Если бы у нас была полная генеалогия человеческого рода, то генеалогическое размещение рас человека дало бы и наилучшую классификацию разных языков, употребляемых в настоящее время во всех странах света; для включения всех исчезнувших языков и всех переходных, слегка разнящихся наречий это была бы единственная возможная система. Но возможно, что один из древних языков изменился очень мало и дал начало немногим новым языкам, тогда как другие изменились существенно в зависимости от расселения, изоляции и степени цивилизации разных рас, связанных общим происхождением. Разные степени различия между языками одного и того же корня могут быть выражены установлением групп, подчиненных друг другу; но единственно возможная система все же должна быть генеалогической; и она была бы естественной в самом строгом смысле, потому что связывала бы вместе все языки — как исчезнувшие, так и современные — на основании их родства.

Чарльз Дарвин. О происхождении видов путем естественного отбора

Лингвисты насчитывают на Земле около 6000 языков. Все они происходят от языков-предков, на которых сегодня не говорят. В немногих случаях эти предки сохранились в записанных текстах, как латынь, или могут быть реконструированы через языки-потомки, как праиндоевропейский, предполагаемый родоначальник обширной семьи языков, распространенных от Европы до Индии.

Иначе говоря, эти 6000 языков — не просто разнородная группа; все они раскладываются по ветвям единого фамильного древа человеческих наречий. Все эти ветви, по логике, должны сходиться в единый ствол — праязык, первый из всех языков Земли, на котором разговаривала популяция прародителей.

Если это так, то родословие всех языков можно проследить, найдя каждому место на общем древе. Как предполагал Дарвин, такое древо должно во многом совпадать с другой родо­словной, показывающей разделение популяции прародителей и происхождение рас. И если языковое древо можно соединить с генетическим древом человеческой популяции и соотнести их с различными археологическими культурами, мы получим новый универсальный подход к изучению доистории.

Одно препятствие на пути к этому синтезу мы видим сразу: большинство исторических лингвистов сходится в том, что реконструировать состояние языков глубже, чем на 5000, максимум на 10 000 лет в прошлое, невозможно. А вот у генетиков энтузиазма побольше. Они разработали сложные статистические методы, позволяющие прослеживать генеалогию популяций, и полагают, что подобная методика могла бы работать и для языков.

Генетический инструментарий, если он действительно применим в этой области, вероятно, помог бы разрешить несколько давних споров в сравнительно-историческом языко­знании. Главная из этих загадок — необычное распространение языков на карте мира.

Ареалы распространения языков: удивительная неравномерность

На всей территории США доминирует один основной язык. В Новой Гвинее в то же время около 1200 языков, пятая часть всего мирового разнообразия, на площади примерно в четверть континентальной части США. Откуда такая неравномерность в распределении?

Лингвисты выделяют обширные языковые ареалы, когда на большой территории доминирует один язык, и зоны, где соседствуют множество небольших по площади языковых ареа­лов. Большинство случаев территориального размещения языков в мире попадает в ту или другую категорию, и, судя по всему, в истории были случаи перехода территорий от языковой раздробленности к цельному ареалу, и наоборот. Процессы, регулирующие территориальное распределение языков, оказывают существенное влияние на историю и культуру.

Одна из причин языковой мозаичности в том, что язык быстро меняется, даже в пределах двух поколений. Прошло всего 600 лет, а английский Чосера современным англичанам кажется иностранным языком. Внутри языка бывают диалекты, варьирующие зачастую от селения к селению. Различия между диалектами были, вероятно, еще значительнее в те дни, когда люди редко уезжали далеко от мест постоянного проживания. Даже в Англии до самого конца 1970-х по выговору можно было определить, где живет человек, с точностью до нескольких десятков километров.

Подобное разнообразие удивляет и озадачивает, ведь универсальный не меняющийся язык был бы, кажется, идеальным средством общения. То, что язык эволюционировал в сторону раздробления, а не в сторону единой системы, конечно, не случайно. Для ранних человеческих сообществ безопасность была гораздо важнее, чем возможность объясниться с чужаками. В условиях непрекращающихся войн всех против всех языковая раздробленность помогала моментально выявить пришельца, который мог оказаться врагом. Диалекты, как пишет психолог Робин Данбар, «служат знаком принадлежности к группе, позволяющим членам группы легко узнавать друг друга; диалект трудно изучить в совершенстве, как правило, им овладевают в детстве, и меняется он настолько быстро, что указывает не только на место жительства говорящего, но и на то, к какому поколению носителей он принадлежит» [265].

На войне языковые различия помогают отличить своего от врага. Когда Иеффай с жителями Галаада разбил ефремлян, он выставил стражу на переправах, чтобы уцелевшие враги не смогли уйти за Иордан. «…И когда кто из уцелевших ефремлян говорил: "Позвольте мне переправиться", — повествует с пугающей детальностью Библия, — то жители галаадские говорили ему: "Не ефремлянин ли ты?" Он говорил: "Нет". Они говорили ему: "Скажи: шибболет". А он говорил: "Сибболет", — и не мог иначе выговорить. Тогда они, взяв его, закололи у переправы чрез Иордан. И пало в то время из Ефремлян сорок две тысячи» [266].

В пасхальное воскресенье 1282 г. сицилийцы восстали против французских оккупантов Карла Анжуйского. «Всех чужаков, которых выдавал акцент, убивали, и, как считают, несколько тысяч французов истребили за считаные часы», — пишет историк Денис Мак Смит о бойне, известной под названием «Сицилийская вечерня» [267]. Здесь шибболетом послужило слово ceci (произносится как «чейчи») — итальянское название нута.

Изменчивость языков отражает мрачную правду: человечество эволюционировало в опасном и жестоком мире, где самую страшную угрозу человеку нес другой человек. Мозаичные языковые кластеры, вероятно, сложились там, где долгое время сосуществовали небольшие племенные группы, ни одна из которых не была способна вытеснить остальные. Даже если первопоселенцы все говорили на одном языке, на территории каждой группы быстро формировался свой диалект как знак общности и защита от чужих. Чем дольше такая ситуация существует, тем заметнее расходятся языки.

Новая Гвинея — классический пример языковой мозаичности — своим великим множеством языков обязана, судя по всему, многовековому застою. Здесь представлены две большие языковые семьи: трансновогвинейская, на языках которой говорит центральная горная часть острова, и австронезийская, которой принадлежат жители прибрежных равнин. Трансновогвинейские — это языки более ранних обитателей острова, возможно, даже первых поселенцев, прибывших сюда 40 000 лет назад, австронезийские же языки пришли, как считается, по цепочке островов вместе с рисоводами и мореходами, мигрировавшими с острова Тайвань.

Каждый из языков Новой Гвинеи насчитывает в среднем 3000 носителей, живущих в десятке-двух деревень. Племенная вражда, а также густой лес, покрывающий горы и долины, — причины крайней балканизации острова. «Политическая раздробленность — реальность жизни для новогвинейских сообществ, — пишет Уильям Фоли, специалист по языкам Новой Гвинеи, — в отличие от большинства евразийских и многих африканских культур у новогвинейских нет истории формирования государства, ни имперского, ни национального. Основной единицей общественной структуры здесь выступает клан, и соперничество кланов и есть основное содержание здешней политической жизни» [268]. Таким образом, богатую языковую мозаику острова создали три фактора: вражда, неспособность ни одной из языковых групп обеспечить себе гос­подство над остальными и продолжительное время расподоб­ления языков.

Тот же процесс, вероятно, развернулся в масштабе планеты, когда современные люди впервые покинули свою африканскую колыбель. С точки зрения лингвистики получился обширный языковой ареал, ведь вышедшая из Африки группа говорила, очевидно, на одном языке. Однако внутри этого ареала образовались враждующие племена, не пускавшие на свою территорию никого, кто не говорит на их языке. Через несколько поколений этот большой ареал «растрескался» в мозаичную зону, составленную из неуклонно расподобляющихся языков. Новая Гвинея и часть Австралии, возможно, представляют собой реликты той первой мозаики. При сильном территориальном инстинкте ранних людей, усугубленном языковыми границами, не приходится удивляться, что до самого недавнего времени люди на Земле, по свидетельству генетиков, практически не перемещались с места на место.

