Глава 21

В субботу Джекки долго не поднималась. Сам я из жаворонков, и в любом случае на диванчике в дорогой гостинице не залежишься. Поэтому в семь утра я был уже на ногах, а в четверть восьмого сидел за завтраком на балконе. Солнце встало строго по расписанию, как оно делает и в рабочие будни, но по причине выходного я ел немного медленнее.

Далеко в море двигались стайки лодок – на юг в Киз, или на запад в Бимини, к Гольфстриму, а то и дальше. Большой спортивный катер с ревом прошел, оставив за собой шикарный расходящийся хвост, прямо над тем местом, где я попрощался с Патриком. Я подумал: если бы завихрений от винта хватило бы, чтобы освободить тело от якоря, – наверняка оно бы пробкой выскочило на поверхность и подпрыгивало на волнах следом за катером аж до самых Багам.

Хотя, может, и нет. А если и всплыло бы, не думаю, чтобы эта белая махина сбавила ход, тем более если ее ждет рыбешка.

Я отхлебнул апельсинового сока. Отличного, свежевыжатого. Бельгийские вафли тоже не уступали ему качеством, да и бекон поджарили идеально: хрустящим, но не пересушенным. Да и фрукты отличные – наверное, лучших я в жизни не ел… если не считать, конечно, вчерашнего завтрака. И позавчерашнего. У обычных фруктов из супермаркета совсем другой вкус, словно их накачали водой, чтобы они казались больше и ярче. От этих даже пахло по-другому… по-настоящему. А вкус… Такой, какого и ожидаешь от фруктов по их внешности, – ожидаешь, но не получаешь.

Я отхлебнул еще. Нет, право же, здорово быть мной, по крайней мере в такие моменты. Вот интересно, можно ли к этому привыкнуть – например, чтобы вызвать метрдотеля и отослать все обратно, если у персика чуть мятый бок? У меня, наверное, не получилось бы, хотя как знать… Подобный образ жизни меняет человека, поэтому, возможно, рано или поздно и я превратился бы в эгоцентричного идиота, как, скажем, Роберт. Ну не мог же он с самого начала быть таким, как сейчас, – иначе родители придушили бы его еще в колыбели.

Так что, может, и я изменился бы после пары лет жизни в пентхаусе. Разумеется, доподлинно мы не узнаем: все это закончится скоро, даже слишком скоро, и я снова вернусь в мир мятых персиков и водянистых яблок. Грустно, но неизбежно – впрочем, зачем позволять будущему отравлять настоящее? По крайней мере на какое-то время жизнь прекрасна. Я жив, а Патрик нет, и у меня еще остались две полоски бекона и почти все фрукты.

Без двадцати восемь я доел последний кусок идеально спелой дыни, отодвинул тарелку и долил в чашку кофе. Как я ни пытался, у меня не получилось растянуть завтрак дольше, не двигаясь при этом как в замедленном кино. Поэтому я просто наполнил чашку и лениво сидел на солнышке в ожидании Джекки. Несмотря на кофе, солнце в сочетании с обильным завтраком клонили меня в сон, и я ощущал себя ленивой обожравшейся ящерицей на разогретом камне.

К половине девятого я залился кофе до отказа и начал ерзать от нетерпения. Вообще-то для этого не имелось ни малейшего повода; в конце концов, суббота – она и в Африке суббота, и я не знал никаких неотложных дел, требовавших моего присутствия. Но все равно мне становилось неуютно сидеть вот так и ничего не делать. Нет, я понимаю: грех жаловаться на отсутствие дел, если не считать сидения на балконе пентхауса с чашкой кофе. Бывает удел гораздо хуже – кому, как не мне это знать, ведь я лично поучаствовал в нескольких таких судьбах. И тем не менее я ощущал себя покинутым, даже брошенным, и мне хотелось, чтобы Джекки выпрыгнула уже из своей постели и прибежала ко мне и я мог ее защищать. Это было глупо вдвойне, поскольку я-то знал, что ее жизни больше ничто не угрожает.

Однако вышла она лишь без четверти девять, и выход ее ничуть не соответствовал моим ожиданиям. Никакой пружинистой походки; Джекки выползла из спальни, едва переставляя ноги, рухнула в кресло напротив так тяжело, словно ее уронили с крыши, и смотрела на меня несколько секунд, мучительно припоминая, как это вообще – говорить.

