурак, – сказал Пирлиг. – А его брат явно не дурак. Они знают, что Этельстан в Восточной Англии стареет, и задаются вопросом: кто после него станет королем? А в Мерсии вообще нет короля. Но Зигфрид не может просто так захватить Мерсию, верно? Все мерсийские саксы будут сражаться против него, и Альфред придет им на помощь. Тогда братья Тарглисон окажутся лицом к лицу с яростью саксов! Поэтому Зигфриду пришла в голову мысль собрать людей и сперва захватить Восточную Англию, после – Мерсию, а потом и Уэссекс! А для этого ему нужно, чтобы ярл Рагнар привел людей из Нортумбрии.
Меня ужаснуло, что Пирлиг, друг Альфреда, узнал все планы Зигфрида, Эрика и Хэстена, но я не показал и виду.
– Рагнар не будет сражаться, – сказал я, пытаясь закончить этот разговор.
– Если только ты его не попросишь, – резко заявил Пирлиг.
Я пожал плечами.
– Но что может предложить тебе Зигфрид? – спросил Пирлиг.
Я снова промолчал, и священник сам ответил на свой вопрос:
– Мерсию.
Я надменно улыбнулся:
– Все это кажется слишком сложным.
– Зигфрид и Хэстен, – продолжал Пирлиг, не обращая внимания на мою дерзкую реплику, – желают стать королями. Но здесь всего четыре королевства! Они не могут захватить Нортумбрию, потому что этого им не позволит Рагнар. Они не могут захватить Мерсию, потому что этого им не позволит Альфред. Но Этельстан стареет, и они могут захватить Восточную Англию. И почему бы не закончить дело? Не захватить Уэссекс? Зигфрид говорит, что возведет на трон пьяного племянника Альфреда и что это поможет успокоить саксов на несколько месяцев – до тех пор, пока Зигфрид не убьет Этельвольда. А к тому времени Хэстен уже будет королем Восточной Англии, а кто-то – возможно, ты – станет королем Мерсии. Без сомнения, тогда они повернутся против тебя и разделят между собой Мерсию. Вот в чем задумка, господин Утред, и неплохая задумка! Но кто последует за этими двумя головорезами?
– Никто, – солгал я.
– Если только человек не уверится, что на его стороне судьба, – почти небрежно сказал Пирлиг.
Потом посмотрел на меня.
– Ты встречался с мертвецом? – невинно спросил он.
Я так удивился вопросу, что не смог ответить. Я просто молча глядел на его круглое, избитое лицо.
– Бьорн, вот как его зовут, – сказал валлиец, сунув в рот еще один кусок сыра.
– Мертвец не лжет! – выпалил я.
– Лгут живые! Клянусь Богом, еще как лгут! Даже я лгу, господин Утред.
Пирлиг озорно ухмыльнулся:
– Я послал своей жене весточку, в которой говорится, что ей бы очень не понравилось в Восточной Англии!
Он засмеялся.
Альфред попросил Пирлига отправиться в Восточную Англию, потому что валлиец был священником и говорил по-датски. Его задачей было наставлять Гутрума в христианстве.
– Но на самом деле ей бы там понравилось! – продолжал Пирлиг. – Там теплее, чем до́ма, и нет холмов, сто́ящих упоминания. Восточная Англия плоская, влажная – и без высоких холмов! А моя жена никогда не любила холмы. Наверное, потому я и обрел Бога. Я привык жить на вершинах холмов только для того, чтобы держаться подальше от жены, а на вершине холма ты ближе к Богу. Бьорн не мертв.
Последние три слова он проговорил со внезапной жестокостью, и я ответил так же резко и грубо:
– Я сам его видел.
– Ты видел человека, вышедшего из могилы, вот что ты видел.
– Я сам видел его! – настаивал я.
– Конечно видел! А ты никогда не задавался вопросом – что же именно ты видел? – вызывающе спросил валлиец. – Бьорна положили в могилу перед самым твоим приходом! Его засы́пали землей, он дышал через тростинку.
Я вспомнил, как Бьорн сплевывал что-то, пытаясь выпрямиться. Не струну арфы, а что-то другое. Я решил, что то был комок земли, но, по правде говоря, эта штука была светлее. В то время я об этом не думал, но теперь понял: все воскрешение было трюком. И, сидя на полубаке «Лебедя», я почувствовал, как рушатся последние обломки моих грез.
Я не буду королем.
– Откуда ты все это знаешь? – горько спросил я.
– Король Этельстан не дурак. У него есть шпионы.
Пирлиг положил ладонь на мою руку.
– Мертвец выглядел очень убедительно? – спросил он.
– Очень, – все так же горько проговорил я.
– Он – один из людей Хэстена, и, если мы когда-нибудь его поймаем, он отправится прямиком в ад. Так что же он тебе сказал?
– Что я должен стать королем Мерсии, – негромко проговорил я. – Должен стать королем саксов и датчан, врагом валлийцев, королем земли, лежащей между реками, повелителем всего, чем буду править. Я поверил ему, – печально закончил я.
– Но как ты смог бы стать королем Мерсии, если бы Альфред не сделал тебя королем? – спросил Пирлиг.
– Альфред?
– Ты ведь дал ему клятву верности, так?
Мне было стыдно говорить правду, но выхода не было.
– Так, – признался я.
– Вот почему я должен обо всем ему рассказать, – сурово проговорил Пирлиг. – Потому что, когда человек нарушает клятвы, это не шутки.
– Верно, – согласился я.
– И Альфред будет вправе тебя убить, когда я обо всем ему расскажу.
Я пожал плечами.
– Лучше бы ты держал свою клятву, – сказал Пирлиг, – чем дал одурачить себя людям, которые выдали живого человека за труп. Судьба не на твоей стороне, господин Утред. Поверь мне.
Я посмотрел на него и увидел сожаление в его глазах. Он любил меня, однако сказал, что меня одурачили, – и был прав. И мои мечты рушились.
– Какой у меня выбор? – горько спросил я. – Ты знаешь, что я отправился в Лунден, чтобы присоединиться к ним, и ты должен рассказать об этом Альфреду, и он никогда больше не будет мне доверять.
– Сомневаюсь, что он сейчас тебе доверяет, – жизнерадостно заявил Пирлиг. – Он мудрый человек, Альфред. Но он знает тебя, Утред, он знает, что ты воин, а ему нужны воины.
Помолчав, он вытащил деревянный крест, висевший у него на шее.
– Поклянись на этом! – сказал он.
– Поклясться в чем?
– Что ты будешь держать данную Альфреду клятву! Сделай это – и я ничего ему не скажу. Сделай это, и я буду отрицать случившееся. Сделай это, и я буду тебя защищать.
Я колебался.
– Если ты нарушишь данную Альфреду клятву, – продолжал Пирлиг, – ты станешь моим врагом и я буду вынужден тебя убить.
– Думаешь, у тебя это получится? – спросил я.
