6
Пирог был еще теплый, от него исходил чудесный аромат яблок и корицы.
«Совсем как в детстве», — подумал Игнат.
Бабка Стеша не часто баловала его пирогами, в основном, на большие праздники вроде Рождества или Пасхи. Но уж если бралась за дело — то со всей серьезностью. Потому и пироги ее славились по всей Солони. Видать, перед смертью науку передала…
Игнат почувствовал, как к горлу снова подступает комок, и мотнул головой.
«Негоже себя грустными воспоминаниями изводить».
Он немного потоптался перед избой Марьяны Одинец. Фонарик, раскачивающийся над ее дверью, освещал двор мягким золотистым светом, и в наступивших сумерках казалось, что это зацепился за крюк отколовшийся кусочек луны.
Звонок почему-то не работал. Игнат несколько раз нажал черный западающий кругляш кнопки, но вместо резких переливов слышались только сухие щелчки.
«Да и кто обрадовался бы гостям в такое время?» — подумал он.
Вздохнул и постучался в крепкую, обитую дубовыми рейками дверь. Раз. Другой.
«Если после третьего раза не откроет, не буду надоедать», — загадал Игнат.
Но в сенях послышались шаги.
— Кто там?
Голос, приглушенно раздавшийся из-за двери, был немного настороженным, усталым, но не злым.
— Это Игнат Лесень, бабы Стеши внук! — отозвался парень, как привык представляться всегда. И вспомнил — Одинец была чужачкой, а потому могла не знать его умершую бабку.
Тем не менее, замок повернулся на два оборота, дверь раскрылась, выпустив из недр избы желтую полоску света.
— Ах, привет!
Марьяна была одета в махровый, почти до пят, теплый халат. Тяжелая коса перекинута через плечо, на губах улыбка.
— Никак снова температура поднялась? — спросила она заботливо.
И голос ее был теплым, как парное молоко.
Игнат смущенно заулыбался, выставил неумело пирог, будто предлагал подаяние древним языческим богам.
— Вот… за заботу поблагодарить хочу…
Он глядел исподлобья, немного настороженно, ожидая, что строгая лекарница отчитает его то ли за позднее появление, то ли за неуместный подарок. Но Марьяна только рассмеялась легко и радостно, как прозвенело серебряное монисто.
— Ну что ж, входи, Игнат, бабки Стеши внук, — в ее голосе была лукавинка.
И те же лукавые огоньки зажглись в серых, умных глазах. Это напомнило Игнату ту, другую, оставшуюся далеко в прошлом, провалившуюся в туман небытия, в черную могильную землю…
Игнат мотнул головой, чувствуя, как по его плечам рассыпаются бисеринками мурашки.
— Да я что же… время-то позднее, — смущенно проговорил он.
— Входи, говорю, раз пришел! — Марьяна засмеялась снова, показав ровные белые зубы. — Что ж, мне с тобою тут до полуночи мерзнуть? Не лето на дворе!
— Не лето, — согласился Игнат.
Он неуклюже обогнул девушку, и долго топтался в сенях, стряхивая с залатанных пим налипший снег. Марьяна наблюдала за ним все с той же лукавой улыбкой. Наконец, подступила решительно, взялась за расписанный под хохлому поднос.
— Давай-ка сюда пирог, быстрее будет!
Игнат послушно передал подношение в руки девушки, и почувствовал прикосновение ее теплых рук к своим, задубевшим и грубым от мороза.
— Согрею-ка я нам обоим чаю, — сказала Марьяна, и удалилась в недра избы, пока гость с сопением стягивал пимы.
Игнат думал, что в доме врача ему тотчас ударят в нос запахи лекарств, как пахло в приютском медицинском блоке, или сушеных трав, как пахло в избе у бабки. Но его ожидания не оправдались. В доме пахло теплом, душистым чаем и свежей сдобой. Наконец, избавившись от обуви и верхней одежды, Игнат прошел дальше, в гостиную, где на круглом столике была аккуратно расстелена кружевная салфетка. Там же стояли две чашки, плетеная корзинка с конфетами и уже знакомый Игнату поднос с яблочным пирогом.