Открытие и освоение новых необитаемых земель тоже означало появление новых языковых моногрупп, но и там после заселения территории обширный языковой ареал мало-помалу распадался на осколки. Южная Америка с ее многочисленными америндскими языками — пример недавно сформировавшейся мозаичной зоны. Но две области Земли заселены столь недавно, что до сих пор остаются языково однородными. Одна из них — Полинезия, другая — Арктика, впервые заселенная после того, как иннуиты научились жить в тамошнем климате.

Если же языковая моногруппа распадется на диалектную мозаику, может ли какой-то процесс восстановить на ее месте однородный ареал? На это способны три силы: климатическое бедствие, переход к производящему хозяйству и война.

Если крупная область Земли обезлюдеет, те, кто придет поселиться в опустевшие места, принесут свой язык. Между 20 000 и 15 000 лет назад последний ледниковый максимум вытеснил людей из северной части Евразийского материка. Те, кто вернулись туда потом, могли быть носителями древнего языка, давшего начало индоевропейской и нескольким другим крупным языковым семьям. Эту предполагаемую древнюю макросемью некоторые лингвисты называют ностратической, а Джозеф Гринберг называл протоевразийской. Или, возможно, евроазиатскому и его языкам-потомкам расчистило путь похолодание позднего дриаса, начавшееся около 13 000 лет назад [269].

Другим мощным стимулом усиления языковой раздробленности может стать сельское хозяйство. Колин Ренфрю из Кембриджского университета и ряд других археологов, например Питер Беллвуд из Австралийского национального университета (Канберра), считают, что из каждого очага зарождения сельского хозяйства люди расселялись вовне, распространяя и свои языки.

Гипотеза, связывающая язык и земледелие предполагает, что популяции, расселявшиеся из областей, где было изобретено земледелие, распространяли и свои языки. Если в такой области говорили на нескольких языках, экспортировались они все. Согласно гипотезе, индоевропейский и семито-хамитский языки могли происходить из очага культивирования пшеницы, как, возможно, и дравидский. Сино-тибетский, тайский и австроазиатский языки распространялись из очага возделывания риса вместе с австронезийским, носители которого достигли Тайваня и оттуда расселялись по островам южных океанов.

Эти языковые экспансии (на схеме показаны стрелками) разворачивались приблизительно до 9000 лет назад. Одновременно карта показывает распределение ныне существующих языковых семей. Люди, говорившие на одном из индоевропейских языков, тохарском, продвинулись в северо-западные области Китая, но затем этот язык вымер.

Также на схеме показана происходившая около 4000 лет назад экспансия банту в Африке (бантоидные нигеро-конголезские языки).

Источник: 5W Infographic.

Беллвуд и географ Джаред Даймонд утверждают, что не менее 15 крупных языковых семей сложились в результате экспансии земледельческих народов из первых центров сельского хозяйства [270]. В некоторых случаях, по мнению этих ученых, один сельскохозяйственный центр давал начало нескольким семьям. Такое могло быть, если очаг зарождения сельского хозяйства охватывал территорию бытования нескольких резко разнящихся языков, и все разноязычные популяции этой территории начинали благодаря новым технологиям расти в числе.

Даймонд и Беллвуд предполагают, что ближневосточный очаг сельского хозяйства был родиной как минимум двух крупных языковых семей. Одна из них — индоевропейская. Вторая — семито-хамитская, языки которой двигались на юго-запад, в Африку. Третьей могла быть дравидийская семья, которая еще прежде индоевропейской двинулась на юго-восток, в Индию. (Дравидийские языки отдаленно родственны эламскому, древнему языку, существовавшему на юго-западе Ирана; восточная ветвь индоевропейской семьи, предположительно, мигрировала в Индию позже, оттеснив дравидийские народы на юг.)

Теория о Плодородном полумесяце как кузнице языковых семей оригинальна, однако происхождение каждой индивидуальной семьи остается предметом споров. В отношении семито-хамитской семьи некоторые лингвисты, например Кристофер Ирет из Университета штата Калифорния в Лос-Анджелесе, горячо оспаривают гипотезу об их ближневосточном происхождении [271].

Второй колыбелью языковых семей, по Даймонду и Беллвуду, была область бассейнов Янцзы и Хуанхэ, где около 9000 лет назад начали возделывать рис. Эта территория, по мнению авторов гипотезы, дала начало по меньшей мере четырем языковым семьям. Австроазиатская семья из 150 языков, куда входят вьетнамский и кхмерский, распространилась по юго-востоку Азии. По ее следам затем двинулась вторая волна возделывавших преимущественно рис народов, говоривших на тайских языках, к которым относятся сиамский и лаосский. Третья семья — сино-тибетская. Четвертая — австронезийская, народы которой не позже чем 5000 лет назад достигли Тайваня, а затем пустились в плавание по Тихому океану, стали первыми колонистами Полинезии и примерно в 1200 г. н.э. достигли Новой Зеландии.

Колонизация Новой Зеландии народом маори была, таким образом, заключительным этапом 50 000-летнего путешествия.

В Африке языки банту распространялись земледельцами, которые разработали технологию возделывания сначала ямса, затем проса и сорго. Бантуговорящие народы около 3000 лет назад со своей родины на территории восточной Нигерии и западного Камеруна двинулись на юг двумя потоками. Один взял курс на западное побережье Африки, другой пошел на восток, а затем спустился по побережью к югу. Смешавшись в районе Великих озер с носителями нило-сахарских языков, этот поток вытеснил оттуда койсаноговорящие племена. Сегодня языки банту, составляющие одну из ветвей нигеро-конголезской макросемьи, занимают огромную территорию в субэкваториальной Африке.

Даймонд и Беллвуд считают пример банту наиболее убедительным из всех 15 предполагаемых ими случаев «сельскохозяйственного распространения» языковых семей. Однако в случае с банту важным фактором успешной экспансии наряду с внедрением сельского хозяйства была технология изготовления железа. Железное оружие входило в тот набор преимуществ, который сделал продвижение банту по просторам Африки столь успешным, и значит, вполне вероятно, что война тоже была средством этой экспансии.

Война — третий фактор, который разрушал мозаичные языковые кластеры, действовал самостоятельно или синхронно с распространением сельского хозяйства. В первом тысячелетии до нашей эры нилотоязычные народы, двигаясь из Эфиопии на юг в район Великих озер, покорили обитавших в кенийском высокогорье аграриев-кушитов. Кристофер Ирет полагает, что одолеть сельскохозяйственный народ нилотам помогла сильная воинская традиция, в которой мальчики-подростки по достижении определенного возраста объединялись в команды, по сути, воинские подразделения, пребывавшие в постоянной боевой готовности. «На длительном отрезке их истории у большинства нилотских племен развивалось военное дело, что всегда обеспечивало им преимущество при конфликтах с соседями, если только это не были другие нилоты», — пишет Ирет [272]. (К южным нилотам относятся и кенийские календжинцы, ныне знаменитые более мирными достижениями в спорте, где им принадлежит большинство рекордов в беге на средние дистанции.)

Появление индоевропейцев

Индоевропейская языковая семья — лучший пример для выяснения того, что же было главным генератором новых обширных языковых ареалов: война или распространение сельского хозяйства. Ареал индоевропейских языков простирается от Западной Европы до Индийского субконтинента. К этой семье относятся такие мертвые языки, как латынь, древнегреческий, хеттский и тохарский, когда-то существовавший на северо-западе Китая. К живым потомкам праиндоевропейского языка принадлежат, помимо английского, остальные германские языки (немецкий, голландский, исландский, норвежский), славянские языки (русский, сербохорватский, чехословацкий, польский), балтийские (латышский, литовский), романские (итальянский, французский, испанский, португальский) и кельтские (бретонский, валлийский, ирландский).

Откуда вышел народ, говоривший на праиндоевропейском языке? Где он жил? Куда и как распространялись народ и его язык? На эту серию вопросов отвечают две альтернативные теории, одна из которых утверждает, что индоевропейская семья прокладывала себе дорогу мечом, а другая — что плугом.

