Соловецкие узники прошлых веков

Соловецкий монастырь с высокими каменными стенами, украшенными восемью башнями из дикого камня, располагался «на студеных, крайсветных, темных и нелюдимых островах, где не только здоровье человеческое, но и железо ржавеет». Строить его начал в 1584 году соловецкий монах Трифон. В своем основании монастырские стены имеют кирпичные арки в форме лежащего усеченного конуса, который своим узким концом обрезан наружу. Внутри этих стенных и башенных арок монах Трифон устроил «кельи молчательные» (каменные мешки), которые не одно столетие служили для ссылаемых сюда арестантов гробами. В таких камерах стены, пол, потолки, лавки и полки – все было сделано из дикого камня; находились они на 3–4 ступени ниже уровня земли, и потому стены в них всегда были мокрые и заплесневелые, воздух – спертый и удушливый, какой бывает в сырых погребах. Сюда обычно сажали тех, кого подозревали в стремлении «утечку учинить» (то есть бежать), а также особо «секретных» арестантов; тех и других содержали в «кельях молчательных безвыходно» и «маяли гладом». Такие же казематы располагались и в верхних этажах башен, и сидели в них тоже «особо секретные» колодники, которых никто и никогда не должен был видеть.

«Земляные тюрьмы» Соловецкого монастыря располагались под северо-западной угловой башней, которая называлась «корожнею». Такие же тюрьмы находились и под крыльцом Успенской церкви, и в Головленской башне. Сюда узников тоже почти всегда бросали навечно, часто скованных по рукам и ногам тяжелыми «железами», нередко без всякого суда. По сведениям монастырских грамот XVI–XVIII веков, давали им «токмо один хлеб и воду», и только через несколько лет заключения разрешалось кормить таких узников «противу одного монаха» (то есть давать пищу, которую получали монастырский инок и те богомольцы, «которые работали во славу Господню»).

Арестанты прошлых времен отправлялись на Соловки под строгой охраной. Конвойному давалась строгая инструкция, как ему следует обращаться в пути с узником, которого обычно сковывали по рукам и ногам. На ночь заключенных запирали в отдельную комнату, куда посторонних людей не допускали – разве что подать милостыню, но разговаривать с ними строго запрещалось. В монастыре арестанта вместе с сопроводительной грамотой сдавали настоятелю; все вещи и деньги узника, если они у него были, отбирались и сдавались на хранение казначею, который все имущество заключенных записывал в особую книгу. Когда арестанта заключали в каземат, к нему приходил настоятель монастыря (или духовник) узнать, что за человека им прислали, есть ли надежда на его исправление. Часто от этого визита и от того впечатления, какое узник произведет на монастырское начальство, во многом зависела его дальнейшая судьба: накрепко ли его запрут в каземат под самый строгий надзор или дадут некоторые послабления (разрешат прогулки, посещение других узников и т. д.). Если по инструкции присланный назначался «под присмотр», то к нему прикрепляли одного из монахов, который должен был наблюдать за его исправлением и за тем, чтобы «он утечки не учинил». Время от времени такого узника для увещевания посещало монастырское начальство: опираясь на Священное Писание, старались искоренить в нем ересь и доказать его заблуждения. Но порой эти меры не только не приводили заключенного к раскаянию, а наоборот – вызывали споры с его стороны. Тогда арестанта переводили в худший каземат, ухудшалась его пища, иногда его заковывали в кандалы или даже сажали на цепь.

Но арестанты были одиноки и потому подозрительны; свою веру считали единственной, способной привести к спасению души, а вера других была для них путем к погибели. Поэтому ссыльные разных религиозных толков враждовали между собой и проклинали друг друга. Осужденный церковным собором 1554 года за «ересь Башкина» игумен Троицкого монастыря Артемий отвергал божество Иисуса Христа, церковные правила и обряды; хулил святых угодников, особенно Николая Чудотворца, не поклонялся святым иконам, называя их идолами. В число обвинений ему поставили и его поездку в немецкие земли, куда он отправился, чтобы найти такого человека, который мог бы «говорить с ним книгами о вере». На церковный собор игумен Артемий был приглашен как его член. Однако предупрежденный, что его подозревают в причастности к ереси, он предпочел скрыться из Москвы, что ему тоже поставили в вину. Однако потом игумен все-таки вынужден был явиться на заседание собора, где Башкин выдал всех своих единомышленников. Несмотря на слабые улики против игумена Артемия, его все же осудили и сослали на Соловки. «Пребывати же ему внутри монастыря с великою крепостию и множайшим хранением; заключену же ему быти в некоей келье молчательной, да яко тамо душевредный и богохульный недуг его от него ни на единого же не распространится; и да не беседует ни с кем – ни с церковными, ни с простыми того монастыря или иного монастыря.