Он скромно присел на краешек дивана, оглядывая аккуратную комнатку с минимумом мебели, но оттого еще более светлую и чистую. В углу тихонько тикали ходики, резной маятник, изображающий солнечный диск, мерно покачивался из стороны в сторону. На краю дивана лежала толстая книга, на обложке которой Игнат прочел название «Клиническая фармакология». Рядом с нею лежали пяльцы, меж которыми была натянута канва с еще незаконченной работой. Не решаясь взять ее в руки, Игнат вытянул шею, разглядывая вышивку. И сердце в одночасье рухнуло вниз.
Голубыми нитками по белому была вышита сидящая на одиноком побеге птица с человеческой головой. Перья и волосы будто растрепал налетевший порыв ветра. Глаза волшебной птицы были серьезны и черны.
«Вьет она гнездо за семью морями, на острове Буяне, на хрустальной горе, и по левое крыло бьет мертвой воды ключ, а по правое — воды живой…»
— Нравится?
Игнат вздрогнул, поднял встревоженные глаза на вошедшую Марьяну. Она успела переодеться в флисовый домашний костюм с аппликацией смешного плюшевого медведя на сорочке.
— Кто это? — спросил Игнат, снова переводя на вышивку завороженный взгляд.
— Репродукция с картины, — девушка поставила принесенный чайник на деревянную подставку. — Вышиваю вот на досуге… Нравится?
— Нравится, — честно ответил Игнат. — Искусница же вы, Марьяна.
Та усмехнулась.
— Да уж можешь мне не «выкать», не намного тебя старше-то. Двадцать мне.
— И уже лекарница? — не поверил Игнат.
Он придвинулся теперь на самый краешек дивана, словно боялся, что вышитая птица оживет и утянет его с собой в неизведанное и темное небытие.
— Фельдшер я. Сюда по распределению направлена.
Марьяна разлила по кружкам золотистую заварку, выложила на блюдца по куску пирога.
— Сама-то я не здешняя, — пояснила она. — Из Новой Плиски. Слыхал?
— Не, — Игнат качнул головой. Подхватил заваливающийся с блюдца бисквитный кусочек. Край ложечки с хрустом проломил упругий глазированный бок.
— Да я и сам приехал недавно, — сказал он. — Бабушка Стеша меня на учебу в интернат направила. Говорит, хоть какое образование получу, да профессию. А здесь — какое образование? Была раньше школа, так теперь нету.
— Почему? — спросила Марьяна.
Игнат поежился. Он должен был ожидать этого вопроса, но все же не предугадал его. И теперь корил себя за свой длинный язык.
— Так уж случилось, — туманно сказал он, не придумав ничего путного, и поспешил переменить тему. — И надолго ты к нам врачом-то?
— Вот уж не думаю, — усмехнулась девушка.
Она отхлебнула чая, смахнула упавшие на лоб темные волосы. Игнат вдруг поймал себя на мысли, что в открытую любуется ее красотой — не той идеальной красотой, что он не единожды видел в журналах, которые его друзья прятали под матрасами. Красота Марьяны была другой — спокойной, чистой, естественной. Нарядить ее в сарафан — и будет вылитая лесная богиня-берегиня.
— Хочу набраться опыта как практик, — продолжила она, звонко тренькая серебряной ложечкой о край чашки. — А там, может, в большой город подамся. В Кобжен или Славен.
Игнат слегка нахмурился. Он вдруг почувствовал укол ревности ко всем большим городам мира. Еще не анализируя свои чувства, но, поддавшись импульсу, он понял, что никуда не хочет отпускать эту открытую и добрую лекарницу.
— Хорошо жить и у нас можно, — возразил он. — Земство теперь отстраивается. Даст бог, и школу вернут. Нешто у нас хороших людей нет?
— Хорошие люди есть, да возможностей мало, — вздохнула Марьяна. — Но до лета, а то и до следующей осени мне все равно придется у вас пожить. Ты-то сам в большой город не думал перебраться?
