Глава 9

Я оглядел комнату. Она выглядела опустевшей. Как и сам Центр.

И таким он останется еще долго. Тренировочный комплекс был рассчитан на подготовку и проживание тысяч колонов, потребности самой Орбитали были на порядок меньше. По аллеям комплекса общежитий блуждали только служебные дроны, частота запусков снизилась до четырех в неделю.

В воздухе еще стоял легкий аромат духов Ланцеи, хотя она не заходила со вчерашнего дня – предполетные хлопоты съедали много времени.

Брать с собой мне было особо нечего. Одежда, постель и посуда отправились в утилиз, дрон уже суетился по сброшенным на стоп обоям, вычищая их для следующего обитателя. Несколько сувениров – старая записная книжка, подаренный Иркой на день рождения микропейзаж, черный атакамский камешек – отправились по карманам. Айдим на пояс, очки на глаза – и я был готов к путешествию.

К величайшему путешествию в нашей жизни, выражаясь словами патрона.

– Время пришло, – произнес я вслух. Подтвердил АС сброс местожительства, видя, как гаснут развешанные по стенам комнаты иконки.

Закрыл дверь и направился вниз по ступеням, оставляя за спиной три года жизни.

– Как пафосно, – откликнулся с нижней площадки Геккон. – Время действительно пришло, потому что кольцевик ждет нас на посадочной площадке уже полчаса. Поэтому советую поторопиться, – он сбежал в фон.

Я миновал рекреацию и вышел в прохладный горный вечер. Геккон с Франкой, Мэо с Филис и Крапивник с Рыжей стояли на крыльце.

– Идемте? – предложил я. Ланцея быстро двигалась по параллельной нашей аллее, так что мы должны были пересечься на следующем перекрестке.

– Спасибо этому месту, – Мэо провел рукой в воздухе, будто писал что-то в АС. Крапивник поднял бровь. Мэо пожал плечами.

Мы шли довольно быстро, несмотря на то, что только вчера покинули медкомплекс после консервационной подготовки. Свернули на западную аллею, и я издалека увидел быстро идущую, почти бегущую к нам Ланцею.

– Димер! – она коснулась моей руки и отступила. Грудь девушки высоко вздымалась – Ланцея и сама недавно покинула медблок. – Прости за задержку. Перед отлетом, как всегда, возникла куча неотложных дел.

– Время есть, – заметил я.

– Всех приветствую, – она коротко поклонилась в сторону моих друзей.

– Так это ты составишь нам компанию в полете? – спросила заинтересованно Рыжая. – Ну, поздравляю вас с Димером.

– Спасибо, – хором ответили мы с Ланцеей.

Астрониумы на аллее за эти три года заметно подросли. Мы в последний раз миновали площадку с питьевым фонтанчиком, бросили взгляд на учебные комплексы. Вышли за границу парковой зоны, откуда открывался вид на блестящие под лучами заката фермы стартовых столов. И на пассажирский «йоханссон», приземлившийся на посадочной площадке у одного из вспомогательных терминалов.

– Не торопитесь, колоны, – укоризненно проговорил Лазарев, стоявший у трапа.

– Отлет назначен на шесть тридцать, а сейчас и шести нет, – возразил Геккон.

– Нам нужно собрать всю Шестую группу, – заметил масколон. – Ладно, по местам.

Я уже начал подниматься по трапу, когда увидел, что Ланцея замешкалась у края гелевой площадки.

– Ау, – окликнул я ее. Спрыгнул со ступеньки. Ланцея сидела на корточках, касаясь стебельков неизвестной мне травы, увенчанных крохотными фиолетовыми цветами.

– Мы возьмем с собой земные растения, – сказал я, положив руку ей на плечо. – И грибки, и насекомых. Они нам понадобятся. Хочешь его сорвать?

– Не надо, – Ланцея поднялась. – Пусть остается на своей планете.

Я уступил ей место у иллюминатора кольцевика. Последние минуты тянулись особенно долго. Зеленые точки колонов стягивались к аппарату.

Наконец по трапу поднялись последними Утгур и Элгарий, за Лазаревым закрылся люк, и лопасти кольцевика с легким гулом пришли во вращение. Поле за окном прыгнуло вниз, на какую-то секунду открылся вид на крышу нашего кампуса, затем под нами замелькали склады и вязальные комплексы Взлетного. «Йоханссон» поднимался все выше, и скоро Взлетный пропал из виду, затерявшись среди залитых вечерней зарей вершин Анд. Затем солнце село, и горы погрузились в сумрак.

Аппарат шел на запад. В салоне царило воодушевление, правда, с легким оттенком нервозности. Мы слегка поужинали, Ланцея прикорнула у меня на плече. Время тянулось неторопливо. Еще с полчаса я смотрел на звезды, пытаясь отыскать то ХЕПОС с «Лагранжем», то «Семя», то созвездие Жертвенника, а затем и сам задремал, откинув кресло.

