Дело Шорт было снова в разгаре — с моей подачи.

После нескольких часов хождения по медфордским барам у меня был портрет распутной Бетти в стиле Восточного побережья — большое разочарование после откровений Томми Гилфойла. Обратно я улетел в полночь. Прилетев, я позвонил из аэропорта Рассу Милларду. Он согласился со мной в том, что доктор Клоп Французика Джо действительно существовал, даже несмотря на приступы белой горячки, которые были у Дюланжа. Он предложил позвонить начальству в Форт Дикс и попросить их получить еще какую-нибудь информацию от уволенного из армии психа. Кроме этого, Миллард сказал, что пошлет трех человек для обхода всех врачебных контор, которые находятся в районе гостиницы «Гавана», где Дюланж забавлялся с Бетти. Я со своей стороны заметил, что Клоп был, возможно, завсегдатаем кабаков, подпольным акушером или знахарем; Расс согласился с этим. Он сказал, что поговорит с Отделом архивов и со своими осведомителями и что уже через час они с Гарри пойдут по адресам врачей. Мы поделили территорию поиска: Фигероа до Хилл, и с 6-й по 9-ю должен был обойти я; Фигероа до Хилл, с 5-й по 1-ю — они. Повесив трубку, я направился прямо в центр.

По «Желтым страницам» я стал составлять список врачей: обычных и хиропрактиков, гомеопатов и целителей — шарлатанов, которые торговали религией и патентованными лекарствами, называясь «докторами». Акушерам и гинекологам в справочнике было отведено несколько страниц, но инстинкт подсказывал мне, что эта уловка с доктором, которую придумал Дюланж, была спонтанной, а не результатом усиленных поисков специалиста, который бы успокоил Бетти. Подхлестываемый адреналином в крови, я работал как заведенный.

Большинство врачей мне удалось застать в самом начале их рабочего дня, и в результате своего обхода я собрал удивительную коллекцию несомненно искренних заверений в непричастности к чему бы то ни было криминальному. За свою карьеру полицейского мне еще не доводилось слышать таких страстных убеждений. После встреч с этими законопослушными врачами я еще раз укрепился во мнении, что приятель Французика должен был быть по крайней мере немножко не в себе. Перекусив сэндвичами, я принялся за представителей нетрадиционной медицины.

Гомеопаты оказались сплошь одними китайцами; среди целителей одну половину составляли женщины, другую безобидные лохи. Я поверил всем их удивленным отрицаниям; один только вид Французика мог их напугать до смерти. Я собрался было уже пойти по барам в надежде узнать что-нибудь про врача-забулдыгу, когда вдруг почувствовал неимоверную усталость. Поэтому поехал «домой», в «Эль Нидо», поспал двадцать минут и проснулся.

Слишком возбужденный, чтобы пытаться заснуть снова, я принялся думать логически. На часах было 18:00, медицинские конторы закрывались, а в бары можно было не соваться еще по крайней мере часа три. Если Расс и Гарри нароют что-нибудь интересное, они мне позвонят. Решив остаться, я взял досье и стал его перечитывать.

Время шло; имена, даты и адреса, записанные полицейским жаргоном не давали мне заснуть. Затем я наткнулся на две записки, которые просматривал уже десятки раз, только в этот раз я взглянул на них под другим углом.

18.01.1947: Гарри, — позвони Баззу Миксу из Хьюз и скажи ему, чтобы он обзвонил своих знакомых и узнал, не встречался ли кто из киношников с Э. Шорт. Блайкерт говорит, что девчонка хотела стать актрисой. Сделай это так, чтобы не узнал Лоу. — Расс.

22.01.1947: Рассу Микс говорит, что никто ничего не знает. Плохо. Он очень хотел помочь. — Гарри.

Вспомнив, как Бетти была одержима кино, я увидел в этих записках новый смысл. Я помнил тот день, когда Расс сказал мне, что он собирается допросить Микса, который работал начальником охраны фирмы «Хьюз» и был неофициальным представителем полиции Лос-Анджелеса в голливудском киношном сообществе; и этот наш разговор происходил как раз в то время, когда Эллис Лоу замалчивал информацию о распущенности Бетти, чтобы обеспечить себе непоколебимую позицию в будущем судебном процессе. Кроме того, в маленьком черном блокнотике Бетти были указаны имена нескольких киношников низшего звена — все имена были проверены во время допросов 1947 года.

Самый большой вопрос теперь заключался в следующем.

Если Микс действительно наводил справки, почему тогда он не обнаружил хотя бы несколько имен из черного блокнота Бетти, а если обнаружил, почему не сообщил об этом Рассу или Гарри?

Я вышел в коридор, нашел в справочнике номер «Хьюз Секьюрити» и стал звонить. Женский сладкий голосок ответил:

— Охранное агентство. Чем мы можем вам помочь?

— Базза Микса, пожалуйста.

— Мистера Микса сейчас нет на месте. Как вас представить?

— Детектив Блайкерт, полиция Лос-Анджелеса. А когда он вернется?

— После окончания совещания по бюджету. Могу я узнать, в связи с чем вы звоните?

— В связи с расследованием. Скажите ему, что я буду у него в офисе через полчаса.

Я повесил трубку и домчался до Санта-Моники за двадцать пять минут. Охранник у ворот впустил меня на заводскую стоянку и указал на офис охранного агентства — сборный барак в конце длинной вереницы самолетных ангаров. Оставив машину, я постучал в дверь; мне открыла та самая сладкоголосая женщина.

— Мистер Микс просил, чтобы вы подождали в его офисе. Он скоро придет.

Женщина ушла, довольная тем, что ее рабочий день закончился. Коридорные стены были оклеены обоями с изображением самолетов производства «Хьюз», военная тематика с яркими наклейками с упаковок овсянки. В офисе Микса антураж был получше: фотографии бравого парня с короткой стрижкой в окружении разных голливудских знаменитостей — среди актрис, чьи имена я не мог вспомнить, выделялись Джордж Рафт и Мик Руни.

Я присел и стал ждать. Через несколько минут появился и сам бравый молодец с короткой стрижкой, автоматически протянувший мне руку, словно девяносто пять процентов своего рабочего времени он занимался связями с общественностью.

— Здравствуйте. Детектив Блайвелл, не так ли?

Я встал. Мы пожали друг другу руки; по его взгляду я понял, что ему не особенно понравилась моя затасканная одежда и трехдневная щетина.

— Блайкерт.

— Конечно. Чем я могу вам помочь?

— Я хотел бы задать несколько вопросов, касающихся одного дела, расследовать которое вы помогали.

— Понятно. Так, значит, вы из Бюро.

— Дело патрульного в Ньютоне.

Микс сел за стол.

— Значит, расследование не совсем в вашей компетенции, верно? А моя секретарша сказала, что вы следователь.

Я закрыл дверь.

— Это личное.

— Тогда вы всю жизнь только и будете делать, что гоняться за пьяными неграми. Вам разве не говорили, что полицейские, которые воспринимают свою работу слишком близко к сердцу, умирают в нищете?

— Мне об этом постоянно талдычат, но я всегда отвечаю в ответ, что это мой родной город. А что, Микс, много старлеток ты перетрахал?

— Я спал с Кэрол Ломбард. Я мог бы дать вам ее номер телефона, но она уже умерла.

— А Элизабет Шорт?

В яблочко! Микс покраснел и зашелестел бумагами на своем столе; в подтверждение моей догадки раздался охрипший голос:

— Тебе, наверно, сильно досталось во время боя с Бланчардом? Эта сучка Шорт тоже мертва.

Я снял куртку, чтобы Микс увидел висевший под ней револьвер сорок пятого калибра.

— Не называй ее так.

— Ладно, крутой парень. Может быть, тогда скажешь, чего тебе надо? И тогда мы закончим эту маленькую шараду, прежде чем ситуация начнет выходить из-под контроля. Дошло?

— В 1947 году Гарри Сирз попросил тебя поспрашивать твоих киношных знакомых о Бетти Шорт. Ты сказал ему, что они ничего о ней не знают. Но ты солгал. Почему?

Микс взял в руки ножичек для открывания писем. Провел пальцем по лезвию, потом, опомнившись, положил его на стол.

— Я ее не убивал и не знаю, кто это сделал.

— Убеди меня в этом, иначе я позвоню Хедде Хоппер и дам ей материал для завтрашней статьи, с заголовком, к примеру: «Голливудский дармоед скрыл улики по делу Орхидеи, потому что тра-та-та»? Вместо этих «тра-та-та» ты сообщишь мне недостающую информацию, или я сообщу соответствующую информацию Хедде. Дошло?

Микс опять было стал хорохориться:

— Блайкерт, ты не на того нарвался.

Я вытащил свой револьвер и, убедившись, что глушитель на месте, вставил патрон в гнездо барабана.

— Нет, это ты не на того нарвался.

Он достал из серванта бутылку и, налив себе рюмку виски, залпом выпил.

— У меня были только тупиковые версии, но если уж вы так хотите их услышать, то пожалуйста.

Я держал револьвер за спусковой крючок.

— Чтоб я не умер в нищете, говнюк. Рассказывай.

Микс открыл встроенный в стол сейф и вытащил целую кипу бумаг. Просмотрев их и повернувшись на стуле, он заговорил, глядя на стену:

— У меня была информация по Берту Линдскотту. Парень, который мне ее сообщил, очень ненавидел Скотти Беннета, приятеля Линдскотта. Скотти был сутенером и букмекером. Он раздавал визитки с домашним номером Линдскотта всем молоденьким девицам, которые хотели принять участие в кастинге на «Юниверсал». Среди этих девиц была и Шорт. Подумав, что это ее шанс, она действительно позвонила Линдскотту.

