3
Кладбище лежало в стороне от деревни.
Из-за темных сосновых стволов взирали кресты, такие же черные, безликие — совсем старые, но еще не истлевшие в труху. Изгородей не было, и Игнату приходилось смотреть под ноги, чтобы не наступить на чью-нибудь осевшую могилу.
— Стой, — тем временем сказал Касьян. — Прошли, кажись.
Он развернулся и забрал чуть левее, мимо обломанного можжевельника. Игнат двинулся следом, и высохшая, будто рука скелета, узловатая ветка кустарника зацепилась за рукав Игнатовой парки.
«Игнаш-шш…» — выдохнул пробежавший по кронам ветер.
Парень вздрогнул, высвободился из цепкого захвата можжевельника и поспешил за Касьяном. Щемящее беспокойство, зародившееся еще на перроне, вернулось снова.
— Дядя Касьян, — Игнат окликнул впереди идущего мужчину. — А она… тоже здесь похоронена?
Ему показалось, что широкие плечи Касьяна вздрогнули.
— Здесь, — эхом отозвался он, и добавил, почему-то понизив голос:
— То, что осталось…
Спину Игната снова будто опалило жаром.
(..то, что осталось лежать на остывшей земле после того, как навь покинула деревню…)
— Пришли.
Касьян остановился так резко, что Игнат едва не влетел в его пахнущий соляркой и прелой овчиной тулуп. Мужчина посторонился, пропуская парня вперед. Но тот не смог сделать и шага.
Вдруг навалилась такая тяжесть, словно весь небесный свод обрушился на его плечи. Игнат даже почувствовал, как подломились его колени. Под локоть предупредительно нырнула шершавая ладонь Касьяна.
— Ну, ну! — донесся откуда-то издалека голос. — Ну что ты, парень? Держись-ка! Держись…
Игнат только смотрел вперед. Туда, где из серой пелены зимнего дня выступил покосившийся деревянный крест. Имя. Дата.
«Два года назад, — вспыхнула запоздалая мысль. — Два года…»
В правый висок вошла раскаленная игла. От ее жара Игнату показалось, что внутри его головы все начало плавиться. Размягченная лава горя не умещалась в замкнутом пространстве черепной коробки, и горячими ручьями выплескивалась наружу. И только потом, слизнув языком соленую влагу, Игнат понял, что плачет.
— Всего два года не дождалась… — прошептал он. — Что ж ты, баба Стеша?
Потом повернул к своему спутнику совсем уж чумазое, перепачканное слезами и грязью, лицо. Попросил:
— Подождите меня в машине, дядя Касьян? Попрощаться наедине хочу…
Касьян понимающе кивнул. Хотел что-то сказать, но передумал, только несильно, по-отечески хлопнул Игната по спине.
Прощание с родными — дело интимное. Да и не гоже постороннему видеть чужие слезы.
Уже и тулуп скрылся из вида, уже и стихли тяжелые мужицкие шаги, а Игнат все стоял у покосившегося креста, и плакал тихо, беззвучно, но горько. Наверное, поэтому он не видел, как над его головой постепенно начали сгущаться тучи. Как в полях поднялась поземка, вздымая крученые снежные вьюны. Как с сосновых лап посыпался иней. Ветер швырнул за воротник щедрую пригоршню снега. Тогда только парень ойкнул, принялся вытряхивать набившийся снег, а, вытряхнув, выпрямился и огляделся.
Он находился на кладбище один-одинешенек. Кресты и темнеющие стволы сосен обступили его, будто собирались взять в оцепление. Игнату даже почудилось, что они оживают, подступают все ближе. Кустарники протягивали к нему свои почерневшие ветки. Новый порыв ветра пронесся по лесу, как тяжкий вздох.
(…вздох мертвеца, придавленного непосильной тяжестью смерзшейся земли…)
Игнат отступил. Под ногу некстати подвернулась сухая ветка. Ее хруст прозвучал в замороженном кладбищенском воздухе, словно выстрел.
(…или как надрывный хруст ломающихся позвонков…)
«Вдруг мы видимся в последний раз? — всплыл в голове чужой голос. — Вдруг, меня заберет навь? Заберет навь… заберет…»
Тонкий, девичий голос эхом отдавался в ушах. Знакомый голос. Голос Званки.
И вот тогда с новым глотком морозного воздуха в легкие Игната ворвался страх.
Он круто повернулся на пятках и бросился прочь, не разбирая дороги. Ветер подстегивал в спину, швырялся хвоей и снегом. Ветки кустарников хлестали наотмашь. Еще один можжевеловый куст, внезапно выросший на пути, больно стегнул Игната по правой щеке. Парень отшатнулся, споткнулся о сплетение узловатых корней. Потом потерял равновесие и с размаху хлопнулся наземь. Ватные штаны оберегли его от того, чтобы в кровь расшибить колени. Но вовсе не это сейчас заботило Игната.
Он лежал на могиле.
