5
За полночь явилась дрема. Мягко тронула веки кошачьей лапкой, и они отяжелели, сомкнулись, только сквозь щетку прикрытых ресниц продолжал просачиваться теплый электрический свет. Игнат отвернулся и спрятал лицо в подушку — и провалился в сон, как в колодец.
Убаюкивая его, размеренно стучали вагонные колеса. А может весенняя капель. А может это отбивал дробные позывные дятел. И стволы сосен, прямые и шершавые, уходили на немыслимую высоту, и там, над головой, шумели порыжевшей хвоей. Ветер сорвал и швырнул под ноги пустую шишку, похожую на испуганного ежа. Игнат наклонился и подобрал ее — шишка казалась чересчур большой для его детской ладони. И сам он тоже стал маленьким, в мешковатой курточке и болтающихся на бедрах штанах, туго затянутых ремнем — бабка Стеша всегда покупала ему вещи на вырост. А рядом, у опушки, стояла живая Званка и спорила с соседским хулиганом Степкой. А спорить она умела и делала это с отдачей, пылко, взахлеб. Степка отвечал ей, насмешливо глядя из-под отцовской кепки и слегка растягивая слова.
— Да ла-адно! Так я и поверил! Все знают, что к Жуженьскому бучилу ходить не велено.
— А я вот ходила! — упрямилась Званка. — Отец за грибами ходил и меня с собой брал. А грибы — не чета нашим!
Она поддала носком оранжевую шляпку сыроежки, и гриб разломился, перевернулся кверху блеклым сухим брюшком. Грибы в последний год и правда не родились. И ягоды. Да и урожай в Солони собирали скудный.
Игнат посмотрел на пустую шишку в руке — выдуло семена ветром или белка постаралась, очистила и утащила в закрома? Или, может, так и зрела она на ветке — пустоцветом? Не зря старики говорили: земля здесь войной отравлена, до сих пор никак не разродится.
— И где же твои грибы? — насмешливо гнул свое Степка.
— Мамка засолила на днях, — не сдавалась Званка.
— А что ж сразу не показала?
— Вот еще! Стану каждому встречному да поперечному добычу показывать! Да и батя велел никому о том месте не рассказывать.
— Так чем докажешь, что на Жуженском бучиле побывала? — ухмыльнулся Степка и прищурился.
Прищур у Степки был нехорошим, по-взрослому злым. Игнат выпустил из ладони шишку и насторожился. Со Степки станется затеять драку, а бабка Стеша говорила, в его семье и каторжники были.
— А я жука-мертвеглавца видала! — выпалила Званка.
Игнат замер. Исподлобья глянул на подругу: та стояла, решительная, раскрасневшаяся. Не девчонка — дикая кошка. Такая в обиду себя не даст. Игнат своими глазами видел, как прошлой весной Званка с визгом драла Натке Кривец рыжие патлы, да и теперь, в словесной перепалке готова была сражаться до победного.
— Так где ж он? Покажи! — потребовал Степка.
— Убег, — не моргнув глазом, ответила Званка.
— Врешь!
— Вот те крест! — Званка широко перекрестилась и оглянулась на Игната, которого до этого, казалось, не замечала вовсе. — Вот и Игнаша видел! Игнаш, скажи?
Мальчик поежился. Бабка Стеша говорила, что негоже Господа всуе поминать, тем более, когда его именем обман прикрывают. Но Званка смотрела на него требовательно, в голубом стекле глаз дрожало упрямство. Игнат не хотел предавать подругу, но и врать не хотел тоже, а потому медлил.
— Ничего он не видел! — презрительно усмехнулся Степка. — А ты брешешь.
— Вот и не брешу! — Званка сжала кулаки. — Видала своими глазами и даже в руки брала! Большой, с ладонь! Серый! А на крыльях — череп. Хотела в банку посадить, а он меня укусил и убег!
