Глава 22

Ясо всех ног сбежала вниз по лестнице, пытаясь не порезаться битым стеклом и цепляясь за перила, чтобы не поскользнуться в крови. Он скорчился внизу. Живой. Дыхание вырывалось из его груди с всхлипами.

– Нина!!! – закричала я. – Нина, он живой! Кто-нибудь, вызовите «скорую»!

Нина спускалась, перепрыгивая через стекла.

– Как ее вызвать, сигнала нет!

И тут он прошептал:

– Лео…

Я застыла. Откинула с его лица капюшон и узнала. Я узнала.

Этот момент я помню со всей четкостью.

– Джеймс?!

Это произнесла не я, а Нина. Она буквально скатилась с последних ступенек и упала рядом с ним на колени.

– Джеймс, господи… Как ты сюда попал?!

Она чуть не плакала, но при этом действовала с профессиональной сноровкой – бережно прощупала пульс, нашла источник кровотечения…

– Джеймс, скажи что-нибудь! Нора, говори с ним! Пусть он тебе отвечает! Нельзя, чтобы он потерял сознание!

– Джеймс… – Я не видела его десять лет и теперь совершенно потерялась. – Господи, Джеймс… Как… почему…

– С-со… – Он кашлянул, и его губы окрасились кровью. – Лео?

Это прозвучало как вопрос, но я ничего не поняла.

Как много крови…

Нина расстегнула его толстовку, нашла где-то ножницы и теперь разрезала на нем футболку. Я чуть не зажмурилась при виде залитой кровью груди – груди, которую я когда-то гладила и целовала.

– Твою мать… – простонала Нина. – «Скорая» нужна.

– Она… – На губах Джеймса пузырилась кровь. – Она тебе… сказала?

– Пробито легкое. Наверняка внутреннее кровотечение. Зажми здесь!

Из раны на бедре хлестала кровь. Нина положила мою руку на повязку, наскоро сооруженную из футболки.

– Что нам делать?

– Пока надо остановить кровь, иначе ему конец. Зажимай сильнее! Попробую сделать жгут, но…

– Господи… – Фло стояла над нами, как привидение, закрывая руками лицо. – Боже мой… Простите… я боюсь крови…

И она осела на пол. Нина смачно выругалась себе под нос и закричала:

– Том! Убери эту отсюда, она в обморок упала! В комнату отнеси!

– Клэр… – Джеймс не мигая смотрел на меня.

Я сжимала его руку, стараясь не впадать в истерику.

– Сейчас, она сейчас придет. Господи, да где она?! Клэр!!!

Никакого ответа.

– Нет… Не надо… Она сказала? Про сооб-щение…

Голос у него стал такой слабый, что я едва разбирала слова.

– Что?

Он закрыл глаза. Его ладонь в моей обмякла.

– Он умирает! – простонала я. – Нина, сделай что-нибудь!

– А я что тут, в игрушки играю?! – возмутилась Нина. – Тащи полотенце! Нет! Сиди! Держи повязку! Я сама. Где Клэр черти носят?!

Она убежала, я услышала, как на кухне хлопают ящики.

Джеймс совсем затих.

– Джеймс! – позвала я, начиная поддаваться панике. – Джеймс! Скажи что-нибудь!

Он с трудом разлепил веки и посмотрел на меня. Глаза у него блестели, в них отражались лампочки под потолком. Окровавленная грудь и живот были открыты холоду. Мне хотелось прикоснуться к нему, поцеловать, заверить его, что все будет хорошо. Но я не могла ему лгать.

Я стиснула зубы и сильнее прижала повязку к бедру. Только бы кровь перестала так сильно литься…

– Прости меня… – пробормотал он.

Я сперва подумала, что ослышалась, и наклонилась к нему поближе.

– Что?

– Прости меня…

Он сжал мою ладонь, а потом вдруг, к моему изумлению, поднял дрожащую руку и погладил меня по щеке. Дышал он с хрипом, из угла рта тонкой струйкой стекала кровь.

Я зажмурилась, чтобы не заплакать.

– Ну что за ерунда. Это было давно. Все в прошлом.