Археолог Мария Гимбутас в серии статей, написанных между 1956 и 1979 гг., отождествляет индоевропейцев с народом, который насыпал характерные погребальные холмы, называемые курганами, в степях к северу от Черного и Каспийского морей. Этот народ вскоре после 4000 г. до н.э., одомашнив лошадь, стал расселяться за пределы своих исконных земель. К 2500 г. до н.э., согласно Гимбутас, эти воины-скотоводы достигли пределов Британии и Скандинавии, а их язык разделился на множество языков-потомков, которые сегодня звучат на пространстве от Европы до Индии.

В лингвистическом аспекте эту гипотезу поддерживает Кристофер Ирет: если бы индоевропейцы были мирными крестьянами, говорит он, к ним должны бы всходить многие названия злаков. Однако индоевропейская литература насыщена упоминаниями сражений. «Почти у всех индоевропейских культур в ранних мифах и легендах мы видим героизацию войны и особенно смерти в бою, известную и в других культурах, но мало где доведенную до такой степени, — пишет Ирет. — В этих сюжетах устойчиво отражается общественная структура, выделяющая воинов в особое элитное сословие».

Альтернативную гипотезу предложил в 1987 г. археолог Колин Ренфрю [273]. Он считает, что индоевропейцы, скорее всего, были первыми аграриями и начали расселяться за пределы исконных земель, когда новый тип хозяйства обернулся ростом населения, а значит, экспансией.

На основе анализа археологических памятников, показывающих распространение сельского хозяйства, Ренфрю помещает родину первых индоевропейцев в Анатолии — области нынешней Турции, где обнаружены некоторые из самых ранних нео­литических поселений. Поскольку неолитическая революция стала распространяться в Европе примерно 9500 лет назад, гипотеза Ренфрю предполагает, что индоевропейские языки появились на несколько тысяч лет раньше, чем предполагает версия Гимбатус о курганных воинах и чем датируют возникновение семьи большинство лингвистов-компаративистов.

Одно время казалось, что установить истину поможет генетика. Первые генетические открытия, касающиеся заселения Европы, сделал Лука Кавалли-Сфорца из Стэнфордского университета. Изучая белки, кодируемые генами (последовательность ДНК тогда еще не умели определять), Кавалли-Сфорца обнаружил просматривающийся на 95 маркерах генетический градиент, тянущийся через Европу с юго-востока на северо-запад. Он предположил совместно с археологом Альбертом Эммерманом, что градиент отразил продвижение неолитических аграриев, медленной волной мигрировавших сквозь Европу. Хотя предполагалось, что аграрии смешивались с жившими на тех землях собирателями, отчего и возник наблюдаемый градиент, главным двигателем этой миграционной волны, как считалось, был рост населения более многочисленных сельскохозяйственных народов [274].

Эта идея — серьезный, но не решающий аргумент в пользу гипотезы Ренфрю. Кавалли-Сфорца заметил, что собранные им данные обнаруживают еще несколько генетических градиентов, помимо того, который предположительно связан с ближневосточными аграриями. Один из таких дополнительных следов указывает на поток генов, двигавшийся на запад из степей Северного Причерноморья. Этот градиент «работает на гипотезу Гимбутас», — отмечают Кавалли-Сфорца и Эммерман, так же как первый градиент поддерживает версию Ренфрю [275].

Однако исходную предпосылку Ренфрю о том, что двигателем экспансии был рост населения, подрывают новые оценки численности европейской популяции. Археолог Марек Звелебил из Шеффилдского университета (Великобритания) писал, что «демографических данных, которые указывали бы на популяционное давление, вынудившее первых аграриев мигрировать, нет, как нет и свидетельств быстрого прироста населения. Археологические находки не говорят о быстром насыщении земель, колонизированных неолитическими аграриями, или о демографической экспансии» [276].

Между тем гипотеза Ренфрю все-таки может оказаться верной, даже если аграрии-индоевропейцы не превосходили числом европейских аборигенов. Европейские охотники-собиратели могли перенять язык этих аграриев вместе с новыми технологиями производящего хозяйства. Если говорить о численности населения, то относительно немногочисленные аграрии, зашедшие в Европу с Ближнего Востока, могли стать свое­образным катализатором распространения как своего языка, так и новых методов хозяйствования. Может быть, они покупали или захватывали себе жен из палеолитических аборигенных популяций, и следующее поколение продвигалось еще на несколько километров вглубь Европы, также находя жен в местных собирательских племенах. Чем дальше продвигалась эта волна аграриев по Европе, тем сильнее ее неолитические гены разбавлялись местными палеолитическими. Но, как бы ни менялся генотип, каждое поколение аграриев говорило на языке родительского сообщества, скорее всего, индоевропейском.

При таком сценарии новые способы ведения хозяйства могли бы вызвать подвижки в языковой картине по всей территории, где они стали применяться, но понадобилось бы для этого лишь малое число анатолийских иммигрантов, породнившихся с местным населением. Это могло бы объяснить, почему народы Европы говорят на индоевропейских языках, но при этом их гены лишь на 20% унаследованы от тех, кто предположительно, принес эти языки на континент.

Можно ли измерить возраст языка?

На сегодня генетика европейцев, пожалуй, согласуется с обеими гипотезами распространения языков индоевропейской семьи. Выбрать одну из них ученые смогли бы, если бы знали, в какой период на земле звучал праиндоевропейский язык, ведь гипотезы предлагают очень разную датировку экспансии. Походы курганных воинов начинаются приблизительно 6000 лет назад, экспорт сельского хозяйства с Ближнего Востока — около 9500 лет назад.

Как научная дисциплина датирование в языкознании еще не устоялось. Один из подходов состоит в том, чтобы оценить ход исторических трансформаций в родственных языках путем сравнения общих единиц словаря. Глоттохронология, один из методов такого подхода, основан на подсчете когнатов, общих для выбранной пары языков (когнатами называют слова, произошедшие от общего предка: apple — когнат немецкому Apfel, но не французскому pomme).

Когнаты, с которыми работает глоттохронология, выбираются не случайно, это слова из специального списка, составленного автором метода Моррисом Сводешем, особенно устойчивые к языковым изменениям. Туда относятся числительные, местоимения, названия частей тела. Чаще всего используется список из 100 слов.

Сравнивая два языка, лингвист решает, сколько слов из списка Сводеша в этих языках действительно когнаты по отношению друг к другу. Чем меньше обнаружится когнатов, тем раньше языки разошлись, и есть различные техники, позволяющие по проценту когнатов установить дату разделения языков. По мнению Ирета, пятипроцентное совпадение указывает на срок 10 000 лет, 22% совпадающих когнатов означают 5000 лет, а у языков, разделившихся лишь 500 лет назад, общими будут 86% списка Сводеша.

При всей простоте этой методики глоттохронология дает удивительно правдоподобные результаты. Но есть и недостатки. Лингвисты потратили немало сил на развенчание глоттохронологии, но, пожалуй, меньше, чем на ее усовершенствование. В итоге лингвистика никак не может прийти к единому мнению, насколько эта техника применима. На конференции, состоявшейся в Кембриджском университете в 1999 г., мнения высказывались самые полярные. Роберт Бласт из Гавайского университета представил доклад, в котором объясняется, почему глоттохронологические методы «неприменимы» к австронезийским языкам, а Джеймс Мэтисофф из Калифорнийского университета в Беркли говорил о «бесполезности глоттохронологии при классификации тибето-бирманских языков». После них выступал Ирет, описавший, насколько успешно глоттохронология помогает датировать разделение языков в семито-хамитской семье [277].

Гораздо больше воодушевляет компаративистов другая технология датировки — лингвистическая палеонтология. Суть ее в том, чтобы реконструировать слова, называющие в языковой семье различные предметы материальной культуры, и датировать появление языков моментом, когда называемые объекты впервые возникают в археологических находках.

Например, во многих индоевропейских языках слова для названия колеса — явные когнаты. В греческом это kuklos (слово, от которого происходит английское circle (круг)), в санскрите — cacras, в тохарском — kukäl и в древнеанглийском — hweowol (праиндоевропейское начальное k в языках германской ветви переходят в звук h). Поскольку в языках, произошедших от праиндоевропейского, слова, называющие колесо, — когнаты, они должны происходить из общего источника, и лингвисты считают, что этим источником было праиндоевропейское слово, которое они реконструируют как *kwekwlos (звездочкой помечаются слова-реконструкции).