Все остальное, даты и тому подобное, я услышал уже от самого Линдскотта. Ночью десятого января девчонка позвонила ему из «Билтмора». Берти попросил ее описать себя, и, когда она это сделала, ему понравилось услышанное, и он сказал ей, что проверит ее актерские способности утром, после сеанса игры в покер в своем клубе. Девчонка ответила, что до утра ей некуда податься. И тогда он предложил ей приехать к нему домой и заночевать там — его слуга накормит ее и составит ей компанию. Сев на автобус, она доехала до его дома в Малибу, и слуга — а он у него извращенец — действительно составил ей компанию. Затем на следующий день где-то в районе полудня заявился Линдскотт с тремя пьяными дружками.

Дружки решили, что их ждет хорошее развлечение, и устроили девчонке проверку ее актерских способностей, попросив прочитать сценарий, лежавший поблизости. Бетти оказалась плохой актрисой, и они высмеяли ее, потом Линдскотт сделал ей предложение: если она обслужит их четверых, то получит эпизодическую роль в его следующей картине. Обиженная на то, что они ее высмеяли, она закатила истерику. Она обзывала их дезертирами и предателями и кричала, что они не годятся в солдаты. Берт выставил ее примерно в два тридцать дня, в субботу, одиннадцатого. Слуга сказал, что у нее совсем не было денег и что она заявила, что пойдет до города пешком.

Так, значит, через шесть с лишним часов Бетти, пройдя пешком или проехав на попутках двадцать пять миль, пришла в «Билтмор», где встретила Сэлли Стинсон и Джонни Фогеля. Я спросил:

— Микс, почему ты об этом не сообщил? И смотри мне в глаза.

Микс повернулся в мою сторону; по лицу было видно, что ему стыдно.

— Я пытался связаться с Рассом или Гарри, но их не было на месте, поэтому я позвонил Эллису Лоу. Он попросил меня не сообщать о том, что мне удалось узнать, пригрозив в противном случае лишить меня лицензии на охранную деятельность. Позже я узнал, что Линдскотт был какой-то шишкой у республиканцев и что он пообещал Лоу поддержать его на выборах окружного прокурора. Лоу просто не хотел, чтобы имя Линдскотта появилось в газетах в связи с делом Орхидеи.

Я закрыл глаза, чтобы не смотреть на него; Микс продолжал оправдываться, пока я представлял, как Бетти сначала высмеяли, потом сделали непристойное предложение и наконец вышвырнули на улицу.

— Блайкерт, я проверил Линдскотта, его дружков и даже его слугу. Вот их показания, все законно — длинно и нудно. Никто из них не мог ее убить. Они все были дома или на работе, начиная с двенадцатого и по пятницу, семнадцатое. Никто из них не мог этого сделать, иначе бы я не скрывал этой информации. У меня их показания вот здесь, можешь убедиться.

Открыв глаза, я увидел, как Микс открывает замок настенного сейфа. Я спросил:

— Сколько тебе заплатил Лоу за то, чтобы ты молчал?

Микс выпалил:

— Штуку, — и шарахнулся в сторону, словно ожидая, что сейчас его ударят. Презрение не позволило мне доставить ему такого удовлетворения, в воздухе так и повис ярлык с его ценой.

Теперь я уже наполовину знал, что происходило в последние дни жизни Элизабет Шорт.

В пятницу, десятого января, Рыжий Мэнли высадил ее у гостиницы «Билтмор»; оттуда она позвонила Берту Линдскотту, и ее приключение в его доме продлилось до 14:30 следующего дня. Вечером того же дня, одиннадцатого января, она возвратилась в «Билтмор» и, встретив в коридоре Сэлли Стенсон и Джонни Фогеля, пошла удовлетворять последнего. Закончив где-то в районе полуночи, она ушла оттуда. Той же ночью или, возможно, ранним утром в двух кварталах от «Билтмора», в баре «Ночная Сова», на 6-й и Хилл, она встретила капрала Джозефа Дюланжа. Она оставалась там с Дюланжем, в баре и потом в гостинице «Гавана», до вечера воскресенья, двенадцатого января, когда он повел ее к своему «знакомому доктору».

Когда я, уставший, возвращался в «Эль Нидо» меня не покидало ощущение чего-то незавершенного. Проезжая мимо телефонной будки, я понял что это было: если Бетти звонила Линдскотту домой, а его дом находился в пригороде, и поэтому звонок считался междугородным, то в телефонной компании «Пасифик Коуст Белл» должны были сохраниться сведения о нем. Если она делала еще какие-либо звонки в тот день или одиннадцатого, до или после ее встречи с Джонни Фогелем должна быть информация и по этим звонкам — компания сохраняла данные по всем разговорам, осуществляемым с платных таксофонов, — это делалось в целях изучения издержек и затрат на содержание этих аппаратов.

Моя усталость в момент улетучилась. Оставшуюся часть пути я несся по закоулкам, не останавливаясь на запрещающие знаки и красные сигналы светофоров; приехав на место и припарковавшись возле гидранта, я полетел в комнату за блокнотом. Я несся к телефону в коридоре, когда он неожиданно зазвонил.

— Да?

— Баки? Милый, это ты?

Это была Мадлен.

— Слушай, я сейчас не могу с тобой говорить.

— У нас вчера должно было быть свидание, помнишь?

— Мне нужно было уехать из города. По работе.

— Ты мог бы позвонить. Если бы ты мне не сказал про это твое укромное местечко, я бы подумала, что ты умер.

— Боже мой, Мадлен...

— Милый, мне надо с тобой повидаться. Завтра они сносят эти четыре буквы на указателе «Голливудлэнд», а также несколько домов, которые принадлежат папе. Права собственности переходят к городу, но ведь папа купил эту собственность и построил эти здания сам. Он использовал самый дешевый и плохой по качеству материал для постройки. Следователь, нанятый городской администрацией, так и крутится вокруг папиных адвокатов по налоговым делам. Все пытается что-то разнюхать. Один из адвокатов сказал папе, что его заклятый враг, тот самый, который совершил самоубийство, оставил администрации какие-то документы, касающиеся папиной недвижимости...

Это было похоже на детский лепет: папочка в беде — пожалуюсь-ка я Баки, второму персонажу по списку, кому можно пожаловаться, чтобы он спас первого. Я сказал:

— Слушай, я не могу сейчас с тобой говорить, — и повесил трубку.

Теперь для меня начиналась настоящая детективная работа. Положив свой блокнот и ручку на полочку возле телефона, я высыпал из карманов все монеты, которые накопились за четыре дня. Их набралось на целых два доллара, — примерно на сорок звонков. Для начала я позвонил оператору ночной смены «Пасифик Белл» и запросил информацию по всем звонкам, сделанным из гостиницы «Билтмор» вечером 10, 11 и 12 января 1947 года; имена и адреса вызываемых абонентов, а также время звонков.

Нервно теребя трубку и бросая злобные взгляды на других постояльцев гостиницы, которым вдруг тоже приспичило звонить, я стал ждать, пока женщина на том конце провода даст нужную мне информацию. Наконец через полчаса она сообщила мне следующее.

В списке от 10 января значился адрес и телефон Линдскотта, но больше ничего подозрительного. На всякий случай, я записал всю информацию по этому дню; затем, когда операторша стала перечислять звонки, сделанные вечером 11 января как раз в то время, когда Бетти встретила Сэлли Стинсон и Джонни Фогеля в холле «Билтмора», — я понял, что наконец нашел.

Четыре раза звонили в Беверли-Хиллз, в гинекологические консультации. Я записал имена и адреса, а также телефоны ночных операторов этих консультаций, равно как и всю оставшуюся информацию, даже несмотря на то, что там не было ничего интересного. После этого, используя оставшийся арсенал монет, я стал атаковать Беверли-Хиллз.

Чтобы получить то, что мне было нужно, пришлось истратить все монеты до единой.

Операторам в гинекологических консультациях я говорил, что я полицейский, звонящий по срочному делу; они соединяли меня с домашним номером врача. Последние посылали в офис своих секретарей, чтобы те проверили все записи, после чего они перезванивали мне в «Эль Нидо». Весь процесс занял два часа. В результате я получил следующее.

Ранним вечером 11 января 1947 года некие миссис Фиклинг и миссис Гордон звонили в четыре разных консультации Беверли-Хиллз и просили записать их на обследование по поводу возможной беременности. Операторы записали их на 14 и 15 января соответственно. Лейтенант Джозеф Фиклинг и майор Мэтт Гордон были из числа героев войны, которые якобы ухаживали за Бетти и которых она называла своими мужьями; обследования так и не состоялись, потому что 14-го ее замучили до смерти, а 15-го она была уже просто грудой изуродованной плоти на 39-й и Нортон.

Я позвонил Рассу Милларду в Бюро; там едва знакомый голос ответил:

— Отдел по раскрытию убийств.

— Лейтенанта Милларда, пожалуйста.

— Он в Тусоне, экстрагирует заключенного.

— Гарри Сирз тоже?

— Да. Как дела, Баки? Это Дик Кавано.

— Удивительно, что ты узнал меня по голосу.

— Гарри Сирз говорил, что ты будешь звонить. Он оставил для тебя список врачей, но я пока не могу его нигде найти. Ведь ты из-за этого звонишь?

— Да. И мне нужно поговорить с Рассом. Когда он вернется?

— Думаю, завтра вечером. Если я найду список, куда тебе можно позвонить?

— Я на колесах. Сам позвоню.

