Да уж, этот молот по-прежнему висел у меня над головой. И я догадывался, что Один непременно найдет возможность если и не наказать меня за участие в неудачном сватовстве Фрейра, то по крайней мере на какое-то время сдержать мою дальнейшую активность. На этот раз удар нанесла Фригг, жена Одина, Чаровница, сразу после свадьбы Фрейра и Герд вознамерившаяся осчастливить женитьбой и меня и решившая стать моей свахой.

– Локи у нас чуточку диковат, – говорила она. – Ему необходима хорошая жена.

Сперва эти заявления вовсе не казались мне опасными; и уж тем более никаких катастрофических последствий я не ожидал. И лишь когда Генерал торжественно объявил, что дает мне кого-то там в жены, до меня наконец дошло, как ловко меня поймали и как трудно отныне будет мне улизнуть куда бы то ни было или сделать что бы то ни было, не привлекая внимания бдительной молодой супруги, полной страстного желания…

Ну, естественно, это была Сигюн! Кто же еще? Она с самого начала на меня глаз положила. Да к тому же свои сердечные тайны она поверяла Фригг, а та все рассказывала Одину. В результате они устроили маленький, типично женский заговор – мужчины подобным вещам противостоять совершенно не способны, – и я обнаружил, что абсолютно беспомощен, ибо подвергаюсь атаке с обоих флангов одновременно.

Конечно же, я пытался протестовать. Но дело было сделано. И потом, Один ясно дал мне понять, что его великодушный дар является как невозвратным, так и необсуждаемым.

Фригг была в восторге. Ей казалось, что супружеская любовь способна укротить даже греческий огонь. Сигюн тоже была на седьмом небе; она всегда мечтала о счастливой семейной жизни. А вот Фрейя особого восторга не выказывала – она лишилась самой любимой своей горничной; она всегда предпочитала держать при себе простенькую Сигюн, потому что на ее фоне она, Фрейя, выглядела еще более прекрасной и соблазнительной. Ну а Ваш Покорный Слуга попросту пребывал в шоке. Я был потрясен скоростью своего падения и все пытался понять, как меня угораздило попасться в такую примитивную ловушку и как мне теперь из нее выбраться.

Во-первых, до этого я понятия не имел, сколько всего женщины порой выбалтывают друг другу. Теперь мне казалось, что у меня больше нет ни собственных взглядов, ни собственных привычек, ни собственных вкусов – в общем, ничего личного. Любая, даже самая интимная подробность моей жизни, которую сумела заметить любящая жена, могла стать предметом ее задушевной беседы с закадычными подружками.

Во-вторых, мне, пожалуй, изначально была свойственна неблагодарность. Не так ли? Скорее всего, так. Но Фригг, которая в иных вопросах проявляла мудрость, на этот раз совершенно не поняла ни моей истинной природы, ни моих реальных потребностей. Мне вполне хватило и одного месяца совместной жизни с Сигюн в ее отдельных небольших покоях – сплошной вощеный ситец и розовый венок над дверью! – в течение которого мне пришлось постоянно есть испеченное ею печенье, выслушивать ее мнение по самым различным вопросам и, наконец, спать с нею (свет она, разумеется, гасила, а свои прелести скрывала под непроницаемыми, как броня, байковыми «ночнушками»), чтобы подтвердились мои догадки о том, что Фригг все-таки ошиблась и на самом деле мне нужна любовь очень плохой женщины.

И, не выдержав, я отправился на поиски именно такой женщины, а жене сказал, что нуждаюсь в свободе и личном пространстве, что ее вины тут нет, что все дело во мне, что я просто ищу себя и, может быть, когда-нибудь найду. Превратившись в птицу, я поспешил улететь как можно дальше и в итоге оказался в Железном лесу, который простирается более чем на сотню миль между равниной Идавёлль и берегом океана.

Железный лес – отличное место для того, кто хочет спрятаться. Там всегда темно, как ночью, а в чаще буквально кишат хищники и всевозможные демоны. Большинство этих демонов владеют кое-какой магией, украденной в царстве Хаоса, или на что-нибудь выменянной, или даже прихваченной из царства Сна. Через Железный лес протекала река Гуннтра, истоки которой находились в Нижнем мире, и в ней было полно змей и всяких эфемерных существ. В общем, этот лес – место довольно опасное, но отсюда до Хаоса было рукой подать, а мне все время хотелось подобраться к нему поближе, так что я вздохнул с облечением, обретя убежище в этом лесу.