Самые ранние известные ныне археологам колеса датируются 3400 г. до н.э. (5400 лет назад). Значит, праиндоевропейский язык должен был разделиться на дочерние уже после этой даты, считают лингвопалеонтологи, ведь как иначе языки, разбросанные по необъятному пространству, все имеют для колеса слова-когнаты?

Подобные рассуждения применяются и к словам типа «ярмо», «ось» и «шерсть». Работа строящих эту гипотезу ученых, например Билла Дардена из Чикагского университета, укрепила многих лингвистов в уверенности, что индоевропейский был единым языком еще 5500 лет назад и что прежде этого рубежа языки-потомки не могли существовать [278].

Лингвистическая палеонтология — высший пилотаж в области языкознания. Но у нее есть две принципиальных уязвимости. Первая заключается в том, что столь выдающееся изобретение, как колесо, скорее всего, распространилось от культуры к культуре со скоростью лесного пожара и несло с собой свое имя. Лингвистические палеонтологи заверяют, что умеют распознавать такие заимствования. Конечно, в слове «кока-кола» легко опознать иностранное заимствование, вошедшее во многие языки, но чем старше заимствование, тем сильнее оно сливается с фоном принимающего языка. Один из аргументов академического сообщества против глоттохронологии состоит в том, что нераспознанные заимствования могут смешать всю картину.

Другая уязвимость палеонтологии — риск реконструировать весьма убедительно выглядящие слова, которых на деле не существовало. Лексемы, подобные слову «епископ», существуют в греческом (episkopos), латыни (episcopus), древнеанглийском (bisceop), испанском (obispo) и французском (evêque), из этого ряда можно реконструировать праиндоевропейское слово-предок *apispek, но в языке, на котором говорили 5000 лет назад, таких слов не было. Что касается колеса, то установлено, что в праиндоевропейском языке было слово *kwel со значением «вращаться», от которого, как считается, произведено *kwekwlos. Но могло быть и так, что в праиндоевропейском не было слова со значением «колесо» и на самом деле дочерние языки просто произвели свои названия для этого предмета от унаследованного ими всеми слова *kwel — «вращаться». В таком случае время существования праиндоевропейского отодвигается от момента изобретения колеса на несколько тысяч лет в прошлое.

Новая датировка праиндоевропейского языка

Более надежный и последовательный способ датировки языков, в котором давно нуждается наука, предлагают ученые, взявшие за основу технологию выстраивания филогенетических деревьев. Этот способ именуют «методом наибольшего правдоподобия»: он начинается с вопроса, какова наиболее вероятная форма дерева, объединяющего наблюдаемые факты. В случае языковых семей фактами служат разноязыковые списки Сводеша с уточнением, какие слова в них когнаты, а какие нет.

Применить метод наибольшего правдоподобия к истории языков впервые предложил Марк Пейгл, биолог из Университета Рединга (Англия). Он показал, что, располагая списком всего из 18 слов, можно составить максимально правдоподобное дерево для семи языков (валлийского, румынского, испанского, французского, немецкого, голландского и английского), и его дерево оказались ровно таким же, какое получили компаративисты чисто лингвистическими методами [279].

Недавно метод наибольшего правдоподобия усовершенствовал биолог из Оклендского университета Рассел Грэй. Он тщательно разобрал слабые места глоттохронологии и усовершенствовал метод именно с тем, чтобы компенсировать их. Одна из проблем — неопознанные заимствования. Из-за них язык может показаться моложе, чем он есть. Но вместе с тем они связывают побочные ветви языка, создавая сетевидную структуру. Такие структуры можно выявить, и затем отсеять неопознанные заимствования.

Другое узкое место глоттохронологии — то, что языки эволюционируют в разном темпе. Современные исландский и норвежский происходят от древнескандинавского, на котором люди говорили между 800 и 1050 гг. н.э. У норвежского с древнескандинавским 81% слов из списка Сводеша — когнаты, что верно указывает на разделение 1000 лет назад. Однако современный исландский, развивающийся более обособленно, на 99% состоит из слов древнескандинавского — ложное указание на то, что языки разошлись всего 200 лет назад [280].

Математические методы для выявления заимствований и учета колебаний в темпах языковой эволюции уже существовали, потому что с теми же трудностями сталкивались и биологи, составлявшие генеалогии на основе данных ДНК. Как и языки, некоторые гены эволюционируют быстрее прочих. И как слова могут быть унаследованы либо заимствованы, гены тоже достаются организму не только от родителей, но и «со стороны»: например, бактерии умеют обмениваться сериями генов и именно поэтому так быстро приобретают устойчивость к антибиотикам.

Одна из форм метода наибольшего правдоподобия, так называемый байесов метод Монте-Карло с цепями Маркова, на который сегодня делают ставку биологи, состоит в том, что последовательности ДНК разных генов вводят в компьютер и получают большое множество деревьев, которые могли бы связывать эти гены. Затем программа берет образцы из тех групп деревьев, которые выглядят наиболее перспективными (задача проверить каждую пока не под силу даже самым быстрым компьютерам), и раз за разом повторяет тот же алгоритм. С каждой итерацией перспективных деревьев становится все меньше, и в итоге процесс выдаст одно, наиболее вероятное дерево, объясняющее наличные данные.

При помощи этой мощной технологии Грей и его коллега Квентин Аткинсон нарисовали фамильное древо индоевропейских языков. В качестве контрольных данных они взяли список Сводеша из 200 слов для 84 индоевропейских языков, составленный лингвистом Исидорой Дайен, и дополнили его примерами из трех мертвых языков: хеттского и двух разновидностей тохарского, так называемых тохарского A и тохарского Б.

В генетике генеалогическое древо зачастую можно привязать к ленте времени, соотнеся одну из его ветвей с датами палеонтологических находок. То же самое можно проделать и с деревьями языков, сконструированными по методу наибольшего правдоподобия. Обнаружив статистически наиболее вероятное дерево для данных индоевропейской семьи, Грей произвольно совмещал определенные развилки на нем с подтвержденными датами расподобления языков. Хеттский, несомненно, был самостоятельным языком к 1800 г. до н.э., которым датируется старейшая из известных хеттских надписей. Древнегреческий отделился к 1500 г. до н.э., времени создания надписей линейным письмом Б. Латинский и румынский языки начали разделяться в 274 г., когда римские войска ушли из нижнего Подунавья.

Древо индоевропейской языковой семьи составлено Расселом Греем и Квентином Аткинсоном с применением передового статистического метода. Древо соотнесено с 14-ю известными датами возникновения недавно появившихся языков, что позволило приблизительно датировать и древние ветви. Цифры обозначают, сколько лет прошло с того момента, когда язык ответвился от родительской линии.

Согласно Аткинсону и Грею, язык-прародитель, в лингвистике называемый праиндоевропейским, 8700 лет назад разделился на две ветви, и первым ответвлением стал хеттский. Ранняя дата появления праиндоевропейского языка свидетельствует о том, что говорил на нем народ, принесший земледелие с Ближнего Востока в Европу.

Английский входит в германскую языковую ветвь, так же как голландский, шведский и исландский. Романская ветвь включает в себя французский, итальянский и испанский. Русский, чешский и литовский относятся к балто-славянской ветви. Хеттский, ныне исчезнувший, был языком хеттской империи, располагавшейся на территории нынешней Турции; тохарский бытовал в западном Китае.

Источник: автор Квентин Аткинсон, Оклендский университет, Новая Зеландия

Всего Грей использовал 14 известных дат, составив древо так, чтобы оно соответствовало этим датам статистически наиболее вероятным образом. Поскольку длина основных ветвей на древе пропорциональна истекшему времени, его привязка к историческим событиям позволяет датировать и остальные ответвления. Составленное Греем древо опубликовал в ноябрьском номере 2003 г. журнал Nature, довольно лаконично описав весьма непростую технологию, использованную ученым [281]. Поначалу многие компаративисты не увидели в работе Грея ничего нового: его древо индоевропейской семьи в точности совпадало с тем, которым пользуется лингвистика. Однако, по мнению Грэя, сам этот факт и был лучшим признанием его метода.

