Эпизод 11

К куратору Виктор зашел впервые, и если бы он не видел таблички на двери, то решил бы, что по ошибке попал к Керенскому. Кабинеты Главного и Самого Главного отличались разве что расположением мониторов, и еще – у Коновалова на стене висела фотография в рамке: улыбающаяся женщина где-то на природе, очень заурядный кадр. Сигалов отчего-то подумал, что этой женщины давно нет в живых, и критиковать безвкусный принт не осмелился.

– Игорь Сергеевич, расскажите мне о будущем, – душевно произнес Виктор, усаживаясь на жесткий стул.

Куратор поднял голову и испытующе посмотрел ему в глаза.

– Уже догадался? Была версия, что сообразишь с лёту, я мог бы на ней заработать. Ну ничего, это к лучшему. Выигрывать пари у начальства – дурной знак.

– Никаких сенсаций, сплошная рутина, – с наигранной простотой сказал Виктор. – Шмелёв рассказывает Зубаткину, какие акции, на сколько и в котором часу подешевеют, а какие – подорожают. В будущем. Но зачем об этом говорить лучшему бета-тестеру? Пусть он и дальше бродит по дворам, беседует с ботами, считает пиксели в собачьих кучах. Ищет ошибки, одним словом. Которых никто никогда не видел.

– Закончил, нет? – хмуро осведомился куратор. – Откуда у тебя фамилия Шмелёва? Мне ты ее не сообщал.

– Вчера вспомнил, почти случайно. Там, на яхте, залетело в голову, а потом вылетело. И вообще что-то странное творилось.

– Очередной сбой, ничего странного. Нам не хватает ресурсов, а новый дата-центр никак не запустят. В следующий раз повнимательней, пожалуйста. У нас в штате, как выясняется, есть еще и Воскобойников. Человек мог пострадать ни за что.

– Следующий раз?..

– Надеюсь, больше таких операций не потребуется, систему безопасности ужесточили. Теперь весь трафик сканируется, внутренняя сеть под полным контролем. Сотрудники воют: все их контакты наизнанку вывернуты – кто, с кем, когда и что успел. Пойдешь в туалет – улыбайся: тебя снимает скрытая камера, да не одна. Какая-то бюрократия кругом! – Куратор хлопнул руками по столу, но сдержанно, чтобы в коридоре не услышали. – На каждого специалиста по пять охранников… Сам знаешь, что всё это тупо, всё это мешает работать, но сам же и понимаешь: по-другому нельзя. Не жизнь – отрава!

– Да ладно вам, Игорь Сергеевич…

– Судьбой Шмелёва уже поинтересовался? – моментально успокоившись, спросил Коновалов. – Не повторяй чужих ошибок. Воскобойников сейчас второй день рождения справляет, считай. А ведь он просто шофер.

– «Мёд – Воскобойников»… Не далековато?

– Нормально. Учитывая обстоятельства, которые ты теперь знаешь… Хотя я был уверен, что ты сам всё поймешь, и сразу.

– Что я должен был понять? Что Индекс не только отражает мир, но еще и будущее предсказывает?

– Ничего он не предсказывает. Он прогнозирует на основе имеющейся информации.

Сигалов неуютно пошевелился на стуле.

– Это какая-то игра словами, – сказал он. – В чем разница?

– Если ты подбросишь монету, Индекс не покажет тебе результат, он неизвестен. Результат определится только в тот момент, когда монетка упадет. Но если ты дашь Индексу обстановку на дорогах, плюс статистику по пикам и спадам, плюс прогноз погоды и тому подобное – скрипт легко просчитает все пробки задолго до того, как они возникнут. Потому что это естественное развитие ситуации. Загружаешься в будущий час – и видишь пробки там, где в настоящий момент их еще нет. Это не божественное откровение, это всего лишь анализ. И ты как автор своего Гиперскрипта должен был предвидеть эти возможности заранее, а не слушать мои некомпетентные пояснения.

– Какой автор, какого Гиперскрипта? – простонал Сигалов. – Это была просто мечта без единого шанса на воплощение. Где бы я взял все эти источники информации – камеры, доступ к сетям и прочее?

– Чай будешь? – неожиданно спросил Коновалов.

– Нет, – автоматически ответил Виктор. – Или… наверно, да. Пробки! – осенило его. – Москва, Петербург, Казань и еще…

– Новосибирск, – подсказал куратор, доставая из тумбочки чайник.

– Значит, «эвристические системы мониторинга», про которые говорили в новостях, это фикция?

