Глава 10
Обо всем, что происходило в следующие пятьсот лет, мне стало известно постфактум. О причине, я полагаю, несложно догадаться.
В течение еще почти полугода «Семя» принимало на борт топливо, колонов, запчасти и грузы. Между ХЕПОС, Лагранжем и звездолетом поддерживался плотный трафик, само «Семя» окружала стая малых ботов, буксиров и монтажно-контрольных дронов, висела в отдалении за носовым щитом малая обитаемая станция, служащая временным жильем доводочным сменам.
Затем с «Кроноса-2» были выпущены и приняты финишерами последние танк-капсулы, их содержимое перекочевало в баки и двигательные кольца корабля. Первая партия жидкого азота заполнила систему охлаждения. Инфотехи завершили все мыслимые и немыслимые прогоны АС, дронов и бортовых сетей. Стартовый экипаж под командованием Хейма доложил о готовности к старту экспедиции.
Станция была отбуксирована в сторону, вспомогательные фермы убраны. Буксиры уже в течение месяца неторопливо доводили разворот «Семени», нацеливая корабль щитом в сторону Мю Жертвенника с учетом незначительных поправок на собственное орбитальное движение корабля, Кементари, галактический дрейф и тому подобное. Все малые аппараты покинули район старта, не считая корабля сопровождения «Чавла».
На мостике «Семени» Хейм коснулся панели, подтверждая автоматический старт. АС отсчитала последние секунды – и инициирующий реактор вышел на режим, передавая двигателям первой ступени тераватты энергии.
На фоне черного космоса и ярко пылающих звезд вспыхнули три потока призрачно-синего пламени, протянулись сквозь двигательные кольца, бросая слабые отсветы на корму корабля и опорные фермы колец.
Наблюдателям в рубке «Чавлы» казалось, что звездолет-гигант остался недвижно висеть в пространстве. Скорость, сообщаемая кораблю маршевыми двигателями, была настолько ничтожной, что ее фиксировали только приборы.
В первые десять минут.
По истечении получаса экипаж «Чавлы» заметил, что корпус «Семени» неторопливо скользит мимо их собственного судна.
Когда прошел час, «Семя» почти обогнало «Чавлу», и корабль эскорта был вынужден запустить собственные двигатели, чтобы не отстать от звездолета. Поток телеметрии шел на приемники ХЕПОСА и околоземных спутников Орбитали, и каждый в ее сети мог наблюдать эпохальное событие в онлайн-режиме – с некоторой задержкой из-за двадцати семи миллионов километров, разделяющих Землю и стартовый объем. Еще через две недели записи старта предстояло разойтись сквозь дарвин-пространство по всем сетям планеты.
Сутки спустя «Семя» преодолело больше семи тысяч километров от стартовой точки. На земном небосводе оно выглядело ослепительно яркой иголочкой синеватого цвета. Через пять дней оно мчалось со скоростью ружейной пули, через десять «Чавла» развернулась и начала маневр возвращения обратно к «Лагранжу», прощально помигав «Семени» габаритными огнями. Через два месяца корабль вдвое удалился от Земли, превратившись из яркой иголочки в звезду первой величины. Через полгода звезда заметно потускнела, а Проект начал постепенно уступать первое место в поисковых рейтингах новостных рассылок более актуальным сюжетам.
На борту «Семени» несли вахты трое человек. Пилот – так называлась, согласно традициям, эта должность в судовой роли, хотя управление кораблем штатно давно уже не требовало вмешательства человека – контролировал положение корабля, его ускорение и набранную скорость. Пока – по данным навигационных бакенов Орбитали. В данный момент этим занимался сам капитан непосредственно. Бортинженер-энергетик следил за функционированием двигателей Дильковского, реактора и всей энергосистемы судна, а заодно присматривал за тем, как бортовая сеть и ремонтные дроны справляются с мелким текущим ремонтом. Благо необходимости в крупном ремонте не возникало – верфи ХЕПОС знали свое дело на совесть. Анабиотик мониторил состояние пассажиров, которое на начальной стадии полета также не внушало опасений. Ежедневные сеансы связи с Землей (точнее, с «Лагранжем») изо дня в день проводились все с большей задержкой в обмене сообщениями.
Через два года и два месяца Хейм объявил экипажу, что «Семя» установило новый рекорд, миновав орбиту Плутона и став двенадцатым по счету кораблем, посетившим эти холодные края Солнечной системы. Из них – первым пилотируемым. Экипаж отметил это событие тремя рюмками коньяка из личного багажа капитана. Прошло еще около года, и связь с Землей стала слишком ненадежной, чтобы поддерживаться регулярно. Теперь «Семя» транслировало свои сообщения в направлении крохотной голубой звездочки, не дожидаясь ответа с Лагранжа. Чтобы разглядеть корабль с Земли, потребовался бы очень качественный телескоп. Сигнал со спутников давно был утерян, «Семя», будто средневековый штурман, выверяло свое местоположение по сиянию пульсаров.
