4
Игнат не знал толком, как добрался до дома. Все, что он помнил — это как очнулся на могиле Званки Добуш. Мертвящий холод продирал до костей, а перед глазами еще полыхало багряное зарево. Игнату казалось, что оранжевые язычки пламени занялись и по краям фарфоровой фотографии. Глазурь тотчас треснула, и юное, немного печальное лицо девочки раскололось надвое.
Игнат моргнул несколько раз, пытаясь отогнать морок. Но огонь разгорался все жарче, все быстрее разбегались ломкие морщины трещин. Лицо Званки перекосило, нижняя его часть начала оползать, как подтаявший воск. Губы искривились, разошлись, приоткрыв зияющую рану рта, словно она хотела сказать что-то, докричаться до Игната с темной стороны, куда ее утащила навь.
Вот тогда Игнат собрал все свои силы и побежал прочь.
Он не оглядывался, чтобы не увидеть, как Званкино лицо кривится и дергается от смертной муки. И зажимал ладонями уши, чтоб не услышать хрипящий, разрывающий барабанные перепонки вой.
Только оказавшись дома и закрыв за собой рассохшуюся дверь, Игнат вспомнил клочки тех нескольких минут своей жизни.
Назад его довез дядька Касьян, смиренно ожидающий парня возле кладбища и немало удивленный Игнатовой прыти. Он же принес немного дров и помог Игнату растопить печь. Дальнейшие же события как-то сами собой смялись в бесформенный бумажный ком. Может, от излишнего потрясения, а, может, от долгого пребывания на морозе, но в ту ночь Игнат не мог заснуть. Он крутился на старой бабкиной постели, чувствуя разрастающийся жар в районе груди. Дышать было трудно, сознание туманилось и плыло, но не давало провалиться в спасительный сон.
Промучившись на постели до утра, Игнат постучался в соседский дом.
Дверь ему открыла полная пожилая женщина, и ахнула, всплеснула руками.
— Господи святый! Да неужто это Игнат Лесень вернулся? Да как вырос! Натуральный жених! Что ж ты на пороге стоишь? Входи, входи…
Она отступила от двери, пропуская паренька в дом. Игнат, однако, не спешил входить и стоял на пороге, низко опустив голову.
— Мне бы молока немного, теть Рада?
Вместе со словами из его груди доносились свистящие хрипы.
Дородная Рада закивала согласно, засуетилась.
— Конечно, сыночек. Нешто молока пожалею? Мы ведь с твоей бабкой Стешкой век вековали, тебя еще вот таким помню, — она выставила пухлый мизинец. — Ах, ты ж святый боже! Да ты входи!
— Спасибо, тетя Рада, я тут подожду. Нездоровится мне…
Игнат привалился плечом к двери и прикрыл глаза. Реальность расползалась клочьями тумана (того неживого, белесого тумана, что наползает под утро на деревенское кладбище). Он только почувствовал, как на лоб его легли мясистые и потные ладони.
— Да ты горишь весь! — раздалось изумленное аханье тетки Рады. — Жаром так и пышешь!
— Простыл на ветру, поди, — пролепетал Игнат, не разлепляя склеенных ресниц.
А потом не стало ничего.
Мрак, идущий по следу Игната от самого приюта, теперь настиг его и лег на плечи тяжелой медвежьей шубой. Кажется, его уложили в кровать. Кажется, что-то насильно вливали в изъеденное палящим зноем горло. Прошедшие события переплелись в сознании Игната. И он уже не мог сказать, где заканчивается сон и начинается явь.
Вот тогда к нему впервые пришла мертвая Званка.
Сначала в дверь легонько заскреблись. Будто загулявшая кошка просилась обратно, в тепло и негу хозяйского дома.
Игнат хотел открыть глаза, но не мог. Слабость намертво пригвоздила его к постели. Но в горячечном бреду ему чудилось, что рядом раздаются мягкие, шаркающие шаги бабки Стеши.
Как обычно, она с кряхтением пройдет в сени, неспешно отодвинет проржавевшую щеколду.