– Почему же фикция? Система действует отлично, просто немножко не так, как все думают. Но транспортные потоки – это самое простое, с ними и обычный калькулятор справится, если у него будет достаточно данных. Вот с авиакатастрофами сложнее. Но мы предотвратили уже две штуки, и это повод для гордости.

Коновалов положил на стол два листка бумаги и лишь потом поставил на них чашки.

– Почти шестьсот человек спасли, – продолжал он. – На дорогах гибнет больше, но это не так заметно. Поэтому и то и другое важно.

– И как же вы предотвратили катастрофы? Узнали причины?

– Причины мы не выяснили. Отменили оба рейса, да и всё. Самолеты отправили на проверку, но, по-моему, серьезных неисправностей не нашли. Не исключено, что это случилось бы по вине диспетчеров или еще по какой-то причине из множества возможных. Главное, что в итоге ничего не случилось.

– А с чего вы взяли, что самолеты действительно должны были упасть?

Куратор остановился, не донеся чайник до стола.

– Почему ты это спросил? У тебя есть сомнения?

– Без понятия, – признался Виктор. – По привычке, что ли…

– Совсем недавно один мой сотрудник уверял меня, что в Индексе нет ошибок. Прошло пятнадцать минут, и у него возникли сомнения. Что-то успело измениться? Или это обычный дух противоречия?

– Дух, – виновато кивнул Виктор.

– Я понимаю: тебя напугало то, что случилось с яхтой Зубаткина, – скорбно произнес Коновалов, возвращаясь на место.

– Нет, не с яхтой. С лицом Шмелёва. Там было гораздо красочней.

Куратор вздохнул и медленно положил руки на стол, ладонями вверх.

– На одной чаше весов шестьсот человек со спасенных рейсов. И еще тысячи тех, кто не разбился и не стал инвалидом в автомобильных авариях. Это всё на одной чаше, – напомнил он. – А на другой – предатель Шмелёв и жадный дурак Зубаткин. Ну и что здесь выбирать? Даже думать не о чем.

Коновалов отхлебнул из чашки, но торопливо поставил ее обратно, словно вспомнил что-то важное.

– Как оказалось, Зубаткин занимался этим уже давно.

– Да, я в курсе, к нему много претензий, – вставил Сигалов.

– Раньше у него хватало ума не светиться, и вначале всё шло хорошо. Но ему, видишь ли, надоело довольствоваться малым. С точки зрения любого нормального человека, деньги сыпались на него с неба. Но сам Зубаткин, вероятно, считал, что на каждой операции он не зарабатывает, а теряет, потому что получает меньше, чем хотелось бы. Ну и с «Гипностиком» он наконец-то прокололся: там был такой объем и так нереально всё совпало, что на него обратили внимание. Рано или поздно это случилось бы, дураки и жадины всегда попадаются.

Куратор снова отпил, уже не спеша.

– Теперь Шмёлев, – сказал он, причмокивая. – Проблема не в том, что наш человек торговал биржевыми прогнозами, нам по большому-то счету на это плевать. Проблема в том, что он не собирался останавливаться, и неизвестно, к чему бы он в итоге пришел. Сколько будет стоить на следующей неделе нефть, алюминий или твой «Гипностик» – это не самые важные данные.

– А что тогда? Отношения между странами? Войны?

– Даже не это, – отмахнулся куратор. – И мы, выходит, должны сказать спасибо Георгию Зубаткину за то, что он помог нам выявить крота. Шмелёв, в отличие от этого алкоголика, был осторожен, иначе он попался бы в первый же день. Когда поковырялись у него на рабочей станции, выяснилось, что он пользовался методами профессиональных разведчиков. Нахватался всякого из шпионских скриптов. Шмелёв оставлял в сети обычные с виду фотографии – животные, пейзажи, памятники. На самом деле в них были зашифрованы прогнозы. Метод он выбрал интересный: аналоговый, а не цифровой. Записки были не спрятаны в коде, а склеены с изображением. Мы бы этого подонка никогда не нашли. Если бы не ты.

Коновалов поднял чашку, предлагая чокнуться, и Виктор не стал возражать.

– Вот, значит, для чего здесь эти ряды кресел? – спросил Сигалов.

– Ну… в том числе.

– Заглядывать в будущее – это и есть основное назначение Индекса?

– Если относиться к нему как к простому морфоскрипту, то проку от него немного, это уж точно.

– А как ко всему этому относится Комитет?