Разбудили меня не солнечные лучи, а писк зуммера. Небо посветлело, по нему бежали редкие облачка. Внизу под кольцевиком тянулась слегка взволнованная океанская гладь. К тому моменту, как я проглотил скудный завтрак и умылся в крохотном санузле в хвосте кольцевика, среди волн стал четко различим силуэт «Стартовой».

– Ого, – заметил Крапивник, когда кольцевик приземлился и нас сноровисто препроводили из него в каюты. – Это та же самая каюта, где мы останавливались по дороге из Нориля! – он приподнялся на цыпочки, глядя поверх койки, где красовались вырезанные на переборке буквы «ОК». – Инициалы не затерли до сих пор.

– Ну хоть один из нас оставил память о себе на Земле, – пошутил Геккон. Не совсем удачно, даже Франка приуныла. Мы с Ланцеей переглянулись и выскользнули за дверь, прежде чем Лазарев успел нас окликнуть.

– Пройдемся по памятным местам? – спросила она. – Извини, в этот раз обманки под рукой нет.

– Будем надеяться, нас не вытурят сразу, – ответил я. Признаться, мне не нравилась идея такой эскапады… но еще больше мне не хотелось выглядеть перестраховщиком в глазах Ланцеи. Мы нырнули в лабиринт коридоров.

Удача нам не сопутствовала. Даже не добравшись до ведущего к метеонише поворота, мы натолкнулись на толкающего неисправную тележку матроса.

– Сюда нельзя пассажирам, оперколоны, – он разогнулся. – Вернитесь в каюты, пока не сработала тревога.

– Мы слегка заблудились, – соврал я. Не слишком умело – ну как может заблудиться человек в очках при рабочей АС-ке? Но опертех «Стартовой» лишь молча указал нам в сторону, откуда мы пришли.

Обескураженные, мы попробовали выйти на палубу. Удачнее – выбраться наружу удалось, и перед нами открылась металлическая равнина, в дальнем конце которой громоздился тандем. Но стоило отойти от люка, и айдимы тревожно пискнули, а предохранительный контур в АС замигал красным.

Мы задержались у люка, в последний раз пользуясь случаем посмотреть на Солнце и подышать соленым земным воздухом. И даже не успели вернуться в каюту – в люке раздался шум, и из него потянулась вереница наших коллег.

– Димер, – Лазарев навис надо мной. – Еще одна такая выходка – и не думайте, что Орбиталь не сможет в последний момент вычеркнуть вас из числа участников.

– Виноват, масколон, – склонил я голову. – Но это последние минуты, которые мы проводим на Земле. Хочется видеть небо, а не потолок над головой.

– Настройтесь на рабочий лад, оперколон, – уже мягче посоветовал Владимир. – Это помогает. Ланцея, я надеюсь, мне не придется говорить на эту тему с Лико? – переключился он на Энн. Та промолчала. Видимо, считая разнос исчерпанным, Лазарев вслед за синтом направился в сторону кормы мимо каких-то палубных надстроек.

Пройдя по еще одному ныряющему под палубу переходу, мы наконец оказались рядом с тандемом. Уже не учебной «виверной», а тяжелым грузопассажирским «кракеном» пятой модели, как сообщила нам АС. Ни на секунду не задерживаясь, цепочка синтов и живых матросов подхватила нас и из рук в руки направила через отдельный погрузочный люк в пассажирский отсек тандема, мимо потока груженых мулов, тележек и моряков, управляющих погрузкой по опущенной аппарели.

Салон тандема был еще теснее, чем во время предыдущего полета – без украшательств в виде активных поверхностей, весь забитый креслами, лишь на подголовниках располагались скромные видеопанели. Мы ожидали еще минут двадцать, пока спейсеры завершали погрузку, сверяли комплектность груза и готовили тандем к запуску, перезаряжая аккумы, заливая сжиженные газы и меняя пенонапряженные баки (к слову сказать, именно для «Семени» была окончательно доведена до ума технология, сделавшая дробнокомпоненты и ПНБ из нестабильной взрывчатки высокоэффективным топливом. И обещавшая окончательно отправить углеводородную энергетику туда же, куда в далеком прошлом сгинула атомная). Затем по бортовой сети прошла команда пристегнуться, снаружи загудели буксиры, перемещая корабль на ВПП.

Отрыв от палубы, набор высоты и разгон прошли довольно буднично. Погода стояла великолепная, даже в видеопанели был виден раскинувшийся под нами простор. Кто-то всматривался в него, словно прощаясь с Землей, кто-то даже дремал в креслах.

Небо потемнело. Началась стандартная акробатика – секундная невесомость, когда тандем расстыковался и орбитальный челнок пошел вниз, затем включение ракетного двигателя и перегрузка. На сей раз она была не настолько жесткой, видимо, при первом полете спейсеры и правда гоняли нас по полной.

– Пять минут до контакта с НОРМ. Выполняется ориентация корабля, – сообщила АС почти сразу после расстыковки. Небо закружилось вокруг. Двигатели отключились, наши тела вновь утратили вес.

