Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
Хотя существующие человеческие расы отличаются друг от друга во многих отношениях — по цвету кожи, волосам, форме черепа, пропорциям тела и т.д., — тем не менее оказывается, если брать в расчет их общую организацию, они похожи друг на друга по множеству признаков. Многие из этих признаков настолько маловажны или своеобразны, что кажется невероятным, будто они приобретены независимо друг от друга изначально различными видами или расами. То же относится к многочисленным чертам интеллектуального сходства между различными человеческими расами. Коренные обитатели Америки, негры и европейцы разнятся между собой по уму настолько же, как и любые другие три расы, которые мы назовем. Несмотря на это, во время моего пребывания на корабле «Бигль» вместе с туземцами Огненной Земли меня постоянно поражали многочисленные мелкие черты характера, показывавшие большое сходство между умом этих людей и нашим; то же самое я могу сказать относительно чистокровного негра, с которым мне случилось однажды быть близко знакомым.
Чарльз Дарвин. Происхождение человека и половой отбор
После того как прародители человечества, покинув родные места на северо-востоке Африки, разошлись по свету, вместо единой человеческой популяции на земле возникло несколько. На разных концах планеты эволюция человека шла разными путями. И через много поколений на каждом из континентов сложились особые расы.
Такой поворот ничуть не удивителен. Множество различных факторов задавало для каждого из народов свою эволюционную траекторию. Механизм, который мог бы сохранить единообразие генотипа — тщательное перемешивание генов за счет постоянных смешанных браков, — перестал действовать, поскольку люди жили на огромном удалении друг от друга и, вероятно, их племена враждовали между собой, если на земли какого-то племени забредал чужой, его сразу убивали как вражеского лазутчика. Генеалогия Y-хромосомы и митохондриальной ДНК, чьи основные ветви по-прежнему, в общем, раскладываются по континентам, показывает, что по всему миру люди поразительно склонны — или по крайней мере до самого недавнего времени были склонны — жить, заводить семьи и умирать в тех местах, где сами появились на свет.
Генетическое разделение человеческого рода на расы, а внутри рас — на национальности долго оставалось предметом споров и фигурой умолчания одновременно. Из-за бед, которые принес расизм, — от дискриминации до геноцида — ученые старались как бы не замечать существования рас. Многие представители общественных наук даже заявляли, что раса — целиком социальный феномен, не имеющий биологической основы.
Мы не вполне понимаем явление расы, отчасти потому, что раса не считалась предметом научного исследования. Во многих отношениях это было благоразумно. Тема рас, как тогда казалось, не представляла большого интереса для науки, вызывала конфликты и была серьезно скомпрометирована целым рядом теорий, классифицировавших расы с целью показать превосходство одной над другими. Однако проявились две весомые причины для научного анализа расового вопроса, и в то же время новейшие средства определения последовательности ДНК наконец-то открыли возможность исследовать загадочную природу расы научными методами.
Первая причина — историческая: представители разных рас могут хранить в генах свидетельства, важные для понимания истории человечества после разделения популяции прародителей, случившегося 50 000 лет назад. Расы, как можно полагать, сформировались не в последнюю очередь под действием факторов внешней среды, влиявших на разные человеческие популяции, и генетические изменения, задавшие своеобразие расы, могли бы дать ученым возможность эти факторы установить. Разные ветви человеческой семьи имеют свою историю, и ее невозможно ни изучить, ни описать, если не выявить эти ветви и не исследовать их генетику.
Вторая и более практическая причина изучения рас — медицинская. Во многих болезнях есть генетический компонент, и он нередко расово или национально специфичен. Гемохроматоз, наследственное заболевание, предположительно распространенное викингами, встречается в основном у европейцев. Индейцы пима особенно предрасположены к диабету, тихоокеанские островитяне — к ожирению. Болезнь Крона встречается у европейцев и у японцев, но из трех вариантов гена, вызывающих ее у европейцев, в Японии не обнаруживается ни один: очевидно, что там аналогичную симптоматику порождает другая мутация.
Также люди разных рас могут различно реагировать на лекарства. В частности, потому, что они с разной скоростью теряют расщепляющие лекарства ферменты. (Первоначальным назначением таких ферментов было расщепление природных токсинов, содержащихся в растениях: поскольку для этой цели они больше не нужны, то в случайном порядке отключаются мутациями, которые естественный отбор перестал отсеивать.) Помимо этого, у людей бывают разные версии белка, на который нацелен лекарственный агент. Сердечный препарат эналаприл снижает кровяное давление и риск госпитализации по сердечной недостаточности у белых пациентов, но не оказывает никакого действия на чернокожих [235].
Особенно отчетливо расовоспецифичную реакцию на лекарства можно наблюдать на примере препарата «БиДил», созданного кардиологом Джеем Коном из Университета Миннесоты. Первые испытания лекарства не показали высокой эффективности. Однако, изучая результаты, Кон обратил внимание, что препарат хорошо помог определенной выборке больных — афроамериканцам. В новом тестировании, в котором участвовали только афроамериканцы, «БиДил» оказался настолько эффективным, что пришлось остановить испытания и назначить лекарство пациентам из контрольной группы, которые его не получали. (Возможно, избирательное действие препарата объясняется тем, что у людей африканского происхождения уровень того химического сигнала, который усиливается лекарственным агентом, генетически понижен для удержания соли в условиях жаркого климата [236].)
Обнаружение генетически обусловленной разницы в клинической картине заболеваний и в реакции на лекарственные препараты у разных народов вызвало горячий спор о «расовой медицине». Часть врачей считает, что расовая принадлежность пациента не должна учитываться в процессе лечения. Но им горячо возражают генетики: расшифровка человеческого генома уже позволяет проводить диагностику и лечение согласно с этнической спецификой болезней, и было бы неразумно игнорировать расовые различия, если они, как в истории с «БиДилом», помогают успешному лечению.