– Им-то что за печаль? Мы ничего не продаем, на рынке нас нет. Пусть нелегальный контент отлавливают.

– Но если вдруг всплывут подробности с яхтой Зубаткина и со Шмелёвым…

– Послушай, люди при власти тоже думают о будущем.

– В смысле, о своем? – уточнил Сигалов.

– Ну зачем, Витя, зачем тебе вникать во все эти вопросы? – по-стариковски заныл куратор. – Занимайся своим делом, будет высокая зарплата и крепкий сон.

Задумавшись, Сигалов повращал свою чашку вместе с прилипшим листком. Компания могла моментально озолотиться хоть на бирже, хоть на простых букмекерах. Но она этим не интересовалась, денег у нее и так было навалом. Тогда что – политика? Куратор сказал – тоже нет. Что еще? Какая может быть цель у такой структуры? Разруливать пробки и за это получать от государства лицензии на убийство тех, кто мешает разруливать пробки? Какой-то абсурд…

Виктор остро пожалел, что сегодня приехал в офис. Сомнения возникли еще вчера, к утру они окрепли, а по пути на работу превратились уже в непреодолимую стену. И всё-таки он повесил на шею бейджик, прошел мимо охраны, спустился в хитроумном лифте и приперся к куратору в кабинет. Зачем?! После затонувшей яхты и раздавленного автобусом Шмелёва. Зачем он пришел сюда?

– Представь на минутку, что ты больше не увидишь Индекс, – сказал куратор. – Представь, что не увидишь его никогда. Индекс не продается в сети, его нельзя заказать в подарочной упаковке вместе с кедами. Для обычных пользователей его нет. Его не существует для всего мира, кроме наших сотрудников. – Коновалов выдержал длинную паузу и с удовлетворением заключил: – Ты будешь работать, даже если тебе перестанут платить.

Сигалов опустил голову и взъерошил волосы на затылке. Куратор был прав: его поймали даже не на профессиональное любопытство – на жажду. Прикоснувшись к совершенству, трудно смириться с тем, что это больше не повторится.

И Мальвина тоже оказалась права, просто в тот момент Виктор не понимал, до какой степени он зависим от Индекса. Рядом с Мальвиной он вообще ничего не желал понимать и видеть, кроме ее глаз под челкой. Спорил ради спора, чтобы это длилось, и длилось, и никогда не кончалось. Но Мальвина сказала, что он первым прибежит строить виселицу, и, наверно, она даже не догадывалась, насколько была близка к истине. Он уже прибежал, он давно был в деле.

Мир, который нельзя отличить от реальности, – самая прекрасная мечта морфоскриптера и самое опасное изобретение человечества – почему это совпало? Как так вышло, что плохое и хорошее – это одно и то же?

– Я могу выбрать момент загрузки? – спросил Сигалов.

– Решил узнать свое будущее? – Куратор весело рассмеялся. – Витя, не будь банальным, как пятнадцатилетний пользователь, ты выше этого. Боюсь тебя разочаровать, но Индекс показывает не всё и не так далеко, как хотелось бы. Это не машина времени, это просто скрипт, который можно немного промотать вперед.

– Немного – это насколько?

– Сложный вопрос… В принципе, можно загрузить любую точку, хоть через тысячу лет. Но там ничего не будет, у Индекса нет данных для такого прогноза. Чем ближе событие и чем меньше оно зависит от случайностей, чем определенней оно проявляется в Индексе. И наоборот, конечно, тоже. Даже через сутки ты увидишь другую картину. Это будет… Ну, скорее всего, тебе покажется, что это черновик обыкновенного скрипта: пустые улицы – потому что люди еще не решили, какой дорогой им идти, и невнятное небо – потому что облака еще не сформировались. Абсолютная реальность – только то, что происходит сейчас. Остальное как бы в тумане. И чем дальше смотришь, тем больше и больше тумана… – вздохнув, закончил Коновалов.

– Вы действительно ни разу не были в Индексе?

– Что я там забыл? Толку от меня никакого. Офицеры хотя бы дежурят в ситуационных центрах, а я там зачем?

– Неужели даже не любопытно?

– Ты бывал на мебельной фабрике? – ни с того ни с сего спросил куратор. – Видел, как делают стол, например?

– О чем это вы?

– Разве тебе не интересно посмотреть, как пилят доски и прессуют опилки, как все это подгоняют, склеивают?

– Индекс – это не мебель с конвейера, Игорь Сергеевич.