Ежели через заповедание и запрещение наше к нему дерзнут или послание посылати, или беседовати, или учити, или инако како приобщатися, или явне, или тайне, такое убо вси».

Но несмотря на крепчайший надзор со стороны монастырского начальства, игумен Артемий так сумел повлиять на своего сторожа, что тот помог ему бежать. Узник пробрался в Литву, где, по сообщению князя А.М. Курбского, был ярым защитником православия, о чем и написал несколько книг.

В числе членов церковного собора, осудивших игумена Артемия, был и протопоп Благовещенской церкви Сильвестр, которому вскоре пришлось самому испытать опалу. В 1560 году он попал в немилость к Ивану Грозному и был сослан в Соловецкий монастырь. Письменных свидетельств о его заключении не имеется, но ученые предполагают, что строгость заточения со временем была для него смягчена, так как настоятель монастыря – игумен Филипп – был его хорошим знакомым.

В 1605 году на Соловки доставили Симеона Бекбулатовича – бывшего владыку Касимовского царства Саин-Булата, которое выделялось московскими князьями татарским «царям и царевичам», переходившим на русскую службу. Он изъявил желание принять православную веру и был крещен в присутствии Ивана Грозного. Такой поступок не остался без награды: царь дал ему титул «великий князь всея Руси», а в 1576 году он получил в удел Тверь. При царе Федоре Иоанновиче этот номинальный правитель всего Русского государства по проискам Бориса Годунова был лишен великого титула, ослеплен и сослан в Кушалинскую волость Тверской губернии. При самозванце Симеон Бекбулатович оказался в Москве, ратовал против Лжедмитрия, укорял его в принятии латинских обрядов и призывал русский народ крепко держаться православия. За это он был сослан на Соловки и насильственно пострижен в монахи под именем Степана. В период междуцарствия он писал князю Д. Пожарскому и другим боярам, прося освободить его от заточения. И просьбу его уважили: он был отправлен в Кирилловский монастырь, где «покоили его по монастырскому чину, как прочую братию».

В 1612 году на «самое тяжкое тюремное заключение» в Соловецкий монастырь был отправлен Петр Отяев – атаман разбойничьей шайки. В Смутное время он рыскал со своими удальцами по Московскому государству и разорял монастыри и храмы, держа в страхе беззащитный деревенский люд.

В 1652 году по повелению новгородского митрополита Никона (будущего патриарха) был вызван с Соловков старец Арсений – человек ученый и образованный – для исправления богослужебных книг. А потом он снова был отправлен в Соловецкий монастырь, но уже узником – по подозрению в неправославном образе мыслей. А набрался он этих мыслей будто бы в западных училищах и даже на время перешел в католичество, чтобы его допустили в эти училища.

Во второй половине XVII века на Соловки вообще ссылали многих людей, не признававших церковной реформы патриарха Никона и протестовавших против нее. Среди них был и князь Львов – начальник Московского печатного двора, однако в монастыре он больше занимался кутежами, чем боролся за старину. Увезли его с Соловков в 1666 году во время возмущения монахов, которые запротестовали сначала против церковной, а потом и государственной власти.

Усмирять монашествующую братию прислали воеводу Ивана Мещеринова, который обошелся с монахами, как варвар: все деревья вокруг монастыря были увешаны трупами. Войдя в монастырь победителем, он выгнал полуодетых черноризцев в январские морозы на море, и они там замерзли. В живых остались только немногие счастливцы, которые преподнесли суровому воеводе богатые дары, да он и сам стал брать себе монастырские сокровища.