Новым в древе Грея была не форма, но даты. Они далеко расходились со всеми представлениями лингвистов. Согласно генеалогии Грея, праиндоевропейский язык звучал на земле еще 8700 лет назад, а вернее, в этот момент он уже переживал первый раскол, когда от языка-родителя отошла ветвь, ставшая хеттским языком. Это примерно на 3000 лет раньше того времени, к которому относили распад общего праязыка на отдельные ветви многие компаративисты.

Датировка Грея, если она верна, — это своего рода переворот, потому что при таком раскладе корни индоевропейцев много старше, а историю языка можно проследить значительно глубже, чем то допускает большинство лингвистов. К тому же, имея надежный метод датировки, можно будет, наконец, соотнести трансформации языков с данными археологии и популяционной генетики.

Многие лингвисты считают, что данные Грея не могут быть верными прежде всего потому, что расходятся с данными лингвистической палеонтологии. Однако лингвистическая палеонтология — это приблизительная и субъективная методика, уязвимая для нераспознанных заимствований и искусственных реконструкций. Метод Грея прибегает к тонким статистическим технологиям, доказавшим свою ценность в филогенетике, и к проверенному массиву данных, списку Дайен, продукту серьезного научного исследования в индоевропеистике. Да, новаторская система может потребовать дальнейшей доработки или обнаружить какие-то неожиданные огрехи. Но в сравнении с лингвистической палеонтологией она не выглядит менее надежной.

Грей с огромным уважением относится к работам и методам компаративистов и надеется, лингвисты рано или поздно примут его древо всерьез: когда поймут, что метод свободен от известных ошибок глоттохронологии.

Прибегнув к не менее сложной филогенетической технологии, археолог из Кембриджского университета Питер Форстер составил родословное древо нескольких кельтских языков, включая галльский в изводе, на котором говорили в древней Франции, валлийский, бретонский и гэльский. Кельтские языки — крупная ветвь индоевропейской семьи. Древо Форстера предполагает, что раздел общего праязыка на ветви произошел около 10 000 лет назад, а кельтская ветвь разошлась на галльскую и британские подветви около 5200 лет назад [282]. У этих данных возможна серьезная погрешность, но они лежат в той же области, что даты Грея.

Датировка первого раскола в праиндоевропейском языке по Грею — 8700 лет назад — значительно добавляет основательности гипотезе Ренфрю о сельском хозяйстве как двигателе экспансии индоевропейцев.

Выводы касаются не только индоевропейской семьи. Успешное вычерчивание языковых генеалогий с помощью методов биологии могло бы означать, что в историю языка можно проникнуть на 9000 лет — значительно глубже, чем полагали многие ученые. И даже реконструировать еще более древнее состоя­ние языкового древа человечества.

Синтез Гринберга

Исследования Грея имеют отношение к спору, давно разделившему компаративистику на два лагеря. Это спор о том, как оценивать отношения между нынешними языками при той скорости, с которой меняется язык. Сегодняшние 6000 живых языков рассыпаны по периферии давно исчезнувшего древа. Можно ли его восстановить и для других семей помимо индоевропейской? Объединить их в надсемьи и проникнуть в пласты времени, более глубокие, чем праиндоевропейская эпоха?

Классификация языков — область, в которой нет согласия. Многие лингвисты, знающие, насколько изменчив человеческий язык, смотрят на попытки восстановить древние связи нынешних языков с недоверием. Языки меняются так быстро, считают ученые, что корпус общих слов, которые можно признать истинными когнатами в двух расходящихся языках, очень скоро убывает практически до нуля. Действительно, число когнатов может упасть до того уровня, на котором находятся слова, между которыми возникло чисто случайное сходство. Не понимая этого, исследователь может увидеть связи там, где их нет. Единственный способ обойти такие ловушки — это сравнительно-исторический метод. Сравнительно-исторический метод весьма надежен. Но есть недостаток: он слишком строгий, и это не позволяет ему проникать слишком далеко вглубь истории.

Часть лингвистов считает, что сравнительно-исторический метод хорош для подтверждения предполагаемой связи между языками, но не позволяет такие связи обнаруживать. Главным представителем этой школы был покойный Джозеф Гринберг из Стэнфордского университета. Гринберг за годы научной работы успел классифицировать почти все мировые языки и показал, как они соединяются в 14 макросемей.

Систему макросемей, разработанную Гринбергом и его коллегой Мерритом Руленом, приветствовали генетики: такая таксономия языков хорошо накладывается на карту популяционных ветвлений, составленную по данным генетической генеалогии. Но многие лингвисты отвергли классификацию Гринберга на том основании, что его метод неточен, а в данных встречаются ошибки.

Формально Гринберг был связан с языкознанием. Он занимал пост председателя Американского лингвистического общества и избирался в Национальную академию наук. Помимо генетической классификации языков Гринберг создал особый раздел лингвистики — типологию, которая занимается поиском общих закономерностей в грамматическом строе языка. Статья Гринберга о типологии 1962 г. считается самым цитируемым источником в истории языкознания.

Языковые макросемьи Старого Света по классификации Джозефа Гринберга и Меррита Рулена. Баскский и бурушаский, показанные стрелками 1 и 2, абсолютно не родственны языкам-соседям и могут быть реликтами более древних языков. Кетский (стрелка 3) может быть прародителем североамериканской языковой семьи на-дене.

Источник: Merritt Ruhlen: A Guide to the world's languages, pp. 284–285. Stanford U Press 1991. ©1987 Board and Trustees of the Leland Stanford Jr. University.

Вместе с тем по основному образованию Гринберг был не лингвистом, а социальным антропологом. Он изучал языческие культы, проводя полевые исследования среди хаусаговорящих народов на западе Африки, с 1940 по 1945 г. служил в радиоэлектронной разведке, а после войны заинтересовался родственными связями между африканскими языками.

Эта область лингвистики была тогда прерогативой английских и французских ученых, прибегавших для классификации языков к самым разнородным критериям вроде фенотипа носителей. Гринберг считал, что эти критерии не имеют отношения к происхождению языка. Он разработал собственный языковедческий метод, который позже назвал методом массового сравнения. Суть метода — в сопоставлении около 300 лексических единиц, главным образом из местоимений и названий частей тела: тех слов, которые, как установил Сводеш, меньше всего подвержены языковым трансформациям. Гринберг составлял таблицы, слева в столбец записывал названия языков и сверху в строку значения слов, а затем искал в полученной картине связи.

Он начал с языков хауса, пытаясь установить, каким другим языками они могут быть родственны, для этого сравнивал общеупотребительные слова и увидел, что языки распадаются на группы. В течение пяти лет Гринберг раскладывал 1500 известных на тот момент африканских языков по все более обширным группам, пока, наконец, не распределил их сначала по 16, а затем и вовсе по четырем макросемьям. Странные и древние щелкающие языки Южной Африки он поместил в группу, которую назвал койсанской. Центральноафриканские языки, в том числе широко распространенные языки банту, Гринберг отнес в группу под названием нигеро-кордофанская. Он решил, что языки банту должны были возникнуть на западе Африки, потому что именно там наблюдается их наибольшее многообразие. Отсюда он заключил, что современные языки банту, распространенные вдоль восточного и западного побережий материка, возникли в результате миграции, которая разделилась на два потока, и один двинулся прямиком на западное побережье, а второй пересек Африку поперек и затем двинулся по ее восточному берегу на юг. Этот вывод Гринберга подтверждается данными археологии.

Третьей из четырех макросемей у Гринберга стала нило-сахарская, к которой принадлежат языки нилотских народов, например динка и нуэр, языки, распространенные на территориях Сахары и сонгайские языки из Западной Африки. Четвертую семью, объединившую языки, распространенные по всему северу Африки, Гринберг назвал афразийской. Сюда вошли берберские языки с северо-запада континента, древнеегипетский и семитские, к которым относятся арабский, иврит и аккадский, вымерший язык ассирийцев и вавилонян.