– Для кого-то… думаю, для всех нормальных людей стол представляется большей ценностью, чем наш скрипт. Ты завис в своей среде, ни с кем не общаешься, кроме таких же чудаков, и тебе кажется, что всё в жизни вертится вокруг вашего творчества. Это не так, Витя. Люди работают, заводят семьи, растят детей, старятся. Морфоскрипты для них развлекуха, в одном ряду с бутылкой пива. А Индекс даже под эту категорию не подходит.

– Вы хотите сказать, что вы такой же «нормальный»?

– Не совсем, – улыбнулся Коновалов. – Но интересы у меня другие. И кроме того, я получаю такое количество отчетов, а потом еще составляю сводку для Керенского… и всё это каждый день, почти без выходных. Индекс у меня уже в печенках. Я знаю о нем больше, чем любой наблюдатель, больше, чем ты.

– Если вы всё знаете, тогда объясните мне одну вещь. Индекс – это копия реальности, так? В реальности существует Индекс. Есть ли свой Индекс и внутри нашего Индекса?

– А внутри того должен быть вложен еще один и так далее – ты об этом?

– Получится бесконечная матрешка, – подтвердил Сигалов.

– Которая будет жрать ресурсы у нас, потому что в виртуальном мире их нет. И для поддержки этих бесконечных отражений нам потребуется бесконечное количество серверов. Ну вот, ты сам себе и ответил.

– Я догадывался, что никакой матрешки нет. Я только не понимаю, почему Индекс не стремится ее создать. Если он постоянно копирует наш мир, он должен копировать и самого себя в нашем мире.

– Он как раз и стремится, но это не по твоей части, Витя. Это забота программистов, они внесли поправку: запрет на уровне алгоритма. Если бы я сам хоть что-нибудь в этом понимал… Короче говоря, Индекс не видит самого себя в нашем мире, поэтому и не создает себя внутри себя… гм, объяснить толковей я не сумею, а если будешь настойчиво интересоваться где-то на стороне – попадешь под такие жернова, что-о… лучше не попадать. И вообще, с чего ты вдруг спросил?

– Не знаю насчет программистов, но это как раз моя забота – насколько Индекс отражает реальность. Чем больше в нем слепых зон, тем больше погрешность прогнозов, правильно? Но какой-нибудь пустыней можно пренебречь, там ничего важного не происходит. А как пренебречь Индексом? Он же влияет на наш мир! Взять те же рейсы, которые вы отменили.

– Это были обычные действия обычных людей, и мотив не важен. Зачем Индексу знать, что мы исходили из его прогнозов? Ну, отменили рейсы. Это реальное событие, и скрипт его отразил после очередного обновления.

Коновалов поднялся, чтобы включить остывший чайник, но почему-то передумал и убрал его в тумбочку.

– Слепых зон гораздо больше, чем кажется, – сказал он, без спроса забирая у Виктора чашку с недопитым чаем. – Не только безлюдные территории, но и все человеческие мысли – сплошная слепая зона. Индекс слышит, о чем ты трещишь по коммуникатору, но он не в состоянии понять, говоришь ли ты правду и что ты при этом чувствуешь. Он не знает твоих мотивов, ему и не нужно их знать. Он просто отражает то, что происходит в действительности. И не надо думать, что это машина-оракул, не переоценивай его возможности. Прогнозирование – полезное дело, но не самое важное. Пойдем. Лучше один раз увидеть, верно?

Послезавтрашний мир оказался таким, каким и описывал его Коновалов. Хоть куратор и не загружал Индекс ни разу, но изобразил всё достаточно точно. Виктор шел по непривычно пустой улице с идеально чистым асфальтом – Индекс не мог предусмотреть, какая пылинка куда ляжет через двое суток, но он точно знал, что дважды в день тротуар подметают и, если не будет дождя, здесь обязательно проедет поливалка.

Ветер был не сильным, но в тишине его звук казался оглушительным. Кроме этого гудения, Сигалов слышал только свои шаги – и ничего больше. Безмолвие улицы давило сильней, чем отсутствие прохожих, и Виктор начал шлепать подошвами громче, чтобы наполнить мир хоть чем-то человеческим.

Люди из города не исчезли, но превратились в размытые человекопотоки – так выглядела живая статистика. Сигалова окружали прозрачные силуэты, настолько тонкие и неуловимые, что нельзя было понять, кто из них в какую сторону идет и движутся ли они вообще. Этот среднеарифметический прохожий не пугал Виктора, а лишь раздражал. Ему не хотелось окунаться в бесплотные тела, но если бы он смотрел внимательней, то увидел бы, что сталкивается с ними на каждом шагу.