– Бобрутро, – произнесла она голосом, напоминавшим карканье охрипшей вороны. Она прокашлялась, закрыла глаза и слегка покачнулась. – Кофе, – добавила она, и если рычание способно звучать одновременно требовательно и жалобно-просительно, то ей это удалось. Я уставился на нее; ее лицо отекло и казалось изрядно помятым, нечесаные волосы сбились. Джекки приоткрыла налитый кровью глаз и прохрипела:

– Пжалста.

Я потянулся к кофейнику, и она снова закрыла глаз. Я наполнил чашку и поставил перед ней. Джекки не пошевелилась. Тогда я потянулся вперед, взял ее руку и подвел пальцы к ручке чашки. Так и не открывая глаз, она выпила чашку, протянула ее в моем направлении и прорычала:

– Еще.

Я наполнил чашку еще раз. Эту она выпила медленнее; примерно на середине чашки ее лицо стало принимать нормальное выражение. Допив чашку, Джекки открыла глаза, и они снова оказались лавандового цвета – большая часть красных прожилок исчезла. Она допила чашку, налила себе третью уже сама и принялась пить не спеша.

– Простите, – сказала Джекки через несколько минут и снова прокашлялась. – Вчера я никак не могла заснуть, – объяснила она, и на этот раз голос ее звучал почти по-человечески. – Поэтому я пропустила несколько стопок рома. – Она передернула плечами. – Ну, «несколько» – это мягко сказано. Все равно не помогло. Поэтому я приняла пару таблеток снотворного. – Джекки закрыла глаза и медленно покачала головой. – Мамочка моя родная, уж это-то помогло. – Она покачала головой и охнула. – Я, наверное, почти повторила Мэрилин.

– Чего? – не понял я.

– Монро, – она слабо улыбнулась. – Ну, знаете, была такая богиня киноэкрана, которая приняла смертельную дозу. Ох, голова моя…

– Может, вам дать аспирина?

– Я приняла. Таблетки четыре… или пять. Сейчас должны подействовать. – Джекки прикусила губу, потом тяжело вздохнула. – Это все из-за этого типа. Охотника. Патрика как там его.

– Бергмана, – с готовностью подсказал я.

– Угу, – согласилась она. – Я все думала о том, что он где-то там, возможно, следит за мной прямо сейчас, а может, уже пробрался в гостиницу и отпирает дверь моего номера…

На короткое мгновение я задумался, не сказать ли ей, что Патрику не совершить больше ничего, если не считать разложения. И в нормальном, рациональном мире я бы так и сделал. Нет, правда, какой разумный человек будет возражать против ликвидации жестокого убийцы, проделывавшего отвратительные вещи с живыми людьми и получавшего от этого удовольствие? Однако, поразмыслив еще пару секунд, я сообразил, что Джекки может расценить мой поступок как не самую лестную характеристику меня самого, так что, возможно, идея не самая удачная. Поэтому я прибег к утешениям попроще:

– Дверь закрыта на цепочку, а на диване ждет хорошо вооруженный Декстер.

Джекки еще раз кашлянула.

– Я понимаю. Но ночью, в темноте… В темноте все кажется больше и страшнее.

Разумеется, в этом она была права, но я не стал этого говорить, а просто кивнул.

– А потом, – продолжала Джекки, – я начала думать о том, что вы говорили, – как он может спуститься по веревке на балкон, и – честное слово! – услышала, как он скребется в окно. Я вскочила, и выглянула, и… – Она покачала головой и невесело улыбнулась, словно досадуя на саму себя ночную. – Глупо, правда?

– Ну… – сказал я.

– Да нет, спасибо, вам вовсе незачем со мной соглашаться. – Она вздохнула и уставилась на большое блюдо под серебряной крышкой на столе. – Это что, завтрак?

– Ваш обычный, – кивнул я.

Джекки подняла серебряную крышку и некоторое время смотрела на жалкие ломтики грейпфрута на тарелке. Потом закрыла глаза и отодвинулась от стола. – Думаю, сегодня мне нужно что-то более материальное. – Она встала. – Пойду закажу себе яиц.