Задуманное мною путешествие носило отнюдь не романтический характер. Пока я занимался сватовством среди народа Гор, до меня донеслись слухи, будто Гулльвейг-Хейд, колдунья-ренегатка из ванов, построила в Железном лесу крепость и лелеет надежду атаковать оттуда Асгард. Вот мне и показалось, что неплохо было бы с нею познакомиться и, возможно, объединить наши силы. Но Железный лес был весьма обширен и прямо-таки насквозь пропитан колдовством; там было оставлено столько разнообразных магических следов, что обнаружить эту Гулльвейг – если, конечно, она находилась там, – я так и не смог. Возможно, она просто пряталась под защитным пологом, сплетенным из великого множества рун; во всяком случае, ее следов я так и не нашел.

Зато я повстречал кое-кого другого. Это была Ангрбода, знаменитая ведьма Железного леса. Безумная, злая и опасная, она жила в самом сердце леса, как бы наполовину пребывая в царстве Хаоса, а наполовину вне его. Подобно мне, она покинула обитель первородного Огня во имя интереса к зарождающимся мирам; подобно мне, она наслаждалась новыми, ранее не знакомыми ощущениями, и, разумеется, она была обольстительна, как все демоны. Темнокожая, с длинными темными волосами, пальцы рук и ног украшены сверкающими кольцами, а глаза горят, как раскаленные угли. Каждый мускул ее тела, каждый ее нерв были заряжены той самой сексуальной энергией, о которой я, сам того не сознавая, все это время мечтал. И вот теперь моя мечта воплотилась в действительность; и моя, ставшая нестерпимой, жажда была, наконец, удовлетворена.

Мы провели вместе несколько ночей и оба не меняли человечьего обличья. Правда, изредка мы все же превращались в различных животных и резвились, носясь по лесу, охотясь, все разрушая на своем пути и повсюду пытаясь воссоздать Хаос, пока меня не охватила смертельная усталость. Вкусы Энджи были сопряжены с насилием, и у меня болел буквально каждый дюйм тела. Нет, я отнюдь не жалуюсь! Мне просто требовалось немного отдохнуть и прийти в себя.

И я снова вернулся в объятья Сигюн – к ее кулинарным шедеврам, увлечению лютневой музыкой в исполнении Браги, к ее ласке и вниманию, с которыми она неизменно относилась к Вашему Покорному Слуге, к ее странной близости со всеми формами и проявлениями живой природы. Это последнее свойство, пожалуй, раздражало меня больше всего; Сигюн вечно была окружена всевозможными лесными тварями – птицами, енотами, белками и тому подобным, – которые стрекотали и болтали без умолку.

– Прошу тебя, дорогой, будь поласковее с моими маленькими друзьями, – говорила она, когда я сердито сбивал мышь-полевку, ловко взбиравшуюся по занавеске у нас в спальне. – Никогда ведь не знаешь наперед. А вдруг однажды эта маленькая мышка тебе понадобится?

Вот вы, ребята, наверняка поспешили обвинить меня в неверности, но вы же сами видите, какова была Сигюн. Кстати сказать, именно Энджи и помогла мне впоследствии вполне неплохо с ней уживаться. Большую часть времени я проводил в Асгарде, но когда домашний уют мне окончательно осточертевал, я сбегал в Железный лес к своей любовнице. С концепцией моногамии я был, разумеется, знаком, но она казалась мне – как, впрочем, и боль, и лютневая музыка, и поэзия, – чем-то совершенно бессмысленным.

Сигюн в целом спокойно относилась к моим походам на сторону. Разумеется, она любила иной раз пожаловаться подружкам на мой зверский сексуальный аппетит и мою неверность, но вряд ли ее это так уж сильно удивляло. В мире Сигюн мужья частенько ходили налево, но всегда возвращались к своим верным женам, и те, демонстрируя всепрощение, тут же принимались печь пирожки, лечить раны и возлагать прохладную руку на разгоряченный лоб супруга. Месть обычно проявлялась позже – в виде нескончаемых головных болей, как только супруг выражал желание лечь в постель, мимолетных ядовитых замечаний и прочих проявлений женской змеиной сущности. Кстати насчет змей – я прекрасно понимал, что придет и мой черед платить по счетам, так что не думайте, будто я так легко отделался. Один знал, что делает, заключая наш брак. Впрочем, тогда я был почти доволен собой и жизнью. Мне казалось, что я сумел примирить две противоборствующие стороны моей натуры. Я терпимо относился к Сигюн, одновременно наслаждаясь любовью с Ангрбодой, и ухитрился убедить себя, что наше с Энджи кувырканье в Железном лесу – это нечто вроде моего скрытого протеста против власти Старика.