Он озорно ухмыльнулся:
– Ах, я тебе нравлюсь, господин, хотя я – валлиец и священник, и тебе не захочется меня убивать. А в моем распоряжении будут три удара, прежде чем ты очнешься и поймешь, что ты в опасности, – поэтому… Да, господин, я тебя убью.
Я положил правую руку на крест.
– Клянусь, – сказал я.
И остался человеком Альфреда.
Глава третья
Мы добрались до Коккхэма тем же вечером, и я наблюдал, как Гизеле, которая, как и я, не очень любила христианство, начинает нравиться отец Пирлиг. Он откровенно заигрывал с ней, делал ей комплименты насчет ее экстравагантности и играл с нашими детьми. Тогда у нас было двое детей, и нам повезло – оба ребенка выжили, как и их мать. Утред был старшим. Мой сын. Четырехлетний курносый мальчик с волосами такого же солнечного цвета, как и у меня, с твердым маленьким личиком, с голубыми глазами и упрямым подбородком. Тогда я его любил.
Моей дочери Стиорре было два года. Ее странное имя сперва не нравилось мне, но Гизела умоляла меня назвать ее именно так, а я почти ни в чем не мог ей отказать, не говоря уж о выборе имени для дочери. Стиорра означало «звезда», и Гизела клялась, что мы с ней встретились под счастливой звездой и что наша дочь рождена под той же самой звездой.
Потом я привык к имени и полюбил его так же, как любил это дитя с темными материнскими волосами, длинным лицом и озорной улыбкой.
– Стиорра, Стиорра! – обычно говорил я и щекотал ее или позволял ей играть с моими браслетами.
Стиорра, такая красавица.
Я играл с ней и в ночь перед тем, как мы с Гизелой отправились в Винтанкестер.
Была весна, и вода в Темезе пошла на убыль, так что снова показались речные луга. Мир подернулся зеленой дымкой – прорезывались листья. Первый ягненок ковылял по полям, ярким от первоцветов, и дрозды наполняли небо журчащей песней.
В реку вернулись лососи, и наши сплетенные из ивы верши приносили хорошую добычу. На грушевых деревьях в Коккхэме набухли почки, и не меньше, чем почек, на них было снегирей, которых полагалось отпугивать маленьким мальчикам, чтобы к лету у нас были фрукты.
То было хорошее время года, время, когда мир оживал… Время, когда нас призвали в столицу Альфреда на свадьбу его дочери Этельфлэд с моим кузеном Этельредом.
И той ночью я притворялся, будто мое колено – это лошадь, а Стиорра – наездница, и думал о своем обещании добыть для Этельреда свадебный подарок. Город Лунден.
Гизела пряла шерсть. Она пожала плечами, когда я сказал, что ей не быть королевой Мерсии, и серьезно кивнула, услышав, что я буду держать клятву, данную Альфреду. Она с большей готовностью, чем я, принимала судьбу.
Гизела говорила, что судьба и звезда удачи свели нас вместе, хотя весь мир пытался нас разлучить.
– Если ты будешь держать клятву, данную Альфреду, – внезапно проговорила она, прервав мою игру со Стиоррой, – тебе придется отбить Лунден у Зигфрида?
– Да, – ответил я, в который раз удивляясь, как часто сходятся наши мысли.
– Ты сможешь это сделать? – спросила она.
– Да, – ответил я.
Зигфрид и Эрик все еще находились в старом городе, их люди охраняли римские стены, которые залатали бревнами. Ни один корабль не мог подняться вверх по Темезу, не заплатив братьям дань, и дань эта была огромной, поэтому движение по реке прекратилось – торговцы искали другие пути, чтобы доставить товары в Уэссекс. Король Гутрум в Восточной Англии угрожал Зигфриду и Эрику войной, но это казалось пустой угрозой. Гутрум не хотел воевать, он хотел только убедить Альфреда, что делает все возможное, чтобы соблюсти условия их мирного договора. Поэтому, чтобы изгнать Зигфрида, требовались восточные саксы, и именно мне предстояло возглавить их.
Я составил план действий и написал о нем королю. Тот в ответ написал олдерменам графств, и мне пообещали четыре сотни хорошо обученных воинов и фирд из Беррокскира. Фирд был армией фермеров, лесничих и чернорабочих. Да, он будет многочисленным, но необученным. Четыре сотни натренированных людей – вот на кого я полагался, а шпионы донесли, что у Зигфрида по меньшей мере шестьсот человек. Те же самые шпионы сказали, что Хэстен вернулся в свой лагерь у Бемфлеота, но это было недалеко от Лундена, и Хэстен поспешит на помощь своим союзникам.
Так же поступят те датчане Восточной Англии, что ненавидят христианство Гутрума и желают, чтобы Зигфрид и Эрик начали завоевательную войну. Я подумал, что врагов будет по меньшей мере тысяча, и все они будут искусны в обращении с мечом, топором и копьем. То будут копьеносные датчане. Враги, которых стоит бояться.
– Король, – мягко проговорила Гизела, – захочет узнать, какие у тебя планы.
– Тогда я ему расскажу, – ответил я.
Она с сомнением посмотрела на меня:
– В самом деле?
– Конечно. Он же король.
Гизела положила веретено на колени и нахмурилась, глядя на меня.
– Ты расскажешь ему правду?
– Конечно нет. Он, может быть, и король, но я – не дурак.
Она засмеялась, и Стиорра засмеялась в ответ.
– Хотела бы я отправиться с тобой в Лунден, – печально проговорила Гизела.
– Ты не можешь, – с силой ответил я.
– Знаю, – отозвалась она с несвойственной ей кротостью.
Потом прикоснулась к своему животу.
– Я никак не могу с тобой отправиться.
Я уставился на нее. Я смотрел на нее долгое время, прежде чем новости улеглись у меня в голове. Тогда я подбросил Стиорру высоко вверх, так что ее черные волосы почти коснулись черной от копоти тростниковой крыши.
– Твоя мать беременна, – сказал я счастливо завизжавшей девочке.
– И в этом виноват твой отец, – сурово добавила Гизела.
Мы были так счастливы!
* * *
Этельред был моим кузеном, сыном брата моей матери, мерсийцем, хотя уже много лет был верноподданным Альфреда Уэссекского. И в тот день в Винтанкестере, в построенной Альфредом огромной церкви, Этельред из Мерсии получил награду за свою верность.
Ему отдали Этельфлэд, дочь Альфреда, старшую из двух детей короля. Она была золотоволосой, с глазами голубыми и ясными, как летнее небо.
Этельфлэд исполнилось уже тринадцать или четырнадцать, она достигла возраста, когда девушке пора выйти замуж, и превратилась в высокую статную юную женщину с храбрым взглядом. Она уже была не ниже мужчины, которому предстояло стать ее мужем.
