90-е годы. Лодейное Поле
Вера никак не ожидала приезда сестры. Сто лет назад Светка как ошпаренная удирала из Лодейного Поля, кляня на чем свет стоит «эту богом забытую деревню». Тогда, вернувшись в столицу, Светлана с жаром рассказывала об ужасной неустроенности Лодейного Поля и о тесной теткиной квартирке, в которой ей пришлось какое-то время жить.
— Чтобы еще раз я добровольно приехала в подобную дыру?! Никогда! — заявила Светлана.
— Не зарекайся, — пророчески произнесла тогда мать и оказалась права.
Квартира, которую Александру Венедиктовичу дали от предприятия, была значительно лучше старенькой квартирки тетки Зины, но все равно жилье находилось в Лодейном Поле, а не в мегаполисе, и Веру удивила просьба сестры ее приютить.
Видать, сильно прижало, догадалась Вера. Она не стала расспрашивать Светлану, почему та, оставив мужа и свою комфортную, налаженную жизнь в крупном городе, приехала в их захолустье. Захочет — сама расскажет, решила Вера. Света была ей благодарна за гостеприимство и особенно за молчание. Рассказывать о себе не хотелось, прежде всего не хотелось выглядеть жалкой неудачницей, у которой на пятом десятке ни кола, ни двора, ни семьи — ничего.
В уютном доме сестры Светлана понемногу отогрелась душой. Александр Венедиктович пообещал похлопотать насчет работы. Быть секретаршей — раньше такая участь Светлане отнюдь не казалась заманчивой. По ее мнению, секретаршей можно работать в молодости, а в зрелом возрасте бегать с бумажками и кофейником несолидно, толковые девушки строят карьеру, а в секретаршах засиживаются серые, ни на что больше не способные личности. Теперь же и такая работа показалась ей за счастье. Уж лучше, чем за прилавком или на швейной фабрике. Несмотря на то что Вера давно занималась индивидуальным пошивом, Светлана по-прежнему высокомерно считала профессию сестры не престижной. Она никак не могла понять одного: каким образом Вера с ее посредственными данными умудрилась выйти замуж за главного инженера? Статный, с благородным лицом, образованный, Александр Металиди мог выбрать себе женщину поинтересней. И постоличней. Ехал бы в Петербург, чего в этой деревне прозябать? Чужая душа — потемки, пусть прозябает, раз ему тут нравится, думала Светлана.
Сама же она вовсе не собиралась задерживаться в Лодейном Поле. Покидая Новосибирск, Светлана планировала перебраться в Петербург. Как-то в телефонном разговоре Вера обмолвилась, что Виола вышла замуж и живет в Питере. Ее муж моряк, ходит в заграничные рейсы, а Виола сидит дома с ребенком. От пароходства молодым дали хорошую квартиру, так что живут и радуются. Светлана слушала вполуха: несмотря на договоренность молчать о дочери, сестру иногда прорывало. Сначала Света злилась, но со временем стала относиться к этому философски: главное, что Вера никому не рассказывает о происхождении Виолетты.
— Ты никогда не показывала фотографий Виолы. Покажи, — проявила вдруг заинтересованность Света.
— Ты сама этого не хотела, — заметила Вера. Она охотно достала большой, в бархатной обложке альбом и уселась рядом с сестрой.
Тут была представлена вся жизнь ее двадцатипятилетней дочери — с рождения по нынешний день. Вера медленно переворачивала страницы, любовно комментируя каждый снимок. Светлану охватывали смешанные чувства: страх, растерянность и… гордость. Девочка выросла, расцвела, удачно вышла замуж и из дыры перебралась в большой город. «Гены не спрячешь! — самодовольно думала Светлана. — И пусть Верка не обольщается, называя себя матерью». Света понимала, что Виолетта — ее дочь. Что бы там ни произошло, все равно Виолетту родила она, а не Вера.
— Дай мне ее адрес, — попросила Света.
— Зачем? — насторожилась сестра.
— Я хочу с ней повидаться.
— Раньше не хотела.
— Я хочу увидеть своего ребенка! — потребовала Светлана.