Размытые машины на проезжей части вытянулись в непрерывные линии, однако в отличие от людей они не производили впечатления мистических объектов. Тени на парковке выглядели более плотными, но такими же неопределенными, как и на дороге. Стоянка была всегда занята, но какие автомобили окажутся здесь в конкретный день и час, Индекс пока не знал. Сигалову захотелось прикоснуться к этому облаку вероятностей, но трогать фантом руками он не решился. Он подошел к ближайшему дереву и секунду постоял, выбирая ветку. Листья трепетали совершенно беззвучно, но так быстро, что напоминали рой зеленых мотыльков. Калечить такое чудо было жаль. Сигалов придушил внутреннего романтика и отломил ветку потолще. Потыкав ею в тень машины, он убедился, что облако вполне твердое. Он даже услышал глухой звук, словно стучал по коробке с песком. Значит, выходить на дорогу не стоило. Виктор отбросил ветку и направился к подземному переходу.

У дальней стены тоннеля лежала куча мусора, но вначале Сигалов не придал этому значения. Он уже свыкся с мыслью, что в городе он один и что, собственно, никакой это не город, а просто симулятор, – воспринимать его иначе было невозможно. Но чем ближе Виктор подходил к мусорной куче, тем тревожней становилось на сердце. Это был мертвый старик, он лежал в переходе, укутавшись в драное пальто и приняв позу эмбриона. Всклокоченная борода и волосы были до того грязными, что темное лицо в этом сальном гнезде едва угадывалось. Сигалов убедился, что перед ним человек, лишь когда до тела оставалось метров пять. Судя по всему, бродяга просто уснул и умер, в этом не было ничего особо трагичного… За исключением того, что смерть старика была предсказана Индексом заранее. Похоже, некоторые события не так уж сильно зависели от человеческой воли, и путь этого деда был предопределен. Если каждый день проводить жизнь в одном месте, то у смерти не останется выбора.

Настроение, и так безрадостное, упало окончательно. Виктор вышел из перехода на другой стороне и, не раздумывая, зашагал дальше. Свернув на улицу поменьше, он увидел припаркованный внедорожник и поразился так, словно это была летающая тарелка. Впрочем, удивление скоро прошло, объяснять тут было нечего: по каким-то причинам внедорожник простоит на этом месте несколько дней, потому Индекс и отобразил его уверенно, как любой материальный объект.

Пройдя еще немного, Сигалов обнаружил впереди светофор. В реальности он бы возмутился, что где-то в Москве еще остались такие перекрестки, но сейчас он был только рад. Светофор работал! Пока Виктор до него дошел, тот успел несколько раз переключиться.

Постепенно Сигалов начал замечать и другие приметы жизни. Электронные билборды тоже действовали исправно. Рекламные места были оплачены заранее, и ничья воля не могла остановить прокат роликов. Но особенно воодушевила Виктора передвижная палатка фастфуда на противоположной стороне. Внутри за яркими ценниками двигался человек в униформе, настоящий и живой. Первым порывом было подойти к нему и поговорить – не важно о чем, лишь бы убедиться в его реальности, – но делать этого Сигалов не стал. Ему вдруг показалось, что продавец виден недостаточно четко, и он не захотел разочаровываться.

Где-то в стороне послышался нарастающий грохот, и по эстакаде, скрытой за деревьями, вдруг пронесся состав метро. Виктор успел выхватить взглядом лишь один вагон, наполненный, как и улицы, людьми-призраками.

Сигалов снова погрузился в уныние. Все эти механические штуки, продолжавшие функционировать как бы самостоятельно, навели его на мысли о том, что скрипт, загруженный на пару дней вперед от настоящего, показывает не вероятные маршруты пешеходов, а суть человеческой жизни. Пройти или не пройти по этому тротуару, проехать в метро или на машине – какая разница? Всё, что останется, – это скрюченное тело, завернутое в грязное пальто в подземном переходе, или тело, благообразно лежащее под простыней в лучшей клинике, или тело в распахнутом мещанском халате, залитом шампанским… На фоне пустого молчащего города эти отличия выглядели такими ничтожными, что о них не стоило и говорить. Индекс не учитывал в прогнозах такую ерунду, как человеческая воля. Любой силуэт на улице можно было стереть, и ничего бы не изменилось. Даже существование муравья в муравейнике казалось Виктору более осмысленным, чем все эти призраки.