Теперь Этельред – герой. Я слышу истории о нем – эти истории рассказывают у очагов в домах саксов по всей Англии. Этельред Храбрый, Этельред Воин, Этельред Верный. Эти истории заставляют меня улыбаться, но я ничего не говорю, даже когда люди спрашивают, правда ли это, что я был знаком с Этельредом. Конечно, я его знал, как правда и то, что он был воином до того, как болезнь подкосила его и сделала медлительным; он и вправду был храбр, хотя у него имелась отвратительная привычка покупать поэтов, делая их своими придворными, чтобы они слагали песни о его могуществе. При дворе Этельреда человек мог разбогатеть, нанизывая слова, как бусы. Этельред никогда не был королем Мерсии, хотя и хотел им быть.
Альфред позаботился о том, чтобы Этельред не стал королем, потому что Альфред хотел, чтобы Мерсия оставалась без короля. Ему нужно было, чтобы Мерсией управлял его верный сподвижник, и он сделал так, чтобы этот верный сподвижник зависел от денег восточных саксов. Потому он и выбрал Этельреда. Этельред получил титул олдермена Мерсии и во всем, кроме титула, был королем, хотя датчане Северной Мерсии так и не признали его власть. Они признали его силу, признали, что сила эта проистекает оттого, что Этельред – зять Альфреда. Именно поэтому сакские таны Южной Мерсии приняли его. Им, может, не нравился олдермен Этельред, но они знали: он может привести войска восточных саксов, стоит датчанам попытаться двинуться на юг.
Этельред начал входить в силу в тот весенний день в Винтанкестере, в день, яркий от солнечного света, звонкий от пения птиц.
Он появился в новой большой церкви Альфреда с важным видом, с улыбкой на рыжебородом лице. Раньше он страдал от иллюзии, будто всем нравится; может, некоторым он и вправду нравился – только не мне. Мой кузен был драчливым хвастливым коротышкой. Он вечно выпячивал челюсть, в глазах его всегда читался вызов. Он был вдвое старше своей невесты и почти пять лет командовал гвардией Альфреда – назначение, которое он получил скорее благодаря своему происхождению, чем своим способностям. Удача помогла ему унаследовать земли, простиравшиеся по большей части Южной Мерсии. Это делало его главным среди мерсийской знати и, как я нехотя признавал, естественным лидером страны. А еще я охотно признавал, что он маленький кусок дерьма.
Альфред никогда не понимал этого. Его ввела в заблуждение чрезмерная набожность Этельреда и то, что кузен всегда был готов соглашаться с королем Уэссекса. Да, господин, нет, господин, позвольте вынести ваш ночной горшок, господин, позвольте облизать ваш царственный зад, господин. Таков был Этельред, и в награду за все это он получил Этельфлэд.
Этельфлэд явилась в церковь спустя несколько мгновений после своего жениха, улыбаясь, как и он. Она была влюблена в любовь, и это сделало тот день поистине радостным. Ее милое личико сияло от радости. Этельфлэд была маленькой гибкой женщиной, которая уже начала покачивать бедрами; длинноногой, стройной, с курносым лицом, на которое не наложили отпечаток никакие несчастья.
На ней было бледно-голубое льняное платье, вышитое крестами и святыми с нимбами. Платье подпоясывал кушак из золотистой ткани с кисточками и маленькими серебряными бубенчиками. Ее белую накидку скрепляла у горла хрустальная брошка. Накидка мела тростник на плитах пола, когда Этельфлэд шла по церкви. Ее ярко-золотые волосы были уложены вокруг головы; их удерживали гребни из слоновой кости.
Тем весенним днем она впервые в знак своего брака уложила волосы, зачесав их вверх и обнажив длинную тонкую шею. Она была так изящна!
Направляясь к покрытому белой тканью алтарю, Этельфлэд поймала мой взгляд, и ее глаза, и без того полные восхищения, словно заблестели еще ярче.
Она улыбнулась мне, и я невольно улыбнулся в ответ, а она весело засмеялась, прежде чем направиться к своему отцу и человеку, который должен был стать ее мужем.
– Она тебя очень любит, – сказала Гизела с улыбкой.
– Мы с ней дружим с тех пор, как она была ребенком, – ответил я.
– Она все еще ребенок, – мягко проговорила Гизела.
Невеста подошла к усыпанному цветами алтарю, на котором был водружен крест, и, помню, я подумал, что Этельфлэд приносят в жертву на этом алтаре. Но если даже и так – она была самой добровольной жертвой на свете. Она всегда была озорным и своевольным ребенком, и я не сомневался, что ее раздражали материнский присмотр и правила ее сурового отца. Она видела в замужестве спасение от мрачного и набожного двора Альфреда, и в тот день новая церковь Альфреда была наполнена ее счастьем.
Я увидел, что Стеапа – возможно, самый великий воин Уэссекса – плачет. Он, как и я, любил Этельфлэд.
В церкви собралось около трехсот человек. Явились посланники из заморских королевств Франкии, и другие – из Нортумбрии, Мерсии, Восточной Англии и валлийских королевств. Посланники – все они были священниками или знатными людьми – получили почетные места рядом с алтарем. Олдермены и высшие магистраты Уэссекса тоже собрались там, а ближе всего к алтарю теснилось темное стадо церковников и монахов.
Я мало что расслышал из мессы, потому что мы с Гизелой стояли в задней части церкви и разговаривали с друзьями. Время от времени священник резко призывал к тишине, но никто не обращал на это ни малейшего внимания.
Хильда, аббатиса монастыря в Винтанкестере, обняла Гизелу. У Гизелы среди христиан было два хороших друга: во-первых, Хильда, некогда оставившая церковь и сделавшаяся моей любовницей, а во-вторых, Тайра, сестра Рагнара, с которой я рос и которую любил как сестру. Тайра была датчанкой, конечно, и ее воспитали в поклонении Одину и Тору, но она перешла в христианство и уехала на юг, в Уэссекс. Тайра была одета как монахиня – в тускло-серую робу с капюшоном, под которым прятала свою удивительную красоту. Черный кушак опоясывал ее талию, обычно такую же тонкую, как у Гизелы, но теперь раздавшуюся из-за беременности.
Я осторожно положил руку на кушак.
– Еще один? – спросил я.
– И скоро, – ответила Тайра.
Она родила уже троих детей, из которых один мальчик все еще был жив.
– Такова воля Господа, – серьезно проговорила Тайра.
Ее чувство юмора, запомнившееся мне по детским годам, испарилось, когда она приняла христианство… Хотя, по правде сказать, чувство юмора, вероятно, покинуло ее во время пребывания в Дунхолме, в рабстве у врагов ее брата. Те, кто захватил ее в плен, насиловали ее, избивали и свели с ума. Мы с Рагнаром пробились в Дунхолм, чтобы ее вызволить, но именно христианство освободило Тайру от безумия и превратило в спокойную женщину, так серьезно глядевшую на меня.
– Как поживает твой муж? – спросил я.
– Хорошо, спасибо. – Ее лицо слегка прояснилось.
Тайра нашла любовь, но любовь не только бога, но и хорошего человека, за что я был благодарен.
