90-е годы. Новосибирск
Для своих сорока пяти лет Светлана Сизикова выглядела довольно-таки хорошо. Ее редкая седина терялась в светлых от природы волосах, которые Светлана укладывала в молодежную прическу «каскад». Макияж делала естественный, одежду выбирала тщательно, в соответствии с модой. Несмотря на пышную фигуру, Светлана позволяла себе смелые узкие брюки и юбки выше колена. Глубокое декольте, обнаруживающее соблазнительную ложбинку, перехваченная поясом узкая талия, яркая юбка, струящаяся по крутым бедрам, высокие каблуки — все это создавало образ эффектной женщины.
— Найдешь себе лучше! Ты же красотка! Выглядишь, как девочка! — успокаивала Светлану подруга Лара.
— Какая там девочка! Пятый десяток на носу, — отмахивалась Светлана. — У меня мешки под глазами и складки на шее.
— Ну, а что ты хотела? Не спать столько времени, ревешь всю неделю. Стресс никого не украшает.
— Я не реву. Слишком много чести, реветь из-за этой скотины!
— Вот и правильно! Позлись. Тебе сейчас нужно разозлиться. Давай вот что. Где его барахло?
— Там, — апатично указала Светлана на шкаф.
Лариса энергично поднялась с места и распахнула лакированные дверцы платяного шкафа. Она хищно сорвала с плечиков белую мужскую сорочку и швырнула ее на пол.
— Что ты делаешь? — испугалась Светлана.
— Грязно у тебя, сейчас будем мыть пол. А это тебе, — подхватила подруга чешский джемпер с оленями. — Присоединяйся!
Этот джемпер был совсем новым, его три года назад Виктор привез из Югославии и почти не носил — берег. Светлана тоже берегла. Она к вещам вообще относилась трепетно. Еще неделю назад она и представить себе не могла, что будет мыть мужниным джемпером пол, что побросает в кучу собственноручно наглаженные сорочки, скомкает брюки со стрелками и все это вместе с обувью затолкает в мешок из-под картошки. Еще неделю назад Светлана Сизикова считала себя счастливой женщиной, у которой были любящий муж и дом — полная чаша.
Беда пришла внезапно и, как водится, застала врасплох. В минувшую субботу они с Виктором должны были пойти в театр. На гастроли в их Новосибирск приезжала труппа МХАТа, билеты расхватали еще за месяц. Виктору Сизикову билеты подарили благодарные пациенты. Ему всегда от пациентов что-нибудь перепадало: конфеты, мыло, кофе, консервы — это в порядке вещей; иногда доставалась импортная обувь, латвийский трикотаж, индийские полотенца; бывало, как в этот раз, дарили билеты на спектакли.
Накануне Светлана накрутила крупные локоны на бигуди, подготовила пыльно-серый костюм мужа и свое лаконичное кремовое платье.
— Какой галстук наденешь? Бордовый или темно-синий? А может, вот этот, лиловый? Смотри, как выигрышно сочетается! У нас, в Москве, лиловый в моде.
Несмотря на то что Светлана уехала из Москвы больше двадцати лет назад, она продолжала считать себя москвичкой и старалась при случае это подчеркнуть.
— Витенька, что ты думаешь по этому поводу? Какой галстук оставляем? — допытывалась она.
Витенька нехотя оторвался от газеты и, глядя в сторону, произнес:
— Ты знаешь, я не смогу завтра пойти в театр.
— Как это?
— Мне надо быть на работе, — так же нехотя выдавил супруг.
— В субботу?! Вечером?!
— Да, там экстренный случай. Сходи в театр с Ларой.
Кто знает, если бы Ларисе в ту самую субботу вдруг не понадобилось немедленно ехать к свекрови, Светлана еще какое-то время прожила бы в счастливом неведении.