К этому моменту «Семя» двигалось над просторами пояса Койпера, его скорость составляла около двухсот километров в секунду. По просьбе научного отдела Орбитали корабль развернул свои чувствительные сенсоры по обеим полусферам в попытке засечь ближайшие долгопериодические кометы и койпероиды, а также определить, если повезет, их орбиты и состав. Добычей «Семени» стали несколько засветок в оптическом и инфракрасном диапазонах. Астрономический отчет был приложен к ежедневной телеметрии и излучен в сторону Земли – уже неразличимой в сиянии яркой звезды за кормой звездолета. Так же поступили и с данными, собранными датчиками корабля о движении плазмы за бортом, когда «Семя» проходило сквозь зону столкновения солнечного и межзвездного плазменных потоков.
Через четыре года и шесть месяцев был зафиксирован первый крупный импакт. Что-то – судя по всему, ледяная пылинка – ударило в разнесенную носовую броню и мгновенно испарило восемь ее кубометров.
Сложная конфигурация тонкой фольги, пустоты и броневых плит была предусмотрена как раз для подобных случаев. Взрывная волна расплескалась о тонкие металлические прослойки, испарив их, рассеявшись в пустоте и почти безвредно ударив в броневой слой. Ремонтные дроны выскользнули на внешнюю поверхность, принявшись заделывать отверстие со рваными краями, зияющее в блестящей поверхности щита.
Пять лет спустя для Хейма и двух его офицеров наступило время сдавать вахту следующей смене. Детекторы щита бесстрастно отмечали рост уровня излучения – зеркало принимало на себя все больше протонов, а энергия столкновений неуклонно росла. Один за другим исчезали за кормой выработанные топливные баки.
Вторая вахта была выведена из анабиоза, введена в строй и проинструктирована. Спейсеры козырнули осунувшемуся Хейму, приняли доклад, и новый анабиотик ввел в криосон своих предшественников. Им предстояло дежурить вдвое дольше – полет был разбит на пятьдесят вахт по десять лет.
На дежурстве стояла четвертая вахта, когда «Семя» завершило ускорение. К этому времени начали сказываться релятивистские эффекты. Звезды медленно ползли к носу корабля, их излучение смещалось в ультрафиолетовую часть спектра. Энергетик тщательно проконтролировал процесс отключения громадных двигателей, а пилот запустил программу разделения с щитом и первой ступенью. Многотонные штифты выскользнули из пазов, сработали пироболты. Затем заработали двигатели щита, и огромное бронезеркало, величиной сравнимое с самим «Семенем», неторопливо двинулось прочь от корабля. Оно удалилось примерно на шесть длин корпуса, двигатели провернулись на штангах и тормозными импульсами уравняли скорость с кораблем. Теперь звездолет двигался в отбрасываемой щитом радиационной тени, не подвергая опасности свой хрупкий груз, как и обитаемый отсек.
Состав вахт изменился. Теперь, когда оборудование запитывалось от небольшого вспомогательного реактора, отпала нужда в энергетике. Его попеременно заменяли инфотех и оператор ремонтных дронов. Такой распорядок должен был сохраниться в течение всего свободного полета, если не возникнет необходимость в ком-то из дополнительных специалистов. Каждую десятую вахту вместо пилота на дежурство выходил астрофизик, проводивший замеры, анализировавший записи сенсоров и пытавшийся предсказать состав межзвездной среды на пути звездолета.
Восьмая вахта столкнулась с серьезной проблемой. Неожиданный сбой системы жизнеобеспечения привел к тому, что воздух в отсеке оказался перенасыщен влагой. Металлические поверхности запотели, раздражающее «кап-кап-кап» лишало сна.
Угроза была куда серьезнее, чем могло показаться. Парадоксальным образом высокая влажность грозила возгоранием. За панелями и под горючей обшивкой было достаточно контактов, которые могла замкнуть шальная капля, а пожар в герметичном объеме – смертельная опасность, невзирая на все системы пожаротушения. Пак Юн, дежурный бортинженер, трижды прогнала систему кондиционирования через все возможные тесты, а когда те не дали результата – вместе с дронами принялась вручную проверять каждый фильтр с воздуховодом.
Каким образом в блок датчиков угодил клочок гигиенической салфетки, осталось загадкой. Вернее, каким образом угодил, было понятно – правила техники безопасности на космических объектах начинались и заканчивались пунктами о недопущении дрейфа мелких предметов, а вот на ком лежала ответственность за это мелкое нарушение – являлось тайной, покрытой мраком.