– И ты, конечно, назовешь ребенка Утредом, если родится мальчик, – серьезно проговорил я.
– Если король разрешит, – ответила Тайра, – мы наречем его Альфредом, а если будет девочка, назовем ее Хильдой.
Это заставило Хильду заплакать, а Гизела сообщила, что тоже беременна, после чего все три женщины погрузились в бесконечные разговоры о детях.
Я удрал и нашел Стеапу, чьи плечи и голова возвышались над всеми собравшимися.
– Ты знаешь, что я должен вышвырнуть из Лундена Зигфрида и Эрика? – спросил я его.
– Мне сказали об этом, – ответил он медленно и осторожно.
– Ты со мной пойдешь?
Он быстро улыбнулся, и я принял это за знак согласия.
У Стеапы было устрашающее лицо, его кожа так туго обтягивала череп, что он словно непрерывно гримасничал. В битве он вселял ужас: огромный воин, вооруженный мечом, боевым искусством и дикостью. Стеапа родился рабом, но рост и воинская сноровка возвысили его до нынешнего положения.
Он служил в гвардии Альфреда, сам теперь владел рабами и имел широкую полосу прекрасной земли в Уэссексе. Люди вели себя осторожно рядом со Стеапой, потому что лицо его всегда выглядело гневным, но я знал, что он добрый человек. Он не был умен. Стеапа никогда не был мыслителем, но был добрым и верным.
– Я попрошу короля тебя отпустить, – сказал я.
– Альфред захочет, чтобы я отправился с Этельредом, – отозвался Стеапа.
– Но ты бы предпочел быть рядом с человеком, который сражается, верно? – спросил я.
Стеапа заморгал, глядя на меня. Ему не хватало смекалки, чтобы понять, какое оскорбление я только что бросил в адрес кузена.
– Я буду сражаться, – сказал он и положил огромную руку на плечи своей жены, крошечного создания с тревожным лицом и маленькими глазками.
Я никак не мог запомнить ее имени, поэтому, вежливо поздоровавшись, стал протискиваться через толпу.
Меня нашел Этельвольд. Племянник Альфреда снова начал пить, и глаза его были налиты кровью. Раньше он был красивым молодым человеком, но теперь его лицо опухло, а под кожей появились красные прожилки. Он оттащил меня в дальний конец церкви и встал под знаменем, на котором красной шерстью было вышито длинное увещевание.
«Все, что просите у Господа, – гласило увещевание, – дастся вам, если вы веруете. Когда просит хороший молящийся, кроткая вера вознаграждается».
Я решил, что эту вышивку сделали жена Альфреда и ее дамы, но изречение походило на изречение самого Альфреда.
Этельвольд крепко, до боли вцепился в мой локоть и укоризненно прошипел:
– Я думал, ты на моей стороне.
– Так оно и есть, – сказал я.
Он подозрительно уставился на меня.
– Ты встречался с Бьорном?
– Я встречался с человеком, который притворялся мертвецом.
Этельвольд не обратил внимания на мои слова, и это меня удивило. Я вспомнил, как сильно на него подействовала встреча с Бьорном, так сильно, что племянник короля на время даже перестал пить. Но теперь я отрицал, что труп и вправду вставал из могилы, а Этельвольд отнесся к этому как к чему-то не важному.
– Ты не понимаешь, – сказал он, все еще стискивая мой локоть, – это наш самый крупный шанс!
– Шанс на что? – терпеливо спросил я.
– Избавиться от него, – неистово проговорил Этельвольд, и некоторые люди, стоявшие неподалеку, повернулись и посмотрели на нас.
Я ничего не сказал.
Конечно, Этельвольд хотел избавиться от дяди, но у него не хватало храбрости самому нанести удар, поэтому он постоянно искал союзников вроде меня. Он посмотрел мне в лицо и, очевидно, не нашел там обещания поддержки, потому что выпустил мою руку.
– Они хотят знать, попросил ли ты Рагнара прийти, – тихо сказал он.
Итак, Этельвольд все еще поддерживал связь с Зигфридом? Это было интересно, но не слишком удивительно.
– Нет, – ответил я. – Не попросил.
– Ради Господа, почему?
– Потому что Бьорн солгал, – ответил я, – и мне не суждено стать королем Мерсии.
– Если я когда-нибудь стану королем Уэссекса, – горько проговорил Этельвольд, – тогда тебе лучше бежать, спасая свою жизнь.
Я улыбнулся и молча посмотрел ему в глаза немигающим взглядом. Спустя некоторое время он отвернулся и что-то неразборчиво пробормотал – наверное, извинения. Потом с мрачным лицом уставился на другой конец церкви и яростно сказал:
– Та датская шлюха!
– Какая датская шлюха? – спросил я.
На одно биение сердца я подумал, что он имеет в виду Гизелу.
– Та шлюха. – Он мотнул головой в сторону Тайры. – Которая замужем за идиотом. Набожная шлюха. У которой надут живот.
– Тайра?
– Она красивая, – все так же неистово сказал Этельвольд.
– Да, красивая.
– И она замужем за старым идиотом!
Этельвольд глядел на Тайру с вожделением.
– Когда она разродится щенком, которого носит в брюхе, я собираюсь ее завалить и показать ей, как вспахивает поле настоящий мужчина.
– Ты знаешь, что она моя подруга? – спросил я.
Этельвольд явно встревожился. Он понятия не имел, что я давно привязан к Тайре, и теперь попытался дать задний ход.
– Я просто думаю, что она красивая, – угрюмо проговорил он, – только и всего.
Я улыбнулся и наклонился к его уху.
– Только тронь ее, – прошептал я, – и я воткну меч тебе в задницу и вспорю тебя от промежности до глотки, а потом скормлю твои внутренности моим свиньям. Тронь ее хоть разок, Этельвольд, всего один разок, и ты – мертвец.
И я ушел от него. Он был дурак, пьяница и развратник, и я отмахнулся от него, как от безвредного дурака. Потом оказалось, что я ошибался. В конце концов, Этельвольд имел права на трон Уэссекса, но только он сам да несколько других дураков верили, что он и впрямь станет королем вместо Альфреда.
У Альфреда было все, чего был лишен его племянник, – король был трезвым, умным, трудолюбивым и серьезным. И в тот день Альфред был счастлив. Он наблюдал, как его дочь выходит замуж за человека, которого любил почти как сына, слушал пение монахов, смотрел на построенную им церковь с позолоченными балками и раскрашенными статуями – и знал, что с помощью этого брака он возьмет под контроль Южную Мерсию.
А это означало, что Уэссекс растет, как дети во чревах Тайры и Гизелы.
Отец Беокка нашел меня возле церкви, где приглашенные на свадьбу гости стояли на солнышке и ждали, пока их позовут на пир во дворце Альфреда.
– В церкви слишком многие разговаривали! – пожаловался Беокка. – Это священный день, Утред, церковный праздник, таинство, а люди болтали, как на рынке!