— Тю! — Степка сплюнул в траву. — Таких историй миллион придумать можно. А ты докажи!
— И докажу!
— Докажи! — Степка сунул руки в карманы и приосанился, а Игнат понял — мальчишка придумал какую-то гадость, от которой не поздоровится ни Званке, ни самому Игнату.
— Раз уж тебе не впервой, — спокойно продолжил Степка, — сходи на бучило да принеси жука. Знаешь, поди, где он водится.
Званка разом обмякла. Метнула растерянный взгляд в чащу — кроны деревьев шумели тревожно, в подлеске расползалась осенняя серость.
— Так вечереет уже, — неуверенно произнесла девочка. — Давай с утра?
Степка растянул губы в щербатой ухмылке, будто только того и ждал.
— Так и знал, что струсишь.
— Не струшу! — взвилась Званка, и голос ее задрожал. Она растерянно обернулась на Игната. — Ну, скажи ты! — насупилась, уперла руки в бока — так делала ее мать, когда ругала пьяного мужа после очередного загула. А глаза, тем не менее, наполнились влагой. Того гляди, заплачет.
— Да что он скажет! — перебил Степка. — Он за тобой как телок на веревке ходит да в рот смотрит! Что ты с ним водишься-то?
Игнат нахмурился, но обиделся сейчас не за себя, за Званку. Она вдруг вся подобралась, как перед броском. Губы сжались в бескровную линию. Еще немного — и не избежать драки.
Игнат сжал ее руку — пальцы были горячими и подрагивали от волнения.
— Пойдем домой, — твердо произнес он. — Обещали ведь скоро вернуться.
Она не сделала попытки вырваться, но все еще стояла на месте. Упрямая, злая.
— Пойдем! — Игнат настойчиво потянул ее за собой, и сам повернулся к Степке спиной, давая ему понять — дело решенное. И Званка покорилась, потянулась за Игнатом, но в спину им хлыстом стегнул насмешливый Степкин голос:
— Смотри, как бы самой умом не тронуться. Так и останешься дураковой невестой.
Званка метнулась назад. Игнату почудилось, что его руку сейчас вывернут из сустава. Но он не ослабил хватки. Наоборот. Сграбастал подругу за ворот, прижал к себе, а она брыкалась и визжала:
— Пусти! Пусти сейчас же!
Степка наблюдал с ехидцей, засунув руки в карманы, и знал, гаденыш, что пока рядом Игнат — не доберутся цепкие Званкины пальцы до его собственных спутанных лохм.
— Возьми слова назад! — бушевала Званка, выкручиваясь из Игнатовых рук, как окунь из сетей.
Степка самодовольно сдвинул кепку на затылок.
— Ты мертвеглавца принеси, — лениво сказал он. — Тогда поговорим.
Снова сплюнул на землю и побрел от опушки уверенной походкой победителя.
— Скотина! — вслед ему прокричала Званка. — Трус!
Степка засмеялся, и, не оборачиваясь, показал неприличный жест.
— Да пусть идет! — сказал Игнат и, когда расстояние между ними оказалось достаточным, отпустил подругу. Та отскочила — разъяренная, взлохмаченная, — а потом неожиданно пнула Игната по ноге.
— Ты что? — взвыл он и отпрянул. Удар пришелся вскользь, но больнее ударила обида.
— Все из-за тебя, дурака! — зло произнесла Званка и смахнула со лба выбившиеся из прически пряди. — Правильно Степка сказал: вожусь с тобой, а меня на смех подымают!
Она сердито отвернулась и принялась переплетать косу. Игнат стоял, нахмурившись. Нога под коленом болела, а на душе было неприятно и горько, словно выпил Игнат целую бутыль травяной микстуры, что на зиму заготовила бабка Стеша. И в животе от нее разливался жар, и жаром пылали щеки. Но что сказать и что сделать — Игнат не знал. Поэтому стоял, опустив плечи, глядя исподлобья, как Званка закидывает косы за спину, как одергивает свою курточку и, несколько минут постояв в размышлении, делает решительный шаг в сторону леса.