Нужно было позвонить и по другим номерам, но версия о гинекологах была слишком многообещающей, чтобы откладывать ее на потом. И я отправился в центр, чтобы поискать врача, которого знал Дюланж, усталости как не бывало.

Я искал его до полуночи, обходя кабаки на 6-й и Хилл, разговаривая с завсегдатаями, покупая им выпивку, выпивая вместе с ними, и узнал кое-что о почти легальных кабинетах, где делают аборты.

Путешествуя в машине из одного бара в другой, я включал радио, чтобы не заснуть, — еще один бессонный день подошел к концу. В новостях сообщали об «обновлении» указателя на Голливуд — преподнося известие о сносе последних четырех букв Л-Э-Н-Д как наиважнейшем событии в человеческой истории. Очень много говорили о Майке Сеннете и его участке в Голливуде, а в голливудском кинотеатре начали показывать его старые картины.

К тому времени, когда все эти кабаки стали закрываться, я чувствовал себя словно герой этих фильмов и был похож на бездомного бродягу — куцая бороденка, грязная одежонка и лихорадочно бегающие глаза. И когда рыскающие в поисках выпивки и собутыльников уличные пьяницы уже начали принимать меня за своего, я расценил это как нехороший намек и, отъехав на заброшенную стоянку, решил отоспаться.

Утром я проснулся от того, что у меня затекли ноги. Выкарабкавшись из машины, я стал искать телефон; патруль в проезжавшей мимо машине окинул меня подозрительным взглядом. Найдя на углу телефонную будку, я набрал номер падре.

— Отдел по раскрытию убийств, сержант Кавано.

— Дик, это Баки Блайкерт.

— Как раз тот, кто мне нужен. Я нашел список. У тебя есть карандаш?

Я достал блокнот.

— Диктуй.

— Здесь указаны врачи, у которых отозвана лицензия. Гарри Сирз сказал, что они занимались частной практикой в 47-м году. Первый — Джеральд Констанзо, Брейквотер, 1841/2, Лонг-Бич. Второй — Мелвин Прегер, Норт Вердуго, 9661, Глендэйл. Третий — Виллис Клоп. Клоп с одним "п", как в названии жука. Сейчас он находится в следственном изоляторе тюрьмы «Вэйсайд Онор», обвиняется в продаже морфия...

Дюланж.

Белая горячка.

«...поэтому я беру Орхидею, и мы идем через дорогу к этому докторишке. Даю ему десятку, и он устраивает ей фальшивый медосмотр...»

Затаив дыхание, я спросил:

— Дик, а Гарри не написал адрес, где практиковал Клоп?

— Вот он. Саут-Олайв, 614.

Гостиница «Гавана» находилась в двух кварталах оттуда.

— Дик, позвони в «Вэйсайд Онор» и скажи им, что я выезжаю немедленно, чтобы допросить Клопа об убийстве Элизабет Шорт.

— Попался.

— Как сука в течку.

Приняв душ, побрившись и сменив одежду в «Эль Нидо», я стал похож на настоящего детектива; звонок в «Вэйсайд», который сделает Дик, добавит мне дополнительной солидности. Выехав на автостраду, я уже наполовину был уверен в том, что именно Виллис Клоп и являлся настоящим убийцей Элизабет Шорт.

В поездке, на которую ушло чуть больше часа, меня сопровождали те же сообщения по радио, касавшиеся сноса четырех злополучных букв. Сидевший в будке у ворот заместитель шерифа посмотрел на мой жетон и удостоверение личности и позвонил в главное здание; то, что ему там про меня сказали, заставило его вытянуться по стойке смирно и откозырять мне. Ворота, обнесенные колючей проволокой, открылись; проехав мимо бараков заключенных, я свернул в сторону огромного здания в испанском стиле с навесом, покрытым черепицей. Когда я припарковался, ко мне подошел капитан в форме и, нервно улыбаясь, протянул руку.

— Детектив Блайкерт, я Уорден Пэтчетт.

Я вышел из машины и улыбнулся улыбкой Ли Бланчарда.

— Рад познакомиться, начальник. Клоп уже что-нибудь сказал?

— Нет. Он в комнате для допросов, ждет вас. Вы думаете, что это он убил Орхидею?

Я зашагал вперед; Пэтчетт показывал мне дорогу.

— Полностью в этом еще не уверен. Что вы мне можете о нем рассказать?

— Ему сорок восемь лет, он анестезиолог, в 47-м году его арестовали за продажу казенного морфия служащему Отдела по борьбе с наркотиками. Получил от пяти до десяти. Отсидел год в Квентине. Он находится здесь потому, что нам нужна была врачебная консультация. Начальство колонии сказало, что он не убежит. Это его первый срок и он был образцовым заключенным.

Мы вошли в невысокое здание из белого кирпича, типичное «муниципальное» сооружение — с длинными коридорами, встроенными в стену стальными дверями, на которых не было имен, а лишь одни номера. Когда мы проходили мимо вереницы окон с зеркальным отражением, Пэтчетт взял меня за руку.

— Здесь. Вот он, Клоп.

Я вгляделся. За карточным столом сидел сухопарый мужчина средних лет в тюремной робе, читавший какой-то журнал. Он был достаточно симпатичным — высокий лоб, на который ниспадали пряди слегка поседевших волос, светлые глаза, большие жилистые руки, какие бывают у врачей. Я сказал:

— Почему бы не зайти внутрь, Уорден?

Пэтчетт открыл дверь.

— Обязательно.

Клоп поднял голову. Пэтчетт сказал:

— Доктор, это детектив Блайкерт. Он из полиции Лос-Анджелеса, и у него к вам несколько вопросов.

Клоп отложил в сторону свой журнал — «Американский анастезиолог».

Мы с Пэтчеттом сели напротив; врач / торговец наркотой сказал:

— Я к вашим услугам. — Голос выдавал в нем образованного выходца из восточных штатов.

Я взял быка за рога.

— Доктор Клоп, почему вы убили Элизабет Шорт?

Клоп начал улыбаться; постепенно его улыбка растянулась до ушей.

— Я ожидал вас еще в 47-м. После того как капрал Дюланж сделал это свое признание, я ожидал, что вы вломитесь в дверь моего кабинета в любую секунду. То, что это случилось два с половиной года спустя, меня несколько удивляет.

По моей коже поползли мурашки, как будто клопы собирались сожрать меня на завтрак.

— Убийства не имеют срока давности.

Улыбка на его лице сменилась серьезным выражением, киношный врач готовился сообщить плохие новости.

— Господа, в понедельник, тринадцатого января 1947 года я прилетел в Сан-Франциско и остановился в отеле «Сэйнт Фрэнсис», где начал готовиться к вступительному докладу, который я должен был прочитать на семинаре американской академии анастезиологов во вторник вечером. После прочтения доклада во вторник, я должен был выступать на прощальном завтраке утром в среду, пятнадцатого января. Я находился в постоянном окружении коллег на протяжении всей первой половины среды. Ночи понедельника и вторника я провел в отеле вместе со своей бывшей супругой. Если вам нужно подтверждение моих слов, позвоните в академию по их номеру в Лос-Анджелесе, а также моей бывшей супруге Элис Карстэрс Клоп по номеру в Сан-Франциско CR-1786.

Не спуская глаз с Клопа, я сказал:

— Пожалуйста проверьте для меня эту информацию, Уорден.

Пэтчетт вышел; врач сказал:

— У вас разочарованный вид.

— Браво, Виллис. А теперь расскажите мне про вашу встречу с Дюланжем и Элизабет Шорт.

— А вы не могли бы сообщить комиссии по условно-досрочному освобождению о том, что я сотрудничаю с вами?

— Нет. Но если вы мне сейчас об этом не расскажете, я попрошу окружного прокурора Лос-Анджелеса выдвинуть против вас обвинения в том, что вы препятствуете отправлению правосудия.

Клоп оценил мой выпад, заулыбавшись.

— Браво, детектив Блайкерт. Вы, конечно, знаете, что все эти даты отпечатались в моей голове с такой четкостью благодаря той шумихи, которая началась после смерти мисс Шорт. Так что, пожалуйста, доверьтесь моей памяти.

Я достал блокнот и ручку.

— Продолжайте, Виллис.

Клоп сказал:

— В 47-м году я довольно неплохо приторговывал фармацевтическими препаратами. В основном продавал их в барах, как правило, военнослужащим, которые познакомились с этим удовольствием во время войны за океаном. Вот так я и встретил капрала Дюланжа. Я предложил мои препараты и ему, но он проинформировал меня, что гораздо большее удовольствие получает от марочного шотландского виски «Джонни Уокер».

— Где это произошло?

В баре «Йоркшир хаус», на 6-й и Олайв-стрит, рядом с моим офисом.

— Продолжайте.

— Это произошло в четверг или пятницу, накануне смерти мисс Шорт. Еще раньше, как-то дав ему свою визитку — довольно опрометчивый шаг с моей стороны, — я посчитал, что больше с ним никогда не встречусь. К сожалению, я ошибся.

У меня тогда были финансовые проблемы из-за женщин, и я жил в офисе. Вечером в воскресенье, двенадцатого января, перед моими дверями появился в стельку пьяный капрал Дюланж вместе с очаровательной молодой особой по имени Бетти. Он отвел меня в сторону и, сунув десятку, сказал, что милашка Бетти думает, будто она беременна, и что не мог бы я устроить ей осмотр и подтвердить это.