Обнаружить программную ошибку, заставившую систему ориентироваться исключительно на показания проблемного датчика и исправно гонять дронов на замену вполне рабочих, оказалось значительно легче – она бы и так обнаружилась при еженедельном мониторинге сетей. Лишнюю влагу спейсеры собрали салфетками и вернули в цикл, пару закоротивших контактов поменяли дроны. Полет продолжился в рабочем ритме.
Пятнадцатая вахта имела дело с человеческим фактором. На пятый год дежурства перепалка между пилотом и инфотехом завершилась двумя выбитыми зубами у пилота и ножевой раной на плече инфотеха. Разбуженный шумом, анабиотик выбрался из каюты, оценил ситуацию и от души впечатал обоих участников ссоры лбами друг в друга. Последние полгода вахты проходили в угрюмом молчании, однако смену пятнадцатая сдала штатно.
Каждые пять вахт проводился масштабный техосмотр. По цепям корабля проносились тестовые сигналы, движущиеся части проходили контрольный прогон, чтобы предотвратить спайку механической диффузией. Детали, надежность которых вызывала сомнение, заменялись и отправлялись на утилизацию. Металлы переплавлялись, органика уходила в наноутилизаторы и синтезные вязальщики. Несмотря на все усилия творцов корабля, полностью замкнуть цикл они не могли – но надеялись, что складов запчастей на борту хватит на восполнение потерь и «Семя» выдержит долгую дорогу до цели.
Двадцать восьмая вахта столкнулась с новым кризисом. Кремнийорганические сальники в системе охлаждения изнашивались быстрее, чем предполагали проектировщики. Возможно, проблема была связана с нерасчетным почти трехвековым воздействием на сложновязаный материал давления и температуры перегретого хладагента в комбинации с жестким излучением вспомогательного реактора. Утечка охладителя грозила гибелью немалой части колонистов. Анабиотик от отчаяния предложил организовать рейс к первой ступени за запчастями, пилот и дрон-оператор молча и сочувственно посмотрели на него.
Две дополнительные вахты были выведены из анабиоза, и при помощи мозгового штурма было найдено решение – стоившее «Семени» десяти ремонтных дронов и подарившее команде много часов незабываемых ощущений. Семичасовая работа, что в малом скафе, что в ремонтном костюме, оставалась в памяти надолго. Не говоря уж о частичном демонтаже системы охлаждения ориентационных поясов второй ступени – опасном, потребовавшем перенастройки двигателей под новый режим работы, расходующий топливо более быстрыми темпами, хоть и в пределах запаса. Но выбора у вахты не оставалось. Криомодули были отремонтированы, пилотские синты загодя в преддверии будущих коррекций подстроились под режим увеличенной тяги, а дополнительные вахты вернулись в анабиоз даже с некоторым облегчением.
Тридцать седьмая вахта выявила снос. Корабль и раньше отклонялся от курса, однако величина отклонения была в пределах погрешности и легко устранялась секундными импульсами корректирующих двигателей. Теперь скорость сноса увеличилась до двух сантиметров в секунду – достаточно, чтобы безвозвратно увести «Семя» от Кементари. Причина сноса осталась неизвестной, хотя основной версией, выдвинутой экипажем, была неоднородность теплового излучения и скорости циркуляции хладагента в отремонтированных радиаторах. Все, что смогли предпринять спейсеры – откорректировать программу полета, периодически выправляя траекторию двигателями. Это означало расход топливного НЗ вплоть до угрожающих величин, но было лучшим решением из доступных команде.
Сорок пятая вахта приступила к подъему парусов.
Корма «Семени» теперь завершалась парусным модулем. Его люки растворились, четыре небольшие ракеты ушли в стороны, выходя из тени щита и увлекая за собой черные нити. Ток от реактора прошел по сверхпроводящим кабелям, и кольцо паруса распрямилось, подставленное набегающему протонному потоку. Углетрубные ванты натянулись как струны – двенадцать тросов удерживали на себе миллионы тонн корабля. Пилот, Бао Мэнхань, аккуратно регулировал натяжение вант, чтобы не допустить опасной для «Семени» качки. Пусть с отстыковкой первой ступени неосторожный маневр уже не был чреват изломом осевого киля, но резкий рывок мог привести к разрыву вант или самого паруса – что было для корабля столь же опасно. Когда кренометр показал отклонение «Семени» на три десятых градуса от вертикального положения, Бао в полном согласии с синтом дал корректирующее натяжение на четыре лебедки, управляющие работой вант по противоположную сторону корпуса…
И три троса из четырех лопнули. Обрывки тросов, ведущие к парусу, резко сократились и бессильно повисли в пустоте, нацеливаясь в сторону от корабля. Обрывки, соединенные с самим звездолетом, также хлестнули в разные стороны, и удар одного из них лишил корабль сенсорной мачты. Затем они вытянулись вперед по курсу, будто протягиваясь к неспешно удалявшемуся щиту.