Я покосился на видеопанель. Безрезультатно – разгонник нагонял нас с кормы, а «кракен» не имел интерфейса управления обзором панелей. Тогда я просто расслабился, откинулся на кресло и принялся следить за таймером.

Если я хоть что-то понимал в орбитальной механике, рывок при подхвате должен быть самым сильным за все время путешествия. Ланцея вложила ладонь в мою руку, я бережно пожал ее.

Минута. Тридцать секунд. Десять, девять, восемь, семь… три, две, одна…

– Ауфф! – вырвалось у меня, когда невидимый пинок обрушился на «кракен». И на мою спину. Воздух выбило из легких, а перед глазами замелькали черные точки. Ребра жалобно затрещали. Меня вдавило в кресло и безжалостно распластало по его спинке.

На центрифуге нас подвергали перегрузкам, но эта явно была посильней. Ланцея и Крапивник тоже ахнули от неожиданности, кто-то выругался, кто-то застонал.

Однако перегрузка снизилась до неощутимой почти сразу. Разрешения отстегнуть ремни, тем не менее, пилот не дал – да мы и не рвались особо. НОРМ располагался двигателем соосно челноку, и вектор тяги проходил соответственно параллельно полу. Какой бы малой ни была тяжесть – не с нашим опытом было карабкаться по проложенным вдоль пола ступеням.

Время снова замедлило свой бег. Вокруг сияли бесчисленные звезды, под нами незаметно для глаза ускоряла вращение и отдалялась Земля. Вернее, над нами – челнок развернулся дном вверх. Двигатели снова отключились.

– Спейсеры в такой ситуации, впрочем, говорят «держим планету по собственному зениту», – поправил я Ланцею. – А верх в космическом корабле – это направление, откуда направлена тяга.

– Очевидно, – выдохнула она. – Еще надолго это развлечение?

– Около месяца, – сообщил я. – Ты не смотрела план полета? Это нас доставляют в ускоренном темпе. Грузовые корабли получают пинок от разгонника, стыкуются к станциям, оттуда трюмные модули буксируют к трансорбитальнику, а он – к запускающему капсулы Лагранжу. А нас трансорбитальник подхватит напрямую и пойдет к Лагранжу на форсаже.

– Боже, – пробормотала Ленка. – От этих рывков у меня начинается морская болезнь.

– Попробуй помотать ногами или погрызи зубочистку, – посоветовал ей Нидлер. – Помню, как-то во время рейса из Фриско на Гавайи нас накрыло штормом. Качка была – не чета нынешней.

– Дождись, пока мы не сблизимся с кораблем, – предупредил его Лазарев. – Трясти будет слабее, но куда как чаще.

– Ох, – Ленка нервно проверила, легко ли извлекается гигиенический пакет. Особо пакостным было то, что нам не могли ввести противокинетозные агенты – слишком плохо ложились они на криоконсервационные.

Мы ждали, любуясь видами Земли. Под нами показалась Южная Америка. Эквадорские высокогорья затянуло облаками, и рассмотреть Взлетный не удалось, зато мы успели увидеть, как вырывается из них синяя искорка взлетающей ракеты и начинает изгибать курс параллельно нашему. Должно быть, будь АС служебного транспортного тандема совершенней – мы бы могли вывести на обзор и плывущие вокруг спутники, но с нашей подготовкой их было можно отличить от обычных звездочек только по характеру движения.

Наконец на краю видеопанели я заметил наплывающую из пустоты блестящую точку. Синт подтвердил мое предположение, затребовав готовность к ориентационным маневрам. Ланцея прикрыла глаза. Я, наоборот, принялся наблюдать, как Земля описывает вокруг нас круг, а из пустоты наплывает длинная стрела – с «наконечником» ЭРД на одном конце, длинными лепестками радиаторов – посредине, оперением солнечных панелей, лап маневровых и грузопассажирских модулей – на другом.

Последовала стыковка. Ленка позеленела. Перегрузки были незначительными по силе – и ежесекундно менялись по направлению чуть ли не во все стороны. Наконец, громада модуля надвинулась на наш корабль, и видеопанели отключились. Загрохотали, соединяясь, стыковочные узлы. Красный сигнал над шлюзом сменился желтым.

– Стыковка произведена, – сообщил пилот, не синт, судя по скуке в голосе. – Отстегните ремни и приготовьтесь к переходу на борт ТОК-31.

По очереди группа двинулась сквозь довольно тесный – на двоих максимум – переходник. Створка люка скользнула в сторону, и я увидел место, которому предстояло стать нашим жилищем и карантинной станцией на ближайшие двадцать восемь дней.

Грузопассажирский отсек был очень тесным, слабо освещенным и изобиловал мигающими огоньками и приборными панелями – как и большинство помещений на космических объектах. Между двумя рядами спальных панелей шел узкий проход, в дальнем его конце виднелись несколько люков. Еще один располагался сбоку от шлюза, напротив той стороны прохода, которая была помечена большими буквами «FLOOR».

– Добро пожаловать, – произнес висевший в проходе спейсер. – Ник Керн, ОрбМед.