– Я был одним из болтунов, – сказал я.
– Да ну?
Он прищурился на меня.
– Что ж, ты не должен был так себя вести. Это же откровенное проявление плохих манер! И оскорбление Бога! Ты меня удивляешь, Утред, очень удивляешь! Я удивлен и разочарован.
– Да, отец, – с улыбкой ответил я.
Беокка распекал меня год за годом. Во времена моего раннего детства он был священником и духовником моего отца. После того как мой дядя узурпировал Беббанбург, Беокка бежал из Нортумбрии и нашел пристанище при дворе Альфреда. Король оценил его благочестие, ученость и энтузиазм, и благоволение Альфреда простерлось так далеко, что люди перестали издеваться над Беоккой, который, по правде говоря, был самым уродливым человеком во всем Уэссексе. Он хромал, косил, его левая рука была парализована. Его косой глаз ослеп и побелел так же, как его волосы, потому что Беокке было уже около пятидесяти.
На улицах дети насмехались над ним, а некоторые взрослые при виде его крестились, веря, что уродство – метка дьявола, но Беокка был христианином не хуже остальных.
– Рад тебя видеть, – сказал он небрежно, словно боялся, что я могу поверить в эти слова. – Ты знаешь, что король желает с тобой поговорить? Предлагаю тебе встретиться с ним после пира.
– Он будет пьян.
Беокка вздохнул, протянул здоровую руку к амулету в виде молота Тора, висевшему у меня на шее, и убрал амулет под мою рубашку.
– Постарайся остаться трезвым, – сказал он.
– Может, завтра?
– Король занят, Утред! Он не будет ждать, чтобы встретиться с тобой тогда, когда тебе будет удобнее!
– Тогда ему придется говорить со мной, когда я буду пьян.
– И предупреждаю: он хочет знать, скоро ли ты возьмешь Лунден. Вот почему он желает побеседовать с тобой…
Беокка внезапно умолк – к нам шли Гизела с Тайрой. Лицо Беокки вдруг изменилось, став счастливым. Он молча глядел на Тайру, как человек, которого посетило видение, а когда Тайра улыбнулась ему, я подумал, что его сердце разорвется от гордости и любви.
– Тебе не холодно, дорогая? – заботливо спросил он. – Я могу принести тебе плащ.
– Мне не холодно.
– Твой голубой плащ?
– Мне тепло, дорогой, – ответила Тайра и положила ладонь на его руку.
– Мне это совсем не трудно! – сказал Беокка.
– Мне не холодно, дражайший, – сказала Тайра, и снова у Беокки сделался такой вид, будто он сейчас умрет от счастья.
Он всю жизнь мечтал о женщине. О прекрасной женщине. О женщине, которая выйдет за него замуж и подарит ему детей, и всю жизнь его гротескная внешность превращала его в объект насмешек. Так продолжалось до тех пор, пока на окровавленной вершине холма Беокка не встретил Тайру и не изгнал демонов из ее души.
Теперь Беокка и Тайра были женаты уже четыре года.
При взгляде на них становилось ясно, что нет двух людей, меньше подходивших бы друг другу. Старый, уродливый, дотошный священник и юная золотоволосая датчанка. Но, стоя рядом с ними, нельзя было не почувствовать их радость – как тепло огромного костра зимней ночью.
– Тебе не следовало оставаться на ногах, дорогая, в твоем нынешнем состоянии, – сказал Беокка. – Я принесу тебе табурет.
– Я скоро сяду, дражайший.
– Табурет, думаю, или стул. И ты уверена, что тебе не нужен плащ? Мне будет совершенно нетрудно его захватить!
Гизела посмотрела на меня и улыбнулась, но Беокка и Тайра не замечали нас, слишком поглощенные друг другом. Гизела чуть заметно мотнула головой, и я увидел, что неподалеку стоит молодой монах и пристально смотрит на меня. Он явно дожидался случая, чтобы перехватить мой взгляд, и было ясно, что ему не по себе. Монах был худым, невысоким, с каштановыми волосами; его бледное лицо удивительно напоминало лицо Альфреда. Такое же вытянутое, с тревожным взглядом серьезных глаз, с такими же тонкими губами. И, судя по монашеской рясе, он был так же набожен, как Альфред. Послушник, судя по тому, что ему еще не выбрили тонзуру.
Едва я посмотрел на него, он упал на одно колено и робко проговорил:
– Господин Утред…
– Осферт! – сказал Беокка, заметив присутствие молодого монаха. – Ты же должен сейчас заниматься! Венчание завершилось, а послушников на пир не приглашали.
Осферт не ответил Беокке. Вместо этого он обратился ко мне, по-прежнему не поднимая головы:
– Ты знал моего дядю, господин.
– Разве? – подозрительно спросил я. – Я знавал много людей.
Я готовил юношу к тому, что откажу в любой его просьбе.
– Его звали Леофрик, господин.
И моя подозрительность и враждебность исчезли при упоминании этого имени. Леофрик. Я даже улыбнулся.
– Я знал его, – тепло проговорил я, – и любил.
Леофрик был грубым воином из восточных саксов, который учил меня воевать. «Эрслинг» – вот как он обычно меня называл, что означало «задница». Он учил меня, шпынял, рычал на меня, бил и сделался моим другом. Он оставался моим другом вплоть до того дня, когда погиб на залитом дождем поле битвы при Этандуне.
– Я – сын его сестры, господин, – сказал Осферт.
– Ступайте учиться, молодой человек! – сурово приказал Беокка.
Я положил ладонь на парализованную руку Беокки, останавливая его.
– Как зовут твою мать? – спросил я Осферта.
– Эадгит, господин.
Я наклонился и запрокинул лицо Осферта. Неудивительно, что он смахивал на Альфреда, потому что это был внебрачный сын Альфреда, рожденный от дворцовой служанки. Никто никогда не признавал, что король – отец мальчика, хотя ни для кого это не было секретом. Прежде чем Альфред обрел Бога, он развлекался с дворцовыми служанками, и Осферт был плодом его юношеской жизнерадостности.
– Эадгит жива? – спросил я.
– Нет, господин. Она умерла от лихорадки два года тому назад.
– И что ты здесь делаешь, в Винтанкестере?
– Он учится ради церкви, – огрызнулся Беокка, – потому что его призвание стать монахом.
– Я буду служить тебе, господин, – тревожно проговорил Осферт, глядя мне в лицо.
– Ступай! – Беокка попытался шугануть юношу прочь. – Иди! Ступай отсюда! Возвращайся к своим занятиям, или я велю наставнику послушников тебя высечь!
– Ты когда-нибудь держал меч? – спросил я Осферта.
– Тот, который давал мне дядя, господин.
– Но ты не сражался этим мечом?
– Нет, господин.
Он все еще смотрел на меня снизу вверх, так тревожно и испуганно, а лицо его было так похоже на лицо его отца.