В субботу Виктор покинул дом после обеда, как обычно вскользь чмокнул жену в напудренную щеку и, буркнув «буду поздно», исчез. О том, что подруга пойти в театр не сможет, Светлана узнала за полчаса до выхода. Она даже порадовалась этому обстоятельству, все-таки ее не покидала надежда отправиться на спектакль с мужем. Его рабочий телефон молчал целый день. Занят, думала Светлана. Или уже ушел, вот-вот появится на пороге.
В поликлинике для научных работников, которой заведовал Виктор Сизиков, Светлана бывала крайне редко, муж не приветствовал подобных посещений. Идти в театр одной неприлично, а билеты пропадают — Светлана все-таки решила порадовать супруга. В здании поликлиники горели редкие окошки, в вестибюле почти никого не было. В регистратуре уставшая администратор ее предупредила, что принимает только травматология.
— Мне к Сизикову Виктору Геннадиевичу. Я его жена. Как его найти? — потребовала Светлана.
— Так нету его сегодня. Он, должно быть, на дне рождения дочери, — сообщила администратор.
— Какой дочери?
— Как это какой?! Ну вы даете! Забыли о таком событии — дне рождения собственного ребенка! А еще говорят, отцы не знают, сколько лет их детям! Виктор Геннадьевич не такой, он очень внимательный к своим детям. Моей тоже пятнадцать. Виктор Геннадьевич спрашивал, что можно подарить девочке на пятнадцать лет. Я посоветовала дарить джинсы, раз возможность есть. Моя джинсы второй год клянчит, только где их взять с такими ценами? А у Виктора Геннадьевича связи, он может своей достать.
Падал мокрый снег. Март в этом году выдался слякотным, с частыми дождями и порывистым ветром. Светлана шла, не замечая холода и хлюпающей под ногами воды. Воображение ей рисовало чудовищную картину. Пятнадцать лет! Как минимум шестнадцать лет лжи, почти все их с Виктором «счастливые» годы брака. Все рухнуло в одно мгновение. Если бы Светлана не была прагматичной, она сумела бы себя убедить, что администратор что-то перепутала, что это не у ее мужа какая-то там пятнадцатилетняя дочь, к которой он ушел на день рождения, что на самом деле Виктор где-то на экстренном совещании или, в крайнем случае, засиделся с приятелем. Но Светлана не была склонна к самообману, она предпочитала смотреть на вещи трезво.
Поздним вечером, услышав клацанье замка, Светлана вышла мужу навстречу.
— Как прошел праздник? Дочь осталась довольна? — спросила она напрямик.
Как же ей хотелось увидеть на его родном, когда-то даже немного любимом лице удивление! Но там отразились испуг и растерянность. Дальше можно было не продолжать — все стало слишком очевидно: это адюльтер.
— Как ты мог?! — завопила Светлана в истерике. За все двадцать два года брака она никогда не кричала на мужа. Все было слишком гладко и хорошо, чтобы кричать.
К удивлению Светланы, Виктор не стал ничего объяснять. Он молча разделся и отправился спать. А на следующий день наступил кошмар.
Виктор предложил развестись спокойно, без скандалов и душевыматывающих бесед. Он собрал свой командировочный кофр и покинул дом. Светлана осталась с небольшой суммой в кошельке и набитым продуктами холодильником. Положение выглядело ужасным: квартира, в которой они жили, была ведомственной, после развода она потеряет право в ней жить. Все, на что она может рассчитывать, это комната в общежитии при каком-нибудь предприятии, если она туда устроится.
— Куда, ну куда я пойду работать? Я отвыкла! Я не умею! Я не хочу!!! — стенала Светлана.
— Может, секретаршей возьмут. С твоим образованием есть все шансы. Выпускники московских вузов на дороге не валяются, — успокаивала Лариса.
На улице повисла глубокая ночь, под окном валялась разрезанная на куски мужская одежда, в квартире на полу лежали мокрые тряпки из когда-то добротных вещей терапевта Сизикова. Две пьяные женщины засиделись за столом. Одной из них давно было пора ехать домой, где ее ждали муж со взрослым сыном, второй ехать никуда было не надо, и ее никто нигде не ждал.
