Глава 23

Моя приемная мать, Дорис, любила повторять, что каждый божий день ты чему-нибудь новому да учишься. Я всегда воспринимал это как завуалированную угрозу, но в данном конкретном случае то, что я узнал от Джекки, показалось мне безобидным и восхитительно бесполезным. Оказалось, то, о чем я думал, называется «Плюс четыре», и это не галстук, а нечто вроде костюма для гольфа. А «Форма пять», как выяснилось, означает роль, называемую так потому, что занятый в ней актер – в моем случае этот термин надо понимать довольно относительно – произносит не больше пяти реплик. Я не совсем понял, почему так важна именно цифра «пять» – вроде бы что-то связанное с профсоюзами. Чем больше я узнавал о шоу-бизнесе, тем больше начинал думать, что все в нем определяется профсоюзом.

Так или иначе, режиссер по имени Виктор Торрано не увидел ничего странного в том, чтобы дать небольшую роль зануде-медэксперту, не обладавшему особенными актерскими навыками – по крайней мере, в кино. Он только вздохнул.

– Ладно, – устало сказал он. – Какого черта. И нечего трепетать своими ресницами.

К изрядному своему облегчению, я понял, что последние слова относились к Джекки.

Виктор повернулся и осмотрел меня с ног до головы.

– Та-ак… Что ж, есть у меня несколько ролей, на которые я все равно собирался взять местных. Так… Да, для копа жидковат. А для наркодилера недостаточно отрицательный типаж… – Он заглянул мне в лицо и поморщился. – Да, извините, как вас зовут?

– Декстер Морган, – ответил я. Хорошо бы все и дальше шло с такой же легкостью.

– Декстер, да. Вы имеете какое-нибудь представление о медицинской экспертизе?

Как я ни старался, мне не удалось удержаться от улыбки:

– Если уж на то пошло…

В общем, вскоре он позвонил куда надо, и Декстер стал актером.

Джекки отвела меня обратно в логово Сильвии. В руке я сжимал записку от Виктора, согласно которой я отныне и присно, во веки веков… ну или по меньшей мере на один эпизод зовусь Беном Уэбстером, сцена номер сорок девять, и меня надлежит одеть соответствующим образом.

– Бен Уэбстер, – сказал я Джекки, стоило нам выйти от Виктора. – Разве не так звали драматурга елизаветинских времен?

Джекки похлопала меня по плечу:

– Не думаю. Вас это нервирует, признайтесь?

– Да нет, – признался я. – То есть ни капельки.

Она чуть кривовато улыбнулась и пообещала:

– Вы справитесь. Не переживайте на этот счет.

Если честно, я совершенно не переживал по поводу игры. В конце концов, я играл всю свою жизнь, исполняя роль нормального человека и славного парня – кем на деле не являлся. И – если уж меня до сих пор не засадили за решетку и не застрелили – роль свою я исполняю отменно.

Мы вернулись в гардеробную как раз вовремя, чтобы увидеть, как Коди помогает Сильвии снимать мерку с руки Ренни. Ренни стоял перед ними, голый по пояс, и должен сказать, зрелище это было не особенно устрашающее. Жирным я бы его, конечно, не назвал, но и той физической формы, для сохранения которой Роберт прилагал столько усилий, у него тоже не было. Судя по его мускулатуре, Ренни уделял больше внимания не столько физическим упражнениям, сколько еде.

– Мисс Форрест? – произнес мелодичный голос рядом со мной. Я повернулся и увидел одного из ассистентов Сильвии.

– Да? – отозвалась Джекки.

Ассистент улыбнулся:

– Привет, меня зовут Фредди. Должен признаться, мне нравится, как вы работаете. Сильвия хочет примерить на вас платье для сцены похорон.

Джекки кивнула:

– А если Сильвия чего-то хочет…

– …то так оно и будет, – договорил Фредди. – Поверьте, уж я-то знаю. Я проработал с ней… сколько? Впрочем, – он снова улыбнулся и махнул рукой в сторону примерочных. – Не угодно ли пройти со мной?

Джекки взглянула на меня.