Знаменитый генетик Нейл Риш, работающий в Калифорнийском университете в Сан-Франциско, первым заявил, что структура человеческой популяции в значительной степени согласуется с общепринятой теорией рас.
Написать статью Риша побудило резкое недовольство социологической догматикой о внебиологической природе рас, прозвучавшей в New England Journal of Medicine, одном из главных журналов медицинской науки. «Расы — это общественная конвенция, а не научная классификация», — заявил в редакционной статье Роберт Шварц, заместитель главного редактора [237]. И поскольку понятие расы «не имеет биологического смысла», развивает тезис Шварц, она никак не должна учитываться в работе врача. Подобная статья, правда, не столь категоричная, появилась и в журнале Nature Genetics [238].
Большинство представленных аргументов, пишет Риш в ответе на две эти статьи, «не опирается на объективное научное видение». В лишенном эмоций языке научной литературы это оскорбление. Многочисленные генетические исследования человеческой популяции показывают, что самые заметные различия в генетике существуют между разными континентами. Эти исследования, пишет Риш, «в целом подтвердили классическое определение рас по континенту происхождения». Пересматривая эти определения, Риш и его коллеги предлагают делить человечество на расы по континентам, и внутри рас выделять национальности.
По мнению Риша, существует пять континентальных рас [239]:
Внутри каждой из континентальных рас наблюдается градация цвета кожи, от светло-шоколадных бушменов на юге Африки до черных бантуговорящих народов из западной и центральной части материка, от бледнокожих скандинавов до смуглых народов южной Индии. Таким образом, цвет кожи не может служить для точного определения континентальной расы.
На границах континентальных популяций сложилось несколько групп, образованных путем смешивания соседствующих рас или метисации, как называют этот процесс генетики. Так, эфиопы и сомалийцы — это метисы европеоидов и африканцев. «Существование таких промежуточных групп никак не должно скрывать тот факт, что крупнейшее генетическое разделение в человеческой популяции существует на расовом уровне», — пишет Риш.
В США есть несколько народов, сформировавшихся путем перемешивания двух рас. Разные популяции афроамериканцев имеют от 12 до 20%, а в среднем 17% европеоидных генов, унаследованных, главным образом, от эпохи рабства. «При всей метисации афроамериканцы остаются в основном африканской популяцией, их генетика отражает прежде всего их африканские корни», — продолжает Риш.
Другая смешанная группа, по классификации Бюро переписи населения США, называется латиноамериканцами, хотя латино- — это не расовый, а лингвистический маркер. По своей генетике латиноамериканцы в разных частях страны отличаются друг от друга. На юго-западе США — это в основном американцы мексиканского происхождения, у которых, согласно результатам недавнего исследования, 39% индейских генов, 58% европеоидных и 3% африканских. Латиноамериканцы с восточного побережья — это, главным образом, жители Карибских островов, и у них доля африканских генов больше.
США часто называют плавильным котлом рас, однако уровень смешения здесь ниже, чем можно было бы ожидать. По данным переписи населения 2000 г., американские браки не вполне стихийны. Правилом остается расовая эндогамия (браки с представителями своей расы): 97,6% опрошенных причисляют себя к какой-то одной расе, и лишь 2,4% заявили, что принадлежат к более чем одной расе (предположительно дети родителей, принадлежащих к разным расам). Около 75% американцев считают себя белыми, т.е. европеоидами, 12,3% назвались черными или афроамериканцами, 3,6% — азиатами, 1% — коренными американцами и 5,5% — другие расы.
Формирование континентальных популяций показывает, что господствующую роль в образовании человеческих рас играют география и эндогамия. Пока браки заключаются без всяких ограничений, как, несомненно, было в популяции прародителей, генофонд остается единым. Путем мутаций накапливается новое разнообразие, т.е. альтернативные версии генов, а старые уносятся дрейфом генов, но все это происходит с одним общим геномом. Когда возникают какие-либо серьезные преграды смешанным бракам, например религиозные табу, генофонды разделяются. Поскольку мутации и дрейф генов — процессы стихийные, то новые генофонды в дальнейшем изменяются независимо друг от друга. И две популяции могут пойти по разным эволюционным траекториям. Миграции между ними могут существенно сгладить генетические различия, которые время и расстояние, напротив, усугубляют.
Началом формирования рас следует считать распространение человечества по Африке из одной колыбели-прародины, случившееся примерно 50 000 лет назад. Прежде чем люди вышли за пределы родного материка, первая человеческая популяция уже, очевидно, разбилась на части: безусловно, отделенные друг от друга расстояниями разные субпопуляции. Как мы уже отмечали, покинувшая Африку партия целиком принадлежала к одной из этих субпопуляций, ответвившихся от линии L3 в генеалогическом древе митохондриальной ДНК. В своих генах они несли лишь часть генетического разнообразия африканцев, т.е. далеко не все аллели каждого гена. Это обстоятельство выводило описываемую группу на новую эволюционную тропу.
Эмигранты скоро разбрелись по всему миру и дальше разделились на множество новых популяций. Чем популяция меньше, тем сильнее в ней сказывается дрейф генов, урезающий число доступных аллелей. Без перемешивания с другими группами, гомогенизирующего генофонд, население континента или отдельной территории со временем становится все более особенным и все менее похожим на другие народы.
Роль дрейфа генов в формировании статичных популяций ученые недавно пронаблюдали на примере Исландии [240]. Хотя Исландия, как мы уже упоминали, заселена всего 1000 лет назад, люди в разных ее областях настолько генетически обособились, что, проанализировав 40 участков в геноме исландца, можно точно сказать, в какой из 11 областей острова жили его предки. В остальном мире, где генетические процессы идут примерно в 50 раз дольше и существует множество труднопреодолимых препятствий для перемещения, следовало бы ожидать куда более резкого расподобления популяций.