— Ты куда? — слова слетели с губ раньше, чем Игнат успел решить, надо ли ему обижаться на своенравную девчонку или нет. Он даже подумал, что Званка не ответит ему. Но девочка указала пальцем в чащу и ответила сухо:
— Туда!
— Так ведь домой надо, — растерянно и гораздо тише произнес Игнат.
— Вот ты и иди! — бросила Званка через плечо.
Она продолжала удаляться, и Игнат вдруг понял — если отпустит ее сейчас, если не догонит, не дернет за руку, то навсегда потеряет ее, прервется та невидимая ниточка, что сызмальства связывала ребят. Он еще не знал, правильно ли поступает, но целиком положился на зов сердца. И, шагнув следом, Игнат ощутил, как под ногами натянулась и лопнула какая-то невидимая струна — так переступил он через себя, через свой страх.
— Погоди! Я с тобой!
Званка обернулась, нахмурилась. Губы искривила обидная усмешка.
— Ты? Да ты дальше околицы не выйдешь, ты же у нас послушный да правильный.
Игнат отмахнулся от этих слов, словно от комара.
— Я тебя не оставлю, — твердо сказал он.
Званка подняла брови.
— И до Жуженьского бучила со мной дойдешь? — с вызовом спросила она. — И бабкиного ремня не побоишься? А если всыплет?
На миг представилось: коренастая фигура бабки Стеши на пороге. В руках — хворостина. Узнает — не поздоровится. Игнат замотал головой, отгоняя неприятную картину.
— Пусть всыплет! — отчаянно ответил он. — Зато над тобой больше насмехаться не будут. Если этого жука найдем…
Игнат запнулся и замолчал. Стоял, ссутулившись, пригнув голову. Он поклялся себе — даже если Званка его прогонит, все равно пойдет за ней невидимой тенью, оберегая от возможных опасностей, которые могут подстерегать в лесу. Но Званка не прогоняла. Задумчиво теребила косу, ее взгляд стал серьезным и сосредоточенным — каким-то взрослым, как бывает у молодых женщин, рано познавших или настоящую любовь, или настоящее горе.
— Обещаешь? — наконец, тихо произнесла она.
— Что? — не сразу понял Игнат.
— Со мной быть, — совершенно серьезно сказала Званка. — Дойти до бучила и вернуться. И помогать, и…
Она запнулась, сглотнула слюну. Игнату показалось, что она вот-вот расплачется, но девочка не плакала, только нервно кусала губы. Она ждала ответа, а впереди шептался сосновый бор, и неслись над головами набрякшие снегом облака. И растерянная Званкина фигура казалась совсем маленькой и беспомощной на фоне надвигающейся непогоды. Кто-то должен поддержать ее, кто-то должен уберечь от всех невзгод этого мира.
— Обещаю, — серьезно сказал Игнат.
Званка вздохнула и сама взяла его за руку.
— Тогда идем, — ответила она вместо того, чтобы поблагодарить. Но это прикосновение и эти слова были важнее любых благодарностей.
Сначала они молчали. Шли поодаль друг от друга, думая каждый о своем. Игнат сорвал длинную ветку и ее концом очищал путь от опавшей хвои и листьев. Званка шла, украдкой посматривая на него, но когда Игнат встречался с ней взглядом, отворачивалась и делала вид, что сверяется с одними ей ведомыми приметами.
— Ты ведь не была на бучиле, — первым нарушил молчание Игнат.
Званка усмехнулась и на этот раз не стала врать.
— Не-а.
— А если заплутаем?
Званка отрицательно мотнула головой.
— Не. Батя мой говорил, здесь не заплутаешь. Тут егеря да охотники ходят, видишь, тропу проложили. Иди по ней да мимо оврага. Здесь недалеко.