– Это может занять какое-то время. Кофе там, рядом с диваном. – Она улыбнулась и ушла с Фредди.

Я пошел посмотреть, как там Коди. Он оглянулся на меня и кивнул, что для него было равноценно улыбке до ушей.

– А, Декстер, – оживился Ренни. – Я так и знал, что ты вернешься, стоит мне снять рубаху. – Он напряг мышцы, вернее, сделал попытку: напрягать-то особо было нечего. – Что скажешь?

– Стой смирно! – рявкнула на него Сильвия, шлепком вернув его руки в надлежащее положение.

– Думаю, вам лучше надеть рубаху, – посоветовал я.

– Ну да, слишком много соблазна, да? Мне все об этом говорят.

Я не стал его разубеждать.

– Как тут дела у Коди? – поинтересовался я у Сильвии. – Он вам уши еще не оборвал?

Она покосилась на меня и тут же снова рыкнула на Ренни.

– Руку подними? Да левую же! – Не прекращая орудовать сантиметром, карандашом и блокнотом, она принялась рассказывать: – Коди замечательный мальчик и помощник отличный. – Сильвия одарила Коди своей жуткой улыбкой. – Только очень молчаливый. За все время не больше трех слов произнес.

– Если произнес хотя бы три, это уже круто, – заверил я ее. – Должно быть, вы ему понравились.

Коди посмотрел на меня лишенным всякого выражения взглядом.

– Где твоя сестра? – спросил я.

Он мотнул головой в сторону входной двери.

– Роберт, – коротко ответил он, сумев вложить в это имя максимум неодобрения.

Признаюсь, с моей стороны это было глупо, но я машинально посмотрел на дверь. Она ничего не сказала и даже не отворилась. Я провел с Джекки и Виктором никак не меньше десяти минут; ума не приложу, что можно смотреть в гримерной так долго. Впрочем, я же не одиннадцатилетняя девочка и не стареющий актер-гей. И да, я вспомнил, что держу в руке листок бумаги, подтверждающий, что сам я теперь тоже актер. Интересно, не прорежется ли у меня теперь тоже интерес к гримерной? Пока этого еще не произошло.

Так или иначе, если Эстор может провести столько времени, изучая румяна и тени для глаз, значит, ее фантазии насчет карьеры актрисы дошли до крайней точки. Я не видел в этом ничего опасного: стоит съемкам закончиться, и ей не предоставится нового шанса заглянуть в гламурный мир шоу-бизнеса – если, конечно, я не окажусь столь сокрушительно трогателен в своей роли камео, что это побудит меня начать собственную артистическую карьеру. Я не мог совершенно исключить такой перспективы, но все же она казалась маловероятной.

А пока Эстор могла еще предаваться своим мечтам, я решил воспользоваться мелкими привилегиями актерского ремесла. Поэтому подошел к кофейнику, налил себе чашку и взял из коробки пончик.

Каким-то образом мне удалось пережить этот день, и в конце концов мы сумели загнать и окружить Эстор и Коди и отослали домой с тетей Деборой. Это стоило нервов, что усугублялось тем, как ухмылялась Джекки при виде меня в роли Доброго Папочки Декстера. Лично я не считал это таким уж забавным и с облегчением вздохнул, когда Дебз наконец увела их прочь, а мы с Джекки отправились к себе в гостиницу перекусить и подготовиться к вечернему концерту Ренни.

От Джекки ожидалось больше, чем просто сидеть с остальной публикой и смеяться на камеру. Компания запланировала несколько интервью со звездами за кулисами шоу, в том числе и с Джекки. Из-за этого ей пришлось приехать пораньше, так что в театре Гусмана мы оказались в самом начале восьмого. Настоящее название театра – Центр сценических искусств Гусмана, и собственно театр занимает только часть его, а именно реконструированный кинотеатр времен немого кино двадцатых годов прошлого века. Здоровенная афиша над входом, прямо под сохранившимся с тех пор названием «ОЛИМПИЯ», гласила: «Только один вечер! РЕННИ БОДРО!»