Всеобщая классификация африканских языков, предложенная Гринбергом, выдержала проверку временем и сегодня широко признается, хотя ученые не перестают ее совершенствовать. Африканские языки вызывают особый интерес из-за их большого разнообразия и предполагаемой древности. По последним оценкам, сегодня в Африке существует около 2035 языков, 35 из которых принадлежат койсанской семье, 1436 — нигеро-конголезской (новое название гринберговой нигеро-кордофанской), 196 — нило-сахарской и 371 — афразийской [283].

Установить период, когда на земле звучали праязыки, давшие начало четырем семьям Гринберга, попытался Кристофер Ирет. Опираясь на археологические свидетельства, он установил, что протокойсанский язык появился около 20 000 лет назад. Язык-прародитель нигеро-конголезской семьи, вероятно, возник около 15 000 лет назад, поскольку младшая ее ветвь стала распространяться на западе Африки 8000 лет назад. Нило-сахарский праязык, по глоттохронологическим оценкам, мог родиться 12 000 лет назад [284].

Основные ветви семито-хамитской языковой семьи. В области, показанной как ареал древнеегипетского языка, сегодня говорят на арабском.

Источник: Merritt Ruhlen: A Guide to the world's languages, pp. 284–285. Stanford U Press 1991. ©1987 Board and Trustees of the Leland Stanford Jr. University.

Общий интерес вызывает афразийская семья: к ее западной семитской ветви принадлежат иврит, арамейский и арабский — языки трех мировых религий. Многие считали, что колыбель протоафразийцев находилась на Ближнем Востоке: кто-то по разнообразным ненаучным причинам, кто-то потому, что Ближний Восток известен как ранний очаг сельского хозяйства, откуда растущее население должно было двинуться в Африку и принести туда свой язык. Однако, по мнению Ирета, более вероятным представляется африканское происхождение. Из шести основных ветвей афразийской семьи пять — африканские: берберская на северо-западе материка; чадская, локализованная вокруг озера Чад, лежащего на южной границе Центральной Сахары; кушитская с Африканского Рога; омотская с абиссинского высокогорья и древнеегипетская.

Если вспомнить правило, что территория наибольшего многообразия обычно и есть прародина, такое распределение ветвей убедительно указывает на север Африки как область происхождения афразийской семьи, откуда семитоговорящий народ вторгся, предположительно 9000 лет назад, на Ближний Восток [285]. (Позже, приблизительно 7000 лет назад, часть этих людей вернулась из Йемена в Африку, принеся в Эфиопию ее основный сегодня язык, амхарский.) Также на африканскую родословную указывает порядок расщепления: первой от единого праязыка отошла омотская ветвь, затем кушитская. Поскольку и та и другая ветви не выходят за пределы Африки, это, как пишет Ирет, «устраняет всякие сомнения в том, что афразийский язык-предок существовал именно в Африке» [286].

Хотя классификация африканских языков Гринберга сегодня признана, британские африканисты долго отвергали ее. В лингвистике, как и в других науках, специалисты склонны отвергать «универсалов», показывающих, как отдельные исследования из разных дисциплин складываются в целостную картину. Языковед из Университета Индианы Пол Ньюман вспоминает, как около 1970 г., спустя полтора десятка лет после первой публикации Гринберговской африканской генеалогии, приехал в лондонский Институт изучения стран Востока и Африки. Его предупредили, что он может без опаски входить в профессорскую комнату, только если ни разу не упомянет имени Гринберга [287].

Завершив классификацию африканских языков, Гринберг переключился на языки американских индейцев. Опираясь на археологические данные о том, что Америка заселена совсем недавно, Гринберг ожидал обнаружить там много меньше языковых семей, чем в Африке. Однако американская лингвистика на конференции 1976 г. признала, что на территории Американского континента существует не менее 63 отдельных языковых семей. Гринберг, применив разработанный для Африки метод массового сравнения, объявил, что языковых семей в Америке всего три: америндская, на-дене и эскимосско-алеутская [288].

Заключение Гринберга так же возмутило американских лингвистов, как его африканская генеалогия — британских. И несмотря на то что академическое сообщество в основном приняло его классификацию американских языков, лингвисты в Штатах Гринберга по-прежнему отвергают, в отличие от генетиков, которые начали проявлять интерес к его наследию. Знаменитый генетик из Стэнфордского университета Лука Кавалли-Сфорца писал, как его огорчили нападки лингвистов на Гринберга [289].

Лука Кавалли-Сфорца в общих чертах смог подтвердить метод Джозефа Гринберга собственным исследованием. Когда анализ ДНК еще не практиковался, Кавалли-Сфорца с коллегами составили генетическое родословное древо человечества, ориентируясь на различия в белках. Сравнивая свое древо со списком крупных языковых семей Гринберга, Кавалли-Сфорца увидел, что народы, которые на его древе оказались родственниками, обычно находятся в одной языковой семье согласно таксономии Гринберга [290]. Дальнейший анализ подтвердил, что соответствие между генеалогическим древом человечества и классификацией языков по Гринбергу статистически значимо [291].

Сравнительно-исторический метод vs метода массового сравнения

Подтверждение находок Гринберга Кавалли-Сфорцей не остановило лингвистов: они продолжали ниспровергать его работу, ссылаясь на ошибки в данных и оспаривая методологию.

Даже сторонники Гринберга соглашаются, что его интересовала общая картина, а не частности. Многочисленные мелкие ошибки проскальзывали в его построениях. Это были ошибки транскрипции или следствие спешки, ведь Гринберг анализировал грамматику и словарь сотен языков, собственноручно транскрибируя все слова. Были эти ошибки критическими, как считают американские неприятели Гринберга, или не особенно значимыми, как думают его сторонники? Вывод африканистов, согласных с теорией Гринберга: ошибки несущественны. «Ошибок в данных там слишком много для такой серьезной работы, — пишет Лайонел Бендер, африканист из Университета Южного Иллинойса, о книге Гринберга по африканским языкам. — Но все же он по большей части рассуждает верно, и его африканская классификация, описанная в монографии 1963 г., — это огромный рывок вперед» [292].

Более веский аргумент критиков Гринберга — то, что, изучая родственные связи языков, он не прибегал к сравнительно-историческому методу, принятому у компаративистов. Сравнительно-исторический метод основан на выявлении цепочек родственных слов в разных языках одной семьи, видоизменя­ющихся от языка к языку по предсказуемой модели. Французское и итальянское слова, обозначающие козла, не очень похожи, но, сравнив другие слова двух языков, мы увидим, что звук k в итальянских словах соответствует ch во французских, а итальянский p во французском меняется на f или v [293]. Эти звуковые соответствия существуют, потому что многие французские и итальянские слова — когнаты, иначе говоря, потомки одного и того же слова-родителя из общего языка-предка — латыни.

Когда звуковые соответствия между современными языками выявлены, можно реконструировать слово в языке-предке. Ученые уже восстановили обширный корпус лексики праиндоевропейского языка, гипотетического предка многих языков, существующих ныне в Европе и в Индии. Принадлежность любого языка к индоевропейской семье можно подтвердить или опровергнуть, проверив, возводится ли его грамматика и лексика по регулярным правилам к праиндоевропейским. Судя по таб­личке (см. выше), у английского шансов не много, однако начальный k в латыни регулярно переходит в германских языках в h, и английское head, как и немецкое haupt (ныне означающее голову в переносном смысле) — когнаты латинского caput. Согласно тому же правилу латинское canis родственно немецкому hund и английскому hound, и все они происходят от праиндоевропейского *kwon.

Педантичное применение сравнительно-исторического метода спасло лингвистику от множества ложных теорий. Многие ученые настаивают, что сравнительно-исторический метод — единственно приемлемый инструмент для проверки родства языков. Они исходят из предпосылки, что слова меняются слишком быстро, и у двух языков, произошедших от одного родителя, общая часть словаря очень скоро будет составлять совсем незначительную долю, и тогда настоящих когнатов будет едва ли не меньше, чем случайно совпадающих пар и слов, звучащих сходно потому, что оба языка их заимствовали из одного источника.