Помимо дрейфа генов человеческие популяции на Земле разводит в разные стороны естественный отбор. На первых мигрантов, покинувших Африканский континент, отбор действовал, видимо, особенно жестко, ведь им пришлось приспосабливаться к совершенно новым рациону, ландшафту и климату. Особенно яркий пример отбора представляет собой недавно открытый вариант гена, кодирующий светлый цвет кожи европеоидов. У африканцев и азиатов почти без исключения другой, старый аллель этого гена, известного под названием SLC24A5. Среди европеоидов же 99% или около того оснащены новой версией, которая, видимо, возникла, когда разделились популяции европеоидов и азиатов. Универсальной среди европейцев новая версия стала, очевидно, потому, что бледная кожа, которую она программирует, несла какое-то ошеломительное преимущество в аспекте здоровья, сексуальной привлекательности или того и другого. Азиатам их бледную кожу подарил другой ген, который еще предстоит обнаружить [241].
Как полагал Дарвин, половой отбор, т.е. выбор мужчинами и женщинами партнеров определенного типа, а также соперничество между мужчинами, тоже может быть серьезным фактором селекции с относительно своеобразными законами в каждой отдельной популяции. Несомненно, на формирование генома влияли и болезни, ведь людям в разных краях приходилось бороться с разными местными заболеваниями типа малярии. Заметную роль в складывании популяций, безусловно, сыграла такая неослабевающая сила, как война. Еще одним мощным ваятелем человеческой генетики мог быть климат, особенно когда речь шла об адаптации к жизни в северных широтах и к резким климатическим перепадам позднего плейстоцена.
Если работают все эти эволюционные механизмы, неудивительно, что широко расселившиеся по миру человеческие популяции на разных континентах претерпели собственные модификации общей генетической «темы». Это генетически-географическое своеобразие отражается и в генеалогических схемах, выстроенных на основе митохондриальной ДНК и Y-хромосомы, а также на основе других генетических компонентов. Данные подобных исследований приводит Риш в доказательство разделения человечества на континентальные расы.
Через несколько месяцев после публикации статьи Риша 2002 г. к тем же выводам пришел автор более развернутого исследования Маркус Фелдман из Стэнфордского университета. Вместо того чтобы рассматривать только отдельные маркеры, или участки ДНК, как поступали многие его предшественники, Фелдман с группой коллег проанализировал 377 участков по всему человеческому геному, т.е. более обширную и репрезентативную выборку. Материал для исследования был собран у 1000 человек в 52 популяциях из разных концов света. На основании особенностей ДНК в 337 ее участках компьютерная программа распределила всех испытуемых на группы. В итоге у нее получилось 5 естественных групп, приблизительно совпадающих с континентами происхождения испытуемых: Африка, Западная Евразия (Европа, Ближний Восток, индийский субконтинент), Восточная Азия, Океания и Америка [242].
Фелдман и соавторы не используют в своем отчете слова «раса», говоря вместо этого о «структурах» и «самоидентификации через популяцию происхождения» (т.е. расовое самоопределение индивида), но в одном интервью Фелдман признает, что его находки подтверждают общепринятую концепцию рас. «Статья Нейла теоретическая, а здесь у нас данные, подтверждающие его выкладки», — прокомментировал Фелдман работу Риша [243].
Один из итогов работы Риша и Фелдмана — впервые предложенный объективный способ определения расы у человека. Большинство предшествующих систем, за важным исключением современной краниометрии, опирались на признаки типа цвета кожи, которые варьируют несистематически, притом часть этих систем создавалась с неблаговидными целями: например, подтвердить провозглашаемое превосходство одной расы над другими. Генетическое определение расы не только свободно от подобной программы, но и не работает ни с какими морфологическими признаками.
Дело в том, что генетические маркеры, используемые при определении расы, насколько известно ученым, не относятся ни к генам, ни к программируемым ими зонам, и, значит, не влияют ни на физический облик, ни на поведение индивида. Очевидно, они косвенным образом связаны с генами, программирующими физическое строение организма, но эта связь опосредованная и на сегодня науке не известна.
ДНК-маркеры, исследованные группой Фелдмана, относятся к тому же типу, который рассматривают судебные эксперты при геномной идентификации личности. В разных участках человеческого генома последовательность ДНК начинает как бы «заедать», образуя так называемый короткий тандемный повтор: несколько единиц ДНК повторяются подряд раз за разом: например, AC-AC-AC-AC-AC. По какой-то причине эти повторы имеют особенность сбивать копирующий ДНК аппарат клетки, который раз в несколько десятков поколений может случайно добавить или отбросить один повтор. Таким образом, точное число повторов на выбранном участке ДНК будет заметно варьировать от особи к особи и, значит, может послужить критерием идентификации человека или популяции [244].
Генами занято лишь около 3% ДНК в геноме; остальная ДНК — это несколько метров связывающего «шнура». Короткие тандемные повторы происходят именно в этом соединительном материале и потому не сказываются на физическом строении индивида. Но случается, повторы возникают поблизости от генов, а некоторые гены у разных рас эволюционировали разными путями. Выбирая нужные повторы, генетики обнаруживают индикаторы расы, хотя на сегодня наука не знает, какие именно гены сообщают представителям разных рас их характерный облик.
Риш подсчитал, что, если фрагменты с короткими тандемными повторами выбирать полностью случайно, анализ приблизительно сотни таких фрагментов покажет, к какой из пяти крупных рас относится человек. Но если участки ДНК отбирать намеренно с целью определения расы, то хватит 30 фрагментов. Чтобы установить популяцию или национальность в пределах расы, понадобятся, по оценкам Риша, несколько сотен маркеров.