Игнат помолчал. Тропа змеилась под ногами, шелестела хвойной чешуей. Почему-то неприятно было по ней идти.
«Будто идем не к бучилу, а волку в пасть», — подумал Игнат.
Наверное, Званке тоже было не по себе. Она остановилась, сердито ударила рукой по сухой ветке и сказала:
— Лес как лес! И что нас взрослые пугают?
— Егерь Мирон говорил, тут дикое зверье водится, — ответил Игнат. — А дед Ермола говорил, еще и мины с войны кое-где попадаются. Не наступить бы.
— Чушь! — тряхнула косами Званка. — Здесь же чистильщики прошли. За столько лет в земле ничего не останется, все погниет.
Игнат остановился, оглянулся назад. За спиной, со стороны деревни, сквозь сосны виднелась белая полоса выцветающего дня. А впереди, там, где должно быть Жуженьское бучило, медленно, но неотвратимо надвигался вечер. А вместе с ним надвигалось что-то еще…
— Может, не дошли они сюда, — предположил Игнат.
— Это еще почему? — удивилась Званка. — Кто их мог остановить-то?
Игнат помолчал и сказал совсем тихо:
— Нечисть.
Званка запрокинула голову и захохотала. Игнат нахмурился — но не потому, что обиделся. Звонкий девичий смех был неуместным среди первозданной тишины соснового бора. С веток снялась и полетела на север шумная воронья стая.
— Скажешь тоже! — отсмеявшись, протянула Званка. — Пойдем-ка дальше, а то и правда стемнеет. Не найдем мертвеглавца, так хоть грибов наберем. Смотри!
Она нагнулась и очистила от налипшей хвои шляпку большого позднего опенка.
— А вон еще один!
Званка расстегнула курточку до середины, подоткнула подол и, словно в мешок, спрятала за пазуху добычу. Ей овладел азарт. Подобрав сухую ветку, она пошла в сторону, расчищая дорогу и зорко вглядываясь под ноги. Игнат хотел пойти следом, но взгляд бывалого грибника выхватил целое семейство опят, только с другой стороны тропы.
«Идти по тропке мимо оврага, — подумал он. — Не заблужусь!»
Грибы были не ахти какие. Врала Званка, говоря, что у Жуженьского бучила растут они крупные да крепкие. Или просто так не везло Игнату — попадались ему раскрошенные и изъеденные червями, поэтому и улов был невелик. Время от времени Игнат оглядывался назад, но сквозь стволы тот тут, то там мелькала знакомая курточка Званки, и это успокаивало мальчика.
«Не заблужусь, — повторял он себе. — И никого тут нет. Ни нечисти. Ни диких зверей, ни…»
Игнат запнулся и замер, так и не сорвав объеденный по краям опенок. Впереди на склоне, присыпанная хвоей и землей, лежала туша мертвого животного. Сначала Игнат подумал, что это, наверное, одна из старых собак егеря Мирона. Но подойдя ближе, различил копыта на черных высохших ногах.
«Кабан, — понял Игнат. — Видать, волки задрали».
Он осторожно подошел ближе. Сначала подумалось, что туша просто выпачкана землей, и слишком долго пролежала здесь, ссыхаясь и служа кормом воронам и червям. Но, присмотревшись, Игнат понял — кабан от природы был черным, как егерский сапог. Не такая уж редкость в здешних местах, только бабка Стеша говорила: «Увидеть черного вепря — к худу. За ним по пятам нечистая сила идет».
Игнат попятился. Хрустко выстрелила под ногой сухая ветка. Мальчик подпрыгнул от неожиданности, сердце заколотилось быстро-быстро, а налетевший порыв ветра швырнул за ворот сухую хвою. Игнат растерянно оглянулся, рассчитывая увидеть позади фигуру Званки — но не увидел ничего. Только одинаковые сосновые стволы, только бег облаков над головою.