В первый момент Мэнхань похолодел от ужаса. Затем взяли верх рефлексы пилота, водившего корабли в опасной близости от радиационных поясов Юпитера.
Он торопливо дал слабину на три противолежащих троса, надеясь уменьшить отклонение паруса, и увеличил натяжение ближайших к разрыву. Вернее, попытался. Дефект-монитор тросовой системы тревожно чирикнул, и еще один трос окрасился в желтый цвет – волокна троса начали рваться. Бао спешно уменьшил натяг, снизил напряжение на парусе до минимальной мощности, не позволяющей ему деформироваться, и стер со лба холодный пот.
Корабль сместился влево, когда изменилась точка приложения к парусу равнодействующей силы натяжения, и соответственно наклонился и парус. На доли градуса, но этого было достаточно, чтобы галактический ветер придал ему боковое ускорение. Кроме этого, девять тросов, из которых поврежден как минимум один, сейчас принимали на себя нагрузку, предназначенную для двенадцати.
Напарник Бао, дрон-оператор Максим Михайлов, уже выводил на панель мониторинг всех девяти тросов (несмотря на то, что лично проводил его перед подъемом паруса) и список всех ремонтных дронов, в пределах досягаемости находился ремонтный отсек. Выделил боллом десяток вязальщиков, вскинул руку, выбирая ремонтный протокол – и замер.
Оба спейсера обернулись. И вид у них был озадаченный и смущенно-растерянный одновременно.
И у Мэнханя, и у Максима крутилась в голове одна и та же вереница безжалостных цифр.
Диаметр паруса. Вес оборванных концов. Тяга реактивных двигателей автономных ботов.
И толщина обшивки тех, у кого они были достаточно мощными.
Бао оставил в анабиозе молодую супругу, с которой познакомился за полгода до запуска Проекта на улицах Кито. Михайлова на консервации дожидались жена и двое детей.
Обоим очень хотелось их увидеть.
Мэнхань неторопливо отстегнул крепления, выбираясь из пилотского кресла.
Максим сделал то же самое и встал между Бао и выходом.
– Мэнхань, – произнес он. – Я работал с такими тросами. Я знаю, почему они рвутся и как их скреплять заново. Ширины вантовых втулок в обрез, мне придется их расставлять.
– Это хорошо, – ответил Бао. – Нам нужно быть уверенными, что подобного не произойдет с парусами два и три. Но втулки не сработают быстрее, независимо от того, кто из нас их поставит. А мне понадобится меньше времени на маневры между ними.
– Жребий, – коротко бросил Максим.
– Макс, – произнес Бао. – Вернись на свое место. Приказываю как начальник вахты.
– Ребята, – секундант Джулия Хельбрант, вахтенный анабиотик, подалась вперед. – Я…
Оба спейсера ожгли ее таким взглядом, что слова застряли у Джулии в горле.
– Жребий, – настойчиво повторил Максим. Вынул из кармана крохотную игральную кость. – Чет или нечет?
Бао вздохнул.
– Чет.
Кость, вращаясь, улетела к ближайшей панели, лязгнула об нее, примагнитившись.
– И стоило терять время? – укоризненно сказал Мэнхань, глядя ей вслед. – Макс, лучше займи мой пост. Мне будут нужны лебедки. Джулия, за мной в шлюз. Поможешь зарядить втулки в скаф, – он направился к люку, ведущему к ближайшему к мостику радиальному переходнику.
Хельбрант молчала всю дорогу через три шлюза и один длинный тоннель, отделяющие центр управления от отсека запуска управляемых внешних аппаратов. Первым заговорил Мэнхань, когда с помощью мула Джулия принялась закреплять тяжелые втулки по обеим сторонам скафа.
– Все на правый борт, – приказал он. – Мне понадобится правая рука для работы с тросами.
– Мэнхань, – дрожащим голосом пробормотала Джулия. – Неужели нет вариантов…
– Никак, – спокойно ответил пилот. – Если парус не выправить… ну, ты понимаешь. Разбудишь Родеро из сорок восьмой вахты, он работал с большегрузными парусами. Давай, – он хлопнул Джулию по плечу и захлопнул входную панель тяжелого мобильного скафа вчетверо выше своего роста. Зажужжал привод поворотного шлюза, разворачивая скаф к открытому космосу.
Две минуты спустя на панели мостика появилось спокойное лицо Бао.
– Максим, – произнес он. – Ты проверил тросы? Есть еще зоны с дефектами?
Тот молча помотал головой.