– Владимир Лазарев, Кементари, – поклон в невесомости вышел довольно забавным зрелищем. – Шесть-Агро прибыла для транспортировки к «Семени».

– Располагайтесь по айдимам, – Керн махнул рукой в сторону коридора. – Санблок и пищеблок в том конце, медицинский контроль выведен в капсулы. Бортовой распорядок и правила ТБ уже на ваших айдимах, но по инструкции я обязан озвучить их устно…

Выслушав инструктаж, мы торопливо рассредоточились – «разошлись» не совсем подходящий термин – по панелям. Кажется, я начал привыкать к невесомости – с ловкостью опытного спейсера добрался до своей панели и помог затормозиться Ланцее. Мы пристегнулись. Снова пошел отсчет.

После удара, полученного от НОРМ, я невольно сжался в комок. Но не успел вспомнить, что собственная тяга двигателей трансорбитальника не превышает четверти «же» даже в форсажном режиме, как мягкая лапа толкнула меня в грудь и распластала на панели.

– А я ждала новой перегрузки, – облегченно озвучила мои собственные мысли Ланцея. Потянулась было отстегнуть ремни, но, видно, вспомнила, что одним из пунктов регламента, озвученного Керном, был запрет на перемещение по отсеку при разгоне корабля.

Мы лежали на панелях, переговариваясь, отдыхая после невесомости и ожидая выключения двигателей. Наконец спустя двадцать минут тело снова налилось легкостью.

– Разгон корабля завершен, – произнес корабельный синт. – Приготовиться. Десять секунд до включения искусственной силы тяжести.

Модуль мягко завибрировал – чуть слабее, чем при работающих двигателях. Раздался тихий гул. Я следил за нарастанием ускорения, приподнимая руку. Отсек вращался все быстрее и быстрее, соответственно росла и центробежная сила.

– Будьте осторожны при движении, колоны, – предупредил Керн. – При нашем радиусе вращения резкая смена положения может вызвать сильное головокружение. То же относится и к выходам в купол – зрелище неописуемое, но наземника может и выбить из колеи, – в его голосе мне послышалась тщательно скрытая насмешка. – Можете отстегнуться.

Я осторожно – не только из-за слов Керна, над головой нависали нары Ланцеи – выпрямился. Спустил ноги на пол, встал.

Ощущение было… странным. Будто палуба под ногами слегка наклонена в сторону левого ряда панелей, при том, что взгляд под ноги убеждал в обратном – я стоял на совершенно ровном полу. Я сделал несколько шагов. Непривычно – но не до головокружения. Вокруг меня так же осторожно делали первые шаги друзья.

– Ну что же, – произнес Геккон вполголоса. – Осталось не поубивать друг друга за этот месяц, остального можно не бояться.

Люк, ведущий в обзорный купол, здорово отличался от тех, что соединяли жилой отсек со служебными и с обитаемым модулем самого ТОКа. Для начала, он был толще и тяжелее.

Неудивительно. Ведь, по существу, это была часть обшивки самого модуля. Точно так же выполненная в виде бутерброда из металлокерамики, водяных ячеек и полиэтиленовой мембраны. Рассчитанная на прохождение радиационных поясов планеты и солнечных выбросов.

Мало того, к неподъемной бронезаслонке требовалось добираться через отдельно встроенный в потолок модуля шлюз.

– Ланцея, Димер. Совместный выход, – произнес я в айдим. – Запрос разрешения.

– Разрешение получено, – произнес синт. А через секунду уже голосом бортинженера ТОКа: – Решили вместе принять положенную дозу облучения? Дело ваше.

Конечно, спейсер лишь развлекался. Пояса мы уже прошли, вспышек на Солнце многочисленные обсерватории спейсеров в ближайшее время не ожидали. Да и радиопоглощающий материал иллюминаторов неплохо экранировал небольшие дозы радиации.

А вот поместиться вдвоем в узком пространстве шлюза было тяжелой задачей. Ланцее пришлось вжаться в противоположную стенку, чтобы дать мне загерметизировать внутренний люк, затем раскрыть внешний, и все равно мы упирались друг в друга локтями. Я подтянулся вверх, уселся на жесткое покрытие. Секунду спустя вверх проскользнула Ланцея, отодвинулась к другому краю купола. Бронестворки сошлись, отсекая модуль от подкупольного пространства.

– Какая красота, – тихо прошептала Энн.

Высоко над нами быстро вращалась длинная ферма ТОКа. Звезды неслись рядом с ней в стремительном хороводе – бесчисленные и ослепительно яркие, ярче даже, чем на земной орбите. Ближе к корме описывало пылающую окружность на черной мгле небес Солнце.

А над нами, выныривая из-за бортов модуля, попеременно проносились два огромных полумесяца. Поменьше – светло-серебряный, сосредоточив на нем взгляд, можно было разглядеть неподалеку крохотный рассыпчатый огонек Лагранжа. И побольше – светло-голубой, с белыми пятнышками облаков и тенями континентов, окруженный сотнями огоньков космических кораблей и короткопериодических спутников.