— Званка? — негромко позвал Игнат и прислушался.
Не было шороха опадающей листвы, ни гомона воронья — тишина установилась густая, ненормальная, пугающая. Будто кто-то взял и повернул некий рычаг, разом выключив все звуки мира.
— Званка! — во весь голос прокричал Игнат.
Эхо не отозвалось. Слово канула в тишину, как в омут. На севере, за стволами сосен, начала густеть и наливаться гнилью вечерняя мгла. И теперь Игнат понял: он заблудился, он в лесу совершенно один, и скоро начнет темнеть, а позади лежит труп черного вепря, и только нечистый ведает, кто придет полакомиться им, когда ночь окончательно зальет чернилами лес.
Страх подтолкнул Игната в спину. Он со всех ног кинулся прочь — подальше от страшного места, от удушающей тишины, от запаха прелости и гнили. Грибы, конечно, сразу высыпались из парки, но не до них теперь.
Слава Господу, не успел уйти далеко… Вот тропинка… а там овраг…
А вот мелькнула и пропала за деревьями красная курточка Званки.
— Званка!
Игнат сбавил ход, чувствуя, как с каждым шагом легко и спокойно становится на душе. Не заблудился, не потерял. Вот она — стоит на откосе оврага, и в пшеничных косах поблескивает заколка-бабочка.
Она обернулась, и Игнат остановился окончательно. Лицо у Званки оказалось испуганным и строгим. И почему-то темным, будто осенняя тьма мазнула по щекам испачканной кистью.
— А я нашла мертвеглавца, — глухо сказала она.
Игнат облизал губы. Слова куда-то улетучились, горло свело сухотой, и он только мог, что глупо выдавить:
— Как?
— Смотри.
Она протянула руку, и Игнат увидел на ее запястье мертвеглавца. Это действительно был он — шириной почти в ладонь, грязно-серый, только что выползший из земли, где рыл свои ходы и питался гнилой плотью.
«Плотью черного вепря», — услужливо подсказало сознание.
Поверх панциря, словно оттиск на грязной бумаге, виднелись пятна, складывающиеся в рисунок человеческого черепа.
— А разве они осенью водятся? — спросил Игнат.
Но хотел, на деле, спросить совсем другое — а разве они действительно существуют?
Это была сказка, страшилка для детей. Никакого мертвеглавца в природе не было, так говорила бабка Стеша. Но была другая опасность — та, что приходит с севера с первой снежной бурей. Опасность, тоже связанная с тьмой и смертью, потому что после нее оставалась лишь тьма и смерть.
— Водятся, — совсем тихо ответила Званка, не глядя на Игната, а глядя вниз, на свою руку, по которой медленно полз гигантский жук. — Они в могилах водятся, Игнаш. Глубоко под землей. А там какая разница, осень ли, зима…
Сейчас Игнат понял, что тишина не отступила. Она текла по пятам, обволакивая его, сыростью проникла за пазуху, стылой ладонью гладила по затылку.
— Пойдем домой, Званка, — просяще сказал он. — Я ведь обещал до бучила дойти и с тобой обратно вернуться. Пойдем, а?
Званка вздохнула тяжко, но вместо того, чтоб подойти к мальчику, отступила еще дальше, в овраг. Там уже вовсю клубилась мгла, грязно-серая, как панцирь мертвеглавца. Лицо Званки поблекло и треснуло ото лба до переносицы.
— Не могу я уйти, Игнаш, — невнятно проговорила она, словно рот был забит землей и травою. — Кто же будет кормить их тогда? — она повыше подняла руку, и Игнат с ужасом увидел, как пальцы ее почернели и ссохлись, как начала облетать плоть с серых Званкиных костей. — Едят они меня, Игнаша. Сколько лет едят, да никак не насытятся.