У входа толпилось довольно много народа. Когда наш «линкольн» затормозил у тротуара, в его сторону повернулось целое море лиц. Я потянулся к дверной ручке, но Джекки взяла меня за запястье.

– Мне страшно, – призналась она. – В газетах написали, что я буду здесь сегодня, и он может… может стоять здесь в толпе и ждать меня.

– Не думаю, – уверенно возразил я, хотя и не мог озвучить причины своей уверенности. – Но если он и здесь, я не подпущу его к вам.

Джекки посмотрела на меня в поисках утешения, и я почувствовал, что стоит сказать нечто ободряющее. На ум пришла фраза из какого-то старого фильма:

– Прежде ему придется справиться со мной.

Джекки глядела на меня еще несколько секунд, а потом неожиданно подалась вперед и поцеловала в губы.

– Я вам верю, – сказала она.

Во рту у меня остался вкус ее помады, а в голове – оглушенная пустота. Довольно долго я не мог собраться с мыслями, а когда сумел с грехом пополам склепать хотя бы одну, у меня вышло что-то вроде: – Я… это… выйду, проверю…

Как неуклюжий робот-подросток, я нашарил ручку, открыл дверь и выбрался на тротуар.

Толпа, затаив дыхание, смотрела на машину. Когда из салона показался я, среди людей пронесся вздох разочарования. Обидно, конечно, но их нельзя в этом винить: они ведь еще не видели моего камео. Интересно, заметили ли они, как Джекки меня целует? Я оглянулся на автомобиль и ничего не смог разглядеть в салоне сквозь тонированные стекла. Что ж, тогда понятно: увидь они поцелуй, и толпа наверняка разразилась бы одобрительным воплем.

Я проделал всю дурацкую процедуру по поискам Патрика и, разумеется, не обнаружил его: ни водорослей, ни крабов, ни следов от якорной цепи на газоне – ничего. Поэтому я вернулся к машине и отворил дверь.

– Чисто, – доложил я, и Джекки, протянув мне ладонь, скользнула по дивану к выходу.

– У вас губы в помаде, – вполголоса сообщила она и улыбнулась. Я вытер рот рукавом и подал ей руку, помогая выбраться из машины. Последовала двухсекундная пауза, на протяжении которой мы успели сделать целый шаг по тротуару в направлении входа, а потом кто-то заорал: «Джекки Форрест!» – и тут началось такое, от чего ее действительно стоило бы спасать. Толпа ринулась на нас, гудя, как перекачанный стероидами пчелиный рой. Десятки вспышек ослепили меня, и некоторое время я не видел ничего, кроме пляшущих в глазах багровых пятен. Я поморгал, и зрение вернулось – как раз вовремя, чтобы я успел втянуть голову в плечи, когда из толпы выметнулась и протянулась к нам сотня рук с программками для автографа или просто машущих, как стая обезумевших птиц. Уши заложило от воплей «Джекки! Джекки!», выкрикиваемых со всеми возможными акцентами, начиная с кубинского или гаитянского и заканчивая выговором манхэттенских реднеков.

Джекки блестяще исполнила свою роль, улыбаясь толпе и в то же время игнорируя ее. Она шла, чуть опустив голову и цепляясь за мою руку как за последний клочок травы, удерживающий ее от падения в водопад. Я как мог пытался прикрыть ее своим телом, не прекращая при этом поступательного движения, но защитить ее одновременно со всех сторон не мог и надеялся лишь, что никто не заденет ее рукой слишком уж сильно.

Каким-то образом мне удалось довести ее до дверей сквозь эту чащу рук, и, когда толпа наконец поредела и сомкнулась у нас за спиной, первое, что я увидел, – это троицу билетеров, с ухмылкой распахнувших перед нами дверь.

– Спасибо за помощь, – сказал я им. Меня они, однако, даже не заметили; все их внимание было сосредоточено на том, чтобы Джекки миновала двери, не поранившись о косяк.