Как оказалось, надолго уходить из квартиры Виктор не собирался. Он, как ни в чем не бывало, вскоре вернулся домой. «Не срослось с подстилкой!» — злорадно решила Светлана. У нее появилась надежда на примирение. «Он подумал, осознал, что со мной ему будет лучше, чем с этой шалавой, не зря же он к ней раньше не уходил! Теперь будет умолять о прощении», — размышляла Светлана, нервно подпиливая ногти. Она приготовилась к сцене «возвращение нашкодившего мужа», но события стали развиваться совсем не так, как она ожидала.
Виктора словно подменили: вместо хоть какого-то раскаяния проявилась агрессия. Светлана не питала иллюзий по поводу возрождения любви, но рассчитывала на сознательность и чувство долга; в конце концов, руководству не понравится отрицательный моральный облик доктора Сизикова, и его дальнейший карьерный рост окажется под вопросом. Оказалось, что Виктор чихать хотел на нее, на потенциальные неприятности на работе, и, вообще, он никому ничего не должен. Он настоятельно рекомендовал жене искать работу, потому что участвовать в ее жизни больше не намеревался. Просить и выяснять подробности измены Светлана не стала. Она всегда была гордой и считала ниже своего достоинства копаться в чужом грязном белье. Она знала одно: ее муж подлец и вор, укравший и испоганивший огромную часть ее жизни; он ей лгал, тащил в дом грязь, а его дети — ублюдки. Она так ему и заявила напоследок:
— Сизиков! Ты мразь! Ты наплодил ублюдков!
— Не смей так говорить о детях! У тебя их вообще нет!
— Лучше не иметь детей, чем рожать от подонка. Твои дети незаконнорожденные! — завопила она. В этот истерический крик была вложена вся ее боль. Что может знать этот мерзавец о ее жизни и как он смеет ее судить?! Он даже не представляет, что ей пришлось пережить много лет назад, когда она держала на руках ребенка от цыгана! Своего ребенка от необразованного, бродячего цыгана! Какой же это был стыд, какое унижение! Но тогда она была слишком молодой и наделала глупостей. Потом вышла замуж, уехала из Москвы подальше от тех мест, чтобы все забыть. Светлане почти это удалось. Порой ей казалось, что ничего не было — ни цыгана, ни черноглазой дочки. Незаконнорожденной дочки!
— Твои дети незаконнорожденные! — зло повторила Светлана. — Даже если ты дашь им свою фамилию, усыновишь, женишься на их матери, все равно они останутся незаконнорожденными, потому что они были рождены вне брака, а это и есть — ублюдки!
— Замолчи! — вышел из себя Виктор. — Ты эгоистичная тварь, ты сама ублюдок, и мышление твое ублюдочное!
Виктор был сам не похож на себя; казалось, еще немного, и он бросится в драку, но Светлану это не пугало, она никогда ничего не боялась.
— Провинциал! — насмешливо бросила она. — Безнадежный, дремучий провинциал! Запомни, невежда: «ублюдок» — от слова «блуд». Ах, как некрасиво и мерзко звучит: дети — ублюдки! Ты сам их сделал ублюдками! Тебе не хватило смелости вовремя признаться в своих гаденьких похождениях, не хотелось рисковать карьерой, а также ты боялся влиятельных знакомых моего отца! Какая мерзость — жить на две семьи! Что ты говорил своим детям? Что ты не можешь жить с ними вместе потому, что не любишь их маму? Или любишь, но не настолько, чтобы пожертвовать своим благополучием? Нет! Ты этого не говорил! Говорить правду у тебя всегда была кишка тонка. Ты им лгал! Ты всем лгал, Сизиков! Хотя бы сейчас имей мужество взглянуть правде в глаза: то, что ты совершил, — чудовищно! Но тебе этого не понять, потому что ты — моральный урод!