— Ну, иди, иди домой, Муся, — ласковым голосом скажет она. — Иди, вот я тебе молочка налью…
И губы Игната шевельнулись тоже, эхом повторяя за бабкой:
— Иди домой, Муся…
Но вместо слов из его горла вырвались только надсадные хрипы. В горле было горячо и сухо, легкие превращались в раскаленную от зноя пустыню.
Тогда шаги возобновились снова.
Так мог идти очень старый или очень больной человек — шаркая и подволакивая ноги. Старый дощатый пол отзывался на каждый шаг легким поскрипыванием.
«Вот я тебе молочка налью…»
Игнату представилось, как в глиняную миску льется парное молоко. Легкий, журчащий звук. И запах свежести, скошенного луга, сырой земли…
Игнат вздохнул, закашлялся. Запах земли стал отчетливее, к нему почему-то примешивался другой — удушающий, гнилой запах разложения.
«Разве так пахнет молоко?» — подумал Игнат.
Он сделал над собой усилие и открыл глаза.
Комната была наполнена туманом. Стены качались и таяли, будто были сотканы из невесомых паутинных нитей. И все предметы вокруг — облупившаяся печь, платяной шкаф и стол, — дрожали и расплывались в туманной мгле. Но тем отчетливее из этого колышущегося марева выступала надломленная фигура Званки.
Игнат сразу узнал ее и понял, что она всегда ждала его. Она всегда была здесь — молчаливая, неподвижная (как те неподвижные тени у плетня). Мертвая.
(…- А она тоже здесь похоронена?
— Здесь. То, что осталось…)
А осталась от Званки груда переломанных костей и изуродованной плоти. Кукла, которой позабавились, сломали и выбросили за ненадобностью.
Только теперь кто-то завел эту куклу снова.
Званка была облачена в белый погребальный наряд — длинную, до пола льняную рубаху. Ткань, уже подернутая тлением, по краям темнела и рассыпалась. Косы (эти солнечные, пышные косы Званки) лежали на худых плечах, будто мертвые змеи. В них были вплетены бутоны искусственных роз.
Званка сделала еще один шаг. Ее острые ключицы, выступающие в широкий вырез рубахи, заходили ходуном. До Игната долетел еле слышимый звук ломающегося хвороста…
(…или костей).
Покойница шагнула снова. Шаг получился скользящим, неровным. Тело мотнуло в сторону, и Игнат с ужасом увидел, как верхняя часть Званки сместилась вперед с протяжным мокрым хрустом. По ткани погребальной рубахи где-то в районе Званкиного живота начали расплываться темные гнилые пятна.
«Я сплю, — подумал Игнат. — Я сплю и вижу плохой сон».
Он хотел открыть рот. Может быть, позвать кого-то на помощь. Но язык прилип к высохшей гортани.
Мертвая девушка теперь стояла в ногах. Верхняя часть ее тела была скошена на бок, и рубаха провисла, лежала на ее груди изломанными, какими-то неправильными складками. Вывернутые из суставов руки свисали, будто усохшие ветки.
Потом ее лицо стало кривиться и мелко подергиваться. Черты смазались и поплыли, как оплывает воск с горящей свечи. Углы губ дернуло в стороны, и между ними прорезалась косая щель.
— М…м… — протяжно простонала мертвячка.
На Игната дохнуло смрадом болотной тины и прелой земли. От страха показалось, что и он сам омертвел тоже. Что его душа отделилась и теперь крепится к его телу на каких-то невидимых тончайших нитях.
— Мм… — снова выдохнула Званка.
Черная щель ее рта округлилась. С посиневших губ на подбородок выплеснулась густая и темная жижа.
— Мм… м-мер…тва… — просипела покойница.
Ее голос прозвучал глухо, словно рот был забит землей и грязью. Слова давались с видимым трудом, но Игнат уже понял, что хотела сказать ему Званка.
«Мертвая», — вот, что силилась произнести она.
От мучительных усилий синие губы исказились, и рот теперь был похож на округлую дыру колодца.
— В… в-во… — с новым выдохом на покрывало упало что-то извивающееся, белое.
«Черви», — понял Игнат.
И желудок спазматически сжался.