Удостоверившись в том, что мы благополучно оказались внутри, все трое выпрямились с гордыми улыбками, будто спасли Джекки от неминуемой смерти. Мне ужасно захотелось столкнуть их лбами: собственно, они просто стояли и смотрели на то, как толпа пытается растерзать нас на части, в результате чего моя рубашка оказалась порвана. Однако Джекки просто кивнула им, коротко поблагодарила и подала мне руку. Я повел ее в театр.

За то время, что мы шли по богато декорированному вестибюлю в собственно «Олимпию», мы немного оправились от беспощадной народной любви, а я еще и успел оценить ущерб. Я обнаружил вторую дыру в рубашке, три царапины на руках и по меньшей мере три пятна на ребрах, обещавших к утру превратиться в полноценные синяки. И все же, каким бы невероятным это ни казалось, это возбуждало. Второй раз за последние дни я обнаружил, что мне нравится восторг кучи совершенно незнакомых людей. Я понимал, конечно, что меня они почти не замечали, что все их внимание приковано к Джекки, и все равно мне это нравилось. И еще больше возбуждало то, что их кумир шел рядом со мной, что Джекки даже поцеловала меня, чего толпа от нее никогда не дождется. И вместе с этим удовольствием я обнаружил, что мне приходится отмахиваться от нарастающей горечи: ведь все это закончится, и очень скоро.

Я покосился на Джекки в профиль. Каким-то образом даже после всех этих телячьих нежностей толпы ее прическа осталась в безупречном порядке, и она вся до последнего штриха была той самой богиней, которую хотела видеть публика, – богиней, которая меня поцеловала, а я так и не мог сказать почему.

Джекки повернулась, и взгляд ее лавандовых глаз обратился ко мне.

– Что? – спросила она.

– А… – я вдруг отчего-то смутился. – Ничего. Ну, сами знаете.

– Нет, не знаю, – улыбнулась она. – Скажите сами.

– Да нет, ничего, – замялся я. – Просто… толпа. И вы… – Я хотел сказать: «Вы меня поцеловали», но почему-то с губ моих сорвалось: – Вы выглядели такой… безупречной.

– Спасибо, что хоть заметили, – хмыкнула она, но тут мы вступили в зал, и она подняла взгляд. – Ох, вы только посмотрите! Красота какая! – Джекки застыла на месте, запрокинув голову, и я с трудом оторвал взгляд от изгиба ее шеи и тоже посмотрел на потолок.

Наверное, он и правда очень красив. Но я видел его прежде и много раз читал в газетах, что он роскошен, прекрасен, что это сокровище золотой эры и так далее и тому подобное. Если честно, такого рода штуки меня мало трогают. Но Джекки потребовалось не меньше десятка секунд на то, чтобы приглядеться ко всем этим позолоченным завиткам и намалеванному ночному небосводу, и все это время я стоял в почтительном молчании.

– Ух ты! – выдохнула она наконец. – По сравнению с этим Китайский театр в Эл-Эй просто фигня.

Где-то далеко от входа, в третьем ряду, Дебора, оглянувшись, увидела нас и поднялась с места. Однако прежде чем она успела подойти к нам, ее опередил хорошо одетый молодой человек, вышедший вслед за нами из фойе. Я внимательно пригляделся к нему на случай, если это снайпер или зомби, но он только улыбнулся.

– Мисс Форрест? – спросил он.

Джекки оторвала взгляд от вычурного потолка, и молодой человек одарил ее белозубой улыбкой.

– Привет, меня зовут Редайм Рэйтман, – представился он. – Мистер Эйсен просит вас зайти в гримерную к Ренни – они там снимают фрагмент за кулисами.

– Конечно, – кивнула она, и тут к нам подошла Дебора.

– Что, черт подери, с тобой случилось? – поинтересовалась она, разглядывая мою порванную рубашку.

– Изъявления народного восторга, – ответил я. – Думаю, кто-то меня узнал.

Дебора фыркнула и повернулась к Джекки.

– А на тебе ни следа, – заметила она.

– Богатый опыт, – коротко ответила Джекки.

– Мне надо встретить Риту в вестибюле, – сказал я Деборе. – Побудешь пока с Джекки?