– Сакраменто в ночи.

– А Тюмени не видно, – откликнулся я. – Только Взлетный, – нашел взглядом на краю земного полумесяца краешек Южной Америки и андские плато. – Жаль.

– Тюмень? Мне казалось, ты говорил про Ха-ба-ровск, – старательно выговорила русское название Ланцея.

– В Хабар перебралась моя семья после Арбитража, – пояснил я. – А у тебя кто-то остался в Калитексе? – и тут же понял, что задал ненужный вопрос. Ланцея молчала, глядя в космос.

– Извини, – пробормотал я.

– Не за что, – безразлично сказала она. – Я все равно рада, что мы видим Землю.

– Да, – согласился я. – До Лагранжа еще два дня пути, а там…

– А до конца выхода?

Я бросил взгляд на айдим.

– Двенадцать минут, если радиационная обстановка не ухудшится.

– Вот как? Тогда нам надо поторопиться.

– В каком смысле? – переспросил я, переводя взгляд на Ланцею. Присвистнул.

– Даже не знаю, что прекрасней – Космос или ты. Но… нас не услышат на борту?

– Сквозь пять сантиметров композита? – обнаженная Ланцея скользнула ближе. – У нас не будет удобного случая вплоть до Кементари. На ближайшие пятьсот лет. Кроме того, я вот никогда раньше не занималась любовью на волосок от вакуума. Хочешь упустить случай?

– Нет, – я привлек ее к себе. Закрыл глаза. Звезды кружились, вспыхивали и гасли даже под сомкнутыми веками. Космос покачивал нас на ладонях. Волосы Ланцеи падали мне на плечи.

К черту все опасности перелета. К черту все опасности Кементари. К черту расставание с родиной.

Пока у меня есть она – мне не важно, на какой я планете.

Как ни жаль, а крупнейшую станцию обитаемого космоса, центральный узел грузопотока Земля – Луна и главный космический порт Орбитали я толком и не рассмотрел.

Перегрузка совершалась в большой спешке. ТОК сблизился с Лагранжем в середине ночной смены, нас подняли по маневровой тревоге. Корабельная сеть вывела изображение Лагранжа на айдимы, но качество было прескверным – только и удалось разобрать, что лепестки солнечных панелей, обручи жилых ободов и бесчисленные фермы станции, к которой стыковался «Добровольский». Станции на соседних гало-орбитах разглядеть не удалось и подавно.

Модуль несколько раз тряхнуло – сперва корректировкой курса и маневрами сближения со станцией, затем при перестыковке от ТОК-31 к «Добровольскому». Мы оставались пристегнутыми к панелям, пока тяжелый внутрисистемник отделялся от станции и маневрировал, выходя из скопления. Затем «Добровольский» сориентировался в пространстве, и его дюзы выплюнули поток перегретого водорода. Тяга прижала нас к панелям.

«Добровольский» был потяжелей малого ТОКа, обладал более мощными маневровыми двигателями и гироскопическими системами ориентации. Так что на сей раз при разгоне нас не стали ограничивать в перемещении, хотя и дали сигнал маневровой тревоги, когда через шесть часов корабль перешел в свободное падение и закрутил обитаемые отсеки.

И вновь потянулась долгая цепочка дневных и ночных смен, разбавляемая инъекциями криоагентов и болтовней с соседними пассажирскими модулями, медосмотрами бдительного Керна и приемами пищи. В обзорный купол нас пускать перестали – уровень солнечной активности возрос, да и штатный распорядок допускал только одно посещение купола на человека. «Добровольский» падал вдогонку «Семени», Лагранж растаял за кормой, Земля и Луна превратились в две яркие звезды на видеоэкранах.

Чтобы скрасить ожидание, Лазарев принялся экзаменовать нас на знание изученного материала, насколько мог без доступа к полю, с помощью хранящихся на айдимах баз данных. Ланцея и прочие гости группы занимались тем же, насколько было возможно, по корабельной сети «Добровольского». Это и впрямь помогало развеять скуку, которой через пару недель обернулась экзотика космического путешествия.

Ну, к тесноте, духоте (как ни хороша была СЖО корабля, а в модуле стоял не слишком приятный запашок, невзирая на все воздушные фильтры) и постоянной экономии воды нам было не привыкать. И, в отличие от лагеря, здесь мы проводили время в хорошей компании. Мы с Крапивником перекинулись парой бесед с Шагановой и Корчмарем, снова поднявшимся в ранге до мастерского уровня, связались с Библусом.

Чтобы скоротать время, Ланцея взялась за изучение русского, я, в свою очередь, принялся практиковать японский – с Корнером и испанский – с Дофией. Английский и так был у меня неплохо прокачан за последние три года. Вскоре особой надобности в переводчиках айдимов у нас не стало – группа перешла на дикую мешанину из четырех языков. Мэри, супруга Элгария из хозяйственной секции, полушутя заметила, что этот невообразимый суржик в далеком будущем доставит немало проблем лингвистам, которые будут ломать голову над корнями пракементарийского наречия.