– Бекон у них тут тоже хорош, – посоветовал я.

Завтрак для Джекки принесли так быстро, словно приготовили прямо тут, в коридоре за дверью, и она набросилась на него так, будто не ела неделю, – что, насколько я могу судить, более-менее соответствовало истине. Те жалкие крохи, которыми она обычно довольствовалась, на мой взгляд, вообще не считаются, и я испытывал странное облегчение, глядя, как Джекки поглощает настоящую еду. Что еще лучше, она оставила на тарелке пару ломтиков бекона. Они выглядели такими одинокими, что я быстро препроводил их в надежное место.

А поскольку нам принесли новый кофейник, мы налили себе по чашке и, отпив почти в унисон, откинулись на спинки кресел.

– Так лучше, – заметила Джекки. – Гораздо, гораздо лучше.

И правда, она снова выглядела почти сверхчеловеком. На ее лицо вернулись краски, а глаза сделались ясными и ярко-фиолетовыми.

Минуту или две мы попивали кофе в блаженном молчании. Я не испытывал побуждения говорить что-то умное или интересное, да и Джекки, похоже, тоже. Увы, покой был нарушен самым жестоким образом – звонком гостиничного телефона.

– Черт, – буркнула Джекки, вскакивая и выходя с балкона в номер, чтобы снять трубку.

Вернувшись, она нахмурилась.

– Это Кэти. Они хотят, чтобы я подъехала в костюмерную. Кэти встретится с нами у них.

– Но ведь сегодня суббота, – удивился я. – Я хочу сказать, разве сегодня не выходной?

Джекки покачала головой со снисходительной улыбкой:

– Мы начинаем съемки в понедельник с утра, Декстер. Костюмерам и гримерам приходится делать уйму всего в самую последнюю минуту, поэтому им нужна наша помощь – хоть что-то подготовить заранее.

– А, – кивнул я и не без усилия нацепил свои доспехи телохранителя. – Но нас хоть на лимузине отвезут?

Она кивнула и, сев обратно, потянулась за кофе.

– Будет ждать у подъезда через десять минут, – ответила она, допила чашку, поставила ее на стол и вздохнула. – Пойду-ка я собираться. – Однако прежде чем Джекки успела встать, заверещал ее мобильник. Она с досадой тряхнула головой. – Когда же это наконец закончится? – буркнула она, но, посмотрев на экран, удивленно подняла брови. – Ого. Это ваша сестра. – Джекки коснулась пальцем экрана и поднесла телефон к уху.

– Доброе утро, сержант, – поздоровалась она. – Нет, уже позавтракала. – Она не без ехидства покосилась в мою сторону. – Разумеется. Он даже доел мой… Ну да, у него, видимо, такой обмен веществ, потому что…

Приятно знать, что кто-то о тебе разговаривает, но, судя по ухмылкам Джекки, эта беседа, возможно, не слишком мне льстила. Однако поскольку я все равно ничего не мог на этот счет предпринять, разве что вырвать телефон из руки у Джекки, я решил потерпеть, и разговор вскоре сменил тему.

– Правда, – говорила Джекки. – Как, в твой выходной?.. Знаю, потому и пыталась этого избежать… Нет… Нет, мне сейчас на подгонку ехать… Подгонку нарядов. Для съемок… Ты что, забыла, что съемки начинаются в понедельник?.. Ну, хорошо, потому что…

Она снова покосилась на меня, и на этот раз в ее взгляде мелькнуло что-то еще. Вызов? Подозрительность? Не знаю. Но, судя по тому, как она облизнула губы, как дернулись уголки ее рта, Джекки пыталась сдержать улыбку. – Конечно, почему нет? Нормальная идея, им это понравится… Нет. Я вовсе не против… Нет, она, конечно, немного ведьма, но, думаю, все будет хорошо… Да нет, конечно, все будет хорошо. Пока. – Она снова ткнула в экран пальцем и опустила телефон. – Это ваша сестра, – пояснила она еще раз, хотя в этом не было ровно никакой нужды.

– Я понял, – сказал я. – Так что там про меня?

Но Джекки уже вскочила и поспешила в спальню.

– Мне надо собраться, – бросила она через плечо и исчезла, нырнув в загадочную пучину накрашивания, и припудривания, и причесывания, и что там еще делают женщины, когда собираются куда-то.