– Давай, иди, – буркнула Дебз. Рэйтман кашлянул, собираясь что-то сказать, но Дебора одарила его качественной полицейской улыбкой, и он промолчал, ограничившись недовольной гримасой.

– О, – сказала Джекки. – Мне нужно ненадолго за кулисы, пошли?

– Сейчас пойдем, – кивнула Дебз. – Но я взяла нам с тобой по пивку. – Она мотнула головой в сторону своего места в третьем ряду. – Захватим их и пойдем.

– Ох, вот спасибо, – просияла Джекки и, потрепав меня на прощание по руке, ушла с Деборой и Рэйтманом в направлении сцены.

Я смотрел, как они забирают свое пиво, а потом следом за Рэйтманом идут к боковому выходу. Когда они скрылись из вида, я взглянул на сцену. На ней пока ничего не было, только задник с панорамой ночного города. Откуда-то сверху свешивалась огромная надпись восьмифутовыми буквами: «РЕННИ». Перед всем этим, у самого края сцены стояли стул с бутылкой воды и штатив с радиомикрофоном. И больше никаких декораций – все остальное предстояло сделать самому Ренни.

Я посмотрел на часы. Как это ни странно, их не сорвали с моей руки, не раздавили, и они еще даже шли. Стрелки показывали 19.28. Мы с Ритой договорились встретиться в вестибюле в полвосьмого, так что я поднялся по проходу и вышел из зала.

Я хорошо знал Риту и поэтому думал, что мне придется прождать минут пятнадцать или двадцать: при чистокровной англосаксонской родословной жила она по кубинскому времени, так что никуда еще не приходила, не опоздав минимум на четверть часа.

Однако я не принял в расчет ее детского преклонения перед всем, что связано с Голливудом, и, едва выйдя в вестибюль, застыл от потрясения при виде открывшегося мне зрелища. Это была Рита – она в беспокойном ожидании ходила из угла в угол. Она как раз дошла до дальней стены вестибюля и повернулась, взметнув подол своего почти прозрачного платья. Даже на таком расстоянии я разглядел тревожные морщины на ее лице, а она нервным движением потерла левую руку правой. И тут увидела меня; ее лицо просияло, и Рита почти бегом бросилась ко мне через весь вестибюль.

– Боже мой, Декстер! – выпалила она. – Мне кажется, я видела Энди Гарсиа? И, говорят, сам мэр… Это что, и есть твоя рубашка? – Она провела по рубашке ладонью, словно от ее прикосновения та могла превратиться во что-то пристойное. – Ох, Декстер, тут же дырка прямо на груди… ты что, в этом пришел? – Рита прикусила губу, и вид у нее стал огорченный.

Я поборол соблазн сказать ей, что нет, это рубашка не моя, а Энди Гарсиа, и я как раз собирался поменяться с ним одеждой прямо здесь, в вестибюле.

– Все в полном порядке, – заверил я. – Это же не официальный прием, а всего лишь комедийный концерт.

– Да, но дырка?.. – возразила она. – И еще одна на спине, и… что это такое у тебя на рукаве? – Рита нахмурилась, потерла рукой что-то у меня на рукаве, и я осознал, что это помада от поцелуя Джекки.

– А, это? Ну, понимаешь… – произнес я как мог небрежнее. – Это мы сквозь толпу прорывались.

Рита покачала головой, но, к счастью для меня, не заметила, похоже, насколько невразумительно прозвучал мой ответ.

– Вся рубашка… У тебя ужасный вид, Декстер… и она совершенно не подходит к тому, что я… я хочу сказать, я теперь выгляжу как… Сколько времени до… если так, я могла бы переодеться в…

– Ты очень хорошо смотришься, – сказал я, хотя, признаться, по сравнению с нарядом Джекки она выглядела даже избыточно одетой.

Рита провела руками по платью, разглаживая несуществующие складки.

– Ну… да… ладно, – пробормотала она, в сомнении качая головой. – Я хочу сказать, это… ты мог бы и предупредить меня, что… а как одеты все остальные?