– Честно говоря, я не знаю, что и с этими случилось, – пробормотал он. – Может быть, радиационное воздействие, а скорее – производственный дефект. Мы их проверяли… но мать твою! Как можно произвести лабораторную проверку на пригодность к пятисотлетнему хранению?
– Хорошо. Тогда нам остается молиться, чтобы выдержали остальные, – ответил Бао. – Макс, начинай аккуратно сматывать дефектные тросы, я пойду им навстречу – собственно, уже падаю. И засеки положение оборванных концов от паруса – придется тебе меня на них выводить.
– Есть, – Максим тронул несколько кнопок на панели. Бао развернул скаф и включил двигатель. Черные ниточки вант, каждая – тридцати сантиметров в обхвате, начали наматываться на лебедки.
– Внимание, – подал голос Бао через несколько минут. – Максим, лебедки стоп! Вижу концы, иду на сближение.
На экране мостика крохотная точка скафа чуть изменила траекторию, замерла у покачивающегося в безвоздушной пустоте обрывка троса. Манипулятор протянулся, хватая трос в стальную клешню и закрепляя его в зажиме на «поясе» скафа. Аппарат скользнул к следующему обрывку.
– Будешь буксировать все три? – спросил Максим дрогнувшим голосом. – Длины может не хватить на маневр.
– Вытравишь все, что есть, – отозвался Бао. – Если не хватит, оставлю их дрейфовать. Без натяга далеко не упадут, так или иначе, я сэкономлю время. Так, – он замолчал ненадолго. – Третий есть. Начинай вытравливать со скоростью… ну, километр в минуту.
Скаф описал в пространстве короткую дугу – Бао развернул его одним мощным ударом двигателей, не жалея топлива. Дюзы вспыхнули ярким пламенем, когда крохотный кораблик помчался вверх по тяге и в сторону от корабля.
Бао заранее выключил все тревожные сенсоры, поэтому и не знал, когда корабль пересек границу тени. Собственно, пилоту было и не до того. Все, что для него существовало в тот момент – это координаты первого из оборванных тросов. Мысли о молитве у старого агностика тоже не возникло.
«Семя» висело за кормой скафа елочной игрушкой, пусть и не такой сверкающей, как в начале путешествия – эрозия обесцветила и изъела когда-то блестящую обшивку, загасила часть габаритных огней. Вокруг простиралось слегка искаженное аберрацией черное звездное небо. Щит отсюда был не виден, только круг тьмы зиял на фоне сгущения звезд по курсу «Семени».
При желании Бао мог бы нащупать его лидаром – но ему было не до того. Тем не менее он машинально отметил увеличение видимого размера щита – в соответствии с планом перелета. Триста шестьдесят лет подряд под ударами атомов водорода гигантское зеркало приближалось к кораблю, периодически запуская собственные двигатели и снова увеличивая разрыв. Теперь, впрочем, когда вокруг «Семени» раскинулась петля паруса, щиту предстояло кануть в бездну, но до того, как разница в скорости станет заметной, оставались месяцы.
Как и опасался Михайлов, длины тросов не хватило, чтобы настичь обрывки – правда, всего метров на двести. Уже приготовившись отстегнуть зажимы, Бао сообразил, что рискует перепутать тросы по возвращении.
Покачал задумчиво головой – и его взгляд натолкнулся на рукоятку вакуумного маркера. Мэнхань облегченно выдохнул, нанося метки из одной, двух и трех полосок на каждый конец. Вот теперь он вознес благодарственную молитву всем богам, в которых не верил, что крепил концы по порядку.
– Максим, – бросил он по связи. – Засеки место. Оставляю по этим координатам тросы. Приготовься дать мне поправку на падение.
Скаф шел вперед, пока луч мощного прожектора не заиграл на материале сиротливо висевшего впереди обрывка троса.
Бао проверил лидаром, что зрение его не обманывает. Затормозил, точно уравнявшись с обрывком и подстроившись бортовыми под торможение парусом. Вдел руки в перчатки манипуляторов.
Стальная клешня протянулась вперед и схватила висящую в пустоте нить черного алмаза. Другая рука выхватила из зажима ближайшую втулку. Аккуратно, как нитку в игольное ушко, Бао погрузил конец троса в отверстие на торце крепежа.
Бот развернулся, направляясь к выпущенным концам. Он и сам по пилотской привычке взял створы по «Семени» и звездам, и Максим исправно выполнил приказ. Так что много времени поиск концов не занял. И это было хорошо. Во рту появился неприятный привкус, заныла правая рука.
Вскоре он увидел слегка разошедшиеся концы, выбрал нужный – благо люминесцентные метки были заметны издалека. Сблизился, свободной рукой захватил трос и подсоединил ко втулке.