Я согласился. Капрал ждал в коридоре, а я, измерив у его подружки пульс и кровяное давление, сообщил ей, что она действительна беременна. Она как-то странно на это отреагировала: с грустью и одновременно с облегчением. Я понял ее реакцию по-своему. Мне показалось, что ей нужна была причина, оправдывающая ее очевидную распущенность, и рождение ребенка как раз и было такой причиной.

Я вздохнул.

— А когда сообщили о ее смерти, вы не пошли в полицию, потому что боялись, что узнают про ваши махинации с наркотиками?

— Совершенно верно. Но было еще кое-что. Бет попросила позвонить с моего телефона. Я ей разрешил, и она, набрав номер, спросила какую-то Мар-си. Когда ей ответили, она представилась, потом некоторое время слушала собеседника, затем заметила: «Да ну? У него медицинское образование?» Дальше я не слышал. Повесив трубку, она сказала, что у нее свидание. Вышла к ожидавшему ее капралу, и они вместе ушли. После этого я посмотрел в окно и увидел, что она дает ему отставку. Дюланж в бешенстве что-то кричит, а Бетти пересекает улицу и направляется к автобусной остановке. Это было в семь тридцать вечера воскресенья, двенадцатого января. Вот. Про это вы не знали, не так ли?

Я закончил записывать.

— Нет.

Вы не могли бы сказать комиссии по условно-досрочному освобождению о том, что я сообщил вам ценную информацию?

Дверь открыл Пэтчетт.

— Он чист, Блайкерт.

— Ну конечно.

Итак, восстановлены события еще нескольких последних дней жизни Бетти; еще одна поездка в «Эль Нидо», на этот раз, чтобы посмотреть в досье телефонные номера с буквенными приставками. Просматривая папки, я продолжал думать про то, что у Спрейгов как раз и был такой номер телефона и что вилширский автобус в тот день, когда Бетти видели в последний раз, проезжал всего в каких-нибудь двух кварталах от их дома и что, возможно, Клоп перепутал «Марси» с «Мэдди» или «Мартой». Хотя что-то здесь не стыковалось — когда исчезла Бетти, вся семья Спрейгов находилась в своем загородном доме, в Лагуне, на океанском побережье, однако Клоп был убежден, что Бетти в тот вечер звонила именно Марси, и, с другой стороны, я вытянул из Мадлен, казалось бы, всю информацию про Орхидею.

Но все же мысли про Спрейгов не давали мне покоя, как будто какая-то тайная сила во мне хотела оскорбить отца и мать этого семейства за то, что я вынужден был шляться по притонам с их дочерью и якобы претендовал на их богатство. Я забросил еще один крючок; но он упал в никуда, когда на поверхности появилась простая логика.

Когда в 47-м году исчез Ли, папок с буквами Р, С и Т в досье уже не было; возможно, среди пропавших была и папка с информацией про Спрейгов.

Но такой папки просто не могло существовать, так как Ли не знал о Спрейгах, ибо я тщательно скрывал от него все, что касалось моих отношений с этим семейством, не желая, чтобы он узнал о лесбийских похождениях Мадлен.

Я продолжал просматривать досье, изнывая от жары в душной комнате. Не обнаружив каких-либо номеров с префиксами, я стал впадать в отчаяние и перед глазами стали появляться кошмарные видения: Бетти, едущая на вилширском автобусе в 7:30 12.47 и машущая мне ручкой, перед тем как отправиться в свой последний путь. После этого кошмара ко мне стали приходить мысли о том, что надо бы обратиться в автобусную компанию, опросить всех водителей на маршруте — но потом я понял, что это ничего не даст, так как все водители автобусов, на которых когда-либо ездила Бетти, уже дали свои показания во время шумихи по этому делу в 47-м году. Тогда я решил позвонить по другим номерам из списка, который мне сообщили в Отделе, но увидел, что они не совпадали по времени — ведь теперь я уже более или менее представлял, где и в какое время находилась Бетти 12 января. Я позвонил Рассу в Бюро, но мне сказали, что он еще не вернулся из Тусона. Гарри тоже отсутствовал: он следил за порядком в районе холма Ли, возле дорожного указателя Голливудлэнд. Закончив просмотр бумаг, я хотел было позвонить на телефонный узел и узнать о звонках Клопа, но тут же отказался от этой идеи. Звонки из центра города не считались междугородными и поэтому не регистрировались, также не было их и в списке звонков, поступивших в гостиницу «Билтмор».

На меня снова нахлынула волна отчаяния: прощай, Блайкерт, адиос, говнюк, законченный неудачник, стукач и легавый шпик из гетто, променявший порядочную бабу на паршивую суку, превративший все, что тебе дано, в сплошное говно. Твое «Не позволю» стоит ровно столько, сколько восьмой раунд в спортзале академии, когда ты подставился под правый хук Бланчарда — и рухнул в очередную кучу дерьма, снова все обосрав. Прощай, Бетти, Бет, Бетси, Лиз. Мы с тобой как двое бродяг. Жалко, что нам не суждено было встретиться до этого случая на 39-й и Нортон. Возможно, наша встреча не была бы так безнадежно испоганена.

Я помчался вниз по лестнице, плюхнулся в машину и, утопив до упора педаль газа, рванул вперед, пожалев, что у меня не было мигалки и сирены, чтобы полететь еще быстрее. Возле Сансет и Вайн движение замедлилось: десятки машин поворачивали на Гауэр и Бичвуд. Даже находясь за несколько миль от холма Ли, я видел, как у его подножия на строительных лесах, поднимавшихся на дорожный указатель Голливудлэнде, взбирались люди, издали напоминавшие муравьев. Замедление движения успокоило меня, дало мне направление, в котором мне следует двигаться.

Я говорил себе, что еще не все потеряно, что вдвоем с Рассом мы сможем понять, в чем дело, что сейчас нужно лишь добраться до центра.

На дороге образовалась настоящая пробка — грузовым фургонам с киностудий, ехавшим на север, перегородили путь мотоциклисты, едущие на восток и запад. Между рядами машин шныряли мальчишки и раздавали рекламки и сувениры с изображением Голливудлэнда. Я услышал, как они кричали: «Тройка Отважных в „Адмирале“! Кондиционеры спасают от жары! Посетите обновленный кинотеатр!» — и тут же совали мне в лицо свои бумажки. Едва пробежав глазами по надписям «Тройка Отважных», «Мэк Сеннет» и «Оснащенный кондиционерами роскошный кинотеатр „Адмирал“», я остановился на фотографии в нижней части листка. И меня словно прошибло током.

Тройка Отважных стояла между колоннами, выполненными в форме змей, проглатывающих хвосты друг друга; на заднем плане были стены с египетскими иероглифами. В правом верхнем углу фотографии был изображен диван, на котором лежала какая-то эмансипе. Вне всякого сомнения, это было как раз то место, где снимался порнофильм с участием Линды Мартин / Бетти Шорт.

Я застыл на месте; тот факт, что Эммет Спрейг в двадцатые годы общался с Мэком Сеннетом и помог ему построить декорации в «Эдендейле» еще не означал, что это каким-то образом было связано со съемками порнушки в 1946 году. Линда Мартин говорила, что фильм сняли в Тихуане; а до сих пор не найденный Дюк Веллингтон подтвердил то, что именно он и был режиссером этого фильма. Когда движение возобновилось, я повернул на Бульвар и бросил машину возле кинотеатра; кассирша «Адмирала», увидев меня, отшатнулась — и тут я заметил, что тяжело дышу и от меня разит потом.

В кинозале кондиционеры превратили мою вспотевшую одежду в ледяной панцирь. На экране мелькали финальные титры, которые сразу же сменились вступительными надписями очередного фильма, появившимися на фоне пирамид из папье-маше. Увидев, что Эммет Спрейг упоминается в качестве помощника режиссера, я сжал кулаки; стараясь не пропустить титры, в которых упоминается место, где был снят фильм, я затаил дыхание. Но тут на экране появились надписи, служащие прологом к кинокартине, и мне ничего не оставалось, как сесть у прохода и начать просмотр этого фильма.

Фильм рассказывал о том, как тройка Отважных переместилась в библейские времена; тут было все — погони, похищения, мордобой. Несколько раз промелькнули декорации из порнушного фильма, каждый раз все более подробно. Натурные съемки, похоже, проходили на фоне Голливудских холмов, но сцены были сняты таким образом, что было непонятно, находилась ли съемочная площадка в студии или в частных владениях на свежем воздухе. Я уже знал, что буду делать дальше, но мне хотелось увидеть на экране еще одно доказательство моим предположениям, которое бы развеяло последние сомнения.

Фильм тянулся бесконечно; я поеживался от холода. Наконец пошли финальные титры — «Фильм снят в Голливуде, США», — и все мои сомнения рухнули, как кегли.

Даже выйдя после киносеанса на улицу, где нещадно жарило солнце, я продолжал дрожать от холода. Очухавшись, я увидел, что совершенно безоружен, так как обе мои пушки остались в «Эль Нидо». Возвратившись дворами в гостиницу, я взял одну из них. На выходе меня окликнули:

— Эй, мужик. Это ты — сержант Блайкерт?

В коридоре с телефонной трубкой в руках стоял постоялец из соседнего номера. Поспешив к нему, я схватил трубку.

— Расс?

— Это Гар-р-ри. Я нахожусь в конце Бичвуд-драйв. Здесь сейчас сносят не-несколько бунгало, и э-этот патрульный наткнулся на домишко, в котором в-с-се заляпано кровью. Двенадцатого и тринадцатого здесь уже искали, и я...

Домишко находился на участке, которым владел Эммет Спрейг; я отметил про себя, что в первый раз слышу, как Гарри заикается после полудня.