– Клэр…

Да где эта идиотка ходит?! Слеза сорвалась у меня с кончика носа ему на грудь. Он снова потянулся ко мне, хотел вытереть мне глаза, но не смог и обессиленно уронил руку.

– Не… плачь…

– О, Джеймс, – только и смогла ответить я, хотя должна была сказать ему так много.

Только не умирай. Пожалуйста, не умирай.

– Лео… – тихо проговорил он и закрыл глаза.

Только он называл меня так. Только он, он один.

Когда раздается стук в дверь, я все еще плачу. Я с трудом принимаю сидячее положение, совсем забыв о кнопке, которой можно приподнять изголовье кровати. Потом наконец все-таки нажимаю ее и утираю глаза.

– Войдите.

На пороге появляется Ламарр. У меня наверняка красные глаза и зареванный голос, но мне плевать.

– Скажите правду, – требую я, не дожидаясь, пока она сядет и начнет разговор. – Пожалуйста. Я вам все выложу, все, что помню. Только скажите, он умер?

– Мне очень жаль, – говорит она.

Это не прямой ответ, но я все понимаю. Я сижу, мотая головой, пытаюсь хоть что-то вымолвить. Ламарр молча ждет, когда я соберу волю в кулак. Наконец, когда мое дыхание немного выравнивается, она протягивает мне картонный стакан.

– Кофе хотите?

Господи, Джеймс погиб. Какой, к черту, кофе?! Но я машинально киваю. Беру стакан, делаю большой глоток. Кофе горячий и крепкий. Ничего общего с больничным жиденьким раствором.

Невозможно поверить, что я жива, а Джеймса больше нет.

Я опускаю стакан. Лицо словно окаменело, голова раскалывается.

– Спасибо, – хрипло говорю я.

Ламарр берет меня за руку и сочувственно пожимает.

– Хотела порадовать вас хоть чем-то. Мне очень жаль, что… – Она умолкает. – В целях расследования было решено не давать вам никакой дополнительной информации. Нам нужно знать вашу версию событий.

Всю свою взрослую жизнь я писала об этом книги, как раз о таких ситуациях, таких допросах. Мне в голову не могло прийти, что однажды самой придется фигурировать в чем-то подобном.

Пауза затягивается.

– Понимаю, вам тяжело, – произносит наконец Ламарр, – но не могли бы вы вспомнить, как все было? Что зафиксировалось у вас в памяти?

– Я помню все, что было до… до выстрела. Потом я сбежала вниз… Он там лежал…

Я стискиваю зубы и некоторое время со свистом дышу сквозь них, сдерживая подступающие слезы. Отхлебываю кофе, не обращая внимание на то, что он обжигает мне язык.

– Вы наверняка уже знаете про ружье. Они же вам рассказали? Нина, Клэр и остальные?

– Да, мы их допросили. Но нам важно знать версии всех участников.

– Мы были очень напуганы… – Прошло как будто сто лет с той минуты, когда мы крались по темному дому в страхе и пьяном угаре, в тумане стучащего в висках адреналина. – Вечером у нас был спиритический сеанс, знаете, есть такие доски с закрепленной на них ручкой, которая пишет, типа, сообщения от духов? Она написала слово «убийца». Мы, конечно, не поверили, что это по правде, однако все равно занервничали. А потом на снегу возле дома появились следы. И когда мы ночью проснулись, в смысле в первый раз, кухонная дверь была раскрыта настежь.

– Каким образом?

– Понятия не имею. Ее запирали на ночь. Вроде бы Фло. Или Клэр… В общем, ее заперли и потом еще перед сном проверили. Но среди ночи она как-то сама открылась и хлопала на ветру, и мы все перепугались насмерть. А потом услышали шаги…

– Кому пришло в голову схватить ружье?

– Не знаю. Фло взяла его к себе в комнату, когда мы обнаружили раскрытую дверь. Но в нем должны были быть холостые!

– Правильно ли я понимаю, что ружье держали вы?

– Я?! Нет! Оно было в руках у Фло.

– На стволе ваши отпечатки.