Так или иначе, атмосфера на борту царила приподнятая.

Хотя, хотя… После слов Ланцеи я начал повнимательнее присматриваться к товарищам. Против воли подмечая преувеличенную сдержанность Крапивника, изредка натужное остроумие Геккона, отстраненность Мэо, нервно тискающие поручень руки Рыжей… Ожидание было радостным – но с малой толикой истеричности.

Энн тоже сделалась молчалива в последние дни свободного полета. Все больше времени проводила в спальной панели или часами работала с корабельной сетью. На попытки развлечь ее Ланцея машинально отмахивалась, и я оставил их. В набитом колонами модуле не было особой возможности для разговора по душам.

А затем «Добровольский» остановил вращение модулей, произвел новую серию ориентационных маневров и выдал долгий (но меньший, чем при разгоне) тормозящий импульс. А на экранах крохотная светлая иголочка выросла и превратилась в ветвистую металлическую конструкцию.

«Добровольский» еще не завершил торможение, от «Семени» нас отделяли тысячи километров – а оно уже висело за кормой корабля, словно сверкающий сталью росчерк. В пустоте тяжело оценить расстояние, и «Семя» казалось по сравнению с внутрисистемным кораблем крохотной ниточкой – если не знать, что оно в семьдесят раз превышает в размерах «Добровольский».

Космические корабли, как правило, похожи друг на друга. «Добровольский», «Хасбэнд» и «Комаров» отличаются лишь размерами осевой фермы и количеством модулей и топливных баков, которые могут присоединить к своим узлам подвеса. В остальном конструкция межпланетного корабля кардинально не меняется – реактор с камерой сгорания на одном конце корпусной фермы, радиаторы и хранилища топлива с реактивной массой посредине, грузовые, приборные и обитаемые модули на другом.

«Звездное семя» походило на висящую в пустоте связку шаров. Издалека. Или на гигантский сорокакилометровый цветок, если смотреть на него вблизи.

Ажурно-решетчатые трубы двигателей первой ступени – через каждую из труб «Добровольский» мог бы пройти, не задев радиаторами колец двигателя. От них отходили вспомогательные радиаторные панели, и вся конструкция отдаленно напоминало корни огромного стального растения. Двигатели примыкали к округлой металлической громаде центрального двигательного узла, вмещающего инициирующий реактор, распределители хладагента, системы подачи топлива, блок контроля реакции, первый лазерный пояс, кормовые двигатели ориентации и кучу других жизненно важных систем. От него на три десятка километров уходил осевой киль «Семени», казавшийся в пустоте ажурной металлической ниточкой. К этой «ниточке», на деле – сверхпрочной металлической ферме, крепились десятки ярко блестящих сфер – в одну такую мог бы поместиться средней величины хаб. Заправленные сжиженными газами, топливные баки составляли девяносто девять процентов массы «Семени». Цепочка баков прерывалась раскинутыми в пустоте колоссальной величины изломанными крыльями – главными радиаторными панелями, увеличенными до такой степени, до какой только позволяли требования к прочности конструкции и термодинамике радиаторов. Невидимые с такого расстояния, углетрубные ванты соединяли гигантские радиаторы с корпусом в районе парусного модуля и второго ориентационного пояса, за которым начинались грузовые отсеки – крохотное вздутие на металлическом стебле. Вмещающее запасы для десяти тысяч колонистов.

Следом за грузовыми поблескивало колечко криоотсеков – почти сравнимое величиной с грузовым из-за сложной системы радиопоглощающих покрытий. Тракторы, компьютеры и станки можно залить смазкой и не волноваться из-за действующей на них радиации, по крайней мере, пока уровень недостаточно велик, чтобы снизить конструкционную прочность сплавов или повысить собственную радиоактивность. С людьми и животными ситуация другая. Репарационные механизмы не работают в замороженных клетках, урон от частиц, повреждающих ДНК, непрерывно накапливается. Даже фоновая радиация от образующих человеческое тело изотопов способна привести к нежелательным мутациям. Что уж говорить о космическом полете, с врезающимися в корабль на маршевой скорости заряженными частицами и плюющимися нейтронами и гамма-излучением реакторами?

С технической точки зрения, удобнее было бы погружать нас в анабиоз еще во Взлетном и доставлять на корабль уже охлажденными. Но тут вступали в силу чисто медицинские факторы. Один – уже упомянутый, в виде радиационного урона. Конечно, по сравнению с пятивековым путешествием к HD 160691 лишний месяц в космосе особой роли не играл, но Орбиталь старалась предупредить каждую мелочь, которая могла повлиять на исход экспедиции.

