Часть первая
Мост
Глава первая
– Мертвец говорит, – сказал мне Этельвольд.
В кои-то веки он был трезв. Трезв, серьезен и полон благоговения.
На мой дом налетал ночной ветер. Свечи мерцали, разгораясь красным, на сквозняке, задувающем в дымовую дыру в крыше и сквозь щели дверей и ставен.
– Мертвец говорит? – переспросил я.
– Труп, – сказал Этельвольд. – Он поднялся из могилы и говорит.
Он уставился на меня широко раскрытыми глазами, потом кивнул, словно подчеркивая, что рассказывает правду. Подался ко мне и зажал руки между колен.
– Я его видел, – добавил он.
– Говорящий труп?
– Он встал!
Этельвольд сделал жест, показывая, что именно имеет в виду.
– Кто «он»?
– Мертвец. Он встал и разговаривает!
Этельвольд все еще пристально смотрел на меня, и на лице его было написано негодование.
– Это правда, – добавил он.
Судя по его тону, он понимал, что я ему не верю.
Я подвинул скамью поближе к очагу.
Прошло десять дней с тех пор, как я убил викингов и подвесил их тела над рекой.
Ледяной дождь шуршал по тростниковой крыше и колотил в запертые ставни. Две мои гончие лежали перед огнем; одна печально посмотрела на меня, когда я зацарапал по полу скамьей, потом снова опустила голову.
Дом этот построили римляне, поэтому пол был выложен плиткой, стены были каменными, но тростниковую крышу я уложил сам. Дождь плевался сквозь проделанное в ней дымовое отверстие.
– И что же говорит мертвец? – спросила Гизела – моя жена и мать двоих моих детей.
Этельвольд ответил не сразу, может, потому, что считал – женщина не должна принимать участия в серьезном разговоре. Но по моему молчанию он понял: Гизела вольна говорить в собственном доме. И Этельвольд слишком нервничал, чтобы настаивать, чтобы я ее отослал.
– Он говорит, что я должен быть королем, – негромко признался он и посмотрел на меня, боясь, как я отреагирую.
– Королем чего? – прямо спросил я.
– Уэссекса, конечно, – ответил Этельвольд.
– А, Уэссекса, – отозвался я, словно никогда не слыхал о существовании подобного места.
– И я должен быть королем! – запротестовал Этельвольд. – Мой отец был королем!
– А теперь король – брат твоего отца, – сказал я. – И люди говорят, что он хороший король.
– А что говоришь ты? – с вызовом спросил Этельвольд.
Я не ответил. Многие знали, что мне не нравится Альфред и что я не нравлюсь ему, но это не означало, что племянник Альфреда, Этельвольд, будет хорошим королем. Этельвольду, как и мне, было под тридцать, и он имел репутацию пьяницы и распутного дурака.
Однако у него и впрямь имелись притязания на трон Уэссекса. Его отец в самом деле был королем, и, обладай Альфред хотя бы крупицей здравого смысла, он бы вспорол своему племяннику горло до самых позвонков. Вместо этого Альфред положился на то, что Этельвольд не доставит ему неприятностей благодаря своему пристрастию к элю.
– Где ты видел живой труп? – ответил я вопросом на вопрос Этельвольда.
Он махнул рукой на север.
– На другой стороне дороги. Прямо на другой стороне.
– На другой стороне Веклингастрет? – спросил я, и он кивнул.
Итак, Этельвольд разговаривал с датчанами, а не только с мертвецом. Дорога Веклингастрет проходила к северо-западу от Лундена, тянулась через Великобританию и заканчивалась у Ирландского моря к северу от Уэльса. Все, что лежало к югу от этой дороги, было землей саксов, а все находившееся к северу покорилось датчанам.
Тогда, в 885 году, царил мир – но то был мир, бурлящий мелкими стычками и ненавистью.
– То был труп датчанина? – спросил я.
Этельвольд кивнул:
– Его зовут Бьорн, он был скальдом при дворе Гутрума. Он отказался принять христианство, поэтому Гутрум его убил. Бьорна можно вызвать из могилы. Я видел его.
Я посмотрел на Гизелу. Она была датчанкой, а я ни разу не встречал среди моих соотечественников-саксов колдовства, описанного Этельвольдом. Гизела пожала плечами – значит, подобная магия была незнакома и ей.
– И кто вызывает мертвеца? – спросила она.
– Свежий труп, – ответил Этельвольд.
– Свежий труп? – переспросил я.
– Надо послать кого-нибудь в мир мертвых, – объяснил Этельвольд как нечто само собой разумеющееся, – чтобы он разыскал там Бьорна и привел обратно.
– Итак, кого-то убивают? – спросила Гизела.
– А как еще можно отправить посланца к мертвецу? – воинственно отозвался Этельвольд.
– И Бьорн говорит по-английски? – осведомился я.
Я задал этот вопрос, потому что знал – Этельвольд почти не понимает датского языка.
– Он говорит по-английски, – угрюмо подтвердил Этельвольд.
Ему не нравилось, что его допрашивают.
– Кто тебя к нему отвел?
– Какие-то датчане, – неопределенно ответил он.
Я издевательски ухмыльнулся:
– Итак, явились некие датчане, сказали, что с тобой хочет поговорить мертвый поэт, и ты покорно отправился во владения Гутрума?
– Мне заплатили золотом! – в свое оправдание сказал Этельвольд.
Он вечно был в долгах.
– А зачем ты пришел к нам?
Этельвольд не ответил. Он ерзал и смотрел на Гизелу, которая пряла шерсть.
– Ты отправился в земли Гутрума, – настойчиво продолжал я, – поговорил с мертвецом, а потом явился ко мне. Почему?
– Потому что Бьорн сказал – ты тоже будешь королем! – ответил Этельвольд.
Он говорил негромко, и все равно я поднял руку, призывая его умолкнуть, и тревожно оглянулся на дверь, словно ожидал, что в темной соседней комнате притаился шпион. Я не сомневался: среди моей челяди есть шпионы Альфреда. Мне казалось, я знаю, кто именно, но я не был полностью уверен, что их распознал. Поэтому я позаботился, чтобы слуги находились подальше от комнаты, в которой велась беседа с Этельвольдом.
И все равно говорить громко было бы глупо.
Гизела перестала прясть и пристально смотрела на Этельвольда. Я – тоже.
– Что он сказал? – переспросил я.
– Он сказал, что ты, Утред, будешь коронован как правитель Мерсии, – тише проговорил Этельвольд.
– Ты что, пил?
– Нет. Только эль.
Он подался ко мне.
– Бьорн Мертвец желает поговорить и с тобой, чтобы рассказать, какая судьба тебя ждет. Мы с тобой, Утред, будем королями и соседями. Боги этого хотят, и они послали мертвеца, чтобы тот выразил их волю.
Этельвольд слегка дрожал и потел, но не пил. Страх отбил у него охоту пить, и это убедило меня, что он говорит правду.
– Боги желают знать, согласен ли ты встретиться с мертвецом. И если ты согласен, они пошлют его к тебе.
Я посмотрел на Гизелу, а она на меня – ее лицо ничего не выражало. Я не сводил с нее глаз не в ожидании ответа, а потому что она была так красива! Моя темноволосая датчанка, моя дорогая Гизела, моя супруга, моя любовь. Она, должно быть, прочла мои мысли, потому что ее длинное суровое лицо медленно расплылось в улыбке.
– Утред должен стать королем? – спросила она, прервав молчание, и посмотрела на Этельвольда.
– Так сказал мертвец, – с вызовом отозвался Этельвольд. – А Бьорн услышал об этом от трех сестер.
Он имел в виду норн – богинь судьбы, трех сестер, определяющих наше предназначение.
– Утред должен стать королем Мерсии? – с сомнением спросила Гизела.
– А ты будешь королевой, – ответил Этельвольд.
Гизела снова взглянула на меня. То был недоуменный взгляд, но я не дал ответа, которого она ожидала. Вместо этого я стал думать о том, что в Мерсии нет короля. Их прежний король, ублюдок-сакс на поводке датчан, умер, не оставив наследников. Королевство было поделено между датчанами и саксами. Брат моей матери был олдерменом Мерсии, пока не погиб от рук валлийца, поэтому во мне текла и мерсийская кровь. И в Мерсии не имелось короля.
– Думаю, тебе следовало получше расслышать, что сказал мертвец, – сурово проговорила Гизела.
– Если за мной пришлют, я откликнусь на зов, – пообещал я.
Потому что мертвец разговаривал и хотел, чтобы я стал королем.
* * *
Альфред прибыл через неделю.
То был прекрасный день. Полуденное солнце стояло низко в бледно-голубых небесах над холодной землей. Рукава реки, там, где Темез медленно тек близ островов Скефтес-Ай и Воденес-Ай, обрамлял лед. У края льда ходили лысухи, куропатки и поганки; на подтаявшей грязи Скефтес-Ай охотилось за червяками множество черных и обыкновенных дроздов.
Здесь был мой дом. Уже два года это было моим домом. Коккхэм, край Уэссекса, откуда Темез течет к Лундену и к морю. Я, Утред, нортумбрийский лорд, изгнанник и воин, стал строителем, торговцем и отцом. Я служил Альфреду, королю Уэссекса, не потому, что хотел ему служить, а потому, что дал ему клятву верности.
И Альфред поручил мне построить в Коккхэме новый бург.