Наборы таких фрагментов, обозначаемые термином «маркеры происхождения», помогают определить не только расовую принадлежность индивида, но и расовое происхождение отдельных участков его генома. Компания DNAPrint Genomics предлагает тест на определение континента происхождения и в случае смешения рас пропорции присутствующих генов той или иной расы [245]. Тест основан на наборе маркеров, составленном Марком Шрайвером, генетиком из Университета штата Пенсильвания. Этот анализ уже успешно применялся в полицейском расследовании и помог по образцам собранных на месте преступления тканей определить расовую принадлежность серийного убийцы в июне 2003 г. Полиция Луизианы предполагала, что убийца принадлежит белой расе, но анализ, проведенный DNAPrint Genomics, показал, что у подозреваемого 85% африканских генов и 15% индейских; впоследствии арестовали чернокожего подозреваемого [246]. Надежность методики еще не подтверждена, но если она помогает полиции выйти на подозреваемого, то затем его ДНК сравнивается с образцами, собранными на месте преступления, методами обычной генной идентификации.
Фелдман и его группа говорят, что по различным наборам маркеров — участков с тандемным повтором — они могут определить у индивида континент происхождения в зависимости от генетической вариабельности искомой расы. Принадлежность к индейцам Америки можно установить всего по 100 маркерам, а вот для подтверждения ближневосточного происхождения понадобится уже все 377. Это объясняется тем, что американские индейцы все происходят от сибирских родоначальников, а Ближний Восток представляет собой более сложную генетическую композицию: по большей части это европеоиды, но у кого-то, как, например, у бедуинов, есть африканский компонент.
Метод Фелдмана позволяет увидеть, насколько глубоко в популяционную историю помогают проникнуть генетические маркеры. Компьютерная программа, использованная для сортировки образцов генома по континентальным кластерам, способна рассечь на географические фракции геном отдельного человека, если у него смешанное происхождение. Центральноазиатские народы хазарейцы и уйгуры, обитающие на историческом перекрестке Востока и Запада, как оказалось, имеют примерно половину европеоидных генов и половину восточноазиатских. У индейцев суруи, довольно обособленной бразильской народности, геном полностью американский (с точки зрения системы пяти расовых кластеров), а вот у майя в американском геноме обнаружилась заметная европейско-восточноазиатская примесь.
С дополнительными маркерами, специально отобранными для определения географического происхождения, наука смогла бы гораздо более детально восстановить происхождение и историю разных человеческих популяций. Для генетиков суть расы — не политика, а история: раса — это отсылка к той ветви родословного древа человечества, из которой ты происходишь.
Отношение ученых к понятию расы в последнее столетие было самым различным, и новый взгляд, представленный в работах Риша, Фелдмана и других, еще нельзя признать общепринятым.
В XIX в., когда европейские путешественники познакомились с народами других континентов, разительно не похожими на европейцев, разгорелся спор о том, не следует ли признать этих странных туземцев отдельными биологическими видами. Дарвин, с его проницательностью, отверг эту идею, заявив в книге «Происхождение человека» (1871), что существует лишь один вид Homo sapiens, однако разделенный на подвиды, или расы. Единый вид должен иметь единое происхождение, и Дарвин прозорливо поместил колыбель человечества в Африку, где наблюдается самое большое разнообразие человекообразных обезьян. По Дарвину, человеческая популяция в дальнейшем распалась на расы из-за географического разобщения и дальнейшего расподобления, главным двигателем которого, по мнению великого ученого, был половой отбор, т.е. предпочтение женщинами определенных типов мужчин.
Со времен Дарвина человечество успело глубоко осознать опасности расовой концепции, столкнувшись с притеснениями и насилием, которые представители одной расы творили против других. Многие ученые, в том числе генетики, пытались преуменьшить степень биологического разнообразия внутри человеческого рода. Одной из самых влиятельных точек зрения на расу доныне остается позиция, обозначенная генетиком Ричардом Левонтином в 1972 г.
Левонтин измерил параметры белков, взятых у представителей разных рас (метода секвенирования ДНК еще не существовало), и вычислил стандартный показатель колебаний, известный как индекс фиксации по Райту, или FST. Смысл индекса в том, что у некоторого свойства, варьирующего в пределах популяции, подсчитывается доля вариаций, вызванная различием между двумя субпопуляциями. Таким образом, индекс Райта отражает ту долю вариаций выбранного признака, которую можно объяснить различиями между субпопуляциями.
Ричард Левонтин установил, что индекс Райта равняется 6,3%, т.е. из всех различий между людьми, по крайней мере отражаемых 17 белками, которые Левонтин рассматривал, только 6,3% представляют собой различия между расами, при этом еще 8,3% — различия между этническими группами внутри рас. «На 85% различия между отдельными людьми объясняются индивидуальным своеобразием человека внутри нации или племени», — заключил Левонтин [247].
Это открытие вполне укладывается в теорию о том, что большая часть генетических вариаций в каждой расе совпадает с вариациями генофонда прародителей, откуда все и вышли. Но здесь также возникает вопрос: насколько велика степень различия между расами? Левонтин заявлял: межрасовые различия столь незначительны, что деление людей на расы с точки зрения генетики бессмысленно и не оправданно.
Такой интерпретации предпочитали держаться многие биологи, и позицию Левонтина приняли и даже довели до крайности крупнейшие общественно-научные ассоциации США. Согласно Американской ассоциации социологов, у расы нет биологической природы, поскольку это «социальный конструкт». Официальное коммюнике Ассоциации по вопросу рас гласит: «Признавая расовые категории как законный предмет эмпирического социологического исследования, важно сознавать всю опасность подыгрывания популярной концепции рас как биологического явления» [248].
Американская антропологическая ассоциация также не признает, что между расами можно усмотреть биологические различия: «В США как ученые, так и широкая публика привыкли видеть в расах природное и объективное разделение человеческого рода на основе очевидных физических различий», — гласит ее декларация. Но поскольку физические особенности по всей Земле плавно варьируют и не связаны между собой, «эти обстоятельства делают все попытки провести четкие границы между биологическими популяциями субъективными и произвольными» [249].