Я неплохо разбираюсь во многих вопросах, но с готовностью признаю, что мода в их число никак не входит, и к тому же вряд ли фойе театра Гусмана очень подходит для ее изучения. Поэтому я принял командный вид и осторожно потянул ее за руку.

– Пошли в зал, – предложил я. – Там сама увидишь.

Рита не двинулась с места и тревожно нахмурилась.

– Все? Боже мой, я же не…

Я потянул сильнее:

– Идем, я познакомлю тебя с Робертом Чейзом.

Если мне казалось, что Эстор как-то слишком эмоционально реагирует на Роберта, то это только потому, что я еще не видел реакции ее матери. Рита покраснела как мак, вся затрепетала и впервые за всю историю наших отношений не смогла с первой попытки выговорить одно-единственное слово.

– Ро… Ро… нет, правда? – пробормотала она. – Что… ты… Ро… Роберт Чейз тоже здесь? И ты?..

Я наблюдал за всем этим спектаклем с изрядной долей раздражения. За все время общения с Чейзом я не нашел в нем ничего заслуживающего хоть малейшего уважения – и тут Рита начинает трепетать при одной мысли о том, что он тоже здесь. А еще я совершенно точно помнил, что говорил ей о списке всех приглашенных на концерт, поэтому у нее не имелось ни малейшего повода впадать в ступор, грозя испортить парадный ковер своими восторженными слюнями. Интересно, волновалась бы она так, скажи я, что Роберт – гей?

С другой стороны, в таком нервическом состоянии Рита утратила способность к сопротивлению; я еще раз потянул ее за руку, и она послушно потащилась следом.

– Идем, – повторил я. – Настоящие чудеса ожидают внутри.

Места мне дали совсем близко от сцены, во втором ряду, почти по центру зала. Не знаю, кому принадлежала эта идея, телекомпании или капитану Мэтьюзу, но сидеть мне выпало рядом с Робертом. Подозреваю, для того, чтобы камеры запечатлели трогательное единение звезд с бравыми полицейскими. Как бы то ни было, как следствие этого знакомство Риты с Робертом становилось практически неизбежным, однако когда мы вошли в зал, Чейза нигде не было видно. Впрочем, стоило нам добраться до своего ряда, как он вышел из той самой двери, куда выходили Джекки с Дебз, и направился в нашу сторону, улыбаясь и приветствуя толпу взмахом руки.

Я наивно рассчитывал быстро представить их друг другу и спокойно жить дальше – однако снова не учел затруднений, связанных с восторженным отношением Риты к Роберту. Стоило ей увидеть его, как она застыла на месте, побледнела и снова затрепетала.

– О нет, – выпалила она, что показалось мне довольно странным, учитывая ее мечту познакомиться с ним. – Боже мой, это он, это он… – Словно в трансе, Рита принялась раскачиваться с носков на пятки и обратно. – Ох, божемой, божемойбожемойбожемой… – повторяла она, хотя по личному опыту я твердо знал, что между Богом и Робертом нет решительно ничего общего.

Люди на соседних рядах начали на нас коситься, одни с усмешкой, другие с любопытством. Конечно, мне нравилось купаться в лучах той славы и того внимания, с которым толпа провожала Джекки. Но тут внимание было совсем другим: я видел в обращенных на нас взглядах иронию, осуждение и даже сочувствие, и мне это не особо нравилось. Я потянул Риту за руку, и она крошечными неверными шажками двинулась дальше. Мне удалось-таки довести ее до наших мест, но садиться она решительно отказалась и стояла, глядя на Роберта, пока я не сообразил, что мы так и простоим весь вечер, если ничего не предпринять.

Поэтому я помахал Роберту, и он с улыбкой подошел к нам.

– Роберт, – сказал я. – Это моя жена, Рита.

Роберт протянул ей руку:

– Круто! Чертовски круто познакомиться с вами!

Рита так и стояла с лицом, застывшим в неестественной маске. Я надеялся только, что она не пустит слюни.

Последовало несколько неловких секунд, а потом Роберт сделал еще шаг вперед и взял Риту за руку.

– Ого, – заметил он, пожимая ее вялую ладонь. – Теперь ясно, в кого Эстор унаследовала внешность. У вас потрясающие дети, Рита.