— Ах, вот как! — Вера почувствовала, что у нее собираются отнять самое дорогое. Она понимала, что это едва ли возможно, но страх парализовал способность логически мыслить. — Даже не думай ей что-нибудь говорить! Виолетта моя дочь, а тебе она племянница. Ты же сама так хотела! — возмутилась Вера.
— Теперь перехотела!
— Тогда вот что. Я не желаю тебя больше видеть в своем доме! Квартира тети Зины свободна, можешь поселиться там.
— Ну и пожалуйста! — передернула плечиком Света. — Сегодня же перееду.
Светлана демонстративно стала складывать вещи, радуясь, что показала сестре, что в ее помощи она не нуждается, и ту теперь будет мучить совесть. Несомненно, у Веры намного комфортней, чем в халупе тетки Зины, но ради такого эффектного выпада можно немного потерпеть. Все равно из Лодейного Поля она скоро уедет. Уходя, Светлана умыкнула у сестры новогоднюю открытку с обратным адресом Виолетты.
Хлопот у молодой матери хватало, особенно на первых порах. Было некогда даже принять ванну, не то чтобы сходить в театр. Вылазка в ближайшую булочную приравнивалась к выходу в свет, а уж если иногда заходил кто из родственников или знакомых понянчиться с малышкой, Виолетта была счастлива.
Казалось бы, предложение тети Светы пожить у нее на правах подсобной силы, должно было быть воспринято Виолеттой с радостью, однако не тут-то было.
Погожим субботним утром Светлана с пакетом распашонок появилась перед высокой двустворчатой дверью питерской квартиры супругов Остапчук-Металиди. Долго никто не открывал, и вот когда, отчаявшись, Светлана собралась уходить, раздалось клацанье замков. В темном проеме возникла одетая в красивый заграничный халат молодая женщина. Не сказав ни слова, она впустила гостью. Светлана на миг оторопела: на нее смотрели те самые проницательные черные глаза, которые она помнила еще со своей юности. Точно так же двадцать с лишним лет назад на нее смотрела завернутая в одеяльце маленькая Виолетта. Смахнув наваждение, Светлана бросилась с объятиями к дочери.
— Милая моя! Как я рада тебя видеть! Какой ты стала!
Виола отстранилась, Светлана, словно так и было задумано, сделала шаг в сторону.
— Дай я на тебя погляжу! — воскликнула она. — Выросла-то как, красавицей стала. Я тебя еще вот такой помню, — показала она руками расстояние не больше полуметра.
— А я вас нет! — отрезала девушка. — Зачем явилась?
— Ну как… на тебя и на внучку посмотреть, — оторопела Светлана. Такого поворота она не ожидала. Неужели Верка настроила?
— Посмотрела? Иди.
— Как ты так можешь?! К тебе родная… — Светлана запнулась, — родная тетя приехала издалека…
— Мне давно все известно про мое происхождение. Я знаю, что ты меня родила от цыгана, знаю и то, что ты меня бросила, а тетя Вера удочерила.
— Но как?! — задохнулась Светлана. — Как она могла рассказать?! Она ведь поклялась молчать!
— Мама мне ничего не рассказывала, это бабушка Зина проболталась. Когда ты у нее жила, она слышала, как ты на меня, на малявку, кричала, обзывала цыганским плевком и прочими отвратительными словами, как обещала выбросить меня в окно, если я не перестану реветь. Я не поверила, думала, бабушка спятила, но потом весь дом перерыла и нашла документы на удочерение. Так вот знай, что я тебя ненавижу! За то, что бросила меня, как собачонку, за то, что лишила меня отца, за то, что мой отец — неизвестно кто, за то, что во мне течет цыганская кровь, за то, что я росла в маленьком городишке, а не в Москве. За все!
Василия дома не было, и Виолетта могла свободно говорить о том, что у нее давно накипело на душе. Девушка рассказала о том, каким потрясением в двенадцать лет для нее стало известие о ее происхождении, как она в одно мгновение из гречанки и дочери уважаемого в городе человека превратилась в нагуленыша, от которого отказалась родная мать, и как тяжело стало жить с этим знанием. Как она пыталась покончить с собой, но у нее не хватило смелости шагнуть в лестничный пролет выбранного для этой цели девятиэтажного дома. Как она потом при любой возможности врала всем и себе самой, что она гречанка, для достоверности добавляла выдуманные подробности о несуществующей родне в Афинах, и от этой лжи ей становилось тошно.