В период возмущения монахов (1666–1667) ссыльных в Соловецкий монастырь не присылали, а потом вести о разграблении монастырского имущества дошли до Москвы, и из столицы для расследования дела прислали князя Волынского. Донос подтвердился, и воевода И. Мещеринов стал первым после восстания сосланным на Соловки. Однако на защиту его встал новгородский митрополит Варсонофий, в ведении которого состоял тогда Соловецкий монастырь. Он часто слал грамоты соловецкому архимандриту, прося оказать снисхождение воеводе, и его стараниями в 1680 году И. Мещеринов был освобожден.

В 1691 году в Соловецкий монастырь по указу Петра I был прислан для «содержания в земляной тюрьме вор и бунтовщик» Ивашка Салтыков. Один из караульщиков бросил ему палку, чтобы тот мог отбиваться от крыс, за что сам был нещадно бит плетьми.

Через год «за великие непристойные слова, вместо смертной казни», на такое содержание был отправлен на Соловецкие острова Мишка Амирев, и велено было «держать его в земляной тюрьме вместе с самозванцем Ивашкой Салтыковым. И быть ему в том монастыре неисходно до кончины живота его, из монастыря никуда его не отпускать, ни в какую отхожую службу не посылать и смотреть накрепко, чтобы он всегда на виду жил во всяком послушании и братии никакого ропота не чинил, никаких неприятных слов не говорил». Через год М. Амирева постригли в монахи под именем Моисея, и он сумел так подольститься к монахам, что его назначили распорядителем монастырских работ. Однако пробыл он в этой должности недолго: у него нашли какие-то «ябеднические письма», за что и отстранили от должности. И предупредили, что если он еще будет писать подобные послания, то его вновь посадят в тюрьму. Монах Моисей не стал дожидаться, когда угрозу приведут в исполнение, и в 1700 году «через воровскую стену» ушел из монастыря. Несмотря на грозные повеления Петра I о розыске, его так и не нашли.

В 1700 году по доносу одного певчего в Москве был арестован книгописец Григорий Талицкий. Под пыткой он признался, что составил письмо, в котором писал, что явился антихрист и настали последние времена. Писал он и другие послания против Петра I, призывал народ не признавать его за царя и ратовал за призвание на царство Михаила Черкасского, от которого всем будет добро. Под пытками он показал также, что о приходе антихриста беседовал и с тамбовским епископом Игнатием, который и велел ему обо всем этом записать в книгу. Епископа схватили, жестоко пытали, потом расстригли и сослали в Соловецкий монастырь, где он и пробыл до самой смерти.

В том же году и по тому же делу на Соловки отправили и духовника Петра I – «распятского попа Ивана Иванова». Но прислали его не в тюрьму, как епископа Игнатия, а просто повелели постричь в монахи. Постриженный под именем Иова, он своим подвижничеством и смирением приобрел доверие и уважение всей монашествующей братии и расположение самого настоятеля. Приехавший летом в монастырь Петр I уверился в его невиновности и звал вернуться в Москву на почетную должность. Но испытав все треволнения мирской жизни, старец отказался от царского приглашения и пожелал остаться в обители. Но потом и общественная монастырская жизнь перестала удовлетворять его, и он с благословения настоятеля удалился в лес Анзерского острова. Здесь на горе, которую старец Иов назвал Голгофой, он основал уединенный скит, в котором жил до 1720 года. Своим ученикам он оставил очень строгий устав жизни в скиту.

В 1708 году на Соловки были присланы люди, участвовавшие в борьбе между В.Л. Кочубеем (генеральным судьей Левобережной Украины) и гетманом И.С. Мазепой, стремившимся к независимости Украины. Это были поп Иван Святайло с сыном Иваном и иеромонах Никанор из Севского Спасского монастыря. Именно им старый В.Л. Кочубей поручил рассказать об измене гетмана царю Петру, а к доносу приложил «Думу», будто бы сочиненную старым гетманом. В этой «Думе» выражены размышления о господствующей между украинцами розни и призыв добывать свои права саблею. Но И.С. Мазепа, пользовавшийся тогда доверием царя, сумел оправдаться, и посланников В.Л. Кочубея отправили в ссылку. Когда Петр I убедился в измене гетмана, невиновных освободили.