Знаю, знаю: я действительно несколько отвлекся от цели. Возможно, Один именно этого и хотел. Возможно, так он надеялся остановить меня, помешать мне натворить бед, для чего и держал меня в состоянии постоянного полового истощения.

Но, как бы замечательно ни складывались поначалу наши с Ангрбодой отношения, со временем наша… хм… активность неизбежно должна была принести плоды. У демонов частенько случается… ну, скажем, экзотическое потомство, вот и у нас с Энджи это произошло. Наша с ней связь продолжалась уже больше года, и в итоге она одарила меня тремя отпрысками: умненьким волчонком-оборотнем Фенриром, дочечкой-полутрупом по имени Хель и гигантским змеем Ёрмунгандом. Этот змей и оказался той последней соломинкой, которая сломала наши отношения.

Ну не выношу я змей, хоть расстреляйте меня! Но Энджи вечно переходила границы. Мы ссорились – точнее, она со мной ссорилась: заявляла, что я обязан нести ответственность за свои поступки, и обвиняла меня в том, что я этой ответственности боюсь; говорила, что чувствует себя изнасилованной и выброшенной на помойку; а под конец совсем вышла из себя, с визгом на меня набросилась и велела немедленно убираться вон и возвращаться к жене, которую, как она теперь понимает, я никогда и не собирался бросать. В общем, она пожелала мне долгой и счастливой семейной жизни, и я окончательно вернулся в Асгард, более или менее успокоенный и испытывая облегчение от того, что теперь Одину придется решать, что делать с моими детишками – Фенни, Хель и Ёрмунгандом.

Ну, решить вопрос со змеем было проще всего. Ёрмунганд к этому времени так сильно вырос, что только океан и мог принять его в свои воды без угрозы для окружающих. В океан мы его и бросили – пусть возится в придонном иле и до конца дней своих питается рыбой; в итоге он стал Мировым змеем, взяв в кольцо Срединные миры и закусив собственный хвост, и наслаждался жизнью, пока не наступил Рагнарёк.

Что же касается Хель, то, когда она подросла, всем захотелось поскорей от нее избавиться. И не то чтобы она была такая уж злая или противная, она просто была абсолютно асоциальным существом. Стоило ей войти в комнату, и через пару минут там уже не оставалось ни души; в беседах она почти не участвовала – обронит одно-два слова и снова молчит; куда бы она ни пошла, там сразу воцарялась мрачная атмосфера, оживленная беседа смолкала, а самих собеседников сметало, точно палатки в поле во время урагана.

Однако Один, несмотря на все это, терпел Хель ради меня. Во всяком случае, пока она не стала подростком и не покрылась поистине шокирующим количеством прыщей – это самым непосредственным образом оказалось связанным с ее первой и патологически пылкой любовью к нашему Золотому Мальчику, фавориту Асгарда, Бальдру Прекрасному. Все это ни в какие рамки не лезло, и в конце концов Один нашел выход: он подарил Хель собственные владения – Царство мертвых, которое омывает река Сновидений, – и весело помахал ей рукой на прощанье.

Между прочим, он поступил в высшей степени справедливо – ведь Ёрмунганд, братец Хель, уже получил в свое полное распоряжение Мировой океан. Ну а волк Фенрир до пятнадцати лет правил в Железном Лесу, существенно уменьшив там количество живности и нападая на каждого встречного. Впоследствии богам пришлось, разумеется, его несколько укоротить, но до определенного времени он считался не слишком опасным, и они с этой угрозой почти не считались. А вот Хель обладала острым умом, и с ней пришлось обходиться более разумно и осторожно.