Я потрясенно смотрю на нее. Они сняли отпечатки с ружья?! Потом я соображаю, что от меня ожидается ответ.

– Я п-придерживала ст-твол. – Какого черта я опять заикаюсь?! – Но рукоять была не у меня. В смысле, приклад. Слушайте, ружье держала Фло, у нее тряслись руки, ствол ходил ходуном, я его просто придержала, чтобы она ни на кого из нас дуло не наставила!

– Зачем? Вы же думали, что в ружье холостые.

Вопрос заставляет меня опешить. В залитой солн-цем палате мне вдруг становится холодно. Снова чуть не срывается вопрос, не подозревают ли меня. Но она все равно ответит, что нет, и вообще это будет выглядеть странно.

– Затем, что этого делать нельзя. Даже если ружье не заряжено. Ясно вам?

– Ясно, – спокойно говорит она, что-то записывает в блокноте и переворачивает страницу. – Давайте вернемся немного назад. Откуда вы знали Джеймса?

Я закрываю глаза и прикусываю щеку изнутри, чтоб не разреветься. У меня много вариантов, все-таки мы вместе учились. Дружили. Он жених моей школьной подруги. То есть был. Невозможно поверить, что его уже нет. Я вдруг осознаю собственный эгоизм: я думаю лишь о своем горе, но каково сейчас Клэр? Вчера она была счастливой невестой, сегодня же потеряла все. Теперь она… кто? Даже не вдова. Она просто осталась одна.

– Он… Мы с ним когда-то встречались.

Я все же решила ответить честно. Настолько честно, насколько могу.

– А когда разошлись?

– Давно. Нам было… по шестнадцать или семнадцать, я даже не помню.

Тут я кривлю душой. Конечно, я помню, с точностью до дня. Мне было шестнадцать и два месяца. Джеймсу оставалось несколько месяцев до семнадцатилетия.

– Как разошлись? Хорошо, мирно?

– Нет.

– С тех пор, очевидно, примирились? Если невеста позвала вас на девичник…

Она умолкла, приглашая меня рассыпаться штампами про то, что «время все лечит», про «юношеский максимализм» и все такое прочее.

Но я этого не делаю. А что мне сказать-то? – Правду?

Что-то холодное сжимает сердце, несмотря на жар от радиаторов, несмотря на бьющие в окно солнечные лучи.

Мне не нравятся эти вопросы.

Джеймс погиб случайно. Ружье, которое вообще считалось незаряженным, выстрелило. Зачем констебль криминальной полиции интересуется подробностями отношений, которые закончились десять лет назад?

– Я не понимаю, как это связано с тем, что произошло, – говорю я резко.

Слишком резко.

Ламарр поднимает взгляд от блокнота, скругляет пурпурные губки в беззвучном «О…». Черт, черт, черт! Как глупо!

– Нам просто нужна полная картина, – мягко говорит она.

У меня по спине бегут мурашки.

Джеймс застрелен из ружья, которое все считали незаряженным. Кто его зарядил?

Я снова очень хочу задать все тот же вопрос: меня подозревают?

Но не могу. Спрашивать нельзя, это само по себе подозрительно. А мне вдруг хочется вызывать как можно меньше подозрений.

– Мы разошлись очень давно, – повторяю я, оправдываясь. – Тогда мне было больно. Но люди все могут пережить, тем более за такое время.

Опять вру. Конечно, не все. Такое точно нет. Может, другие и могут, только не я.

Но Ламарр не слышит в этом лжи. Она задает следующий вопрос, теперь снова про события минувшей ночи – возможно, таким образом пытаясь элегантно сбить меня с толку.

– Как вы действовали после выстрела? Расскажите, что делал каждый из вашей компании.

Я закрываю глаза.

– Давайте по порядку. – Голос у нее мягкий, ободряющий, почти гипнотический. – Вот вы с ним у подножия лестницы…

Я сидела с ним у подножия лестницы. Вся в крови – и руки, и одежда… В его крови.

Глаза у него снова закрылись. Через пару минут я наклонилась проверить, дышит ли он. Он дышал. Я почувствовала щекой слабое движение воздуха.