– Ох, ахаха… – подала наконец голос Рита. – Обожемой, глазам своим не верю… я так люблю ваше… обожемой, это действительно вы!..

– Думаю, так оно и есть, – улыбнулся Роберт. Он попытался было отнять руку, но теперь Рита вцепилась в него уже мертвой, потной хваткой. – Э… – произнес он, посмотрев на меня.

– Рита, – встряхнул я ее. – Мне кажется, Роберт хотел бы получить свою руку обратно.

– Обожемой, – повторила она, отдернула ладонь и отпрыгнула назад, приземлившись точно на мои туфли. – Ради бога, простите, простите, я только…

– Да ничего страшного, – заверил ее Роберт. – Очень рад познакомиться с вами, Рита. – Он улыбнулся ей еще раз и, протиснувшись мимо нас, с облегчением опустился на свое место.

Рита продолжала зачарованно смотреть на него, как я ни подталкивал ее легонько в спину. В конце концов я не выдержал и предложил:

– Может, мы все-таки сядем?

– Ох, – спохватилась она и даже подпрыгнула, словно очнувшись. – Но я не… разве что если ты сядешь рядом с… обожемой, как я могу?..

– Ладно, – кивнул я и устроился на соседнем с Робертом месте. Спустя секунду или две Рита все-таки вспомнила, как надо садиться, и мешком осела рядом со мной.

Рита не могла успокоиться еще несколько минут; только она начинала приходить в себя, как косилась на Роберта и снова заливалась краской и принималась дрожать. Я пытался не обращать на это внимания, но ее восторженный трепет сотрясал и мое кресло. Я посмотрел налево – туда, где полагалось сидеть Джекки и Деборе. Они еще не вернулись; должно быть, допивали свое пиво и трепались с другими звездами в гримерке у Ренни. Я надеялся только, что рубашки он при этом не снимал.

Мое кресло снова содрогнулось, и я покосился на Риту. Ее левая нога дергалась как от тика. Интересно, подумал я, придет ли она в себя, когда начнется представление? Ренни придется постараться вовсю, чтобы отвлечь ее от сидящего рядом Роберта-божества. Я искренне надеялся, что Ренни сможет всех развеселить. Но что он там говорил Роберту? Что он типа не комик, а социальный комментатор? Окажется ли это достаточно смешным, чтобы прекратить конвульсии Риты? Способен ли вообще кто-то с живущим внутри Попутчиком быть смешным? Ну, то есть я-то известен своей сообразительностью, но собирать целые залы, боюсь, не смог бы.

Тем не менее в Ренни верила настоящая, серьезная телекомпания – достаточно верила, чтобы устроить ему бенефис. Хотя, если подумать, они и Роберта на главную роль взяли… а с другой стороны, взяли и Джекки. В общем, я расценил шансы как пятьдесят на пятьдесят. И как знать? Все может быть. Возможно, он сумеет рассмешить даже меня. Я, конечно, сильно сомневаюсь в этом, но случались вещи и куда как более странные – и со мной в том числе. Например, то, что я женат, имею детей и все считают меня классным.

Из динамиков грянула бравурная музыка, на сцену вышел какой-то жизнерадостный молодой человек и снял микрофон со штатива.

– Эге-е-еей, МАЙАМИ! – проревел он голосом счастливой пароходной сирены, и по какой-то непонятной мне причине зал отозвался радостными воплями.

Некоторое время он рассказывал нам, что именно сегодня будут снимать, то есть то, что я знал и так, потом попросил нас вырубить свои мобильники, не снимать со вспышкой и не забывать смеяться. Он сказал еще одну или две шутки, которым, наверное, полагалось быть смешными, и наконец, проорав «Оооо-КЕЙ! Наслаждайтесь концертом!», повесил микрофон обратно на штатив и под общие аплодисменты ушел за кулисы.

Секундой спустя погас свет, шум зрительного зала понизился до приглушенного шепота, и конферансье объявил:

– Леди и джентльмены, мистер РЕННИ… БОДРО!