Повернуть металлической рукой манипулятора узкие колечки оказалось самой тяжелой задачей. Рука срывалась, Бао шипел сквозь зубы – но в конечном итоге справился.
Манипулятором тепло было не ощутить, но инфракрасные сенсоры уловили мгновенно пошедший от втулки поток жара, когда раскалившийся газ под сверхвысоким давлением заполнил вязальные камеры. На окне втулки замигали огоньки, демонстрируя штатный ход процесса.
– Трос один соединен, – сообщил он по связи. – Мостик, статус?
– Подтверждаю зарастание, – на фоне голоса Максима слышались отдаленные рыдания Джулии. – Кажется, держит.
– Хорошо. Веди меня ко второму.
И вновь короткая перебежка по космосу и несложная, но кропотливая работа с втулкой и тросами. Бао сглотнул, чувствуя, как поднимается к горлу тошнота, а голова наливается тяжестью, и опять вызвал мостик.
– Макс, что я хотел сказать. Не вздумай сам доворачивать парус, о'кей?
– Я сумею, – после паузы ответил Максим.
– Отставить. Пусть Джулия выведет из консервации Родаро, и он этим займется. Как понял?
– Так точно, командир.
На мостике Хельбрант впилась глазами в показатели телеметрии.
– Температура тела тридцать девять градусов, пульс учащен вдвое. Макс, я тебя прошу! Два троса из трех готовы, скажи, чтобы он вернулся!
– Джули, – Михайлов говорил мягко, а руки до белизны костяшек стиснули подлокотники. – Уже поздно.
– Мостик, как слышите? – повторил Бао. – Макс, возможно, тебе придется вести скаф обратно. Он, конечно, горячий, но может пригодиться. Еще две просьбы.
– Слушаю, Мэнхань.
– Разберись, что случилось с вантами. Будет плохо, если обрывы повторятся. Проверь все паруса, если надо – лично.
– Есть. Мать вашу, что стоило ХЕПОС поставить ДУ и на манипуляторы?
– Убедитесь, что втулки держат прочно, прежде чем работать лебедками. Прогони защищенных вязальщиков, пусть зарастят надрывы и проверят все дефектоскопами… ох.
– Это моя работа, – Максим наклонился к экрану. – Мы все сделаем, Бао. Обещаю.
– Хорошо, – невнятно пробормотал пилот. – И это… напомни Хейму позаботиться об Изе, ладно? Он сделает, кэп славный человек… но ты ему напомни.
Воцарилась тишина, пока скаф преодолевал участок космоса между вторым и третьим тросами.
– Макс, – прозвучало с экрана. – На внешние камеры… втулка?
– Мэнхань, ты не закрепил трос! – взволнованно вскрикнул Максим. – Повторяю, трос не закреплен! Не включай!
– Черт… – на панели манипулятор несколько раз неловко дернулся, промахиваясь концом троса мимо отверстия. – Макс… помогай… сложнее, чем с женщиной!
Плечи Джулии затряслись – анабиотика бил беззвучный истерический смех.
– Левее, – выдохнул оперспейсер. – Господи, он еще шутит? Бао, трос левее!
Черная нить медленно вошла внутрь втулки. Манипулятор неуклюже сомкнулся на кольце фиксации. Медленно повернулся. Не отрываясь от втулки, дополз до активатора, замер – и повернул его.
– Есть! – выкрикнул Максим. – Бао, держись! Веду тебя назад!
– Пилот без сознания, – сообщил синт медконтроля. – Тревога! Тревога! Спазм мышц гортани, начата подготовка медкапсулы!
Руки спейсера метались по пульту. Скаф приближался к кораблю, крохотная точка преодолела почти полпути – когда Хельбрант уронила голову на руки, а сигнал тревоги взвыл с утроенной силой и смолк.
– Макс, – произнесла Джулия, не поднимая взгляд. – Не надо. Не возвращай скаф. Пусть лучше так.
Максим бросил только один взгляд на пульт – и коснулся панели, прерывая отработку возврата.
– Замучаемся дезактивировать, – пробормотал он.
В шести километрах от «Семени» медленно плыл ремонтный скаф. Звездный свет играл на лицевой панели, проникая внутрь и отражаясь в зрачках Бао.
Радиационная эрозия медленно, но верно разъедала парус. Через полтора года микродефекты тросов вновь достигли угрожающего уровня, вязальщики не справлялись с их восстановлением, а сопротивление кольца выросло почти до критического уровня. Родаро не стал ждать, пока парус разрушится окончательно, и сбросил его за корму в соответствии с программой полета.
Спейсеры поднимали второй парус с замиранием сердца. Но кольцо раскрылось штатно, тросы выдержали и успешно отработали весь свой срок службы. Не возникло проблем и с парусом три.