Однако сегодня людей можно объективно классифицировать по континенту происхождения, т.е. по расе, с помощью генетических маркеров, подобных тем, что использовала группа Фелдмана. И оценка Левонтином обнаруженных им различий как «незначимых» была столь же научным, сколь и политическим заявлением. Степень различия, исчисленная им в человеческой популяции, совпала с оценками других ученых, помещавших глобальное значение индекса Райта между 10 и 15%. Сьюэлл Райт, один из трех основателей популяционной генетики и изобретатель индекса FST, отмечал: «…у других биологических видов столь заметно различные расы считались бы подвидами» [250]. Райт подчеркивал, что FST от 5 до 15% в любой популяции живых организмов означает «умеренные» генетические различия, а диапазон от 15 до 25% должен считаться «значительной» генетической дифференциацией [251].
Однако существенную или не очень степень разнообразия отражает FST в 10–15% — пожалуй, не так уж важно для ответа на вопрос, стоит ли разграничить человеческие расы. Дело в том, что замеры для индекса фиксации по Райту захватывают так называемые нейтральные вариации, а большинство расовых различий, скорее всего, программируются не ими.
Под нейтральными вариациями понимают мутации, никак не сказывающиеся на организме. Эволюцию подобного рода изменения не интересуют, и частотность таких аллелей в популяции колеблется стихийно от дрейфа генов. Общие вариации по большей части нейтральны, а большинство замеров FST, вероятнее всего, захватывают общие, т.е. нейтральные изменения.
Вместе с тем эволюция во все глаза следит за мутациями, изменяющими ген и программируемый им белок. Если изменения неблагоприятны, мутация безжалостно уничтожается, потому что ее носитель погибает или не может продолжить род. Если же модификация повышает репродуктивный успех индивида, мутация продвигается, так как становится все более частотной в популяции. Это и есть две стороны естественного отбора: отрицательный и положительный отбор. Биологи пока не знают, какие именно гены должны видоизмениться, чтобы один вид разделился на два подвида. Вместе с тем похоже, что аллели, задействованные в разделении человеческого рода на расы, скорее должны относиться не к нейтральным, а к закрепленным эволюцией.
Именно такую картину дают версии двух мозговых генов, сменившиеся в последние 40 000 лет их эволюции. Как мы упоминали в главе 4, аллель одного из этих генов, а именно микроцефалина, появившийся около 37 000 лет назад, сегодня широко распространен среди европеоидов и восточных азиатов, но гораздо реже встречается в Черной Африке. Индекс Райта для этого аллеля при сравнении Черной Африки и остального мира 48%, или 0,48, «что указывает на большое разнообразие и существенно выше, чем среднегеномный показатель 0,12», — пишет первооткрыватель аллеля Брюс Лан из Университета Чикаго [252].
Новая версия гена ASPM появилась около 6000 лет назад у европеоидов, среди которых носители этого аллеля составляют 44%. В Восточной Азии он менее распространен, а в Черной Африке крайне редок. Индекс FST этого аллеля у европеоидов и неевропеоидов расходится на 0,29 [253]. Несомненно, существуют аллели других мозговых генов, еще не известные науке, которые широко распространены среди азиатов и африканцев и редки у европейцев.
Например, различия в цвете кожи у людей по большей части межпопуляционные, а не внутрипопуляционные. По данным анализа, проведенного Джоном Релетфордом из Университета штата Нью-Йорк в Онеонте, FST по цвету кожи составляет 88% [254]. Цвет кожи сильно зависит от расы и от географической широты, но очевидно не диктуется нейтральными генами. Генетики Генри Харпендинг и Алан Роджерс считают, что «с другими заметными признаками, отмечаемыми большинством наблюдателей, дело, скорее, обстоит так же, как с цветом кожи, чем как с нейтральными модуляциями». Иначе говоря, большинство физических характеристик, по которым публика определяет расу человека, скорее всего, закреплены отбором, что и было бы закономерно, если главной силой, задававшей своеобразие разных человеческих популяций, был половой отбор [255].
Именно выбранные эволюцией гены, а не множество нейтральных, скорее всего, ответственны за межрасовые различия. Убедительные свидетельства в пользу этой гипотезы обнаружил пангеномный анализ, осуществленный Джонатаном Притчардом из Университета Чикаго. Разрабатывая тест на выявление генов, недавно подвергшихся селективному давлению, Притчард нашел примерно по 200 таких генов у африканцев, азиатов и европейцев. Лишь совсем незначительная часть из этих наборов у трех рас совпадает, чего и следовало бы ждать, если людям на разных континентах приходилось приспосабливаться к эволюционному давлению независимо друг от друга [256].
Даже если генетики усматривают разницу между расами на уровне ДНК, как эта разница сказывается на уровне реальных людей? В биологии есть важное разграничение между генотипом и фенотипом организма. Генотип — это только гены, наследственная информация, а фенотип — физический результат работы генов.
Поскольку в геноме столь заметную часть составляет неработающая ДНК, которая не кодирует белки, генотип может меняться, не вызывая заметных перемен в фенотипе. Исландцы, у которых в каждой из 11 областей страны своеобразный генофонд, вряд ли сильно различаются на вид (впрочем, сейчас ученые выясняют, нет ли у них различий в плане болезней).
Опыты Риша и Фелдмана, показавшие, что людей можно генетически классифицировать по континентам происхождения, опираются на генотип и сами по себе ничего не говорят о том, насколько люди разных рас должны отличаться по фенотипу.
Однако участки генома, с которыми работали ученые, в процессе рекомбинации (перестановка единиц ДНК при смене поколений) движутся так же, как и гены. И некоторые из этих участков, особенно расположенные близко к генам, будут как бы представлять сами гены.