Игнат не думал, и врать девушке не хотел, а потому отрицательно мотнул взъерошенной гривой.
— Тут моя родина, тут бабушка Стеша жила, тут и похоронена. Да и куда мне в город-то? Премудростям я не обучен.
— Так в городе не только ученые с докторами нужны, — хитро улыбнулась Марьяна. — Плотники тоже пригодятся. А я слышала, что вся деревня тебя хвалит. Только и разговоров: «ах, наш Игнат!», да «наш Игнат!».
— Ну, уж…
Парень смутился и не заметил, как проглотил последний кусок пирога.
— Еще будешь? — тут же спросила Марьяна.
Игнат подумал, повздыхал и согласился.
— А все равно, — сказал он. — Где родился, там и пригодился.
— А родители твои где? — спросила девушка. — Сирота, поди, раз бабкой воспитывался?
— Сирота, — подтвердил Игнат. — Отца на зимовке звери загрызли. А мать умерла, когда я совсем мальцом был. Так я их и не помню толком…
Он вздохнул снова и подумал, что в следующий раз надо бы навестить и родительские могилы. Только похоронены они не тут, а на старом кладбище, до которого еще несколько верст надо по бездорожью ехать, а зимой, верно, не проедешь и вовсе. И сердце стянуло острыми нитями — резануло больно, по живому, и Игнат отвернулся, чтобы девушка, не дай Бог, не заметила его повлажневших глаз.
Давно это было, уже и не упомнить — когда…
— Прости…
Его руку накрыла теплая, узкая ладонь девушки. Ее пальцы были длинными и тонкими — пальцы швеи или музыканта. В голосе слышалось искреннее участие.
— Что уж, — со вздохом повторил Игнат. — А твои-то родные живы?
— Живы, слава те господи, — перекрестилась Марьяна. — В Новой Плиске остались. Мама у меня приемщицей товаров работает. Отец токарь.
— Добрые профессии, — похвалил Игнат. — Вышивке тебя матушка научила?
Он снова покосился в сторону оставленной работы.
— Она, — подтвердила Марьяна. — А хочешь, доделаю и тебе подарю? Вижу, глаз ты с птицы моей волшебной не сводишь.
Она засмеялась, и щеки Игната загорелись изнутри стыдливым румянцем.
— Ты мне и так жизнь подарила, считай, — просто сказал он. — В долгу я у тебя.
— О! Какие громкие слова! — Марьяна откинула косу на спину, театрально закатила глаза. — Этак у меня в должниках вся деревня скоро ходить будет! Кому антибиотиков дам, кому градусник поставлю.
Она рассмеялась звонко, легко. Но Игнат остался серьезен.
— А что, и будет, — уверенно проговорил он. — Хорошие доктора всюду нужны. А кто бы меня на ноги поставил, как не ты? И младшему Ковальчуку кто крапивницу вылечил? А когда Авдотья Милош на сук глазом накололась? А дядя Назар ногу подвернул? А?
— Ну, будет. Будет! — Марьяна смеялась и выставляла ладони, будто защищаясь от излишне настойчивых нападок Игната. — Захвалил ты меня! Убедил! Глядишь, и останусь…
Она подмигнула ему, и в серых глазах снова проскочила бесовская искорка. В груди у Игната почему-то потеплело, а улыбка сама собой стала расползаться по его простодушному лицу.
— Оставайся! — пылко попросил он. — Ты не смотри, что глухомань. Дорога весной расчистится, до станции тут рукой подать. А знаешь, красота летом какая? Просторы какие? Бруснику можно набрать такую, что вот мой кулак!
— Так уж и с кулак! — притворно ахнула Марьяна. — Ну что ты будешь делать? Останусь.
Она засмеялась снова. И Игнат засмеялся вместе с ней.
На душе у него заметно посветлело. И в следующие несколько дней его не беспокоили не мысли об умершей Званке, ни вещая птица с ее живой и мертвой водой.