На четыреста сорок четвертом году полета был зарегистрирован второй крупный импакт. Ослепительная вспышка расцвела на щите, многослойная броня была пробита, словно лист бумаги. Плазменный импульс и ливень квантов жесткого излучения прошли в опасной близости от корабля, вызвав множество тревожных сигналов на пульте. Поток излучения лишь чудом не ударил ни в одну из вант. Долгую секунду наблюдатели внутри корабля не отводили взгляда от показаний дефектоскопов, прежде чем облегченно выдохнуть.
Третий парус был сброшен не из-за разрушения микроструктур. Просто скорость корабля снизилась настолько, что он служил бы лишь помехой двигателям Дильковского, которые теперь давали больший выигрыш в торможении, чем парусный модуль.
Вновь беззвучно разгорелось прозрачное синее пламя. HD 160691 висела точно по курсу звездолета, гироскопы, компьютеры и маневровые двигатели пресекали любую попытку изношенной махины отклониться от цели. Звездное небо обретало привычный вид, спектр целевой звезды вернулся к нормальному для желтого карлика.
Сорок восьмая вахта столкнулась с растущей нехваткой запчастей. Предохранители, крепеж, изоляция, панели обшивки, гиперлогические блоки, светоленты – склады «Семени» показали дно. Были введены жесткие ограничения, утвердившие ремонт только жизненно важных для звездолета систем. Проблема заключалась в том, что в условиях межзвездного перелета тяжело было назвать систему, которая не являлась бы жизненно важной.
Давно скрылись в пустоте щит, первая ступень, сброшенные паруса и тело Бао. Теперь корабль от набегающей радиации прикрывала лишь вторая ступень – многотонной махиной реактора, сплетением силовых полей и выплюнутыми навстречу потоку струями плазмы. Впрочем, и уровень радиации, и степень импактной угрозы постепенно снижались по мере того, как замедлялось само «Семя».
Щит – когда-то огромное зеркало, теперь – выщербленный эрозией, покрытый оспинами кратеров диск – нагнал тормозящий форвардный зонд, приняв с него и переотправив на «Семя» информационный пакет. Приближаясь к целевой системе, «Тень дуба» сделала несколько нечетких снимков Кементари и ретранслировала обрывочный сигнал локатора щита, отразившийся от полуразрушенного корпуса орбитера НАСА. Это вселяло надежду – но баки второй ступени опустошались чересчур быстро. Слишком много топлива ушло на коррекцию непредвиденного отклонения курса корабля, слишком расточительно расходовали его вынужденно перебранные двигатели. Финишная скорость позволяла кораблю выйти на орбиту газового гиганта, но не целевой планеты, и раз за разом вахтенные спейсеры перепроверяли грозящие экспедиции смертным приговором расчеты.
Сорок девятая вахта была вынуждена ввести жесткое рационирование пищи. В каждом цикле терялся некоторый процент невосполнимых элементов и аминокислот. До этого момента их источником служили хранилища «Семени», теперь резерв был исчерпан. В рекомендациях, представленных вахтой Хейму, похожему после пробуждения на рассерженного полярного медведя, содержалось подробное обоснование необходимости досрочно расконсервировать предназначенные для будущих колонистов запасы.
Мнение капитана по данному поводу, сопряженное с краткой характеристикой профессиональных качеств, наследственности и морального облика вахтенных, было красочным. Цветистым. И почти не содержало цензурной составляющей.
Вахтенные обреченно наблюдали, как Хейм изучает графики расхода топлива, лог-файлы коррекций курса и неуклонно стремящиеся к нулю показатели топливного резерва. Наконец капитан поднял глаза.
Его реакция была предельно лаконичной. Собственно, она состояла из короткого «Хм!», за которым последовал приказ загрузить на капитанский айдим снимки с щита, отчеты орбитеров и данные телескопов самого «Семени».
Неторопливо Хейм подключился к бортовой сети и, временно заблокировав пилотский синт, принялся вносить изменения в навигационную программу и план расконсервации Исследовательской группы.
Четыреста девяносто два года спустя после старта, вскоре после заступления Хейма на пост, «Семя» прошло сквозь облако Оорта HD 160691, достоверно лоцировав два его объекта и получив веские подтверждения гипотезы о связи между поясами долгопериодических комет и планетными системами. Эта информация была излучена в сторону Солнца, хотя никто не знал, развернут ли в сторону «Семени» достаточно чувствительный приемник, чтобы уловить ее.