Бург – это город, превращенный в крепость, и Альфред укреплял свое королевство Уэльс подобными крепостями. Повсюду на границе Уэльса – у моря, у рек, на болотах, граничащих с владениями корнуоллских дикарей, – возводились крепостные стены. Датская армия могла вторгнуться во владения Альфреда через бреши между такими крепостями, но обнаружила бы на его землях другие твердыни, все до единой оснащенные гарнизонами. Альфред, в редкое для него мгновение свирепого вдохновения, сказал мне, что бурги – это осиные гнезда, из которых воины могут тучей ринуться на атакующих датчан и жалить их.
И бурги были построены в Эксанкестере и в Верхаме, в Киссекестре и в Хастенгасе, в Эскенгаме и в Окснафорде, в Кракгеладе и в Вэкеде, а еще в дюжине других мест, раскиданных между этими городами.
Стены и палисады, а на них – люди с копьями и щитами. Уэссекс становился землей крепостей, и моей задачей было превратить в бург маленький городок Коккхэм.
Этим занимались все местные восточные саксы мужского пола старше двадцати лет. Половина из них работала, пока другая половина ухаживала за посевами. Предполагалось, что в Коккхэме будет работать одновременно пятьсот человек, но обычно их бывало меньше трехсот. Они копали, делали насыпи, рубили деревья, чтобы возвести стены, и на берегу Темеза росла крепость.
Вообще-то, даже две крепости: одна – на южном берегу реки, а вторая – на Скефтес-Ай, островке, делящем реку на два рукава. Тогда, в январе 885 года, работа была почти закончена, и ни один датский корабль не мог больше подняться вверх по течению, чтобы викинги совершали набеги на фермы и на деревни, стоящие вдоль берега. Да, они могли сделать такую попытку, но им пришлось бы миновать только что возведенные мною укрепления, сознавая, что мои воины будут преследовать их, поймают на берегу и убьют.
Тем утром в Коккхэм приплыл датский торговец по имени Ульф. Он пришвартовался в гавани Скефтес-Ай, где один из моих служащих осмотрел его товары, чтобы определить размер пошлины. Сам Ульф, улыбаясь беззубой улыбкой, поднялся вверх по берегу, чтобы поприветствовать меня. Он вручил мне кусок янтаря, завернутый в лайку.
– Для госпожи Гизелы, господин, – сказал он. – Она здорова?
– Здорова, – ответил я, прикоснувшись к амулету в виде молота Тора, который я носил на шее.
– И говорят, родила второго ребенка?
– Девочку. А где ты об этом слышал?
– В Бемфлеоте, – ответил он.
Это казалось резонным. Ульф был северянином, но ни один корабль не приходил из Нортумбрии в Уэссекс в разгар холодной зимы. Он, должно быть, перезимовал на юге Восточной Англии, в полной маленьких островков дельте Темеза.
– Тут немного, – сказал Ульф, показав на свой груз. – Я купил шкуры и лезвия топоров в Грантакастере и решил подняться вверх по течению, чтобы посмотреть – не осталось ли у вас, саксов, хоть толики денег.
– Ты поднялся вверх по течению, чтобы посмотреть – закончили ли мы строительство крепости, – отозвался я. – Ты шпион, Ульф, и, наверное, я повешу тебя на дереве.
– Нет, не повесишь.
Мои слова его не впечатлили.
– Мне скучно, – проговорил я, убирая янтарь в кошель. – И меня бы развлек датчанин, дергающийся на веревке, верно?
– Тогда ты, должно быть, смеялся, когда подвесил команду Джаррела.
– Так вот как его звали? Джаррел? – переспросил я. – Я не спрашивал его имени.
– Я видел тридцать тел. – Ульф мотнул головой, указывая вниз по течению. – Или даже больше? Они висели на деревьях, и я подумал: «Похоже, это дело рук господина Утреда».
– Какое там – тридцать! – ответил я. – Пятьдесят три. Мне следовало бы добавить к ним и твой несчастный труп, чтобы подвешенных стало побольше.
– Я тебе не нужен, – жизнерадостно заявил Ульф. – Тебе нужен молодой, потому что молодые сильнее дергаются на веревке, не то что мы, старики.
Он посмотрел вниз, на свое судно, и сплюнул в сторону рыжеволосого мальчика, который безучастно глядел на реку.
– Ты мог бы повесить вон того маленького ублюдка. Это – старший сын моей жены, и он всего лишь жалкий козий хрящ! Вот он будет дергаться как следует!
– Итак, кто сейчас в Лундене? – спросил я.
– Ярл Хэстен то приходит, то уходит, – сказал Ульф. – Чаще всего его нет в городе.
Это меня удивило.
Я знал Хэстена. Этот молодой датчанин дал мне клятву верности, но нарушил ее, а теперь стремился стать полководцем. Он называл себя ярлом, что забавляло меня, но я удивился, узнав, что он отправился в Лунден. Я знал, он построил окруженный стеной лагерь на побережье Восточной Англии. А теперь, значит, перебрался поближе к Уэссексу и, возможно, напрашивался на неприятности.
– И чем он занимается? – пренебрежительно спросил я. – Ворует соседских уток?
Ульф сделал глубокий вдох и покачал головой:
– У него есть союзники, господин.
Что-то в его тоне насторожило меня.
– Союзники?
– Братья Тарглисон, – сказал Ульф и прикоснулся к своему амулету-молоту.
Тогда это имя ничего мне не говорило.
– Тарглисон?
– Зигфрид и Эрик, – ответил Ульф, не выпуская амулета. – Норвежские ярлы.
Это было что-то новое. Норвежцы обычно не приходили в Восточную Англию и в Уэссекс. Мы часто слышали истории об их набегах на земли ско́ттов или ирландцев, но норвежские вожди редко приближались к Уэссексу.
– Что норвежцы делают в Лундене? – спросил я.
– Они явились туда два дня назад, господин, – ответил Ульф, – на двадцати двух судах. Хэстен присоединился к ним на девяти кораблях.
Я тихо свистнул. Тридцать один корабль – это флот. Значит, братья и Хэстен командовали армией, в которой было по меньшей мере тысяча человек. И эти люди находились в Лундене, а Лунден стоял на границе Уэссекса.
В ту пору Лунден был странным городом. Официально он входил в Мерсию, но Мерсия не имела короля, поэтому Лунден не имел правителя. Город не был сакским и не был датским; там жили и саксы, и датчане, и человек мог разбогатеть там, погибнуть… или и то и другое. Лунден стоял на стыке Мерсии, Восточной Англии и Уэссекса – город торговцев, купцов и мореплавателей. А сейчас, если верить Ульфу, в стенах Лундена стоит армия викингов.
Ульф захихикал:
– Они поймали тебя, как крысу в мешке, господин.
Я гадал, как флот мог собраться и пройти вверх по течению в Лунден так, чтобы я не узнал об этом задолго до его появления. Коккхэм был ближайшим к Лундену бургом, и, если в большом городе что-то происходило, я обычно узнавал об этом в течение дня. Но теперь город оккупировали враги, а я ничего не знал.
– Братья послали тебя, чтобы ты мне обо всем рассказал? – спросил я Ульфа.
Я предположил, что Тарглисоны и Хэстен захватили Лунден только для того, чтобы кто-нибудь – вероятно, Альфред – заплатил им за то, чтобы они оставили город. В таком случае в их интересах было дать знать о своем появлении.
Ульф покачал головой:
– Я приплыл туда, когда они появились, господин. Мне и без того приходится платить пошлину тебе, а тут еще пришлось отдать им половину товара.
Он содрогнулся.
– Ярл Зигфрид – плохой человек, господин. Никто не должен иметь с ним дела.
– Почему я не знал, что они с Хэстеном? – спросил я.
– Они и не были с Хэстеном. Они были во Франкии. Приплыли через море и поднялись вверх по реке.
– С двадцатью двумя судами, полными норвежцев, – горько проговорил я.
– Они собрали всех, господин. Датчан, фризов, саксов, норвежцев – всех. Зигфрид находит людей везде, где боги опорожняют свои ночные горшки. Это голодные люди, господин. Люди, не имеющие хозяев. Отребье. Они собрались отовсюду.
Человек, не имеющий хозяина, был худшим из людей. Он никому не приносил клятву верности. Не имел ничего, кроме меча, голода и амбиций. В свое время я сам был таким человеком.
– Итак, Зигфрид и Эрик собираются устроить заварушку? – мягко предположил я.
– Зигфрид – да, – ответил Ульф. – А что касается Эрика… Он младший брат. Люди хорошо о нем отзываются, но Зигфриду не терпится учинить беду.
– Он хочет получить выкуп?
– Возможно, – с сомнением произнес Ульф. – Он должен платить всем этим людям, а у него нет ничего, кроме мышиных какашек во Франкии. Но кто заплатит ему выкуп? Лунден принадлежит Мерсии, так ведь?
– Так, – ответил я.
– А в Мерсии нет короля. Непорядок, верно? Королевство без короля.
Я подумал о визите Этельвольда и прикоснулся к своему амулету в виде молота Тора.
– Ты когда-нибудь слышал о мертвеце, встающем из могилы? – спросил я Ульфа.
– О мертвеце, встающем из могилы?
Он встревоженно уставился на меня и тоже потянулся к своему амулету.
– Мертвым лучше оставаться в Нифльхейме, господин.
– Возможно, существует древнее волшебство, поднимающее мертвеца из могилы? – предположил я.
– Ты слышал эти истории, – сказал Ульф, теперь он крепко стискивал амулет.
– Какие истории?