Поскольку сигнал настоящих когнатов скоро забивается шумом мнимых связей, корни языковых семей, как считают лингвисты, можно проследить не глубже, чем примерно на 6000 лет в прошлое, до времени, когда, по мнению большинства компаративистов, праиндоевропейский был живым языком.

Гринберг с его методом массового сравнения не искал звуковые соответствия и не пытался в доказательство своей теории реконструировать праязыки. Поэтому, с точки зрения многих языковедов, ни его методу, ни его выводам доверять нельзя.

Каковы бы ни были теоретические претензии к методу Гринберга, ключевым является эмпирический вопрос: работает ли метод? Африканисты пришли к выводу, что для языков Африки метод работает успешно. Однако это, казалось бы, убедительное обстоятельство не поменяло взглядов академического сообщества на ценность лингвистических исследований Гринберга. В недавней статье об афразийской семье Ричард Хейвард из лондонского Института изучения стран Востока и Африки пишет, что «единственно приемлемые свидетельства», позволяющие судить об общем происхождении языков, могут предоставить лишь сравнительно-исторический метод и фонетические соответствия. «Канон афразийских языков, составленный Гринбергом, основан им не на сравнительно-историческом методе, а на "массовом сравнении", и, хотя эта методика… по мнению автора этих строк, привела к верным выводам, подход, не опирающийся на точный принцип, упомянутый выше [т.е. сравнительно-исторический метод], не способен прогнозировать, а значит, не дотягивает до статуса настоящей научной теории», — пишет Хейвард [294]. Иначе говоря, даже если Гринберг получил верные ответы, он пользовался для этого порочным методом.

Если бы язык был дарован человеку в незапамятные времена, а человеческие популяции сильно перемешаны, вероятность того, что языки, существующие на одном континенте, родственны между собой, была бы невелика, и стоило бы считать эти языки не связанными, пока не доказано обратное. Но полностью современный язык появился, видимо, всего 50 000 лет назад, а нынешнее расселение народов все еще четко отражает пути первых человеческих миграций, и значит, дело обстоит наоборот: все языки, скорее всего, ответвления одного языка-родителя и связаны между собой на том или ином уровне. Там, где история и археология позволяют считать родство языков вероятным и естественным, — например, в Америке — пожалуй, и стандарты установления этого родства могли бы быть менее строгими. Именно в Африке, где языки расподоблялись дольше всего, Гринбергов метод массового сравнения имел меньше всего шансов на успех, и при этом лингвисты признают, что там он оправдал себя наилучшим образом.

Упорство, с которым лингвисты не признают иных инструментов классификации языков кроме сравнительно-исторического метода, огорчает ученых, которые хотели бы интегрировать древо языковых семей с открытиями археологии и популяционной генетики. Без помощи традиционной лингвистики во всем, что касается глубинных межъязыковых связей, популяционным генетикам остается полагаться на работы Гринберга и его коллеги из Стэнфордского университета Меррита Рулена — лучших из доступных путеводителей по общей структуре мировых языков.

Евразийская макросемья

Классифицируя языки Америки, Гринберг понял, что если Америку действительно заселили люди, пришедшие из Сибири, то американские языки должны быть как-то связаны с языками Евразийского континента. Чтобы лучше понять ситуацию, он принялся составлять списки слов из языков Евразии, в первую очередь личных и вопросительных местоимений.

«Выстроив их все, я увидел, что в Северной Азии просматривается группа родственных языков, — рассказывал Гринберг в интервью 1999 г. — Я должен был это заметить еще двадцать лет назад. Но я понимал, каким презрением встретят мою идею, и отложил глубокое изучение темы, пока не закончу книгу об американских языках» [295].

Это было началом следующей большой классификации Гринберга, связавшей многие крупные языковые семьи Европы и Северной Азии в одну макросемью, которую Гринберг назвал евразийской. По его мнению, евразийский праязык дал начало восьми языковым семьям, ныне распространенным на огромных пространствах Евразии от Португалии до Японии и, поскольку эскимосские языки туда входят, от Аляски до Гренландии.

Индоевропейская языковая семья, по теории Джозефа Гринберга, принадлежит к древнейшей макросемье, евразийской. Другие ее члены — уральская и алтайская семьи, корейско-японско-айнская группа и эскимосско-алеутские языки.

Источник: Joseph Greenberg: Indo-European and Its Closest Relatives, Stanford University Press, 2002.

Самый известный участник евразийской макросемьи — индоевропейская семья, насчитывающая 11 ветвей:

A: Анатолийская ветвь, малоизвестная, поскольку все ее языки вымерли. Главным среди них был хеттский, язык Хеттской империи, располагавшейся в Анатолии (ныне Турция) и сопредельных землях и достигшей расцвета между 1680 и 1200 гг. до н.э.

B: Армянская.

C: Тохарская — пара языков, тохарский А и тохарский Б, существовавших на северо-западе Китая во второй половине 1 тысячелетия н.э.; хотя тохарские языки бытовали на востоке индоевропейского ареала, похоже, что более тесными были их связи с западными языками; происхождение и история носителей тохарского мало изучены.

D: Индоиранская ветвь, включающая санскрит и множество языков современной Индии, в том числе урду и хинди, а также древние и современные языки Ирана.

E: Албанская.

F: Греческая.

G: Романская, куда относятся латынь и ее современные потомки: итальянский, французский, испанский, португальский, румынский и пр.

H: Кельтская, объединяющая ирландский и шотландский.

I: Германская: датский, шведский, норвежский и исландский, немецкий, голландский и идиш, английский и др.

J: Балтийская, включающая латышский и литовский.

K: Славянская ветвь, состоящая из русского, польского, чешского и сербохорватского.

Вторая крупная семья евразийской макросемьи — уральско-юкагирская, включающая венгерский, финский и эстонский языки на Западе и множество сибирских языков на Востоке. Эта семья, по мнению Гринберга, включает кетский — трудно классифицируемый сибирский язык, который мог быть прародителем семьи на-дене, второй из трех американских семей.

Третья семья — алтайская, куда входят тюркская и монгольская ветви.

Четвертая — корейский, японский и айнский, ветвь, не имеющая родового названия. Айнский — язык аборигенов северной Японии.

Пятая ветвь — нивхский язык, носители которого — исчезающий народ, обитающий на севере острова Сахалин и в небольшой области на материке напротив острова.

Шестая ветвь — чукотская, объединяющая ряд языков Восточной Сибири, в том числе чукотский и корякский.

Седьмая — эскимосско-алеутская, на языках которой говорят от Сибири до Гренландии.

Восьмая — вымерший этрускский язык, на котором говорили соперники римлян, жившие в древности на Апеннинском полуострове.

Книга Гринберга о грамматике реконструированной им евразийской семьи вышла в 2000 г., второй том, посвященный сквозной лексике, вышел в 2002 г. уже после смерти автора. Классификация Гринберга, хотя создавалась независимо, в значительной степени совпадает со структурой гипотетической ностратической надсемьи, предложенной русскими лингвистами. В отличие от евразийской ностратическая семья, по крайней мере в ранних ее версиях, включает в себя афразийские языки, кроме того, некоторые ностратисты не принимают в семью японский и айнский языки. Важная разница в методологии: сторонники ностратической гипотезы считают необходимым реконструировать праязыки для дальнейшего сравнения, а Гринберг обходится без этой процедуры.

Носителям английского, возможно, не так просто увидеть, как их язык может иметь что-то общее с финским, турецким или эскимосским, не говоря уже про японский, а именно это предполагает евразийская теория. При той скорости, с которой меняются языки, и с учетом того, что от евразийского прародителя языки-потомки отделены десятью тысячами, если не больше, лет, рассчитывать можно лишь на какие-то редкие переклички. Как справедливо указывают критики Гринберга, трудно быть уверенным, что сигнал этих негромких перекличек не растворился в шуме случайных подобий.

Но давайте обратимся к сравнению английского с тем же японским. Если wakaru по-японски означает «понимать», попробуйте догадаться о значении формы wakaranai. Если не считать странного расположения отрицания в конце, кажется вполне логичным, чтобы wakaranai означало «не понимать», как оно и есть на самом деле.