Он изменился с тех пор, как я видела его в последний раз. У него появились морщинки – вокруг рта и от крыльев носа к подбородку. Черты лица стали острее и четче. Но это по-прежнему был он: та же линия лба, горбинка носа, ямочка под нижней губой, где жаркими летними вечерами выступали капельки пота.

Это по-прежнему был мой Джеймс. Хотя мне он больше не принадлежал. Куда пропала Клэр?!

За спиной послышались шаги. Клэр? Нет, Нина, принесла какую-то длинную белую тряпку – похоже, разорванную на полосы простыню. Она опустилась на колени и принялась туго перетягивать Джейм-су ногу.

– Сейчас я перевяжу тебя, и мы поедем в больницу, – громко сказала она, обращаясь, видимо, не только к Джеймсу, но и ко мне. – Джеймс? Ты меня слышишь?

Он не ответил. На лице у него была странная восковая бледность. Нина покачала головой и обратилась ко мне:

– За руль пусть садится Клэр. Ты будешь за штурмана. Я поеду с ним сзади, мало ли что. Том пусть остается с Фло. Похоже, у нее шоковое состояние.

– А где Клэр?

– Пыталась поймать сеть в дальнем конце сада. Вроде бы там иногда ловится.

– У меня ничего не получилось, – произнес голос за моим плечом.

Клэр. Бледная, как молоко, уже одетая.

– Он может говорить? – спросила она.

– Он пытался. Теперь потерял сознание…

– Твою мать… – С лица Клэр ушли все краски, даже губы стали совершенно бескровными, в глазах стояли слезы. – Надо было мне прийти быстрее. Я просто думала…

– Все правильно, – оборвала ее Нина. – Сейчас важнее всего хотя бы попытаться вызвать «скорую». Короче, жгут я кое-как соорудила, лучше уже не получится, и больше я ничего сделать не смогу. Надо ехать.

– Я поведу, – тут же отреагировала Клэр.

Нина кивнула.

– Я поеду с ним сзади. Иди подгони машину как можно ближе к выходу.

Клэр схватила ключи и убежала. Нина повернулась ко мне.

– Его надо на что-то положить. На что-то плоское, вроде носилок. Иначе мы его не довезем.

Мы огляделись, однако ничего мало-мальски подходящего не увидели. Голос Тома раздался так не-ожиданно, что мы обе вздрогнули.

– Давайте снимем дверь с петель. – Том смотрел на распростертого в луже крови Джеймса, и на лице его был ужас. – Я уложил Фло в постель, она в отключке. Он выживет?

– Честно? – устало произнесла Нина, и в глазах у нее впервые мелькнул страх. – Честно – я не знаю. Шансы есть. Особенно если получится с дверью. Отвертку найдешь? Я вроде видела под лестницей ящик с инструментами.

Том коротко кивнул и убежал. Нина закрыла лицо руками, глухо повторяя:

– Черт, черт, черт…

– Все нормально?

– Нет. Да. – Она посмотрела на меня. – Со мной-то все нормально. Просто… господи, как глупо, как же глупо! На хрена махать ружьем, если не знаешь, чем оно заряжено?!

Я вспомнила, как Том накануне в шутку наставил дуло на меня, и почувствовала дурноту.

– Бедная Фло… – проговорила я.

– Это она курок спустила?

– Э-э, вроде да. Я не знаю. Ружье держала она.

– А я думала, ты.

– Я?! – У меня от изумления и ужаса аж челюсть отвисла. – Нет, конечно! Но толкнуть Фло под руку мог кто угодно, мы же сбились в кучу…

Снаружи донесся рев мотора и треск гравия под колесами. Что-то грохнуло в гостиной, и оттуда вскоре появился Том, с трудом таща тяжелую дубовую дверь, из которой все еще торчали ручки.

– Весит просто тонну! – сообщил он. – Но до машины как-нибудь дотащим.

– Хорошо. – Нина тут же начала командовать с привычной уверенностью: – Том, бери за плечи, я за ноги. Нора, придерживай под бедра, только не сдерни повязку. Перекладываем на дверь, смотрите не зацепите за ручку! Готовы? По моему сигналу. Три, два, один, взяли!