– Истории с далекого севера, господин. Пришедшие из земли льда и берез. Там случаются странные вещи. Говорят, люди могут летать там в темноте и мертвец ходит по замерзшим морям, но я никогда ничего подобного не видел.
Ульф поднес амулет к губам и поцеловал его.
– Думаю, это просто сказки, чтобы пугать ими детей зимними ночами, господин.
– Может быть, – сказал я и повернулся, чтобы посмотреть на мальчика, бегущего вдоль только что возведенной стены.
Мальчик спрыгнул со стволов, которые вскоре должны были стать бойцовой площадкой, заскользил по грязи, вскарабкался вверх по берегу и встал предо мной. Он так запыхался, что не мог вымолвить ни слова. Я подождал, пока он переведет дыхание.
– «Халигаст», господин, – сказал мальчик. – «Халигаст»!
Ульф в замешательстве посмотрел на меня. Как и все торговцы, он немного говорил по-английски, но слово «халигаст» поставило его в тупик.
– «Святой Дух», – перевел я ему.
– Идет, господин! – возбужденно выдохнул мальчик и показал вверх по реке. – Уже идет!
– Святой Дух идет? – встревоженно спросил Ульф.
Он, наверное, понятия не имел, что такое Святой Дух, но знал достаточно, чтобы бояться всяческих духов, а мои недавние расспросы про живого мертвеца его напугали.
– Так называется корабль Альфреда, – объяснил я. Потом повернулся к мальчику. – Король на борту?
– На судне развевается его флаг, господин.
– Значит, на борту.
Ульф одернул рубашку.
– Альфред? Что ему нужно?
– Хочет убедиться, что я ему верен, – сухо проговорил я.
Ульф ухмыльнулся:
– Итак, ты можешь сам оказаться тем, кто будет дергаться на веревке, а, господин?
– Мне нужны лезвия для топоров, – сказал я. – Отнеси самые лучшие в дом, а после обсудим цену.
Появление Альфреда меня не удивило. В те годы он проводил много времени, путешествуя от одного растущего бурга к другому, чтобы проверить, как ведутся работы. За последние два года он побывал в Коккхэме дюжину раз, но я решил, что сейчас он прибыл не для того, чтобы осмотреть стены, а для того, чтобы выяснить, зачем ко мне являлся Этельвольд. Шпионы короля сделали свою работу, и у него появились ко мне вопросы.
Корабль шел быстро, подгоняемый течением зимнего Темеза. В холодные месяцы путешествовать по воде было быстрее, и Альфреду нравился «Халигаст», потому что на борту можно было работать и в то же время двигаться вдоль северной границы Уэссекса. На «Халигасте» имелось двадцать гребцов и хватало места для половины телохранителей Альфреда и для неизменно сопровождавшей короля свиты священников. Королевский флаг с зеленым драконом развевался на верхушке мачты, а два других свисали с поперечной реи, которая удерживала бы парус, если б корабль находился в море. На одном из флагов изображался святой, на другом, зеленом, были вышиты белые кресты.
У кормы находилась небольшая надстройка, в которой еле умещался рулевой; зато там Альфред мог держать свой стол.
На втором корабле, «Хеофонхлафе», размещались остальные телохранители и священники. Название «Хеофонхлаф» означало «Хлеб небесный». Альфред никогда не умел подбирать хорошие названия для кораблей.
«Хеофонхлаф» причалил первым, и десяток людей в кольчугах, с копьями и щитами, взобрались на берег и выстроились на деревянной пристани. За первым кораблем причалил «Халигаст», его рулевой так сильно ударил судно носом о сваю, что Альфред, стоявший посередине палубы, покачнулся. Другие короли выпотрошили бы рулевого за то, что он заставил их потерять достоинство, но Альфред как будто ничего не заметил. Он горячо разговаривал с бледным монахом с худым лицом и чисто выбритым подбородком. То был Ассер из Уэльса. Я слышал, что брат Ассер – новый любимец короля. Я знал: этот монах меня ненавидит, и правильно, потому что я платил ему тем же.
И все равно я улыбнулся ему, а он отшатнулся, словно я облевал ему рясу, и еще ближе придвинулся к королю, который мог бы сойти за его близнеца, потому что Альфред Уэссекский куда больше походил на монаха, чем на короля. Он носил длинный черный плащ, и его растущая лысина походила на тонзуру монаха. Его руки, словно руки чиновника, были вечно испачканы чернилами, а костистое лицо было худым, серьезным и бледным. Альфред часто сбривал свою чахлую бородку, но не сейчас – и в этой бородке виднелась густая проседь.
Команда пришвартовала «Халигаст», Альфред взял Ассера под локоть и вместе с ним сошел на берег. На груди валлийца висел огромный крест, и Альфред прикоснулся к нему, прежде чем повернулся ко мне.
– Господин мой Утред! – с жаром проговорил он.
Король был непривычно вежлив – не потому, что был рад меня видеть, а потому, что думал – я замышляю заговор. У меня было мало иных причин, чтобы ужинать с его племянником, Этельвольдом.
– Господин мой король, – отозвался я и поклонился.
На брата Ассера я даже не взглянул.
Когда-то валлиец обвинил меня в пиратстве, убийстве и дюжине других преступлений. Большинство его обвинений попали в точку, но я все еще был жив. Ассер бросил на меня пренебрежительный взгляд и затруси́л по грязи, явно намереваясь удостовериться, что ни одна монахиня в Коккхэмском монастыре не беременна, не пьяна и не счастлива.
Альфред в сопровождении шести воинов и Эгвина, который теперь командовал его личными войсками, пошел вдоль недавно возведенных укреплений. Он взглянул на корабль Ульфа, но ничего не сказал.
Я знал, что должен рассказать ему о захвате Лундена, но решил, что новости подождут до тех пор, пока король не задаст свои вопросы. А пока Альфред довольствовался тем, что осматривал мою работу – и не находил ничего, что мог бы раскритиковать, и ничего, чего не ожидал бы увидеть. Строительство бурга Коккхэма продвигалось куда лучше, чем строительство многих других бургов. В следующем бурге выше по течению Темеза – Веленгафорде, едва начали копать землю, не говоря уж о возведении палисада, а стены Окснафорды рухнули в ров после недели неистовых дождей, перед самыми святками. Но бург Коккхэма был почти готов.
– Мне говорили, – сказал Альфред, – что фирд неохотно выходит на работу. Ты не находишь, что так и есть?
Фирд был армией, которую собирали с графства. И фирд не только возводил бурги, но и формировал их гарнизоны.
– Фирд работает очень неохотно, господин, – ответил я.
– Однако ты почти закончил работы?
Я улыбнулся:
– Я повесил десять человек, и это пробудило рвение в остальных.
Альфред остановился там, откуда мог смотреть вниз по течению реки. Этот вид был красив из-за множества лебедей на воде.
Я наблюдал за королем. Морщины на его лице стали глубже, кожа бледнее. Он выглядел больным, но ведь Альфред Уэссекский вообще был больным человеком. Его мучили боли в животе, кишечные боли, и я увидел, как исказилось его лицо, когда его снова скрутило.
– Я слышал, – проговорил он холодно, – что ты повесил их без суда?
– Да, господин, так и есть.
– В Уэссексе существуют законы, – сурово промолвил он.
– А если не построить бург, – ответил я, – не будет никакого Уэссекса.
– Тебе нравится бросать мне вызов, – мягко сказал король.
– Нет, господин, я ведь дал тебе клятву верности. И я выполняю свою работу.
– Тогда не вешай больше людей без суда, – резко велел Альфред. Потом повернулся и посмотрел через реку, на мерсийский берег. – Король должен вершить правосудие, господин Утред. Такова работа короля. А если у земли нет короля, каким образом там может существовать закон?
Альфред все еще говорил мягким тоном, но он испытывал меня, и на мгновение я встревожился. Мне подумалось – он явился сюда, чтобы выяснить, что именно сказал мне Этельвольд. Но упоминание о Мерсии, не имеющей короля, заставило меня предположить: Альфред уже знает, что именно обсуждалось той ночью, когда дул холодный ветер и шел проливной дождь.
– Есть люди, – продолжал король, все еще глядя на мерсийский берег, – которые хотели бы стать королями Мерсии.
Он помедлил, и я совсем было убедился – он знает все о том, что рассказал мне Этельвольд. Но следующие слова короля выдали его неведение.
– Может, среди этих людей и мой племянник Этельвольд?
Я разразился хохотом – слишком громким, такое облегчение я испытал.
– Этельвольд! – проговорил я. – Он не хочет быть королем Мерсии. Он хочет получить твой трон, господин.
– Он так тебе сказал? – резко спросил Альфред.
– Конечно сказал. Он всем об этом говорит!
– Так вот зачем он явился сюда, к тебе?
Альфред был больше не в силах сдерживать любопытство.
– Он явился сюда, чтобы купить коня, господин, – солгал я. – Ему понравился мой жеребец, Смока, но я отказался продавать.
Смока был необычной масти – серо-черной, потому и получил такую кличку – «Дым». И он выиграл все скачки, в каких участвовал. Что еще лучше – он не боялся ни людей, ни щитов, ни оружия, ни шума. Я мог бы продать Смоку любому воину в Британии.
– И Этельвольд говорил о том, что хочет стать королем? – подозрительно спросил Альфред.
– Конечно.
– Ты не рассказал мне об этом сразу, – с укоризной промолвил Альфред.