– Мы изучаем жизнь святого Седды, – сказал Беокка Осферту, – и я ожидаю, что к закату ты перепишешь первые десять страниц.
– Ты хочешь стать монахом? – спросил я Осферта.
– Нет, господин.
– Тогда чего ты хочешь? – задал я новый вопрос, не обращая внимания на Беокку, который протестовал, брызжа слюной, но не мог двинуться вперед, потому что я удерживал его правой рукой.
– Я бы хотел пойти по стопам дяди, господин, – ответил Осферт.
Я чуть было не засмеялся.
Леофрик был таким твердым, каким только мог родиться и умереть воин, в то время как Осферт был хилым, бледным юношей. Но я ухитрился сохранить серьезное выражение лица.
– Финан! – крикнул я.
Рядом со мной появился ирландец.
– Господин?
– Этот молодой человек вступает в мой отряд, – сказал я, протягивая Финану несколько монет.
– Ты не можешь… – начал протестовать Беокка, но умолк, когда мы с Финаном посмотрели на него.
– Забери Осферта, – обратился я к Финану, – найди ему одежду, достойную мужчины, и раздобудь для него оружие.
Ирландец с сомнением посмотрел на Осферта.
– Оружие? – переспросил он.
– В нем течет кровь воинов, – сказал я, – поэтому мы научим его сражаться.
– Да, господин, – ответил Финан. Судя по его тону, он решил, что я спятил. Но потом взглянул на монеты, которые я ему дал, увидел шанс поживиться и ухмыльнулся. – О да, мы сделаем из него воина, господин, – сказал Финан, без сомнения считая, что это ложь. И он увел Осферта.
Беокка набросился на меня.
– Ты понимаешь, что только что натворил?! – забормотал он.
– Да.
– Ты знаешь, кто этот мальчик?
– Ублюдок короля, – жестоко проговорил я, – и я только что сделал Альфреду одолжение.
– Да? – переспросил Беокка, все еще ощетинившись. – И какое именно одолжение, скажи, молю?
– Сколько он протянет, как думаешь, когда я поставлю его в «стену щитов»? – спросил я. – Сколько проживет, прежде чем датский клинок располосует его, как мокрую селедку? Это и есть мое одолжение, отец. Я только что избавил твоего набожного короля от смущающего присутствия его незаконнорожденного сына.
И мы отправились на пир.
* * *
Свадебный пир был в точности таким кошмарным, каким я его себе представлял.
У Альфреда никогда хорошо не кормили, еды редко бывало много, а эль никогда не бывал крепким. Произносились тосты, хотя я ни одного не расслышал, пели арфисты, хотя я не слышал и их. Я разговаривал с друзьями, угрюмо смотрел на священников, которым не нравился мой амулет-молот, и поднялся на помост во главе стола, чтобы бегло поцеловать Этельфлэд. Она была само счастье.
– Я самая везучая девушка в мире, – сказала она.
– Ты теперь женщина, – ответил я, с улыбкой глядя на ее зачесанные вверх волосы.
Она застенчиво прикусила губу, но, когда приблизилась Гизела, озорно улыбнулась. Они обнялись – золотые волосы на фоне черных, – и Эльсвит, сварливая жена Альфреда, сердито посмотрела на меня. Я низко поклонился и сказал:
– Счастливый день, мой госпожа.
Эльсвит не ответила. Она сидела рядом с моим кузеном, который показал на меня свиным ребром.
– Нам с тобой нужно обсудить дела, – заявил он.
– Нужно, – согласился я.
– «Нужно, господин», – резко поправила Эльсвит. – Господин Этельред – олдермен Мерсии.
– А я – повелитель Беббанбурга, – ответил я так же резко. – Как поживаешь, кузен?
– Утром, – пообещал Этельред, – я расскажу тебе о наших планах.
– Мне сказали, – ответил я так, словно Альфред и не просил меня придумать план захвата Лундена, – что сегодня ночью мы встречаемся с королем?
– Сегодня ночью моего внимания требуют другие дела, – проговорил Этельред, глядя на свою юную невесту.
На краткое мгновение выражение его лица стало хищным, почти жестоким, но потом он улыбнулся:
– Так что утром, после молебна.
Он снова махнул свиным ребром, отпуская меня.
* * *
Мы с Гизелой провели ту ночь в главной комнате «Двух журавлей». Мы лежали рядом, я ее обнимал, а она почти ничего не говорила. Дым от очага таверны сочился сквозь щели в половицах; внизу, под нами, пели люди.
Наши дети спали в соседней комнате с нянькой Стиорры. В соломенной кровле шуршали мыши.
– Думаю, прямо сейчас, – печально проговорила Гизела, нарушив тишину.
– Что сейчас?
– Бедная маленькая Этельфлэд становится женщиной.
– Она не могла дождаться, когда же это произойдет.
Гизела покачала головой.
– Он изнасилует ее, как кабан, – прошептала она.
Я не ответил.
Гизела положила голову мне на грудь, и ее волосы защекотали мои губы.
– Любовь должна быть нежной, – продолжала она.
– Она нежна, – сказал я.
– С тобой – да, – проговорила Гизела, и на мгновение мне показалось, что она плачет.
Я погладил ее по голове.
– В чем дело?
– Она мне нравится, вот и все.
– Этельфлэд?
– У нее есть душа, а у него – нет.
Гизела повернулась, чтобы посмотреть на меня; в темноте я мог видеть только блеск ее глаз.
– Ты никогда мне не говорил, – укоризненно произнесла она, – что «Два журавля» – бордель.
– В Винтанкестере не так уж много кроватей, – ответил я, – и не так уж часто тут бывает столько приглашенных гостей, поэтому нам повезло, что мы нашли эту комнату.
– И здесь очень хорошо тебя знают, Утред, – обвиняющим тоном сказала она.
– Но ведь это еще и таверна, – защищаясь, ответил я.
Гизела засмеялась, потом протянула длинную тонкую руку и распахнула ставни – небо было полно звезд.
* * *
Предутреннее небо было все еще ясным, когда я вошел во дворец и отдал оба своих меча. Молодой и очень серьезный священник проводил меня в комнату Альфреда. Я так часто встречался с ним в этой маленькой, простой комнатке, где повсюду были разбросаны пергаменты.
Альфред ждал, облаченный в коричневое длинное одеяние, делавшее его похожим на монаха. Вместе с ним был Этельред, при котором, конечно, остались оба его меча, – как олдермен Мерсии он имел привилегию находиться во дворце вооруженным. Третьим человеком в комнате был Ассер, валлийский монах, глядевший на меня с неприкрытой ненавистью, – худой коротышка с очень бледным, тщательно выбритым лицом.
У него имелись веские причины меня ненавидеть. Я встретился с ним в Корнуолуме, где возглавил резню. Ассера послали в то королевство эмиссаром; я попытался убить и его тоже и потом всю жизнь сожалел, что мне это не удалось.
Ассер хмуро на меня посмотрел, а я ответил ему жизнерадостной ухмылкой, зная, как его это разозлит.