В Новосибирске Светлана работу не нашла, да и не особо искала. В этом чужом, холодном, как ей всегда казалось, провинциальном городе оставаться ей не хотелось. Вернуться бы в Москву, но там родных не осталось: мама умерла пять лет назад, отец еще раньше. С друзьями-приятелями по студенческой жизни связь давно утрачена, и, откровенно говоря, друзей в Москве нет. В Новосибирске, куда они с Виктором приехали сразу после свадьбы, Светлана обзавелась новыми знакомствами; общались, ходили друг к другу в гости — вроде бы сблизились. Теперь, оставшись ни с чем, Светлана поняла, что и здесь у нее никого нет. Телефонная книжка полна номеров, а позвонить, попросить помощи не у кого: у всех дела, заботы, семьи. Посидеть за чаем или сходить на выставку — пожалуйста, а на большее рассчитывать не стоит.
Лариса в крыше над головой не отказала, но было видно, что долго принимать ее в своем доме подруга не может, ей это неудобно. У Лары семья: муж, сын вот-вот невесту приведет, зачастившая в гости ворчливая свекровь. Впервые в жизни Светлана пожалела, что у нее нет детей. Они растут быстро, а потом становятся опорой. Сын Ларисы уже самостоятельный, деньги в дом приносит и родителям помогает, так что Лара может не работать в своей музыкальной школе.
* * *
В этой преисполненной собственного достоинства, со вкусом одетой немолодой женщине никак не угадывалась горничная. Глядя на Светлану Сизикову, можно было бы предположить, что она заслуженный деятель искусства или научный сотрудник на пенсии. Войдя в кабинет Тихомирова, Светлана Ивановна небрежно, словно милостыню, бросила:
— Добрый день!
Не глядя на следователя, плавно и важно, как флагманский корабль, прошла к предложенному ей стулу. Сделала небольшую паузу, предоставляя Тихомирову возможность отодвинуть для нее стул, и, не дождавшись, выразительно отодвинула его сама.
— Зачем вы подбросили в сумку Ариадны Металиди медальон? — без обиняков задал вопрос Илья Сергеевич.
Лицо Сизиковой отобразило смесь недоумения с возмущением. Приподняв аккуратную тонкую бровь, она произнесла:
— Какой еще медальон? И вообще, как вы смеете меня в чем-то обвинять?!
— Вот этот, — Тихомиров открыл перед Светланой Ивановной планшет на странице с фото из видеоархива, на котором была запечатлена Сизикова с медальоном в руках около сумки Металиди.
— Ах, вон оно что! — делано улыбнулась женщина. — Я нашла эту висюльку на пороге комнаты, где остановилась Ариадна. Девушки в доме не оказалось, вот я положила медальон в ее сумку, а вовсе не подбросила, как вы изволили выразиться.
— И где же находился порог комнаты? В тумбочке Земсковой? — ехидно спросил Илья Сергеевич и продемонстрировал видео, где Сизикова, прислушиваясь, осторожно роется в тумбочке Елены и похищает оттуда медальон.
Светлана Ивановна вспыхнула, хотела возмутиться, но тут же сникла. Она больше не производила впечатления аристократки.
— Как мерзко! — произнесла Сизикова севшим голосом. — В том доме даже в туалете следят.
— Вы так и не ответили на вопрос, зачем вы проделывали… эээ… назовем это «манипуляциями с медальоном»?
— Так было надо, — не сразу ответила Сизикова.
— Кому было надо? Вам? Или Металиди?
— Так было надо, — повторила Светлана Ивановна. — Вы все равно не поймете.
— Уж как-нибудь попытаюсь, — усмехнулся Тихомиров. Он давно не встречал такого высокомерия.
— Медальон должен был вернуться к Металиди. К этой мерзкой, отвратительной Металиди!
— Для того, чтобы навести на нее подозрения в убийстве Земсковой?
— Я так и знала, что вы ничего не поймете! Для того, чтобы эта Металиди получила по заслугам, — снизошла до объяснения Сизикова.
— Что вам сделала Ариадна, за что вы ее так не любите? Она ведь приходится вам родственницей, не так ли?
Светлана Ивановна презрительно хмыкнула.
— Родственница?! — она театрально приподняла брови. — Слишком много чести родниться с этой!