– Если бы я рассказывал тебе о каждом случае, когда Этельвольд вел изменнические речи, таким рассказам не было бы конца. А сейчас я говорю – тебе следовало бы отрубить ему голову.
– Он мой племянник, – чопорно проговорил Альфред. – И в нем течет королевская кровь.
– И все равно голова его отделяется от тела, как у всякого другого, – настаивал я.
Король нетерпеливо махнул рукой, будто мое предложение было смехотворным.
– Я подумывал о том, чтобы сделать его королем Мерсии, – сказал Альфред, – но он все равно потерял бы трон.
– Потерял бы, – согласился я.
– Он слабый, – презрительно заметил Альфред, – а Мерсии нужен сильный правитель. Такой, которого будут бояться датчане.
Призна́юсь, в тот момент я подумал, что он имеет в виду меня. Я уже готов был его поблагодарить, даже упасть на колени и взять его руку, но тут Альфред меня просветил:
– Я думаю о твоем кузене.
– Об Этельреде? – спросил я с нескрываемой насмешкой.
Мой кузен был маленьким нахальным засранцем, преисполненным самоуверенности, но он был близок к Альфреду. Так близок, что собирался жениться на старшей дочери короля.
– Он может стать олдерменом Мерсии, – сказал Альфред, – и править там с моего благословения.
Другими словами, мой презренный кузен будет управлять Мерсией, бегая на поводке Альфреда. И, если я не ошибался, Альфреду это будет выгоднее, чем позволить кому-нибудь вроде меня сесть на мерсийский трон. Этельред, женившись на Этельфлэд, станет человеком Альфреда, а Мерсия (по крайней мере, та ее часть, что находится к югу от дороги Веклингастрет), станет смахивать на провинцию Уэссекса.
– Если мой кузен должен сделаться повелителем Мерсии, значит он будет повелителем Лундена? – спросил я.
– Конечно.
– Тогда у него неприятности, господин, – заметил я.
И, откровенно говоря, я сказал это с удовольствием, думая о том, как мой напыщенный кузен будет справляться с тысячей отпетых мерзавцев, которыми командуют северные ярлы.
– Флот из тридцати одного корабля появился в Лундене два дня тому назад, – сообщил я. – Флот под командованием Зигфрида и Эрика Тарглисонов. Их союзник – Хэстен из Бемфлеота. Насколько мне известно, господин, теперь Лунден принадлежит норвежцам и датчанам.
Мгновение Альфред молчал, глядя на вздувшуюся реку, по которой плавало множество лебедей. Сейчас король был бледнее обыкновенного; челюсти его были крепко сжаты.
– Судя по твоему тону, ты доволен случившимся, – наконец горько промолвил он.
– У меня не было намерения говорить таким тоном, господин, – ответил я.
– Как, во имя Господа, это могло произойти? – сердито вопросил он, повернулся и посмотрел на стены бурга. – Братья Тарглисон были во Франкии!
Я никогда прежде не слышал о Зигфриде и Эрике, но Альфред взял за правило знать, где именно рыщут отряды викингов.
– Теперь они в Лундене, – безжалостно сказал я.
Альфред снова умолк, и я знал, о чем он думает. Он думал о том, что Темез – это дорога, ведущая в другие королевства, в остальной мир, и если датчане и норвежцы перекрыли Темез, значит Уэссекс отрезан почти от всей мировой торговли. Конечно, существовали иные порты и иные реки, но Темез был великой рекой, которая принимала суда из всех морей.
– Они хотят денег? – горько спросил Альфред.
– Это проблема Мерсии, господин, – намекнул я.
– Не будь дураком! – огрызнулся король. – Лунден, может, и в Мерсии, но река принадлежит обоим нашим королевствам.
Он снова повернулся и посмотрел на реку так, будто ожидал увидеть вдалеке появляющиеся мачты норвежских кораблей, идущих вверх по течению.
– Если они не уйдут, – тихо проговорил Альфред, – их следует изгнать.
– Да, господин.
– И это, – продолжал он решительно, – будет моим свадебным подарком твоему кузену.
– Лунден?
– И ты обеспечишь ему этот подарок, – свирепо сказал Альфред. – Ты вернешь Лунден под мерсийское правление, господин Утред. К празднику святого Давида дай мне знать, какие силы тебе понадобятся, чтобы захватить этот подарок.
Он нахмурился, размышляя.
– Твой кузен будет командовать армией, но он слишком занят, чтобы составлять план кампании. Ты позаботишься о необходимых приготовлениях и известишь его.
– Да ну? – раздраженно спросил я.
– Да, – ответил Альфред. – Так ты и поступишь.
Король не остался, чтобы поесть. Он помолился в церкви, дал серебра монастырю, а потом взошел на «Халигаст» и исчез, направившись вверх по течению.
А я должен был взять Лунден и отдать всю славу моему кузену Этельреду.
* * *
Призыв встретиться с мертвецом пришел спустя две недели после визита Альфреда и застал меня врасплох.
Каждое утро, если снег не был слишком глубоким, у моих ворот собиралась толпа просителей. Я был правителем Коккхэма, человеком, вершившим правосудие. Альфред даровал мне такое право, зная, как это важно для строительства его бурга. Он дал мне еще кое-что. Я имел право забирать десятую часть каждого урожая в Северном Беррокскире. Мне приводили свиней, скот, приносили зерно, и на эти доходы я платил за строевой лес, из которого возводились стены, платил за оружие тех, кто эти стены охранял.
Такие права давали мне широкие возможности, и Альфред мне не доверял – поэтому приставил ко мне проныру-священника по имени Вулфстан, в чьи обязанности входило присматривать, чтобы я не воровал слишком много. На самом деле воровал сам Вулфстан. Он пришел ко мне летом с полуухмылкой на лице и заявил, что пошлина, которую мы собрали с речных торговцев, не поддается учету, значит Альфред никогда не сможет проверить, правильны ли наши счета. Он ожидал моего одобрения, но вместо этого получил весомый удар по башке с выбритой на ней тонзурой. Я отослал его к Альфреду под стражей с письмом, рассказывающим о его нечестности… А потом украл пошлину сам.
Священник был дураком. Никогда, ни за что не рассказывай другим о своих преступлениях – если только преступления эти не такие огромные, что их уже не утаить. А в последнем случае описывай их как «политику» или как «искусство управления государственными делами».
Я сам воровал не много, не больше, чем воровал бы любой другой на моем месте. И работа над стенами бурга доказала Альфреду, что я свое дело знаю. Я всегда любил строить. И на свете есть не так уж много более приятных дел, чем беседа с искусными людьми, которые пилят, обтесывают и сколачивают доски и бревна.
Помимо строительства я еще вершил правосудие, и вершил неплохо, потому что мой отец, лорд Беббанбурга, в Нортумбрии, научил меня: таков долг лорда перед людьми, которыми он правит. Люди многое простят своему повелителю, пока он их защищает.
Поэтому каждый день я слушал о людских невзгодах, и недели через две после визита Альфреда, утром, под моросящим дождем, две дюжины людей стояли на коленях у дверей моего дома. Теперь я уже не вспомню все их жалобы, но, без сомнения, среди прочих встречались и обычные жалобы на передвинутые межевые камни и на невыплаченное приданое.
Я быстро вынес решения, руководствуясь при этом поведением жалобщиков. Обычно я считал, что тот, кто ведет себя дерзко, – врет, а тот, кто плачет, пытается пробудить во мне жалость. Сомневаюсь, что мои решения были верны, но люди почти всегда оставались довольны приговорами и знали: я не беру взяток, чтобы подыграть богатым.
Но я хорошо запомнил одного из просителей, явившихся тем утром. Он пришел один, что было необычно, потому что большинство людей приходили с друзьями и родственниками, чтобы те подтвердили истинность претензий. Но этот человек явился один и все время пропускал остальных вперед. Он явно хотел поговорить со мной наедине, и я заподозрил, что он собирается отобрать у меня много времени. У меня появилось искушение закончить разбор дел, не дав ему аудиенции, но в конце концов я все же позволил ему высказаться – и он сделал это милосердно кратко.
– Бьорн тревожит покой там, где я живу, господин, – сказал он.
Он стоял на коленях, и я видел лишь его спутанные пыльные волосы.
На мгновение я не понял, о чем речь.
– Бьорн? – требовательно переспросил я. – Какой такой Бьорн?
– Это тот, кто тревожит по ночам покой там, где я живу, господин.
– Датчанин? – в замешательстве спросил я.
– Он является из могилы, господин, – ответил этот человек.
И тут я понял, о чем он, и шикнул, чтобы священник, записывавший мои приговоры, не услышал лишнего.
Я запрокинул голову просителя и заглянул ему в лицо. Судя по его выговору, я решил, что он сакс, но он мог быть и датчанином, в совершенстве говорившим на нашем языке. Поэтому я обратился к нему по-датски:
– Откуда ты пришел?
– Из потревоженных земель, господин, – ответил он тоже по-датски.
Но, судя по тому, как он калечил слова, он не был датчанином.
– Эти земли лежат по ту сторону пограничной дороги?
Я снова перешел на английский.
– Да, господин.
– И когда Бьорн снова потревожит тамошние земли?
– Послезавтра, господин. Он приходит после восхода луны.
– Тебя прислали, чтобы ты проводил меня туда?
– Да, господин.
Мы уехали на следующий день.