Во многих индоевропейских языках вопросы задаются с помощью специальных слов, начинающихся со звука k или kw, но в английском это kw превратилось в w. Во французском мы видим quoi (что?), в итальянском come (как?) и в латыни quando, quis и quid pro quo. А теперь wakaranaika? Не понимаете?

Возможно, это вышло случайно, что в индоевропейской семье и в японском для вопросительных слов используется звук k. Но интеррогативы на k обнаруживаются, как утверждает Гринберг, в каждой ветви евразийской надсемьи [296]. В уральской семье есть финское слово ken (кто?). В алтайской — тюркское kim с тем же значением. Во всех диалектах эскимосского кто? будет kina.

Вопросительных слов существует множество, и если хорошенько пошарить по всем языкам предполагаемого семейства, может быть, не так уж трудно будет найти несколько штук на k. То же может быть справедливо и про начальный n- в словах отрицания. Гринберг аргументирует существование евразийской семьи не каким-то одним совпадением, но сочетанием огромного числа обнаруженных им сходств. Всего речь идет о 72 типах грамматических универсалий, хотя большинство из них охватывает лишь какую-то свою часть из восьми предполагаемых семей евразийской макросемьи. Тем не менее «это грамматическое свидетельство само по себе достаточно для подтверждения единства евразийской семьи», — говорит Гринберг.

Если обратиться не к грамматике, а к словам, вероятно, разумно будет предположить, что тот или иной звуковой комплекс со временем утрачивает связь с исконным набором смыслов. И есть риск, что мы увидим не только проявления родства между разными языковыми семьями, но и случайные совпадения. Одна группа когнатов не говорит ни о чем, и только их заметное число сигнализирует о возможной близости семей. Гринберг для евразийской макросемьи обнаружил 437 групп когнатов, хотя лишь единичные из них были представлены в каждой из семей [297]. Одна из наиболее интересных групп обслуживает набор смыслов, связанных с гипотетическим евразийским словом для обозначения пальца, которое Гринберг реконструировал как tik. Поднимите указательный tik, и вы получите повсеместно понимаемый знак числа 1. Направьте его горизонтально — и вы к чему-то привлекаете внимание. Отталкиваясь от этого, Гринберг перечисляет следующие отзвуки гипотетического древнего слова.

В индоевропейской семье ученые реконструировали праиндоевропейский корень *deik со значением показывать, от которого происходят латинское слово digitus (палец) и английские digit и digital. В алтайской языковой семье есть тюркское слово tek, означающее одинокий или единственный. В корейско-японско-айнской ветви — айнское tek и японское te, оба означающие руку. В эскимосско-алеутской ветви существуют гренландское слово tikiq — указательный палец, а в сиреникском и в аляскинском юпикском этот смысл передается словом tekeq.

Особое значение Гринберг придавал другой группе когнатов, которая, по его мнению, представляла собой мост между евразийской макросемьей и америндскими языкам. Это группа смыслов, построенных вокруг слова «рука» и включающих такие значения, как «давать» (давать — это протягивать что-то в руке) и «мерить» (ширина ладони во многих культурах использовалась как мера, а в английском языке ладонь — это единица, в которых мерят высоту в холке у лошадей и пони). Во многих индейских языках кисть руки обозначается словами с созвучием ma или mi (алгонкинский: *mi, юто-ацтекский: *ma, текистлатекский: mane, гуато: mara). В евразийской макросемье есть общеиндоевропейский корень *me- со значением меры, откуда происходит слово «метрический», есть латинское слово manus (рука); в нивхском языке man означает «измерять пядями», а слог -ma добавляется к числительным, когда речь идет о мерах в пядях; по-корейски мера или объем называются mān.

По мнению Гринберга, евразийская и америндская были родственными макросемьями, более молодыми, чем оригинальные языки Старого Света, реликты которых мы наблюдаем в виде странных изолятов вроде баскского или бурушаски (бытует в небольшой области на северо-западе Индийского субконтинента). «Евразийско-америндская семья отражает относительно недавнюю (около 15 000 [лет до наших дней]) экспансию человека в области, освободившиеся после таяния арк­тической ледовой шапки. Эта семья отличается от всех других семей Старого Света, между которыми различия более глубоки и свидетельствуют о более древнем разделении», — писал Джозеф Гринберг в своей последней работе [298]. Наверное, это его последняя шпилька в адрес критиков, утверждавших, что в историю языка нельзя проникнуть глубже чем на 5000 лет или около того: Гринберг настаивал, что может видеть в три раза дальше [299].

Эхо первого языка

Ни одна тема не вызывает у лингвистов таких сомнений, как разговор о первом человеческом языке. Заводить его, по мнению ученых, бессмысленно, потому что каждый серьезный специалист знает, что историю языков нельзя реконструировать дальше, чем на 5000 лет, в самом лучшем случае — на 10 000. «С тем, что мы сегодня знаем об изменчивости языков и о вероятности, — пишет Джоанна Николс, — происхождение языков и их прошлое состояние могут быть прослежены не далее чем приблизительно на 10 000 лет назад. Сейчас разрабатываются методы, которые позволяют заглянуть в гораздо более ранние эпохи, но они не просматривают наследования. Это означает, помимо прочего, что лингвистика никогда не сможет применить филогенетический анализ в вопросе о том, когда возник язык и восходят ли все человеческие языки к единому корню» [300].

Возможно, прогноз Николс оправдается, однако у биологов взгляд на будущее несколько бодрее. ДНК позволяет строить филогенетические деревья, уходящие вглубь времен на сотни миллионов лет, и расстояние в 50 000 лет — для нее все равно что вчера. Если индоевропейский язык действительно начал разделяться 8700 лет назад, как показывают подсчеты Грея, то языки, возможно, реконструируемы до значительно более ранних стадий, чем считали лингвисты.

Самое существование списка Сводеша доказывает, что есть слова, сохраняющиеся дольше других. Могут ли какие-то слова сохраниться неизменными настолько долго, чтобы мы смогли воссоздать дерево языков в 5 раз древнее того, которое составил Грей, т.е. почти дотягивающееся до единого праязыка? У некоторых слов — новый, язык, где, ты, один, что, имя, как — период полураспада превышает 13 000 лет, а семь слов — я, мы, кто, два, три, четыре, пять — по расчетам Марка Пейгла, еще более устойчивы к изменениям. Такие слова, по мнению Пейгла, «потенциально могут пронизывать очень мощные толщи времени», глубже, чем слой в 5000–10 000 лет, которым часто ограничивают возможности сбора языковых данных [301]. Слово со значением «один», отмечает Пейгл, имеет период полураспада 21 000 лет, а это означает, что с 22%-ной вероятностью оно и за 50 000 лет не изменилось.

Могут ли эти слова-долгожители обнажить генеалогию языков, единый праязык? Гринберга забавляла мысль о том, что ему удалось найти слово, которое может быть реликтом первого языка человечества. Это упомянутая уже группа когнатов со значением «один/палец/показывать» и произведенная от корня *tik. Гринберг нашел, что во многих из выделенных им макросемей когнаты этого слова присутствуют по меньшей мере в одном языке. Он рассказывал об этой группе в лекции 1977 г., но никогда печатно, может быть, из-за каких-то сомнений, может, из опасения очередного града насмешек со стороны коллег-лингвистов.

В евразийской семье, как мы отметили, к гнезду *tik относятся слова от английского digital и греческого daktulos до эскимосского tiqik (указательный палец). По данным Меррита Рулена, Гринберг сначала заметил, что в нескольких языках нило-сахарской семьи, которую он тогда описывал, есть слова с общей фонетической структурой t-k и со значением «один» [302]. Праафразийское слово «один», согласно реконструкции, звучало как *tak. В австроазиатской семье есть кхмерское слово tai — кисть руки и вьетнамское tay с тем же значением. Несколько слов со звуковым комплексом tik и со значениями «палец» или «один» существуют в америндских языках.

Даже сторонники Гринберга досадливо морщились от предположения, что слово *tik может быть отголоском того самого, первого языка. Но очень возможно, что некоторые слова, используемые сегодня, имеют чрезвычайно древнюю родословную, и *tik — это и в самом деле слабый, но отчетливый шепот из тех далеких дней, когда мир был единым.