Из-под Званкиной косы выполз еще один жук и потащил за собой приставшую к лапке бумажную розу. Девочки отступила, и теперь оказалась скрыта по пояс. Комья земли и травы покатились на дно оврага, глухо застучали, как о гробовую крышку.
— А раз обещал, — едва ворочая мертвым языком, прошелестела Званка. — Так что ж на полпути остановился? — она ухмыльнулась, и трещина побежала вниз, расколола лицо надвое, словно гнилушку. — Эх, ты! Послушный да правильный! Сидеть бы тебе на печи да ждать, пока мертвеглавцы на останках Солони пируют. Так, думаешь, кто их привел-то?
Она начала смеяться тихо, хрипло, обидно. Черные губы треснули, в провале рта мелькнула и пропала сухая лапка жука.
— Кто? — холодея, спросил Игнат.
Званка поманила его высохшей рукой, подмигнула слепым глазом.
— Подойди — скажу.
Будто завороженный, Игнат шагнул к оврагу. Лицо тут же обдало вонью разложения и сырой земли.
— А ты, брат, сам подумай, — пробасила мертвячка голосом мужским и грубым, словно повторяла чьи-то чужие, давно услышанные слова. — Раз в пять лет — срок не велик. Зато нам и детям нашим спокойнее будет.
Игнат почувствовал, как мутный ужас закручивается вокруг него водоворотом. Узнавание пришло слишком быстро — этот голос он слышал в той, оставленной за спиной жизни, где был нож, и боль, и мертвые тени в зимнем лесу.
— А эту соплячку все равно никто не хватится, — продолжила Званка голосом дядьки Касьяна. — Отец — пьянь подзаборная, мать — ни рыба, ни мясо. Ты подумай, брат Егор. Подумай, недолго нам думать осталось…
От вони закружилась голова. Игнат приоткрыл рот, пытаясь сделать вдох, наклонился над оврагом, и сухие пальцы мертвеца тут же сжали его запястье. Игнат услышал хруст и шорох — это внутри Званки ворочались и грызли плоть огромные жуки. Он зажмурился, пытаясь справиться с тошнотой, подошвы пимов поехали по склону оврага.
Тук-тук… тук-тук…
Застучали комья глины о каменистое дно.
Тук-тук… тук-тук…
Застучали колеса.
Игнат распахнул ресницы. По глазам саблей полоснул желтый свет фонарей, замельтешили вылетающие из-под колес шпалы. Игнат закачался, балансируя на краю вагона. Взмахнул руками — но не нашел опоры. Вместо этого кто-то рванул его назад — больно, едва не вывихнув плечо.
— Дурак! Куда собрался?
Парень повалился на пол, закашлялся, затрясся в ознобе. В открытом тамбуре гулял стылый ночной ветер, и проводник поспешил закрыть распахнутую настежь дверь.
— Как же не досмотрели, Петр Кондратьевич? — сдержанно пожурил Прохор Власович.
Проводник развел руками.
— Не ожидал, ей-богу! В последнюю минуту подоспел!
Игнат вытер лицо трясущейся рукой, ноздри еще щекотал гнилостный запах, а в ушах стоял шепот мертвой Званки. В подрагивающем электрическом свете фигура старика казалась сгорбленной и высохшей, точно мумия.
— И не скажешь, что лунатик, — нервно усмехнулся Прохор Власович, сверху вниз глядя на Игната. — Что ж ты, соколик, так на меня смотришь, будто мертвеца увидел?
Игнат привалился к стене, прикрыл усталые глаза, в которых все еще стоял образ пожираемой жуками Званки.
— Это черный вепрь, — тихо произнес себе под нос. — Все дело в нем. Тогда я еще не знал, но теперь понял…
Он прижал ладонь к груди и ощутил за подкладкой узелок с тайным эликсиром.
— Они первые предали Солонь, — горько сказал Игнат. — И дядька Касьян, и Егор, все… Отдали ее на растерзанье нави. И еще тогда решили, что первой отдадут Званку…