Значит, то обстоятельство, что всего лишь несколько сот участков генома позволяют установить расовую принадлежность человека, должно подразумевать и другое: от расы к расе могут варьировать и многие гены, а значит, и задаваемые этими генами фенотипы. Расы, безусловно, имеют свои зримые физические особенности. И эти различия вовсе не поверхностны: есть разница в восприимчивости к болезням и в реакции на лекарства.
Принципиальная схожесть разных рас вещь вполне ожидаемая, если учесть, что каких-то 50 000 лет назад человеческая популяция была единой, а природа человека в значительной степени сформировалась до рассеяния этой популяции, поскольку основные ее черты присутствуют у всех людей. Доказательством неразрывного единства всей человеческой семьи служит и то, что люди разных рас без труда вступают в смешанные браки, и то, что люди любой культуры могут, если их не дискриминируют, функционировать в любой другой.
Вместе с тем существование заметных различий между разными расами также не должно никого удивлять, ведь человеческий род давно разделился на несколько ветвей, эволюционирующих независимо уже 50 000 лет или дольше, толкаемых в разные стороны стихией дрейфа генов и селективным давлением разного климата, разных болезней и разного общественного устройства.
Наука пока не особенно интересуется расовыми различиями, кроме разве что медицины, но и там нет полного согласия. Врачи, изучающие расовое неравенство в медицине, хорошо знают, что многие социальные явления, такие как бедность или низкий уровень врачебной помощи, связаны с расовой принадлежностью. И эти обстоятельства не реже, чем генетика, могут быть причиной того, что, скажем, афроамериканцы в большей степени, чем белые пациенты, подвержены ряду заболеваний. Однако, если расовую принадлежность не учитывать совсем, как призывают некоторые, ученые пройдут мимо многих важных находок, и социологических, и генетических. Если говорить о вкладе генетики, то «БиДил» не появился бы, если бы Джей Кон не проверил, как реагируют на препарат пациенты-афроамериканцы. Казалось бы, получение ценного лекарства для недостаточно защищенной категории населения — безоговорочно доброе дело. И все же некоторые афроамериканцы встретили «БиДил» весьма прохладно: их озаботили немедицинские последствия. Эти люди опасаются, что, если за афроамериканцами, пусть даже в самых благих медицинских целях, признают особую генетику, публика станет приписывать им не самые достойные качества: например, склонность к преступлению. «Если думать о расовых различиях, можно прийти к опасному выводу, что расовая принадлежность предрасполагает к насилию», — говорит противник расово-специфичных методов лечения, социолог из Нью-Йоркского университета Трой Дастер [257].
Вполне понятно, что любые теории о генетической основе расовых различий могут возбуждать страсти. Долго кипели споры вокруг тестов на умственное развитие, которые, как считается, отражают различия между населяющими США расами. Есть обширная область совпадающих результатов, но если брать среднее значение, то у выходцев из Азии показатель немного выше, чем у американцев европейского происхождения, а у афроамериканцев — ниже. Это признанный факт, но вот устраивающего всех объяснения у него нет. Некоторые психологи заявляют, что тесты на IQ замеряют общее умственное развитие, которое, по их мнению, в значительной степени определяется наследственностью, и что результаты теста предсказывают успешность в дальнейшей жизни. Другие же считают, что тесты демонстрируют лишь разницу в образовании и других культурных особенностях, и значит, никакие генетические объяснения результатов неприменимы. В свете этой дискуссии, анализ которой не входит в задачи нашей книги, изучение рас давно приобрело ореол скандальности.
Менее тревожная сфера проявления расовых различий — спортивные рекорды. По данным кинодокументалиста Йона Энтайна, примерно 95% всех лучших результатов в спринте принадлежат бегунам из Западной Африки или происходящим оттуда афроамериканцам. Энтайн снял фильм о доминировании африканцев на спортивной арене, а затем написал книгу под названием «Табу», намекая на остракизм, которому подвергается любой, кто заговаривает о генетических основах расового разделения. Господство западных африканцев в беге на короткой дистанции столь безраздельно, что «в последних четырех Олимпиадах все финалисты в мужских забегах на 100 м были западноафриканского происхождения», — пишет Энтайн [258].
На средней дистанции, от 5000 до 10 000 м, однако, доминируют не западные африканцы, а выходцы с востока материка, кенийцы. У них 60 мировых рекордов в беге с препятствиями на 3000 м и более половины рекордов в беге на 5000 и на 10 000 м. Большинство кенийских чемпионов происходят из народов группы календжин, населяющих земли Великой рифтовой долины, в частности из небольшого племени нанди. Нанди составляют меньше 2% населения Кении, но к ним принадлежит 20% всех победителей крупных международных соревнований по бегу [259].
Занятно, что кенийцы пытались захватить лидерство и в спринте, но потерпели впечатляющий провал: лучший показатель кенийца на стометровке стоит примерно 5000-м в списке результатов, когда-либо зафиксированных на соревнованиях [260]. Это наводит на мысль, что кенийцы обладают каким-то качеством, особенно помогающим на средней дистанции.
Энтайн отмечает целый ряд социальных факторов, помогавших, по крайней мере в прошлом, добиваться лидерства в тех или иных видах спорта. В 1930-е в баскетболе доминировали еврейские спортсмены, и спортивные обозреватели, рассуждавшие об особой генетической предрасположенности евреев к баскетболу, конечно, заблуждались. Однако многие виды спорта, особенно бег, сегодня открыты для всех желающих, вне зависимости от расы и социального происхождения. По мнению Энтайна, при всех упорных тренировках и других методиках воспитания больших спортсменов, столь безусловное господство западноафриканцев в спринте, а кенийцев на средних дистанциях должно иметь и какие-то генетические предпосылки. Джон Мэннерс, написавший о кенийских бегунах несколько книг, также склонен именно генетикой объяснять выдающиеся успехи календжинских атлетов, чьи достижения, по его словам, «создали самую плотную за всю историю спорта географическую концентрацию рекордсменов» [261]. Календжинцы, воинственный скотоводческий народ из группы нилотов, много веков живут на высокогорье — 2000 м и более над уровнем моря — и почти не смешиваются с другими народами. У них есть любопытный обычай, который, пишет Мэннерс, мог послужить инструментом генетического отбора сильных бегунов. Обычай связан с угоном скота — занятием, в котором календжинцы были в свое время непревзойденными мастерами.