От скорбных раздумий Сигалов отвлекся, лишь когда заметил, что идет по своему району. Он с самого начала неосознанно двигался к дому, теперь же оставалось метров триста, и не дойти до конца было бы странно.

Виктору оставался последний поворот, когда краем глаза он увидел еще один рекламный щит на противоположной стороне. Панель транслировала новости – разумеется, из телевизора. Включать на улице звук в нормальных городских условиях было бессмысленно, поэтому текст диктора выводился на экран бегущей строкой.

Сигалов не понял, что его привлекло, но тем не менее остановился на углу и начал читать.

Новости внезапно прервались рекламой сосисок. После сосисок пошел кетчуп, а за ним чай, как будто ролики для ротации специально подбирались комплектами.

Сигалов продолжал стоять и бездумно таращиться на чайный пакетик, словно надеялся досмотреть рассказ о Таганской развязке до конца.

Очнувшись, он направился к дому, но уже не так уверенно. Ему и в голову не могло прийти, что скрипт, добытый Шаговым, написан по мотивам реальных событий. Вообще, это практиковалось сплошь и рядом, но по другим поводам, а эксплуатировать чужие смерти было не принято. Фантазия безгранична, можно придумать миллион несуществующих катастроф, так зачем тревожить память людей, которые действительно погибли в том же месте и при тех же обстоятельствах?

Виктор долго не мог избавиться от возникшей перед глазами разбитой фуры, пока не понял, что тревожат его совсем не апельсины. Ему не нравилось, что репортаж про аварию показали здесь и сейчас. Сигалов отмахал не один километр по пустым улицам – никто не смог бы предсказать, где он пройдет, а где срежет угол, он и сам этого не ведал, брел неосознанно. И лишь в квартале от дома, где уже не оставалось других путей, появились новости – в ту самую минуту, когда он проходил мимо. В таком необычайном совпадении Виктору виделось что-то издевательски-искусное. Это был тот самый случай, когда в обыденном событии ты один усматриваешь скрытые закономерности, а остальные лишь озадаченно переглядываются и незаметно для тебя вызывают психиатрическую перевозку.

То же было и с Мальвиной – и Сигалов уже убедился, что верил знакам не напрасно. Мальвина в жизни оказалась такой же, как в скрипте Шагова. Ну или почти… Внешнее сходство, во всяком случае, было поразительным. Значило ли это, что невесть где украденный Лёхой скрипт снова звал Виктора к себе? Опять спускаться в том сияющем лифте, опять выслушивать от капитана Коновалова дешевые полицейские разводки…

Сигалов не знал, что со всем этим делать, просто не знал. И даже думать об этом ему не хотелось. Надоело до смерти.

Вот в таком настроении он и поднялся на свой этаж. Ключа у Виктора с собой не оказалось, и он открыл дверь, набрав на замке код. В квартиру он вошел украдкой – каждую секунду ожидая окрика или постороннего скрипа. Он бесцельно побродил туда-сюда, зачем-то заглянул в туалет и понемногу успокоился. Всё-таки он был дома – пусть не в реальности и даже не в настоящем времени, но что это меняло?

Приободрившись, Виктор зашел на кухню. Холодильник был почти пустым, лишь в морозилке валялась окаменелая пачка пельменей, да на привычном месте стоял пакет сока, но при этом мерцал – словно подмигивал, чтоб Виктор не забыл купить еще.

Сигалов осторожно протянул руку – пакет оказался вполне материальным. Он достал сок из холодильника и присмотрелся: сквозь мерцающий пакет можно было различить пальцы. Виктор боязливо понюхал и, наконец решившись, попробовал. Сок оказался обычным на вкус и, попав в рот, прекратил пульсировать.

Испытывая какое-то иррациональное разочарование, Сигалов вернулся в комнату и сел в кресло. И только сейчас почувствовал, насколько устали ноги.

Просидев с минуту, Виктор отметил на столе какую-то странность. Он долго не мог понять, что его смущает, потому что фоторамка была его собственной, только убранной неизвестно куда неизвестно сколько лет назад. Он даже принимался ее как-то искать – и не нашел. Теперь же она стояла на столе, на месте не самом видном, но заметном. Фотографии в рамке не было, зато была записка: обычной ручкой на клочке бумаги – всего одна строка, но недостаточно крупно, чтобы прочитать издали.

Сигалов долго смотрел на листок, потом осознал, что рано или поздно ему придется это сделать, и, приблизившись к столу, взял рамку в руки.

«Прости, это я во всём виновата».