Спустя десять минут в номер позвонил швейцар сообщить, что машина прибыла и ждет, и всего через две или три минуты после этого звонка мы уже спускались на лифте. Бенни взял наконец выходной, и сменивший его швейцар распахивал перед нами дверь, глядя на Джекки с восторгом, граничащим с ужасом.

Даже зная, что в этом больше нет необходимости, я проделал всю положенную процедуру с осмотром окрестностей. Все казалось в порядке. Никаких признаков насквозь промокшего, покрытого ракушками маньяка нигде не наблюдалось. «Корниш» до сих пор производил впечатление безумно дорогого.

Водитель «таун кара» оказался все тем же, что меня немного удивило. Я отворил переднюю дверь и сунул голову внутрь.

– У вас что, выходных не бывает?

– Пока вожу Джекки Форрест – не бывает, – ответил тот и подмигнул мне. – И потом, в выходные оклад двойной.

Как трудящийся я искренне за него порадовался, закрыл дверь и вернулся забрать Джекки. Интересно, подумал я, а мне не положен двойной оклад? Я вдруг понял, что мы ни разу не обсуждали стоимость моих услуг. Как бы завести разговор на эту тему, не выглядя при этом наемником? Нет, конечно, на самом-то деле я именно наемником и был – более того, теперь, когда Патрик упокоился в своей водной могиле, я фактически сделался наемным убийцей. Да, пока я еще не смотрел на это с такого ракурса… Мне показалось немыслимым, чтобы я убивал за деньги. Я убил Патрика с единственной целью – чтобы иметь возможность расслабиться хоть на несколько дней и наслаждаться жизнью компаньона звезды.

Разумеется, теперь это выглядело еще хуже: я прикончил кого-то ради гостиничного комфорта. Какая я ужасная, низменная тварь! Я задумался, ощущаю ли себя дешевкой или просто очерствевшим. И как низко я еще могу скатиться? Я и так безразличен к страданиям своих жертв, так что дальше вроде и падать некуда – если, конечно, считать это падением.

Не думаю, чтобы я изменился… но, с другой стороны, если ты меняешься к худшему, ты всегда узнаешь об этом последним. Возможно, я уже становлюсь монстром эгоизма и безразличия? И что дальше? Я отучусь пользоваться столовыми приборами? Или перестану ходить по ресторанам? Однако же за короткую дорогу от машины до дверей я так и не смог предсказать, как буду вести себя в новых обстоятельствах, поэтому решил вообще на этом не заморачиваться, а сосредоточиться на проблеме привлечения внимания Джекки к вопросу о материальном вознаграждении Декстера.

Впрочем, к моменту, когда я препроводил Джекки на задний диван «Линкольна», я так и не придумал ничего дельного. Поэтому отложил до лучших времен и этот вопрос и просто наслаждался поездкой.

Мы ехали по городу в легком, субботнем транспортном потоке, думая каждый о своем. Несколько раз я ловил на себе взгляд Джекки с какой-то потаенной ухмылкой. Приятно, конечно, когда твой вид внушает людям веселье, но сам я особого удовольствия от этого не испытывал – тем более что не имел ни малейшего представления о причине веселья.

Съемочная группа и большая часть актеров рангом пониже проживали в центре, в «Хайатт-Ридженси». В это субботнее утро мы доехали туда быстро, всего за пятнадцать минут. Я снова вышел из машины первым и изобразил пантомиму бдительного стража, тщательно осмотрев ближайшие окрестности на предмет скрывающегося Патрика. И снова не заметил никаких его признаков, что, наверно, могло бы огорчить любителей зомби, вернулся к машине и подал Джекки руку.

Костюмерная расположилась в номере на двадцать четвертом этаже, и мы поднимались в кабине лифта с троицей бизнесменов в полной деловой выкладке: в серых костюмных парах и при кейсах-дипломатах, что казалось в это субботнее утро некоторым перебором. Ну, возможно, они возвращались с делового собрания в церкви. Двери кабины закрылись, и один из них с важным видом покосился в нашу сторону. Отвел было взгляд, но тут же снова на нам посмотрел.

– Ух ты, Джекки Форрест?! – восхитился он.