— Я приеду с набором для снятия улик. Через двадцать минут.

Повесив трубку, я возвратился в номер, взял образцы отпечатков Бетти Шорт и побежал вниз к машине. Поток автомобилей уменьшился; издали я заметил, что в надписи «Голливудлэнд» уже недоставало последних двух букв. Я направился на восток в сторону Бичвуд-драйв, затем повернул на север. Подъезжая к парковой зоне, которая окружала холм Ли, я увидел, что наибольшее оживление царило за оградительными канатами, охраняемыми кордоном полицейских; поставив машину во второй ряд, я разглядел Гарри, идущего в мою сторону, полицейский жетон на пальто.

От него теперь пахло спиртным, заикание улетучилось.

— Боже, какая удача. До начала сноса этот патрульный должен был очистить район от бродяг и бомжей. Наткнувшись на этот домишко, он спустился и позвал меня. Похоже на то, что с 47-го там периодически жили разные бродяги, но, может, лучше его обследуешь ты.

Взяв свой комплект принадлежностей для снятия улик, я вместе с Гарри стал подниматься в гору. Аварийные команды сносили бунгало на улице, параллельной Бичвуд, рабочие кричали что-то об утечке газа из труб. Невдалеке стояли пожарные машины, шланги были вытащены наружу и направлены на огромные груды камней. На тротуарах цепочкой вытянулись бульдозеры и экскаваторы. Везде сновали полицейские, отгонявшие от греха подальше всех местных. А прямо перед нами начинался настоящий водевиль.

На строительных лесах, установленных у подножия холма Ли, были закреплены несколько лебедок и по толстому проводу этими лебедками с высоты в пятнадцать ярдов спускали букву Э из надписи «Голливудлэнд». Вокруг царила настоящая кутерьма — кинокамеры снимали, фотографы фотографировали, зеваки глазели, а политики распивали шампанское. Повсюду стояла пыль от вырванных с корнем кустарников; недалеко от всех этих лебедок находилась импровизированная сцена, на которой на складывающихся стульях сидели участники школьного оркестра района Голливуд. Когда буква Э упала на землю, они начали играть бравурный марш под названием «Ура Голливуду». Гарри сказал:

— Сюда. — Мы свернули на пешеходную дорожку, огибающую подножие холма. Со всех сторон росла буйная растительность; Гарри шел впереди, по тропинке, ведущей на вершину холма. Я следовал за ним, ветки кустарника больно хлестали по лицу и одежде. Пройдя двадцать ярдов, мы очутились на небольшой поляне, через которую протекал мелководный ручей. И тут я увидел крошечный домишко из шлакобетона. Дверь была открыта.

Я вошел.

Стены были увешаны порнографическими фотографиями, изображавшими увечных и обезображенных женщин. Монголоидные лица, сосущие члены; обнаженные девушки с высохшими и закованными в протезы ногами лежали на спине; лишенные конечностей калеки, злобно глядящие в камеру. На полулежал матрас, насквозь пропитанный кровью. На нем отпечатались разные жуки и мухи, которым так и не удалось выбраться после пира. На дальней стене прикрепленные кнопками висели цветные фотографии, которые, казалось, были вырваны из учебника по анатомии: снятые крупным планом больные органы, истекающие кровью и гноем. На полу виднелись следы застывшей жидкости; рядом с матрасом был установлен небольшой прожектор на треноге, лампа направлена в центр матраса. Желая узнать, как этот прожектор подключается к сети, я нагнулся и посмотрел на нижнюю часть этой штуковины, источник электропитания находился именно там. В углу комнаты была сложена стопка книг, обрызганных кровью, — в основном научная фантастика, среди них выделялись «Анатомия для аспирантов» под редакцией Грея и «Человек, который смеется» Виктора Гюго.

— Баки! — Я обернулся. — Найди Расса. Скажи ему о том, что мы нашли. А я здесь все обследую.

— Расс только завтра приедет из Тусона. Слушай, у тебя какой-то нездоровый вид...

— Черт возьми, убирайся отсюда и дай мне поработать!

Гарри выскочил из домика, его самолюбие было явно задето; я подумал о том, что совсем близко находятся владения Спрейгов и, возможно, где-то рядом бродит этот псих Джорджи Тильден, сын знаменитого шотландского патологоанатома. «Да ну? У него медицинское образование?» Открыв свой чемоданчик и достав все необходимые принадлежности, я стал искать улики в этой лачуге из ночных кошмаров.

Сначала я осмотрел потолок и пол. Кроме следов от грязи, оставленных недавно, — возможно, их оставил Гарри, — я нашел тонкий кусочек веревки под матрасом и соскреб с нее еле заметные частицы кожи, а в другую пробирку положил темный волосок с запекшейся кровью, снятый с матраса. Проверив кровь на цветность и увидев, что она была темно-бордового цвета, я взял еще несколько образцов на анализ. Затем я пометил и убрал веревку вместе с анатомическими и порнокартинками. Заметив на полу след от мужского ботинка, окаймленный кровью, я сделал замер и перенес частицы пыли, взятые с того места, где ступала подошва, на прозрачную бумагу.

После этого я занялся отпечатками пальцев.

Я обследовал все предметы в комнате, на которых, по моему мнению, могли быть отпечатки; все, за что можно было ухватиться или обо что можно было облокотиться; корешки и страницы книг, лежащих на полу. В книгах ничего существенного; на других поверхностях расплывчатые пятна, следы от перчаток и несколько совершенно отчетливых отпечатков пальцев. Закончив обследование, я взял ручку и обвел места, где они были обнаружены — на полу, дверном косяке и на стене, у изголовья кровати. Взяв увеличительное стекло и образцы отпечатков Бетти Шорт, я стал сравнивать.

Один аналогичный отпечаток.

Два.

Три — достаточно для судебного слушания.

Четыре, пять, шесть, мои руки задрожали оттого, что, вне всякого сомнения, именно в этом домике и была зарублена Черная Орхидея; дрожь в руках стала настолько сильной, что я не мог перенести на пластину оставшиеся отпечатки. Достав нож, я вырезал из двери кусок, на котором было четыре отпечатка, и завернул его в тряпку — прямо как лаборант-любитель. Упаковав свои принадлежности и весь дрожа, я вышел наружу и, увидев ручей с бегущей водой, понял, что именно там убийца вымыл тело. Внезапно мне в глаза бросился какой-то предмет, окрашенный в странный цвет.

Бейсбольная бита — верхний конец окрашен в темно-бордовый цвет.

Я шел к машине и думал о Бетти, живой, счастливой, влюбленной в парня, который никогда ей не изменит. Проходя мимо парка, я посмотрел на холм Ли. Указатель содержал теперь только буквы ГОЛЛИВУД; оркестр играл мелодию под названием: «Шоу-бизнес — лучший бизнес».

Я поехал в центр. Отдел по учету кадров городской администрации, равно как и офис службы иммиграции и натурализации были закрыты. Я позвонил в «Ар энд Аи», но узнать что-либо про уроженца Шотландии Джорджи Тильдена не смог — было ясно, что если я не получу подтверждения по отпечаткам пальцев в эту ночь, то сойду с ума. Оставалось только три варианта: звонить в вышестоящие организации, вламываться в них или давать взятку.

Вспомнив про дворника, который убирался во дворе здания, где располагался Отдел по учету кадров, я остановился на третьем варианте. Старик выслушал мою липовую историю, взял двадцать баксов, открыл дверь и провел меня к шкафам с документацией. Выдвинув ящик, подписанный «Работники, обслуживающие объекты городской недвижимости, — совместители», и достав увеличительное стекло вместе с деревянной пластинкой, посыпанной специальным порошком, я затаил дыхание.

"Тильден Джордж Редмонд, родился в Абердине, Шотландия, 4.03.1896. Рост 161 см, вес 80 кг, шатен, глаза зеленые. Адреса нет, занесен в список как «Приезжий — связываться через Э. Спрейга, телефон BE 43 91. Водительские права выданы в Калифорнии — номер ЛА 68224, марка машины: „форд“-пикап 1939 года, номер машины 6В 119 А. Уборка мусора на участках от Манчестер-стрит до Джефферсон, Ла Бреа и до Гувер-стрит — 39-я и Нортон — посередине». Внизу страницы отпечатки, снятые с обеих рук; один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять совпадающих отпечатков — три достаточно для ареста, шесть для направления в газовую камеру. Привет, Элизабет.

Я задвинул ящик обратно, дал дворнику еще одну десятку, чтобы он молчал, собрал свои принадлежности и вышел из здания. На улице я посмотрел на часы 20:10, среда 29 июня, 1949 года, вечер, когда коп-неудачник раскрыл самое нашумевшее дело в истории Калифорнии. Я дотронулся до травы на газоне, желая убедиться, что она осталась прежней, помахал рукой проходящим мимо служащим и представил, как сообщу эту сногсшибательную новость падре, Таду Грину и директору Хорраллу. Я уже видел себя снова на работе в Бюро, через год уже лейтенантом, мистер Лед, воплотивший в жизнь самые невероятные мечты Огня и Льда. Увидел свое имя в заголовках газет, Кэй снова со мной. Представил, как прижмут Спрейгов, как их опозорят за соучастие в убийстве, все их деньги окажутся бесполезными. И тут все мои мечты разбились о реальность: я не мог арестовать их, не признав того, что в 47-м году я скрыл улики по Мадлен и Линде Мартин. Оставалась либо анонимная слава, либо публичный позор.

Либо тайное правосудие.