Гизела хотела отправиться со мной, но я не позволил, потому что не совсем доверял тем, кто меня позвал. Вот почему я взял с собой шестерых людей: Финана, Клапу, Ситрика, Райпера, Эадрика и Кенвульфа. Трое последних были саксами, Клапа и Ситрик – датчанами, а Финан – вспыльчивым ирландцем, который командовал моим личным отрядом. И все шестеро дали мне клятву верности. Моя жизнь была их жизнью, их жизни были моей.
Гизела же осталась за стенами Коккхэма, под охраной прочих моих воинов и фирда.
Мы ехали в кольчугах, при оружии. Сперва мы отправились на северо-запад, потому что Темез вздулся от зимних дождей и снега, и нам пришлось долго ехать вверх по течению, чтобы найти достаточно мелкий брод и переправиться на другой берег.
Брод нашелся у Веленгафорда, еще одного бурга, и я заметил, что его земляные стены не закончены, а необработанный лес для палисада гниет в грязи. Командир гарнизона, человек по имени Ослак, пожелал узнать, зачем мы переправляемся через реку. То было его правом, потому что он охранял эту часть границы между Уэссексом и беззаконной Мерсией. Я сказал, что из Коккхэма сбежал дезертир и мы полагаем, он скрывается на северном берегу Темеза. Ослак поверил в нашу историю. Скоро она достигнет и ушей Альфреда.
Нас вел человек, который привез мне вызов от мертвеца. Его звали Хада, и он сказал, что служит датчанину Эйлафу, чье имение граничит с восточной стороной Веклингастрет. Это превращало Эйлафа в жителя Восточной Англии и подданного короля Гутрума.
– Эйлаф – христианин? – спросил я Хаду.
– Мы все христиане, господин, – ответил Хада. – Так пожелал король Гутрум.
– Итак, что же носит на шее Эйлаф?
– То же, что и ты, господин, – сказал Хада.
Я носил амулет в виде молота Тора, потому что не был христианином. Ответ Хады сказал мне, что Эйлаф, как и я, поклоняется древним богам, хотя притворяется, будто верит в бога христиан, чтобы ублажить Гутрума. Я знавал Гутрума в те дни, когда тот возглавлял огромную армию, напавшую на Уэссекс, но теперь он старел. Он принял религию врага и, похоже, больше не хотел править всей Британией, довольствуясь обширными плодородными полями Восточной Англии – своего нынешнего королевства.
Однако в его землях жило много людей, которые были не так довольны сложившимся положением дел. Зигфрид, Эрик, Хэстен и, вероятно, Эйлаф – норвежцы и датчане, воины, приносившие жертву Тору и Одину, – точили свои мечи и мечтали, как мечтают все северяне, о богатых землях Уэссекса.
Мы проехали через Мерсию, землю без короля, и я заметил, сколько там сожженных усадеб: о них напоминали только пятна запекшейся земли, где росли сорняки. Сорняки душили и пахотную землю. На пастбища вторгались заросли орешника. Там, где все еще жили люди, они жили в страхе и, завидев нас, бежали в леса или запирались за палисадами.
– Кто здесь правит? – спросил я Хаду.
– Датчане, – ответил он и мотнул головой на запад. – А там – саксы.
– Эйлафу эта земля не нужна?
– У него много земли, господин, – сказал Хада, – но ему досаждают саксы.
Согласно мирному договору между Альфредом и Гутрумом эта земля принадлежала саксам, но датчане всегда были жадны до новых владений, и Гутрум не мог контролировать всех своих танов. Поэтому эти земли были местом битв, местом, где обе стороны сходились в зловещей, мелкой, бесконечной войне… И датчане предлагали мне корону повелителя этой земли.
Я – сакс. Северянин. Я – Утред Беббанбургский, но меня воспитали датчане, и я знал, как они думают и действуют. Я говорил на их языке, я был женат на датчанке и поклонялся их богам. Если бы я стал здешним королем, саксы знали бы, что у них есть правитель-сакс, а датчане приняли бы меня, потому что я был сыном ярла Рагнара. Но стать королем Мерсии означало пойти против Альфреда, и, если мертвец говорил правду, на трон Уэссекса взойдет пьяница, племянник Альфреда. И сколько сумеет продержаться на троне Этельвольд? Я считал, что меньше года, а потом датчане его убьют и вся Англия подпадет под правление датчан – кроме Мерсии, где королем буду я, сакс, мыслящий как датчанин. И как долго будут мириться со мной датчане?
– Ты хочешь стать королем? – спросила Гизела в ночь перед нашим отъездом.
– Никогда не думал, что этого хочу, – осторожно ответил я.
– Тогда зачем ты едешь?
Я уставился в огонь.
– Потому что мертвец принес мне послание от судьбы.
Гизела прикоснулась к своему амулету.
– Судьбы не избежишь, – негромко проговорила она.
– Вот потому я и должен ехать, – сказал я. – Потому что таково веление судьбы. И потому что я хочу увидеть, как разговаривает мертвец.
– А если мертвец скажет, что ты должен стать королем?
– Тогда ты будешь королевой, – ответил я.
– И ты станешь сражаться против Альфреда? – спросила Гизела.
– Если так велит судьба.
– А как же клятва верности, которую ты ему принес?
– У судьбы есть на это ответ, у меня – нет.
Так я сказал Гизеле. А теперь мы ехали по поросшим буками холмам, уходящим на северо-восток.
Мы провели ночь на заброшенной ферме, и один из нас всегда оставался на страже. Никто нас не потревожил, и на рассвете, под стального цвета небом, мы продолжили путь.
Нас вел Хада, верхом на одной из моих лошадей. Поговорив с ним, я выяснил, что он охотник, что он служил саксу, которого убил Эйлаф, и доволен своим новым хозяином-датчанином.
Когда мы приблизились к Веклингастрет, его ответы начали становиться все мрачнее и короче, поэтому в конце концов я придержал лошадь, чтобы поехать рядом с Финаном.
– Доверяешь ему? – спросил Финан, кивнув на Хаду.
Я пожал плечами:
– Его хозяин выполняет приказание Зигфрида и Хэстена, а я знаю Хэстена. Я спас ему жизнь, а это кое-что значит.
Финан поразмыслил.
– Ты спас ему жизнь? Как?
– Вызволил его у фризов. Он дал мне клятву верности.
– И нарушил эту клятву?
– Нарушил.
– Значит, Хэстену нельзя доверять, – твердо заявил Финан.
Я ничего не ответил.
Три оленя стояли на дальней стороне голого пастбища, готовые к бегству. Мы ехали по заросшей тропе рядом с живой изгородью, в которой росли крокусы.
– Что им нужно, – продолжал Финан, – так это Уэссекс. А чтобы захватить Уэссекс, они должны сражаться. И они знают, что ты – величайший воин Альфреда.
– Что им нужно, – отозвался я, – так это бург Коккхэм.
И чтобы его получить, они предложат мне корону Мерсии, хотя я не рассказал об этом предложении ни Финану, ни кому-нибудь другому из моих людей. Я рассказал об этом только Гизеле.
Конечно, братьям и Хэстену нужно было гораздо больше. Им потребовался Лунден – потому, что то был окруженный стеной город на Темезе. Но Лунден стоял на мерсийском берегу и не мог помочь им вторгнуться в Уэссекс. Зато, если я отдам им Коккхэм, они окажутся на южном берегу реки и смогут использовать Коккхэм как базу для набега, который уведет их далеко в земли Уэссекса.
Самое меньшее, что они выгадают, – это Альфред заплатит им, чтобы они оставили Коккхэм. Поэтому они получат много серебра, даже если им не удастся сбросить Альфреда с трона.
Но я полагал, что Зигфрид, Эрик и Хэстен нацелились не только на серебро. Уэссекс был ценным трофеем, а чтобы захватить Уэссекс, им требовались люди. Гутрум им не поможет, Мерсия разделена между датчанами и саксами, и в ней немногие пожелают оставить свои дома без защиты. Но, кроме Мерсии, оставалась еще Нортумбрия, а в Нортумбрии правил датский король, в распоряжении которого имелся великий датский воин. Король Нортумбрии был братом Гизелы, а датским воином был Рагнар, мой друг.
Братья и Хэстен считали, что, купив меня, они смогут заставить Нортумбрию воевать на их стороне. Датский север завоюет сакский юг. Вот чего они хотели. Датчане хотели этого всю мою жизнь. И все, что от меня требовалось, – это нарушить клятву, данную Альфреду, и стать королем Мерсии; тогда земля, которую кое-кто называл Англией, стала бы Данеландом. Вот почему меня призвал мертвец, решил я.
Мы добрались до Веклингастрет к закату.
Римляне укрепили дорогу гравием и каменными обочинами, и кое-где римская кладка все еще виднелась сквозь бледную зимнюю траву рядом с поросшим мхом мильным камнем с надписью: «Дарокобривис V».
– Что такое Дарокобривис? – спросил я Хаду.
– Мы называем его Данастопол, – ответил Хада, пожав плечами в знак того, что это место не стоит внимания.
Мы пересекли дорогу.
В хорошо управляемой стране можно было ожидать увидеть стражей, патрулирующих дорогу, чтобы защитить путешественников, но здесь не видно было ни одного. Я видел только воронов, летящих в ближний лес, да серебристые облака, протянувшиеся по небу на западе, в то время как впереди, над Восточной Англией, набухала густая темнота. На севере низкие холмы тянулись к Данастополу, и Хада повел нас к этим холмам, а потом – вверх, в длинную неглубокую долину, где в полутьме виднелись голые яблони.
К тому времени, как мы добрались до дома Эйлафа, сгустилась ночь.