В 1722 году по повелению Петра I был прислан в Соловецкий монастырь расстриженный иеромонах этого же самого монастыря Иван Буяновский. За произнесение «непристойных слов» его приказано было посадить в земляную яму «навечно, держать под крепким караулом до конца жизни неисходно, пищу ему давать хлеб и воду умеренно, и никого к нему не допускать, и разговоров с кем бы то ни было не чинить».

В «земляной тюрьме» И. Буяновский пробыл более 10 лет, а потом его перевели в монастырскую Салтыкову тюрьму, которая находилась рядом с пекарней, и тепло от нее шло в каземат арестанта. Здесь он сидел с монахами-греками, которым посоветовал объявить «слово и дело» и тем освободиться не только от тюрьмы, но и вообще от ссылки. Греческие монахи объявили «слово и дело», после чего в соборной церкви собралось все монастырское начальство, которое стало спрашивать у них, о чем они знают, откуда узнали и не научил ли кто-нибудь… На допросах монахи во всем признались, и тогда был вызван И. Буяновский, который признался, что это он подговорил невинных греков. А государственная важность состояла в том, что один пришлый монах ободрал с иконы драгоценные камни и отдал их архимандриту, за что тот отпустил его. Заявил он и о том, что в монастыре скрываются беглые солдаты, но эти показания, как потом выяснилось, оказались ложными. Но было и третье заявление И. Буяновского. «Когда на Дону была война с татарами, тогда враги взяли многих казаков в плен. А когда был заключен с татарами мир, то велено было пленных казаков отдать, но татары не захотели этого делать и будто бы дали П.М. Апраксину много денег, а пленных оставили у себя».

Это дело монастырское начальство само не могло разрешить, и потому решено было И. Буяновского отправить в Москву, даже не дожидаясь навигации. Сковав узника по рукам и ногам, 1 января 1725 года его снарядили в дальний путь, но в Преображенском приказе он не мог доказать о взятке П.М. Апраксину, поэтому был жестоко наказан и снова отправлен в соловецкий каземат. Ссыльный иеромонах попытался было и во второй раз объявить «слово и дело», но его заявление даже не приняли к сведению, и он просидел в тюрьме Соловецкого монастыря 26 лет.

Этот пример показывает, что заключение делалось до того невыносимым, что узники порой готовы были принять и плети, и другого рода наказания, лишь бы хоть на время вырваться из душного каземата и повидать живых людей. А услышав страшное «слово и дело», монастырское начальство тотчас начинало допросы, но узник объявлял, что сказать о деле может только перед царем. Делать нечего! Колодника заковывали в кандалы, давали ему провожатых и отправляли в Москву. Путь тогда до столицы был долог, и много удавалось повидать узнику и надышаться свежим воздухом, пока он доберется до места. А в Тайном приказе окажется, что все показания – какие-нибудь пустяки, бьют его плетьми и снова отправляют в тюрьму. С дорогами да допросами пройдет целый год – год почти вольной жизни, и узник был этим очень доволен.

В 1744 году в Соловецкий монастырь был заключен раскольник Афанасий Белокопытов с предписанием «содержать его под крепким караулом до смерти никуда неисходна», но через год ему удалось убежать. К окну его тюрьмы приходили разные люди, приносившие подаяние, – кто ниток, кто холста, кто еды. Некоторых из них он просил принести досок, чтобы построить в своем каземате чулан. Досок ему наносили, и чулан А. Белокопытов построил. Найдя в стене кусок железа и несколько гвоздей, он стал понемногу ломать стену за чуланом и после долгих усилий все-таки проломал ее. В темную ночь на 15 августа через дыру он взошел на крепостную стену и через бойницу на заранее приготовленной веревке спустился на землю.

Выйдя за монастырскую стену, он ушел в лес, где нашел пустую избу и спрятался в ней. В следующую ночь наносил к морю доски, связал их и на таком плоту отправился в плавание. Но свобода А. Белокопытова длилась недолго: ветер оказался неблагоприятный, через четыре дня его прибило к берегу, где он и был пойман. Однако неудача не отбила у него охоты к побегу, и он решил еще раз попытать счастья. Однажды, когда его переводили из одного каземата в другой, он по дороге незаметно взял нож, которым и прорезал отверстие в двери своей новой тюрьмы. В ночь на 17 сентября 1746 года, когда караульные уснули, он через это отверстие вышел на волю и снова скрылся в лесу, но заблудился и через несколько дней снова был пойман.