Втроем мы подняли его с пола. Из груди Джейм-са вырвался стон, запекшиеся от крови губы снова окрасились алым. И все же нам удалось переложить его на самодельные носилки. Я побежала открывать тяжеленную стальную входную дверь, впервые благодаря Бога за то, что этот дом такой огромный и у нас не будет проблем с тем, чтобы в нее протиснуться. Потом вернулась назад и вместе с Ниной схватилась за нижний край носилок. Было очень тяжело, но мы кое-как вытащили Джеймса наружу, где уже ждала Клэр. Мотор ее машины работал, из выхлопной трубы в морозный воздух поднималось белое облачко.

– Он дышит? – спросила Клэр через плечо; она развернулась на сиденье, чтобы открыть заднюю дверь.

– Дышит, – ответила Нина. – Хотя перестать может в любой момент. Так, перекладываем…

В каком-то жутком бреду, дрожащими, залитыми кровью руками мы переложили Джеймса на заднее сиденье, где он неловко скорчился. Я слушала его короткие хриплые вдохи, умирая от страха. Одна нога у него высовывалась наружу, и над сочащейся по ней кровью поднимался пар. От этой картины я застыла как вкопанная, не зная, что делать дальше. Том осторожно согнул ему ногу и закрыл дверь.

– Я на заднее сиденье уже не влезу, – констатировала Нина.

Сначала я даже не поняла, про что она. Потом сообразила: четверо в машину не поместятся.

– Езжай, я останусь, – сказала я.

Нина не стала спорить.

– Нора? – Голос Ламарр мягок, но настойчив. – Вы меня слышите? Что вы делали потом?

Я открываю глаза.

– Мы отнесли Джеймса в машину. Том снял дверь, положили на нее. За руль села Клэр. Нина должна была ехать сзади с Джеймсом, а я впереди штурманом.

– Должна была?

– У нас… возникло недоразумение. В общем, когда стало ясно, что четверо в машину не поместятся, мы с Ниной договорились, что я остаюсь. И побежали в дом за ее телефоном и одеялами для Джейм-са. А дальше я сама не поняла, как так вышло…

– Продолжайте.

Я закрыла глаза, вспоминая. В голове был туман. Том с Клэр о чем-то спорили, потом она нетерпеливо крикнула: «Да ладно, я позвоню, когда доеду» – и ударила по газам. Выбежав на крыльцо, я увидела лишь красные огоньки, подпрыгивающие на ухабах. «Какого хрена?! – вопила Нина, скатываясь со ступенек. – Ты что творишь?!» Однако Клэр уже скрылась из виду.

– Мы друг друга не поняли, – говорю я Ламарр. – Том пытался остановить Клэр, но она решила, что мы обе остаемся, и уехала без Нины.

– А что потом?

Что потом… Вот дальше начинается провал.

Я помню, что увидела на перилах куртку Клэр. Видимо, она собиралась взять ее, но забыла. Помню, что взяла ее в руки.

Я помню…

Я помню…

Я помню, как Нина плакала.

Я помню, как стояла на кухне, подставив руки под воду, и смотрела, как кровь Джеймса утекает с них в раковину.

А потом… не знаю, что это, может, шок, дальше у меня в голове лишь фрагменты. И чем больше я стараюсь собрать их воедино, тем больше теряюсь – что из этого произошло на самом деле, а что является плодом моего воображения.

Я помню, как взяла с перил куртку. У меня нет уверенности, чья она – на стрельбище Фло была в похожей.

Я помню, как держу ее в руках, смотрю на нее.

И что-то от меня ускользает.

А потом я уже отчаянно бегу через лес за ма-шиной.

Что-то заставило меня броситься им вдогонку. Сунуть ноги в холодные кроссовки и ломануться по темной разбитой дороге, кое-как освещая себе путь дико мечущимся лучом фонарика.

Что?

Я опускаю глаза. Пальцы сами собой сгибаются, словно держа в ладони что-то невидимое. Что-то маленькое и твердое. Может быть, правду?