Я поехал в Хэнкок-парк. «Кадиллака» Рамоны и «линкольна» Марты перед домом не было, зато там стоял «крайслер» Эммета и «паккард» Мадлен. Своим невзрачным «шевроле» я заблокировал им выезд, упершись задними колесами в клумбу с розами. Входная дверь казалась неприступной, зато боковое окно было открыто. Я взобрался на подоконник и запрыгнул в комнату.

Чучело Балто по-прежнему стояло возле камина и охраняло несколько коробок, стоявших на полу. Я проверил их содержимое; они были забиты одеждой, столовым серебром и дорогостоящим английским фарфором. Картонная коробка в конце была заполнена дешевыми вечерними платьями — довольно странная аномалия. В углу располагался альбом для зарисовок, на верхнем листе были нарисованы женские лица. Я подумал о художнице Марте, и тут же услышал голоса наверху.

Вытащив свой 45-й и надев глушитель, я пошел наверх. Голоса доносились из спальни хозяина: картавый голос Эммета и щебетание Мадлен. Прислонившись к стене в коридоре, я пробрался до двери и стал слушать.

— ...кроме того, один из моих мастеров сказал, что в этих чертовых трубах идет утечка газа. Это огромные убытки, милая. В лучшем случае штрафы за нарушение техники безопасности и правил об охране труда. Пришла пора показать вам троим Шотландию и позволить нашему еврейскому другу Мики К. продемонстрировать свой талант в общении с прессой. Вот увидишь, он переложит всю вину на старину Мэка, или на либералов, или еще на кого-нибудь. А когда все уляжется, мы возвратимся домой.

— Но я не хочу ехать в Европу, папа. О боже, Шотландия. Ты всегда говорил про ее наводящую тоску провинциальность.

— Ах, ты, наверное, думаешь, что будешь скучать там по своему зубастому дружку. Я подозревал это. Ну что ж, позволь тебя успокоить. В Абердине достаточно крепких и рослых парней, которым твой жалкий кавалер и в подметки не годится. Кстати, парней знающих свое место и не таких любопытных. Там у тебя не будет недостатка в здоровых жеребцах, это уж точно. Блайкерт уже давным-давно выполнил свое предназначение, и только из-за твоего пристрастия к опасным увлечениям он снова появился на нашем горизонте. Довольно неразумного пристрастия, должен добавить.

— О, папа, я не...

Я вышел из своего укрытия и вошел в комнату. Эммет и Мадлен, одетые, лежали на большой кровати, над которой свисал балдахин. Дочка положила голову на колени папы, который своими загрубевшими плотницкими руками массировал ей плечи. Первым меня заметил любовник-папочка; Мадлен еще продолжала ворковать, когда он прекратил ее ласкать. На кровати появилась моя тень; она завизжала.

Эммет быстро прикрыл ей рот рукой, на которой блеснуло несколько перстней с драгоценными камнями. Он сказал:

— Это не измена. Это просто привязанность, так что тут все законно.

Его реакция и спокойная манера речи были безупречны. Подражая ему, таким же спокойным голосом я ответил:

— Это Джорджи Тильден убил Элизабет Шорт. Она позвонила сюда двенадцатого января, и один из вас свел ее с Джорджи. На вилширском автобусе она приехала на встречу с ним. Остальное расскажете вы.

Вытаращив от изумления глаза, Мадлен дрожала, прикрытая руками папочки. Эммет посмотрел в сторону направленного на него револьвера.

— Я не оспариваю подобное утверждение, и я не оспариваю твое несколько запоздалое стремление помочь правосудию. Сказать тебе, где можно найти Джорджи?

— Нет, сначала расскажете мне про ваши шашни, а потом уже об их законности.

— Это замечание здесь едва ли уместно, паренек. Я поздравлю тебя с успешным завершением детективной работы, которую ты проделал, скажу, где ты можешь найти Джорджи, и на этом мы остановимся.

Ведь никто из нас не хочет, чтобы пострадала Мэдди, а обсуждение мрачного прошлого нашей семьи может отразиться на ней самым неблагоприятным образом.

Как будто для того, чтобы подчеркнуть отеческую заботу о дочери, Эммет высвободил руку. Мадлен вытерла со щеки размазанную по ней помаду и пролепетала:

— Папа, пусть он заткнется.

Я бросил:

— Это папа попросил тебя потрахаться со мной? Это папа попросил тебя пригласить меня на ужин, чтобы я передумал проверять твое алиби? И таким образом, вы решили, что немного гостеприимства и трахания поможет вам выйти сухими из воды? Значит, вы...

— Папа!

Рука Эммета возвратилась на место; Мадлен уткнулась в нее лицом. Шотландец сделал следующий логический ход.

— Давай говорить по существу, паренек. Выброси историю нашей семьи из головы. Чего ты на самом деле хочешь?

Я стал осматривать спальню, останавливая свой взор на предметах — и их стоимости, о которой мне хвалилась Мадлен. На дальней стене висела написанная маслом картина Пикассо — сто двадцать штук. На столике стояли две китайские вазы — семнадцать. Над кроватью какой-то голландский мастер стоимостью двести с лишним тысяч; уродливая статуэтка на тумбочке — двенадцать с половиной. Эммет, теперь уже с улыбкой на лице, сказал:

— Ты ценишь красивые вещи. Мне это нравится. И эти красивые вещи могут быть твоими. Только скажи мне, чего ты хочешь.

Первого я прострелил Пикассо. Глушитель ухнул «уфф» и пуля 45-го разорвала холст пополам. Следующими были две китайские вазы, куски фаянса разлетелись по всей комнате. С первого раза я не попал в статуэтку — но утешением мне стало разбитое зеркало, окантованное золотом. Папа с любимой дочкой в страхе прижались друг к другу; я взял на мушку Рембрандта, или Тициана, или хрен его знает кто это был. Прямым попаданием я пробил в нем приличную дыру, равно как и вырвал кусок штукатурки из стены. Рама покосилась и рухнула Эммету на плечо; револьвер раскалился у меня в руке. Но я все равно продолжал держать его, в барабане еще достаточно патронов, чтобы я смог получить то, что хотел.

Запах пороха, дым из дула и пыль от осыпавшейся штукатурки делали воздух непригодным для дыхания. Четыреста штук баксов превращены в хлам. Двое Спрейгов, обвивших друг друга на кровати, Эммет пришедший в себя первым, гладящий Мадлен, протирающий глаза и щурящийся.

Я приставил глушитель к его затылку.

— Ты, Джорджи, Бетти. Сделай так, чтобы я поверил, или я тут все нахрен разнесу.

Эммет откашлялся и расправил локоны Мадлен; я сказал:

— И со своей собственной дочерью.

Моя оторва подняла голову, высохшие слезы на щеках, пыль и помада на лице.

— Папа, он не мой настоящий отец, и мы никогда... поэтому все законно.

Я спросил:

— Тогда кто настоящий?

Эммет повернулся ко мне лицом и мягко отвел мою руку с револьвером в сторону. Он не выглядел обескураженным или сердитым. Напротив, он был похож на бизнесмена, предвкушавшего трудные переговоры по новому контракту.

— Ее отец — чудак Джорджи, а мать — Рамона. Хочешь подробности или этого достаточно?

Я сел в кресло, покрытое шелковой парчой, в полуярде от кровати.

— Рассказывай все. И не ври, потому что я все равно узнаю.

Эммет встал и, приводя себя в порядок, окинул взором причиненный комнате ущерб. Мадлен пошла в ванную; через несколько секунд я услышал звуки льющейся воды. Эммет сел на край кровати, и положил руки на колени, словно он собрался исповедоваться священнику. Я знал, что он думал, что сможет отделаться от меня, рассказав лишь то, что посчитает нужным; но я также знал, что заставлю его выложить все, чего бы это ни стоило.

— В середине 20-х Рамона захотела завести ребенка, — начал он, — но я был против, тогда она стала доставать меня своими разговорами об отцовстве. Как-то ночью я напился и подумал: «Мама, ты хотела ребенка, так я сделаю тебе такого же парня, как я». Я обработал ее без резинки, а наутро, протрезвев, забыл про этот случай. Я не знал, что она в то время встречалась с Джорджи, только чтобы заполучить этого жеребенка, которого она так страстно желала. Когда родилась Мадлен, я подумал, что это из-за того одного раза. Я прикипел к ней сердцем — к моей маленькой девочке. Через два года я решил сделать полный комплект, и мы родили Марту.

Я знаю, парень, что ты убил двух человек, и не могу похвастаться тем же. Я так же знаю, что тебе известно, что такое жестокость. Когда Мадлен исполнилось одиннадцать, я понял, что она — точная копия Джорджи. Поэтому, подловив подлеца, я разукрасил его лицо ножичком. Увидев, что он может умереть, я отвез его в больницу и там подкупил врачей, сказав им, чтобы они сделали отметку в своих журналах, что Джорджи — жертва автокатастрофы. Когда он вышел из больницы, на него было больно смотреть — обезображенный урод. Я стал просить у него прощения, дал деньги и работу — присматривать за моими владениями, а также устроил его рабочим по вывозу городского мусора.

Я подумал о том, что Мадлен и впрямь не была похожа ни на одного из своих родителей; вспомнил я также и о том, что Джейн Чемберс упоминала об автокатастрофе, после которой у Джорджи поехала крыша. Пока все, что рассказывал Эммет, походило на правду.

— А что насчет самого Джорджи? Вам когда-нибудь приходило в голову, что он сумасшедший? Что он опасен?

Выказывая мне симпатию, он похлопал меня по колену.