— Уходи, я не желаю тебя видеть! — выпалила Виолетта.
— Но ты должна меня понять. Мне было плохо.
Девушка распахнула дверь.
— Уходи!
Ошарашенная, Светлана медленно спускалась по лестнице, перед глазами все плыло, тело дрожало, в руках болтался пакет с распашонками, которые она забыла отдать. Эти распашонки она купила на последние деньги, оставшиеся от продажи сережек с александритами. Светлана рассчитывала на хлебосольство дочери, а потом можно было бы поискать работу. План провалился, и нужно было строить новый, чтобы не пропасть в чужом огромном городе.
Соображалось ей лучше всего в движении. Светлана вышла на улицу и энергично зашагала в сторону метро. Наугад вышла на Сенной площади и сразу попала в водоворот стихийного рынка.
— Жареная горячая сосиска в тесте! — кричала горластая торговка в замызганном фартуке.
— Колготки, плотные итальянские колготки! Девочки, берем колготки!
— Золото, куплю золото, а также серебро и медь.
— Медальончик не желаете продать, гражданка?
Светлана вздрогнула, она не сразу поняла, что неопрятного вида мужчина с картонкой на груди обращается именно к ней.
— Заплачу дорого, — настаивал обладатель картонки.
— Сколько? — вырвалось у нее.
— Медь со стекляшками — полтора рубля от силы, — навскидку назвал цену покупатель. Полтора рубля стоил обед в кафетерии. Такая сумма за медальон показалась Светлане унизительно малой.
— Это не ценность твоя, это твоя беда, — прошамкала рядом одетая в лохмотья старуха. — Проклятый он цыганским проклятием. Кто его носит, тот свою жизнь разрушает.
Светлана оторопела: откуда этой оборванной бабке известно про цыган?
— Иди отсюда, старая! — зашипел на старуху скупщик золота. — Не обращайте внимания, гражданочка, это местная сумасшедшая. Ходит тут, народ пугает. Развал страны обещает, полоумная!
— Развалится, как миленькая развалится! — нервно захихикала Кассандра в лохмотьях. — Республики уже как песок утекают — не удержать!
От толпы Светлана отвыкла еще со студенческой поры. Сенная площадь вызвала у нее массу отрицательных эмоций: толкотня, смесь тошнотворных запахов, неприятная близость чужих людей, еще и старуха со своим бредом. Светлане, как никогда, захотелось скорее попасть домой. Пусть это будет неприглядная квартирка тетки Зины в маленьком городке, но зато там будет тихо и рядом никого. Она проверила спрятанные под длинным рукавом свитера золотые часы — не утащили ли в этом муравейнике? Здесь, поди, умельцы найдутся. Эти часы ей подарил муж на юбилей свадьбы. Часы были дорогими, и Светлане они очень нравились. В ломбарде их, конечно, примут по дешевке, но выбора нет, жить на что-то надо.
* * *
Светлана скучала в приемной Лодейнопольного кирпичного завода, куда помог ей устроиться Александр Венедиктович. В стране творилось нечто невообразимое — республики нерушимого Союза откалывались одна за другой, провозглашая собственную независимость. Цены росли, национальная валюта девальвировалась, предприятия останавливались. Их завод еще кое-как работал, но ходили слухи, что производство вот-вот свернут и это будет сопровождаться глобальным сокращением штата. Секретариата это тоже касалось, поэтому Светлана жила в ожидании худшего. Она знала, что новую работу в ее возрасте и с ее мизерным стажем ей будет найти крайне сложно. Особенно в маленьком городке, где раньше с рабочими местами было не все гладко, а теперь их вообще нет, осталась одна коммерция.
Она все чаще вспоминала старуху с Сенной площади, которая пророчила развал страны. Какая-то бабка знала то, что могло быть известно лишь единицам. Может, она бывшая сотрудница КГБ? Или ясновидящая? На ясновидящую старуха походила больше, чем на комитетчицу. Она еще говорила про медальон: «Это не ценность твоя, это твоя беда. Проклятый он цыганским проклятием. Кто его носит, тот свою жизнь разрушает».