– Не помню, – говорю я Ламарр. – Дальше все очень смутно. Я побежала через лес…

Я смотрю на лампу, потом снова на свои руки, как будто желая найти в них ответ. Но ответа нет, мои ладони пусты.

– Мы взяли показания у Тома. Он утверждает, что у вас было что-то в руке. Вы посмотрели на это и убежали – сразу, даже куртку не накинув. Что заставило вас так поступить?

– Не знаю! – восклицаю я в отчаянии. – Я хотела бы вам ответить, но я не помню!

– Постарайтесь вспомнить, это очень важно.

– Да понимаю я! – Мой выкрик звучит чересчур громко в маленькой палате. – Думаете, нет?! Речь о моем друге, моем… моем…

Я стискиваю пальцами тонкое больничное одеяло. Нет такого слова, каким можно было бы описать мое отношение к Джеймсу. Задыхаясь, я прижимаю колени к груди. Мне хочется биться о них головой до тех пор, пока воспоминания не польются наружу вместе с кровью, но я ничего не могу поделать. Кусок прошлой ночи просто выпал.

– Нора… – Ламарр то ли желает успокоить меня, то ли предостеречь, а скорее всего – и то, и другое.

– Я очень хочу вспомнить, – цежу я сквозь зубы. – Вы даже не представляете, насколько сильно.

– Я вам верю, – говорит Ламарр почти с грустью, и я чувствую, как ее рука ложится мне на плечо.

Резкий стук в дверь, медсестра вкатывает в палату тележку.

– Что тут происходит? – возмущенно спрашивает она, увидев мое зареванное лицо. – Вот что, дамочка, я не позволю доводить пациентку до слез! Вы что себе позволяете?! Она меньше суток назад чуть насмерть не разбилась! А ну-ка вон отсюда!

– Все не так… Она не… – мямлю я в защиту Ламарр.

Но без особого рвения. Все-таки она действительно довела меня до слез, и я рада, что ей пришлось уйти. Рада свернуться в клубок и немного успокоиться. Медсестра выставляет на столик творожную запеканку и миску вареной стручковой фасоли, ворча про полицейское самоуправство: что эта мадам о себе возомнила, ее тут пустили на минуточку в качестве жеста доброй воли, а она допрос учиняет, разве можно так с пациенткой, которая еле выкарабкиваться начала… Медсестра шлепает в миску какое-то варево, заливает подливой и ставит на подносе передо мной. Палату наполняют запахи школьной столовки.

– Поешь, солнышко, – говорит она с нежностью. – Ты же тощая, кожа да кости! Воздушный рис – это, конечно, хорошо, но толку от него немного. Чтобы поправляться, нужны мясо и овощи.

Есть мне совсем не хочется. И я отставляю прочь нетронутую тарелку, как только медсестра уходит. Ложусь на бок, обнимая ноющие ребра, и погружаюсь в размышления.

Надо было спросить про Клэр, где она, как она…

И Нина, что с Ниной? Она цела? Почему она не зашла ко мне? Надо было все это спросить…

Лежу и думаю о Джеймсе, о том, что мы значили друг для друга, обо всем, что я сделала и потеряла. Там, в доме, когда я держала его за руку, я чувствовала, что вместе с утекающей из него жизнью из меня утекает моя черная обида, которую я уже и не надеялась искоренить.

Моя злость и обида на то, что между нами произошло, очень долго определяла то, кто я есть. Теперь этой обиды не стало, а с ней и Джеймса – единственного человека, который о ней знал.

И в этом осознании была и легкость, и тяжелый груз.

Я лежу и думаю не о нашей первой встрече – познакомились-то мы лет в двенадцать, если не раньше, – а о том, когда я впервые его заметила. Джеймс играл Багси Мелоуна в школьном спектакле. Клэр, разумеется, досталась роль Блаузи Браун. Вообще, она выбирала между Таллулой и Блаузи, но героя в итоге прибирает к рукам Блаузи, так что выбор был очевиден. Роль неудачницы не для Клэр.