Кто-то может сказать, что это кража, но календжинцы считали, что лишь возвращают себе собственность, которая дарована им богом, но по нечаянности попала в чужие руки. Процедура возврата зачастую предполагала прогулки на сотню миль с лишним, чтобы скот оказался достаточно далеко, когда хозяин обнаружит его пропажу. «Чем более умелым угонщиком был юноша — а это умение в немалой степени состояло из высокой скорости бега и хорошей выносливости, — тем больше он добывал скота, — пишет Манер, — а поскольку скот был валютой, которой потенциальный жених рассчитывается за невесту, большое стадо позволяло иметь больше жен и производить больше потомства. Нетрудно понять, что такое репродуктивное преимущество могло за несколько веков заметно модифицировать генетику племени» [262]. Мэннерс подчеркивает, что это лишь догадка, а не точное знание о том, как календжинцы стали такими быстроногими.
На международных спортивных соревнованиях даже малозаметные различия между расами и этническими группами внутри рас наглядно высвечиваются: причина этого — характер распределения физических характеристик внутри популяции. Так, в популяции большинство индивидов — среднего роста, карликов и гигантов совсем немного. Если одна популяция немного выше другой, разница вряд ли будет заметна при сравнении их средних представителей. Но если взять и отобрать из двух популяций десяток самых рослых индивидов, то наверняка все десять окажутся из «высокой» популяции, поскольку мы сравнивали не рядовые образцы, а крайности.
То, что различные расы и этнические группы легче других преуспевают в тех или иных видах спорта — африканцы на беговой дорожке, китайцы в пинг-понге, европейцы в тяжелой атлетике, — само по себе не указывает ни на какие генетические особенности, но здесь видится нам отправная точка, намек на то, что такие особенности стоит поискать.
Отдельные личности из разных рас могут почти не отличаться друг от друга, но человеческие сообщества существенно разнятся по уровню организации и технического развития. Некоторые культуры, например в Новой Гвинее, только выходят из каменного века, а тем временем другие, типа Финляндии или Тайваня, имеют высокий уровень образования и лучше всех производят сложнейшие товары для глобальной экономики. Объясняется ли эта разница только тем, что новогвинейцам не повезло с географическим положением и ресурсами или, может быть, некие генетические особенности, касающиеся, к примеру, социальности, затормозили одни народы в каменном веке, а другие пустили по совершенно иной траектории?
За географическое объяснение выступает Джаред Даймонд из Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе. Он пишет, что в Евразии существовало больше пригодных для одомашнивания растений и животных и потому там раньше зародилось сельское хозяйство, а евразийцы таким образом получили фору в экономическом развитии. Приспособившись жить поселениями, они выработали иммунитет ко многим болезням, включая те, что переносятся домашними животными: грипп, корь, оспу и др., а народам с других континентов, не знавшим городской культуры, эти болезни несли опустошительные эпидемии.
По мнению Даймонда, именно стартовая фора в хозяйственном развитии и возбудители болезней, а вовсе не врожденная разница в способностях, помогали европейцам покорять другие народы. «История разных народов движется разными путями из-за различий в условиях жизни народов, а не из-за различий в биологической природе самих людей», — утверждает он [263].
Даймонд пишет, что много лет провел в Новой Гвинее, изучая птиц, и хорошо узнал аборигенов, которые впечатлили его своим живым интеллектом. После этого Даймонд усомнился в объективности данных IQ-тестирования в США, где «многочисленные белые психологи десятилетиями стараются доказать, что черные американцы африканского происхождения от природы менее интеллектуальны, чем белые люди, происходящие из Европы».
По мнению Даймонда, в реальности новогвинейцы, вероятно, даже умнее, чем европейцы, а причина этого, поясняет он, в генетике. У европейцев главным фактором отбора стала способность приобрести иммунитет к болезням, свирепствовавшим в густонаселенных районах, а в Новой Гвинее, где главными причинами смерти были война, убийства и голод, выживание действительно требовало умения думать. «В Новой Гвинее естественный отбор, закрепляющий гены интеллекта, вероятно, был куда более суровым, чем в демографически плотных, сложно организованных сообществах, где наиболее мощный отбор действовал в области обмена веществ [т.e. устойчивости к болезням], — поясняет Даймонд и заключает: — По интеллектуальным способностям новогвинейцы, вероятно, генетически превосходят людей Запада».
Но если новогвинейцы такие умные, почему же менее развитые, избавленные от болезней европейцы нашли выход из губительного круга первобытной вражды и постоянного кровопролития, а для представителей Новой Гвинеи эта задача оказалась нерешаемой? Потому, считает Даймонд, что европейцам повезло с географией. В Евразии видов животных и растений обитает больше, чем где-либо, в том числе видов, подходящих для одомашнивания. Поскольку виды приспосабливаются к климатическим зонам, одомашненные растения и животные могли распространяться вдоль параллелей, и таким образом европейцы набрали широкий круг сельскохозяйственных культур и скота и получили значительную фору в неолитической революции. Это стартовое преимущество, не очень заметное 10 000 лет назад, мало-помалу нарастало, и дошло до того, что в 1500 г. н.э. в обеих половинах Евразийского материка возникли великие цивилизации, тогда как остальной мир, по больше части, еще не выкарабкался из родоплеменной вражды и устной традиции.