Руки упирались в покатый бок холмика. Наспех сколоченный крест перечеркивал небо грубыми косыми штрихами. А еще к кресту был приколочен керамический портрет. От времени глазурь потемнела и вытерлась, сверху вниз фарфоровую заготовку пересекала трещина, но все же Игнат узнал это лицо.
Круглые щеки. Курносый нос. Две тугие косы, спадающие на плечи.
Внизу по фарфору вилась надпись:
«Званка Добуш».
Снова появилось чувство, будто Игнат с головой ныряет в прорубь деревенского пруда. В животе стало холодно и пусто, мир закачался и поплыл, расходясь концентрическими кругами.
«Имя-то какое — Званка, — подумалось Игнату. — Она всегда на помощь приходила, только позови…»
Веселая, отзывчивая девочка…
Не поэтому ли ее выбрала навь?
Мир теперь окончательно подернулся сгустившейся мглой. Исчезли изломанные свечи сосен, и осевшие бугорки могил, и черные кресты. Ничего этого Игнат не видел больше.
А видел пламя…
…Сначала пришел низкий, протяжный гул, от которого мгновенно заложило уши. Игнату показалось, что пол в избе задрожал, словно деревянные мостки после прыжка в воду. И он не сразу понял: звук пришел с воздуха.
Утробный рев расколол надвое небо. Полыхнуло короткой вспышкой, как бывало во время грозы.
«Молния, — подумалось Игнату. — Откуда бы ей взяться зимой?»
И сразу же вслед за молнией в небо ударил крученый огненный столб.
— Сколько тебе повторять, неслух ты этакий?
Окрик прозвучал надрывно, но не грозно. Скорее, испуганно. Паренек послушно отпрянул от окна. Изба расплывалась оранжевыми пятнами, и в этом огненном мареве Игнат видел бабу Стешу, испуганно машущую ему рукой.
— Живее, Игнашка! Залезай же, лихо мое!
Он юркнул мимо бабки в пахнущую сушеными травами и землей раскрытую утробу погреба. Внизу, возле дальнего угла, нахохлившимся совенком сидела Званка.
— И носа не смейте казать, пока не позову, слышите? — строго прокричала бабка.
Она опустила крышку погреба, и Игната окутала непроглядная тьма. Он вздрогнул, когда что-то теплое коснулось его руки.
«Мыши?» — сразу же пронеслось в голове.
Но это была всего лишь Званка. Ее встревоженный шепот раздался возле самого уха:
— Что это такое, Игнаш, а?
Он сжал ее мокрую ладошку, ответил уверенно и серьезно:
— Навь.
Они замолчали, и некоторое время сидели, плотно прижавшись друг к дружке. Было тихо-тихо. Так тихо, что биение собственного пульса казалось Игнату неправдоподобно громким, будто какой-то крохотный гном бил в барабаны в глубине его головы.
Званка первой нарушила молчание:
— А, может, и нету ничего?
— То есть как? — недоуменно переспросил Игнат. — Нави нету?
— Ничего нету, — повторила Званка.
Она убрала руку. Привыкший к темноте Игнат видел, как ее силуэт выпрямился во весь рост.
«А как же взрыв?» — хотел спросить он, и не спросил.
Угловатый званкин силуэт качнулся в сторону. Послышался грохот посуды, как если б кто-то с размаху влетел в кухонный шкаф.
— Осторожно! — негромко вскрикнул Игнат.
Званка что-то сердито прошипела. Снова послышался звук сдвигаемого стекла.
— Тьма — хоть глаз коли. Что тут у вас за банки? Варенье?
— Варенье, — убитым голосом подтвердил Игнат. — Разбила?
— Не…
Силуэт качнулся обратно. Шаги теперь были осторожными, выверенными.
— Ты как хочешь, а я пошла наверх, — снова подала голос Званка.
Под подошвой скрипнула ступенька.
— Баба Стеша велела сидеть тут.
Игнат тоже подался вперед и ухватился рукой за край деревянной лестницы.
— Сиди, сиди, — послушно отозвалась Званка.
Ступеньки продолжали поскрипывать в такт ее осторожным шагам.
— А как же навь? — запретное слово упало во тьму, как камень в разинутый зев колодца.
— Вот и посмотрим, какая такая навь.
Голос Званки звучал теперь от низкого подвального потолка. Кажется, она достигла верхней ступени. Тут же, в подтверждение этого, протяжно заскрипели несмазанные петли — это Званка пыталась приподнять тяжелую крышку погреба.
— Да помоги же, дуралей! — зашипела она на мальчика.
Игнат снова не обиделся на дуралея — в исполнении Званки это звучало почти ласково. Бесшабашная храбрость девочки подкупала, так что Игнату показалось, что действительно нет никакой нави, и бояться им нечего. Кроме того, его губы еще помнили прикосновение к влажным губам Званки, и при одном воспоминании об этом Игнатово сердце обволакивала приятная истома.
Осторожно переступая со ступеньки на ступеньку, Игнат тоже добрался до вершины. Вдвоем они принялись толкать деревянную крышку, и старые петли поддались. В глаза тотчас брызнул свет — всего лишь сумрак затененной комнаты, но после кромешной темноты подвала и он показался нестерпимо ярким.