Альфред писа́л и не поднял глаз от работы, но махнул в мою сторону пером. Очевидно, в знак приветствия. Он стоял за столом, который служил ему подставкой для письма, и мгновение я слышал только скрип его пера, разбрызгивающего чернила.
Этельред самодовольно ухмылялся, с виду очень довольный собой. Впрочем, у него всегда был такой вид.
– De consolatione philosophiae, – сказал Альфред, все еще не поднимая глаз.
– Но похоже, скоро будет дождь, – отозвался я. – На западе дымка, господин, и ветер порывистый.
Альфред раздраженно посмотрел на меня:
– Что в этой жизни лучше и милее, чем служить королю и быть рядом с ним?
– Ничего! – с чувством проговорил Этельред.
Я промолчал, потому что ужасно удивился. Альфреду нравилось, когда соблюдались хорошие манеры, но он редко требовал раболепия. Однако, судя по его вопросу, он ожидал от меня изъявления тупого обожания. Заметив мое удивление, Альфред вздохнул.
– Этот вопрос, – объяснил он, – задается в труде, который я переписываю.
– Предвкушаю, как буду его читать, – сказал Этельред.
Ассер молча наблюдал за мной темными глазами валлийца. Он был умным человеком и заслуживал доверия не больше, чем хромой хорек.
Альфред положил перо.
– В данном контексте, господин Утред, короля можно считать представителем всемогущего Бога, и вопрос предполагает утешение благодаря близости к Богу, не так ли? Однако, боюсь, ты не находишь утешения ни в философии, ни в религии.
Он покачал головой и начал вытирать влажной тряпкой чернила с рук.
– Лучше бы ему найти утешение в Боге, господин король, – впервые подал голос Ассер, – чтобы его душе не пришлось гореть в вечном пламени.
– Аминь, – сказал Этельред.
Альфред печально посмотрел на свои руки с размазанными по ним чернилами.
– Лунден, – проговорил он, резко сменив тему разговора.
– В нем войска головорезов, которые убивают торговлю, – сказал я.
– Это я и сам знаю, – ледяным тоном проговорил король. – Человек по имени Зигфрид…
– Беспалый Зигфрид – благодаря отцу Пирлигу.
– Это я тоже знаю, – проговорил король, – но мне бы очень хотелось узнать, что ты делал в компании Зигфрида?
– Шпионил за ними, господин, – жизнерадостно проговорил я. – Точно так же, как ты шпионил за Гутрумом много лет назад.
Я напоминал о той зимней ночи, когда Альфред, как последний дурак, переоделся музыкантом и отправился в Сиппанхамм, где стояли войска Гутрума. В ту пору Гутрум еще был врагом Уэльса. Храбрая выходка Альфреда закончилась очень плохо, и, осмелюсь сказать, если бы не я, Гутрум стал бы королем Уэссекса.
Я улыбнулся Альфреду, который понял – я напоминаю о том, что спас ему жизнь. Но вместо того, чтобы выказать благодарность, он посмотрел на меня с отвращением.
– Мы слышали другое, – перешел в наступление брат Ассер.
– И что ты слышал, брат? – спросил я.
Монах поднял тонкий палец.
– Что ты появился в Лундене вместе с пиратом Хэстеном.
К первому пальцу присоединился второй.
– И что Зигфрид и его брат Эрик радушно приняли тебя.
Он помедлил – его темные глаза были полны злобы – и поднял третий палец.
– И что язычники называли тебя королем Мерсии.
Он медленно согнул пальцы, как будто его обвинения были неопровержимы.
Я покачал головой в притворном удивлении.
– Я знаю Хэстена с тех пор, как спас ему жизнь много лет тому назад. Поэтому воспользовался знакомством с ним, чтобы получить приглашение в Лунден. И чья вина, что Зигфрид наградил меня титулом, который никогда мне не принадлежал?
Ассер не ответил, Этельред шевельнулся рядом со мной, а Альфред просто молча на меня смотрел.
– Если вы мне не верите, – сказал я, – спросите отца Пирлига.
– Его отослали обратно в Восточную Англию, – отрывисто проговорил Ассер, – чтобы он продолжил свою миссию. Но мы его спросим. Не сомневайся.
– Я уже его спросил, – сказал Альфред, – и отец Пирлиг поручился за тебя.
Последние слова он произнес осторожно.
– А почему Гутрум не отомстил за оскорбления, нанесенные его посланникам? – спросил я.
– Король Этельстан, – Альфред назвал Гутрума его христианским именем, – отказался от каких бы то ни было притязаний на Лунден. Город принадлежит Мерсии. Войска Этельстана не вторгнутся туда. Но я пообещал прислать ему Зигфрида и Эрика, когда их захватят в плен. Это – твоя работа.
Я кивнул, но ничего не сказал.
– Итак, расскажи, как ты собираешься захватить Лунден? – потребовал Альфред.
Я помедлил, прежде чем спросить:
– Ты пытался выкупить город, господин?
Альфреда, казалось, рассердил мой вопрос. Потом король резко кивнул.
– Я предложил серебро, – натянуто произнес он.
– Предложи больше, – посоветовал я.
Он гневно посмотрел на меня:
– Больше?
– Этот город будет трудно взять, господин. У Зигфрида и Эрика сотни людей. Хэстен присоединится к ним, как только услышит, что наши войска двинулись на Лунден. Нам придется штурмовать каменные стены, господин, и во время таких атак люди будут гибнуть как мухи.
Этельред снова шевельнулся. Я знал: ему хочется отмахнуться от моих слов, объявив их трусостью, но ему хватило здравого смысла промолчать.
Альфред покачал головой.
– Я предлагал им серебро, – горько проговорил он, – столько серебра, сколько им и не снилось. Я предлагал им золото. Они сказали, что возьмут половину предложенного мной, если я добавлю еще кое-что.
Он вызывающе посмотрел на меня. Я слегка пожал плечами, предполагая, что он отказался от сделки.
– Они потребовали Этельфлэд, – сказал король.
– Вместо этого они получат удары моего меча, – воинственно заявил Этельред.
– Они хотели получить твою дочь? – удивленно спросил я Альфреда.
– Они попросили этого, потому что знали – я не выполню такого требования. А еще потому, что желали меня оскорбить.
Альфред пожал плечами, давая понять, что оскорбление было настолько же пустым, насколько ребяческим.
– Поэтому братьев Тарглисон предстоит силой выдворить из Лундена, и выдворить их должен ты. А теперь скажи, как ты это сделаешь.
Я притворился, что собираюсь с мыслями.
– У Зигфрида недостаточно людей, чтобы охранять городские стены по всей окружности, – наконец проговорил я, – поэтому мы предпримем крупную атаку против западных ворот, а потом ринемся на настоящий приступ с севера.
Альфред нахмурился и начал просматривать пергаменты, грудой лежащие на подоконнике. Он нашел страницу, которую искал, и вгляделся в строки.