Медальона у Светланы уже не было. Как-то, коротая вечер у сестры за бокалом домашней наливки, поддавшись сентиментальным чувствам, она решила отдать его Виолетте.
— Хоть какая-то память останется у нее обо мне и об отце, каким бы он ни был. Я его хранила, пусть теперь моя дочь хранит, а потом внучка. Знаешь, — пьяно хохотнула Светлана, — Санчо мне потом признался, что этот медальон чудодейственный. Что будто бы он стирает границы между людьми. Вот, допустим, простушка с медальоном принцу будет казаться ровней, и, наоборот, принца с таким медальоном все будут принимать за своего — хоть аристократы, хоть бродяги. Вранье, конечно, но Санчо сказал, что благодаря этому медальону у нас с ним все закрутилось.
— Проходимец твой Санчо! — разозлилась сестра. — Задурил тебе голову. А много ли молоденькой девчонке надо? Ну, ты сама знаешь все лучше меня.
— Зато у меня была сумасшедшая любовь! А у тебя, Вер, была любовь? — подмигнула Светлана.
— Почему же была? И сейчас есть. Я своего мужа люблю, вон он сколько для нас с Виолочкой сделал.
— Да разве же это любовь? Это не любовь, это… — Света сосредоточенно стала подбирать нужное слово, — это благотворительность!
— Много ты понимаешь! По-твоему, любовь — это обжимание по углам и дитя в подоле! — возразила сестра. — А с твоим мужем Виктором чем тебя любовь не устроила?
— Да ну его! — отмахнулась Светлана. — Давай лучше на посошок, и я пойду.
Дрогнувшей рукой она щедро плеснула рябиновой наливки в свой бокал, хотела подлить Вере, но та ее остановила:
— Мне больше не надо.
— Скучная ты, Верка! Всему знаешь меру, все у тебя в рамках! Ни омута любви, ни пьянства до зеленых чертей! Ладно, будь, — Светлана махом осушила бокал. — Пойду я, передай Виолке мой подарок. — Она не просила — велела. Оставила на столе потемневшее от времени медное украшение со вставками из полудрагоценных камней.
Вере идея не понравилась, она своим природным чутьем чуяла неладное, но отказать сестре в просьбе не смогла — какая-никакая, а Света все-таки мать.
— Они украли у меня все! Они, Виолетта и Ариадна — цыганское отродье! Если бы не родилась Виолетта, моя жизнь не пошла бы наперекосяк. Из-за нее я уехала из Москвы и скиталась по периферии! Я была вынуждена выйти замуж за первого встречного более-менее подходящего кандидата. Подходящего, а не достойного! Виктор Сизиков не хотел детей, а я больше не хотела рожать. Он был хорош собой, работал врачом, но жил в Новосибирске. Я вышла за него и уехала в Новосибирск, потому как понимала, что другого подходящего жениха я не найду. Но он меня обманул — он потом захотел детей, а я не могла допустить, чтобы открылась та душевная рана, которая так долго затягивалась. Я не хотела вспоминать, каково это носить в себе чужие, ненавистные гены. Когда я вынашивала Виолетту, никто не знал, как мерзко я себя чувствовала. Я была гордой и никому не показывала своего истинного состояния. Все думали, что я настолько ветрена, что не осознаю, как низко пала — спуталась с цыганом! Это сейчас свободные нравы, а тогда принести в подоле считалось позором. А я все очень хорошо осознавала, в тысячу раз острее всех чувствовала, потому что все это случилось со мной.
Это я должна жить в роскоши, а не они, цыганские дети! Я всучила этот проклятый медальон сначала Виолке, потом Аринке. И получилось — Виолка тут же вернулась из Петербурга в захолустье, а у Аринки не сложилась выгодная партия. Без сына Меньшикова она никто! — Сизикова нервно захохотала, обнажая некрасивые дальние зубы.
— Может быть, это вы убили Земскову, чтобы подставить ненавистную вам Ариадну? — предположил Тихомиров.
— Нет! Я не стала бы пачкать руки о всякую шелупонь.
— Однако вы не побрезговали снять с люстры подвески и подбросить их Металиди.