Люди Эйлафа приветствовали нас так, словно я уже был королем. Слуги ждали у ворот палисада, чтобы принять наших лошадей, еще один слуга опустился на колени у входа в дом, чтобы предложить мне чашу для омовения и ткань, чтобы вытереть руки. Управляющий взял оба моих меча, длинный Вздох Змея и короткий, предназначенный для того, чтобы потрошить врага, – Осиное Жало. Он взял их уважительно, словно сожалея об обычае, запрещавшем вносить оружие в дом. Но то был хороший обычай. Клинки и эль плохо сочетаются друг с другом.
Дом был переполнен. В нем собралось не меньше сорока человек, большинство из них – в кожаной одежде и в кольчугах. Они стояли рядом с центральным очагом, в котором горел гигантский огонь; дым поднимался под стропила.
Некоторые поклонились, когда я вошел, другие просто уставились на меня. Я пошел поздороваться с хозяином дома, который стоял у очага вместе со своей женой и двумя сыновьями. Рядом с ними я увидел ухмыляющегося Хэстена. Слуга поднес мне рог с элем.
– Господин Утред! – громко приветствовал меня Хэстен, чтобы все мужчины и женщины в зале поняли, кто я такой.
Ухмылка Хэстена была слегка озорной, как будто мы с ним поделились некой секретной шуткой, неизвестной остальному залу. У Хэстена были волосы цвета золота, квадратное лицо и блестящие глаза; он носил зеленую рубашку из тонкой шерсти, на шее у него висела толстая серебряная цепь. Его руки были отягощены серебряными и золотыми браслетами, к высоким сапогам были приколоты серебряные броши.
– Рад видеть тебя, господин, – сказал он, чуть заметно поклонившись.
– Все еще жив, Хэстен? – спросил я, игнорируя хозяина дома.
– Все еще жив, господин, – ответил он.
– Неудивительно, что в последний раз я видел тебя при Этандуне.
– Дождливый был денек, господин, насколько я помню.
– И ты удирал как заяц, Хэстен, – сказал я – и увидел, как по лицу его пробежала тень.
Я обвинил его в трусости, но он заслужил это, потому что дал мне клятву верности и нарушил ее, бросив меня.
Эйлаф, почуяв беду, откашлялся. Он был могучим высоким мужчиной, самым рыжеволосым из всех, которых я когда-либо видел. Его кудрявые волосы и такая же кудрявая борода были цвета пламени. Эйлаф Рыжий – так его звали. Высокий и плотно сложенный, он все-таки казался меньше Хэстена – благодаря самоуверенности последнего.
– Добро пожаловать, господин Утред, – сказал Эйлаф.
Я снова не обратил на него внимания. Хэстен смотрел на меня с помрачневшим лицом, а я вдруг ухмыльнулся.
– Но в тот день удирала вся армия Гутрума, – сказал я. – А те, кто не удрал, – погибли. Поэтому я рад, что видел, как ты бежал.
Тут улыбнулся и он.
– Я убил при Этандуне восемь человек, – сказал Хэстен. Ему не терпелось дать понять своим людям, что он не трус.
– Тогда я чувствую облегчение, что мне не пришлось встретиться с твоим мечом, – сказал я, загладив недавнее оскорбление неискренней лестью.
Потом повернулся к рыжеволосому Эйлафу:
– А ты был при Этандуне?
– Нет, господин, – ответил он.
– Тогда ты пропустил редкостное сражение, – проговорил я. – Так ведь, Хэстен? Такой бой нельзя забыть!
– Резня под дождем, господин, – отозвался Хэстен.
– И я все еще хромаю после того боя, – сказал я.
Так оно и было, хотя хромота была небольшой и почти не причиняла мне неудобств.
Меня представили трем людям, трем датчанам. Все они были хорошо одеты, с браслетами на руках – доказательством их отваги. Я уже забыл их имена, но они явились туда повидаться со мной и привели с собой своих людей. Когда Хэстен начал представлять меня им, я понял: он меня демонстрирует. Он доказывал, что я присоединился к нему и братьям, следовательно, другие тоже могут без опаски к ним присоединиться. В этом доме Хэстен готовил мятеж.
Я отвел его в сторону.
– Кто они такие? – спросил я.
– У них есть земли и люди в этой части королевства Гутрума.
– И тебе нужны их люди?
– Мы должны собрать армию, – просто проговорил Хэстен.
Я посмотрел на него сверху вниз.
«Это мятеж, – подумал я, – не против Гутрума, правителя Восточной Англии, а против Альфреда Уэссекского. И если мятеж увенчается успехом, всей Британии придется взяться за меч, копье и топор».
– А если я откажусь к тебе присоединиться? – спросил я Хэстена.
– Ты присоединишься, господин, – уверенно ответил он.
– Вот как?
– Потому что сегодня ночью, господин, с тобой будет говорить мертвец.
Хэстен улыбнулся, и тут вмешался Эйлаф, чтобы сказать, что все готово.
– Мы поднимем мертвеца, – драматически проговорил Хэстен, прикоснувшись к своему амулету-молоту, – а потом будем пировать.
Он показал на двери в дальней части зала.
– Будь любезен, пройди туда, господин. Вон туда.
И вот я отправился на встречу с мертвецом.
* * *
Хэстен повел нас в темноту, и, помню, я думал – легко будет сказать, что мертвый встал и говорил, если все будет проделано в такой тьме. Откуда мы узнаем, что так все и было? Может, мы услышим слова трупа, но не сможем его разглядеть. Я уже собирался запротестовать, когда двое людей Эйлафа вышли из дома с горящими факелами, ярко сияющими во влажной ночи.
Они провели нас мимо загона для свиней, и в глазах животных отразилось пламя. Пока мы находились в доме, прошел дождь, обычный короткий зимний ливень, но вода все еще капала с голых веток.
Финан, которого беспокоило предстоящее колдовство, держался рядом со мной.
Мы прошли по тропе, ведущей вниз с холма, на маленький выгон; рядом с ним стояло строение, которое я принял за сарай.
Три факела швырнули в заготовленные заранее груды хвороста, и быстро занялся огонь: языки пламени взметнулись, освещая деревянную стену сарая и влажную соломенную крышу.
Когда свет стал ярче, я понял, что это вовсе не выгон, а кладбище. Маленькое поле было испещрено низкими земляными холмиками и окружено хорошей изгородью, чтобы животные не могли выкопать мертвых.
– Тут была наша церковь, – объяснил Хада, появившись рядом и кивнув на то, что я принял за сарай.
– Ты христианин? – спросил я.
– Да, господин. Но сейчас у нас нет священника.
Он перекрестился.
– Наши мертвые ложатся в землю без отпущения грехов.
– Мой сын покоится на христианском кладбище, – сказал я – и подивился, зачем я об этом упомянул.
Я редко думал о своем умершем в младенчестве сыне. Я не знал его, мы с его матерью больше не виделись. И все-таки я вспомнил о нем той темной ночью на влажной земле мертвеца.
– Почему датского скальда похоронили на христианском кладбище? – спросил я Хаду. – Ты же говорил, что он не был христианином.
– Он умер здесь, господин, и мы похоронили его прежде, чем узнали, что он не христианин. Может, поэтому он и не находит покоя?
– Может быть, – ответил я.
А потом услышал позади звуки борьбы и пожалел, что не догадался попросить обратно свои мечи, покидая дом Эйлафа.
Я повернулся, ожидая нападения, но увидел только, как двое людей тащат в нашу сторону третьего. Третий человек был тонким, юным, светловолосым. В свете огня его глаза казались огромными. И он скулил. Тащившие его люди были гораздо крупнее, поэтому его попытки вырваться были тщетными.
Я озадаченно взглянул на Хэстена.
– Чтобы вызвать мертвеца, господин, – объяснил он, – мы должны послать кого-нибудь на ту сторону бездны.
– Кто это?
– Сакс, – беспечно ответил Хэстен.
– Он заслуживает смерти? – спросил я.
Я не был щепетилен, когда речь шла о том, чтобы кого-нибудь убить, но чувствовал – Хэстен убивает так, как ребенок топит мышь. А я не хотел, что на моей совести была гибель человека, не заслужившего подобной участи. Это ведь не битва, где есть шанс уйти в вечное веселье пиршественного зала Одина.
– Он вор, – ответил Хэстен.
– Дважды вор, – добавил Эйлаф.
Я подошел к юноше, взял его за подбородок и запрокинул его голову. На лбу у него виднелось клеймо приговоренного грабителя.
– Что ты украл? – спросил я.
– Плащ, господин, – прошептал он. – Мне было холодно.
– Это было твоим первым воровством или вторым?
– В первый раз он украл ягненка, – сказал за моей спиной Эйлаф.
– Я был голоден, господин, – сказал юноша, – и мой ребенок умирал с голоду.
– Ты украл дважды, – проговорил я, – значит, должен умереть.
Даже в этом беззаконном месте существовал закон.
Молодой человек плакал, но все еще не спускал с меня глаз. Он думал, что я могу сжалиться, приказать, чтобы его пощадили, но я отвернулся. За свою жизнь я забрал много чужих вещей, почти все они стоили куда дороже ягненка или плаща, но я забирал их на глазах владельца, когда тот мог защитить свое имущество с помощью меча. Заслуживает смерти тот, кто ворует в темноте.
Хада все крестился и крестился. Он нервничал. Молодой вор что-то невнятно кричал, обращаясь ко мне, пока один из его охранников не ударил его по губам. Тогда юноша просто повесил голову и заплакал. Финан и трое моих саксов вцепились в свои кресты.