Второй – в виде последствий медицинского плана. Вопреки распространенному мнению, человек в анабиозе – это не просто замороженная льдинка. Для поддержания анабиоза необходим строгий контроль температурного режима, если только вы хотите получить на выходе живого космонавта, а не размороженную отбивную – вплоть до выдерживания разной температуры хранения для различных органов и тканей, регулярная обработка реагентами, введение агентных присадок и непрерывный мониторинг условий содержания. Анабиозная аппаратура в мобильном варианте займет слишком много места и массы, чтобы монтировать ее на челноке и вытаскивать из гравитационного колодца Земли. Проще установить все необходимые блоки один раз на борту межзвездного корабля.

За криоотсеками располагались ряды спускаемых модулей. Отсюда казалось, что поверхность корабля покрывает сплошная металлическая чешуя – клиновидные блоки располагались нос к корме, в несколько рядов, охватывающих весь корпус «Семени». Чуть ближе к носу в отдельных боксах содержались невидимые отсюда разведшаттлы и малые автономные скафы корабля. Дальше корпус корабля парой широких ободов охватывали обитаемый отсек экипажа с модулем жизнеобеспечения и грузовой маховик. Тут и там от «ствола» осевого киля отходили «ветви» сенсорных и коммуникационных мачт, некоторые из них выходили за пределы носового щита.

Вторая ступень «Семени» была меньше по размеру, чем первая – всего-то пять километров длиной. Между ней и обитаемым отсеком располагались пропорционально уменьшенные радиаторы и вторая цепочка топливных танков. Кольца тормозных двигателей упирались в «чашечку цветка» – огромное зеркало из перемежающихся разнесенных слоев титана, бериллия и радиопоглощающего покрытия. Внешняя поверхность релятивистского щита отражала габаритные огни окружающих «Семя» мобильных доков и снующих вокруг легких челноков с буксирами.

«Добровольский» завершил торможение, и «Семя» закрыло собой половину неба. Крохотное кольцо грузовых отсеков обратилось в сияющую огнями стену металла. Мне невольно вспомнились слова Ланцеи. Крупнейшее сооружение в обитаемом космосе, по сравнению с которым показались бы скорлупками ХЕПОС, комплекс Лагранжа, околоземные станции и весь космофлот Орбитали, вместе взятый. Мысль о постройке такого чуда только по соображениям рекламы казалась наивной. А как насчет спасения собственной карьеры?

Наш корабль неподвижно завис в ста метрах от стыковочного шлюза «Семени», между подвесами посадочных модулей и центрифугой обитаемого отсека. Мы давно защелкнули ремни и неподвижно висели, пристегнутые к панелям. Керн простился с нами, отдал честь Лазареву и скрылся в ведущем в служебные помещения «Добровольского» шлюзе. Меня слегка мутило – то ли взяла свое космическая болезнь, то ли сказывались побочные эффекты подготовки к анабиозу.

Легкая качка – модуль отсоединился от «Добровольского», и теперь буксир толкал его к «Семени», попыхивая маневровыми. Толчок при контакте.

– Стыковка со «Звездным семенем» завершена. Модуль под контролем бортовой сети. Просим отстегнуть крепления, – произнес синт.

Створки люка скользнули в сторону. Внутрь проплыли двое оперспейсеров, мужчина и женщина. Мужчина был лыс как колено и довольно объемист для спейсера, светлые волосы его спутницы коротко острижены. Обоим на глаз я бы дал лет сорок – сорок пять.

– Еще полсотни будущих кементарийцев, – произнес лысый. – Оперспейсер Люк Винхольт, оперспейсер Мария Каррас к вашим услугам.

Лазарев кратко представился.

– Приветствую на нашем кораблике, – Винхольт ухмыльнулся. – Располагайтесь, чувствуйте себя как дома. За дальнейшими консультациями – к оперспейсеру Каррас. Она старший анабиотик смены.

– Шесть-Агро – за мной, приписанные к прочим группам колоны – за синтами, на встречу со своими проводниками, – торопливо произнесла Мария. Она ловко, будто русалка, скользнула в шлюз. Возникла небольшая сумятица, пока первые несколько человек проходили переходник.

Я приостановился в воздухе у выступающего из переборки поручня, одной рукой держась за него, другой – перехватывая Ланцею. Почувствовал легкую дрожь ее плеч.

– Не волнуйся, – прошептал я. Мы с Ланцеей повисли в воздухе лицом к лицу. На нас никто не обращал внимания – подобные сценки разыгрывались по всему пространству модуля.

– Димер, – Ланцея грустно улыбнулась. – Спасибо за поддержку. Ты хороший человек.

– Еще увидимся, – приободрил я ее. Ланцея вздохнула и вывернулась из моих рук. Секунда – и скрылась в сошедшихся за ней створках шлюзового люка.

Пока набиралась следующая десятка, пока открывались и закрывались люки двух шлюзовых узлов, прошло минут десять. Я вгляделся в узкий тоннель, но никого не увидел.

– Не спи, замерзнешь, – хлопнул меня по спине Крапивник. Перебирая руками ступени, мы вырулили из короткого туннеля, соединявшего осевую шахту со шлюзом, к бегущей вдоль стены дорожке. Мария ожидала нас, повиснув над краем ленты. Когда вся Шестая неуклюжей вереницей показалась из хода, она уцепилась за идущий поперек ленты поручень – и заскользила вдаль, в сторону кормы.