Остальные двое вздрогнули как от удара и тоже уставились на нас.

Джекки благосклонно улыбалась, исполняя то, что сама называла noblesse oblige. Я почти пожалел о том, что она не позволяет себе резкостей с поклонниками, поскольку мне пришлось долгую минуту удерживать дверь лифта, пока она ставила автограф на крышку кейса несмываемым маркером. Где-то вдалеке звенели сигналы, означавшие, что кому-то очень нужен наш лифт, и дверь толкала меня в бок так, словно ей самой не терпится ответить на эти звонки.

Однако рано или поздно все заканчивается. Джекки оторвалась от восторженной публики и вышла в коридор двадцать четвертого этажа, и пока двери закрывались, я услышал, как охотник за автографами возбужденно говорил другим: «Черт подери, что за потрясающая…» – тут дверь, к счастью, закрылась, оборвав его на середине фразы, и мы зашагали по коридору к номеру, в котором размещалась костюмерная.

Едва ступив в номер, я ощутил себя попавшим в разворошенный пчелиный улей. В центре этого улья рядом с примерочным манекеном стояла высокая дама неопределенного возраста. Перед ней неподвижным истуканом застыл Роберт в чудовищной гавайке, которую она как раз начала, одернув, застегивать. Вид Роберт при этом имел такой, будто боялся пошевелиться даже на долю дюйма, и я пригляделся к даме, желая понять, почему она внушает подобный ужас.

Волосы у нее были черные с прожилками седины (хотя, возможно, она сама их так выкрасила), а на лице красовались очки в массивной черной оправе со стразами. Еще на ее лице застыла гримаса вечного недовольства: губы плотно сжаты, глаза недобро сощурены, словно она по определению недовольна абсолютно всем, но твердо знает, как это исправить, так что ты об этом еще пожалеешь.

На ее шее висел сантиметр, и она кричала на кого-то по имени Фредди, чтобы тот, говнюк этакий, достал гребаный пистолет для склейки, пока тот, мать его разэтак, не остыл. И эфемерного вида молодой человек, вероятно, тот самый Фредди, в ужасе бежал от нее, предположительно за этим гребаным пистолетом для склейки.

Прямо перед здоровенным, от пола до потолка окном на низком диванчике и приставленных к нему мягких креслах сидели, болтая, около десяти мужчин и женщин. На столике перед ними стоял большой кофейник из нержавейки и несколько коробок с закусками.

Еще один эфемерного вида молодой человек пробежал в противоположном направлении, с трудом удерживая обеими руками стопку синих полицейских мундиров. На свисавшем вниз рукаве белела нашивка «ПОЛИЦИЯ МАЙАМИ». Интересно, где они нашли эти нашивки: я всю жизнь, можно сказать, связан с полицией Майами, но такие видел в первый раз.

– Закройте рот, – посоветовала мне Джекки, и я сообразил, что смотрю на всю эту катавасию, разинув рот как простая деревенщина. – Стоит Сильвии заметить хоть малейшее проявление слабости, и пиши пропало.

Я послушно закрыл рот, и Джекки, взяв меня за локоть, повела прочь из-под обстрела. Однако прежде чем я успел сделать хоть пару шагов, дверь номера резко распахнулась, я повернулся посмотреть, и – к великому ущербу для моего престижа – рот у меня снова открылся сам собой.

Потому что в дверном проеме стояли Коди и Эстор. За ними виднелась детская коляска на двоих, и нижняя челюсть у меня отвалилась еще ниже, когда я разглядел, что в ней сидят моя дочь, Лили-Энн, и сын Деборы, Николас.

– Дада-ааа! – радостно возопила Лили-Энн и протянула ручки, чтобы я забрал ее из коляски, а Николас запрыгал на месте, разделяя ее восторг.

И, разумеется, за ними с ухмылкой стояла, держась за ручку коляски, сержант Дебора Морган.

– Привет, Декстер, – сказала Эстор. – Ну и сумасшедшее место. У них тут есть пончики или что-то вроде?

– Тетя Дебора говорила, будут, – добавил Коди.

– Что? Что-что-что? – произнес я, и это показалось репликой умалишенного даже мне самому.

– Да возьми же ты коляску, Декс, – сказала Дебора. – И закрой рот.