Позже, согласно Даймонду, также по географическим обстоятельствам темп развития потеряли китайцы: коммуникации, связавшие воедино материковый Китай, позволили дать власть над всем народом одному правителю, совершившему затем несколько непоправимых ошибок, вроде уничтожения флота, в то время как в Европе с ее междоусобицами процветало разнообразие и удачные модели имели возможность успешно реализоваться. В итоге к началу колониальной эпохи западная цивилизация победила благодаря своему преимущественному географическому положению.
Обычно объяснение какой-то одной универсальной причиной вызывает у историков усмешку, но смелость и оригинальность теории Даймонда, несомненно, расширяют место географии в ландшафте исторической науки. Так что же, генетика совсем не сказалась на ходе исторических процессов?
Многие читатели, которых подкупает политический подтекст теории Даймонда — что господство западной культуры есть географическая случайность и, следовательно, ни одна из рас ни в чем не уступает никакой другой, — вероятно, не заметили его предположения о генетическом превосходстве новогвинейцев. Но, если генетика новогвинейцев эволюционировала, как считает Даймонд, в сторону развития интеллектуальных способностей, необходимых для выживания в некотором биогеценозе, почему такого не могло произойти и с другими популяциями? Приписывая лидерство Запада целиком географии и молчаливо забывая о генетическом объяснении, оставленном для новогвинейцев, Даймонд сосредоточивается на возникновении сельского хозяйства. Однако, как мы отмечали в главе 7, современная археология считает, что на Ближнем Востоке переход к оседлости произошел значительно раньше зарождения производящего хозяйства: сначала люди осели на земле, отказавшись от собирательского кочевья. Затем стали выращивать дикие злаки. Затем, вероятно непреднамеренно, получили культурные формы растений и одомашнили животных. Решающим шагом было не одомашнивание животных, а переход к оседлости. Это открытие, кажется, серьезно подрывает построения Даймонда: трудно усмотреть географические причины, которые предрасполагали бы человеческие сообщества к оседлому образу жизни. Учитывая, что в тот самый момент человеческий организм претерпевал очередную модификацию, продиктованную генами: грацилизацию черепа и скелета, генетическое объяснение седентаризма не кажется невероятным. Возможно, народности вроде натуфийцев, приспосабливаясь к условиям обитания, развили новый тип социальности, который позволил им отказаться от кочевья и создать долговременные поселения.
Если седентаризм действительно был следствием эволюционных изменений, то эти изменения должны были произойти независимо в разных популяциях, как это было с карликовостью, переносимостью лактозы и, несомненно, многими другими усовершенствованиями.
Подобные генетические адаптации не могут быстро охватить все население Земли, поскольку изменение последовательности генов в популяции требует смены нескольких поколений. Напротив, в разных популяциях они идут независимо. И этот широкий разброс во времени перехода от кочевья к оседлости у разных популяций, возможно, и объясняет, почему человеческие сообщества в разных концах света так разнятся по уровню развития.
Когда начали складываться нынешние континентальные расы? Очевидно, людям пришлось независимо друг от друга приспосабливаться к разным условиям жизни сразу после того, как популяция прародителей человечества 50 000 лет назад рассеялась по Земле. Вместе с тем до конца позднего палеолита человеческие черепа по всему миру оставались практически одинаковыми, и, скорее всего, черты, характерные для нынешних рас, появляются не раньше, чем 12 000–10 000 лет назад [264]. В это время возникла наибольшая, затем стремительно распространившаяся, вероятно, за счет покорения соседей, популяция, давшая начало китайцам (хань). Судя по всему, то же самое верно и в отношении европеоидов (население Европы, Индии и Ближнего Востока), чьи черепа похожи на ранние европейские, как будто между ними есть преемственность, но в то же время отличаются. У ранних европейцев черепа были крупнее, челюсти массивнее, надбровные дуги мощнее, и, как пишет палеоантрополог Ричард Клейн, «видимо, не стоит относить этих людей к европеоидной расе, объединяя с нынешними обитателями Европы».
Привлекательно выглядит версия о том, что нынешние европейцы и азиаты произошли от народов, 20 000 лет назад населявших северные широты Европы и Сибири соответственно. Как мы упоминали ранее, этих людей должны были вытеснить на юг наступавшие ледники последнего ледникового максимума. Поскольку весь Евразийский материк, кроме самых южных окраин, превратился в полярную пустыню или тундру, центральные области и Европы, и Азии, вероятно, люди покинули.
5000 лет назад ледники начали отступать, и бывшие северяне в обеих половинах континента, видимо, реколонизировали покинутые земли. При таком сценарии в Европе и Азии доминировали бы народы, происходящие от популяций, которые 5000 лет ранее представляли собой немногочисленные группы на крайнем севере ареала обитания человека.
Третья континентальная раса — американские индейцы — происходит от нескольких групп сибирских предков, т.е. тоже являет собой случай разрастания малой группы до населения целого континента.
Получается, таким образом, что европейцы, азиаты и американские индейцы — относительно молодые расы, а вот две другие — австралийцы и африканцы — в генеалогическом смысле несколько старше (их ветви, исходящие из общего корня, немного длиннее). Но и африканцы, и австралийцы эволюционируют ровно такой же срок и, хотя сохранили темную кожу, вероятно, отличаются от прародителей человечества не меньше, чем три расы, формировавшиеся в северных широтах.
Существование рас начинается с того обстоятельства, что популяция раскалывается, и две части прежнего целого двигаются дальше каждая по своей эволюционной траектории. Такие расколы оставляют след не только в генетике, но и в языке. Как и генотип, язык находится в постоянном движении и разделяется на дочерние языки, когда народы расходятся в разные стороны. До выхода прародителей из Африки человеческая семья была единой и разговаривала, вероятно, на одном языке. Поговорив о разделении единого человечества на расы, пора рассмотреть и сопутствующее разделение языков.
Войти с помощью соц. сетей: