Глава 24
Когда в дверь стучат в следующий раз, я даже не отвечаю. В ушах у меня казенные наушники, я слушаю радио с закрытыми глазами, воображая, что я дома.
Медсестры не стучат. А если стучат, то так, для галочки, и тут же заходят.
Приглашения дожидается только Ламарр, а ее я сейчас видеть не готова. Не готова отвечать на ее спокойные, мягкие, но на удивление упорные вопросы. Я не помню, не помню, ясно вам? Я ничего не скрываю, просто у меня в памяти на нужном вам месте слепое пятно. Гребаное. Слепое. Пятно.
Я слушаю радио и жду, когда она уйдет. Но тут дверь потихоньку отворяется, как будто кто-то решил осторожно просунуть голову.
– Ли? – слышу я шепот. – То есть прости, Нора?
Я резко сажусь на кровати. Нина!
Я сдергиваю наушники, пытаюсь вылезти из постели; то ли из-за травмы, то ли из-за низкого давления перед глазами все плывет.
– Привет! – доносится до меня сквозь шум в ушах. – Ты давай полегче! Тебе только мозги на место пришили.
– Со мной все нормально, – говорю я, успокаивая то ли ее, то ли себя. – Все хорошо.
А потом и правда все становится хорошо. Головокружение отпускает, я обнимаю Нину, чувствую ее знакомый запах – табачный дым и туалетная вода «Жан-Поль Готье».
– Господи, как я рада тебя видеть!
– А я-то как рада. – Она отстраняется, оглядывая меня с беспокойством. – Это, знаешь ли, чересчур. Когда мне сказали, что ты в аварию попала… За сутки мне вполне хватило одного школьного друга, истекающего кровью.
Я вздрагиваю, и она опускает глаза.
– Черт, прости… Ляпнула, не подумав.
– Я понимаю.
Нину нельзя назвать бесчувственной. Просто она справляется с жизненными проблемами иначе, нежели большинство людей. И сарказм – ее главное оружие в этом вопросе.
– Короче, я рада, что ты цела. – Она хватает меня за руку и целует тыльную сторону запястья, удивив меня неожиданно взволнованным выражением лица. – Выглядишь, правда, паршиво, скрывать не стану. – Она издает нервный смешок. – Черт, сейчас бы сигаретку… Как думаешь, они заметят, если я покурю в окно?
– Нина, что случилось? – спрашиваю я, все еще держа ее руку. – Тут полиция задает всякие вопросы. Джеймс все-таки умер, ты знаешь?
– Да, – тихо говорит Нина. – Знаю. Они приехали в дом, едва рассвело. Сказали нам не сразу, но… и так все было ясно. Было бы просто огнестрельное ранение – не прислали бы целый взвод. Мы все поняли, когда они начали снимать отпечатки пальцев и делать тесты на остаточные следы пороха.
– А как ружье могло оказаться заряженным?
– Ну, тут два варианта, – мрачно произносит Нина. – Вариант первый: тетка Фло вовсе не держала в нем холостые. Впрочем, судя по вопросам, которые нам задавали, полиция такую версию не рассматривает. И вариант второй: кто-то намеренно его зарядил.
В общем-то, я думала то же самое. И все равно – шок. Мы долго сидели молча, вспоминая, как Том дурачился с этим ружьем, и размышляя обо всех «зачем» и «почему».
– Как отреагировала Джесс? – наконец спрашиваю я, скорее для того, чтобы сменить тему, чем из искреннего интереса.
Нина криво усмехается.
– Как всегда, спокойно и взвешенно. Всего сорок пять минут истерики по телефону. Сначала она разозлилась, что я тут застряла, потом собралась приехать ко мне, но я запретила.
– А почему?
– Смеешься? – Нина смотрит на меня с жалостью и удивлением. – В полиции не пойми с какого перепуга решили, что Джеймса умышленно убили. Ты бы на моем месте захотела втягивать в это самого близкого человека? Нет, конечно! Джесс не имеет к этому никакого отношения, слава тебе господи, вот и пусть держится подальше.
– Вообще, ты права.
Я подбираю ноги обратно на кровать и усаживаюсь, обхватив колени. Нина придвигает себе стул, берет мою карту и начинает беспардонно листать.
– Положи на место, – одергиваю я. – Я бы предпочла не делиться с тобой деталями своего пищеварительного процесса и прочим.
– Извини, профессиональное любопытство. Как голова? Судя по всему, приложило тебя конкретно.
– Да уж, точно. Но я себя уже нормально чувствую. Только вот… с памятью проблемы. – Я тру повязку на лбу, словно пытаясь втереть выпавшие воспоминания обратно. – Кусок после того, как я выбежала из дома, как будто стерся.
– Хм… Посттравматическая амнезия. Только обычно выпадает совсем короткий промежуток, а у тебя… не знаю. По твоим оценкам – сколько? Минуты? Часы?
– Ну, мне сложновато оценить, принимая во внимание, что я не помню ни хрена! – огрызаюсь я, сама злясь на себя за несдержанность, но Нина пропускает это мимо ушей.
– Вряд ли много, правда?
– Слушай, я понимаю, что ты из лучших побуждений… – Я тру себе виски. – Но давай лучше не будем. Меня все утро донимала констебль полиции, заставляя вспомнить, и мне уже надоело. Память не возвращается. Я боюсь, что, если продолжу на себя давить, мозг подкинет мне какую-нибудь небылицу, выдав ее за правду.
– Ладно. – Нина некоторое время молчит и признается: – Слушай, я сказала им про вас с Джейм-сом. Ну, что вы встречались. Это тебе для информации. Я не знаю, собиралась ли ты об этом…
– Все нормально. Не надо им врать. Я упоминала, что мы были вместе, в разговоре с Ламарр. Это женщина из полиции, которая меня…
– Знаю, – перебивает Нина. – Она нас всех допрашивала. А она знает, как вы расстались?
– В смысле?
– Ну, про твой большой секрет. Что он тебя заразил, или что там у вас стряслось…
– В последний раз повторяю: ничем он меня не заражал!
– Ну да, ну да, поверю на слово. Ей ты сказала?
– Нет. Ничего я ей о нашем разрыве не сказала. А ты?
– Нет. А что мне говорить-то? Я знаю только, что вы встречались, а потом разошлись.
– Это и есть вся история. – Я поджимаю губы.
– Серьезно? Ну-ка, прикинем. – Нина начинает загибать пальцы. – Рассталась с ним, ушла из школы, уехала из города, оборвала контакты с большей частью друзей, не общалась с ним десять лет… Вся история, значит? Никаких секретов?
– Никаких секретов, – упрямо повторяю я, разглядывая сплетенные на коленях пальцы.
Порезы и царапины на них потемнели и покрылись коростой. Скоро заживут.
– Я к чему: Джеймс мертв, и они пытаются найти человека с мотивом.
Я вскидываю голову. Нина смотрит мне в глаза, не отводя взгляда.
– Это как понимать?!
– Так, что я за тебя волнуюсь.
– Ты намекаешь, что это я убила Джеймса?
– Да пошла ты! – Нина вскакивает и начинает мерить шагами палату. – Ни на что я не намекаю! Я пытаюсь…
– Ты н-ничего про это не знаешь!
Опять я заикаюсь! Но ведь Нина действительно ничего не знает. Никто не знает об этой странице моей жизни, даже мама. Одна Клэр в курсе, да и то не всей истории. А Клэр…
Клэр в больнице.
И Клэр не в состоянии отвечать на вопросы. Возможно, даже в коме. Но рано или поздно она оч-нется.
– Клэр ты видела? – глухо спрашиваю я.
Нина качает головой.
– К ней не пускают. Похоже, она сильно пострадала в аварии… – Нина снова качает головой, на этот раз скорее от досады, чем в знак отрицания. – Хуже всего то, что Джеймс мог выжить. Да, он был тяжело ранен, но у него все-таки был один шанс из двух.
– То есть?
– Он погиб в аварии. Или из-за задержки, которую вызвала авария. В общем, это одно и то же.
Теперь мне становится ясна настойчивость Ламарр по поводу стершихся из моей памяти минут.
Произошедшее в доме – лишь половина ис-тории.
Джеймса убило то, что случилось на дороге.
Я должна вспомнить.
Не стоило мне приезжать. Я ведь знала. С того самого момента, как это дурацкое письмо я полу-чила.
Я думаю о Джеймсе – как он лежал на полу и смотрел на меня, а вокруг нас разливалась лужа его крови. Как он окровавленной рукой цеплялся за мою, словно утопающий, словно только я могла спасти его. Как он звал меня: «Лео…»
Если бы я знала, что все это произойдет, смогла бы я удалить то письмо?
Нина берет меня за руку, пожимает ее сухой крепкой ладонью, сильными пальцами проводит по сеточке царапин.
– Все будет хорошо, – говорит она хрипло, но мы обе в это не верим.
Как бы дальше ни повернулась ситуация со мной и расследованием, хорошо уже не будет. Даже при самом лучшем раскладе – если поправится Клэр, если мне не предъявят обвинения – Джеймса уже не вернешь.
– Как Фло? – спрашиваю я.
Нина прикусывает губу, словно раздумывая над ответом, шумно вздыхает.
– Ну… не очень. Честно говоря, мне кажется, у нее нервный срыв.
– Про Клэр она знает?
– Да. Рвалась к ней, но ее не пустили.
– К Клэр вообще кого-нибудь пускают?
– Вроде родители приезжали.
– А… родители Джеймса? – спрашиваю я, изо всех сил стараясь не заикаться. – Они тут были?
– По-моему, да, вчера приезжали. – Она смотрит на мои руки, проводит пальцем по самой длинной царапине. – Посмотреть на тело. Насколько я знаю, потом сразу же уехали. Мы их не видели.
Передо мной встает пронзительная картина: мама Джеймса десять лет назад стоит у окна и оживленно болтает по телефону. Ее кудри кое-как подхвачены заколкой, браслеты на руках звенят в такт жестикуляции, наброшенный на плечи шарф трепещет на ветру. Она смеется. При виде меня она отняла телефон от уха и прижала к плечу. А Джеймс представил меня: «Мам, это Лео. Она будет заходить к нам очень часто. Так что привыкай». А его мама расхохоталась: «О, я поняла. Давай-ка, Лео, я покажу тебе, где у нас холодильник. В этом доме никто не готовит, так что, если проголодаешься, лезь сюда и добывай подножный корм».
У них дома все было устроено иначе, не как у меня. Никто не сидел на месте. Дверь всегда была открыта, и постоянно кто-то был в гостях – то друзья, то ученики, и все вечно спорили, хохотали, целовались, пили.
Никаких семейных обедов и ужинов. Никаких обязательств явиться домой к назначенному времени. Мы с Джеймсом валялись в постели средь бела дня, и никто не стучал в дверь с требованием прекратить все, чем мы там занимаемся.
Я помню его отца – с окладистой бородой и аккордеоном. Он читал лекции о теории марксизма в нашем местном универе и всегда был на пороге увольнения – то по своей воле, то по воле администрации. Порой он отвозил меня домой по темноте на своей побитой машинке, ругаясь на барахлящий мотор и развлекая меня своими жуткими каламбу-рами.
Джеймс был их единственным ребенком.
Мне страшно подумать, каково им сейчас.
Нина еще раз пожимает мне руку и отпускает.
– Слушай, поеду я. А то парковка кончается, я за час заплатила.
– Спасибо. Спасибо, что навестила. – Я неловко обнимаю ее. – Ой, ты случайно не взяла из дома ничего из моей одежды?
– Нет, прости. Нам запретили забирать вещи. Одну смену шмоток для себя, и все. Хочешь, я тебе треники куплю?
– Спасибо, было бы здорово. Деньги я потом верну.
– Да не выдумывай. – Нина фыркает и отмахивается. – Какой у тебя размер, «эска»? Пожелания есть?
– Не, что угодно подойдет. Разве что… не слишком яркое. Ты меня знаешь.
– Ладно. Держи-ка пока вот это.
Она снимает с себя темно-синий вязаный кардиган с пуговицами в виде цветочков. Я мотаю головой, но она накидывает его мне на плечи.
– Вот так. Теперь хоть окно сможешь приоткрыть, если проветрить захочется.
– Спасибо, – говорю я, кутаясь.
До чего же приятно завернуться во что-то небольничное. Как будто мне вернули собственную личность.
Нина чмокает меня в щеку и спешит к выходу.
– Короче, сохраняй рассудок, Шоу, – говорит она на пороге. – Нам сейчас не хватало только второй повредившейся…
– Так что, с Фло совсем плохо? – догадываюсь я.
Нина пожимает плечами с мрачным лицом и выходит. Я смотрю, как она идет по коридору, и вдруг соображаю: у моей палаты больше не дежурит полиция.