Разумеется, я и прежде видела Джеймса – как он носился на переменах по коридору, пускал бумажные самолетики и разрисовывал себе руки на уроках. Обычный парень. Но стоило ему выйти на сцену… и он начинал светиться. Мне только исполнилось пятнадцать, ему было почти шестнадцать – один из самых старших в нашей параллели, к тому же в том году он сделал себе брутальную панковскую стрижку: обрил голову почти под ноль, оставив на макушке длинные волосы, которые скручивал в маленький пучок. Смотрелось это довольно бунтарски. Для роли Багси на репетициях он распускал этот пучок и укладывал чем-то вроде бриолина, так что даже в школьной форме смотрелся настоящим гангстером из тридцатых годов. Гангстер сквозил в его манере речи, в походке, в каждом движении, в каждой позе. Он так убедительно зажимал в углу рта несуществующую сигару, что я буквально чувствовала ее дым. Мне хотелось затащить его в постель, и я понимала, что мое желание разделяют все девочки класса. И некоторые мальчики.

По крайней мере, за Клэр я могла ручаться. Она сама сказала об этом в зрительном зале, наклонившись ко мне с заднего ряда и обдав запахом розовой помады: «Джеймс Купер будет мой. Я решила». Я ничего тогда не ответила. Клэр всегда получала что хотела.

За летние каникулы между ними ничего не случилось, и я уже подумала, что Клэр забыла о своем решении.

Но с началом очередного семестра я поняла по множеству маленьких деталей, что ничего она не забыла. Она просто выжидала.

Осенью ставили «Кошку на раскаленной крыше». Джеймс получил роль Брика, Клэр – Мэгги. Она с довольным видом рассказывала мне, как им понадобится дополнительное время для репетиций, один на один в театральной студии после уроков. Однако даже чары Клэр бессильны против ангины. Она проболела большую часть семестра, роль Мэгги пришлось исполнять актрисе второго состава. То есть мне.

Так вместо Клэр я стала Мэгги, знойной красоткой Мэгги, и целую неделю я каждый вечер целовала Джеймса, ругалась с ним, вешалась на него с чувственностью, которой никогда в себе не подозревала. Я не заикалась. Я вообще перестала быть мышкой Ли. Ни до, ни после мне никогда не удавалось так хорошо вжиться в роль. Но Джеймс был настоящим Бриком – пьяным, злым, растерянным, – так что мне пришлось стать Мэгги.

После премьеры спектакля все участники устроили вечеринку. Сперва кола и сэндвичи в так называемой гримерной, которую заменил нам пустой класс в конце коридора. Потом кола и виски на парковке, а потом все то же самое на кухне у Лоис Финч.

Джеймс взял меня за руку, и мы вдвоем улизнули наверх, в комнату брата Лоис. Там мы повалились на узкую скрипучую кровать Тоби Финча, и дальше было такое, о чем я не могу вспоминать без мурашек даже теперь, десять лет спустя, лежа в больничной палате.

Вот ответ на вопрос из идиотской викторины Фло. Вот так Джеймс Купер потерял невинность. В шестнадцать лет, зимним вечером, на покрывале с Человеком-пауком. Над нами кружили подвешенные на леске модельки самолетов, а мы целовались, кусались и вскрикивали.

И стали парой, без всяких обсуждений этого вопроса.

Господи, как я его любила…

А теперь его нет. Невозможно поверить.

Я вспоминаю, как Ламарр спрашивает своим карамельным голосом: «Насколько хорошо вы знали Джеймса?»

Какой ответ был бы полностью правдивым?

Я знала его наизусть.

Я узнала бы его, просто коснувшись его лица в темноте.

Я могла бы назвать каждую родинку, каждый самый маленький шрам на его теле – шов от удаления аппендикса, следы падения с велосипеда, каждую родинку. Я на ощупь помнила три макушки у него на голове, направление роста волос вокруг каждой.

Вот настолько хорошо я его знала.

И его больше нет.

Мы не говорили с ним десять лет, но я думала о нем каждый день.

Теперь его не стало. А с ним и обиды, которую я все это время втайне от самой себя лелеяла в груди. Эта часть моего прошлого теперь осталась в прошлом.

Его больше нет.

Может, если я буду почаще повторять это, наконец удастся поверить.