— Подвески я не воровала, — весомо произнесла Светлана Ивановна. — Не пытайтесь поставить меня на один уровень с этими вашими… подопечными. Я гораздо выше той публики, с которой вы привыкли иметь дело! Я хоть и работаю горничной, но они все мне не чета.
— Вы, безусловно, духовно выше всех, невзирая ни на что. Подставить внучку — за проступок не считается. Кстати, как так получилось, что Ариадна не узнала вас, когда увидела в доме Меньшикова?
— Мы не роднились. Она меня видела, только когда была совсем маленькой, и она меня, конечно же, не помнит.
— А по фотографиям? Не могла же Ариадна вас не узнать по фотографиям из семейного альбома!
— На тех фотографиях, что хранила моя сестра Вера, я запечатлена в молодости. Других фотографий я никому никогда не оставляю. Чтобы все помнили меня только молодой и красивой!
Илья Сергеевич догадался, что в молодости эта женщина было очень хороша собой. Такие привыкли к тому, что весь мир вращается вокруг них, им надо все и сразу — довольствоваться малым они не станут. И чем шире пропасть между желаемым и возможным, тем неприятней для них жизнь, что порой толкает их на страшные поступки.
— Правильно ли я вас понял, что вы считали излишним общаться с родней в последние годы?
— Да, считала! Я вообще оборвала всякие контакты с Виолеттой после того, как она мне отказала в доме. Только не делайте из меня чудовище! Мои поступки — невинные шалости по сравнению с тем, как ведут себя другие. Анька Меньшикова была готова на все, лишь бы избавиться от пасынка. Сама буфетчица буфетчицей, а возомнила себя госпожой! У нее мозгов, как у канарейки. Анькой управлять легко. Это я надоумила ее написать заявление о краже вазы, которую расколошматил ее пасынок. И знаете для чего? Для того чтобы, если Аринка успела понести от Аркадия, у нее случился бы выкидыш от тасканий по допросам! Что вы на меня так смотрите?! Думаете, я одна тут такое исчадие ада — ненавижу свою так называемую внучку — а другие в белых одеждах? Вы глубоко заблуждаетесь, молодой человек! Люди за редким исключением — ничтожества, их души — гниль! И тем гнилее та гниль, чем больше они лицемерят. Все делают вид, что любят своих родственников, а как только заходит речь о наследстве, готовы глотки друг другу перегрызть. Анька побагровела от злости, когда ее муж притащил в семью своего брошенного сынка Аркашку! Она-то выходила замуж за мужчину без прицепа, а тут на тебе — наследничек! С тех пор Анька мечтала избавиться от Аркадия, особенно это желание у нее обострилось, когда пасынок привел в дом невесту и объявил о свадьбе. Не сомневаюсь, что Аркадий погиб не без участия мачехи и ее любовника.
— У Меньшиковой был любовник?
— Конечно! Своим мужем она брезговала: староват, неказист, простоват. У Александра одно преимущество — деньги. Наружность и манеры у него колхозные, а Анька — девушка с запросами, ей благородного подавай.
— И кто же этот благородный?
— Виталик Савельев. Кстати, в доме Меньшикова он единственный человек достойного происхождения. Кроме меня, естественно.
— Вы уверены в наличии между ними любовной связи? Вы никак свечку держали? — с сарказмом спросил следователь.
— Мне, молодой человек, достаточно одного взгляда, чтобы понять, что происходит между людьми. Уж я-то в людях разбираюсь! Анька с Савельевым не один год мелькают перед моими глазами.
— То, что Меньшикова с Савельевым организовали убийство Аркадия, вы тоже на глазок определили?
— Во-первых, я слышала их разговоры. Виталик держался с Анькой подчеркнуто вежливо, даже наедине, и, разумеется, лишнего не болтал. Анька же на язык несдержанна и глупа. Прямо об убийстве пасынка она не говорила — все-таки у этой девушки в голове не совсем пусто, — но намеки были. И хочу заметить, когда Аркадий погиб, Савельев в доме Меньшиковых отсутствовал. Он появился спустя два дня со следами загара.
— Учтем, — задумчиво произнес Тихомиров, протягивая Светлане Ивановне протокол. — А почему вы всех называете девушками? Анне Борисовне тридцать шестой год пошел. Не верится, что по-матерински, с высоты собственных лет — вы же ее не любите.