Тем временем тело Званки мелко задрожало, изнутри послышались сухие щелчки крошащихся костей. Верхняя сломанная часть стала крениться, соскальзывать с гниющего остова, как соскальзывает подтаявший снежный шар с фигуры снеговика.
Вот тогда Игнат нашел в себе силы и закричал.
Он кричал долго, надрывно, срывая и без того сорванное болезнью горло. Кричал на одной ноте и извивался на постели, чувствуя прикосновение чьих-то рук.
(…холодных, окостенелых рук Званки…)
— Ну, тихо, тихо, тихо! — голос был мужским, басовитым, знакомым.
Не тот сиплый голос, пробивающийся сквозь комья прелой земли и тины.
— На вот, Игнасик. Выпей, сынок.
Другой голос — грудной голос дородной женщины, — прозвучал ближе, реальнее.
Игнат заморгал ресницами, дрожащей мокрой ладонью вытер лицо раз, другой.
Комната выступила из липкого тумана, приобрела очертания. И не было больше шатающейся фигуры мертвой Званки. А были только встревоженные лица дяди Касьяна и соседки Рады. И еще одно, не знакомое, серьезное лицо молодой женщины.
Она ловко выдернула из-под руки Игната градусник, проверила на свет.
— Ничего, уже гораздо лучше, — прокомментировала она. — Отменяй вызов, дядь Касьян.
— Вот и хорошо, — загудел Касьян, поднимаясь. — Дороги-то все замело, теперь не то, что на моей развалюхе, на черте не доедешь!
Его грузная медвежья фигура, пошатываясь, двинулась к выходу. В губы Игнату снова ткнулся горячий край глиняной кружки.
— Выпей, сынок, чай с липой при воспалении хорошо, — заботливо приговаривала Рада. — Вот и доктор подтвердит.
— Подтверждаю, — с улыбкой произнесла молодая девушка.
Теперь Игнат видел, что она не намного старше него. Девушка улыбалась, но серые глаза оставались сосредоточенными, серьезными. Взглядом она ощупывала Игната, словно проверяла — действительно ли опасность миновала?
Игнат послушно отхлебнул ароматного напитка, закашлялся.
— А что со мной было-то? — прохрипел он.
Говорить еще было трудно, но теплая и мягкая влага уже обволакивала саднящее горло, успокаивала ноющую боль в груди.
— Пневмонию подхватил, — ответила девушка, и пояснила. — Воспаление легких. Если б сегодня не оправился, повезли бы в город, в больницу.
— Скажи спасибо нашей Марьяне, — закивала тетя Рада так, что ее двойные подбородки заколыхались. — Вот уж господь лекаря прислал, дай ей бог здоровья.
Она перекрестилась сама, перекрестила девушку, потом Игната. Вздохнула.
Игнат отвел взгляд. Колыхание дородного тела тетки Рады вызвали в памяти трясущуюся, осыпающуюся фигуру мертвячки.
— Да и соседям спасибо надо сказать, — отозвалась тем временем Марьяна. — Хорошие тут люди, добрые. Тетя Рада все ночи с тобой сидела. Компрессы да уколы мне ставить помогала.
— Спасибо вам, — послушно прошелестел Игнат. — И долго ли я в беспамятстве провел?
— Две ночи считай, — ответила Рада. — Бредил, горемыка. Говорил что-то во сне.
Она протянула руку и погладила паренька по мокрым спутанным кудрям. От ее прикосновения внутри Игната все почему-то сжалось, похолодело. Показалось, что в комнате снова пахнуло сыростью погреба. Но очертания предметов больше не расплывались в белесом тумане, и покойница не явилась к его постели, чтобы сказать ему что-то важное, ради чего восстала из своего последнего пристанища.
— А… что я говорил, теть Рада? — спросил Игнат, и голос его оборвался.
Та пожала плечами, ответила беспечно:
— Нехорошее что-то… ну да что хорошего в болезни-то придет? Позади это теперь.
— А все же, что именно? — Игнат поднял пытливые глаза, и ответ заставил его внутренне содрогнуться.
— Что-то про воду, — ответила Рада. — Ты повторял во сне «мертвая вода».