Один от имени всех богов заявил, что отныне Хель поручена жизненно важная задача, и подарил ей собственный рунический знак – руну Наудр, что значит «связующая»; она также получила практически безграничную власть (разумеется, в пределах собственного царства), и мне было ясно, что Старик заранее закладывает фундамент для возможного союза с нею. Он, конечно, собирался жить вечно или, по крайней мере, избегать Смерти как можно дольше, но всегда ведь неплохо знать, что выход есть, даже когда петля уже затягивается на твоей шее.

Ну, а мы с Ангрбодой продолжали жить каждый по-своему. Я очень надеялся, что она больше не испытывает ко мне недобрых чувств, хотя с Энджи никогда нельзя знать наверняка. Объятья Сигюн всегда ждали меня, и она по-прежнему была готова все мне прощать, но ее вощеный ситец, зверюшки, стряпня, приторные ласки, а также любовь к лютневой музыке, ароматическим свечам и благоухающим смесям из сухих цветочных лепестков доводили меня до умопомешательства. Я то и дело сбегал из дома и в итоге вновь вернулся к идее подрыва основ Асгарда.

Нет, Сигюн я не бросил – этого Фригг никогда бы мне не простила, – но я ухитрился убедить ее, что мне просто необходимо личное пространство. К тому же она успела забеременеть, так что всю свою энергию направила на вязание пинеток и чепчиков. В общем, все складывалось прекрасно, и мне даже необязательно было придумывать предлоги и извинения, когда хотелось уйти. А когда родились наши мальчики, Сигюн и вовсе оказалась поглощена заботой о них.

Да, у нас родились мальчики. Сыновья-близнецы Нари и Нарви с такими же, как у меня, зелеными глазами и столь же буйным темпераментом. Напрасно Сигюн рассчитывала, что рождение детей пробудит во мне чувство ответственности. Как раз наоборот. И я в течение нескольких первых лет жизни близнецов использовал каждую возможность, чтобы убраться подальше от моей драгоценной семейки.

Ну, что тут скажешь? Такова уж моя натура. И потом, какой пример был у меня перед глазами с детства? Отца своего в царстве Хаоса я не знал, а в Верхнем мире не знал и матери. Нельзя сказать, что это счастливое начало жизни для любого ребенка. И все же, если бы я вел себя тогда иначе…

Впрочем, нет. Оставим сожаления неудачникам. Что сделано, то сделано. Не имеет смысла сожалеть о прожитой жизни, желая прожить ее по-другому. В конце концов, я ведь за все расплатился, не правда ли? Возможно, я даже заслужил нечто подобное. Возможно, мне следовало бы… Нет, об этом пока ни слова. Легко быть мудрым после конца света. Эта мудрость заложена в фундаменте Черной крепости Нифльгейма, темного мира.

В общем, чувство отцовства прошло сквозь меня, как пшеничное зерно у гуся по пищеводу – неповрежденное и не оставившее о себе памяти. И если когда-либо случалась минута, когда мне приходили в голову глупые мысли о том, что неплохо бы поиграть с сыновьями в салочки, или научить их летать, или менять обличье, или лгать (а это крайне важное в жизни умение!), или предавать друзей, то я старался хранить эти мысли при себе, что весьма разумно. Но все же порой я сознавал: что-то во мне переменилось. Что-то сдвинулось в моей душе. И тот узел колючей проволоки, что вечно терзал мое сердце, вдруг стал гораздо меньше мешать мне. Теперь я мог целую неделю, а то и месяц прожить, даже не вспоминая о мести. А однажды, влетев в Асгард после долгих странствий в обличье сокола, я увидел своих сыновей, игравших у крепостной стены – им тогда было лет семь или восемь, – и на мгновение почти ощутил…

Да. Я почти ощутил счастье.

Мне бы следовало сразу понять, что тут что-то не так. Скажем прямо, для меня это было неестественно. Но, видимо, после многолетних попыток Одину все-таки удалось совратить меня. Нет, это была, конечно же, не любовь к своим детям, но я, безусловно, испытывал некое удовлетворение. Я вдруг почувствовал, что больше не одинок. У меня вдруг появились родные люди. И вдруг – наверняка конец света был уже совсем близок – я, глядя на своих сыновей, подумал: А ведь это, пожалуй, именно то, чего мне всегда недоставало. А что, если я и впрямь принадлежу к этому миру?..