Указы и инструкции, сопровождавшие узников на заточение в Соловецкий монастырь, предписывали содержать их «впредь до раскаяния», «впредь до исправления»; иногда говорилось, что такой-то присылается «для смирения». И только личное усмотрение монастырского начальства определяло, что «исправление» или «раскаяние» наступали. Вообще же к освобождению узников настоятели относились скептически. Например, в середине 1850-х годов архимандрит Соловецкого монастыря доносил в Синод о 19 узниках, троим из которых он находил возможность сделать некоторое облегчение участи: перевести в другой монастырь, допустить к причастию и т. д. Случалось, правда, что и «вечных» узников освобождали, но крайне редко. Иногда какое-нибудь важное лицо посещало монастырь и, расспрашивая о заключенных, узнавало, что тот или иной сидит уже 50 и более лет. Как правило, такое известие производило сильное впечатление на высокопоставленного посетителя, и он начинал хлопотать об освобождении узника.

«Антона Дмитриева не хотели выпускать после 37 лет заключения, и он просидел еще 11 лет. Этот срок поразил одного из важных посетителей, и по его ходатайству узнику предложили свободу. Но на что она нужна была ему теперь – после целой жизни одиночного заключения? На воле его давно уже забыли, да и сам он потерял с родными всякую связь. Идти ему было некуда, и он остался «доживать свой век в тюрьме, но уже не в роде арестанта». Умер, не раскаявшись…

Семен Кононов тоже отсидел в одиночном заключении монастыря 63 года, все это время оставаясь «непоколебимым в своих заблуждениях».

С 1812 года содержался в монастырской тюрьме (то есть сидел уже 43 года) за старообрядчество и хулу на святую церковь и Святые Дары Семен Шубин. Срок заключения ему назначен не был, и он так и состарился в заточении. От старости он никогда не выходил из своей кельи, большей частью лежал в постели, в баню его возили на лошади. Грамоту знает мало и книг не читает, кроме своей Библии, в церковь никогда не ходит по ненависти к ней… Понятия имеет от невежества своего глупого, рассудком здоров. Увещевания ему делаются при всяком случае, но он, состарившись в ереси, не принимает их и безнадежен в раскаянии. Нрава ропотливого и сварливого, поэтому по укоренению в ереси и за старостью должен оставаться в теперешнем его положении.

Афанасьев Егор (89 лет) уверяет всех, что «церковь не существует и таинства нет. Твердо стоит в своей ереси и увещеваний не принимает, поэтому должен остаться в заключении».

Перед читателем прошли истории всего лишь нескольких соловецких узников, в основном людей глубоко верующих, мысль которых работала так неутомимо, что даже собственные заблуждения были им дороже жизни и свободы… Но в монастырь ссылали и за буйство, и за «развратное поведение», и за уголовные и государственные преступления. Иногда сами родственники ходатайствовали о заключении надоевшего им своим поведением члена семьи.

В 1781 году секретарская вдова М. Теплицкая пожаловалась обер-прокурору Святейшего Синода на сына своего – подпоручика А. Теплицкого. За непристойное поведение он за год до этого содержался в смирительном доме, но и там вел себя непорядочно: никого не слушался, всем грубил, а с колодниками так вообще заводил драки. Отбыв срок наказания, он нисколько не угомонился, по-прежнему «обращался в предосудительных поступках», а придя домой к матери, сначала обругал ее непотребными словами, а потом избил.

Обер-прокурор обо всем доложил Екатерине II, и императрица повелела «оного Теплицкого послать в Соловецкий монастырь, чтобы содержать его там до того времени, чтобы он в дерзновении своем раскаялся и развращенную жизнь свою исправил». В монастыре А. Теплицкого заставили рубить дрова, копать огороды и возить для монастыря воду, но ничего не действовало на разгульного подпоручика. За год он здесь столько накуролесил, что настоятель монастыря просто не знал, что с ним делать, и просил убрать его от них поскорее. Из Петербурга отвечали, что А. Теплицкого следует назначить в самые тяжелые работы, какие найдутся в монастыре. Однако и это не помогло: буйный арестант умудрился изготовлять в монастыре фальшивые деньги, был пойман, судим и по наказании кнутом сослан в каторгу.