– Старый город, насколько я понимаю, имеет шесть ворот, – сказал он. – Которые ты предпочитаешь?
– Ворота на западе – те, что ближе к реке. Местные называют из Воротами Лудда.
– А на северной стороне?
– Там двое ворот. Одни ведут прямо к старой римской крепости, вторые – на рынок.
– На форум, – поправил меня Альфред.
– Мы возьмем те, что ведут на рынок, – сказал я.
– А не в крепость?
– Крепость – часть стен, – объяснил я. – Поэтому, даже если мы захватим ворота, нам все равно придется преодолеть южную стену крепости. Но если мы захватим рынок, наши люди отрежут Зигфриду путь к отступлению.
Я нес эту чушь не без причин. Хотя то была правдоподобная чушь.
Атака из нового города, города саксов, через реку Флеот на стены старого города привлекла бы вражеских воинов к Воротам Лудда. И если меньшая и лучше обученная часть наших войск смогла бы потом атаковать с севера, возможно, выяснилось бы, что северные стены плохо охраняются. Едва очутившись внутри города, этот второй отряд смог бы напасть на людей Зигфрида с тыла и открыть Ворота Лудда, чтобы впустить остальную армию. По правде говоря, то был очевидный план атаки на город; вообще-то, такой очевидный, что я не сомневался – Зигфрид к нему приготовился.
Альфред размышлял над моим предложением.
Этельред молчал. Он ждал, когда тесть выскажет свое мнение.
– Река, – нерешительно проговорил Альфред.
Потом покачал головой, словно зашел в тупик.
– Река, господин?
– Что, если приблизиться к городу на корабле? – все так же нерешительно предложил Альфред.
Я позволил этому предложению повиснуть в воздухе, и оно болталось, как кусок хряща перед невыдрессированным щенком. И щенок, как и полагалось, тупо бросился на кусок.
– Нападение по реке явно лучшая идея, – уверенно заявил Этельред. – Взять, скажем, четыре или пять судов. Мы могли бы поплыть по течению и высадиться на пристани, а потом атаковать стены с тыла.
– Атаковать по суше будет рискованно. – В голосе Альфреда слышалось сомнение, хотя, судя по его словами, он поддерживал предложения зятя.
– И вероятно, такая атака будет обречена на провал, – уверенно высказался Этельред.
Он не пытался скрыть презрение к моему плану.
– Ты рассматривал возможность нападения по реке? – спросил меня Альфред.
– Рассматривал, господин.
– Мне это кажется очень хорошей идеей! – твердо сказал Этельред.
И тогда я высек щенка, как он того заслуживал.
– Существует речная стена, господин, – объяснил я. – Мы можем высадиться на пристани, но нам все равно придется преодолеть эту стену.
Стена была построена сразу за причалами, и строили ее тоже римляне – сплошная каменная кладка, кирпич, и повсюду круглые бастионы.
– А, – сказал Альфред.
– Но конечно, господин, если мой кузен желает возглавить атаку на речную стену…
Этельред молчал.
– Речная стена высока? – спросил Альфред.
– Достаточно высока, и ее недавно починили… Но, конечно, я полагаюсь на опыт твоего зятя.
Альфред знал, что я совершенно не полагаюсь на этот опыт, и бросил на меня раздраженный взгляд, прежде чем решил отшлепать меня так же, как я только что отшлепал Этельреда.
– Отец Беокка сказал, что ты взял к себе на службу брата Осферта.
– Взял, господин.
– Я желаю для брата Осферта иной судьбы, – твердо проговорил Альфред. – Поэтому ты отошлешь его обратно.
– Конечно, господин.
– Он призван служить церкви, – сказал Альфред.
Готовность, с которой я согласился, пробудила его подозрения. Он повернулся и уставился в маленькое окошко.
– Я не могу терпеть присутствие Зигфрида в Лундене. Нам нужно открыть реку для судоходства, и сделать это быстро.
Король соединил за спиной испачканные чернилами руки, и я увидел, что пальцы его то сжимаются, то разжимаются.
– Я хочу, чтобы это было сделано до того, как прокукует первая кукушка. Господин Этельред будет командовать войсками.
– Спасибо, господин, – сказал Этельред и упал на одно колено.
– Но ты будешь слушать советы господина Утреда, – настойчиво проговорил король, повернувшись к зятю.
– Конечно, господин, – лживо ответил Этельред.
– У господина Утреда больше военного опыта, чем у тебя, – объяснил король.
– Я буду ценить его помощь, – очень убедительно солгал Этельред.
– И я хочу, чтобы город был взят до того, как прокукует первая кукушка! – повторил король.
Это означало, что у нас есть примерно шесть недель.
– Теперь ты созовешь людей? – спросил я Альфреда.
– Созову, – ответил он, – а вы оба позаботьтесь о провизии для войск.
– И я вручу тебе Лунден, – с энтузиазмом сказал Этельред. – «Когда просит хороший молящийся, кроткая вера вознаграждается»!
– Мне не нужен Лунден, – резковато ответствовал Альфред. – Он принадлежит Мерсии, тебе. – Он слегка наклонил голову в сторону Этельреда. – Но, может, ты разрешишь мне назначить в этом городе епископа и губернатора?
– Конечно, господин!
Меня отпустили, и я ушел, оставив тестя и зятя с Ассером, у которого была кислая рожа.
Я стоял на солнышке снаружи и думал, как же мне взять Лунден. Потому что знал – мне придется это сделать, причем так, чтобы Этельред даже не заподозрил о моих планах.
«И это можно сделать, – думал я, – но только втихомолку и если повезет».
Wyrd bið ful aræd. Судьбы не избежать.
Я отправился на поиски Гизелы.
Я пересек внешний двор и увидел группку женщин рядом с одной из дверей. Среди женщин была Энфлэд, и я повернулся, чтобы ее поприветствовать. Некогда она была шлюхой, потом стала любовницей Леофрика, а теперь была компаньонкой жены Альфреда. Я сомневался, что Эльсвит знает, что ее компаньонка некогда была шлюхой, хотя, возможно, королеву это не заботило, потому что обоих женщин связывали узы разделенной горечи. Эльсвит негодовала, что Уэссекс не желает называть жену короля королевой, а Энфлэд слишком много знала о мужчинах, чтобы полюбить кого-нибудь из них. Однако она мне нравилась, и я свернул к ней, чтобы поговорить… Однако при виде меня она покачала головой, предупреждая, чтобы я держался подальше.
Тут я остановился и увидел, что Энфлэд обнимает молодую женщину, сидящую на стуле, опустив голову. Внезапно эта женщина вскинула глаза и увидела меня. То была Этельфлэд, ее хорошенькое личико было изможденным, осунувшимся и испуганным. Она плакала, глаза ее все еще блестели от слез. Похоже, сперва она меня не узнала, но потом нерешительно мне улыбнулась. Я улыбнулся в ответ, поклонился и пошел дальше.
И стал думать о Лундене.