– Ты готов, господин? – спросил меня Хэстен.
– Да, – ответил я, стараясь говорить уверенно.
Но, по правде говоря, я нервничал так же, как Финан. Между нашим миром и землями мертвых есть завеса, и часть моей души желала, чтобы эта завеса оставалась на месте. Я инстинктивно принялся нашаривать рукоять Вздоха Змея, но меча со мной не было.
– Вложите послание ему в рот, – приказал Хэстен.
Один из охранников попытался открыть рот молодого человека, но тот сопротивлялся, пока его не ткнули ножом в губы. Тогда он широко разинул рот, и ему на язык положили какой-то предмет.
– Струна арфы, – объяснил мне Хэстен. – Бьорн поймет, что это значит. А теперь убейте его, – обратился он к охранникам.
– Нет! – закричал молодой человек, выплюнув свернутую струну.
Он начал вопить и плакать, когда двое потащили его к одному из могильных холмиков. Два охранника встали справа и слева от холмика, удерживая своего пленника на могиле. Луна серебрилась в прорехе облаков. На кладбище пахло новым дождем.
– Нет, пожалуйста, нет!
Юноша плакал, дрожа.
– У меня жена и дети, нет! Пожалуйста!
– Убейте его, – приказал Эйлаф Рыжий.
Один из охранников впихнул струну арфы в рот посланника, потом придержал его челюсть, чтобы тот не открыл рот. Он запрокинул голову молодого человека, сильно, подставляя горло клинку, а второй датчанин рассек это горло быстрым, натренированным движением, после чего потянул и вывернул клинок.
Я услышал приглушенный гортанный звук, увидел, как кровь брызнула черным в лунном свете, закапала двух датчан, пролилась на могилу и хлынула на влажную траву. Тело посланника дернулось; некоторое время он еще боролся, а кровь лилась все слабее. Потом молодой человек тяжело осел между теми, кто его держал. Они оставались на могиле, и только когда кровь перестала течь, оттащили тело и уронили рядом с деревянной кладбищенской оградой.
Я затаил дыхание. Никто не двигался. Над моей головой низко пролетела сова – ее крылья были удивительно белыми в ночи, – и я невольно прикоснулся к своему амулету-молоту, уверенный, что это душа вора отправляется в иной мир.
Хэстен стоял возле залитой кровью могилы.
– Ты получил кровь, Бьорн! – прокричал он. – Я отдал тебе человеческую жизнь! Я отправил к тебе посланника!
Ничего не произошло. Ветер вздохнул, пробежав по соломенной крыше церкви. В темноте шевельнулось какое-то животное, потом все замерло. В огне костра осело бревно, искры взметнулись вверх.
– Ты получил кровь! – снова прокричал Хэстен. – Или тебе нужно больше крови?
Мне казалось, ничего не изменилось и я зря потратил время на путешествие сюда.
А потом земля на могиле пришла в движение.
Глава вторая
Могильная земля шевельнулась.
Помню, как холод стиснул мое сердце. Меня объял ужас, но я не мог ни вздохнуть, ни двинуться. Я стоял и смотрел в ожидании кошмарных событий.
Земля слегка провалилась, словно крот выбирался из своей маленькой норки. И снова сдвинулась… И появилось что-то серое. Это серое наклонилось, и я увидел, как земля принялась осыпаться быстрее. Нечто серое начало подниматься из могильного холма.
Все происходило в полутьме, потому что огни были позади нас и на призрака, рожденного зимней землей, падали наши тени. Призрак принял форму грязного трупа, который, шатаясь, вышел из разверзшейся могилы.
Я увидел мертвеца. Он дернулся, почти упал, с трудом удержал равновесие и все-таки устоял на ногах.
Финан, сам того не сознавая, стиснул мою руку. Хада стоял на коленях, вцепившись в свой крест. А я просто молча смотрел.
И тут труп кашлянул, издав давящийся звук, похожий на предсмертный хрип. Что-то вылетело у него изо рта, он снова подавился, а потом медленно разогнулся, чтобы встать прямо. И в свете костра, на который падали тени, я увидел, что мертвец одет в грязный серый саван. У него было бледное лицо, перепачканное землей, лицо, не тронутое тлением. Длинные белые волосы свисали на худые плечи. Он дышал, но с трудом, как умирающий, задыхающийся человек.
Помню, как я подумал: «Так и должно быть, потому что он вернулся из мертвых и издает точно такие же звуки, какие издавал, умирая».
Он испустил длинный стон, потом вынул что-то изо рта и швырнул в нашу сторону. Я невольно шагнул назад, прежде чем увидел, что это свернутая струна арфы. И тут я понял: невероятное зрелище, свидетелем которому я стал, – реальность. Ведь раньше я видел, как охранники впихнули струну арфы в рот посланника, а теперь труп показывал нам, что получил этот знак.
– Ты не оставишь меня в покое, – заговорил мертвец бесстрастным тихим голосом, и рядом со мной Финан издал нечто вроде отчаянного стона.
– Добро пожаловать, Бьорн, – сказал Хэстен.
Казалось, только его одного не беспокоило присутствие живого трупа. Судя по лицу, его это даже забавляло.
– Я хочу покоя, – проговорил Бьорн.
Голос его походил на хрип.
– Это господин Утред, – сказал Хэстен, указав на меня. – Он послал много датчан в то место, где ты сейчас живешь.
– Я не живу, – горько произнес Бьорн.
Он начал давиться, грудь его спазматически вздымалась, как будто ночной воздух причинял ему боль.
– Проклинаю тебя, – сказал он Хэстену, но так слабо, что в словах его не слышалось угрозы.
Хэстен засмеялся:
– Сегодня я был с женщиной, Бьорн. Ты помнишь женщин? Каковы на ощупь их мягкие бедра? Тепло их кожи? Помнишь, какие звуки они издают, когда ты скачешь на них?
– Пусть тебя целует Хель, – ответил Бьорн, – непрерывно, до последнего хаоса.
Хель была богиней мертвых, гниющим трупом, и проклятие было ужасающим, но Бьорн произнес его так вяло, что, как и первое, оно казалось пустым. Глаза мертвеца были закрыты, грудь его все еще вздрагивала, а руки как будто пытались уцепиться за холодный воздух.
Я был в ужасе – и не стыжусь в том признаться. В этом мире существовало непреложное правило: мертвецы уходят в свои длинные дома в земле и остаются там. Христиане говорят, что наши трупы однажды встанут, и зазвучат ангельские горны, и небо засияет, как золотой лист, когда мертвые поднимутся из земли, – но я никогда в это не верил. Мы умираем, уходим в мир иной и остаемся там… Но Бьорн вернулся. Он поборол ветра тьмы и приливы смерти и проложил путь обратно, в наш мир. А теперь стоял перед нами, осунувшийся, грязный, хрипящий, – и я дрожал.
Финан упал на одно колено. Остальные мои люди стояли позади меня, но я знал, что они дрожат, как и я. Только на Хэстена как будто не производило впечатления присутствие мертвеца.
– Расскажи господину Утреду то, что поведали тебе норны, – приказал он.
Норны – это богини судьбы, три женщины, что прядут нити наших жизней у корней Иггдрасиля, древа жизни. Всякий раз, когда рождается ребенок, они начинают новую нить и знают, куда направится эта нить, с какими прочими нитями переплетется и когда оборвется. Они знают всё. Они сидят и прядут, и смеются над нами, иногда одаряют нас удачей, а иногда обрекают на боль и слезы.
– Скажи ему, – нетерпеливо приказал Хэстен, – что говорят о нем норны.
Бьорн молчал. Его грудь тяжело вздымалась, руки дергались, глаза были закрыты.
– Скажи! – повторил Хэстен. – И я отдам тебе твою арфу.
– Моя арфа, – жалобно проговорил Бьорн. – Я хочу свою арфу!
– Я положу ее в твою могилу, – пообещал Хэстен, – и ты сможешь петь мертвецам. Но сперва поговори с господином Утредом.
Бьорн открыл глаза и посмотрел на меня. Я отшатнулся при виде этих темных глаз, но усилием воли не отвел взгляд, притворяясь храбрым.
– Ты должен стать королем, господин Утред, – проговорил Бьорн.
Потом издал длинный стон, как будто его мучила боль.
– Ты должен стать королем, – всхлипнул он.
Ветер был холодным. Капля дождя упала на мою щеку. Я молчал.
– Королем Мерсии. – Голос Бьорна зазвучал неожиданно громко. – Ты должен стать королем саксов и датчан, врагом валлийцев, королем земель, лежащих между реками, властелином всего, чем будешь править. Ты должен стать могущественным, господин Утред, потому что три пряхи любят тебя.
Он пристально глядел на меня, и, хотя предрекал мне золотую судьбу, в его мертвых глазах читалось злорадство.
– Ты будешь королем, – сказал он.
Последнее слово прозвучало в его устах ядовито.
И тут мой страх прошел, сменившись приливом гордости и силы. Я не сомневался в истинности послания Бьорна, потому что боги не бросают слов на ветер, а пряхи знают нашу судьбу. Мы, саксы, говорим: «Wyrd bið ful aræd» – судьбы не избежать, и даже христиане признаю́т, что это правда. Они, может, и отрицают существование трех норн, но знают, что рок существует. Судьбу нельзя изменить. Судьба правит нами. Наши жизни предопределены еще до того, как мы проживаем их, и я должен был стать королем Мерсии.