На четыреста девяносто пятом году полета Мю Жертвенника стала самой яркой звездой на носовых экранах, а оптические сенсоры могли различить в ее сиянии синее пятнышко Илуватара. Установилась надежная связь с форвардом, который, к вящей зависти спейсеров, благополучно финишировал на целевой орбите и выпустил лендеры, уже начавшие вторую фазу исследования планеты. Экипаж сделал несколько снимков местных аналогов койпероидов, которые также были отправлены в сторону Земли, нечеткие и расплывчатые – слишком разреженным по земным меркам был околозвездный диск, да и двигалось «Семя» сквозь его окраинные области. В четыреста девяносто шестом году «Семя» миновало эквипотенциальную сферу HD 160691 g, окрещенного Мандосом скалистого шара, и экипаж смог разглядеть цель своего полета – крохотную голубую точку, почти теряющуюся на фоне атмосферного свечения Илуватара.
Изначальный план полета предусматривал торможение двигателем вплоть до орбиты Кементари. Теперь траектория корабля изменилась. Одним рассчитанным импульсом маневровых дюз Хейм придал «Семени» отклонение, ведущее его к плоскости эклиптики под чуть более крутым углом, на растущий на экранах зеленоватый серп Ульмо, исчерченный полосами, вихрями и меченный черной оспинкой затмения от одного из спутников.
Последовали долгие дни ожидания. Анабиотик и бортинженер грызли ногти и не сводили глаз с показаний активных сенсоров, Хейм лениво наблюдал, у себя в каюте вновь и вновь перечитывая закрытое спецкодом сообщение, оставленное капитану командиром тридцать второй вахты. Разбуженный с отсрочкой в полтора года планетолог радостно повизгивал от восторга. «Семя» медленно настигало громаду газового гиганта. В начале перелета такой маневр стал бы самоубийством – колоссальный корабль развалился бы на куски под собственной тяжестью. Теперь, когда «Семя» избавилось от большей части своей массы, он был к самоубийству лишь опасно близок.
Старый изношенный корпус трещал и скрипел, прогибаясь, когда маневровые двигатели выплевывали плазму в прерывистом, нештатном ритме, пытаясь выправить ориентацию «Семени». Ледяные и каменные обломки порой проносились в каких-то тысячах километров от корабля, но звездолет держался. Ульмо нависал над (или под) кораблем огромным диском. К счастью для команды и колонистов, газовый гигант не обладал настолько мощным магнитным полем, как третья планета. И без того «Семя» чиркнуло по краешку радиационных поясов. С восторженным воплем планетолог отправил в пучины Ульмо два из своих зондов, третий вывел на высокую ульмопролетную орбиту – заодно избавив корабль от небольшой части массы.
Коротко полыхнув маршевыми двигателями, звездолет обогнал газовый гигант, разминувшись с ним всего лишь на пятьсот тысяч километров. Гравитация огромной планеты долго не хотела отпускать корабль, но скорость, накопленная в межзвездном перелете, была слишком велика. Ульмо остался за кормой, лишь на неизмеримую долю секунды замедлив свой бег вокруг желтой звезды.
А для «Семени» падение скорости было весьма ощутимо. Маневр увеличил продолжительность полета, но Хейм предпочел долгую голодовку превращению «Семени» в мавзолей. Вновь включились двигатели Дильковского. Крохотная стальная звездочка медленно, но верно сокращала расстояние между четвертой и третьей планетами.
Мю Жертвенника выросла почти до размеров покинутого Солнца. Синяя точка Илуватара по левому борту неторопливо увеличивалась, настигая корабль. Стала пятнышком, полудиском, узким полосатым серпом в звездном небе. Спутники были различимы даже без приборов – в виде крохотных звездочек. Все чаще взгляды Хейма и его людей обращались к одной из них – голубоватой, гостеприимной, дружелюбной.
«Звездное семя» пронеслось мимо третьего спутника – льдистого шара с жидкой атмосферой из углекислого газа с примесью метана и водорода, с водным океаном, плещущимся на дне многокилометровой глубины трещин, изрезавших ледяную кору. Вопрос о наличии жизни в этом океане предыдущему посланцу Земли решить не удалось, и Хейм пожертвовал еще одним зондом, выведенным на орбиту спутника. Увы, оснащение «Семени», несмотря на все негодование планетолога, не позволяло довести лендер до дна трещин. Корабль описал дугу вокруг Нэссы и лег на курс, наконец-то ведущий его к цели.
Посередине звездного мрака голубая звезда все росла. Стали различимы очертания континентов и океанов. Радио– и лазерный контакт с форвардом поддерживался в реальном времени, хотя изъеденный микрометеоритами аппарат на высокой орбите давно не сообщал экспедиции ничего нового.
Спустя четыреста девяносто семь лет, восемь месяцев, три дня, четыре часа, десять минут и три секунды по бортовому времени после старта межзвездный колонизационный корабль «Звездное семя» завершил торможение, успешно финишировав в системе HD 160691 и выйдя на орбиту над экватором Кементари на высоте сорока одной тысячи трехсот километров.