«А если баба Стеша рядом? — запоздало подумал Игнат. — Велела ведь сидеть и не высовываться. Увидит — такого ремня всыплет…»
Он не успел дофантазировать все положенные ему наказания, как в этот самый момент бревенчатые стены избы заходили ходуном. Снаружи слышался нарастающий рев и треск, от окна полыхнуло заревом.
Проворная Званка первой метнулась к окну. Выглянула в самый краешек стекла, но сейчас же отпрянула.
— Ох! — сказала она, и повторила. — Ох…
«Что там?» — хотел спросить Игнат.
И, как водится, не спросил. Лишь осторожно, молча залез на скамейку рядом с девочкой и глянул тоже.
Первым, что бросилась Игнату в глаза, было пламя.
Оно полыхало теперь в полнеба, окрашивая деревенские крыши пурпурным глянцем. Игнату казалось, что даже от стекла исходит жар плавильной печи, таким близким и ощутимым казался ему разбушевавшийся пожар.
Над огненным полотнищем стлался черный дым — густой, жирный, как кисель. Он заполнил собой весь горизонт и все небо. Сквозь окно сочился тошнотворный запах гари. Еще Игнат слышал, как где-то далеко, за этой ревущей огненной стихией, мучительно и страшно мычат коровы.
Но не это привлекло внимание Игната.
У плетня, кажущегося теперь угольно-черным, словно собранным из обгоревших веток, стояла бабка Стеша. Ее жидкие волосы, всегда аккуратно собранные в пучок, теперь беспорядочно развевались по ветру. Ветер трепал и подол цветастой юбки, измазанной чем-то маслянистым и жирным. Бабка Стеша что-то неспешно говорила, но слова не были слышны за гудением огня и треском горящей древесины.
А прямо перед бабкой стояли они…
Игнату показалось, что все его внутренности скрутило в один тугой узел. Какое-то саднящее чувство (предчувствие беды) заскреблось изнутри кошачьими коготками.
«Беги, — шептало оно. — Прячься…»
Но Игнат не побежал, а только стиснул мокрыми пальцами край подоконника и продолжил смотреть.
Он никогда раньше не видел их, только слышал сказки да обрывки баек от других, видевших. Но сразу понял, кто стоит по ту сторону плетня.
Навьи.
Их было четверо. Один впереди, трое чуть поодаль. Не люди, только тени. Угловатые, черные — до той пугающей черноты, что является полной противоположностью света. Их неподвижность была искусственной, неживой.
«Пугала, — подумал Игнат. — Сбежавшие огородные пугала с соседского участка».
Бабка Стеша говорила. Ее сухие старческие руки подрагивали, ветер вздымал подол юбки, оголяя ноги в аккуратно заштопанных чулках. Тени молчали, и бушующая стихия разворачивала за их спинами огненные крылья.
— Игнаш!
За рукав настойчиво дернули.
Игнат моргнул, опустил взгляд. Лицо Званки было испуганным, глаза широко распахнуты.
— Игнаш, не смотри! Сам же говорил, что если долго на них глядеть, то увидят и заберут…
Мальчик отпрянул от окна. Сгорбился на лавке настороженным воробьем.
— Стало быть, веришь теперь? — прошептал он.
Званка закивала. Голубая заколка-бабочка съехала с ее челки, и девочка вернула ее на место дрожащими побелевшими пальцами.
— Верю, верю… Да и как не верить? Черные совсем, неживые…
— О чем с ними баба Стеша говорит? — растерянно спросил мальчик.
— Не знаю, — Званка покачала головой. — Но бабка твоя ведунья. Что-то да придумает…
Они помолчали, вслушиваясь в треск и рев пламени снаружи.
— Может, вернемся в подпол? — шепотом предложил Игнат.
На этот раз Званка не стала спорить. Кивнула согласно, принялась слезать с лавки.
В это же время за окном полыхнуло новым заревом. Изба задрожала, будто сказочный богатырь ударил по ней многопудовой палицей.
«Баба Стеша!» — пронеслась в голове запоздалая мысль.
В животе разом похолодело. Игнат не удержался, и глянул в окно. Вслед за ним глянула и Званка.
У плетня не было больше ни бабки, ни черных, вросших в землю теней. Зато теперь горел другой край деревни. Веретенообразный жгут из пламени и дыма вырастал совсем близко от Игнатовой избы, всего через каких-то три дома к лесу. И Званка закричала — высоко, громко:
— Мамка! Папка!
Потому что теперь горел ее собственный дом.
Она скатилась с лавки кубарем, метнулась в сени.
— Не ходи! — крикнул Игнат вслед. — Там же…
«..навьи», — хотел договорить он.
И не договорил. Потому что ворвавшийся уличный ветер принес с собой запахи гари и дыма. И еще чего-то приторно-сладкого, как пахнет из банки со старым, засахарившимся вареньем.
«Откуда бы ему тут взяться?» — подумал Игнат.
И понял: это Званка распахнула дверь…