Изнутри «Семя», несмотря на свои циклопические размеры, производило то же впечатление, что и большинство космических кораблей Орбитали. Очень тесно, отовсюду торчат какие-то приборы, панели, мигают индикаторы и сигны АС. Осевой туннель был относительно свободен от внутрикорабельной машинерии, но даже в нем порой образовывались заторы, которые приходилось распутывать синтам. Мы дважды прижимались к дорожке, пропуская в опасной близости от голов чьи-то мелькающие конечности. Люди в черной форме спейсеров встречались редко. И неудивительно – «Семя» было автоматизировано в достаточной степени, чтобы на переходе обходиться командой из трех человек.

Полчаса спустя Мария оторвалась от дорожки и скользнула в один из боковых люков. Очередной шлюз отделял боковой коридор от осевой шахты. Довольно короткий, тоннель вел к закрытой двери, за которой обнаружилось просторное по местным стандартам помещение. Большую часть его оборудования я не мог опознать даже приблизительно, но стойкий специфический запах наводил мысль о лазарете. Вдоль стен тянулись панели с креплениями, явно предназначенные для условий невесомости.

– Ждите здесь, колоны, – приказала Каррас. Скрылась за следующей дверью – я мельком успел рассмотреть ряды медкапсул.

Мы переглянулись.

– Ну что, дружище, – слегка нервным и насмешливым голосом произнес Крапивник. – Пора вздремнуть?

– Наконец-то шанс выспаться, – Геккон картинно зевнул до ушей. – Не будите меня следующие пятьсот лет, если можно.

– Вас растолкать к Большому Разрыву? – в тон друзьям ответил я. Мой голос тоже дрогнул. Пустой желудок заурчал, напоминая о себе.

– Парни, – Ленка отпустила свою скобу, перелетела к нашей троице. – Серьезно же… Этого еще никто не делал. Первая межзвездная, первая автономка на пятьсот лет, первая консервация на столько же… Я охренеть как горжусь нами. И мне страшно.

– Рыжая, – Крапивник неудачно зацепил ее плечом, отбросив. Дотянулся, придержал за край накидки. – Без волны, без блока.

– Трогательно, – заметил Геккон. Кажется, он хотел сказать что-то еще, но люк скользнул в стену.

– Оперколон Геккон, – услышали мы голос Марии. – Пройдите сюда, будьте добры.

Оливер ухмыльнулся. Окинул нас взглядом, насмешливо отсалютовал. И скрылся за захлопнувшейся дверью.

Минуты тянулись до одурения медленно. Напряжение копилось под ложечкой тугим комком.

Люк раскрылся по новой только через полчаса.

– Оперколон Дофия.

Один за другим мои товарищи исчезали за дверью. Вызвали Рыжую – она обернулась у самой двери, бросив отчаянный взгляд на Олега. Вызвали Мигеля – он спокойно проплыл через люк, осенив себя крестным знамением.

– Оперколон Димер.

Я хлопнул Олега по плечу. Оттолкнулся от стенки. И быстро, на остатках решимости, миновал проход.

Десять медкапсул, полуутопленных в стены. Судя по спокойно горящим синим цветом индикаторам – пустых, но в режиме готовности.

Лапы и крючья медманипуляторов, агентных контейнеров, изгибы мультисканов.

И широкий ложемент посреди. Отделанный мягким пластиком, подогнанный под форму человеческого тела. Рядом с ним висел еще один спейсер с нашивками ОрбМеда. НА мое появление он отреагировал коротким кивком и продолжил подстраивать аппарат.

– Фибробелковый контроллер работает как часы, Мария, – пробормотал он себе под нос. – Десять минут на прогрузку.

– Раздевайтесь, – глядя куда-то в сторону, в интерфейсы АС, должно быть, велела Каррас. – Ложитесь туда и ждите, пока я проведу последние тесты.

Пластик захолодил кожу, ремень сам сомкнулся вокруг груди. С тихим жужжанием опустились вниз манипуляторы, сенсоры прижались к коже. Что-то чувствительно укололо в область позвоночника. Дрон коснулся запястья мягкими лапками, подключая катетеры.

– Организм в полном порядке, основные реакции на криоконсерваторы положительные, – сообщила медик «Семени». – Сейчас я активирую нейропунктурный наркоз. Расслабьтесь и смотрите на свечение.

– Приятных снов, оперколон, – неожиданно вскинул голову ее напарник. И коснулся сенсора.

Черная маска скользнула вперед. Медленно опустилась на мое лицо, проглотив свет от светолент.

– Энцефалонаркотические эмиттеры подключены, – глухо, как сквозь вату, донеслось до моих ушей. По черной поверхности побежали слабо светящиеся круги.

«Десять», – начал я считать про себя. – «Девять. Восемь», – уши заполнил легкий гул, а тело стало вялым. «Семь. Шесть. Пять».

До четырех досчитать я не успел.