— Любить мне Аньку не за что. Я всегда обращаюсь к таким «девушка», указывая им на их место, а эти невежды не видят подвоха. Боже! Сколько у нас невежд! «Девушка» — значит «простолюдинка», «чернь», «девка». «Барышня» — вот достойное обращение к молодым особам, но барышень крайне мало.
Отпустив Светлану Сизикову, Тихомиров невольно вспомнил разговор с Виолеттой Металиди. После взятия под стражу Ариадны приехала ее мать. Женщину интересовала судьба дочери лишь в связи с тем, на какой срок и в какой мере можно распоряжаться ее имуществом.
— Понимаете, это моя квартира. Моя! — отчаянно произнесла Виолетта Александровна сиповатым голосом. — Мой отец записал на имя Ариадны то, что должно принадлежать мне. Он обделил меня в ее пользу! Это было несправедливо. Я всю жизнь работала и жила в плохих условиях, а она, еще будучи ребенком, получила хорошую квартиру в Петербурге просто так. Если бы мой отец отдал эти деньги мне, я жила бы достойно. Я бы не пахала все эти годы, не имела бы такой неухоженный вид, вышла бы замуж! Так пусть хоть сейчас восстановится справедливость! Я имею право на эту квартиру! На мою квартиру!
— А как же ваша дочь?
— А что дочь? Она молодая, выйдет замуж, и будет ей квартира.
— Я сейчас не о квартире. Вас не беспокоит, что ваша дочь находится под подозрением в убийстве?
— Беспокоит. Но что я могу сделать?! — полыхнула она черными, как душа дьявола, глазами. Следователь Виолетту начинал раздражать своими, как ей представлялось, глупыми вопросами.
— Хотя бы поддержать. Вашей дочери сейчас необходимо знать, что вы ее любите.
— Так я привезла ей передачку. Он яблок купила и теплые вещи положила.
Несмотря на то что Виолетта Александровна четко выговаривала звук «в», в слове «вон» она его проглатывала. Эта маленькая деталь выдавала в ней провинциалку.
Светлана Сизикова и Виолетта Металиди. Мать и дочь. Обе не любят своих дочерей. Илья Сергеевич никак не мог понять — за что? И как вообще можно не любить своего ребенка? Обе женщины не маргиналы, обе выросли в хороших семьях: Светлана — в профессорской, Виолетта — в семье главного инженера. Чего им не хватало? Или хватало всего, но хотелось большего, а помеху обе женщины видели в своих детях? Дети ограничили их свободу и выбор, стали преградой к новому браку и новой лучшей жизни. Тихомиров где-то слышал: бывает, что матери завидуют своим дочерям — их молодости, красоте, возможностям. Об этом в обществе говорить не принято, потому что такие чувства и мысли считаются неправильными и невозможными. Но ведь это явление есть — он сам видел! И от него отмахнуться нельзя, как ни старайся.
Против Сизиковой, кроме подброшенных ею подвесок и медальона, у них ничего не было. Ненависть к Ариадне Металиди могла бы послужить мотивом убийства Земсковой, но у Сизиковой алиби — особняк в то время она не покидала. На Анну Меньшикову тоже ничего нет. Если бы Меньшиковой помешала Земскова, она бы ее попросту уволила. Убийство Аркадия — вполне возможно, дело рук Хаси и Савельева, если, конечно, Сизикова не наговаривает. Только искать улики в доме Меньшиковых бесполезно. Если бы они там были, Александр Меньшиков давно бы свернул шею своей супруге за сына.
Виталий Савельев. Молчаливый, скупой на движения и эмоции, бесшумный, с неяркой, абсолютно незапоминающейся внешностью, за что в особняке его прозвали Тенью. Кажется, Савельев одиннадцатого мая уехал в Финляндию. По оперативным данным, ранее Савельев к уголовной ответственности не привлекался, в связях с уголовным миром не замечен, если не считать его связи с Меньшиковым.
Если Савельев и был в Испании, то отметки в его паспорте о пересечении испанской границы не будет. В любом случае, дело Аркадия Меньшикова закрыто, и расследовать его ему пока никто не поручал.