В тот миг я не думал о Беббанбурге. Беббанбург – моя земля, моя крепость у Северного моря, мой дом. Я верил, что должен посвятить всю жизнь тому, чтобы отобрать Беббанбург у дяди, который украл его у меня еще в детстве. Мне снился Беббанбург, во снах я видел его скалы, о которые разбивается серое море, становясь белым, и чувствовал, как шторма рвут крытую тростником крышу господского дома… Но когда Бьорн заговорил, я не думал о Беббанбурге. Я думал о том, что стану королем. Что буду править землями. Что поведу огромную армию, чтобы сокрушить своих врагов. И я думал об Альфреде, о своем долге перед ним, об обещаниях, которые ему дал.
Я знал: чтобы стать королем, я должен нарушить клятву, но кому даются клятвы? Королям. И потому во власти короля освободить человека от клятв. И я сказал себе, что как король я могу освободить себя от любой клятвы.
Все это промелькнуло у меня в голове, как порыв ветра, пронесшийся по молотильне и взметнувший в небо мякину. Я не думал четко и ясно. Мысли мои запутанно кружились, словно мякина, подхваченная ветром, и я не взвешивал, что важнее: моя клятва Альфреду или мой будущий трон. Я просто видел впереди два пути – один трудный и неровный, а второй – похожий на широкую зеленую тропу, ведущую к королевскому трону. И, кроме того, разве это я сделал выбор? Wyrd bið ful aræd.
Потом, в воцарившейся тишине, Хэстен внезапно опустился передо мной на колени.
– Господин король, – сказал он с неожиданной почтительностью.
– Ты нарушил данную мне клятву, – резко бросил я.
Почему я сказал это именно в тот момент? Я уже имел с ним стычку из-за нарушенной клятвы – раньше, в доме, но у разверзшейся могилы я снова швырнул ему это обвинение.
– Нарушил, господин король, – ответил Хэстен, – о чем сожалею.
Я помедлил.
Неужели я вообразил, что уже стал королем?
– Я прощаю тебя, – сказал я.
Я слышал удары собственного сердца. Бьорн молча наблюдал за мной, отсветы факелов бросали на его лицо глубокие тени.
– Спасибо, господин король, – проговорил Хэстен.
Рядом с ним опустился на колени Эйлаф Рыжий, и тогда все до единого люди на мокром кладбище тоже преклонили предо мной колени.
– Я еще не король, – сказал я, внезапно устыдившись высокомерного тона, которым говорил с Хэстеном.
– Ты им будешь, господин, – ответил Хэстен. – Так сказали норны.
Я повернулся к трупу:
– А что еще сказали три пряхи?
– Что ты будешь королем, господин, – проговорил Бьорн, – и будешь королем других королей. Ты станешь повелителем земель, лежащих между реками, и покараешь своих врагов. Ты будешь королем.
Он внезапно замолчал, его скрутил спазм. Бьорн дернулся вперед, а потом все прошло, и он замер без движения, согнувшись… После чего медленно повалился на разворошенную землю.
– Похороните его снова, – резко приказал Хэстен, поднимаясь с колен.
Он обращался к людям, которые перерезали глотку саксу.
– Его арфа, – напомнил я.
– Я верну ее завтра, господин, – ответил Хэстен и показал в сторону дома Эйлафа. – Там приготовлена еда, господин король, и эль. И женщина для тебя. Если захочешь – две.
– У меня есть жена, – грубо ответил я.
– Тогда только еда, эль и тепло, – смиренно проговорил он.
Остальные тоже встали.
Мои воины странно смотрели на меня, смущенные посланием, которое только что услышали, но я не обратил на них внимания.
Король других королей. Повелитель земель, лежащих между реками. Король Утред.
Я оглянулся и увидел, что два человека нагребают землю обратно на могилу Бьорна, а потом последовал за Хэстеном в дом и занял за столом центральное кресло – место хозяина. Наблюдая за людьми, ставшими свидетелями возвращения мертвеца, я увидел, что их это зрелище убедило так же, как и меня. Значит, их войска будут сражаться за Хэстена. Восстание против Гутрума, восстание, которое распространится по всей Британии и уничтожит Уэссекс, направлял мертвец.
Я опустил голову на руки и задумался о том, как стану королем, как возглавлю армии.
– Я слышал, твоя жена – датчанка? – прервал мои мысли Хэстен.
– Датчанка, – ответил я.
– Тогда саксы Мерсии получат короля-сакса, а датчане Мерсии получат датскую королеву. И те и другие будут счастливы.
Я поднял голову и уставился на него. Я знал, что он умный и хитрый, но той ночью он был внимательно-услужлив и искренне уважителен.
– Что тебе надо, Хэстен? – спросил я.
– Зигфрид и его брат хотят завоевать Уэссекс, – сказал Хэстен, не ответив на мой вопрос.
– Старые мечты, – пренебрежительно проговорил я.
– А чтобы это сделать, – продолжал Хэстен, не обратив внимания на мой тон, – нам понадобятся люди из Нортумбрии. Рагнар придет, если ты его попросишь.
– Придет, – согласился я.
– А если придет Рагнар, остальные последуют его примеру.
Хэстен разломил хлеб пополам и пододвинул ко мне бо́льшую часть. Передо мной стояла миска с тушеным мясом, но я не притронулся к нему. Вместо этого я начал крошить хлеб, чувствуя под пальцами крошки гранита от жернова. Я не думал о том, что делаю, мне просто надо было чем-то занять руки, пока я наблюдал за Хэстеном.
– Ты не ответил на мой вопрос, – сказал я. – Что тебе нужно?
– Восточная Англия, – сказал он.
– Король Хэстен?
– Почему бы и нет? – с улыбкой спросил он.
– Почему бы и нет, господин король, – ответствовал я, заставив его улыбнуться еще шире.
– Король Этельвольд в Уэссексе, – сказал Хэстен, – король Хэстен в Восточной Англии и король Утред в Мерсии.
– Этельвольд? – презрительно переспросил я, думая о вечно пьяном племяннике Альфреда.
– Он по праву король Уэссекса, господин.
– И как долго он проживет?
– Недолго, – признался Хэстен, – если только он не сильнее Зигфрида.
– Итак, будет Зигфрид Уэссекский? – спросил я.
Хэстен снова улыбнулся:
– Рано или поздно – да, господин.
– А что насчет его брата Эрика?
– Эрику нравится быть викингом, – ответил Хэстен. – Его брат возьмет себе Уэссекс, а Эрик возьмет корабли. Эрик будет королем морей.
Итак, будет Зигфрид Уэссекский, Утред Мерсийский, а Хэстен будет править в Восточной Англии.
«Три ласки в одном мешке», – подумал я, но не выдал своих мыслей. Вместо этого я спросил:
– И с чего начались эти мечты?
Хэстен все улыбался, но теперь сделался серьезным.
– У Зигфрида и у меня есть люди. Их недостаточно, но они составят сердце доброй армии. Ты приведешь Рагнара с нортумбрийскими датчанами, и у нас будет более чем достаточно людей, чтобы захватить Восточную Англию. Половина ярлов Гутрума присоединятся к нам, когда увидят тебя и Рагнара. Потом мы возьмем в нашу армию людей Восточной Англии и завоюем Мерсию.
– И возьмем в нашу армию людей Мерсии, – закончил я за него, – чтобы захватить Уэссекс?
– Да, – подтвердил Хэстен. – Когда начнется листопад и абмары наполнятся, мы двинемся на Уэссекс.
– Но без Рагнара вы ничего не сможете сделать.
Он наклонил голову в знак согласия.
– А Рагнар не пойдет с нами, если к нам не присоединишься ты.
«Этот план может осуществиться», – подумал я.
Гутрум, датский король Восточной Англии, вновь и вновь терпел неудачу, пытаясь захватить Уэссекс, а теперь заключил с Альфредом мир. Но то, что Гутрум стал христианином и союзником Альфреда, не означало, что другие датчане оставили мечты о богатых полях Уэссекса. Если удастся собрать достаточно людей, Восточная Англия падет и ее ярлы, всегда жадные до грабежа, отправятся в Мерсию. А потом нортумбрийцы, мерсийцы и жители Восточной Англии могут повернуться против Уэссекса, самого богатого королевства – и последнего сакского королевства на земле саксов.
Но я дал клятву Альфреду. Я поклялся защищать Уэссекс. Я дал Альфреду клятву верности, а без клятв мы не лучше зверей.
Но норны сказали свое слово. Судьбы не избежать, ее нельзя одурачить. Эта нить моей жизни уже заняла свое место, и я не мог ничего изменить – как не мог заставить солнце повернуть вспять. Норны послали через темную бездну гонца, чтобы тот велел мне нарушить клятву и передал, что я стану королем.
И я кивнул Хэстену:
– Так тому и быть.
– Ты должен встретиться с Зигфридом и Эриком, – сказал он. – И мы должны принести клятвы.
– Да.
– Завтра, – продолжал Хэстен, внимательно наблюдая за мной, – мы покинем это место и отправимся в Лунден.
Итак, все началось.
Зигфрид и Эрик готовились защищать Лунден, а защищая его, они бросали вызов мерсийцам, которые считали город своим, бросали вызов Альфреду, который боялся, что в городе встанет вражеский гарнизон, и бросали вызов Гутруму, который желал, чтобы в Британии царил мир. Но мира не будет.
– Завтра, – повторил Хэстен, – мы отправляемся в Лунден.