— Отцом Джорджи был Редмонд Тильден, довольно известный в Шотландии врач. Патологоанатом. В Абердине в то время еще сильно было влияние церкви и поэтому доктор Редмонд мог легально вскрывать трупы только казненных преступников и педофилов, которых местные жители насмерть забросали камнями. Джорджи нравилось дотрагиваться до внутренних органов, которые его отец вытаскивал при вскрытии. Когда я еще был мальчишкой, то слышал одну историю. И я ей верю. Как-то доктор Ред-монд купил труп у каких-то ублюдков. При вскрытии он вытащил сердце и оно еще билось. Джорджи наблюдал за этим, и вид пульсирующего сердца ему понравился. Я верю этой истории, потому что во время войны Джорджи то и дело протыкал своим штыком мертвых Гансов. Не уверен, но думаю и здесь, в Америке, он выкапывал трупы из могил. Снимал скальпы и вынимал внутренние органы. Все это, конечно, омерзительно.

Я увидел свет в конце туннеля, слабую надежду на то, что удастся распутать дело. Джейн Чемберс в нашем с ней разговоре упоминала о том, что Джорджи и Рамона снимали на кинопленку, организованные ими представления, и что эти представления были основаны на действительных событиях, происходивших с Эмметом в Первую мировую войну; а два года назад во время моего ужина в их доме Рамона упоминала о том, как они «разыгрывали на сцене те эпизоды из жизни мистера Спрейга, которые он предпочитает не вспоминать». Я ухватился за мою догадку.

— А как вы могли жить с сумасшедшим?

Эммет ответил:

— В свое время, парень, тебя носили на руках, поэтому ты знаешь, как иногда слабые люди нуждаются в том, чтобы ты о них позаботился. А здесь особая связь. Это как будто у тебя есть слабоумный младший брат.

— У меня был слабоумный брат, старше меня. И я его уважал.

Эммет засмеялся — скептически.

— По ту сторону я не был.

— Неужели? Элдридж Чемберс утверждает обратное. Перед своей смертью он оставил в городской администрации кое-какие материалы. Похоже на то, что в тридцатые годы ему довелось увидеть некоторые представления, которые устраивали Рамона и Джорджи. Маленькие девочки в солдатской форме и с игрушечными ружьями в руках. Джорджи отражает атаку немцев, а вы бежите, поджав хвост, как последний трус.

Эммет покраснел и попытался изобразить самодовольную ухмылку; его губы задвигались словно у паралитика. Я прокричал:

— Трус! — и со всей силы ударил его по лицу — и этот с виду суровый шотландский сукин сын бросился рыдать как дитя. Из ванны вышла Мадлен, в чистой одежде и со свежим макияжем. Подойдя к кровати, она обняла своего «папочку» так, как до этого обнимал ее он.

— Рассказывай, Эммет, — потребовал я.

Он рыдал на плече своей суррогатной дочери; она ласкала его с такой нежностью, которая мне и не снилась. Наконец он шепотом выдавил:

— Я не мог бросить Джорджи, потому что он спас мою жизнь. Мы отстали от своей части и оказались на поле, усеянном трупами. В то время к тому месту подошел немецкий патруль. Они протыкали штыками всех британцев, раненых или мертвых. Джорджи навалил на нас несколько трупов немецких солдат. Это были даже не трупы, а то, что от них осталось после минометного обстрела. Джорджи заставил меня заползти подо все эти оторванные конечности и вывернутые внутренности и оставаться там, пока не ушел патруль, а потом мы вылезли оттуда, и он меня вычистил и взбодрил разговорами про Америку. Так что, как видишь, я не мог...

Он не договорил. Мадлен гладила его плечи и ерошила волосы.

— Я знаю, что порнушку с участием Бетти и Линды Мартин снимали не в Тихуане, — проговорил я. — Имел ли Джорджи отношение к этому фильму?

— Нет, — ответила Мадлен с такой интонацией, какая до этого была у Эммета в начале разговора. — Мы с Линдой разговаривали в «Ла Берне», и она сказала, что ей нужно место для съемок небольшого фильма. Я поняла, что она имела в виду, и, так как мне хотелось снова увидеться с Бетти, я разрешила использовать один из пустующих домов моего папы, гостиные которого были выполнены в старинном стиле. Бетти, Линда и Дюк Веллингтон сняли этот фильм там. Джорджи за этим всем наблюдал. Он постоянно бродил по таким пустующим домам. И когда он увидел, как снимался этот фильм, то просто голову потерял из-за Бетти. Может быть, потому, что она была так похожа на меня... его дочь.

Я отвернулся, чтобы дать ей договорить не смущаясь.

— И что потом?

— Потом, где-то в районе Дня благодарения, Джорджи пришел к отцу и потребовал «дать ему эту девчонку». Он пригрозил, что расскажет о том, кто мой настоящий отец, а также предаст гласности подробности наших с папочкой отношений, представив дело таким образом, как будто это инцест. Я стала искать Бетти, но не могла ее нигде найти. Позже я узнала, что в то время она была в Сан-Диего. Папа позволил Джорджи остаться в гараже, потому что тот выдвигал все новые и новые требования. И он дал ему деньги за его молчание, но тот не унимался и вел себя все более нетерпимо.

Потом в тот воскресный вечер вдруг позвонила Бетти. Она была пьяна и назвала меня Мэри или каким-то таким именем. Она сказала, что обзванивает друзей, которые есть у нее в записной книжке, чтобы одолжить у кого-нибудь из них немного денег. Я дала трубку папе, и он пообещал ей денег, если она встретится с человеком, за которого он ручается. Как видишь, мы думали, что Бетти нужна была Джорджи только для... секса.

— И после того что вы о нем знали, вы ему поверили?

Эммет закричал:

— Ему просто нравилось трогать мертвых! Он был безобиден! Я не думал, что он будет убивать!

Я подтолкнул их к продолжению рассказа.

— И вы сказали ей о том, что у Джорджи медицинское прошлое?

— Потому что Бетти уважала врачей, — ответила Мадлен. — Потому что мы не хотели, чтобы она чувствовала себя последней шлюхой.

Я чуть не расхохотался.

— И что было дальше?

— Думаю, ты знаешь, что было дальше.

— Все равно расскажите.

Мадлен со злобным видом продолжила.

— Бетти приехала сюда на автобусе. Они с Джорджи удалились. Мы думали, что они поедут в какое-нибудь приличное место, чтобы побыть вдвоем.

— Типа мотеля «Красная Стрела»?

— Нет. Типа какого-нибудь папиного дома, за которым присматривал Джорджи! Бетти забыла у нас свою сумочку, и мы думали, что она вернется за ней, но она так и не вернулась, равно как не вернулся и Джорджи, а потом появились эти газеты, и мы стали догадываться о том, что могло произойти.

Если Мадлен думала, что на этом ее признание закончено, то она ошибалась.

— Расскажи, чем ты занималась, когда все это произошло. Как ты заметала следы?

Поглаживая Эммета, она заговорила:

— Я бросилась искать Линду Мартин и нашла ее в одном из баров в Долине. Я дала ей денег и попросила, чтобы в случае, если ее задержит полиция и начнет спрашивать про фильм, она сказала бы что его снимали мексиканцы в Тихуане. Когда вы ее задержали, она выполнила условие договора, но рассказала про фильм только потому, что вы обнаружили копию в ее сумке. Я также пыталась разыскать Дюка Веллингтона, но безуспешно. Меня это стало беспокоить, но потом он прислал свое алиби в «Геральд Экспресс», в котором не упоминалось место съемок. Поэтому опасность миновала. Потом...

— Потом появился я. И ты стала выпытывать у меня информацию по этому делу и подкидывала мне небольшие намеки по поводу Джорджи, наблюдая за моей реакцией.

Мадлен прекратила гладить Эммета и принялась изучать свой маникюр.

— Да.

— Как насчет того алиби, которое ты мне тогда дала? Лагуна-Бич, можешь спросить прислугу?

— Мы подкупили их, это на тот случай, если бы ты действительно решил их спросить. Хотя, вообще-то, они не очень хорошо говорят по-английски, и в любом случае ты мне тогда поверил.

Мадлен заулыбалась. Я спросил:

— А кто прислал фотографии Бетти и ее блокнот? Кто-то послал конверты, и ты говорила, что она забыла у вас сумочку.

Мадлен засмеялась.

— Это была моя гениальная сестра Марта. Она знала, что я знакома с Бетти, но в тот вечер, когда Бетти ушла с Джорджи, ее не было дома. Она не знала, что Джорджи шантажировал папу или что он убил Бетти. Она вырвала из телефонного справочника страницу с нашим номером и расцарапала лица на фотографиях, словно пытаясь сказать: «Ищите лесбиянку, то есть меня». Ей не терпелось меня очернить, растоптать. Она также позвонила в полицию и рассказала им про бар «Ла Берна». Расцарапанные лица на фотографиях это типично для Марты — когда она психует, то начинает царапаться как кошка.

Что-то в ее рассказе показалось мне подозрительным, но я никак не мог этого понять.

— Это тебе Марта сказала?

Мадлен стала полировать свои красные коготки.

— Когда в газетах написали про небольшой черный блокнот, я сразу поняла, что это дело рук Марты. Я выбила у нее признание.

Я повернулся к Эммету.

— А где Джорджи?

Старик заерзал.

— Возможно, он находится в одном из моих пустующих домов. Я принесу тебе их список.

— Принеси мне и все ваши четыре паспорта.

Эммет вышел из похожей на поле боя спальни. После его ухода Мадлен сказала:

— Ты мне действительно нравился, Баки. На самом деле.

— Прибереги это для папочки. Теперь ты оделась, так что прибереги сладенькое для папочки.

— Что ты собираешься сделать?

— Для начала я изложу все это на бумаге, в дополнение к вашим с папочкой показаниям. Потом я передам все эти бумаги другому полицейскому, просто на случай, если твой папаша пойдет к своему другу Мику Коэну с предложением меня грохнуть. И уже после этого я пойду за Джорджи.

Возвратился Эммет и протянул мне четыре американских паспорта и лист бумаги со списком домов. Мадлен пригрозила:

— Если ты отдашь в полицию наши показания, мы похороним тебя в суде. Все узнают про наши с тобой отношения.

Я поднялся и поцеловал ее в губы.

— Ну тогда мы пойдем ко дну вместе.

Домой я не поехал. Вместо этого я припарковался в нескольких кварталах от особняка Спрейгов и стал изучать список пустующих домов Эммета, одновременно размышляя о последних словах Мадлен, о том насколько далеко зашли наши с ней отношения.

Дома находились в двух местах — в Эко Парке и Силверлейке и в другом конце города, в Уотсе — не самом безопасном месте для пятидесятитрехлетнего белого мужчины. Силверлейк — Эко располагался в нескольких милях к востоку от холма Ли — тихий, зеленый район с массой извилистых улочек — вполне подходящее местечко для некрофила. Отметив в списке Эммета пять адресов, я отправился в путь.

Посетив первые три, я обнаружил там заброшенные лачуги: с разбитыми окнами и без электричества. На стенах надписи, оставленные мексиканскими бандами. Никакого «форда»-пикапа 39-го года выпуска — только запустение, сопровождаемое пронизывающими ветрами, дующими с Голливудских холмов. Уже за полночь, когда я ехал в направлении четвертого, отмеченного в списке дома, я вдруг пришел к одной идее, точнее, идея пришла ко мне.

Убить его.

Без публичной славы, без публичного позора — тайное правосудие. Отпустить Спрейгов, и перед тем как нажать на курок, выбить у Джорджи подробное признание. Записать его и потом найти способ обратить это признание против них.

Убить его.

И попытаться жить с этим.

И попытаться жить обычной жизнью, сознавая, что лучший друг Мики Коэна строит в отношении тебя такие же планы.

Я выбросил эти мысли из головы, как только увидел, что четвертый дом, находившийся в конце глухого переулка стоит целым и невредимым — чистый фасад, аккуратно подстриженная лужайка перед зданием. Припарковавшись в двух домах от места, я пошел к нему пешком. Никаких «фордов», зато много пустых карманов для их парковки.

Стоя на тротуаре, я стал осматривать дом. Это была постройка 20-х годов, небольшой домик в форме куба, отштукатуренный и покрашенный белилами с деревянными балочными перекрытиями. Я обошел его от подъездной аллеи до крошечного садика и вокруг вымощенной камнем дорожки, ведущей к парадному входу. В доме не было света — похоже, что все окна были занавешены плотными шторами. Вокруг дома стояла абсолютная тишина.

Вытащив револьвер, я нажал кнопку звонка. Ответа не последовало. Подождав двадцать секунд, я просунул пальцы в дверной проем. Почувствовав треснувшую деревянную планку, я достал свои наручники и, раскрыв их, вставил в проем узкую часть. Она застряла; я стал строгать дерево вокруг замка и делал это до тех пор, пока не увидел, что зазор двери уменьшился. Тогда я ее легонько толкнул — и она открылась.

Освещение с улицы помогло мне найти выключатель в доме; включив свет, я увидел пустую комнату с паутиной по углам. Подойдя к крыльцу, я закрыл дверь. Шторы на окнах не пропускали ни малейшей частицы света. Я возвратился в дом, закрыл дверь и заблокировал замок, вставив в него деревянную щепку.

Заблокировав вход, я пошел в дальнюю часть дома. Из комнаты рядом с кухней доносился какой-то медицинский запах. Приоткрыв ногой дверь, я стал шарить по стене в поисках выключателя. Когда я нажал его, мне в глаза ударил ослепительно яркий свет. Когда мой взор прояснился, я понял, чем пахнет: формальдегидом.

Вдоль стен были расположены полки с сосудами в которых хранились внутренние органы; на полу лежал матрас, полуприкрытый армейским одеялом. На нем скальп с окровавленной головы и две тетрадки. Собравшись с силами, я заставил себя посмотреть на все это.

В сосудах с жидкостью плавали мозги, глаза, сердца и кишки. Рука какой-то женщины с обручальным кольцом на пальце. Яичники, бесформенные внутренние органы, сосуд, наполненный пенисами. Челюсти с золотыми зубами.

Я почувствовал, что меня вот-вот вырвет, и, не желая больше смотреть на запекшуюся кровь, присел на корточки возле матраса. Подняв одну из тетрадей, я стал перелистывать ее; страницы были заполнены аккуратным почерком. Было дано описание того, как грабились могилы — в отдельных колонках названия кладбищ, имена захороненных и даты. Дойдя до страницы, на которой упоминалось то самое Лютеранское кладбище восточного Лос-Анджелеса, где была похоронена моя мать, я отбросил тетрадь в сторону и машинально ухватился за одеяло; но, увидев, что оно все заляпано застывшей спермой, в ужасе отшвырнул его к двери. Открыв другую тетрадь, я перенесся в 14 января 1947 года. Аккуратным мужским почерком было выведено:

"Когда она пришла в себя во вторник утром, я поняла, что она не выдержит дальнейших пыток и что мне тоже не следует задерживаться здесь надолго. Эти влюбленные пташки должны вот-вот проснуться. Надо сказать, что она очень гордилась своими маленькими сиськами. Даже тогда, когда я тушила о них «Честерфилд» вчера. Я решила, что буду отрезать их медленно.

Она была все еще в ступоре, возможно даже в шоке. Я показала ей эту знаменитую бейсбольную биту, которая принесла мне столько удовольствия в прошедшую воскресную ночь. Поводила ей по ее телу. Это, казалось, вывело ее из шока. Поковырялась в ее мелкой дырочке так, что она чуть не проглотила кляп. Жалко, что на бите не было острых шипов, как на тех орудиях пытки, которые использовались инквизицией. Тогда она точно не скоро бы забыла мои поглаживания. Держа биту перед ее лицом, я стала вырезать ножом пятно от сигареты на ее левой сиське. Она закусила кляп так сильно, что изо рта потекла кровь. Я воткнула нож глубже, почувствовала кость и начала вращать лезвие. Она попыталась закричать, и кляп провалился ей дальше в горло. На мгновение я вытащила его, она стала вопить что-то про свою маму. Я вставила кляп назад, задвинув его поглубже, и стала резать правую сиську.

Похоже, в тех местах, где она связана, у ней начинается инфекция. Веревки сдавили ее лодыжки, и из них уже течет гной..."

Отложив тетрадь в сторону, я понял, что готов это сделать, а если бы замешкался, то следующие несколько страниц вернули бы меня в нужное состояние. Я встал, посмотрел на аккуратно выстроенные в ряд сосуды с внутренними органами и подумал, приходилось ли Джорджи убивать раньше. Тут мой взгляд остановился на сосуде, стоявшем отдельно от остальных, на подоконнике, над матрасом.

Треугольный кусочек плоти с татуировкой, изображавшей сердце с эмблемой ВВС внутри, и надписью внизу: «Бетти и майор Мэтт».

Я закрыл глаза и задрожал; обхватив себя руками, я пытался сказать Бетти, что извиняюсь за то, что увидел ее сокровенную часть, что я не хотел заходить так далеко, что просто хотел помочь ей. Я хотел говорить это снова и снова. Но тут кто-то нежно до меня дотронулся, и я был благодарен за это нежное прикосновение.

Обернувшись, я увидел мужчину. Его лицо было обезображено шрамами. В руках он держал крючковатые медицинские инструменты, инструменты, которыми можно было резать и шуровать внутри. Он прикоснулся этими скальпелями к своей щеке; я охнул и потянулся за револьвером. Два стальных лезвия метнулись в мою сторону; мой 45-й выскользнул из кобуры и упал на пол.

Я отскочил в сторону; лезвия полоснули по моей куртке и задели мне ключицу. Я ударил Тильдена в пах; некрофил на секунду потерял равновесие, а затем снова ринулся на меня, размахивая своим лезвиями и припирая меня к полкам с сосудами.

Сосуды с грохотом полетели на пол, формальдегид полился наружу, а вместе с ним и куски ужасной плоти. Тильден наседал на меня, пытаясь вонзить свои скальпели. Мне удалось схватить его за руку и ударить между ног. Он крякнул, но не отступил, его лицо все ближе и ближе ко мне. Оказавшись от меня всего в нескольких дюймах, он обнажил зубы и укусил меня за щеку; я почувстовавал нестерпимую боль. Я нанес ему еще один удар между ног, его хватка ослабла, он снова укусил меня, и я опустил руки. Его скальпель пролетел у меня над ухом и ударился в полку за моей спиной; я стал шарить рукой в поисках какого-нибудь предмета и, нащупав большой кусок стекла, вонзил его в лицо Джорджи, как раз в тот момент, когда он собирался нанести очередной удар скальпелем; он дико завизжал; стальное лезвие пронзило мое плечо.

Полки обрушились на пол. Джорджи повалился на меня, из пустой глазницы рекой лилась кровь. Увидев в нескольких ярдах от себя свой револьвер, я протащил нас обоих до этого места и схватил оружие. Отчаянно визжа, Джорджи поднял руку и стал тянуться к моему горлу, его открытый рот прямо передо мной. Я вставил дуло в его пустую глазницу и вышиб ему мозги.